Сожженные Леса

ГЛАВА V. Сожженные леса

Война 1758 года, поддерживаемая с равным остервенением Францией и Англией, после страшных бедствий, испытанных обоими сторонами, окончилась падением Канады под владычество британского правительства.

Франция удвоила эту потерю и сделала ее невозвратимою, согласясь с договором, подписанным в Париже, на окончательную уступку Англии своих громадных владений за морем.

Геройское население Новой Франции, разоренное кровавыми войнами и защищавшее с таким самоотвержением честь нашего знамени в Новом свете, содрогнулось от негодования, узнав подлую уступку.

Бессовестно проданные Францией, они с упорством остались французами.

Питая от рождения ненависть к Англии, с которой вели постоянные распри, они отказались принять народность, насильно им предписываемую.

Несмотря на блестящие предложения со стороны новых владетелей, неимущие жители этой страны, лишенные средств последовать примеру богатых людей, покинувших свое отечество с целью поселиться во Франции, оказали геройскую решимость, внушенную им силою патриотизма.

Собрав на скорую руку свое бедное имущество, они безмолвно оставили хижины, где родились, и города, не принадлежащие более Франции, и безропотно, с отчаянием в сердце, углубились в леса с целью искать убежища у индейцев, предпочитая гостеприимство недавних врагов столкновению с новыми владыками.

С той минуты эти мужественные беглецы никогда уже более не возвращались в бывшее отечество своих предков, а если когда и посещали его, то не иначе как врагами и с оружием в руке. Удовлетворяя свое мщение, они предприняли против англичан партизанскую войну, которая не прекращается и до сих пор, но может прекратиться в недалеком будущем освобождением и присоединением их — как свободное государство к великой Американской республике.

Более тридцати тысяч семейств эмигрировали и водворились между индейцами.

Последние приняли их с раскрытыми объятиями и без всякой задней мысли возложили на себя тяжкое бремя, приняв под свое покровительство этих несчастных беглецов.

Предубеждение цвета лица, столь могущее в Америке, не существовало между канадцами и краснокожими. Имея в продолжение веков постоянные сношения, они привыкли уважать себя взаимно.

Посещая степь как охотники или воюя с индейцами, оба народа имели возможность свыкнуться.

Полудикие выходцы без труда приняли обычаи своих новых союзников. Они брали жен из их племени и выдавали дочерей за индейцев, так что через несколько лет старожилы американские и французские эмигранты слились воедино.

От этого союза произошла порода смешанной крови, которая носит характерное название Сожженных лесов. Порода благородная, отважная, одушевленная до фанатизма любовью к независимости и отвергавшая всякое иго, она не ослабла в своей ненависти к Англии, столь же сильной, как в минуту эмиграции своих предков, и в то же время сохранила врожденную гордость французского происхождения.

Они не забыли родного языка, и взоры их постоянно обращены на эту Францию, покинувшую их, и не признают другой национальности, кроме той, которая так неблагодарна была к ним.

Область, занятая, или, лучше сказать, пробегаемая этими подвижными охотниками, может по справедливости назваться самой живописной и вместе самой дикой местностью Северной Америки.

Она и в наше время малоизвестна, редко и не смело посещаемая путешественниками, напуганными хищничеством индейцев, живущих в этой стране.

Главное местопребывание французских потомков находится у Красной реки.

Эта река берет начало из озера Выдры, на высоте Миссури, и, принимая в себя много притоков, впадает в озеро Винипег, или Чинипио, как его называют краснокожие.

Страна, облегая во всю длину американские границы, в особенности государство Миннесота, идет к Скалистым горам через излучистые площадки неизмеримых саванн и граничит с Вокувером, принадлежащим Канаде.

В этих пустынях, постоянно посещаемых краснокожими, охотниками, пушными ловцами из общества гудзонских меховщиков, хотя встречаются изредка селения, но можно сказать почти безошибочно, что край остался первобытным — как во времена открытия Америки, — так мало цивилизация там сделала успехов.

Территория, неправильно названная областью Красной реки, потому что река протекает на небольшом пространстве этого края, принадлежит по своему положению к владениям англичан в Канаде, но, как я уже сказал выше, Сожженные леса не признают их верховную власть, управляются собственными законами и основали нечто вроде конфедерации, которую назвали: республика Красной реки.

Не без досады взирала Англия на сопротивление Сожженных лесов. Несколько раз она пробовала привести их к послушанию, но неудачно.

В наше время цивилизация проникла в эту страну, возродила промышленность и распространила торговлю. Народонаселение значительно увеличилось, так что губернатор Канады решился покончить с мятежниками — как он их называл. В республику Красной реки назначили губернатора и послали войско для усмирения непокорных.

Сожженные леса восстали поголовно, прогнали губернатора, разбили войско, принудили отступить и объявили войну Канаде; но, сознавая свою слабость в сравнении с силами своих мнимых повелителей и чувствуя, что серьезно бороться не могут, они обратились к правительству Соединенных Штатов и просили присоединить их к Великому союзу.

Вашингтонское правительство, издавна известное своим неограниченным властолюбием и завистью к Британскому полуострову, мгновенно рассчитало, насколько выгодно для республики овладеть областью Красной реки, Вокувером и основать на Тихом океане торговлю пушным товаром, могущую не только соперничать, но и подорвать гудзонскую, потому что местность, богатейшая для охоты на красного зверя, исследованная обществом гудзонской бухты, станет их собственностью; но по обычаю своей лицемерной политики американское правительство не хотело открыто принять предложение, боясь высказаться и тем оказаться в дурных отношениях с Англией.

Они тайно поддерживали ожидание Сожженных лесов, награждая их оружием, порохом и смышлеными агентами, уверяя, что когда жители Красной реки одержат верх над своими притеснителями, то правительство Соединенных Штатов подаст им руку и присоединит их к великой Американской республике.

Вот вам, читатель, настоящее положение этой так долго неизвестной страны, которой открытие калифорнийских приисков и быстрое размножение англо-саксонской породы на Тихом океане придало значение и сделалось для британских владений в Северной Америке животрепещущим вопросом. Надо ожидать, что когда-нибудь произойдет столкновение между англичанами и американцами, исход которого будет окончательное изгнание англичан из Северной Америки и присоединение всей Канады к Американскому союзу.

Наша история происходит несколько лет назад, но и тогда сопротивление Сожженных лесов было энергично организовано, и они втайне отстаивали свою независимость. Возвратимся к нашему рассказу.

Едва охотники скрылись в чаще, как показался отряд из двадцати пяти или тридцати всадников и кинулся, как мы уже сказали, в ущелье.

Во главе отряда скакал молодой человек лет под тридцать. Тонкие и благородные черты лица его, открытое и честное выражение были искажены сильным негодованием.

Увидев донну Долорес, он стремительно подъехал к ней и, сняв сомбреро с широкими полями, радостно вскричал:

— Слава Богу, вы спасены, сеньорита!

Молодая мексиканка слегка нахмурила свои черные брови и бросила на молодого человека надменный взгляд.

— Чего же вы опасались, сеньор Грифитс? — спросила она сухо.

— Извините, сеньора, но люди, в руки которых вы чуть не попались, не могут внушить доверия.

— А! — произнесла она с презрением.

— Уверяю вас, — продолжал Грифитс, — эти бездомные бродяги, кочевники лесов, не имеют обыкновения уважать дам.

— Я не знаю, о каких бродягах вы говорите, сеньор! Люди, которым не посчастливилось увести меня с собою, вели себя как порядочные кабальеро. Если это шутка, то она неприлична. Впрочем, здесь не место и не время для нашего объяснения. Избавьте меня от вашего разговора.

— Извольте, сеньора, — отвечал капитан, кланяясь молодой девушке, — ваше малейшее желание — закон для меня.

Она сделала пренебрежительный знак рукою и направила свою лошадь к концу ущелья.

— Да, да, — прошептал молодой человек, кусая от досады губы и следя за нею глазами, — надменна и горда как испанка; но клянусь Богом — ты уступишь мне!

Возвратясь к отряду, капитан приказал спешить и выгнать дичь из кустарника, затем достал из кармана великолепный соломенный сигареро, выбрал сигару, закурил ее и, соскочив с лошади, начал ходить взад и вперед, погрузившись в размышления и поджидая своих загонщиков.

Корник спасся от пуль чудом и, оставив без зазрения совести своего раненного в ногу товарища, бросился в луга.

Капитан Грифитс, верный своему обещанию, выехал из укрепления к нему навстречу и, услышав выстрелы, дал приказание спешить, так что старый плут Корник наткнулся на них на расстоянии двух выстрелов от ущелья и мог сейчас же возвратиться с ними обратно.

Вот что объясняет внезапное появление отряда на месте сражения.

Через несколько минут раздался взрыв смеха в кустарниках, смешанный с восклицаниями, и несколько авантюристов показались, неся на руках несчастного Джоэл Смита, связанного по рукам и ногам, с кляпом во рту и порядочно помятого грубым обращением охотников.

Когда его развязали и освободили от кляпа, капитан принялся допрашивать бедняка, но он ничего не знал, кроме того, что его мгновенно схватили и скрутили какие-то незнакомые люди.

Капитан обвел всех испытующим взглядом.

Охотники, торопясь скрыться, оставили своих убитых на поле сражения.

— А, понимаю, — прошептал Грифитс; потом, обратясь к Корнику, который стоял подле него, сказал: — Вы ошиблись: люди, напавшие на вас, не охотники, но мексиканцы.

— Правда, — отвечал старый авантюрист, — между ними были мексиканцы, но я заверяю вас, сеньор, что засаду устроили охотники.

Капитан с неудовольствием пожал плечами, повернулся к Корнику спиною и, насвистывая песню, удалился.

Один за другим возвращались авантюристы, негодуя на безуспешность своих поисков.

Охотники исчезли по мановению волшебной палочки; ни помятого кустика, ни оторванной ветки, ни отпечатка ног на земле.

Выслушав с досадою донесение своих сыщиков, капитан сел на лошадь и, приказав отряду за собою следовать, выехал из ущелья.

Возвращение в стан было безмолвное.

Грифитс, мрачный и озабоченный, скакал подле Долорес, не стараясь заговорить с нею и как будто не замечая ее присутствия.

Долорес, со своей стороны, терзаемая горем, не имела тоже желания завязать разговор с человеком, которому запретила с собою говорить. Положение ее было безвыходное. Нагло похищенная, разлученная со своим семейством, брошенная среди незнакомых людей, из которых только один начальник был ей известен, она смутно сознавала, как необходимо ей было воспользоваться его покровительством, чтобы заставить себя уважать остальным, но, разбитая сильными ощущениями и потеряв надежду быть освобожденной любимым ей человеком, она была не способна составить себе план действия и предалась велению судьбы.

Она вспоминала с тоскою, не лишенною прелести, все фазы предыдущей сцены, которой была свидетельницею, лихорадочно замирая от волнения, то надеясь, то опасаясь, переходя от одного чувства к другому.

Фортуна изменила ей, и она впала в большее отчаяние, чем до роковой встречи, и, утратив малейшую надежду на освобождение, страшилась участи, ожидающей ее среди бродяг, которых она была пленницею.

Уничтоженная морально и физически, молодая девушка лишилась своей энергии, вполне признавая себя побежденной и чувствуя, что в эту минуту не в силах начать борьбу.

Капитан Грифитс, с которым пора познакомить читателя, не был ни разбойник, ни грабитель.

Это был человек благородный, пылкий, решительный и отважный. Уроженец прибрежья Красной реки, хотя не французского происхождения, он был душою и телом Сожженный лес. Его предки — старинные пуритане, скрываясь от преследования англичан два столетия назад, поселились на берегу Красной реки, где несколько позднее присоединились французские эмигранты из Канады и Акадии, слились с ними, поклявшись в вечной ненависти к Англии.

Джон Грифитс постоянно сопротивлялся распоряжениям британского правительства, глубоко преданный своей родине; цель его жизни была освобождение ее от ига.

Едва ему исполнилось двадцать лет, а он уже отличался ненавистью к Англии и тем обратил на себя внимание своих сограждан, так что когда восстание созрело, то предводители движения поспешили предложить ему начальство над летучим отрядом из нескольких сотен людей — нечто вроде вольной дружины, подчиненной единственно ему, во главе ее он вел с канадским правительством ожесточенную партизанскую войну.

К сожалению, пользуясь неограниченною свободою и не отдавая никому отчета в своих действиях, он был рабом страстей, не подчинялся никакой власти, не признавал другого закона, кроме своей необузданной воли, и, не сдерживая себя ни в чем, отваживался на поступки хотя и с благородною целью, но отвергаемые нравственностью и которые в более просвещенном государстве были бы причислены к разбойничьим выходкам и строго наказаны; но страна, раздираемая постоянною войною, управляемая бессильным начальством, избранным народом и сжатым своеволием толпы, не может быть строгой в отношении нравственности, и потому к поступкам Грифитса, часто заслуживающим порицания, относились снисходительно и пользовались результатом — всегда почти выгодным для дела независимости, защищаемого с такою стойкостью молодым партизаном.

Похищение донны Долорес, подробности которого мы впоследствии передадим читателю, и много других подобных вещей, принадлежали к числу деяний, возбраняемых законами, но допускаемых разнузданностью капитана Грифитса.

Отряд нашего партизана, набранный исключительно в области Красной реки, состоял из двухсот тридцати всадников, смелых, отважных охотников, привыкших с юных лет к жизни в пустыне и настолько хитрых и изворотливых, что они могли бы поучить самих краснокожих. Все эти люди, храбрые как львы, преданные до фанатизма делу восстания, обожали своего капитана, безотчетно вверяясь ему и слепо надеясь на его светлый ум, распорядительность и мужество.

Не более месяца как Грифитс расположил свой лагерь между Скалистыми горами, избрав выгодную позицию и на самой дороге, по которой шли караваны, то направляясь в Вокувер и другие места Тихого океана, то в Канаду или на границы Соединенных Штатов. Рассчитывая на долгую стоянку, капитан хорошо укрепился в своем лагере у подножия неприступной горы. Имея форму дуги, лагерь простирался налево и направо и был защищен с боков крутыми оврагами, а спереди непроходимым болотом, если кто не был знаком с извилинами узкой тропинки, пробитой через него. Кроме того, лагерь был окружен поваленным лесом вышиною двенадцать футов, и строем фур, сцепленных между собою и составлявших таким образом второй окоп.

Собранные из кожи по индейскому обычаю хижины, обложенные дерном, служили убежищем авантюристам, а крытые сараи назначались лошадям.

Посреди укрепления, на возвышении и совершенно отдельно от хижин, красовалась просторная изба, увенчанная флагом цвета республики Красной реки. Эта изба походила более на прочно построенный дом, чем на временное строение, и служила как жилищем капитану, так и главной квартирой партизанам.

Достигнув болота, отряд выровнялся в нитку и шагом, один за другим, последовал за капитаном по извилинам тропинки.

На этот опасный переход требовалось не менее четверти часа.

Когда часовые окликнули прибывших, выполнили все формальности, отряд проник в укрепление через узкий проход, немедленно закрытый за ним.

Капитан Грифитс мрачно отвечал на горячие приветствия своих подчиненных и, приказав знаком разойтись, направился с донною Долорес к своей квартире.

Подъехав к крыльцу, он остановился, спрыгнул с лошади и подошел к молодой девушке.

— Сеньора, — сказал он, сняв шляпу и кланяясь ей почтительно, — милости просим, мы приехали. Позвольте предложить вам руку и помочь сойти с лошади.

Не отвечая ни слова, Долорес взглянула на него с пренебрежением и с грациозной легкостью соскочила с лошади.

Капитан судорожно сжал брови, побледнел, но поклонился вторично молодой девушке.

— Прошу вас покорно следовать за мною, — сказал он, первым войдя в дом.

Северные американцы вполне понимают смысл комфорта, который должен существовать как при условиях жизни в степи, так и среди многолюдных городов, тот истинный комфорт, доставляющий человеку все необходимое для его благоденствия, от серьезного до безделицы.

С виду невзрачная изба была хорошо расположена, тщательно и со вкусом меблирована. Все было продумано для приятной обыденной жизни. Книг было в большом количестве, даже музыкальные инструменты не были забыты. Среди первой комнаты, в которую вошла Долорес де Кастелар, находились три хорошенькие метиски от восемнадцати до двадцати лет, в безмолвии ожидавшие ее приказаний.

— Сеньора, — почтительно обратился капитан к своей пленнице, — вы здесь у себя; эти молодые девушки назначены вам в услужение. Они будут повиноваться только вам одной, и никто, начиная с меня, не осмелится переступить порог этого дома без вашего на то позволения. Вы тут полновластная госпожа. — Он остановился, как бы выжидая ответа, но видя, что гостья не прерывает упрямого молчания, продолжил: — Я удаляюсь, сеньора, сознавая, насколько мое присутствие противно, я не иначе приду сюда, как только по вашему приказанию. Прощайте, сеньора. Если обстоятельства, не зависящие от моей воли, принудят меня удержать вас на несколько дней в лагере, то будьте уверены, что никто не забудет должного к вам уважения.

Произнеся эти слова, капитан низко поклонился Долорес и, не дожидаясь ответа, которого, наверное, и не дождался бы, вышел из комнаты.

— О! — воскликнул он с сердцем, направляясь к хижине, устроенной для него на скорую руку. — Эта женщина создана из мрамора; истая дочь гордой испанской крови, с железною волею и непреклонная в отношении долга, как она его понимает.

У входа в хижину к капитану подошел молодой человек почти его лет, красивый, с насмешливым выражением лица и умными глазами.

— Вы хотите поговорить со мною, любезный Маркотет? — спросил, улыбаясь, Грифитс.

— Да, капитан.

— Признаюсь вам, друг мой, что в настоящую минуту я в дурном настроении и не расположен к разговору. Если вы ничего важного не имеете мне сообщить, то прошу вас, оставьте меня одного.

— С большим удовольствием, капитан, я бы исполнил вашу просьбу, но, к сожалению, дело идет об обязанностях службы, и вы сами не раз предписывали доносить все, заслуживающее внимания.

— Верно, друг мой, извините меня. Я весь к вашим услугам; прошу войти, и позвольте предложить вам разделить мою трапезу, в продолжение которой вы передадите мне ваши новости.

— В свою очередь, капитан, не взыщите за бесцеремонность, с которой соглашаюсь на ваше предложение, но оно мне доставляет такое удовольствие, что, рискуя прослыть докучливым, я не имею духу отказаться.

— Решено, друг мой, мы обедаем вместе, и я надеюсь, что ваше веселое общество рассеет хоть на короткое время мои грустные мысли.

Разговаривая таким образом, наши собеседники вошли в первое отделение хижины. Стол был накрыт, и один из авантюристов, исполнявший должность слуги, стоял подле, ожидая приказаний.

— Лакур, — сказал Грифитс, — поставь еще прибор: лейтенант обедает у меня.

Через пять минут наши молодые люди сидели за столом лицом к лицу и с аппетитом кушали дичину, поставленную на блюде между ними.

Капитан Джон и Маркотет были дальние родственники. Воспитываясь вместе, они дружески сошлись. Достигнув совершенного возраста, эта дружба поддерживалась ненавистью, равномерно питаемою обоими к Англии.

Когда Грифитс набирал свою дружину, он предложил Маркотету место лейтенанта; предложение было принято с восторгом, и в продолжение четырех лет совместного служения дружба их усилилась, и они ничего не скрывали друг от друга.

— Ну, что же? — сказал капитан, когда первый голод был удовлетворен, — какие новости? Я готов вас слушать.

— Я предпочитаю отложить мои донесения, любезный Джон; вещь по себе не очень важная, а лучше поговорим о вас; положение, в котором я вас вижу, беспокоит меня.

— Гм! — возразил капитан с грустью, — это довольно часто случается, и не стоит беспокоиться. Вы заметили мою пленницу?

— Я ею восхищался, друг мой: она прелестна. Мне в первый раз удалось встретить такую красавицу.

— О-о! — сказал капитан, пристально смотря на своего друга, — уж не влюблены ли вы, Ипполит?

— Черт возьми! — отвечал тот простодушно, — право, не знаю.

— Как это… не знаете?

— Да так, не знаю и не стараюсь узнать. Могу сказать одно: она восхитительна, и когда ее взор упал на меня, то мне показалось, что огненная стрела вонзилась в мое сердце; несмотря на ее неземную красоту, в ней, однако, есть что-то загадочное и мрачное.

— Да, — задумчиво отвечал капитан, — эта женщина создана иначе, чем другие… это демон!

— А!.. неужели и вы тоже…

— Нет! — возразил Грифитс, горько улыбнувшись, — я не люблю ее, напротив, ненавижу.

— Гм, берегитесь, капитан… дело принимает серьезный оборот.

— Что вы подразумеваете?

— Да черт возьми, кто этого не знает! Ненависть, любезный Джон, недалека от любви. Чем больше мы ненавидим женщину, тем более ее обожаем.

— Повторяю вам, друг мой, что ненавижу эту женщину! Она оскорбила меня! Ее обращение со мною до того презрительно, до того возмутительно, что не знаю, решилась ли бы она так поступать со своими неграми.

— И… через два дня вы снова будете у ее ног.

— Оставьте ваши шутки, Ипполит, — воскликнул горячо капитан, — они жестоки! Повторяю в последний раз — я не люблю этой женщины и не буду любить ее.

— Тем лучше! более не стоит и говорить! — отвечал поспешно лейтенант, замечая, какой неприятный оборот принимает их спор. — Хотите, я вам сообщу мои новости?

— Сделайте одолжение! За ваше здоровье, — прибавил капитан, передавая ему бутылку.

— И за ваше, — отвечал Ипполит, выпивая залпом стакан вина.

— Ну, начинайте, — возразил Грифитс после короткого молчания.

— Слушайте: наш объездной отряд возвратился с донесением, что около укрепления, направо, бродит шайка кроу, а налево расположился многочисленный караван торговцев.

— Это все?

— Погодите! Впереди у нас кучка охотников.

— Ну… это не враги.

— Вы думаете? — возразил насмешливо Маркотет.

— А еще что?

— След чистокровных индейцев на два выстрела от лагеря… Как вы находите мои новости, капитан?

— И дурными, и хорошими! Но во всяком случае мы должны принять свои меры.

— Верно, друг мой… я уже удвоил часовых и отправил на поиски двух лазутчиков.

— Прекрасно, но я не нахожу нужным особенно тревожиться! За ваше здоровье!

— И за ваше, Джон; кстати, не желаете ли вы знать, кто эти охотники?

— Какие-нибудь бродяги! Разве вы их знаете?

— Да, некоторых из них; например, Валентин Гиллуа.

— Как! — воскликнул капитан, — Валентин Гиллуа? Этот знаменитый лесной бегун?

— Положительно! Тот самый, по прозванию Искатель следов. Ему сопутствует его молчаливый друг, грозный индейский вождь Без следа, или Курумилла.

— О-о! — сказал капитан, — замечательное обстоятельство! Человек, которого мы так давно ищем, находится подле нас.

— Я уверен, что стан его не далее как в двух милях от нашего укрепления.

— Вы знаете, Маркотет, каким безграничным влиянием пользуется Курумилла над белыми охотниками и метисами от Канады до Мексики, — сказал с живостью Грифитс. — Эти воплощенные черти, эти необузданные бродяги преданы ему на жизнь и на смерть. Вы также знаете, по какой важной причине добиваюсь с ним свидания, а главное, хочу перетянуть на нашу сторону, и что единственно с этой целью я так глубоко проник в Скалистые горы.

— Все знаю, — отвечал Маркотет, качая головой.

— Так вы думаете, что, несмотря на близость его к нам, мне не удастся с ним встретиться?

— Напротив, я убежден, что это не трудно, если мы того пожелаем, и мне кажется, что он, со своей стороны, нас тоже ищет: недаром явился в Скалистых горах.

— Отлично, — весело вскричал капитан, — дело идет на лад; мы легко сговоримся.

— Ну, я не разделяю вашего мнения, Джон, и считаю нужным сказать вам, что Валентин Гиллуа ненавидит вас и ищет случая убить… без сомнения, открыто, потому что Гиллуа не способен на вероломство.

— Возможно ли?

— Это из верных источников, друг мой.

— Странно… я не знаю этого человека! Не понимаю, за что он может ненавидеть меня?

— Причина мне неизвестна, но он враг ваш.

— Тут кроется подлая клевета, необходимо разъяснить это обстоятельство!

— Непременно, но советую пока остерегаться и не вверяться судьбе. Против нас идет человек хитрый, отважный, могущий располагать равными силами, и, видя в нас неприятеля, не задумается напасть врасплох на лагерь, если представится удобный случай.

— Это будет непоправимое несчастье! Нам следует избегать столкновения с ним, чтобы не потерять в будущем возможности сближения. Позвольте мне обдумать хорошенько наше положение, и завтра с восходом солнца приходите сюда. Вы ничего не имеете более достойного передать?

— Одно слово.

— Именно.

— Меня уверяли, что кроу устроили засаду на расстоянии выстрела от стана купцов и намереваются сегодня ночью их атаковать. Какое будет ваше распоряжение?

— Сохранить нейтралитет. Эти торгаши не внушают мне доверия; в их поступках есть что-то такое подозрительное, дающее мне повод принимать их за волков в овечьей шкуре; пусть они сами справляются с чертями индейцами; у нас и без них довольно заботы, и глупо соваться не в свое дело.

— Так, что бы ни случилось, мы не тронемся с места?

— Нет, не тронемся. Прощайте, лейтенант, до завтра!

— Покойной ночи, капитан, до завтра.

Молодой человек вышел, предоставив капитана своим размышлениям.