Сожженные Леса

ГЛАВА XIV. Охотник Бенито Рамирес

Было уже около семи часов вечера, когда капитан Кильд и тот, кого он называл своим спасителем, достигли лагеря.

Время было холодное, и сильно морозило.

Ночь была очень ясная, и чистое прозрачное небо было усеяно массами звезд.

Блю-Девиль собирался уже послать на поиски капитана, когда этот последний показался в лагере вместе со своим новым другом.

Капитана приняли с особенным, горячим вниманием, но не потому, что его особенно любили, а потому, что все были бы в большом затруднении, если бы их начальник исчез.

Поблагодарив всех за их внимание, капитан осведомился о том. что произошло во время его отсутствия, и приказал Блю-Девилю, указав ему местность, послать Линго с тремя или четырьмя человеками за медведем, убитым Рамиресом.

— Линго еще не возвратился, — ответил Блю-Девиль.

— Как! Так поздно! — вскрикнул капитан, — однако теперь не совсем безопасно бродить в пустынях; не случилось ли с ним чего-нибудь — вот что меня особенно беспокоит. Велите Шакалу взять с собой шесть человек и принести медведя, а после этого отправиться на поиски Линго.

Это приказание было немедленно исполнено.

Между тем капитан стоял у входа в лагерь до тех пор, пока все люди скрылись у него из виду.

— Я ужасно утомлен, — сказал он Блю-Девилю, — и теперь пойду к себе. Смотрите за лагерем. Если произойдет что-нибудь особенное — то вы меня тотчас же предупредите.

— Слушаю, — ответил Блю-Девиль.

— Следуйте за мной, — сказал тогда капитан, обращаясь к Бенито Рамиресу.

Рамирес молча поклонился, и они оба направились в ту палатку, куда мы уже не раз водили нашего читателя.

В первом отделении этой палатки был накрыт стол, капитан приказал добавить еще один куверт и предложил своему спутнику сесть, а потом, когда все было подано, приказал негру Самсону просить сеньору. Не прошло и пяти минут после этого, как портьера поднялась и за ней показалась Розарио. Молодая девушка шла очень тихо и опустив глаза. Она была очень бледна и казалась чем-то занятой.

Но вдруг ее взгляд упал на незнакомца.

Легкая краска покрыла ее лицо, губы слегка раскрылись, но ни один звук не слетел с ее губ. Однако это волнение продолжалось только несколько мгновений, и молодая девушка села тотчас же на стул между двумя новыми знакомыми. В свою очередь и Бенито Рамирес при неожиданном появлении молодой девушки сперва покраснел, а потом побледнел, и его глаза блеснули молнией. Но и он тоже мгновенно овладел собой и принял свое обычное выражение. Если бы капитан Кильд — этот физиономист — не был бы в эту минуту занят разрезыванием кусков медвежьего жаркого, то взгляды, которыми перекинулись молодые люди, заставили бы его крепко задуматься; но, к счастью для них и к несчастию для него, они были совершенно не замечены им.

— Я извиняюсь перед вами, нинья, — сказал он по-испански, — что не предупредил вас, что вы найдете здесь постороннего человека.

— Вы здесь хозяин, сеньор, и можете поступать так, как вам будет угодно, — ответила молодая девушка бесстрастным голосом.

— Позвольте, погодите, нинья, я бы не желал, чтобы этот иностранец был обо мне дурного мнения и думал, что я держу себя тираном в отношении вас.

— Дорогой сеньор, — сказал Бенито Рамирес, — у меня привычка не думать о том, что до меня не касается. У всякого довольно своих дел. Вы поступаете с сеньоритой, которая, вероятно, ваша дочь, так, как вам угодно, и мне незачем входить в разбор ваших отношений.

— Извините, сеньор дон Бенито, — возразил капитан важным голосом. — Сеньора не моя дочь — я имею честь быть очень дальним родственником ее и теперь только считаюсь ее опекуном. Я стараюсь, насколько это зависит от меня, удовлетворять ее всем, что только может сделать ее счастливой.

При этой неожиданной откровенности на губах донны Розарио и Бенито Рамиреса показалась насмешливая улыбка.

Но между тем капитан продолжал, передавая блюдо охотнику:

— Итак, я говорю, любезная нинья, что если я позволил себе, не предупредив вас, пригласить к себе этого иностранца, с которым я познакомился всего два часа тому назад, то это потому, что этот иностранец оказал мне одну из таких услуг, которая никогда не забывается. Одним словом, он спас мне жизнь.

— Он поступил очень великодушно, — заметила молодая девушка, кушая или, вернее сказать, делая вид, что ест.

— Действительно, — возразил, смеясь, охотник, — скажу не хвастаясь, дорогой сеньор, что, кажется, я вовремя вступил в разговор с серым медведем — иначе дело приняло бы дурной оборот для вас.

— Бррр! — проворчал капитан, — я содрогаюсь при одном воспоминании; не напоминайте мне про эту ужасную минуту.

— Да, да…

— Этот господин на самом деле спас вас от серого медведя? — спросила сеньора, как бы в первый раз заинтересовавшись оборотом разговора.

— Спас ли он меня! — вскричал капитан. — Я утверждаю, что без него был бы растерзан этим отвратительным зверем. И я, — добавил он, — так обязан ему за свою жизнь, что даю честное слово честного человека, что никогда не позабуду этого и готов вознаградить его всем, что ему только угодно — даже половиной всего своего состояния.

— Хорошо, я принимаю ваше обещание, сеньор капитан, — заметил, смеясь, охотник, — помните это, я тоже никогда не забываю о том, что мне обещают, и если я отказываюсь от чего-нибудь в настоящее время, то очень может быть, что когда-нибудь я вам напомню ваши слова и попрошу вас исполнить ваше обещание. Кто знает, что еще случится, и всегда нужно принимать заранее меры предосторожности.

— Со мной это совершенно напрасно, — ответил довольно холодно капитан, — я всегда готов сдержать слово, данное мной вам.

— Очень хорошо, я и не буду настаивать. Но что вы делаете, капитан, в этих пустых местностях? Вы, вероятно, не пришли драться с индейцами? Здесь их нет. А если здесь иногда и встречаются краснокожие, то это только одни охотники. И с ними вам нечего делать.

— Это правда, я и не думал иметь дело с ними, я просто прохожу здесь.

— Вы проходите. Но куда же вы идете? Я извиняюсь перед вами за нескромность моего вопроса, и вы, конечно, можете не отвечать мне.

— Нет, нисколько, я не нахожу ваш вопрос нескромным, сеньор, и в доказательство не задумываюсь отвечать вам. Что касается до меня, то я и не нахожу нужным скрывать своих дел: я иду в Калифорнию.

— В Калифорнию! — вскричал Бенито с притворным изумлением, — вы, вероятно, шутите?

— Нисколько, я уверяю вас, что иду в Калифорнию.

— Если это так, то я считаю своим долгом предупредить вас, дорогой сеньор, что теперь вы показываете Калифорнии спину. И я вам скажу даже более — если вы будете продолжать в этом направлении свой путь, то вы придете не в Калифорнию, а в Ванкувер, что совсем не одно и то же. Ко всему этому я добавлю, что меня очень удивляет, что вы заставили сеньору сопутствовать вам в этом не только утомительном путешествии, но и сопряженном со многими опасностями.

— Боже мой! То, что вы говорите, может быть и верно, сеньор, но я вам должен сказать, что я и не думал принуждать сеньору следовать за мной. Это, напротив, было желание моего милого дитяти.

— А, в таком случае, — воскликнул охотник, улыбаясь сардонически, — мне остается только поклониться.

К тому же такое самоотвержение не удивляет меня со стороны сеньоры: женщины всегда не скажу храбрее, но преданнее нас.

— Извините, сеньор, — проговорила молодая девушка, смотря на него, — если я позволю себе вмешаться в ваш разговор; в нем встретился такой факт, который я должна подтвердить, сеньор де Бенито… вас, кажется, так зовут?

— Да, сеньора, Бенито Рамирес.

— Итак, сеньор Бенито Рамирес, я не заслуживаю нисколько тех похвал, которые вы мне расточали. Сеньор Кильд лжет — он это знает очень хорошо, — говоря вам, что я пожелала следовать за ним. Если вы меня и видите здесь, сеньор, то это положительно вопреки моей воле, потому что я была изменнически похищена из своего семейства и выдана на руки этого человека, который надевает теперь перед вами маску лицемерия, но так плохо скрывает бесчестность его поведения. Я не опекаемая им, а просто его раба.

— Сеньора! — вскрикнул горячо капитан.

— Осмелитесь ли вы опровергать меня? — возразила энергично молодая девушка, смотря прямо в глаза ему. — Необходимо, чтобы правда вышла наконец наружу и чтобы все знали, на что вы способны и что я для вас. Вы желали, чтобы при нашем ужине присутствовал иностранец; я благословляю за это Бога. Вы очень много рассчитывали на меня, сеньор, и на ту ненависть, которую вы мне внушаете, и имели слишком много смелости, или, вернее сказать, цинизма говорить то, что вы только что произнесли здесь. Я не сделаюсь вашей сообщницей. Сеньор Рамирес, — продолжала она, обернувшись к охотнику. — этот человек солгал: он похитил меня, купив меня я не знаю за какую сумму, и его теперешнее желание продать меня таким же презренным негодяям, как и он сам, которые еще трусливее его.

— Сеньорита, — прервал ее мрачно капитан, — я больше не в силах выносить. Берегитесь!..

— Погодите, сеньор, — заметил холодно Рамирес, — ваши домашние ссоры не касаются меня, и я не имею ни малейшего желания разбирать их — я только имею честь заметить вам, что вы ведете себя совсем не так как кавалер. Вы позволяете себе угрожать женщине, и я не могу терпеть этого.

— Но если…

— Тут нет ни «но», ни «если», сеньор, так как подло угрожать женщине, которая не может защищаться. Вы сами привели меня сюда — тем хуже для вас, — и я объявляю вам, что до тех пор, пока я здесь, вы должны обращаться так почтительно и вежливо с этой сеньорой, как того требует ее пол, — иначе, клянусь вам Богом, что вы не уйдете так легко из моих когтей, как вы избавились два часа тому назад благодаря мне от когтей серого медведя.

— Боже мой, сеньор! — возразил капитан жалким голосом, — поверьте мне, что я глубоко опечален тем, что произошло здесь. Я сознаю, что зашел несколько далеко, и, чтобы доказать вам, что я сознаю свою ошибку, я прошу сеньориту извинить меня за то, что произошло здесь, и позабыть мои слова так же, как я забываю ее слова.

Молодая девушка пожала плечами и с презрением отвернулась.

— Вот это лучше, — заметил охотник, — так как вы извинились, то мне нечего больше сказать.

— Да, повторяю, я так опечален этим… Но возвратимся, пожалуйста, к нашему прежнему разговору.

— Но о чем мы говорили? Эта ссора заставила меня окончательно потерять нить нашего разговора.

— Вы мне говорили, что если я буду продолжать этот путь, то не только не достигну Калифорнии, но попаду в Ванкувер. Уверены ли вы в этом?

— Бог мой! Уверен ли я? Но ведь я провел всю свою жизнь в этих проходах.

— Черт побери! Это очень неприятно для меня! Мне положительно нечего делать в Ванкувере, который совершенно заброшен всеми.

— В таком случае перемените направление, направьтесь в Калифорнию.

— Переменить путь! А!.. Сеньор, это легко сказать, но чтобы переменить дорогу, нужно знать ту, по которой нужно следовать, а после всего того, что вы мне сказали, я вынужден сознаться, что я окончательно потерялся.

— Так, но теряются оттого, что не привыкли к степям.

— Гм! И чаще, чем вы предполагаете. Посмотрим, сеньор, не согласитесь ли вы оказать мне услугу?

— Нужно знать какую.

— Черт побери, — проговорил капитан с горькой

улыбкой, — вы, кажется, не любите быть компрометированы, сеньор?

— Да, вы правы.

— Это очень благоразумно.

— Посмотрим — в чем же дело?

— Сперва позвольте мне задать вам один вопрос?

— Какой?

— Имеете ли вы какое-нибудь серьезное желание остаться в этой местности?

— Сперва я хотел, но теперь у меня только одно желание — уйти отсюда как можно скорей.

— В таком случае это великолепно.

— Как так?

— Да, мы пойдем вместе.

— Как это понять?

— Вы хотите оставить эту местность, я тоже, итак, мы уйдем вместе отсюда.

— А! Извините, это совсем другое дело.

— Почему же?

— По двум причинам: во-первых, потому, что я люблю путешествовать один, и, во-вторых, если я путешествую в обществе, то это только с людьми, которые мне нравятся.

— Хорошо — комплимент не особенно длинен, благодарю вас. Итак, я вам не нравлюсь?

— Я не говорю этого.

— Однако мне кажется…

— Вы меня плохо поняли или вы желаете меня плохо понимать, капитан Кильд.

— В таком случае лучше всего — объяснитесь. Охотник нагнулся вперед, облокотился на руки и пристально посмотрел на капитана.

— Дорогой сеньор, — начал он, — хотя я и мексиканец, но я очень часто посещал янки и хорошо усвоился с их вероломной пословицей: «Time is money» 1; вы меня, вероятно, понимаете?

— Отлично… продолжайте…

— Дружба дружбой, а дело делом — вы хорошо знаете, что я охотник и что теперь сезон охоты, то есть лучшее время моей торговли. Если мое ружье не будет делать промахов, то я могу получить большие проценты за это время — так как за каждого медведя, то есть за шкуру его, мне платят восемьдесят долларов. Если же я пойду провожать вас, то я потеряю самое благоприятное время и все свои доходы. Я говорю с вами откровенно, для того чтобы вы могли составить себе ясное понятие о том, что заставляет меня отказаться от вашего предложения. Вы, вероятно, поймете меня.

— Благодарю за откровенность, дорогой сеньор, и она мне нравится больше всех тех причин, которые вы бы могли представить мне, отказываясь от моего предложения, я рад видеть, что дело стоит только за деньгами.

— Позвольте, сеньор, есть еще другая причина — я не знаю, убедились ли вы, что я люблю свободу в своих действиях и не могу допустить никого судить их. Положим, что мы сойдемся в цене, и тогда нам нужно будет решить еще один вопрос особенной важности. Он заключается в следующем: я хочу, если я буду вашим проводником, чтобы никто не вмешивался в мои действия и исполнял и вообще следовал по той дороге, которую я только выберу, и чтобы во все время моего пути я мог бы, не отдавая никому и никакого отчета, оставлять вас на сутки или даже больше. При таких условиях, а также если ваша плата удовлетворит меня, я берусь быть вашим путеводителем, и это потому, что я не хочу, чтобы кто-нибудь и когда-нибудь упрекнул меня в том, что, однажды спасши вам жизнь, я допустил возможность погибнуть вам в пустыне. Подумайте… да или нет!..

— Однако вы предлагаете довольно строгие условия.

— Я понимаю это… но ведь вы можете отказаться от них, — ответил, смеясь, охотник.

— В таком случае я буду не менее вас откровенен… я окружен разбойниками без веры и законов, которые не стоят даже той веревки, на которой их повесят, и которым я вверился. В таких обстоятельствах я совсем потерялся. Сегодня утром у меня взяли большую сумму денег, и я не желаю, чтобы это повторилось еще раз. Вы мне кажетесь честным человеком, и вы мне оказали особенную услугу… Мне кажется, что я могу быть откровенен с вами. Как ни тяжелы эти условия, я их принимаю. Попробуем уладить теперь денежный вопрос. Так как я хочу избежать всяких споров, то я выскажу вам свою цену и надеюсь, что вы согласитесь на нее. Я вам дам тысячу пиастров, пятьсот вперед и пятьсот тогда, когда мы достигнем до реки Журдан. Что вы думаете об этом? Довольны ли вы этой ценой?

Охотник как будто размышлял.

— Ну, хорошо, — сказал он наконец, — я согласен, что касается пятисот долларов, то оставьте их у себя, вы мне отдадите их тогда, когда мы будем расставаться совсем: мои деньги сохранятся лучше в ваших руках, чем в моих — мне здесь нечего с ними делать, и они понапрасну отяжелят меня.

— Итак, все улажено и условие заключено?

— Да, тогда вы поднимаетесь завтра с восходом солнца — итак, до свидания, — проговорил охотник, вставая и беря свое ружье.

— Как — вы уходите? — спросил капитан Кильд.

— Сейчас.

— Но куда же это вы пойдете так поздно?

— Уже вопросы? — заметил иронически охотник, — это мое дело.

— Верно… До завтра. — Охотник вышел в сопрождении капитана, который проводил его до самого выхода из лагеря.

— Боже мой! — пробормотала молодая девушка, оставшись одна, — счастье только что начинало мне улыбаться, о, я не знаю, как я могла скрыть свое смущение при виде его… Боже мой! Бог мой! Не оставляй нас и помоги нам, — добавила она и, не ожидая возвращения капитана, вошла во внутренность палатки.

Простившись с охотником, капитан медленно пошел к своей палатке, на половине дороги он встретился с Блю-Девилем, который с озабоченным видом прогуливался взад и вперед по лагерю.

— Ну, что нового? — спросил его капитан.

— Еще ничего, — ответил мрачно Блю-Девиль.

— Как, наши люди еще не возвратились?

— И я их тоже ожидаю. Они принесли серого медведя и по вашему приказанию отправились искать презренного Линго, да, было бы для нас большим счастьем, если бы он скатился в какую-нибудь пропасть.

Э! э! — заметил, смеясь, капитан, — вы, кажется, недолюбливаете этого беднягу Линго.

— Я и не делаю из этого тайны.

— Я его тоже не люблю… у него такое изменчивое лицо… Но нам нечего беспокоиться — он возвратится, так как мы были бы очень счастливы, если бы потеряли его.

В эту минуту вдали показались несколько факелов.

— А, вот и наши, которые, вероятно, нашли его.

И, сказав это, капитан вместе с Блю-Девилем подошел к выходу лагеря.

— Почему они идут так медленно, — проворчал капитан, — мне сдается, что это похоже на какую-то похоронную процессию.

— Кто знает, — заметил Блю-Девиль, — может быть, они наткнулись на этих индейских чертей, которых бродит так много в этих местах.

— Полно… ночью. Если бы это было еще днем — ну тогда может быть, но в такое время и когда так светло — ну да мы скоро узнаем, в чем дело.

Прошло около получаса, прежде чем можно было различить приближавшихся. Они шли чересчур медленно и наконец вошли в лагерь; четверо из них несли на плечах что-то вроде носилок, на которых лежала какая-то фигура, похожая на человека.

— Что случилось? — спросил капитан, не будучи в силах сдерживать своего любопытства.

— Вы это увидите, — ответил мрачно Шакал.

— Нашли ли вы Линго?

— Да, да, капитан, мы его нашли, но в каком виде!

— Что вы хотите сказать, он ранен?

— Немножко потерпите, и вы тогда узнаете больше, чем вы хотите.

Войдя в лагерь, люди, несшие носилки, осторожно опустили их на землю и поставили около костра.

— Осторожней, дьяволы, — вскрикнул Линго, сбрасывая с себя одеяло, которым он был покрыт, — вы хотите окончательно доломать мне мои кости.

— Друг, что же с тобой случилось?

— Вот глупый вопрос! Если бы вы спросили, как это случилось, я бы еще понял вас.

— Гм!.. мне кажется, что случай, происшедший с тобой, сделал тебя еще более грубым, чем ты был всегда.

— Вы называете это происшествием, капитан, благодарю вас — вы очень любезны. Какое неприятное происшествие!

— Да ну же, говори, наконец, чтобы мы могли по крайней мере знать, что нам нужно делать.

— Что со мной? Дайте мне сперва немного рому.

— Как, несчастный, в твоем положении ты хочешь пить еще ром?

— Да что вы за глупец, капитан, разве вы знаете, в каком я теперь положении? Я задыхаюсь от жажды, и если вы мне не дадите пить — то я вам ничего не скажу.

— Пей и говори, — крикнул капитан, суя ему в рот фляжку с ромом.

Линго улыбнулся и сразу сделал громадный глоток.

— Так, — проговорил он, передавая фляжку капитану, — теперь мне лучше — странно, как мой организм привык к спирту, благодарю вас!

— Да будешь ли ты говорить, животное?

— Сколько хотите.

— Ну начинай, как это случилось?

— Первая пуля попала мне в бок, потом другая в правую руку — затем я свалился и катился около шестидесяти шагов. Нужно, чтобы моя душа была так же крепка, как и мое тело, чтобы переносить такие муки… Но все равно. Я ему отомщу…

— Кому?

— А тому, кто меня так поподчевал. Неужели вы думаете, что я сам угостил себя так?

— Ты знаешь, что если мы будем так продолжать, то мы никогда тебя не поймем.

— Действительно, вы правы, капитан. Итак, слушайте, вы меня послали сегодня на разведку — так ведь?

— Да — дальше?

— Итак, я пошел и начал бродить в окрестностях, желая напасть на какой-нибудь след — снег везде был покрыт льдом, и на нем не было видно ни одной кошачьей лапки; соскучившись и не найдя ничего, я около пяти часов вечера уже собирался возвратиться в лагерь, так как я сильно проголодался, когда вдруг шум в кустарниках в нескольких шагах от меня заставил невольно прислушаться, а в это время чей-то голос грозно крикнул: «Кто идет?»

— Это был человек? — спросил капитан.

— Да уж, конечно, не щенок, — заметил, смеясь, парижанин, — однако вы очень хитры, если угадали, что это был человек. Хорошо, подумал я тогда, теперь по крайней мере мне есть с кем поговорить. «Друг!» — крикнул я. «Я недруг такого бездельника, как ты», — ответил мне голос. Мне кажется, что я знаю этот голос, подумал я и не долго думая приложился — но он тоже не дремал и послал тотчас же в меня пулю. Я хотел поднять ружье, которое выпало у меня из рук, но он в ту же минуту послал в меня вторую пулю и вслед за тем крикнул, удаляясь в кусты: «Ты получил свое, и твои товарищи не замедлят получить должное».

— Как, он сказал это? — вскрикнул Кильд.

— Совершенно верно, что и заставляет меня предполагать, капитан, что около нас находятся такие личности, которые сыграют с нами плохую штуку, если вы только поддадитесь им.

— Продолжай, — крикнул, нахмурившись, капитан.

— Мой незнакомец подошел ко мне и ударил прикладом по шее, крикнув: «Получи добавление», — и, видя, что я ищу рукой нож, привешенный к моему поясу, он так ударил меня по руке, что я больше чем полчаса не мог пошевелить ею, а он, стоя около меня, ругался, крича: «Убийца, вор, задавленник! Мы хорошо сочлись с тобой, — и при этом он ударил меня ногой и добавил: — Скоро и другие получат то же самое, и ни один из вас не избегнет этого…» Не знаю, вследствие ли этих слов, или его удара, только я кончил тем, что упал в обморок… И тогда что же он сделал? — Он толкнул ногой так, что я скатился в пропасть. Негодяй!.. Там-то меня и подняли мои товарищи, лежавшего без всякого движения. Если бы вы были так добры, капитан, и дали бы мне еще рому — я чувствую, что это принесло мне пользу.

Капитан подал ему фляжку, из которой Линго выпил и возвратил ее обратно.

— Итак, — сказал Кильд, — ты не мог исполнить поручения, которое я тебе дал, и не мог найти следов тех людей, которые явились так кстати, во время атаки индейцев.

— Каким чертом, капитан, вы хотите, чтобы я мог разыскать какие бы то ни было следы. Я был в недурном положении для того, чтобы делать какие-нибудь открытия, и кто знает, может быть, тот человек, который обошелся так грубо со мной, сделал то же и с теми, кого мы ищем… я ведь этого не знаю.

— Это невероятно, — проговорил капитан, покачав задумчиво головой.

— Кто знает, — заметил по-прежнему насмешливо парижанин, — однако я вам должен сознаться, что как друг он поступил несколько грубо со мной. Черт побери, у него мертвая рука!

— Все это странно!

— Да, или по меньшей мере удивительно.

— Но, наконец, узнал ли бы ты того человека, с которым имел дело?

— Вот смешной вопрос, — заметил парижанин, — чтобы узнать его, нужно было видеть его!

— Как «нужно его видеть»; но ведь, мне кажется, вы были достаточно близко один от другого, чтобы разглядеть друг друга.

— Во-первых, я уже вам сказал, что это было ночью, затем бездельник вскочил на меня как какой-нибудь бульдог; наконец, на нем была такая шляпа, поля которой окончательно скрывали все его лицо. Мне даже не удалось заметить кончика его носа; но, несмотря на это, если я когда-нибудь услышу его голос, то не ошибусь. Звуки его голоса остались в моих ушах.

— Тебе больше нечего сказать?

— Нет. Мне кажется, что и этого довольно.

— Ну, так позволь теперь перевязать себя.

— Делайте что хотите.

Действительно, бедный черт находился в жалком положении. На всем его теле нельзя было найти ни одного места величиною в доллар, которое бы не было страшно контужено или ранено.

Перевязка продолжалась долго. Линго перенес ее с тою беспечной веселостью, которой так отличался его характер. Благодаря случайности, которую можно было считать чудом, — у него ничего не было сломано; первая пуля прошла через кожу и мясо руки, не повредив кость; вторая скользнула по ребрам и не вошла в тело, а остальные повреждения были только контузии, полученные при падении в овраг, и, как он сам выражался, говоря тем, кто сомневался в его жизни:

— Мои дети, когда судьбой назначено быть повешенным, то нельзя утонуть.

Не больше как через полчаса после этого он был уже полупьян и спал глубоким сном.

Капитан Кильд в задумчивости возвратился в свою палатку, приказав Блю-Девилю особенно тщательно бодрствовать во время ночи.

Этот человек, игравший и насмехавшийся в продолжение нескольких лет над всеми лучшими человеческими законами, чувствовал, что горизонт его омрачается, а какое-то предчувствие, которого он не мог никак отогнать от себя, говорило ему, что наступает час страшного наказания за все его дела.

В продолжение целой ночи он был мрачен и в волнении ходил взад и вперед по своей палатке, не смыкая ни на минуту глаз и развивая в своей голове самые ужасные и бессмысленные проекты.

За пять минут до восхода солнца полы его палатки приподнялись и в нее вошел человек.

Капитан вскрикнул от радости, узнав его.

Этот человек был охотник Бенито Рамирес.