Сожги в мою честь

Глава 1. Клещ

Странная ты штука, моя жизнь. И выбрана ты не мной. В день моего появления на свет ты вошла внутрь меня — случайно, самозванкой, не заботясь о том, подойдешь ли мне. И я изрыгаю тебя — слишком ты заставила меня страдать. А теперь твой черед помучиться: ты не интересуешь меня больше.

Знаю: ты всего лишь продажная девка, убогое чувство, но ведь любви во мне больше не осталось — и я прикипаю к тебе. Ненавидеть — это все еще существовать, представлять себе, что можно строить планы на будущее. Мой план — отмщение. И пожалуйста, не разочаруй меня.

Ты писала стихи, рисовала солнышки и дарила ласки. В юности вела за собой чувства и сопутствовала безумствам. Теперь, моя верная сообщница, умоляю — перестань дрожать в тот миг, когда должна будешь убить.

Старая отвратительная приятельница, ты прикидываешь опасности, с которыми я столкнусь. Эксперт в области риска, надеешься сцапать меня до назначенного срока. Не лги, лицемерка, твои слуги с косами поджидают, сглатывая слюну в предвкушении: «Хочешь сойти с предначертанного пути? Что ж, давай, тупица, ждем тебя на повороте!». Их угрозы мне до одного места, решение принято, я больше не боюсь их кос — орудий смерти!

Твои серые вагоны и станут сценой моей пьесы.

Общество задыхается, беззаконие душит его, плутократы правят миром.

Народ не в силах выносить, но никто не борется.

Скованный по рукам и ногам, он вопиет в бездействии.

Протесты бесплодны. Я перехожу к делу.

Республика отдала богу душу, мерзавцы убивают и грабят в полной безнаказанности. Во имя новых идей — якобы гуманистических — полицейских обратили в мальчиков для битья, судьям затыкают рот, газеты находятся под жестким контролем. Только безумцы осмеливаются бунтовать. Что ж, к черту мораль, этику, законы, написанные под убийц, мошенников, клятвопреступников! Назад, в первобытное состояние, теперь я верю только в свое правосудие.

Око за око, зуб за зуб. Через пару минут я казню двух людей.

Одного «с особой жестокостью», как напишут газеты. Чушь собачья! Чудовище будет наконец наказано по заслугам.

Впервые за все время, что я жажду этой минуты, слава богу, или слава дьяволу, или тому, кто не существует — моя душа иссохла, я верую теперь только в пустоту, — он наконец мой, полностью в моей власти. О нет! Тебя здесь недоставало! Заткнись, совесть, во мне больше нет жалости! И меньше всего к этому куску дерьма, насосавшемуся человеческой крови: он издохнет, как клещ.

Я вижу его в конце коридора, в купе первого класса — сидит, как Будда, напротив своего сторожевого пса. За окном проносится Бургундия. Он смотрит, как на землю опускается вечер. Осенью в это время склоны холмов точно вспыхивают, окутанные сиянием, величественные, словно их писал Тернер[1].

Тип, что сопровождает клеща — пес, готовый вцепиться в глотку. Он читает порноиздание, написанное спермой. Покрытый прыщами и шрамами, этот парень — настоящий дегенерат. Не знаю его имени, в общем-то, мне на него плевать. Не повезло ему оказаться здесь. Что ж, тем хуже для его тушки, придется убрать и шестерку.

А вот у хозяина голова не только затем, чтобы шапку носить. Империя его огромна: не сосчитать предприятий от Дижона до Валанса. Господин Матье Бонелли — так его зовут — купается в грязных деньгах и крови. В его гнилой среде не особенно выбирают средства. Когда рвутся к власти, идут по трупам.

Изменило ему счастье, зря он оставил еще один труп: за него он мне дорого заплатит.

Я выслеживаю цель днем и ночью. Прежде, чем прикончить его так, как я планирую, нужно было найти подходящее место. План сумасшедший, знаю. Убить на улице было бы куда проще. Или в машине — притормаживаешь, стреляешь, срываешься с места. Имей только нервы чуть покрепче — и уйдешь невредимым. Но такая смерть была бы слишком быстрой… а я хочу видеть, как он зовет мать, издыхая. Долгие месяцы следуя за Бонелли тенью, мне пришлось ломать голову, где его настигнуть. В Лионе возможности не представится: на вершине холмов Мон-д’Ор его вилла — настоящий бункер. Гориллы-охранники пасут ее от входной двери до гостиной. Рабочие кабинеты — та же песня: окружены толпой вооруженных людей днем и ночью. Пытаться убрать его там было бы безумием, настоящим самоубийством.

Терпеливо изучая и обдумывая его пристрастия и мании, мне удалось обнаружить брешь.

У клеща есть одна страсть: при первой же возможности Бонелли едет поездом. Этот отброс обожает поезда! Даже больше: вбухивает огромные бабки в их уменьшенные копии. Настоящий фанат железных дорог. Наверное, мальчишкой мечтал водить локомотивы. А сейчас, на седьмом десятке, играет в начальника вокзала у себя на чердаке.

Вот почему насекомое — неизлечимый фанат — путешествует поездом, пересекая свою империю. Рядом с Дворцом герцогов в Дижоне он владеет ночным клубом, который высоко ценит местная элита. Частный, роскошный, снобистский. Стакан виски стоит там пятнадцать евро. За такие деньги благовоспитанные люди могут быть уверены, что находятся среди равных себе. Дела идут неплохо, заведение всегда битком. А хозяин снимает кассу каждое четвертое воскресенье, сопровождаемый своим громилой — тот ходит за ним, как пришитый.

Никакого отступления теперь, я прикончу его здесь, на линии Дижон-Лион, в вагоне улучшенного типа. Другой возможности у меня нет. В Гренобль, куда он ездит постоянно, Бонелли отправляется экспрессом. В остальное время шофер возит его в бронированном «бентли» и всегда строго по расписанию. Знаю точно — у меня все четко помечено. Мое насекомое отрегулировано почище швейцарских часов.

Но говорить об успехе дела заранее нельзя. Методичность и скрупулезность — вот ключи к успеху. Чтобы отшлифовать план, каждое воскресенье с середины июля я сажусь в этот поезд, который знаю уже, как свои пять пальцев. Он никогда не заполнен до конца, вагоны первого класса пусты, к тому же находятся в хвосте состава — идеальное место для осуществления задуманного. Контролер проходит только после Макона.

На протяжении четвертой части маршрута пассажиры всегда одни и те же. Я их всех хорошо знаю в лицо.

Как и каждую неделю, в середине вагона сидит молодая женщина, пальцы не отрываются от клавиатуры ноутбука. Она сойдет в Шаньи. Странная она, моя попутчица. Одета в строгий костюм под Шанель, на затылке безупречный узел волос — она из клуба трудоголиков. Карьерный рост, повышение! Любви нет места в ее ежедневнике.

В первом купе рядом с туалетом молодой парень терзает игровую приставку PlayStation. Глаза прикованы к экрану — этот тип повернут на виртуальных мирах. Он выйдет в Турню.

Затем до самого Макона в сероватом вагоне останемся только я, клещ и его цербер. Следовательно, я буду действовать между Турню и Маконом. План не может провалиться, все фазы рассчитаны поминутно.

А пока я удваиваю бдительность. На каждой остановке хожу по коридору из конца в конец, чтобы убедиться, что никто не сел в вагон. Парень и девушка заметили мой маневр. Наверное, думают, что я борюсь с приступом ревматизма. Этой хворью я не страдаю, но скрючиваюсь, чтобы они поверили. Кривлюсь, будто от боли, сгибаю и разгибаю суставы — подтверждаю предположение соседей.

Когда я прохожу мимо, молодой человек приветственно кивает: мы встречаемся здесь каждое воскресенье. Затем молча саркастически рассматривает мою бороду старого иудея, шляпу с широкими полями, застегнутое пальто, перчатки цвета гудрона, темные очки и опускает голову, пряча улыбку.

Девушка тоже бросает на меня удрученный взгляд. Она может не говорить — я просто слышу ее мысли: «Как можно такое на себя нацепить? Этот тип — ходячий ужас».

Alea jacta est! Жребий брошен! Плевать, что эти юнцы запомнили мою внешность, прикид и странное поведение. Наоборот, меня это устраивает. Что они расскажут, когда их будет опрашивать полиция? Очень немногое, следы хорошо заметены. Они лишь смогут описать чудаковатого типа, одетого во все черное, коренастого, с бородой и в очках. Никаких особых примет, кроме необычного носа. Ах, нет, есть еще примета, добавят свидетели, он выглядел, как раввин. Показания не будут стоить выеденного яйца. Нечего бояться. С такими ничтожными уликами полицейским придется попотеть. Пока меня найдут — если это вообще удастся, — я уберу еще несколько мерзавцев. Бонелли — только первый в списке.

Проехали Шаньи. Молодая женщина с узлом волос на затылке сошла. Через минуту настанет очередь выходить и для парня.

Нет! Только этого не хватало! Что за тяжесть вдруг давит на грудь? Не могу поверить. Чертова тревога! «А если кто-нибудь сядет в Турню, что ты будешь делать? Подумай немного, ты же не можешь убить клеща в присутствии свидетеля».

Убить невиновного — выше моих сил. Что ж, если кто-то войдет в вагон, я отложу казнь. Никогда, никогда в жизни не совершу убийства, чтобы очистить себе поле действия. В любом случае — сегодня ли, через месяц — я получу голову Бонелли. Это была моя клятва белому могильному камню — я не могу дать эту клятву Богу: он вряд ли существует.

Ну вот, поезд прибывает на вокзал Турню. На землю лениво опускается ночь. Над темными крышами сияет монастырская церковь Святого Филибера, ярко освещенная пучком электрических огней. Сердце бешено колотится — только бы никто не вошел! Поднимаюсь, чтобы удостовериться. Состав останавливается. Парень на передней площадке открывает дверь вагона, прыгает на битумное покрытие перрона, закидывает на плечо рюкзак и удостаивает меня прощальным взмахом руки. Моя борода склоняется в ответ, нервы натянуты — готовы лопнуть, я изучаю полуосвещенный перрон. Пусто. Выдыхаю. На горизонте никаких помех.

Остановка длится недолго.

Поезд трогается. Через четверть часа прибудет в Макон.

Я возвращаюсь на свое место, стаскиваю с багажной полки сумку, открываю ее сухим движением. Внутри все, что нужно. Достаю беретту, навинчиваю глушитель, снимаю с предохранителя, затем выхожу в коридор.

Купе Бонелли всего в одном метре. Ставлю сумку на пол, прижимаю пистолет к левому бедру, осторожно продвигаюсь вперед. Громила поворачивается, чтобы рассмотреть меня — предсказуемая реакция. Бонелли дремлет, уверенный в своей безопасности. Лысина прижата к краю окна, заплывшее жиром тело непроизвольно подрагивает в нервных спазмах.

Сторожевая псина расслабляется: привык, что я хожу по коридору туда-сюда. И — роковая ошибка — снова утыкает свою репу в дерьмовую газетенку.

Вот он, мой миг — и я его использую.

Правой рукой отбрасываю вбок дверь, направляю ствол в пасть ублюдка. Тот вздрагивает! Смятение в глазах! Понимает, что промедление смерти подобно. Он проворен, настоящий профи. Секунда — и он швыряет газету, откидывает полу пиджака, хватается за кобуру, но слишком поздно: я стреляю, пока не подстрелили меня. С идиотским видом охранник падает набок, как подрубленный, с пулей в середине лба. Из предосторожности пускаю еще одну, в сердце. Пока, приятель! Мы не знали друг друга, зла на тебя у меня не было. Но можешь не волноваться: что бы ни натворил на земле, в ад ты не попадешь. Ад — всего лишь миф, он находится здесь. Люди и есть дьяволы.

Бонелли — один из них, прогнивший до мозга костей.

Шум его разбудил.

Он тоже реагирует быстро, куда быстрее, чем его громила. Едва видит труп охранника, меня, как мгновенно оценивает ситуацию. Я слишком далеко, чтобы он мог кинуться. Спасти свою жирную тушу можно одним способом — достать оружие. Это он и пытается поспешно сделать. Мешает ожирение, его движения — одна потеха.

Тем временем я перехватываю пистолет другой рукой. Хотя первый выстрел и был удачным, все же левая рука действует у меня не так ловко. И все равно — промахнуться на таком расстоянии невозможно. Поехали! Да начнется праздник! И спускаю курок. Пуля впивается в правое колено. Траектория просчитана, я ведь хочу убить его не свинцом.

Коленная чашечка и мениск взрываются. Бонелли кричит от боли, роняет свой глок, чтобы зажать рану — напрасный рефлекс. Хотя он и стискивает ногу изо всех сил, кровь обильно сочится между пальцев.

Его страдания — всего лишь разминка. Я подхожу, вожу стволом беретты, прицеливаясь в разные части тела. Он поднимает глаза, понимает, что у меня на уме, и умоляет:

— Не надо! Сколько тебе заплатили? Убери пушку, я дам в десять раз больше.

Отделаться так легко? Ну нет! Три негромких «пум» звучат в ответ на слезную просьбу. Он вопит — любо-дорого посмотреть, продырявлено второе колено и обе руки. Готово, голубчик в моей власти — распятый на сиденье, не в силах дать отпор.

Из предосторожности откидываю его оружие на багажную полку. Пусть полицейские изымают, плевать: на моих руках перчатки, отпечатков не найдут. Экспертизу ДНК тоже не смогут сделать. Вот почему я позволяю себе такую роскошь — плюю ему в лицо. Детская выходка, но становится легче на душе.

— На кого ты работаешь? — стонет Бонелли. — На Турка? Нет, на Вайнштейна, я догадался по твоим тряпкам… Этот сукин сын хочет сожрать все… Ты тоже грязный жид, как и он, да? Мм, Гитлер плохо поработал, надо было отправить в газовые камеры ваших матерей.

Наплевать на его оскорбления, на его антисемитизм, больше всего я слежу за тем, чтобы не ответить. Желаю, чтоб он сдох, не зная за что или по чьему приказу. Пусть и хочется осыпать его проклятьями, такого подарка — услышать мой голос — я ему не сделаю. Быть убитым в неведении — нет ничего более жуткого. Не знать, кого проклинать, чье имя ненавидеть.

Поезд набирает ход. Пора переходить ко второй фазе.

Для начала вынимаю из кармана рулон скотча. Бонелли знает толк в казнях, ему понятно, что я собираюсь делать. Захлебываясь, так быстро, как позволяет дыхание, он сулит мне последствия:

— Жид пархатый… Передай Вайнштейну, что за меня отомстят… Перережем всех… Пусть ходит и оглядывается… И семейку его тоже… Мои люди за меня…

Я так и не узнаю, что его люди сделают с многочисленным племенем Вайнштейна, Бонелли слова не может сказать — рот заклеен крест-накрест.

Стоп-кадр. Я прерываюсь на секунду — полюбоваться, так долго пришлось ждать этого мгновения. Странное зрелище — дьявол, подыхающий от страха. Зрачки расширены, глаза полны слез. Кто бы мог подумать, что великий Бонелли, крестный отец корсиканского клана, может скулить, как младенец? Из-под него течет — наделал в штаны. В его оправдание предположу, что он слишком страдает, чтобы контролировать свое тело. Чем сильнее он мучается, тем лучше: о таком мне и не мечталось.

Поезд подъезжает к Макону, нужно заканчивать.

Без особых церемоний валю ублюдка на пол. Повсюду кровь. Он стонет, дрожит, не отводит от меня глаз, бледный — совершенно сдрейфил. Похоже, спрашивает себя, что я буду с ним делать. Скоро узнает — ждать не придется.

Ухожу за сумкой. Когда возвращаюсь, лицо Бонелли белое как мел. Страх борется в нем с болью. Как я его прикончу? Он боится самого худшего — и правильно.

Расстегиваю сумку, достаю две канистры.

И тут Бонелли понимает.

Я сожгу его заживо.

Он трясет головой, словно пытаясь сказать: «Нет, только не это, только не смерть в пламени!».

Да, бедный мой клещ, ты издохнешь в огне, как было обещано белому надгробному камню.

Через семь минут электропоезд остановится. Времени на работу в обрез.

Я открываю канистры, стараясь не облиться, обрушиваю литры бензина на Бонелли. Он моргает, ослепленный, издает полузадушенные крики. Такая вонь, просто мерзость. Через мгновение вонять будет жареным мясом.

Выплескиваю остатки на сиденья купе, ставлю канистры — они расплавятся, кладу перчатки в сумку, надеваю другие, чистые, выхожу в коридор.

Осталось сыграть последний акт. «Зиппо» — лучше зажигалки не найти, не гаснет на ветру. Открываю, чиркаю кресалом. Пламя вспыхивает с первого же поворота колесика.

Бросаю горящую зажигалку на тело, огонь охватывает его в одно мгновение. Несмотря на раны, насекомое дергается, извивается, катается по полу. Я задвигаю дверь, последний раз смотрю, как он мучается, и ухожу — покой наконец опустился на мою душу.

Начиная с этой секунды, каждый мой шаг четко рассчитан.

Я жду, когда поезд подъедет к Макону, чтобы перейти в соседний вагон. Одежда липнет к телу, просто ужас, как все взмокло. Так, я в другом вагоне, вытираю пот, пробираюсь на места второго класса. Здесь купе набиты битком, пассажиры собираются выходить.

С равнодушным видом человека, который ни о чем не думает, смешиваюсь с толпой, терпеливо иду вместе со всеми, глядя под ноги. Поезд останавливается. Лишь только двери открываются, люди поспешно выбираются, навьюченные, будто ослы.

Шагая по перрону, стараюсь не оборачиваться. Странно. Кто-нибудь уже должен был заметить пламя, удивительно, что никто еще не поднял тревоги.

— Пожар! Горит в хвосте состава!

Вот оно! Не слишком поздно, хотя для Бонелли — слишком. К этому времени он уже должен получить ответ на вопрос смертных — неизбежный, вечный вопрос глубинного сомнения: полная пустота или что-то там все же есть?

Взвывает сирена. Отовсюду бегут люди, раздаются крики, слышны приказы. Толпа разворачивается, чтобы увидеть пожар. Я тоже поворачиваюсь, иначе отсутствие у меня любопытства может показаться подозрительным. Под воздействием высокой температуры взрывается оконное стекло, из чего я делаю вывод: громила поджарен не хуже своего хозяина.

— Что происходит? — испуганно спрашивает меня одна дама.

Я пожимаю плечами, как ничего не ведающий человек. По счастью, вмешивается еще и старый брюзга.

— Какой-нибудь бродяга снова курил тайком.

Киваю в знак согласия, потом направляюсь к нужному переходу. Люди толпятся, трещат, предполагают разное, паника, возмущение растут, я слышу, как вокруг говорят о покушении.

В зале ожидания вокзала царит волнение. Все спрашивают друг друга: «Поезд поедет дальше? Линии будут перекрыты?».

Размеренным шагом покидаю вокзал. Машина ждет на стоянке.

Вой сирен приближается. Сажусь за руль.

Поворот ключа. Следующая остановка — департамент Приморские Альпы.

Завтра, в понедельник, на высотах Ниццы умрет таракан.

Глава 2. Муха

«Продуманная жестокость… Жак сказал: попрание правил».

Небо цвета потускневшей стали, промозглый полдень, смутная погода. Дождь моросил на вокзале Макона, маленьком тихом вокзале в двух шагах от Соны и в трех — от виноградных холмов.

Редчайшее исключение — нынче зеваки действовали ей на нервы.

Жадное до адреналина человеческое стадо пожирало глазами «вагон мертвецов», сгрудившись по обе стороны от него. Трагический итог усугублял прилетевший не пойми откуда слух: если верить ему, погибло шесть пассажиров.

Вагон отогнан на запасной путь, поросший травой — будто судно, севшее на мель, языки сажи лижут груду железа. Полицейские охраняли то, что осталось от вагона, переминаясь с ноги на ногу под мелким дождиком.

«Казнь, обдуманная заранее… Жак сказал: давние счеты».

Никакой ограничительной ленты — полицейской формы было достаточно, чтобы любители трупов держались поодаль. Для Антонии Арсан громче всего щелкали голодными зубами такие члены этой стаи, как журналисты. Но она плевать хотела на их укусы. Антония была полицейским.

«Вампиры в шкуре гиены… Жак сказал смотреть, чтоб они на меня не накинулись».

Ее работа и так не сахар, не хватало, чтоб газетчики окончательно достали своим идиотизмом. А те не собирались лишать себя такого удовольствия — во имя своего долга «сообщать информацию» и «обеспечивать гласность».

«Гласность — что за чушь. Разве члены мафиозных банд привлекают прессу, чтобы оповестить о налете? Почему ж тогда после операции «на земле», где мои люди рисковали жизнью, газеты шельмуют мои методы? Есть только один действенный, законный, предписанный уставом метод — взять подонков тепленькими на месте преступления. Как же, долбаные любители рыться в чужом мусоре назовут это иначе: «Злоупотребление властью без достаточных оснований!», «Опасное применение силы в общественном месте!». Едкие заголовки, наперебой статейки об убийцах — журналисты меня ненавидят. Да в гробу я видала их самих и их газетенки, годные лишь зад подтирать, их плевки не пробьют мою броню».

Женщина с сильным характером привычна к критике. Особенно если она комиссар полиции Лиона и возглавляет Бригаду розыска и быстрого реагирования. По счастью, у Антонии была толстая кожа. И язык, от которого придурки столбенели на месте.

Рядом с ней вокруг вагона, как вокруг муравейника, кишели эксперты. Осматривали коридор. Одни припудривали порошком-проявителем двери, другие искали следы на полу, третьи изучали с лупой туалет: грязь на унитазе богата материалом ДНК, если чуть повезет, простой волос с лобка позволит упрятать зассанца за решетку.

Обстановка была напряженной. Тут и там полицейские из Бургундии в один голос ворчали: судя по всему, всколыхнулась уголовная среда. Еще одна гангстерская война. Конец Бонелли возвещал о том, что она началась, неотвратимая и кровавая.

«Нет, здесь они пальцем в небо попали, в этом убийстве слишком много ненависти, его заказал не преступный мир… Жак сказал: личная месть».

Антония отошла от коллег, присутствие ее не имело законных оснований, расследование находилось вне ее компетенции. Думер из региональной службы криминальной полиции Дижона сообщил ей о смерти Корсиканца по профессиональным соображениям, равно как и по старой дружбе. Она — сама себе голова — и пригласила себя в Макон.

Антония — надменное выражение лица, царственная осанка — вышла из вагона под дождь, набивая трубку. Сотрудник опергруппы поперхнулся: женщина с трубкой в зубах? Немыслимо! Да еще и комиссар полиции! Но проглотил комментарии под ее взглядом, который мог и поджарить. Антония вызывала к себе уважение — пятьдесят лет за плечами, высокая, крепко сбитая. Короткие волосы, окрашенные в золотистый цвет, обрамляли лицо с искусно наложенным макияжем. Тени, маскирующие темные круги вокруг глаз, румяна на желтоватых скулах, помада на полных губах — косметика скрывала недостатки внешности. Не столько из кокетства, сколько по внутреннему убеждению Антония тщательно следила за собой. Элегантность, считала она, пресекает оскорбления. Одета с иголочки, дорогие духи и трубка-носогрейка — из тактических соображений. Антония курила, чтобы заткнуть рот всяким мачо. Скольких она поставила на место благодаря трубке? Десятки, раздавленных ее хлесткими словечками в ответ на похотливые мыслишки.

Треск гремучих змей, шипение гадюк. Антония повернула голову. Рядом с вокзалом рептилии глазели на нее, смеясь. Исподтишка, разумеется: побаивались повязки, охватывающей ее плечо. Надпись «Полиция» убавляла отваги.

В чьем-то взгляде Антония прочла презрение.

Она пожала плечами, привычная к отторжению.

«Слово «flic» происходит из эльзасского языка и обозначает муху. Куча людей терпеть меня не могут. Для них я всего лишь муха из отряда двукрылых, которая только и делает, что копается в дерьме. В каком-то смысле они правы, мне за это и платят. А откуда берется дерьмо, разве не из их задницы? Если бы не было преступлений — кто знает? — возможно, я стала бы ботаником. Прекрасная профессия — жить среди цветов. На магнолии куда приятнее смотреть, чем на мертвецов. Особенно, если цветы удобрены золой».

Что до золы, ее было в избытке: два обуглившихся трупа.

«Бонелли! Кто бы мог подумать, что он так окончит свои дни! Если бы можно было делать ставки на причину его смерти, я бы проголосовала за сердечный приступ. Этот тип был неприкасаем. К нему приближались не иначе, как подняв лапки. С чего же ему взбрело в голову сесть в тот поезд? Смешно до слез: у бандитов есть причуды, недоступные здравому смыслу. Но, что бы там ни было, в него не промахнулись. Тот, кто его шлепнул, вложил в дело всю душу. Превосходная казнь из разряда варварских. Вот жалость! Бонелли стоило пришить, но не таким способом. Гильотина подошла бы куда больше, он заслужил ее сто раз. Я сама привела бы ее в действие, если бы потребовалось. Что ж, я никогда не скрывала, что поддерживаю смертную казнь. Только в особых случаях. В качестве исключительной меры, однако меня все равно считают реакционером. Мыслящие граждане показывают на меня пальцем. Кретины, оторванные от реальной жизни! Разве убийцы детей испытывают жалость к своим жертвам? Нет! Или уроды, мучающие стариков, чтобы обокрасть, или отморозки, убивающие полицейского забавы ради? Порой мне бы хотелось видеть подобных святош перед трупом ребенка. Или трупом старика, порезанного на мелкие кусочки. Хотелось бы, чтобы они навестили семью полицейского, убитого за здорово живешь, парня, охранявшего собственность, которая была ему не по карману. Что они сказали бы его вдове? «Ваш муж погиб за Республику, дети могут гордиться таким отцом»? Вот идиотизм! А когда убийца получил бы пять лет, из них четыре с половиной условно, что они добавили бы к этому? Про свершившееся правосудие? Увы, но таковы расценки. Обокрасть государство стоит дороже, чем убить, жизнь человека ценится меньше, чем прореха в бюджете. О да, я хотела бы этим салонным философам показать реальную жизнь — с извращенцами, придурками и психопатами. Человеческое отребье — мои будни. Затем я сказала бы им: «Браво, интеллигенция, боритесь за гуманизацию тюрем, условия заключения недостойны нашего общества, я считаю их чудовищными. Но подумайте-ка вот о чем: убийцы находятся за решеткой потому, что их жертвы лежат в земле на глубине двух метров. Слишком быстро вы об этом забываете. Но вы правы: беседуя во время ужина в ресторане, следует защищать права осужденных — это добавляет престижа, медиакратия обязывает!». А в качестве бонуса я бы добавила, что Бадинтер[2] затянул удавку на шее богини правосудия, а отмена смертной казни граничит со святотатством. Чего мне бояться? Через полгода я отправлюсь далеко, одна, без моей крысы. Муж умер десять лет назад. Ничто больше не способно задеть меня за живое. С той поры мне наплевать на то, что может со мной произойти».

— Не подойдете, патрон?

Ее позвал внутрь, стоя на подножке вагона, Милош Машек — ростом с виноградинку и с таким же темным матовым налетом на коже, глаза как лоза, шевелюра одуванчиком. Молодой лейтенант был членом ее бригады: влился в сентябре, мнения Антонии никто не спросил. Повышение по службе — садового гнома очень хорошо аттестовали. Он совсем не нравился Антонии. Неосознанная антипатия. Помимо его набожности, граничащей с ханжеством, причиной, возможно, был тщедушный внешний вид. Повадки букашки раздражали ее, доверие вызывали только крепкие подчиненные. Как этот задохлик проявит себя в работе? Будет видно во время ближайшего настоящего задержания…

— А есть необходимость? Вонь там ужасная, мой дорогой костюм пропах жареным.

— У комиссара Думера кое-что новенькое.

— Это меняет дело. Иди вперед, я за тобой.

Милош не стал помогать ей вскарабкаться в вагон, шеф — никакого женского рода! — терпеть не могла, когда с ней вели себя церемонно, как с дамой. Она вообще не переваривала галантное обхождение — выдумку женоненавистников.

Как только комиссар поднялась внутрь, Милош провел ее в дальний конец вагона. Думер поджидал, стоя над двумя трупами. Он был ровесником Антонии — лицо красное, живот выпирает. Рядом с ним домовой — очки, перчатки, шляпа, затянут в комбинезон — поддакивал шефу, не переставая кивать.

— Верно-верно-верно, четыре пули в конечности.

Мрачным голосом Думер отдал дань условностям:

— Доктор Риаль, судебный медик. Комиссар Арсан, БРБ^{1} Лиона.

Представленные чуть кивнули друг другу.

— Итак, Жюльен, — перешла Антония к делу, — кажется, ты сорвал джек-пот?

Оба полицейских были знакомы бог знает сколько, начинали вместе в Аннеси в те времена, когда шпане на улице было не по двадцать лет, как сейчас.

— Не я, Антония — врач. Убийца продырявил Бонелли, прежде чем подпалить. Будто для распятия.

— Уфф! Так этот подонок умер, как Иисус?

— Нет, сгорел на костре, как Жанна д’Арк — мое сравнение столь же тонкое, что и твое. Вокруг губ найдены следы клея. Моя версия — убийца не хотел, чтобы услышали крики, и выстрелил прежде, чем прикончить: дважды пальнул в ноги, дважды — в руки.

Зажав нос, Антония осмотрела обуглившийся труп.

— Можешь мне гарантировать, что это действительно он? С тем немногим, что осталось, нельзя быть уверенным.

— Бумажник расплавился только частично, там нашли фрагменты удостоверения личности. Та же история и с другим типом: Ромен Гарсия, стрелок на полную ставку у корсиканцев.

— Профи рэкета, я его держала на мушке.

— Этот просто убит. Рот не был заклеен скотчем.

— Верно-верно-верно, — снова застрекотал Риаль, — после биометрического исследования вскрытие подтвердит, что он умер до пожара. Только его босс погиб в огне. Ужасная агония. Без каламбура — мир праху его.

Положив конец надгробной речи, Думер заключил:

— Гарсия оказался не в том месте, убийца хотел наказать Бонелли.

«Верно подмечено, малыш Жюльен, «наказание» — и тщательно подготовленное, с риском быть застигнутым на месте… Как сказал Жак: не очень быстрое, слишком мудреное для наемного убийцы, преступный мир здесь не при чем».

У Думера появился нервный тик — очевидные факты были ему не по нутру. В рамках расследования об организованной преступности в дело вступила бы БРБ с полномочиями на национальном уровне по всему региону. А здесь на первый взгляд речь о преступлении, находящемся в его компетенции.

— Десятью километрами дальше дело перешло бы в Лион. Не повезло, Антония, оно будет расследоваться в Бургундии. Если это война мафиозных кланов, я к ней слабовато готов. Что ты об этом думаешь?

Щелчок в мозгу! Вдохновение! Озарение! Столько еще надо бы сделать, отдраить, подчистить… А через шесть месяцев ее здесь уже не будет…

— Это не месть, дорогой мой Жюльен, хотя и очень на нее смахивает. Уголовный мир настроил свои скрипочки. Бонелли открывает бал. Но начался только первый тур вальса.

«Жак сказал: «Впереди у тебя пляска на раскаленных углях».

Глава 3. Пауки

Ral.q 71 Всем доброго времени суток! Вчера вечером сгорел поезд Дижон-Лион. На вокзале Макона полицейских было битком, полный бардак, я не успел на свой поезд, опоздал на работу. Сообщите, кто знает, когда поезда будут нормально ходить, спс.

Дикий кролик Привет, Ral.q 71! Дурдом не закончился? Я был вчера на перроне, ждал этот поезд. Гребаное гетто в проходах. Гребаный бред, не доедешь до дома. Добрался до Вилльфранш на три часа позже. Даже не извинились перед нами. Пичаль, как всегда.

Чик-чирик 158 Хай, Ral.q! Я тоже вчера застрял в Маконе. Пару пропустил. Видел один прикол в том бардаке: высокую чувиху, курившую трубку. Нереально! Ее надо назвать Мегрэтта.

Ral.q 71 Куча людей ее срисовали, один парень с жд сказал, что это большая шишка из БРБ Лиона. Интересно, зачем она там околачивалась.

Дикий кролик Блин, БРБ! Круто! Эти легавые не поедут просто так, из-за раздавленной псины. История попахивает убийством.

Качок Йо всем! Фигасе, я не в курсе, даже очканул, ехал этим рейсом до Турню. Похоже, сошел прямо перед пожаром. Кто знает, где загорелось?

Дикий кролик Я знаю, я же там был. Начал гореть вагон в хвосте. В первом классе. Ты там сидел?

Качок Ничесе, блин, да! И не один! А про других пассажиров есть новости, они живы?

Чик-чирик 158 Оо! В этой душегубке могли зажариться люди?

Качок Легко, там было два чувака в костюмах и при галстуках, часто на этой линии мелькают, еще один здоровый раввин со шнобелем. Я его каждое воскресенье вижу.

Дикий кролик Про двух чуваков не знаю. Может, с толпой смешались. Твоего раввина помню: видел на выходе, был живее всех.

Спасибо, Сеть^{2}, твои чаты — неисчерпаемые копи. Одно удовольствие. Сокровище! Благословение божье!

Пауки дали много информации. Камиль Гутван отключил компьютер.

«Высокая чувиха, курившая трубку»…

Он знал лишь одну подобную особу: Антонию Арсан. Только эта сумасшедшая могла позволить себе такую крайность.

Осталось выяснить, кто были те двое и здоровый раввин.

Но удастся ли из этого извлечь толк в ближайшее время?

Глава 4. Букашка

«Между нами — никакого движения воздуха. Она ни разу сама не завела разговор, держит меня на расстоянии, обращается, как с собакой — когда обращается ко мне вообще. Мы выехали из Макона полчаса назад, а она открыла рот только затем, чтоб указать дорогу. Просто стена, могила, это отношение меня напрягает. Такое чувство, что она меня не выносит. Кто-то про меня наболтал? Не может быть, я себя не выдал, никто не знает, личное дело чистое».

— Остановись там, Милош. Поставь машину у обочины.

«А она знает слово «пожалуйста»? Нет, так же, как и элементарные правила вежливости. Во всяком случае, что касается меня. Другие имеют право на «спасибо» — иногда».

— Спасибо, Милош, не хочу останавливаться на парковке.

«Вот черт, я так и в лотерею выиграю! Я только что услышал «спасибо»? Ушам своим не верю, даже странно.

Захлопнем двери, разомнем ноги. Слава богу, хоть дождь закончился.

Так, где мы находимся? В самом сердце Божоле[3], это-то я знаю, не знаю названия поместья. Национальная трасса осталась позади. После Бельвиль-сюр-Сон Арсан попросила свернуть. И в итоге мы остановились здесь. Что и говорить, местечко великолепное. Виноградник простирается покуда видит глаз. Как сказал бы поэт: окружен деревушками, увенчан замками. Н-да, вид был бы потрясным, если бы не эта домина: каменная кладка золотистого цвета, плющ, витражи… Не то, чтобы уродлива — мне не по средствам».

— Тебе понравится местный ресторанчик, Милош, готовят здесь, как в прежние времена. Настоящая реликвия вкуса, храм, каких скоро совсем не останется.

«Да я сплю! За кого она меня принимает? Мне не по карману заплатить тут даже за одно блюдо. Я в Макдоналдсе-то прикидываю в уме цену картошки-фри, не представляю, как смог бы позволить себе здесь даже корку хлеба».

— Я угощаю, спрячь свою карту.

«Ничего себе! Неважное дело! Раньше она меня не баловала такой щедростью. Сперва «спасибо», потом приглашение в ВИП-забегаловку — что-то она темнит. У каждой медали есть и обратная сторона. Ладно, посмотрим, что к чему. А пока будем соблюдать правила игры».

— Так любезно, не знаю, что и сказать, патрон.

— Давно хотела тебя пригласить. Время у нас есть, воспользуемся им.

«Держите меня, она разыгрывает церемонии, как на торжественном приеме».

— Посмотри туда, вверх и направо, это часовня Бруйи. А дальше — Боже, резиденция Анны, старшей дочери Людовика XI. Это там звонят в колокол, начиная праздник молодого вина… Слева от тебя Клошмерль[4]. Деревни отсюда не видно, для этого нужно взобраться повыше на виноградники.

— Так Клошмерль существует не только в книге?

— И да, и нет — это местечко зовут еще Во-ан-Божоле. Так что для одного закоулка — целых два названия. И еще здесь потрясающий музей. Рекомендую посетить… Ты из Сета, если мне не изменяет память?

— Вообще-то только про тех, кто родился в Сете и там живет, можно сказать «из Сета». Остальные — приемные дети.

— Мм, понимаю… Тебе, должно быть, постоянно давали понять, что «ненормальные, которые родились не пойми где, теперь должны быть счастливы»… Это слова из песни Брассенса[5]. Подозреваю, тот знал, о чем поет: он был родом из Сета. А ты откуда родом?

— Я как раз из ненормальных — родился в Сплите, в Хорватии. Родители бежали оттуда из-за войны. Мне было пять, когда им удалось переехать во Францию.

«Гляди-ка, и глазом не моргнула, раскуривая свою трубку. Арсан — ультраправая, ее молчание меня беспокоит. Вопрос шефа меня ошеломил, и ведь она знала ответ».

— А я родилась в Париже, в худшем месте, где только можно было родиться. Для многих провинциалов Париж — пустое место, город без традиций, где живут только снобы, которые считают, что им все позволено… В детстве я от этого натерпелась.

— Как это, патрон?

— Мы переехали в департамент Эн, когда я была совсем маленькой. Мать — француженка, отец — итальянец по фамилии Капелли. Парижанка и итальяшка! Кошмар! Origine spaventosa! Ужасное происхождение! В школе я этого наслушалась! Остракизм испытала на своей шкуре! Знаю, что это такое, не тебе одному выговаривали про ненормальных, которые родились не пойми где…

«Мы получали одни и те же тычки, проливали одни и те же слезы… Мы с ней похожи: залечивали раны, пробивались, чтобы изменить свою жизнь… Это из протеста она пошла служить в полицию? Чтобы стать равной, уважаемой? Я-то поступил туда как боец Сопротивления, чтобы заткнуть рот фашистам и уличной шпане, которые испоганили мое детство».

— Слышал «Парижане — шиш в кармане»?

— Да, а еще «Живешь в Париже — придурок рыжий».

— А вот эта до кучи — «Вот парижская картина: гомосеков половина». Да, Милош, гомофобия цепко сидит в сознании глухой деревни. Облик столицы приобрел голубой оттенок. В сознании идиотов гей-парады и гей-мэр перекрасили ее в ультрамарин.

«Вот это ошарашила так ошарашила! Арсан защищает геев? Я скорее представляю себе, как она их поливает из автомата в упор».

— Пфф! Как будто и без них недостаточно ненависти. Какой вред приносят гомосексуалисты, скажи? Кому вредит их любовь? Пора уже оставить их в покое. По правде говоря, я предпочту двух голубых, любящих друг друга, гетеро-паре, где готовы горло друг другу перерезать.

«Да-да… Я бы почти поверил ей, если бы она не свернула тему».

— Почему тогда вы назвали одного парня педиком? В прошлый четверг вы орали в кабинете, у меня до сих пор в ушах звенит.

«Улыбается, посасывает трубку, пускает белое облачко».

— А, подслушиваешь под дверью? Да забудь про геев, они здесь не при чем. Для меня педик — скользкий тип: наносит удар в спину полицейскому, делает карьеру, обливая нас помоями, а мы даже не можем ответить. В том случае, что ты напомнил, речь шла о журналюге. Его статья меня взбесила, я не смогла это переварить.

«Ну, тут я теряю дар речи! Выходит, Арсан не ультраправая, а просто много орет… ей бы надо держать себя в руках перед прессой. Как к ней должны относиться газеты, расстилать красную дорожку? Она же их посылает в задницу! В конце концов, журналисты делают свое дело: сообщают то, что услышали, а слышат они только ругань в свой адрес. Что ж, не будем возражать, она меня, возможно, проверяет».

— Ладно, хватит разговоров, ресторан уже заканчивает работать, персонал будет нас проклинать.

«Она гасит трубку, убирает ее в сумку. Мы проходим в роскошный дворик. Сад во французском стиле, гравий на парковке. Ряд дорогих тачек: «порше», «мерседес», «феррари» — понятно, почему она предпочла припарковаться в другом месте. А я одет как бомж, за кого меня могут здесь принять? За жиголо мадам, на ней-то дорогие шмотки? Ну и пусть, в конце концов, мне до лампочки, войдем с высоко поднятой головой…

Интерьер под стать фасаду. Мебель из натурального дерева, вышитые скатерти, картины на стенах, убранство тянет на пять звезд. Ресторанная карта на виду, я не осмеливаюсь поднять глаза на цены. Ну же, всего один взгляд на сегодняшнее меню. Ого! Даже так? Господи боже мой! Счет достоин того, чтобы его вывесили в рамочке».

— Какая радость, Антония! Счастлив видеть тебя снова!

— Я тоже, Жюль, сколько лет, сколько зим.

«Нас встречает толстяк с улыбкой на лице. У него такой огромный живот, что Арсан перегибается, чтобы чмокнуть его в щеку».

— Не слишком поздно, чтобы поесть?

— Для тебя никогда не слишком поздно, дорогая. — Обнаруживает меня. — Вас двое?

— Да… Познакомься с лейтенантом Машеком, одним из моих помощников… — Жест в сторону пузана. — Жюль Раншон, наш хозяин, мой старый друг.

«Помощник? Слишком много чести, в ее бригаде я только подмастерье. Но Раншон, впечатленный моим званием, этого не знает».

— Так молод и успешен… Мои поздравления — вы защищаете вдов и сирот.

— Ты опаздываешь на одно действие, Жюль. Когда появляются вдовы и сироты, это означает, что преступление уже свершилось. Мы защищаем общество, занимаемся виновными.

— Это так же благородно… Идите сюда, я посажу вас у окна. Здесь открывается вид на сад, погода чудесная.

«Меня никогда не обслуживали так по-королевски, такая предупредительность — это тебе не забегаловка, где подают сэндвичи. В довершение изысканного сервиса официантка помогает мне сесть. Блондиночка, сияющая улыбка, глаза газели. Как только она отходит, патрон поддразнивает меня, тихонько кивая на нее:

— Хорошенькая куколка, правда?

— Очаровательна, не стану отрицать.

— Тем хуже для тебя, она давно занята.

— Что ж, такова жизнь, тем лучше для счастливого избранника.

«Старый метрдотель, серьезный, как далай-лама, приносит меню. Антония останавливает его властным жестом».

— Нет нужды, Шарль, я знаю, чего хочу… Если, конечно, мсье позволит мне заказать за него.

«Смилуйся, заказывай, я ничего не смыслю в стряпне».

— Прошу вас, патрон, открыть новое блюдо — что может быть лучше.

— Итак?… — шелестит человек в черном.

— Как обычно, мой милый Шарль, помноженное на два.

— Хорошо, мадам Арсан… А вино?

— Полбутылки вина Моргон и воды Бадуа — этого достаточно, нам допоздна работать.

«О, сегодня будут сверхурочные? Просто праздник какой-то! Рождество и гора подарков! Не знаю, что за дело, но оно меня уже возбуждает. У меня в кабинете все тело деревенеет, на заднице пролежни. Пора уже поработать «на земле», прежде чем снова вернуться к канцелярщине. Но спокойствие, у Арсан свои правила, послушаем, что она скажет».

— Извини за вино, Милош, у меня две причины для такого ограничения. Первая — война полиций.

— То есть?

— То есть при первой же возможности жандармы заставляют нас пройти алкотест. Шарик меняет цвет — и твоя карьера спеклась.

— Спасибо, я запомню урок… А вторая причина?

— Личная… Моего мужа насмерть сбил шофер… Деревенщина, нализавшийся вусмерть… Ненавижу алкоголиков… Ты не пьешь, надеюсь?

— Лимонад… Изредка стаканчик вина, не больше.

— Это хорошо, особенно в нашей профессии.

«Вот, так и есть, она меня прощупывает. Без паники, держи себя в руках».

— Когда погиб ваш муж?

«Вздыхает, сжимает губы. Может быть, играет передо мной спектакль?»

— Десять лет назад… Было очень поздно, он возвращался домой… Тот пьяница вылетел со своей фермы, как снег на голову. Жак не смог избежать столкновения.

— Он погиб на месте?

— Нет, мой Жак отправился на небо три дня спустя… Я говорю «на небо», потому что душа его витает рядом со мной, над моей головой… Он всегда со мной… Дает мне советы по работе.

«Что?! Арсан связывается с призраком, чтобы вести расследования?! Это иррационально, она спятила, так и напугать можно! Кое-кто был бы счастлив прознать такое, чтобы подсидеть ее».

— Вы… Вы действительно слышите его голос?

— Нет, успокойся, я последовательница Декарта, привидения не существуют. У нас с ним длинный солилог[6], так делают одинокие люди, мне это помогает делать правильный выбор. И Жак сказал: Милош — та правая рука, которая тебе нужна.

«Не могу произнести ни звука, не могу сглотнуть — горло напрягается изо всех сил, чтобы ожить».

— Хмм! Вы меня разыгрываете?

— Нисколько, я сейчас объясню.

«Но предварительно ей надо продегустировать вино, которое принес далай-лама. То есть булькать странным образом. Надувать щеки, полоскать вином рот, прочищать горло… Ну и церемония. Нет, я ничего не понимаю в этом ритуале. После щелканья языком следует главное — «Очень хорошо, превосходно». Шарль наполняет бокалы и отходит с почтительным поклоном. Разговор возобновляется, прямой, без экивоков».

— Что ты думаешь о смерти Бонелли?

«Только откровенность, лукавить было бы ошибкой».

— У меня есть сомнения, патрон. Вы считаете, что его заказали криминальные круги, я колеблюсь между профессионалом и любителем.

— На основании?

— Слишком сложно для наемного убийцы.

— Ни следов, ни отпечатков, нам ни разу не повезло… Ты можешь представить, что первый встречный совершит такой подвиг? Плюс я тебе напомню, что у Бонелли был охранник. Требуются стальные яйца, чтобы подойти к такому сторожевому псу.

«Очко она заработала».

— Я сказал, что у меня сомнение, а не уверенность. Проблема в манере исполнения: преступная среда более радикальна.

— А здесь они поменяли методы.

«Сейчас я дам ей только пол-очка, нужно пояснение».

— С какой целью, патрон?

— Да чтобы поиметь нас! Тот, кто дергает за веревочки, хочет, чтобы мы смотрели в другую сторону. Этот тип держит нас за идиотов, мы разочаруем его.

— Так вы считаете, будет передел власти?

— Так точно, Милош, гангстерская война снова вспыхнула. Еще одна. Наркотики, проституция, всевозможная контрабанда — новенькие хотят свою часть пирога, если не всю выпечку. Казнь Бонелли — послание: смотрите, что ждет тех, кто не уберется. Вернулись варвары, ужас — их закон, пытки — их порядок. Куча людей окончит свои дни покромсанными… И меня воротит при мысли, что надо будет их собирать по кусочкам.

«Да, понимаю ее после того, что видел в поезде. Не вру — до сих пор тошнота подкатывает. Такая жестокость проела меня до самой задницы. Как можно сжечь беззащитного человека? Нужно быть дьяволом, чтобы чиркнуть спичкой».

— Боюсь, меня тоже может вывернуть, патрон, эти ребята — просто беспредельщики.

— Скажи лучше — настоящие нацисты. Я почти жалею об эпохе Сент-Этьенца[7]. В те времена у гангстеров был кодекс чести. А сегодня это истинные чудовища. Загвоздка в том, что они ходили в школу, имеют кое-что в голове и умеют этим пользоваться. Смерть Бонелли тому доказательство.

«Согласен, ее точка зрения правдоподобна, здесь нельзя терять времени».

— Приняв все это во внимание, я прихожу к тому же мнению.

— Ты нужен мне, будешь работать на передней линии.

— О! У вас же есть более крутые полицейские, им только свистни.

— В том-то и проблема: они слишком озлобились, их реакции предсказуемы. В деле Бонелли — и войне, которая последует — мне нужен молодой человек с новым взглядом.

«Иисусе сладчайший, могу ли я отвергнуть такой подарок! Ни в коем случае, он великолепен! Вот только выбор ее будет иметь тяжелые последствия».

— Есть одно препятствие, патрон: я приобрел свой первый опыт в Жизоре. Это далеко не БРБ — комиссариат обычного города расследует менее кровавые дела.

— И что?

— Я новичок в этом бардаке, коллеги меня размажут по стенке. И так-то прием был прохладный, а это и вовсе испортит атмосферу.

— Они ничего не узнают, ты будешь вкалывать как тайный агент… Для начала после обеда отвезу тебя к Иоланде. Увидишь, она точь-в-точь богомол — точное сравнение, я так ее прозвала.

«Официантка возвращается с нашим заказом. Арсан заканчивает разговор, понизив голос».

— Когда я впервые увидела тебя, то окрестила «букашкой». Паршивая привычка, прошу за нее прощения.

«Ба, за что на нее сердиться? Обоих нас травили в детстве. А сейчас она мне дает шанс. Одно это заслуживает улыбки и отпущения грехов».

Глава 5. Стрекоза

С колосников, усыпанных звездами, спускается твой черный занавес. Я жду, пока ты настанешь, чтобы дать третий звонок. Нынче вечером прекрасная Ницца превратится в большой театр. Здесь будет сыграна пьеса под покаянным названием «Сожжем таракана».

Я автор произведения, посвященного моему белому камню.

Как и в случае с клещом, постановка мной тщательно подготовлена. Обдумана каждая деталь. Анри-Констан Брибаль не избежит своей участи.

Сейчас я хочу, чтобы меня заметили. Мне это просто необходимо! Утром в Сети мне попалась на глаза куча сообщений о пожаре в поезде, о розыске раввина! Что ж, раз о нем идут разговоры, пусть его увидят. Вчера в Маконе, нынче вечером в Ницце — у полицейских голова пойдет кругом. «А завтра? — будут они задавать себе вопросы. — Где он нанесет новый удар?». Терпение. Я приберегаю для них немало сюрпризов.

Холм Бометт дышит покоем. Уединенное место, нужно признать, пустынный квартал особняков, окруженных мимозой. Здесь, поди, и коты не мяукают. За десять минут мне не встретилось ни души. Куда бы ни упал мой взгляд, повсюду лишь дворцы и роскошные резиденции — стоят на причале у своих бассейнов в тихой пристани богатеев. У квартала Бометт есть своя цена. Склоны холма возвышаются над городом, вид с него открывается просто исключительный. Чтобы получить сюда доступ, требуется пропуск — кругленький счет в банке.

Даже когда мне было всего ничего лет, место это ценилось. Мы жили неподалеку, на бульваре Франсуа-Гроссо. Как же Брибалю удалось здесь обосноваться? Ба, благодаря жене, это у нее водятся денежки. Как говорят у нас в провинции, Флоранс — урожденная Карли, из владельцев большого ниццского состояния. По правде сказать, и что ей взбрело выйти замуж за этого жалкого типа? Впрочем, из головы вон, что в 1973 все было по-другому. Брибаль был молодым судьей — престижное положение в то время. Папаша Флоранс, наверное, видел в своем зяте будущего депутата. Или будущего министра. Предсказание не сбылось. Брибаль окончил карьеру председателем суда высшей инстанции.

Но кого это я замечаю там, кто это переходит улицу?

Флоранс собственной персоной! Светский визит: она вышла из ворот виллы, где, должно быть, пила чай. Неслыханная удача! Мне всегда доводилось видеть ее сидящей в автомобиле, ни разу идущей по улице, это невероятное событие. Несмотря на свой возраст, гибкая, высокая, тоненькая — порхает, будто стрекоза, сияя зеленым шелком под обжигающим солнцем.

Но довольно сравнений, мое присутствие должно заинтриговать ее, отложиться в памяти. Только так я добьюсь, чтобы она рассказала обо мне полиции.

Я поправляю темные очки, прибавляю шаг, догоняю ее, громко кашляя.

Она как раз собирается войти в свой дом.

Эхо моего кашля встревожило ее. Она оборачивается и вздрагивает. Мой внешний вид хоть кого удивит. Осень в Ницце еще не вступила в свои права, стоит жара, люди загорают, на пляже полно купающихся.

Шляпа, перчатки, пальто, борода — «Этот тип сумасшедший», — кажется, говорят ее глаза.

Я останавливаюсь, неторопливо приветствую ее, затем не спеша ухожу.

Хлопает дверь.

Сегодня вечером она станет вдовой.

Глава 6. Богомол

Над кварталом Мон-д’Ор день сменялся ночью.

Милош ехал осторожно. Большой любви между ним и автомобилем не наблюдалось. Водить он терпеть не мог. Тем более ему не улыбалось вести машину в такое время и по таким узким склонам. На повороте фары осветили табличку «Сен-Сир-о-Мон-д’Ор». Легендарное место для молодого полицейского — здесь находится Высшая национальная школа полиции[8].

Задумавшись, Милош вздохнул: может быть, он поступит туда в один прекрасный день.

— Если ты этого хочешь, то обязательно добьешься.

Он нахмурился, не понимая.

— О чем вы, патрон?

— О твоем поступлении в ВНШП. Ты мечтаешь стать комиссаром, не притворяйся, я слышала, как ты вздыхаешь.

— Я изучал право только два года, пришлось бросить из-за проблем с деньгами. Трудно будет попасть туда с таким маленьким багажом.

— Да перестань! Я видела твой послужной список, Милош, у тебя была цель, ты смог получить гражданство, ты доказал, что умеешь выживать, у тебя превосходные оценки.

— Э… Вы говорите об учебе в Мелёне?

— Да, о твоей решимости блестяще учиться в школе подготовки полиции. Ты не сдался, показал себя бойцом, вот почему я в тебя верю. Ты научился драться, сопротивляться, побеждать. Не сворачивай — и у тебя все получится.

«Рено» проехал рядом с церковью Сен-Сира. Школа полиции стояла впритык к колокольне, касаясь ее крыши. Милош увидел, как она осталась позади, освещенная пламенем заката.

«Клянусь, я поступлю туда, зайду с главного входа. Не так, как в Мелён, куда пришлось пролезать: меня приняли благодаря закону. Девять месяцев подготовительного курса — и молодежь из низших социальных слоев может попытать там счастья. Мне улыбнулась удача — я вышел оттуда лейтенантом. И этот новый шанс не упущу. Арсан предлагает потрясающую возможность, несмотря на мою анкету. Или, скорее, благодаря анкете. На Святом Писании я торжественно клянусь, что не разочарую шефа».

Милош не произнес больше не слова, лишь мысленно возносил небу молитвы как искренне верующий.

Антония заговорила снова только после того, как машина выбралась из лабиринта лесов, деревень, полей, камней, позолоченных закатом.

— Тормози, приехали.

Милош прищурился. Зрение его падало, он боялся, что придется носить очки. Напрягала эта тема всерьез: пополнить армию очкариков и делать то, что им поручают — не лучший вариант для карьеры.

— Я вижу только стену, патрон.

— Длиной шестьсот метров. Обширное поместье, правда?

— Черт возьми! У Бонелли водились деньги.

— Завелись, когда он с других стал сдирать шкуру.

— Представляю себе… Вы хорошо его знали?

— Не просто хорошо — наизусть. У Матье был полный набор, чтобы нравиться: член мафии, контрабандист, рэкетир, убийца… Дважды его брали, дважды отпускали, я до сих пор в бешенстве.

— Могу предположить, что у него были хорошие адвокаты.

— Вернее, люди, которые давали показания в его пользу… Дружки… Убийцы того же пошиба… Преступники, которых следовало бы повесить у всех на виду… Я готова заплатить за веревку.

Антония замолчала, еще раз мысленно пробежалась по своему плану, понимая, что он может отпугнуть молодого полицейского. «Если только…»

— Кроме способа смерти, он получил лишь то, что заслужил. На руках Бонелли было слишком много крови, чтобы его оплакивать. Что ж, баба с возу — на земле воздух почище будет… Мои слова тебя шокируют?

— Нет… Мои родители еще и не то говорили про сербских солдат.

— Видишь ли, Милош, вся беда в том, что на свете развелось слишком много мерзавцев, озверевших и неприкасаемых, как он. В наших обстоятельствах ты с ними быстро познакомишься.

— Что вы подразумеваете под обстоятельствами, патрон?

— Что после смерти Бонелли стервятники захотят занять его место, начиная с того типа, кто его убрал. А корсиканцы суровые ребята, они не позволят себя побрить. Я обещаю тебе горячие денечки. — Еще один аргумент — и все, возможно, срастется. — То, что я собираюсь сделать, должно остаться между нами. Мой приемчик не фигурирует в полицейских учебниках.

— Если только это законно…

— Почти, такое не очень жалует уголовный кодекс. Но когда ведешь войну, нужно уметь его обходить: я запущу утку. Все, что я прошу — подтвердить мои слова. А потом молчать об этом в тряпочку. Я могу на тебя рассчитывать?

Прошло время — восемь секунд, которые показались ей вечностью.

«Прикрыть жульничество? Незаконное действие, которое не преподавали в школе? Заманчиво… Почему не обучиться ему? Вперед! И наплевать на передряги, бог меня сохранит».

— ОК, патрон, я с вами.

Антония выдохнула, последняя деталь плана стала, наконец, на место.

«Меньше, чем через шесть месяцев, красавцы мои, или меньше, чем через шесть дней, я загрызу вас всех. Жак сказал: ты отбудешь с блеском!»

В конце проезда машина остановилась перед величественным входом, позолоченные решетки которого охраняли двое мужчин. Один — высокий, здоровый и уродливый. Другой — уродливый, здоровый и высокий. Бойцы-близнецы. Первый, карикатура на человека, подошел, поводя плечами. Нагнулся, узнал Антонию.

— Комиссар, — пробормотал он сквозь зубы вместо приветствия.

— Добрый вечер, дорогуша, доложите Иоланде, что я хочу с ней поговорить. Передайте, что я приехала из Макона, она поймет.

Громила кивнул, отошел, чтобы вынуть сотовый, деликатный, как кабан-бородавочник. Пока он звонил, Антония вполголоса сказала Милошу:

— Иоланда вышла за Бонелли, когда ей было двадцать. А ему вдвое больше. В то время он уже весил центнер. Женитьба по большой любви.

— Должен ли я понимать, что он принудил ее к браку?

— Нет, это она поймала его в ловушку: родила ему сына. Как ты думаешь, почему я называю ее богомолом? Иоланда сумела добиться своего. До этого она была танцовщицей в одном из его клубов.

— Вы имеете в виду, стриптизершей?

— Если хочешь, исполнительницей танцев в голом виде. Настоящая красавица. Матье облизывался при виде ее сисек. Она не смогла сопротивляться такой искренней страсти.

— Да, чертовски романтично… Кем стал их сын?

— Корсиканцем, как и отец. Бонелли назвал его Тино — Наполеон слишком тяжело выговаривать[9]. Тино двадцать восемь — ни волоска на черепушке и зубы акулы. Проблема акул в том, что у них нет мозга. Ему-то я и запущу утку.

Тем временем кабан получил распоряжения. Убрав сотовый, дал знак собрату открыть решетку, проследил, чтобы за полицейскими не проехала никакая другая машина, и скрепя сердце пропустил их в поместье.

Несмотря на темноту, Милошу удалось оценить гармонию парка. У самой земли лампы освещали идеально подстриженный газон. Заросли тюльпанов, увядших от холода, окружали беседки. Дорожку из гравия обрамляли пальмы, напоминая о Корсике. Аллея вела к огромному особняку в стиле Луи-Филиппа, перед которым стоял десяток автомобилей. Повсюду гориллы напряженно следили за подходами к дому.

— Клан потеет, и крупными каплями, — издевательски заметила Антония. — Идет военный совет.

— По вопросу наследования?

— Нет, империя переходит к принцу, все принадлежит Тино. Его маршалы помогают ему найти убийц отца. Нам не следует с ними сталкиваться, Иоланда примет нас в отдельной комнате.

Опыт есть опыт: Антония не ошиблась. Как только они вышли из машины, на пороге черного хода появилась женщина. В брюках, свитере, обтягивающем грудь, в полумраке она казалась красивой. Совершенно недостаточное в действительности определение. Милош подошел поближе, и глаза у него полезли на лоб, а в трусах забегали мурашки.

«Платиновая блондинка, лицо ангела, тело кинозвезды, нет, этой женщине не может быть сорок восемь! Или господь бог разучился считать! На кого же она походила, когда ей было двадцать? На древнеримскую богиню или греческую статую? Святая Бригитта, какая пластика! Понимаю, отчего Корсиканец запал на ее формы».

— Добрый вечер, Антония, я ожидала твоего визита.

— Тягостного визита, поверь. Не спрашиваю, плакала ли ты — вижу это по твоему макияжу.

В первый момент Милош был шокирован таким обращением. Однако потом он сообразил, что обе женщины были на «ты» с незапамятных времен. Принимая во внимание их возраст, они должны были знать друг друга со времен диско.

— Представляю тебе моего помощника лейтенанта Машека.

— Извините, лейтенант, если я не говорю «очень рада».

— В данных обстоятельствах вы вправе уклониться от любезностей. И я приношу вам свои соболезнования.

Антония была довольна: Милош имел понятие о правилах приличия.

Сохраняя непроницаемый вид, Иоланда увела гостей подальше от заседания первых лиц клана. Проходя комнату за комнатой, Милош получил возможность оценить великолепие декора. Вернее, растерянный от недостатка культуры в области искусства, без толку поглазел на него на ходу. По крайней мере, он понял, что на убранство дома пошли немалые деньги. Полотна в стиле барокко, ценность которых он не мог определить, старинная мебель, которую он вряд ли мог себе представить в своем жилище, свидетельствовали о тугой мошне владельцев.

Будуар, в который он вошел, не выбивался из общей роскоши особняка. Вот только обстановка показалась ему более современной. Милош пожал бы плечами, если бы ему назвали создателя этой мебели. Имя Мажореля[10] ничего ему не говорило. Равно как и подписи на полотнах. Он ничего не знал о школе символистов. Равно как и о живописи вообще. Находящиеся в комнате люди в трауре интересовали его куда больше.

Два ворона с искалеченным печалью взглядом.

Более молодой — плотный, нервный — вертел в пальцах пулю. По его бритой голове Милош понял, что перед ним Тино.

Второй — постарше, лет шестидесяти, худой как щепка, постоянно скрипел зубами. Неизвестное лицо. Милош гадал, что тот здесь делает.

Ответ пришел от Иоланды.

— Я попросила сына присутствовать при нашей беседе. Не возражаешь, Антония?

— Правильно сделала, так мы сэкономим время.

— Думаю, ты знаешь его крестного отца Батиста Чеккальди?

Старик закатил глаза, показывая, что ответ очевиден.

— Ты шутишь? Между мной и этим господином — бездна страсти.

Смеяться над шуткой было бы опасно. Чувствовалось сильное напряжение, и Тино, ощущая новообретенную власть в полном объеме, резко бросил:

— Вам не поручали это дело, комиссар, у вас нет ордера. О чем вы хотите с нами говорить?

Милош напрягся, пораженный тоном бритого.

«Плохое начало, Арсан сейчас выставят за дверь».

— Я видела, как ты появился на свет, Тино, мы с твоей матерью давние подруги. Мне не нужна бумажка с печатью, чтобы разделить ваше горе.

— Рассказывайте кому другому! Вы ненавидели отца.

— Ты слишком спешишь, Тино, я думаю о вас обоих. И потом, выбрось из головы, что я ненавидела твоего отца. Когда закон потребовал от меня упрятать его за решетку, я сделала это без всякой радости. Когда правосудие освободило его, я уважала его права. Будь честен, пожалуйста: ты видел, чтобы я доставала его после выхода из тюрьмы?

— Нет, признаю.

— В таком случае попробуй допустить, что я говорю искренне. К тому же нахожусь здесь в частном порядке. То, что я скажу, не должно выйти за пределы этой комнаты.

«Неплохо исполнен номер «Большой секрет», Арсан снова берет инициативу в свои руки».

— Я тебе верю, Антония, я всегда тебе доверяла.

— Спасибо, Иоланда, хотя бы один голос в мою пользу.

— Лучше выкладывай напрямую, ты не кандидат, а мы не на выборах: что ты хочешь нам поведать о смерти Матье?

— Я хочу сперва знать, что вам сообщили по телефону.

«Иоланда колеблется, Тино берет слово. Можно считать, что Арсан его переубедила».

— Мало что. Рано утром один тип из криминальной полиции позвонил и известил о смерти папы. Я сказал, что хочу видеть отца, но это, похоже, повергло того полицейского в замешательство. Он посоветовал дождаться, пока его не приведут в нормальный вид.

— Ничего больше?

— Нет, он еще сообщил о смерти Ромена. Из его слов я понял, что их застрелили. По словам того типа из полиции убийца — сумасшедший. Вот и все, пришлось довольствоваться этими сведениями.

«Вау! Арсан выпрямляется, чувствую, что сейчас стану свидетелем великой минуты».

— Ну что ж, он солгал тебе, Тино. Ромен погиб мгновенно, это верно. А твой отец подвергся настоящей пытке: его сожгли заживо.

«Крики, плач, стенания! Лица искажены, слезы льются ручьем, Арсан рассказывает без уверток и колебаний. Не скрывает ничего — ни распятия, ни мучений Бонелли. Иоланда рыдает, Тино судорожно тискает свою пулю, старик скрипит зубами, Арсан выкладывает все — пламя, вопли, агонию, затем поворачивается ко мне, призывая в свидетели».

— Матье не заслуживал такой смерти. Мой помощник в шоке до сих пор. Ведь он видел это! Правда, лейтенант?

— Так точно, у меня нет слов, чтобы описать его мученический конец.

— И что, по-вашему, его убил сумасшедший? Вы шутите, лейтенант?! — вскидывается Тино, обливаясь слезами.

— Я этого и не говорил. Вы думаете, что такое преступление может совершить выживший из ума? Я — нет.

— Тогда кто?

— Люди, которые вам завидуют и которым вы мешаете. Но вот кто именно?

«Дело за Арсан, пусть закончит свою мысль, они внимают, полностью в ее власти».

— Хмм… Армяне держат торговлю. Русские — финансы. Китайцы — свой рис… Не думаю, что они зарятся на ваш бизнес.

— Он совершенно легален, комиссар. Мы управляем барами, клубами, пиццериями и не укрываем от государства ни гроша.

— Да ладно, Тино, налоговая вас грабит — это старая песенка. А если вернуться к расчетам, остаются турки и евреи.

— Вы говорите о Рефике и Вайнштейне? Смешно! Первый сидит на жратве, второй — на недвижимости. У каждого своя специализация.

— Да, но сейчас кризис. Продажи продуктов упали, строительство идет ни шатко ни валко, надо развиваться или уходить с рынка. Заметь, я никого не обвиняю. Простая рабочая гипотеза. Все, чего я желаю — упрятать убийцу за решетку.

«Тино и старик обмениваются черными взглядами. Нет нужды в гадальных картах, чтобы предсказать будущее. К Турку и Еврею пожалуют гости. ОК, я срисовал тактику: нужно лишь следить за ними, они приведут прямиком к виновному».

Глава 7. Черный таракан

Вечер понедельника, дружеская встреча, партия в бридж.

Флоранс никогда их не пропускает. Прекрасная возможность надеть одно из своих красивых платьев, чернобурку и побрякушки. Она уйдет через пять минут, ровно в восемь, вернется очень поздно. Светская жизнь чрезвычайно беспокойна, семейство Брибаль совершенно ею поглощено. Ротари-клуб, Клуб путешествий, Французский благотворительный фонд — они коллекционируют членские билеты. И только бридж их разлучает. Вместо того чтобы делать ставки на повышение в тесном кружке, мсье остается дома и объедается нотами. Мадам терпеть не может оперу. И вот, как только жена его покидает, он потребляет их вволю.

Так и есть, ворота открываются.

«Мерседес» с включенными фарами выезжает во влажный вечер Ниццы.

Давай же, стрекоза, наслаждайся своими нарядами, завтра ты будешь носить траур.

Вот она исчезает в конце темной улицы.

Меня же укрывают деревья. Никто здесь не ходит, этот уголок служит лишь для оживления асфальта. Я могу доверить сохранение моей тайны сени ветвей, присутствие мое здесь всегда незаметно, да и одеяние мое сливается с декорацией — черное на черном, как на картине Малевича.

Идти мне недолго, собственность Брибалей находится в ста метрах отсюда.

Но терпение, вдруг мадам еще вернется. Забыла кольцо, к примеру. Такое уже случалось. В ее мире не играют в бридж без бриллианта на пальце. А потом следует дать время и таракану. Я знаю, что он приготовит себе поднос закусок, принесет его в гостиную, поставит диск, сядет слушать — всегда в одном и том же кресле, спиной к входу. Я подойду к нему со стороны кухни. Хозяин не услышит меня среди вокализов оперной дивы и вдохновенного тенора. Разве только он слушает «Пеллеаса и Мелизанду». Но нет, Дебюсси не его конек — и эта погрешность против вкуса играет особую роль в данном случае.

Стрелки на часах продвинулись, нет нужды ждать дольше, мадам не вернется.

Мимо проезжает автомобиль, я отступаю, пропуская его, прежде чем подняться вверх по улице. Глупый рефлекс! Совершенно необходимо, чтобы меня заметил кто-нибудь. Любой уважающий себя серийный убийца обязан оставлять следы. Эти больные люди жаждут общественного признания. Я другое дело, я не убиваю, повинуясь импульсу — я убиваю во имя моего белого камня. Но полицейским нет нужды о нем знать, я хочу, чтобы они возвели меня на престол в клубе великих психопатов. И именно с этой целью снова стараюсь, чтобы меня засекли.

В мою сторону как раз двигается автомобиль. Я подхожу к обочине, поправляю очки. Водитель притормаживает, смотрит на меня, резко жмет на газ, уезжает. Бинго, есть свидетель! Сможет меня описать: «Раввин, господин комиссар, с большой сумкой». Хотя, конечно, он не сумеет сказать, что в ней было: револьвер и две канистры бензина.

Вилла Брибалей передо мной. За то время, что я наблюдаю за ней, она изучена до последней черепицы. Сколько раз мне доводилось преодолевать ее ограду? И не упомню. Мои глаза следили за тараканом из глубины сада. Ритуал понедельника облегчил задачу. Сегодня памятная дата, мсье оплатит поминальные свечи — своими страданиями.

Как беспечны бывают люди! Брибали начинили свой дом системами безопасности, не упустили ни одного гаджета. При малейшем подозрительном движении взвывает сирена тревоги, чем пользуются все соседи. Снаружи, вдоль тротуара вилла оснащена, чем только можно. Камера на воротах, парк окружен толстой стеной. Высота ее приведет в уныние воров, но с обратной стороны, выше по улице, крутой, как склон горы, ограда значительно ниже. Причиной тому географическое положение квартала: эта часть Бометт расположена на вершине холма. Будь я на месте Брибалей, верх стены в этом уязвимом месте украшала бы колючая проволока. Они об этом не подумали. Тем лучше для меня, через эту брешь я постоянно проникаю в их владения.

Несмотря на возраст, я в хорошей физической форме. Мое тело подготовлено к мести: бег и плавание поддерживают мускулы в тонусе. Влезть на стену для меня — детская забава.

Спрыгиваю внутрь сада, выпрямляюсь — все в порядке — утираю пот…

Как всегда, двигаюсь короткими перебежками, от мандариновых деревьев к фиговым, от лимонных к кустам мимозы, и так до столетней пальмы. Стратегическая пауза: отсюда хорошо видна вся вилла. Шторы не опущены. Гостиная залита приглушенным светом, таракан слушает «Риголетто» в полном восторге. Развалившись в низком кресле, вдали от насмешек, закрыв глаза, он отбивает такт, как болван. Судя по тому, что я слышу, дегустирует третий акт. Гениально! Верди облегчит мне задачу: я знаю, в какой момент застать свою цель во всей красе.

«Un di, se ben rammentomi». Маддалена флиртует с герцогом. До моего появления остается четыре сцены.

Но надо торопиться, герцог уже поет «Bella figlia dell’amore».

В кухню ведет аллея с гудроновым покрытием — удобно расположена для того, чтобы разгружать покупки. Само собой, дверь на запоре. К несчастью для Брибаля, я знаю, как ее вскрыть. Самообучение, книги и инструкции заменили наставника. Имея специальное «образование», я окидываю скважину замка профессиональным взглядом. Тут используется зубчатый ключ. Следовательно, цилиндры замка отпираются отмычкой при помощи электрического пистолета. Под воздействием вибрации штифты соскакивают, система подается, остается только открыть дверь. Операция длится несколько секунд. Это почти как произнести «Сезам, откройся!».

Такой инструмент не продается в гипермаркетах, но это второстепенная проблема, собрать его способен и ребенок. Моя отмычка изготовлена собственными руками. И работает лучше некуда — опробована заранее.

Вот, я цепляю отмычкой ригель. Децибелы нарастают, Риголетто убеждает меня поторопиться: «Venti scudi hai tu detto?». Он прав, развязка приближается.

Великолепно! Электрический пистолет выполняет свою задачу со сверхзвуковой скоростью. Даже жаль, до чего все просто. Но не жаловаться же на это! Самое главное, что я на месте.

Потрясающая кухня! Ощущение, что находишься в лаборатории. Все, включая машинку для открывания консервных банок, приводится в действие касанием пальца. Ладно, хватит исходить завистью. Я прячусь возле холодильника. Кто знает, Брибаль может прийти за стаканом воды.

На улицах Мантуи история стремительно развивается: Маддалена умоляет Спарафучиле не убивать герцога. Мне осталось сделать совсем немногое — и уже таракан будет умолять меня сохранить ему жизнь.

«E amabile invero cotal giovinotto».

Джильда слышит их разговор. Ее молитвы сливаются с решением Спарафучиле и Маддалены, мощь оркестра нарастает. Минута наступила, я вхожу в гостиную.

Какое убожество, кошмар! В этой буржуазной роскоши все помпезно и претенциозно: картины, безделушки, обстановка. Оскар за самый плохой вкус, мадам повесила шторы с розовыми помпонами. Стоит дорого, выглядит безобразно.

Сидя в кресле, таракан с блаженным выражением на лице изображает Тосканини[11].

Соло на флейте — он взмахивает воображаемой палочкой.

Трели альта — я врываюсь, держа ствол в руке.

Удар тарелок — он в ужасе вздрагивает.

Fortissimo — я стреляю.

Окровавленная рука падает, голос дрожит от ужаса:

— Ааа!!! Вы сумасшедший! Что вам надо?

Второй выстрел — вторая рука в клочки.

Вопит — жалкий глагол. Брибаль лает, как свора собак. Боль невыносимая, пот заливает лицо, тощее тело корчится в кресле. Любопытно, из головы вон, что он ростом под два метра. Ни дать ни взять Валентин Бескостный[12].

Пытаясь сохранить достоинство, он поднимается мне навстречу. Я позволяю ему это сделать: не придется тащить его на ковер. В этот раз разряжаю обойму в его ноги. Таракан катается по полу, надрываясь от крика, не забывая осыпать меня проклятиями между хрипами. Пусть проклинает, сколько хочет, я не верю больше в дьявола.

Пока он ревет, Риголетто слышит пение герцога. Потрясение! «La donna e mobile» ошеломляет его: как, этот соблазнитель все еще жив?! Тогда чье же тело находится в мешке, который он собирается сбросить в реку?

Несчастный отец обнаруживает в нем Джильду. Ад и проклятия, Спарафучиле зарезал его дочь!

А таракан сменил репертуар. Он больше не оскорбляет меня, звучит речь защитника, словно в суде. Нет человека, который бы любил евреев так, как он. Он восхищается Израилем, кибуцами и Эйнштейном! Эта история — какая-то ошибка, моя рука ошиблась мишенью.

Я не отвечаю, он тоже подохнет в неведении.

«V’hoingannato»… Риголетто прижимает к себе дочь. Невинная жертва агонизирует. Шут плачет, бичует себя, просит у нее прощения.

Сотни раз звучал этот отрывок во мне и для меня.

Он исторгает у меня слезы.

Риголетто — это я…

Поставим точку. Аккорды Верди прекрасно подойдут для заключительной сцены.

Бензин воняет смертью…

Я обливаю таракана. Как и клещ, он понимает, что я сожгу его живьем. Впадает в панику, умоляет, я слышу повторяющееся «Пощадите!». Странно, что он знает о существовании пощады, сам он никогда к ней не прибегал.

Джильда умирает. Опера оканчивается криком Риголетто: «Проклятие!».

Его я и жду, чтобы швырнуть свой «Зиппо».

Таракан вспыхивает. Последние вопли. Огонь мгновенно распространяется по гостиной: оплавляются картины, занимаются розовые помпоны.

Ite exsequiae est. Конец погребальной службе, идите с миром.

Моя машина припаркована внизу квартала Бометт. Я сажусь в нее с легким сердцем.

Глава 8. Прусак

Площадь Часов, которые никогда не бьют. Жаль. Если бы били, двенадцать ударов заглушали бы крики отчаяния людей, позабытых ангелами.

Полночь — благословенный час забулдыг без семьи, которым алкоголь помогает изрыгнуть существование, лишенное любви.

Полночь — проклятый час для тех, кто ложится в постель один на один с самим собой и говорит, что все загублено.

Полночь — час начала следующего дня, похожего на предыдущий, наполненный тревогой и валиумом.

Полночь — нулевой час, пустота звездных суток, словно небытие жизни.

Полночь, полночь, полночь…

«Полночь — картина, затемненная нашими неудачами… А еще время, когда прусаки выползают из своих щелей. Ни один закон не мешает блюстителям порядка охотиться за ними… до того дня, пока не возникает новый, ограничивающий преследование. В стране, которая поливает грязью свою полицию, можно ожидать всего».

Тассен, пригород Лиона. Сидя в засаде в «рено» напротив местного бара, Антония снова и снова возвращалась к своим невеселым мыслям.

«Термин «реакция» был введен санкюлотами[13]. Реакционерами они называли дворян, противников изменений. Фашисты, те хотели, чтобы в умах людей жила одна-единственная мысль. В демократах они видели опасных людей, отклоняющихся от верного пути. Голоса несогласных заглушались огнем и мечом: разъяренное человеческое стадо слышало только свой голос».

— Патрон, посмотрите, в баре какое-то движение.

Антония знаком показала, что заметила.

«Если следовать логике и называть вещи своими именами, наше общество стало реакционным и фашистским: оно держит меня на коротком поводке и затыкает рот… Запрещено вести расследование за границами своей территории! Ослушаюсь — мне перебьют ноги. Запрещено критиковать официальный гуманизм! Выскажу мысль, противную политике блаженных сторонников социальных прав — на мне поставят клеймо стервы. Косность и догматизм — вот что вскармливает предписанную толерантность. Думай, как все или проваливай! Хотелось бы мне знать, где обитает демократия в стране, отупевшей от ангельской пропаганды».

— Патрон, дверь открывается, это, возможно, наш клиент.

Нет, не он. Надо подождать еще немного.

«Мои методы называют нечестными. Но если реформа провалилась и это отказываются признать — не гораздо ли это хуже? Я говорю не только о смертной казни, но и о законах, которые парализуют работу полиции. Нам и своих хватало, а теперь еще и свалились на голову указы из Брюсселя! Пфф! Европейский комиссар, которого никто не избирал, знает ли он, как страх пожирает тебя изнутри? Как свистит пуля? Погибает товарищ? Нет! Окопавшись в своем кабинете, он не рискует быть пристреленным. И к тому же получает в пять раз больше моего».

Огни бара погасли, взгляд Антонии стал жестче.

«Полицейский! Сегодня нужно быть святым, чтобы выполнять эту работу. К сожалению, преступники этим качеством не отличаются, кретины-правозащитнички, похоже, об этом забывают. С теми процедурами, что они нам вешают на шею, у адвокатов не жизнь, а малина. А бандиты радуются: достаточно плохо подписанного протокола, чтобы их отпустили. С меня хватит! Чаша моего терпения переполнилась! Наплевать на методы, убийцы должны заплатить за свои преступления, точка, проповедь окончена, аминь!»

— Думаю, на этот раз он, похож на фото.

Не нужно и приглядываться, комиссар узнала Антона Йозевича.

Худой, как червяк, бритая голова скинхеда. Антон прощался с дружками хриплым голосом: вино и курево сделали свое дело со связками. Он нелепо шатался из стороны в сторону, пьяный, плохо одетый, в куртке из дрянной кожи.

— Подожди трогаться, прихватим его внизу улицы.

— В том гадюшнике? Он же обделается со страху.

— Я бы сильно удивилась, он легко подстраивается под ситуации. Самое трудное — вывести его из равновесия, я тебе объясняла, как это сделать.

— Не беспокойтесь, патрон, я знаю свою роль наизусть.

— Давай строго по тексту. Этот тип как прусак — подбирает и переносит все, что услышит, даже если ничего и не выгадает. Он себя самого продал бы с потрохами, если бы за его голову была назначена награда. Проблема в том, что он сочиняет на ходу — привирает, преувеличивает. Мне бы не хотелось, чтобы он нафантазировал, придерживайся нашего сценария.

Антония скрывала от Милоша часть правды и в глубине души злилась на себя за это. Антон был не просто доносчиком, двадцатым ножом у Турка — он был педофилом и вдобавок убийцей. Комиссар столкнулась с ним еще до службы в БРБ. В Герлане нашли труп девочки, избитой, изнасилованной и зарезанной. Все указывало на серба. Но виновность подтверждалась только сумбурными показаниями одного обкурившегося наркомана. Невозможно было провести и анализ ДНК: кожа жертвы, погруженной в цистерну бензина, растворилась под воздействием сольвента. За отсутствием улик Антон был отпущен на свободу. Негодуя, Арсан поклялась себе, что получит его голову, и, дав клятву, выжидала удобного случая.

«Но в конечном итоге, — оборвала она себя, — Милошу и так есть за что его ненавидеть. Одного происхождения довольно, чтобы букашка «расписал» его по-хорватски. Он уже предвкушает удовольствие».

— Включай зажигание, Милош, он наш.

Сказано — сделано, машина поехала вниз по улице. Пустынная, усеянная старинными домами, улочка несла на себе особый отпечаток, в духе Эжена Сю. Она выглядела так, что хоть сейчас можно было снимать «Парижские тайны»[14]. Однако действие происходило близ Лиона, в XXI веке: молодой лейтенант резко затормозил в трех шагах от прусака.

Как планировалось, комиссар осталась в салоне — самое главное, Антон не должен был ее увидеть — а Милош выскочил из «рено».

Быстро (с большой буквы Б), пистолет наизготовку, он усмирил серба:

— Руки в стену, ноги шире и не дергайся.

— О! Чего ты хочешь?

— Сначала посмотреть, нет ли у тебя пушки.

Ответ немного успокоил Антона. Во-первых, он означал, что будет диалог, и, похоже, этот сопляк не собирался его убивать. Иначе прикончил бы, не шаря по карманам. Йозевич перевел дух, вернулась наглость:

— Кончай лапать, это меня возбуждает. Оружия нет.

— А это что, не нож ли с выкидным лезвием?

— Открывать устрицы, у нас же месяц с буквой «р»[15].

Арсан предупреждала: прусак подстраивается под любые ситуации.

— Так, поворачивайся, надо поговорить.

— О чем, братишка? Что ты хочешь услышать?

«Правило первое, главное и единственное: этот козел должен меня уважать».

Авторитет следовало подкрепить резким мастерским тычком. Кровь брызнула из носа серба.

— Начнем с «вы», терпеть не могу, когда мне тыкают.

Йозевич ошарашено кивнул, зажимая рукой ноздри.

— Раз понимаешь это, добавляй «капитан».

Антон дышал с трудом. К пропитому голосу и славянскому акценту добавились и потерпевшие аварию согласные:

— Бадамушта вы из балиции?

— Да, братишка, из БРБ.

— Какие ко бде вопросы, де понимаю, что вам дадо.

— Слушай сюда: Матье Бонелли — холодный труп со вчерашнего вечера. Вернее, горячий труп: его сожгли заживо в поезде.

— Де может быть!

— Может! Ромена Гарсию прикончили вместе с ним.

— Черт, и Ромена!.. Кто, вы в курсе?

«Эта рыбешка ничего не знает. Тем лучше, будет легче его подковать».

— Есть одна идея: Рефик или Вайнштейн.

— Вы шутите?

— Нет, и Тино Бонелли тоже не шутит. Мы с ним встречались, он убежден в этом.

— Он сильдо ошибается, Рефику плевать да корсиканцев.

— Ты работаешь на Турка, может быть, слышал, как он приказывал убрать?

— Дет, ди фига. Повторяю: Рефик чист.

«Пора наживлять крючок, он готов клюнуть».

— Раз это не он, значит, кто-то другой. Если, конечно, Рефик не держит тебя в стороне от своих дел.

— Я в деле… С чего он должен держать бедя в стороне?

— Ты не турок, даже не мусульманин… Понимаешь, куда я клоню?

— Нет.

— Ладно, выкладываю карты: мы знаем, что Рефик — хозяин местной турецкой мафии. Еще знаем, что он близок с «Серыми волками»[16]. Ты не входишь в братство, плевать ему, если тебя шлепнут. Если надо кем-то пожертвовать, ты первый в списке… Сечешь фишку?

— Смутно, продолжайте.

«Все точь-в-точь по плану, я тебя не разочарую, тупица».

— Так, внимание, разберем, как школьную задачку: если бы доказали, что Рефик убрал Бонелли, что сделали бы корсиканцы, как думаешь?

— Постреляли бы всех, как на бойне.

— А ты защищал бы своего босса, если б узнал, что ему плевать на твою шкуру?

— Я бы послал его подальше.

— Вот почему Рефик тебя и не приближает, возможно. Скажем, в его интересах держать тебя в неведении.

— Типа, чтоб я его защищал, если дойдет до пальбы?

— В яблочко: чтоб ты служил ему пушечным мясом… Гипотетично, но логично…

— Паршиво, если это де только гипотеза.

«Славно, он клюнул на крючок, осталось подсечь».

— У вас должда быть серьездая причида, чтобы бде все это рассказать.

— Просто колоссальная: нам бы не хотелось подбирать ваши ошметки на улицах. Еще меньше — ошметки жертв, которые здесь сбоку припека. Слушай, мой тебе хороший совет: прощупай территорию вокруг и дай мне знать, если она заминирована.

— Я де стукач, друзей де сдаю.

— Ты ошибся направлением, я думаю о Вайнштейне.

— Еврей? Вы его бодозреваете больше, чем Рефика?

— Фифти-фифти, что оставляет шанс твоему приятелю.

— Вайнштейн… Как же я должен за него взяться?

— Прежде чем переметнуться к Турку, ты же оказывал ему кое-какие услуги. Сходи подлижись, поговори о Бонелли, увидишь его реакцию.

— Что я с этого буду иметь?

«Готово, он пойман. Сматываю удочки и отчаливаю…».

— Ты выиграешь по всем ставкам. Если почуешь, что Вайнштейн поднес огонь к запалу, скажешь Рефику и заработаешь его уважение. В противном случае Еврей тебя снова примет к себе. И еще спасешь свою шкуру, и я буду тебе очень признателен. Ну, а также возьму убийцу и повяжу корсиканцев. Честная сделка, верно? И пока не началась заварушка, подумай о моем предложении.

— Хм… Я даже де здаю вашего имени.

— Нанси, как город, капитан Мишель Нанси. Но мы с тобой до этого не встречались, поэтому визитку не оставляю. Телефон БРБ есть в справочнике…

Глава 9. Пчела

Антония проспала пять часов. Впечатляющее достижение по сравнению с предыдущими ночами, жаловаться не на что.

Зачастую она спала лишь час. Лекарства давали все меньший эффект. Должно быть, они так и будут слабеть до того дня, когда она погрузится в глубокий сон без всякой помощи пилюль.

6:58. Что толку лежать в постели? Она встала, побродила по своей трехкомнатной квартире в Круа-Русс[17], окинула взглядом старую мебель, коллекцию насекомых, заметив, что Бернадетт смахнула с них пыль, включила телевизор и подошла к клетке.

Увидев хозяйку, Жорж радостно потянулся между прутьев.

Она взяла его на руки и почесала брюшко. Жорж обожал такие ласки, выпрашивал их, извиваясь от счастья — крыса-улыбка. Антония посадила его на подстилку, насыпала зерна в кормушку, проверила, есть ли вода в поилке, и, выполнив этот ритуал, опустилась на диван.

Сегодняшние новости были точной копией вчерашних. Покушения и теракты в Ираке совершались все чаще. По мнению аналитика, эта новая вспышка была ожидаемой. Предстоящие выборы вызывали брожение в умах избирателей. Число жертв очередного урагана в Океании составило триста человек. По мнению аналитика, феномен имел естественное происхождение. Глобальное потепление не оказало никакого влияния на данную катастрофу. В США одно за другим происходит выселение собственников жилья под протесты населения. По мнению аналитика, причиной послужила плавающая ставка по ипотечным кредитам. Можно было предвидеть, что она увеличится в случае спада в период кризиса. В пригороде Марселя во время досмотра автомобилей от рук угонщика погиб полицейский. По мнению аналитика…

Щелк!

Антония выключила телевизор, чтобы положить конец этим искажениям правды. Человек хладнокровно, сознательно убит, ничто не могло обелить действия убийцы. Он был полицейским, в каких-то объяснениях нужды не было. Кровь полицейского — это кровь мужа, отца, честного парня, защищавшего ближнего. Отморозок отнял его жизнь, на этом и должны закончиться все комментарии.

Так, слово за слово, комиссар принялась высмеивать современную манеру излагать новости. Для всего, что ни попадя, требовался комментарий эксперта, даже для детских сосок. Ладно! Но откуда брался этот эрудит? Чаще всего такой нахлебник объявлял публике, что недавно написал книгу — в издательстве «Что-то с чем-то», продажа во всех крупных книжных сетях. Откуда он черпал знания, делающие его мнение неоспоримым? Ну как же, он же написал книгу в издательстве «Что-то с чем-то», продажа во всех крупных книжных сетях. И вот, имея такое образование, власть, пожалованную средствами массовой информации, эрудит вещал с ученым видом, цитировал страницы своего научного труда — издательство «Что-то с чем-то», продажа во всех крупных книжных сетях — и удалялся, а никому и в голову не приходило проверить его выкладки… полученные из рапортов людей без научных званий, которые в поте лица делают реальную работу.

Последний комментатор тоже не изменил правилу: «Погибший полицейский должен был…». Чтобы не поддаться искушению расколотить экран, Антония оборвала его речь. Критика действий полиции стала прямо-таки спортом. Она этого не выносила.

Ухх!

Спазм снова возник в самый неожиданный момент. Антония стиснула зубы, привычно пережидая приступ. Тянущая боль опаляла живот, будто внутренности осаждала конница. Удары копьями сменились невыносимым страданием. В такие ужасные минуты Антония боялась самого худшего: что один из кризов случится в присутствии подчиненных.

Боль приутихла. Антония собрала вчетверо больше сил — вдвое больше уже было недостаточно — поднялась и после захода в туалет прошла в ванную.

Полочки аптечки ломились от пронумерованных баночек. Бесясь от названий медикаментов, большинство из которых содержало больше двенадцати непроизносимых букв — какой нормальный человек может вспомнить слово «декстропропоксифен»? — она нанесла на упаковки порядковый номер, в котором их следовало принимать. Так, в первую очередь проглатывался У1, а заканчивался утренний прием пилюлей У5, которую надо было рассасывать.

Она забрала весь набор в кухню и совместила его, чертыхаясь, с чашкой кофе. Врач не советовал употреблять кофе, но, учитывая состояние кишечника, Антония плевать хотела на его науку.

Она даже сгрызла плитку шоколада, чтобы повысить настроение.

Затем, припомнив вчерашний киносеанс, признала, что он был неплох. Корсиканцы начнут причинять неприятности, а язык прусака послужит веревкой, на которой его и повесят: обычно наказывают именно через то, чем ты грешил.

Пальчики оближешь, объеденье, пир на весь мир!

И вечеринка только-только началась.

Придя в себя, Антония приняла душ, подкрасилась, элегантно оделась. Такой день, как сегодня, заслуживает всяческих почестей.

Прежде, чем выйти за дверь, комиссар погладила Жоржа, проверила, выключен ли свет, и, подбодренная обезболивающими, отправилась приводить в действие следующую часть плана.

На выходе из лифта на первом этаже она услышала звонкий голос:

— Добррый день, мадам Аррсан! Как ваши дела?

Бернадетт подметала холл. Антония ее обожала. Родом с Мартиники, Бернадетт приехала в Лион, чтобы заработать на жизнь и чего-то добиться, но все, чего добилась — место консьержки. Она впряглась в эту работу двадцать лет назад и никогда не жаловалась. Благодаря ей, как повторяла Бернадетт, ее дети ели каждый день. «И не только бананы», — добавляла она, смеясь.

— Хорошо, Бернадетт, а как ваши?

— Неплохо, жильцы не пачкают, не надо часто подметать… Как я ррада, что энтерроколит вас не беспокоит больше. Такая болезнь — не шутки.

Прибираясь в квартире комиссара, Бернадетт заметила лекарства на кухне. Чтобы успокоить ее, Антония призналась, что страдает от заболевания кишечника… и попросила никому об этом не говорить: не очень женственная хворь.

— Правда, я бы с удовольствием обошлась без него. Но главное, что я все-таки могу работать.

— Да уж, рработа у вас благорродная. Помогаете людям, я прросто восхищаюсь вами. И молю Бога, чтобы он хрранил вас.

— Я тронута до самого сердца вашим добрым пожеланием, Бернадетт.

Все время разговора Бернадетт не переставала подметать. Настоящая пчелка. Антония смотрела на нее с теплым чувством. В миллионах ульев столько пчел нуждалось в защите. И столько негодяев хотели принести в их дом беду…

Убежденная в справедливости своего дела, Антония села в машину.

И, как в молодые годы, отправилась на дежурство в засаде.

Глава 10. Навозный жук

Паскаль Каршоз перечитал, чертыхаясь, статью, разъяренный сильнее, чем гризли, лишенный меда.

Статью дополнял портрет Антонии. Гутван сыграл грязно: на фото она показывала язык. И с чего ей взбрело в голову назвать журналиста педиком? Да еще за этим оскорблением последовали словечки других полицейских. А парень злопамятен и не оставит ее в покое. «Плохо для бригады», — сокрушенно подумал Паскаль Каршоз, офицер БРБ. В бригаде он руководил группой и, несмотря на склонность к крепкому словцу, поддерживал неплохие отношения с журналистом.

Чертова статья! Что еще за история с поездом? Он вышел из кабинета, намереваясь пролить свет на эту загадку.

Сорока лет, лысый, крепко, по-медвежьи, сбитый, Паскаль обращал на себя внимание издали. Да к тому же сегодня утром он был одет в желтый джемпер. Однако в общем зале, где работали подчиненные, никто не заинтересовался его появлением. Даже Одиль Манукян проигнорировала присутствие шефа. Ее рабочий стол находился рядом, ей и повезло попасть под горячую руку. За неимением под боком крепких бородатых мужиков выбор пал на нее — Паскаль ткнул газетой:

— Это что за дерьмо, бл…?!

Одиль (спортивный вид, короткая стрижка) была не из пугливых. Сохраняя полное спокойствие, она поудобнее устроилась в кресле, не собираясь обращать внимания ни на абсурдный вопль шефа, ни на его хронически-вульгарную манеру выражаться:

— Здесь нет таких — только девушки, которые трахаются бесплатно. В свободное от службы время, со своим парнем.

Паскаль сбавил обороты: его отбрили в его же манере.

— Хм! Прочти-ка это, есть от чего слететь с катушек.

— Не надо, уже.

— Что это за история с поездом? Знаешь что-нибудь?

— Да, Арсан действительно ездила в Макон, с того времени мы ее не видели.

— Что?! И с каких пор расследование ведет комиссар, а не подчиненные? Это не ее забота, черт возьми!

— Да ладно! Она посчитала необходимым выйти за пределы своих обязанностей.

— Недопустимо! Ты могла бы поставить меня в известность!

Одиль разозлилась не на шутку — достал!

— У меня не было на это времени, командир! Вчера вы были на выезде, приехали только что.

Паскаль опустил голову, признавая, что продолжать разговор в таком тоне было бы глупее некуда.

— Ладно, девочка, командую себе «отставить».

— Я могу принять это как извинения?

— Если хочешь, в виде исключения.

— Тогда вы получаете бонус: это я ответила на вопросы Гутвана.

— О! Только не говори, что это ты рассказала ему всю ту чушь!

Она покачала головой.

— Чтобы написать чушь, нужды во мне не имелось. Поди узнай, откуда он выудил инфу! Вполне возможно, все липа, этот тип — настоящее стихийное бедствие. — Щелчок в мозгу. Одиль округлила глаза. — Дополнительная подсказка только для вас: Милош сможет просветить, он ездил с шефом в Макон.

— Почему он?

— Потому что обслуживает нас, незаменим как шофер.

Паскаль захохотал, соглашаясь. Святозадый был обузой для бригады, такого нерешительного скромника следовало бы перевести на службу в деревню.

— А где он сейчас?

— В дальней комнате с уголовными делами и компом.

Уголовные дела! В честь чего? Парню на побегушках нечего рыться в архивах. Требовалось разъяснение. Раздраженный, Паскаль поблагодарил помощницу и побежал к архиву с твердым намерением таковое получить.

Дверь была закрыта. Он резко распахнул ее и, воплощенное оскорбление, в бешенстве ворвался в кабинет:

— Скажи-ка, мсье Придурок, что ты тут трешься?

Как всегда сдержанный и осторожный, готовый к тому, что его могут прессовать, Милош даже не вздрогнул. Улыбаясь шефу, он спокойно указал на кипу дел:

— Изучаю родословную наших клиентов, господин майор. В базе данных содержится не все, я делаю пометки, чтобы потом ее дополнить.

— Издеваешься надо мной? Кто тебе позволил ворошить это дерьмо?

— Позволил — неподходящее слово, Арсан мне приказала им заняться.

— Я хотел бы знать зачем?

— Матье Бонелли мертв, его убили.

— Что? Если это шутка, то не очень хорошая.

Уверенный в себе, Милош четко и ясно доказал, что о шутке не было и речи. Внимательный, знакомый с техникой нейролингвистического программирования[18], Паскаль видел, что ягненок уже не тот. Не прошло и трех дней, а эта шушера превратилась в тигра. Немыслимо! Метаморфоза его поразила. Как можно было так быстро преобразиться? Шестое чувство подавало сигнал тревоги, в чудеса Паскаль не верил. Парень не мог измениться сам по себе. Чтобы вести себя столь уверенно, за спиной должен стоять динозавр. Опытные антенны Паскаля улавливали верные сигналы: умению постоять за себя Милоша обучила Антония.

— Ладно, адьос, Бонелли, дело находится в юрисдикции криминальной полиции.

— Патрон так не думает, господин майор, и комиссар Думер тоже. Они склоняются к версии войны мафиозных кланов.

— Тогда я балерина. Профи убирает человека проще. Добрый день, ба-бах, пока! Шито-крыто, дело сделано быстро и хорошо.

— Возможно, вы же в этом эксперт. А моя задача — просто выполнять приказы.

Тон насмешливый. Паскаль не узнавал Милоша: тот никогда бы не позволил себе ответить так самоуверенно. Ненормальное отношение. Феномен занимал Каршоза, но он догадывался, откуда ноги растут:

— Арсан поручила тебе продвинуться дальше?

— Не понимаю вопроса, господин майор.

— Повторяю для глухих: эта мегера пообещала тебе косточку? Например, вести расследование?

— Нет, мне еще многому надо учиться, она на смех поднимет — зеленый новичок в такой заварушке. А еще… — Милош сделал глубокий вдох. — Меня шокирует, что вы называете своего начальника мегерой.

Прямая рискованная атака подкрепила интуитивную догадку Паскаля: Милош действительно работал под контролем Арсан, самого хитроумного спрута в полицейском море. Мозг немедленно подал ему сигнал: «SOS! Человек в опасности, нужна срочная помощь!» Арсан его разжует и проглотит. Что бы Паскаль ни думал о молокососе, вырвать его из щупалец пройдохи — прямой долг старшего.

— Мегера — богиня мщения! Почитай уголовный кодекс, мальчик, это не оскорбление.

— Но намерение у вас присутствовало. Почему вы ее не любите?

Заноза сидела глубоко, ее следовало вырезать. Ситуация требовала сохранять спокойствие, и Паскаль невозмутимо выложил перед Милошем одно досье из стопки за другим:

— Клан Бонелли… Турки… Вайнштейн… Большие друзья шефа… Странно.

— Забавная драма, я украду у вас реплику.

— Закрой варежку и слушай… Арсан пытается прихватить этих козлов много лет. Я даже скажу: отомстить им. Навязчивая идея, она хочет заполучить их головы. Но фашистке не фартит: гильотину сдали в музей, и слава богу.

— Вы против смертной казни?

— Безоговорочно, ярый противник этой средневековой процедуры.

— Даже когда убивают полицейского?

Паскаль испустил усталый вздох. Слишком явная приманка, даже не смешно.

— А равенство — это тебе чушь собачья? Полицейский — такой же гражданин, как и другие. Поверь, мальчик, если нас поставить над законом, с Республикой будет покончено. К тому же мы отгородим себя от народа, а предполагается, что мы его защищать должны.

Никакой реакции. Невеселый взгляд Милоша обескуражил Паскаля. Парень не разделял такую точку зрения и близко. Понятно, мегера провернула свое черное дело. Единственное средство все поправить — пошатнуть уважение, которое парень к ней испытывал.

— А ты знаешь, что Арсан прозвала тебя букашкой?

— Она мне сказала, я не обиделся.

— Браво, задохлик, сильна бабенка, я и представить не мог до какой степени. Но справедливости ради, не тебе одному она дала имя насекомого.

— Ваш случай?

— Нет, прежде чем она меня окрестила, я выбрал свое имя — навозный жук… Думаю, мне подходит. Улавливаешь сходство?

— Нет, расскажите.

— Навозник — полезное насекомое, подчищает дерьмо нечистоплотных животных. Я совсем как он: подметаю каждый день. Не успею закончить — начинай сначала. Но это моя роль, я с ней согласен. И я против того, чтобы сносить башку засранцу в наказание за оставленную кучу, научить его соблюдать чистоту — более цивилизованный способ.

Паскаль подумал, что выиграл в споре одно очко. И очень сильно ошибся, между ним и лейтенантом была трещина, которую не заметила даже Антония: ребенком Милош узнал, что такое война, и ничего не забыл.

— А вы считаете, что отвратительные преступления наказываются достаточно?

— Ого, кажется, я слышу слова патрона! Мальчик, вероятно, пора тебе в конце концов уяснить, что закон «око за око» — далекое прошлое.

— Иисус сказал: «Поднявший меч — от меча и погибнет». Перед смертью мучитель должен страдать так же, как и его жертвы.

— Вот как? А если преступник — людоед, поедающий своих жертв, его надо сожрать сырым? Выбрось из головы эти отклонения, мы же не среди дикарей.

Время шло, работа звала, Паскаль направился к двери, дружески закончив беседу:

— Хороший совет, Милош — береги задницу! Дела, в которых ты копаешься, попахивают неприятностями, не вмешивайся в них, не спросясь меня, это может дорого стоить. Придет день, и мы прищучим этих подонков… но по закону… Если захочешь поговорить, дверь моего кабинета открыта.

Глава 11. Лобковая вошь

Лион менялся, приобретал более современный облик. Старый провинциальный город, карикатура на буржуазный уклад, превратился в столицу. Этот крутой поворот был особенно заметен за вокзалом Перраш на южной окраине.

Здесь росли высотные здания смелых форм, олимпийские спорткомплексы, штаб-квартиры крупнейших мировых производителей. Прощайте, лионские ткачи^{3} из фильма «Призрак»[19], высмеянные Янсоном[20]! Накопления больше не лежали в старых шерстяных чулках, на смену кубышкам пришли финансовые воротилы нового времени.

Полуостров у слияния Роны и Соны бурлил, перемены проходили непросто. Повсюду копали, подтаскивали, возводили. Экскаваторы, грузовики и подъемные краны сообща перелицовывали кварталы.

Хотя строительные работы еще продолжались, продажа недвижимости шла полным ходом, район кишел торговцами. За неимением капитальных помещений многие обосновались во временных конторах. К их числу принадлежал и Даниэль Вайнштейн. Видный предприниматель, честь по чести внесенный в торговый реестр, ждал, когда к стройке подойдет баржа. Рядом с его офисом рекламный щит расхваливал достоинства роскошного жилого комплекса. Пластиковые елочки вокруг здания маскировали бульдозеры. От тротуара к двери вела красная дорожка — последний штрих в деле обольщения клиента. К двери…

Антония не отрывала от нее глаз.

Когда тот, другой, выйдет, в дело вступит она. А пока, сидя в теплом салоне автомобиля, она вела разговор сама с собой, потягивая трубку.

«Ты спрашиваешь, Жак, зачем я здесь околачиваюсь — объясню: хочу посчитаться с Вайнштейном. Этот молодчик — чемпион по всяческим гнусностям. Уважаемый бизнесмен, считается большой шишкой в недвижимости, нет вечеринки, на которую его бы не пригласили. Образован, язык подвешен, вхож в дома к местной верхушке и гламурной тусовке. Эх, если бы эти балбесы знали, они не пожали бы ему и палец: Вайнштейн — Еврей в преступном мире — сутенер номер один в регионе. Стройки приносят ему денежки, но поменьше, чем студии-бордели. Отсюда до швейцарской границы такие заведения насчитываются десятками, управляются подпольно подставными лицами… и набиты девчонками, ввезенными в страну пинками. Этот тип — настоящая лобковая вошь, присасывается к их молодости, заражает, разрушает и губит! И раз я приехала сюда потолковать с ним, дорогой мой Жак, то для того, чтобы приблизить его кончину».

Какое-то движение возле конторы. Оттуда вышел человек, но не тот, кого она поджидала.

«Откровенность дается мне нелегко, я не доверяла эту тайну никому, говорю только тебе: три года спустя после твоей смерти Владе, одной из девушек, удалось убежать. Мы встретились с ней тайно на подпольной квартире. Влада хотела дать показания против Вайнштейна. Но не смогла: на следующий день ее тело нашли на берегу Роны, освежеванное, будто тушка кролика. Бедняжке было всего восемнадцать. Никто не потревожил Вайнштейна, прикрытого всякой мелкой шушерой из кучи его подставных фирм».

Дверь снова открылась, из нее наконец вышел прусак, вроде бы довольный собой. Гася трубку, Антония ликовала: у Милоша получилось быть убедительным.

«Пора, Жак, пойду прижму лобковую вошь к ногтю. Если тебя осенит, как можно его раздавить, шепни свою идею, я сумею ее осуществить».

Без глупой спешки она выждала, пока серб скроется из виду, и только потом пересекла улицу. Изнутри контора выглядела скромно: на стенах фотографии высотных зданий, конторку секретаря окружают комнатные цветы. Молодая женщина за белой стойкой приветливо поздоровалась:

— Добрый день, мадам, я могу вам помочь?

Антония покатилась со смеху: она пришла сюда именно затем, чтобы ей помогли.

— Даниэль Вайнштейн на месте?

— Ээ… Как вас представить?

— Заноза в заднице… Но можете не трудиться, я сама.

Антония заметила дверь в кабинет, как только вошла. Резко толкнула ее, оставив позади секретаршу и ее возражения:

— Пожалуйста, мадам, вернитесь! Вы не имеете права!

Возмущения запоздали: Антония уже находилась в логове хозяина. Вторжение застало Вайнштейна врасплох, затем он избрал отстраненность в духе «дзен».

— Комиссар… Ваш визит — большое удовольствие…

— Сначала выслушайте, что я скажу, удовольствие будете получать потом.

Секретарь, ворвавшаяся вслед за гостьей, извинялась за свое опоздание:

— Мсье, простите, я не успела, пока вставала, эта дама…

— Не страшно, Леони, — остановил ее Вайнштейн. — Комиссар Арсан — моя старая знакомая. Когда говорю «старая», я имею в виду наше долгое знакомство.

— Боюсь, оно скоро может прерваться, — подхватила Антония.

Загадочная реплика. Угроза, явно прозвучавшая в ней, встревожила вошь. Улыбка сошла с лица, покрытого загаром из солярия, Антония увидела, что Еврей побледнел.

— Спасибо, Леони, можете оставить нас, я займусь мадам.

Секретарь отступила за дверь. Короткая и веская интермедия. Антония воспользовалась паузой, чтобы рассмотреть Вайнштейна. Его внешний вид можно было описать одним прилагательным — сексуальный. Он излучал естественное обаяние зрелого возраста. Притягательную ауру создавали теплый тембр голоса, черные как смоль волосы, синие глаза и правильные черты. Даниэль был элегантно одет в итальянский костюм, рубашку с запонками и шелковый галстук — все от известных кутюрье. Однако Антония заметила, что он не очень уютно чувствовал себя в своих ботинках из крокодиловой кожи. По тому, как пальцы теребили канцелярскую скрепку, было видно, что он чуть не портил воздух от беспокойства. Несвойственно ему.

— Позвольте, я сяду?

— О, тысяча извинений, комиссар, задумался.

Антония опустилась в кресло, инструктируя себя: не обращаться на «ты», избегать прямых атак, довольствоваться его волнением. У вши было много знакомых, длинные руки и быстрая реакция — сразу хвататься за телефон. На другом конце провода через мгновение на защиту вставали его адвокаты. Если только в гости не заходил влиятельный депутат. Щедрый по природе, вошь вносил лепту политическим партиям без разбору, независимо от окраски.

— Что вы имели в виду под окончанием нашего знакомства? Собираетесь подать в отставку?

— Даже и не думала, мсье Вайнштейн.

— А… Жаль, я бы предложил вам дуплекс на старость. Само собой, по привлекательной цене.

— Подкуп должностного лица?

— Нет, квартира-выставочный образец. Всегда приберегаю для друзей.

Слово «дружба» никак не могло быть применено к их отношениям. Антония ненавидела красавчика и знала, что и тот на дух ее не переносил.

— Так чему же я обязан вашим присутствием, комиссар?

— Читали утреннюю газету? Там пишут о поезде на вокзале Макона, я туда заскакивала.

Статья Гутвана вызвала в ней раздражение: история про раввина достойна такого трепача. Но, поразмыслив, Антония сказала себе, что с помощью этих россказней Вайнштейна удастся вывести из равновесия.

— Ну да… А в чем дело?

— Я восполню в ней пробелы: двое исчезнувших — это Матье Бонелли и Ромен Гарсия. Убиты в своем купе.

— Великий Боже, какой ужас!

Прозвучало фальшиво, Вайнштейн был в курсе, серб ему все выложил.

— Согласна с вами, мсье Вайнштейн, трагический конец… Хуже всего, что за ними скоро последуют и другие.

Вошь не улавливает смысла предсказания, а когда вши что-то непонятно, в ход идут напыщенные речи:

— Зажгите мне фонарь, пожалуйста, я плохо различаю это будущее.

— У корсиканцев не было врагов, во всяком случае, таких могущественных, чтобы соваться в их дела. На сегодняшний момент я, понятно, не знаю, кто убил Бонелли. Однако после недолгого размышления правдоподобными мне представляются две версии.

— Какие, позвольте спросить?

— В такие периоды кризиса моя мысль обращается в сторону людей, чей бизнес испытывает трудности. И на ум приходят сфера питания и недвижимость.

— Мм… Во второй гипотезе, вероятно, речь пойдет об одном из моих собратьев?

— Да, о собрате иудейского вероисповедания. Раз вы читали газету, то знаете, что разыскивается раввин.

Вайнштейн поморщился: такой связи он не усматривал.

— Немногие в нашем бизнесе посещают синагогу, комиссар. Раввин — святой человек, не думаю, что он может совершить убийство. И мои единоверцы тоже, я ручаюсь за их честность. Да и зачем им убивать Бонелли?

— Чтобы расширить сферу своего бизнеса… Но хватит о ваших друзьях… Я слышала, что турки пытаются попробовать новенькое, — солгала Антония. — Клубы, казино — хорошая штука, но почему не взяться и за строительство? Реальное предположение, у них достаточно рабочей силы, готовой вкалывать. С торговлей продуктами дела идут неважно… А они-то как раз специализируются по жратве.

— Заманчивая возможность, согласен… Вы подразумеваете кого-то конкретно?

— Нет, прежде всего надо прошерстить уголовные дела.

Вайнштейн выглядел все более взвинченным. В этом туре «кошек-мышек» с приличным уровнем игроков он проигрывал с разгромным счетом. Нехватка козырей могла недешево обойтись. И, напряженный — невооруженным глазом была заметна его тревога — он открыл свои карты, чтобы получить чуть больше информации:

— По вашему мнению, комиссар, как отреагируют корсиканцы?

— Чтобы узнать это, надо бы с ними потолковать.

Ответ его оглоушил. Разговор ни о чем — Вайнштейн больше ничего не понимал. Разве прусак не уверял его, что у полицейских была встреча с корсиканцами?

— А вы с ними еще не виделись?

— Расследование ведет полиция Дижона, на каком основании я стала бы их опрашивать? БРБ не должна путаться под ногами… Хотя…

Божественное озарение! Ставки повышались, но сыграть надо — дело того стоило. Антония подошла к Вайнштейну, склонилась, как будто желая доверить секрет.

— Вот что сказал Жак: если А, нанесший удар, сможет убедить, что виновен Б, корсиканцы вылечат Б лекарством «вендетта». Но если корсиканцы не поведутся на развод, тогда сам А замаринует Б с острой подливкой. В обоих случаях Б был да весь вышел, а под шумок А заграбастает рынок — на паях с корсиканцами.

Ошеломленный, Вайнштейн дополнил условия задачи.

— Мм… Из этого следует вывод: Б должен заглянуть вперед и предупредить события.

— Или быть начеку. Если бы я знала, кто такой этот Б, посоветовала бы ему потолковать со мной, прежде чем свершится непоправимое… отчего на БРБ обрушится весь геморрой… Мне оно без надобности, у бригады и без того работы под завязку.

Разговор подошел к концу или почти подошел. Антония поднялась, ожидая самого последнего вопроса. Он не мог не прозвучать.

— Ладно, покидаю вас, мсье Вайнштейн, благодарю, что уделили время… Обращайтесь безо всяких, если кто-то вызывает у вас сомнения. Какие-нибудь новые сведения помогли бы моим коллегам из Дижона спасти жизни людей.

— Да, разумеется.

Вайнштейн пожал ей руку, озабоченный, находящийся мыслями где-то далеко отсюда.

— По поводу сомнений, комиссар — в вашей бригаде служит капитан Мишель Нанси?

— Нанси как город? Нет, абсолютно точно.

— Вы уверены?

— Слушайте, мсье Вайнштейн, я знаю всех своих людей… Почему вы спрашиваете?

— Просто так, кажется, при мне упоминали это имя. Если бы такой полицейский действительно существовал, я бы предложил держать связь через него. Фамилию Нанси запомнить легко.

— Да нет, это ошибка, вам придется продолжать помнить мою фамилию.

Антония ликовала: у неисправимого серба язык висельника.

Глава 12. Сороконожка

Толстые пальцы пробарабанили по клавиатуре, затем быстро переместили курсор. Клик! На экране монитора открылась страница форума.

Момо из Ниццы Всем привет. Я вас сейчас порву новостью: раввина ищут не только в Маконе. Его разыскивают также и в Ницце. Похоже, он убил моего соседа.

Ral.q 71 Момо, добрый день. Тогда это не тот раввин, наш никого не убивал. Дело в ментальности: у вас на юге обстановка погорячее.

Момо из Ниццы Но тут такая странная штука: он спалил виллу жертвы. Если я ничего не путаю, ваш поезд сгорел, так ведь?

Ral.q 71 Йес, но делать такие выводы, хмм…

Момо из Ниццы Надо бы знать, как этот чувак выглядел…

Качок Снова привет всем! Я могу сказать, я его видел: тот, что ехал в поезде, был бородатый, здоровый, как медведь, одет, как ворон. Да раввин, самый обыкновенный. Припоминаю одну деталь: у него при себе была спортивная сумка. Большая, темно-синяя. И еще у него прикольный шнобель, я уже писал.

Дикий кролик Йоу, отроки! Подтверждаю: тот, которого я засек на вокзале Макона, нес темно-синюю сумку.

Питер Пен Сионер Внимание, я встряну: вау и еще раз вау! Это мегавынос мозга! Знаете почему? Если это был и не тот же самый раввин, то его двойник, я столкнулся с ним в Бометт. Крепкий чувак, правда, нос я не разглядел. Я проезжал вчера вечером мимо виллы, где произошло преступление. Он прогуливался на углу улицы.

Качок С синей сумкой?

Питер Пен Сионер Да, с большой сумкой. В темноте мне показалась зеленой.

Ral.q 71 Ты рассказал об этом в полиции?

Питер Пен Сионер Зачем? Думаешь, им это надо?

Пора вступать в разговор. Толстые пальцы пробарабанили по клавиатуре…

Глаз рыси Здравствуй, Питер Пен Сионер! Представь, что твой раввин — убийца, может быть, твои показания помогут остановить его, пока он не пристукнул еще кого-то. На твоем месте я бы сразу пошел в полицию и все им рассказал. Это касается и Дикого кролика, и Качка.

Дикий кролик Я только печатаю слово «полиция» — и пальцы сводит судорогой.

Глаз рыси А тебя не сведет судорогой, если этот раввин прикончит ребенка? Подумай-ка о последствиях. Малый — больной, он не остановится.

На экране пауза, человек по ту сторону раскидывает мозгами. Затем быстро появляются слова, фразы…

Качок О’кей, Глаз рыси, ты прав, я схожу в комиссариат.

Глаз рыси Браво, парень, я выпью кока-колы за твое здоровье.

Дикий кролик Ладно, я тоже туда смотаюсь. Но это будет нехило: не один легавый заработает инфаркт, когда увидит, что я нарисовался в их обезьяннике.

Глаз рыси Удачи, не дрейфь! Ладно, мне надо идти, кастрюля с молоком на огне стоит. Чао, компания!

Внук судьи Жан-Клод подал богатую идею — присоединиться к общению в чатах, и Романеф не переставал его за это благодарить. От форума к форуму судье открывался вывихнутый мир, населенный людьми разочарованными, ни во что больше не верящими, плюющими на политику и чихающими на полицию. Немало течений наполняло эти мутные воды. Изучив их, судья отыскал ответ на загадку: отсюда Гутван и качал свою желчь. Стремясь уничтожить прохвоста, Романеф долгое время искал источник, откуда тот черпал информацию, а обнаружив, бросился с головой в его бурные воды. Журналист должен был заметить никнейм «Глаз рыси», не подозревая, кто за ним скрывается. В конце концов это неведение дорого ему обойдется. На бумагомараку Романеф точил не зуб — целую челюсть. Плата по счетам — всего лишь вопрос времени. С последней статейкой Гутван вплотную подошел к своей кастрации. После истории с раввином он обретет новый статус — евнуха.

Толстые пальцы судьи выключили компьютер. Затем одной рукой он расстегнул ворот рубашки, другой взял мобильный телефон. Все это одновременно и с немыслимой скоростью. Из разряда тучных людей, обливающихся потом при малейшем усилии, он, однако, поражал своих близких ловкостью рук. Наблюдая за проворством движений, некоторые сравнивали его с фокусником. Сам же себя Романеф видел большой сороконожкой. Ему нравилось это сравнение: листая двадцать уголовных дел одновременно, судья думал, что правосудие испытывает сумасшедшую нужду в сколопендрах-многоножках. Суды завалены по горло, судьи и прокуроры не имеют ни сил, ни средств — рассмотрение дел затягивается надолго. Чтобы исправить бездействие правительства, сороконожке приходилось жонглировать судебными решениями и срочными письмами.

Судья как раз перечитывал одно, содержание которого могло уместиться в восьми строчках электронного сообщения.

«Как и где об этом поговорить?» — задавал он себе вопрос.

Романеф окинул критическим взглядом свой кабинет. Он работал в современном офисе с тех пор, как переселился из старого Дворца правосудия сюда, на улицу Сервьен… но современность сочеталась со средневековым наименованием «Бастионы», которое больше бы оценили королевские судьи-бальи. Удобный и безопасный, кабинет, однако, совсем не подходил для разговора с глазу на глаз. Лучше бы встретиться где-нибудь на нейтральной территории.

Он набрал номер телефона…

— Комиссар Арсан? Добрый день, это Романеф… Спасибо, хорошо, надеюсь, вы тоже… Мне нужно с вами встретиться, Антония.

Последовала пауза. Антония понимала, что звонок конфиденциален: Романеф назвал ее по имени, хотя находился на службе.

— Нет, это не может ждать, комиссар… Давайте в нашем обычном месте в двадцать один час, если вам удобно… Да? Прекрасно, до вечера.

Глава 13. Клоп-хищнец

В Броне, пригороде Лиона^{4}, Антония остановила машину в деловом квартале и задумалась.

Почему Романеф хотел встретиться с ней вне стен своего кабинета? Чтобы поговорить без недомолвок? Такие приглашения случались редко и никогда — без особой причины.

Перебирая возможные предположения, Антония дошла до ужасного: а что, если Милош все рассказал? Если под давлением Каршоза выложил, что они с начальницей делали накануне? Нет, не может быть, иначе Романеф приглашал бы ее гораздо менее любезно. Он был другом вне работы, но на службе умел напомнить, что занимал пост судьи и не шутил с обязанностями. Вычеркиваем Милоша. Наводим курсор на «Посмотрим вечером, что к чему».

Тревога отлегла. Антония закурила трубку и уставилась на погрузочную площадку.

В глубине двора, обнесенного решеткой, вдоль выкрашенного в зеленый цвет ангара суетились люди. Одни подвозили коробки на ручных тележках, другие загружали их в рефрижераторы. Рабочие двигались, казалось, из последних сил: начальство обращалось с ними, как с рабами, отдавая приказы лаем. В Антонии их вид вызвал жалость. И она снова завела разговор с самой собой…

«Если Еврей — король сутенеров, то Турок — ас в своей категории. Да-да, Жак, у его лавочки солидное положение в торговле продуктами халяль. Обширный рынок, значительные прибыли и обеспечение золотом! Знаешь, с кем я сравниваю красавца? С клопом-хищнецом, его еще называют клоп-убийца. Объясняю: это насекомое живет в грязи, убивает все, что шевелится, и прячется под своими жертвами. Турок похож на него: орудует в мутной воде, предательски убивает, а потом выступает в одежке уважаемого большого босса. Ни одна контрабанда не проходит мимо него: наркотрафик, незаконная поставка оружия и самое ужасное — торговля людьми. Понимаешь, дорогой мой, вот последнего вида коммерции я не могу ему простить. Невозможно забыть грузовик, обнаруженный в Савойе. Произошло это четыре года тому назад. Полиция не задержала его перевозчиков только чудом: те спрятали грузовик в лесу высоко в горах. Бедняги заперлись изнутри. Они не должны были издавать ни звука. Стояла зима, голод и холод позаботились о том, чтобы заставить их молчать: из кузова извлекли тринадцать трупов. Турка подозревали в том, что он приказал оставить людей на произвол судьбы. Он выпутался шутя. Возможно, он и ждал прибытия товара, но грузовик ему не принадлежал. Турок был всего лишь клиентом, его самого подставили. По мнению турецкой полиции, поставщик-исполнитель доверил доставку дутой фирме. Фирме-невидимке! Учредительные документы — фальшивка, барахловый товарец — украден. Короче, от Турка отвязались. Больше всего меня выводит из себя, дорогой мой Жак, что он еще и разыграл карту страдальцев за дело исламской веры. Послушать его, так он стал целью полицейского заговора, к которому примкнули и ультраправые. Продажное обвинение! Сам понимаешь, газеты вовсю кинулись наживаться на этом дельце, Гутван во главе стаи: полицейские — садисты, полицейские — расисты, полицейские — фашисты! И мы вкалывали, как проклятые, чтобы замять скандал».

Табак прогорел. Антония, прервав разговор с воображаемым собеседником, выбила трубку и вышла из машины.

Еще не появившись на площадке, она знала, что ее приход поразит как громом.

И ее «обласкали» вниманием! Как только работяги заметили новое лицо, на площадке воцарилась убийственная тишина. Всего за тысячную долю секунды втолковали, что присутствие ее нежелательно — мягко говоря. Антония не оскорбилась таким отношением — да она просто была наверху блаженства. Она угадывала гнев этих мужиков, выглядящих потешно в своих белых тюбетейках, ее вытолкали бы взашей, не будь она полицейским. Но все знали, кто она, и побаивались полиции… особенно комиссара Арсан.

Тот или другой — без разницы. Антония окликнула первого, кто проходил мимо, усатого изможденного заморыша.

— Здравствуйте, любезный! Не могли бы вы подсказать, где найти господина Рефика Сака?

Любезный не был камикадзе. Пусть вопрос и был пустяковым — отвечать полицейскому означало навлечь на себя неприятности. К тому же дружки следили за реакцией бедняги, готовые отрезать ему язык, если тот откроет рот.

Рот открыть все же пришлось — изображая вежливость, подключая акцент:

— Я турецкий, разрешение пребывание Франция.

— Мне до лампочки! Я спрашиваю, где ваш хозяин.

— Лампочки? Не понимать, я турецкий, разрешение пребывание Франция.

Настаивать дальше — пропащий труд, Антония обратилась ко всей галерке:

— Хорошо! Итак, вы слышали, что я спросила, кто может ответить?

Из-за спины громко окликнули:

— Я здесь, комиссар! Что вам от меня надо?

Антония обернулась. Рефик насмешливо смотрел на нее сверху вниз с высоты своих метра девяноста двух. Тридцать лет, лысый, никакой растительности на лице, мускулистый — больше похож на атлета, чем на мафиозо-беспредельщика. К тому же и одет в костюм спортивного покроя, чуть небрежный и дорогой.

— Перекинуться словечком с глазу на глаз, мсье Сака, это не займет много времени.

— Что случилось, комиссар, нашли какие-нибудь мои пожитки на Монблане?

— Только поезд, а внутри два трупа. Вы к ним не имеете отношения, а вот их смерть может вас вскоре затронуть.

Клоп недоверчиво скривился.

— Пройдемте в офис, там будет удобнее поговорить.

— Лучше прогуляемся немного, я же сказала, что это займет три минуты, не больше.

Все более заинтригованный, клоп проревел своим людям на непонятном жаргоне: «Kicini sollamak, ya da ben tuktal bir olacak!», что Антония перевела как «Пошевеливайте задницами, иначе отоварю по полной!».

Перевод, похоже, оказался верным, потому что все поднажали.

Удостоверившись, что работники приведены в чувство, Рефик догнал Антонию. Перед ними возле аэроклуба высились сооружения выставочного парка. Вдалеке взлетали самолеты из аэропорта имени Сент-Экзюпери. Повсюду деловые кварталы боролись с промышленными зонами за каждый клочок земли. За тридцать лет городской пейзаж изменился до неузнаваемости. Некогда деревенская, восточная окраина Лиона превратилась в индустриальную.

— Итак, комиссар, что это за покойники?

Антония спрашивала себя, разговаривал ли уже прусак с Турком. Если да, то нынешняя беседа будет короткой. В противном случае придется лавировать.

— Читали статью Гутвана в утреннем выпуске?

Гутван! Целовать ему руки — вот что должен был делать клоп! В деле с грузовиком журналист защищал его как самый преданный сторонник.

— Зачем мне лгать? Конечно, читал.

— Вот о чем в статье ни слова: трупы, о которых я говорила, извлечены из того поезда. Это Матье Бонелли и Ромен Гарсия.

— О! Это просто ужасно.

Не очень убедительный тон: судя по всему, клоп был в курсе.

— Бонелли сожгли живьем. Гарсию застрелили.

— Печальный финал… Делаю вывод, что вы расследуете их убийство.

— Вовсе нет, БРБ здесь вне игры.

— Как так? Расследование находится не в вашей компетенции?

— Нет, ни один из моих людей не принимает в нем участия. Дело ведет криминальная полиция Бургундии.

Казалось, ответ озаботил Рефика. Он скорчил гримасу, которую Антония сочла признанием: такое трепло, как прусак, докладывая о гибели корсиканцев, сдало свой источник — капитана Мишеля Нанси. Чудненько! Продолжение пройдет как по маслу.

— Я прочитал, что разыскивают раввина.

— В статье Гутвана? Забудьте эту писанину. Тот тип, если вообще существует, может быть только свидетелем. По правде говоря, мсье Сака, вы представляете, что истово верующий может жестоко убить двух человек?

— Не очень.

— По-моему, речь идет о личной мести. На острове Красоты это называется преступлением чести.

— Вы думаете?

— А как иначе? Среди братьев-островитян у Бонелли имелись не только друзья. Могу поспорить, что убийца вращается в его кругу… И люди Бонелли знают это лучше некуда. Надеюсь, что полиция найдет убийцу раньше — для его же блага.

Антония подходила к машине. Шедший рядом Рефик выглядел удрученным.

— Я приехала не за тем, чтобы просто все это рассказать, мсье Сака.

— Не сомневаюсь, комиссар.

— Видите ли, за время службы я уже сталкивалась с подобного рода делами. Всегда есть ловкач, желающий поживиться. Проблема в том, что его алчность вызывает опустошительную бойню в кругу друзей и соратников.

— Другими словами, я должен уяснить…

— Что история повторится снова. Неизбежно. И вот хороший совет: держитесь подальше от россказней, особенно переносимых близким человеком: он греет руки на этой истории. Когда можно зашибить монету, первыми в спину стреляют друзья.

Голос Турка будто выцвел от волнения, губы еле двигались:

— Почему именно близкий, а не любой другой человек?

— Потому что ему доверяешь! Даже если за будоражащие слухи щедро платит большой хитрован.

— Но зачем?

— Чтобы пообщипать рынок. Метода классическая: хитрован провоцирует кризис, чтобы науськать одних на других. И как только конкуренты останутся с голым задом, ему всего-то и останется, что наклониться и подобрать ставку. Кроваво, вероломно и действенно.

— Хм, понимаю… Все, кроме мотивов, толкнувших вас посоветовать мне держаться настороже.

Антония открыла дверь машины, уселась, оттягивая ответ, затем, повернув ключ, взглянула на Турка с намеком.

— Предупрежден — значит вооружен. Вы честный торговец, мсье Сака, мы доставили вам неприятности и были неправы. Не хочу, чтобы повторилось дело с грузовиком. Мы потеряли бы уйму времени, вмешались бы газеты, а префект был бы в ярости… В дикой ярости… И это я еще не говорю про министра…

— Не нужно… Я уже лучше понимаю цель ваших действий…

— К тому же у моей бригады работы — непочатый край. Я бы огорчилась, если бы дело передали нам, в Бургундии оно на своем месте… При данных обстоятельствах, само собой разумеется, что я с вами не встречалась.

— Я узнал то, что нужно, и уже не помню, что мы вообще беседовали.

Они попрощались. Антония тронулась с места.

В зеркале заднего вида перед ней предстал Рефик, набирающий номер на мобильном телефоне.

Глава 14. Оса

Как предусмотрительная потаскуха, Антон поставил на обеих лошадей. В своем уме он не сомневался, выигрыш будет за ним.

Слоняясь с дружками в квартале Тассен, как всегда по вечерам, он взвешивал шансы каждого. Финиш гонки будет праздноваться на кладбище. Вот только кто возглавит скачку?

Похоже, Вайнштейн не очень удивился, узнав о смерти Бонелли. Что отбрасывало его в далекие аутсайдеры. Плюс к тому он поостерегся говорить о раввине, замеченном в Маконе. А ведь читал статью Гутвана. И хотя Антон напирал на историю с раввином, Еврей предпочел не задавать вопросов. Подозрительное поведение. Судя по явному смущению, Вайнштейн вовсю устремился за главным призом — деревянным ящиком.

В этой гонке Рефик наступал ему на пятки. Недавно Антон сам слышал, как тот крыл Бонелли почем зря. Из-за нехватки рабочих рук корсиканец нанимал турок в свои жалкие забегаловки. Они мыли посуду — тот платил наличкой мимо кассы. Но повыше официальной зарплаты. Это вызывало брожение в турецких рядах. Рефику пришлось привести ребят к порядку. Один упал случайно, другому палец сломали, третьего отметелили — чтоб напомнить, кто здесь хозяин. Как и Вайнштейн, Рефик глазом не моргнул, когда узнал о смерти Бонелли. Как будто был в курсе. Хотя, может, это так показалось — жара ли, холод, Турок сохраняет хладнокровие.

Антон поостерегся говорить о том, за что убрали корсиканца — он не дурак. Слишком опасно. Проболтался, что знаешь мотив — считай, подписал себе приговор. Он лишь намекнул на угрозу со стороны корсиканцев со знающим видом — информация-де у него от полицейского из БРБ, тупого как пробка.

И Вайнштейн, и Рефик отметили в голове его фамилию.

Мишель Нанси!

Ну и наивняк этот капитан! Что он себе думает? Что ему поднесут инфу на блюдечке? Нет, Антону такая посуда и самому нужна. Каждый гребет под себя: раз выживший в этом деле продвинет его, какая разница, кто поедет в морг? В разборках для того, чтобы поставить на место корсиканцев, лучше вооружен Рефик. Справится с ними на раз. Жаль, спиртное в его конторе под запретом.

Антон зажег сигарету — хоть так утешиться, что теперь придется работать на Турка.

И остался стоять, будто мигом протух.

В конечном итоге самый большой идиот — он сам.

«Что за сраная прыть, — бесился Йозевич. — На кой было пороть горячку?»

Теперь-то он понимал, что надо было действовать осмотрительнее. Лажанулся по-крупному, сообразив это только теперь: кого бы ни убрали — Еврея или Турка — он на этом ничего не выиграет. Тот, кто останется в живых, не даст ему гроша ломаного! Даже если выживет виновный, с чего он расщедрится, раз официально за ним ничего не числится? Но дело может пойти и еще хуже: если Рефик, вместо того, чтобы ждать нападения корсиканцев, ударит по ним первым, Вайнштейн заподозрит, что это Антон предупредил Турка о наезде. И наоборот… Катастрофа! И тем большая, если один из них действительно пришил Бонелли, а теперь готовился избавиться от следующего конкурента. А если в этой последней схватке уберут убийцу Бонелли, оставшийся в живых накажет его, Антона, за двойную игру.

Ужасная ошибка — и почему он не последовал совету того полицейского! Антон злился на себя за то, что поставил на обеих лошадей, надо было делать то, что от него просили — наблюдать, прикидывать, откуда ветер дует, говорить только то, в чем уверен.

Раздавленный тревогой, серб свернул на одну из тех узких улочек, которые были дороги сердцу Эжена Сю. Траур в голове, ноги не слушаются — тяжело ступая, он направился вверх по дороге. Издалека навстречу ему грациозной походкой спускалась молодая женщина. Она шагала, напевая — высокий рост, точеная фигура, внешность топ-модели, в ушах наушники. Антон обратил внимание на серебряный трилистник на ее косухе Perfecto. Но, конечно, еще большее внимание он уделил груди телки и кожаным ботфортам. Бомба! От такой наружности позабудешь и про стрессы.

Девушка поравнялась с ним, распахнула полуприкрытые глаза, остановилась, похлопала ресницами:

— Простите, мсье, вижу, вы курите, огонька не найдется?

Не дожидаясь, пока он скажет «Да», достала сигарету.

Очарованный, обалдевший, Антон протянул зажигалку, неловкий, будто школьник. Вспышка пламени. Вопрос.

— Что такая красотка делает в этом квартале?

Ответ был болезненным. Антон почувствовал, как лезвие вошло между ребер. Он и не заметил, как телка нанесла удар. Быстрая, как оса.

— Убирает тебя, — шепнула она.

— Кто вас…

Она ужалила его, дошла до самого сердца.

— Это тебе от одного друга, болтун, ты очень его разочаровал.

Антон рухнул на древние камни тротуара. Жить оставалось всего несколько секунд. Их хватило, чтобы увидеть, как подъезжает машина, притормаживает и останавливается возле осы. Невесомая, та впорхнула внутрь.

Затем пелена заволокла глаза и жизнь.

Там, наверху, на белом облаке, улыбаясь, его ждала одна маленькая девочка…

Глава 15. Термит

Отель высился на берегу Роны внушительным кубом. Белизной его фасада город бросал вызов темноте ночи. Огни Лиона освещали горизонт над крышами домов.

Антония приехала ровно в назначенное время, вошла в холл, где звучала речь на двадцати языках. Звезды заведения привлекали сюда туристов, художников и бизнесменов со всех пяти континентов. Именно из-за высокого класса Романеф и назначал в отеле «щекотливые» встречи. Не из снобизма — просто он мог быть уверен, что не столкнется здесь с кем-нибудь из полиции. Полицейские посещали менее разорительные забегаловки. В комфортной обстановке роскошной гостиницы судья чувствовал себя свободным от полицейских взглядов и, благодаря укромным нишам рядом с баром, от полицейских чутких ушей — прикрытием служили шум и разговоры.

В одном из таких уголков Антония его и нашла. Романеф поднялся для приветствия. Когда они находились не во Дворце правосудия, то забывали формальности и по-дружески целовались. И на сей раз не изменили своему непринужденному обычаю.

— Добрый вечер, Роже, как дела?

— Хорошо, Антония, а у вас?

— Возрастные болячки… Что нового у Мадлен?

— Нога срастается, мануальщик считает, что она скоро снова сможет ходить.

— Это хорошо, думаю, болезнь ее порядком достала.

— Кому вы говорите! Вы же ее знаете, я такое от нее выслушиваю!

Антония улыбнулась, представляя себе это нетерпение. Мадлен была ее самой старой подругой. Они вместе сдавали экзамены в лицее, записались на один юридический факультет, на пару зубрили, получали дипломы, затем вышли замуж и были друг у друга свидетельницами на свадьбе. Но, в отличие от Антонии, Мадлен отказалась от своей карьеры ради карьеры мужа.

— Как только Мадлен встанет на ноги, отпразднуем это у меня дома.

— Если приготовите нам ваши артишоки в костном мозге — с большим удовольствием. Пока мы не начали — что выпьете, Антония? Я склоняюсь к «Королевскому Киру»[21].

— Что ж, склонимся вместе.

Романеф сделал знак бармену принести два бокала, затем завел речь о пустяках. Осмотрительная тактика до начала переговоров. И лишь когда бармен подал заказ и отошел, он перешел к сути дела:

— Я получил мейл от коллеги из Ниццы. Вот, принес вам, прочтите, тревожное сообщение. Это произошло в понедельник вечером в Бометт.

Он вынул из кармана письмо. Текст был коротким, Антония быстро вернула бумагу, взволнованная содержимым.

— Раввин плюс убийство? Может быть, всего лишь простое совпадение.

— Не думаю, Антония.

— Почему этот судья проинформировал вас, а не нас?

— Мы с ним одного года выпуска. Так случилось, что вчера утром мой дорогой коллега и однокашник был проездом в Лионе. И я пригласил его на обед — вспомнить добрые старые времена. Мы болтали о том о сем, и между грушей и сыром я рассказал ему о раввине[22]. Не буду скрывать, что поделился с ним своими опасениями. Дело, в котором фигурирует верующий, всегда чревато.

Антония сморщила нос, в объяснении судьи недоставало ключевого элемента.

— Откуда вы узнали, что на вокзале Макона видели раввина? Гутван написал об этом в своей статье только сегодня.

— Интернет, Антония… Я общаюсь в чате на одном форуме, где нахожу свежайшие новости. Совсем как Гутван. Где, вы думаете, он добыл информацию?

— Уверены?

— Абсолютно: как-то я расставил ему ловушку, он попался на удочку. О, я сообщил ему самую малость. Тем не менее, моя попытка показала, что я могу его обмануть. И сделаю это обязательно… Не прощу ему участия в деле с грузовиком.

— Если бы он противодействовал нам только тогда… Этот тип — настоящий термит, подтачивающий основу общества. Кончится тем, что его ненасытность разрушит все здание. Я спрашиваю себя, осознает ли это наш безумец.

— Ему наплевать, Антония. Гутван создал себе репутацию всевидящего борца и держится за нее любой ценой. Для поддержания ее он готов даже защищать преступника. Не забудьте, что наш идеалист был прежде адвокатом.

Тихий ангел пролетел. На его крыльях значилось имя Рефика, написанное красным мелом. В деле с грузовиком Гутван заклеймил доказательства: на редкость неубедительное досье. По его мнению, упорство полицейских объяснялось их озлобленностью. Расследование дела Турка попахивало остракизмом, его голову требовали, потому что он мусульманин. Был ли журналист искренен, публикуя свои обвинения? Выдавливая упреки капля за каплей? Романеф и Антония, главные мишени его статей, никогда в это не верили. Пусть Гутван боролся за презумпцию невиновности, полицейским и судьям он в ней отказывал — вот как они видели ситуацию. И думали оба так, потому что многие — в основном предвзято — сомневались в неподкупности представителей закона… а те молча от этого страдали, будучи обязаны по долгу службы проявлять сдержанность.

— Что бы там ни было, Роже, теперь он знает, что Бонелли мертв. Приготовимся, так сказать, прочитать вдохновенную статью о его мученической смерти.

Романеф проговорил вполголоса, с иезуитской ноткой:

— Интернет ему в помощь, он также в курсе, что раввина видели в Ницце.

— И что дальше?

— Тсс… Прежде, чем я продолжу, скажите, как вы относитесь к казни Бонелли.

Судье Антония доверяла, никогда ему не лгала. Тот платил ей взаимностью, чего бы это ни стоило. Понимая коллегу, уважая их многолетнюю дружбу, она выбрала путь искренности.

— Преступление похоже на личную месть. Хоть я и выдвинула противоположную версию, маловероятно, что его заказал член мафии. Возможно даже, горящую спичку бросил корсиканец.

— Я считаю так же. Уверен, у Гутвана противоположное мнение. Готов поспорить, этот раввин занимает все его мысли… Было бы глупо разочаровывать термита.

Неожиданная концовка. За ней последовал вопрос — один-единственный, но конкретный:

— О чем вы думаете, Роже?

— Как бы укрепить его в этой мысли… Вы знаете, кем был Брибаль?

— Тот тип из Ниццы? Мне знакомо это имя… Голова дырявая, не могу вспомнить, где слышала.

— Брибаль свирепствовал в уголовном суде в Бург-ан-Бресс. Статуя командора — вот такое у меня осталось о нем впечатление.

— Теперь припоминаю. Не имела счастья его знать. Или несчастья.

— Несущественно. Оцените такую формулу: Бонелли плюс Брибаль плюс преступный мир равно раввину, разыскиваемому полицией… Смесь криминальной войны и религии — небывалый сюжет. Руку отдам на отсечение — термит будет в восторге.

Антония ошеломленно дерзнула предположить:

— Вы намереваетесь впаять эту информацию?

— Именно — чтобы развести Гутвана. Направим его по этому следу, он не выкарабкается… Если, конечно, вы со мной.

Неожиданное предложение, Антония едва не бросилась судье на шею.

— Если вы беретесь за дело, Роже, я с вами без раздумий! Но вопрос, как к нему подступиться.

Романеф потянулся, толстые пальцы затрепыхали, изображая полет колибри.

— Фррр… Представим, что произойдет утечка информации… Фррр… Что прозвучат некоторые имена, в том числе Вайнштейна.

— Вот это да! Если бы Гутван упомянул его имя в этом бардаке, Вайнштейн был бы в ярости.

— Упомянуть — пустяки. Ненависть журналиста к верующим огорчила бы Еврея гораздо больше… Вайнштейн мерзавец, но вместе с тем ревностно соблюдает религиозные обряды. Руки прочь от его церкви. Не думаю, что ему придется по вкусу, когда термит устроит живодерню для раввина.

— Само собой, но надо еще приманить насекомое, и с умом.

— Сеть, Антония, Сеть… Тут моя сфера, я этим и займусь.

— Тогда я беру на себя поле боя… Я уже знаю, как его заминировать.

И, предвкушая удовольствие заранее, они чокнулись за успех плана. Который не мог осуществиться сейчас же — это они осознавали. Романеф поставил стакан — озабоченное лицо, сощуренные глаза:

— Без официального расследования с нашей стороны, боюсь, Гутван не поверит.

— А сейчас раввином мы не занимаемся.

— Идеально было бы, если бы всплыли новые данные, тогда мне поручат уголовное дело, пусть даже только частично. Но вам же известны процедуры: БРБ зависит от парижского судьи.

При данных обстоятельствах Антония могла лишь сокрушаться о существующем порядке. Она только собралась разделить сожаления судьи, как завибрировал ее мобильный.

— Арсан слушает… Да… И где это? Хорошо, поставьте в известность Каршоза и держите меня в курсе.

Она выключила телефон, сияя ярче, чем победитель лотереи:

— Думаю, господин судья, в воздухе запахло обращением о принятии дела к производству. С ним вы скоро познакомитесь близко: патруль обнаружил в Тассене тело Антона Йозевича. Его только что зарезали.