Сожги в мою честь

Глава 29. Клопы-пожарники

Милош уже и сам не знал, что происходит вокруг.

В переносном смысле, конечно — ибо в действительности он прочно стоял на земле. В это туманное утро четверга ноги его топтали округу Божоле.

Вместе с ним толклись и другие.

Ноги полицейских, экспертов, свидетелей. Маленькие, средние, большие — всех размеров.

Сырая от росы дорога, ботинки утопают в месиве грязи — Паскаль опрашивал пузана, жирного, как свиные туши, которыми тот торгует. Одиль помогала вести записи.

— Вы уверены, мсье Дюкоте, готовы подписать показания?

— Да, господин майор, я видел его, как вас сейчас. Это случилось вчера в девять вечера, я только что доставил колбаски в замок. Уже притормаживал, чтобы свернуть на краю леса, как — здрасьте-мордасти — этот раввин выскочил из кустов.

Выражение позабавило Одиль.

— Здрасьте-мордасти?

— Ну.

— Его появление вас удивило, вероятно?

— Сперва. Но потом я сказал себе, что он такой же человек, как и мы.

— Что это значит?

— Что и ему может приспичить.

— Хм, логичный вывод… А потом?

— Махнули друг другу, я поехал, а куда он пошел, не посмотрел.

Вот и конец допросу. Одиль разочарованно вздохнула. Заметь толстяк машину преступника, расследование продвинулось бы! Сколь прекрасно бы здесь ни было, райский этот уголок — настоящая глухомань. Как ни крути, подозреваемый же приехал не на велосипеде.

Что толку в дальнейших вопросах? Паскаль велел закругляться.

— Бери свидетеля, покажи фоторобот раввина. Хотелось бы подтверждения, что похож.

— Я должен ехать с вами в Лион? — встревожился мясник.

— Нет, — успокоила его Одиль, — пройдем к моей машине. У нас есть оборудование, глянете на физиономию на компьютере.

— Вот хорошо! А то ведь свинина ждать не будет, мне еще товар развозить.

Согласившись со всей серьезностью, Одиль подхватила Дюкоте под руку. А Паскаль, замолчав, остался наедине со своми вопросами и ответами.

Внутренний спор продолжался недолго, прерванный Милошем — чинно, в духе прошлого века:

— Разрешите обратиться, господин майор, прибыл в ваше распоряжение.

— Гляди-ка, ты здесь? А я думал, сопровождаешь Арсан.

— Не сегодня, патрон отправилась на похороны Бонелли.

— Верно, забыл про церемонию. Жаль, что комиссар не взяла тебя, познакомился бы с прекрасной Иоландой.

— С кем?

— Вдовой Корсиканца. Красотка, прямо с обложки. Теперь таких нет.

Милош промолчал, что уже встречался с ней.

— Ну, не вышло сейчас — взгляну в другой раз, — промямлил он, чувствуя себя неуютно.

Неловкая пауза. Машек обещал Антонии поддержку и не собирался нарушать слово. Хотя и досадовал, что комиссар утаила свое состояние. Все же недомолвки и ложь были ему не по нутру. Со вчерашнего дня он не знал, что сказать Паскалю, и стыдился этого. Предавать коллегу на каждом шагу — тягостней некуда.

Тупик. Стена. Пустота.

Соображая, как начать толковый разговор, Милош смотрел на коллег из криминалистической службы. Те спокойно и кропотливо изучали «ситроен». От автомобиля остался только почерневший остов. Обгорели и ветви вокруг скелета машины. Хорошо, что на дворе стояла осень — в солнечную погоду случился бы лесной пожар. Машек резко повернулся. Окинул взглядом открывающуюся картину. Ни пожарных, ни «скорой помощи», тело жертвы, должно быть, уже доставили в экспертную лабораторию… Жертва… Вот именно — идеальная тема разговора.

— Бернье-Тенон… Убийца замахнулся на сливки общества.

— Да, мой телефон раскалился спозаранку. Председатель коллегии адвокатов требует — служба такая, генеральный инспектор рвет и мечет — по убеждению, а префект грозит посадить меня на кол, если не возьму убийцу быстро — выражения другие, само собой, это же префект… А главное — в глазах Арсан я выгляжу полным идиотом. Она была права насчет раввина, душегуб-то он.

Плохой день. И неприятности только начинались — Милош собирался поднести горькую пилюлю.

— Читали утреннюю прессу?

— Шутишь? Я здесь с рассвета ошиваюсь. — Ответил Паскаль быстро, но почувствовал, что проблемы на подходе. — А что? Ехидные замечания?

— Еще какие: Гутван нагадил, вот его пакости.

И вынул из кармана куртки газету. Обведенная красным статья — Камиль пробежал ее глазами до точки, чертыхаясь.

Паскаль вернул газету.

— Гутван не церемонится, ему бы поостеречься.

— Чего, судебного преследования?

— Плевал он на иски! Я его знаю двенадцать лет, он никогда не поднимает шума без доказательств. Да и место свое не боится потерять: его листок — орган партийной печати. Чем больше доставляет неприятностей богатеям, тем кайфовее владельцам… Нет, опасаться надо отморозков, взятых на прицел.

— Вайнштейна поддел особенно.

— Почти на грани фола, такова его манера — аккуратно останавливается у самой черты закона.

— А ядовитые выпады в статье понятны: Вайнштейн — еврей, а ищут раввина.

— Тут все сложнее, малыш. Уверен, Гутван нарыл не известные нам сведения. Горячие, проверенные — верняк. Я б белье с себя отдал, чтобы узнать, кто их ему поставляет.

Это что, Паскаль бы даже кота своего обменял на сведения о стукаче. Конечно, Гутван за ним проследил. Содержание статьи ясно об этом говорило — нехитрая работа по наблюдению. Но вот потом дела пошли похуже.

«С чего он взялся за Еврея? Ситуация обернулась так, что этот олух поимел меня, надо признаться. Я думал, что втер ему очки, а обставил-то он. Смех сказать — «товарищ» критикует полицию. Да он мать бы продал за горячую сенсацию! Хуже всего, что у Гутвана добротные источники, он их оберегает, и положение журналиста ему это позволяет. Креста на нем нет, ничего не упустит… Так, что же он знает о Вайнштейне? И кто его осведомляет? Что за информация находится в его руках?… Начинаю разделять мнение Арсан: этот тип опасен, сеет повсюду заваруху».

— А суд? С кем он мог говорить в суде? — оборвал Милош размышления Паскаля.

— Хм… Да мало ли кто подтвердил, что разыскивается раввин. Хоть бы и жандармы.

— Верно, это не секрет.

Каршоз было подумал, что выпутался из неуютных расспросов. Но расслабился он преждевременно — один пассаж статьи беспокоил лейтенанта.

— Вот странный момент в этой писанине: «Расследование склоняется к закрытому и сданному в архив уголовному делу». Речь-то о клубе, кто-то же его просветил. Что скажете, господин майор?

Неудобный вопрос, Паскаль готов был и за соломинку ухватиться.

— Фантазии журналиста, хлебом не корми, выбрось из головы.

— Фантазии?

— Ну да… Какой-нибудь болтун ляпнул, что мы обратили внимание на дело «421». Канонье, например, мог бы позволить себе фортель напоследок.

— Он или кто другой… Вполне вероятно…

Их внимание отвлекли неожиданный треск, вторгшийся в разговор шум, воркотня двигателя. Уехал Дюкоте, Одиль вернулась к своим обязанностям, возобновилось прочесывание. Вновь руководя осмотром, Паскаль оглядел дорогу, ведущую к конюшням.

— Поручу тебе задание, малыш. Башмаки у тебя надежные?

— Говнодавы, модель «Деревенская грязища», а в чем дело?

— Пойдешь бродить по пересеченной местности. Следи за моими выводами: у раввина было мало времени на то, чтобы нанести удар, следовательно, заграждение он соорудил в последний момент… Продолжить или дальше понял и сам?

— Понял, командир. Сначала было слишком рано, вдруг бы кто-то прошел мимо, потом — слишком поздно, западня бы не сработала.

— Браво, малый, уразумел… Чтобы казнить Бернье-Тенона, раввин подстерегал его отъезд — без вариантов. А глянь-ка перед собой: с места преступления убийца не мог проследить, как жертва трогается в путь.

Милош приставил ладонь козырьком: солнце слепило глаза.

— Так точно, мешает поворот. Да еще и деревья загораживают обзор, видно только часть стены замка.

— Вот ты и знаешь, что должен сделать — обыщи-ка участок по периметру. Если повезет, найдешь следы нашего психопата. Давай, за дело, жду хороших новостей.

Впервые Паскаль отправлял Милоша работать. Пусть поручение и не представляло опасности, все же к исполнению тот приступил с гордостью. И уже заранее предвкушал успех. Вот почему Милош не стал носиться, высунув язык, а пошевелил извилинами.

«Навскидку расстояние здесь примерно семьсот метров. От замка до места преступления по прямой — ровная дорога под уклон, начинающаяся у конюшен.

Просматривающаяся насквозь. Затем следует поворот, за ним плоский участок — тот, где сейчас стою. Что бы я сделал на месте раввина, чтобы не быть замеченным? Путь он проделал пешком…»

Логика подсказала вероятный ответ.

«Так, сначала я бы пробрался подлеском — не открыто же идти. Потом бегом наверстал отставание, ведь никто бы не увидел, что происходит на последнем отрезке. Суммирую: незачем распыляться. Так как я иду путем убийцы в обратном направлении, прочешу дорогу до поворота, после обшарю кустарник вдоль уклона».

Что тщательно и исполнил, не отрывая глаз от дорожного покрытия. Никаких сведений битум не сообщил.

Милош добрался до поворота.

С тем же результатом.

Выйдя на дорогу, ведущую к конюшням, он углубился в заросли. Начал с левой стороны. Осмотр затянулся. Тоже пустая трата времени. Ничуть не пав духом, Милош вернулся в исходную точку, перепрыгнул на правую обочину и попросил святого Антония ниспослать здесь больше везения. Землю устилала сухая листва. Над колючим кустарником вверх тянули голые ветки скелеты дубов. Лейтенант их обогнул. И обнажившиеся грабы тоже. А потом очутился перед одиноко растущей липой, отжившей свой век. Липа посреди леса?! Милош улыбнулся — природа поступает, как ей вздумается. Он подошел к дереву, увидел, как по коре бежит цепочка насекомых, будто за ними гонится птица, и хмыкнул:

— Клопы-пожарники! Как в третьем классе.

Однажды на уроке природоведения мадам Ломбарди повела учеников понаблюдать за липой. Милош и сейчас еще помнил ее объяснения: «Это полезные насекомые. Их прозвали пожарниками из-за красно-черных кутикул, похожих на старинную униформу». Слово «кутикулы» вызвало всеобщий гомерический смех. За которым последовало врученное родителям для подписи предложение, переписанное десять раз: «Я не должен глупо смеяться, когда учительница дает мне знания».

Милош проследил за пожарниками, внимательно разглядел липу и обнаружил почти невидимые глазу волокна, зацепившиеся за ветки. Длинные черные — возможно, вырванные — волосы, находящиеся на уровне человеческого роста. Вне себя от радости, лейтенант возблагодарил небо за посланных навстречу пожарников. Благодаря лесным клопам не придется возвращаться несолоно хлебавши. Осторожно Милош намотал волоски на веточку, завернул их в газету Гутвана и, торопясь, вернулся к Паскалю, уверенный, что последует одобрение.

Принял шеф его не так, как ожидалось. Майор с сомнением осмотрел находку.

— Слишком длинные, слишком толстые — это волосы из лошадиной гривы. В этих краях многие ездят верхом. Ладно, раз уж нашел их здесь, передай в лабораторию. Расскажешь, что из них выудят, если хоть что-то можно выудить.

Обескураженный словами шефа, но полагающийся на святого Антония, Милош направился к эксперту криминалистической лаборатории.

Глава 30. Тля

Никто не пропустил церемонию.

Явились все, одетые в черное, с розой в руке.

Корсиканцы с юга, с севера, с континента, из Марселя, Гренобля, прочих мест.

К ним добавились и представители других народов — с физиономиями участников боев без правил.

Антония насчитала две сотни пришедших показать скорбными лицами Тино, что разделяют его горе. И разделят будущие дела, коли новый глава клана поручит что подоходнее.

Серое утро. Кладбище Луайас представляло собой унылое зрелище. В погожий день оно похоже на висячий итальянский сад, весь в цветах. Холмы напротив напоминают Тоскану.

Идя в траурном кортеже, комиссар едва удерживала смех: в голову пришла идиотская мысль. Кладбище разделено на две части. Верхняя, со стороны улицы Кардинал-Герлье, начинается от памятника полицейским, погибшим при исполнении служебного долга. Было бы неуместно похоронить там Бонелли, подумала Арсан. И в то же время потешно: понаблюдать за членами мафии, шагающими перед монументом представителям закона — согбенная спина, приниженные, смертельно уязвленные — такое зрелище она бы оценила.

Но Корсиканца предавали земле в нижней части.

Справа, у входа, за посетителями наблюдал бюст Эдуара Эррио[32]. Захоронение по центру, округлая могила, заметная со всех уголков кладбища. При жизни великий человек служил жителям Лиона. И после кончины, казалось, продолжал охранять их покой.

Главная аллея, обсаженная пирамидальными кустами. Почетный строй красиво подстриженных деревцов, ведущий к внушительней колонне. Памятник погибшим пожарным — будто маяк над вечным морем.

Последнее пристанище Бонелли находилось неподалеку.

К этому соседству Антония относилась спокойнее. На праздничных мероприятиях пожарных Бонелли бывал щедр. Подписывая чеки с несколькими нулями, заручался признательностью спасательных служб. Не без задней мысли: конкуренты спали и видели, как бы испепелить заведения Корсиканца.

Длинный похоронный кортеж подтягивался к могиле. Пока ни одной плиты на ней — Бонелли ляжет здесь первым. За ним последуют другие члены семейства. Иоланда, само собой, только много позже мужа. С сыном, вероятно, произойдет иначе — к гадалке не ходи. Гораздо более явно, чем скорбь, лицо Тино искажала ярость. Наследник мог ничего не говорить — его мысли о возмездии услышал бы и глухой. Но жажда мести — неважный советчик. Когда действуют, не подумав, ошибка не заставит себя ждать.

«Жак говорит: наследник дошел до кондиции. После упокоения разразится буря. И очень скоро. Тино бросит полки на убийцу отца. Вот только решит вопрос о виновнике: Рефик или Вайнштейн? Кого из двух оскопить? Проявим чуть милосердия, поможем сделать выбор».

Погребение не считается таинством: смерть — сволочная штука. Церемония может обойтись и без священника. К тому же в эпоху, когда время столь ценно, слуги божии с места не двинутся по такому ничтожному поводу. Вместо пастыря прощальные слова произнесут и дамы-прихожанки. Если только дорогой усопший не заслуживает молитв святого отца.

Бонелли входил в число избранных. Кюре сопровождал похоронную процессию — нечасто теперь такое увидишь. И — знак особого уважения — службу помогали вести два мальчика из хора. Белые стихари, епитрахиль и кадило. Действо с большой пышностью. Тино определенно не посчитался с расходами. У церкви будет новая черепица на кровле.

Как и ожидалось всеми, священник затянул панегирики усопшему. Примерный муж, хороший отец, достойный гражданин — все эти качества были присущи Бонелли. Послушать оратора, так Господь призвал к себе примерного агнца…

«Волка! Да и волки убивают только, чтобы утолить голод. Бросьте, святой отец, не знаю, сколько вы заработали за вашу чушь, но небесное начальство за нее по головке не погладит, уверена».

Но Антония подальше упрятала возмущение, как бы пылко оно ни кипело. Даже состроила такое же выражение лица, как у тех, кто полностью разделял мнение кюре.

Настало время дипломатии, тонких недосказанностей, молчания с лже-признанием в придачу, плетения сетей-ловушек для противника.

Чтобы поставить его на колени, комиссар шла вместе с траурной процессией.

А враг двигался во главе кортежа.

Могила окроплена святой водой, теперь каждый подходил обнять Иоланду и сына. Так присутствующие выказывали преданность, дружбу и участие. Чувства, приправленные многократно повторенными сожалениями: «Какая потеря для диаспоры, Матье был лучшим, гением, выдающимся человеком…».

Слушая хвалебные речи, Антония в глубине души метала громы и молнии.

«Кучка притворщиков, настоящая стая тли, я же знаю, что вы радуетесь его кончине! И надеетесь лишь, что сынок окажется слабаком — и удастся поглотить его империю. Если бы могли, разорвали наследника, не сходя с места. Нет Тино — и не надо платить дань, давать отчет. И личинки тли сожрали бы игорный бизнес, ночные заведения, рестораны и трафик контрабанды».

Соболезнованиям не было конца. Как умудренный тактик, комиссар подошла к родным последней. Когда настал ее черед, произошло то, чего Антония и ожидала: Иоланда «сломалась», губы ее задрожали, слеза блеснула на щеке.

— Благодарю тебя, хорошо, что пришла.

— Не хватало, чтобы я бросила тебя, мы же всегда поддерживали друг друга в тяжелые минуты.

Женщины обнялись под оторопелым взглядом Тино. Эти сердечные излияния плохо стыковались с его убеждениями: в их кругу полицейские считались персонами нон-грата.

— Что это значит — всегда поддерживали?

Иоланда высвободилась из объятий Антонии.

— Я никогда тебе не рассказывала, сынок, пора это исправить: наши отцы родом из одной деревни. Два калабрийца, отправившихся во Францию в поисках работы.

— Не может быть! И почему ты раньше об этом не говорила?

— Наши отношения ставили отца в неловкое положение.

Продолжения не потребовалось, Тино понял подоплеку.

— Ясно… Меня и раньше удивило, что вы общаетесь на «ты».

— И не со вчерашнего дня, — вмешалась в разговор Антония. — Мне было семь, когда родилась твоя мать. Я качала ее в колыбели, присматривала, меняла пеленки come una grande sorella, как старшая сестра.

— Пеленки?! Почему вы?

— Потому что моему отцу нашел работу твой дед. Благодаря ему мы и приехали в Эн. Наши семьи жили бок о бок, помогали одна другой.

— L’unione fa la forza[33].Ты не представляешь, как тесно мы были связаны. Потом Антония уехала, я встретила Матье, жизнь круто поменялась.

— Но когда одна из нас хоронила близкого человека, другая являлась по велению долга. Каковы бы ни были разногласия, мы всегда оказывали поддержку друг другу. L’amicizia e una cosa sacra, il mio piccolo[34].

Этими словами Антония и закончила разговор. Было бы неуместно дольше вспоминать прошлое. Стоя позади могилы, за всеми тремя настороженно наблюдал один человек. В его обязанности входила охрана семьи Бонелли. Беседа затянулась, и это его беспокоило. Он подошел, готовый вмешаться.

— Здравствуйте, комиссар, я должен радоваться вашему присутствию?

Тино знаком велел ему успокоиться.

— Все хорошо, Батист, мы просто беседуем… По-дружески.

Старику-корсиканцу уточнение не понравилось.

— По-дружески? В день нашего траура можно смириться и с такими чудесами.

Комиссар не стала ввязываться в ссору, идиотизм Батиста мог быть полезен.

— Кстати, мсье Чекальди, должна ли я напомнить одну встречу, которая «не состоялась»? В понедельник вечером, например?

— Не стоит, комиссар… Можно сказать, она изгладилась из памяти.

— Что ж, тем лучше.

Чтобы совсем умиротворить доверенное лицо, Иоланда добавила устало:

— Мадам Арсан присутствует здесь частным образом, мы ценим желание выразить сочувствие. Ради бога, Батист, на несколько минут забудем то, что нас разделяет.

Тино качнул головой, соглашаясь на перемирие. Раз Бонелли ручались за чужака, Батист убрал когти. Затем, расслабившись, задал ожидаемый Антонией вопрос:

— Как идет расследование, комиссар?

— Продвигаемся потихоньку.

— Я бы сказал — осторожно, судя по тому, что прочитал в газете.

Он ткнул в статью Гутвана, торчащую из кармана. Проявив интерес, Иоланда и Тино захотели ознакомиться. Плохо, в планы Антонии задержка не входила: остаться бы со старым идиотом наедине. Но как помешать чтению? Заметив, что толпа переминается на месте, комиссар отыскала предлог, чтобы устранить лишних свидетелей.

— Статья может подождать, вас ждут друзья. Присоединитесь к ним, а я поговорю с мсье Чекальди о ходе следствия, он вам доложит.

— Докладывают фараоны, комиссар. А у нас просто рассказывают то, что знают.

— Значит, расскажете — как принято в вашей среде. Однако поторопимся, у меня важная встреча.

Это было неправдой и одновременно тактической уловкой: чем быстрее пройдет беседа, тем меньше корсиканец усомнится в сказанном.

Речь Антонии звучала веско, и ее лжи поверили.

Иоланда и Тино подошли к близким.

Чтобы никто не услышал, Арсан повела Батиста к захоронениям священников — на особое кладбище кладбища Луайас, плоский открытый участок, усеянный серыми плитами без цветов.

— Слушаю вас, мсье Чекальди.

— Давайте ближе к делу, комиссар, что это за история с раввином?

— Установленный факт, ведем его розыск.

— Почему же Гутвану сказали обратное?

— Потому что подозреваемого в розыск подали позже. А журналист, наверное, встретился со своим осведомителем ни свет ни заря.

— Это случилось около часа-двух.

— Вернее, в пять-шесть. Если он честный человек, опубликует опровержение.

Старик поверил: ее голос звучал естественно.

— Гутван ведет огонь по Вайштейну, не скрываясь. По-вашему, это нормально?

— Нет ничего нормального в деле, где трупы плодятся один за другим.

— Да, многовато смертей… Но не думаю, что журналист поддевает его без оснований.

— Да, Гутван никогда не нападает безоружным. Подозреваю, собрал на Еврея досье.

— А что в нем, как думаете?

— Финансовые махинации, Вайнштейн в них увяз по маковку… — И, прежде чем собеседник ответил, Антония изобразила доверительную речь без подвоха. — Признаюсь, у меня для вас плохие новости, мсье Чекальди. Я не хотела говорить при Иоланде и Тино в такой день, как сегодня.

Батист сжал зубы, готовый встретить бедствие.

— Что еще стряслось?

— Раввин снова это сделал. Он убил вашего адвоката Бернье-Тенона. Вчера вечером. Тот же почерк с бензином, мы уверены, что он убийца.

Корсиканец зажмурился, готовый пролить слезы.

— Рено, убили Рено… Он же вместе с нами присутствовал на ночном бдении у гроба Матье.

— Сожалею, вам придется провести ночь и у его тела.

Батист овладел собой, готовый отомстить за человека, считавшегося почти братом.

— Этот раввин… Я бы потолковал о нем с Вайнштейном.

— Полиция сделает это за вас, если на него укажут улики.

Старик не ответил. А Антония вкрадчиво провела нечестный приемчик, только оружием послужил язык:

— Присматривайте за Тино в ближайшее время, кто знает, что может случиться. А что до Вайнштейна, поступайте, как я: подождите, пока дело не прояснится.

— А если он смоется?

— Его ничто не обвиняет, зачем скрываться?

— Потому что он слышит, как вокруг свистят пули. Я наводил справки: конторы закрыты, а о самом Еврее ни слуху ни духу.

— Я знаю, где его найти: он всегда празднует окончание субботы «Мелаве Малка»[35] в одном и том же ресторане.

— Каком?

— «Пальма Афулы»… во втором округе.

Дело сделано, осталось только выждать. Субботний вечер наступит быстро.

Антония попрощалась, закурила трубку и покинула кладбище.

Следующий пункт назначения лежал неподалеку — на холме Фурвьер.

Глава 31. Черная вдова

Проблемы со зрением никуда не девались, вести машину было все трудней. Паршивая погода: тучи грозили обрушить ливень, и Милош боялся, что придется управлять в дождь — его навязчивый страх! Стоило упасть паре капель, и дороги он уже не различал.

Та, по которой он медленно ехал, вела в Треву.

Арсан попросила собрать сведения об окружении Жуфлю. Есть, будет исполнено — лейтенант взял под козырек. Не особенно надеясь на успех. Преподавателю философии ума не занимать. Если раввин и был сообщником, Жуфлю, вероятно, поостерегся его принимать в своем жилище. В таком городке, как Треву, с лабиринтом средневековых улочек, раввин бросался бы в глаза издалека.

Милоша обогнал автомобиль, звуковой сигнал которого превышал все мыслимые децибелы.

Его-то машина еле тащилась, низкая скорость создавала помеху движению. Но позволяла осмыслить только что произошедшие события.

«Не понимаю Каршоза. Отправляет меня в лес, уверен дальше некуда, что раввин там наследил, а когда я приношу вещественное доказательство, не обращает ни малейшего внимания. Что означает такое отношение? Волосы, возможно, и из лошадиной гривы, но при наших скудных данных бросаешься на любую находку. И не пренебрегаешь ни одной деталью, самой мизерной — а он пренебрег. Но главное, чтоб лаборатория занялась волокнами. Если это человеческие волосы, посмотрю, поменяет ли майор мнение. Меняет ли он его вообще».

Поворот, оцененный, как сложный, заставил Милоша замедлиться. И, вследствие этого, получить новую порцию брани. Едущие за ним имели основания для недовольства — скорость тридцать семь километров в час! Чтобы охладить их возмущение, Милош чуть было не поставил маячок на крышу «рено». Но благоразумно передумал: мигалку включают, только когда нужно прибавить ходу. А случай был как раз обратный, поэтому лейтенант предпочел оскорбления.

После виража дорога пошла по прямой. Протестующие обогнали и оставили Машека в хвосте. Погруженным в смятенные мысли.

«Не знаю, что и думать об Арсан. Это из-за рака у нее стало плохо с соображалкой? Видит повсюду подозрительных, разбрасывается — голова кругом идет. Если только она не знает, что делает… и не скрывает это от меня».

Милош поехал медленней некуда, охваченный возникшим сомнением.

«Ужасно так говорить, но болезнь комиссара не позволит ей сохранить должность. Прежде чем покинуть службу, не собирается ли она свести старые счеты? Не хочет ли нанести удар кому-нибудь под прикрытием расследования? Я узнал ее немного, думаю, она способна на все. Держи ухо востро с женщиной, курящей трубку, любящей насекомых и ведущей беседы с душой покойного мужа: она черная вдова, зловещий паук со смертельным ядом».

Дорожный указатель сказал лейтенанту, что Треву приближается.

«Я слишком долго осторожничал, пора проснуться».

И Машек утопил в пол педаль акселератора.

Глава 32. Светлячок

Сказать, что этот человек следит за элегантностью костюма — ничего не сказать: он весь был воплощенная гармония. Праздношатающиеся возле древнеримского амфитеатра и базилики Нотр-Дам-де-Фурвьер поворачивали головы ему вслед.

Тона леса, рыжей осени — цвета оспаривали превосходство высочайшего качества одежды. Джентльмен был одет в твидовый костюм, просторный макферлейн — английский плащ с пелериной, дорогой сердцу Шерлока Холмса, клетчатую рубашку и шерстяной галстук. Что до обуви, то — удобство прежде всего! — носить он мог только ботинки-чукка фирмы «Боуэн». Зато шапке охотника на оленей с двумя козырьками предпочел ирландское кепи. Изысканный до кончиков ногтей франт в восьмиклинке ручной работы от Джонатана Ричарда.

Последний, непременный штрих к ансамблю — щеголь опирался на алую трость.

Сидя в машине, Антония следила за идущим, кривясь и плюясь.

«Выходит, палка — притворство, он перемещается лучше некуда. Ты прав, Жак, мэтр Канонье посмеялся надо мной. Калека накануне, бегун на длинные дистанции на следующий день — комедия усиливает мои подозрения. Он перестарался, попросив Милоша открыть дверь мадам Марсо. Кретин забыл, что нам-то он открыл сам. Страдалец, еле ползает — рассказывай кому другому! Когда захочет, гусеница может обратиться в бабочку».

Канонье удалялся от магазинчика. Комиссар рассматривала лавочку снаружи добрых четверть часа. Длинная, разрезанная переполненными витринами, на вывеске повыше козырька выгравировано «Экуменический прилавок». Слово «прилавок» позабавило, в голове возникал образ бара, а не магазина товаров для верующих. Хотя базилика Нотр-Дам находилась и поодаль, заведение не пустовало. Толпились туристы, приехавшие на автобусах. Поток посетителей не редел. Устав дожидаться, пока лавка опустеет, комиссар решила войти.

Лишь Арсан толкнула входную дверь, запах ладана взял ноздри приступом. Его она ненавидела, до исступления, настолько, что избегала церковных ярмарок. Но сейчас давать задний ход комиссар не могла. Дело не ждало, нужно было поговорить с мадам Марсо.

И надо было отыскать ее в помещении, вытянутом кишкой и набитом постоянными покупателями. Антония огляделась и в глубине магазина увидела хозяйку — сияющую, преобразившуюся каким-то волшебством.

Светлячок.

Существо, переплавившее душевный накал в улыбку.

Что с ней произошло?

Ни следа страдания не осталось на лице.

Это была совсем другая женщина.

Люси Марсо вся светилась.

Пока она не могла оставить покупателей. И, чтобы занять время, Антония прошлась мимо выставленных товаров. Стен почти не видно за полками книг и распятиями. За место под солнцем боролись православные иконы, пьеты скорбящей Богородицы[36] и другие изображения Святой Девы. В витрине отдела золотых нательных крестов покупатель мог найти любой — католический, тевтонский, православный. А рядом — раздолье приверженцам всех конфессий. Звезды Давида, разложенные на бархате, амулет хамса[37] рядом с Торой. Такое соседство не удивило комиссара: оберег этот считают своим и мусульмане, и иудеи. Изумил комплект карт с библейскими сюжетами. Ярлык пояснял: игральные, предназначенные для развлечения детей и взрослых. «Скоро и игру компьютерную создадут, — усмехнулась про себя Антония. — Торгаши, зарабатывающие на вере, ни перед чем не остановятся».

— Комиссар Арсан? Не думала так скоро вас вновь увидеть.

Антония вздрогнула, услышав свое имя.

— Ээ… Добрый день, мадам Марсо. Извините, загляделась тут на колоду.

— Я испугала вас, простите.

— Что вы, это не так легко.

— Тем лучше, я бы расстроилась. Однако чем могу помочь? Полагаю, вы пришли в целях следствия?

— Вы правы, уделите мне пару минут?

— Могу и пять. Мсье Канонье рассказал мне о ваших поисках. — Она приглашающе махнула рукой в сторону тихого уголка. — Пройдемте туда, спокойно поговорим.

Мадам Марсо провела Антонию вглубь магазинчика, не забыв между тем напомнить продавщице присматривать за кассой. Траченная молью старая дева, не мешкая, направилась к аппарату с наличностью — знала по опыту, что религия и честность не всегда идут рука об руку.

Следуя за светлячком, Антония рассмотрела ее вблизи. Лицо Люси излучало сияние. Странно. Что бы могло стать причиной столь внезапного перерождения?

— Выглядите превосходно, куда лучше, чем вчера.

Мадам Марсо не стала уходить от ответа на этот полувопрос.

— По правде говоря, я не очень хорошо себя чувствовала. Знала о цели вашего визита, и вновь погрузиться в те драматические события мне было… мучительно.

— Сожалею.

— Что вы, комиссар, это же ваша работа.

— Зачастую тягостная.

— Могу ли я облегчить ваше состояние?…

— И очень просто — передав список членов вашей ассоциации.

— Бывшей ассоциации, комиссар, она перестала существовать с окончанием процесса. Но не имеет значения, я приготовила документ.

— Вы предвидели мою просьбу?

— Да, Юбер… то есть, мсье Канонье посоветовал.

— Почему?

— Он боится, что нам всем угрожает опасность. Юбер не ошибается: в округе рыщет безумец, около процесса о клубе «421» совершается одно преступление за другим. Как знать, кто будет следующей жертвой?

— Я могу назвать последнюю — господин Бернье-Тенон. Его убили вчера вечером возле дома.

Антония пристально всматривалась в выражение лица Люси, считывая мельчайшие движения и изменения. Лицо не может скрыть чувств. Но черты светлячка хранили безмятежность.

— Что ж, лгать не буду. О Бернье-Теноне хорошего не припомню, его поведение на процессе было мерзким.

— Вы все еще держите на него зло?

— Нет, я простила ему. Мир душе его, прими ее, Боже, во Царствии своем.

Потрясенной Антонии показалось, что она очутилась в каком-то другом измерении.

— Еще скажите, что молитесь за него.

— Все возможно.

— После того, что он вам сделал?!

Мадам Марсо взглянула на Арсан с участием и состраданием, будто жалела ее за пренебрежение спасением души.

— Нет большего горя, чем потеря ребенка, комиссар, как, по-вашему, я сумела его пережить?

— Не знаю.

— Так послушайте: благодаря вере, молитвам, милосердию Господа, поддержавшего меня. Без Него я наложила бы на себя руки. Или жила бы в ненависти, что ничем не отличается от самоубийства: ненавидящий человек мертв. — Она замерла, блаженно сияя. — Юбер помог мне найти путь к Всевышнему. Я благодарна ему.

Недовольный голос прервал исповедь. Продавщице попался трудный клиент. По громкому спору было понятно, что одной ей с ним не совладать. Хозяйке пришлось вмешаться. Извинившись перед комиссаром, она устремилась на помощь. Во время антракта Антония рассмотрела мировоззрение Люси с разных сторон. И отчаянно позавидовала: такой верой, как у светлячка, она сама не обладала. Даже не знала, на что это похоже. Внутри нее жили лишь мысли о соотношении сил, неумолимом правосудии, законе, наказании. Прощение ей было неведомо. Она и припомнить не могла, когда встречалась с этим порывом.

— Конфликт улажен, маленькая проблема с ценниками.

Люси вернулась: светлячок с конвертом в руке.

— Я заодно захватила и список. — Протянула его Антонии.

— Благодарю вас, мадам Марсо. И мсье Канонье тоже… — Неглубокий вздох, изменившаяся интонация. — … Которого я только что заметила выходящим из вашего магазина.

Антония ошиблась в расчетах. По улыбке было понятно, что в понижении громкости Люси не уловила желчного намека.

— Вы правы, Юбер сделал мне сюрприз. Я безумно счастлива видеть его вновь на ногах.

— Смотрите-ка! А я-то считала его инвалидом.

— Нет, у него иногда бывают приступы, приковывающие его к креслу. Но они всегда недолгие, уколы снимают боли.

— Рада за него, очаровательный человек.

Комплимент пришелся Люси по душе — светлячок кивнула, благодаря.

Список был лишь предлогом для встречи с ней. Антонии хотелось узнать больше об ассоциации. Мадам Марсо знала входивших в нее людей, их недостатки, страдания. Ее суждение сберегло бы время комиссара.

— Что ж, мне пора. Но прежде, чем уйду… вы можете что-то сказать о своих бывших соратниках?

Комиссар надеялась на признание, а услышала настоящее откровение.

— Да, есть кое-что, комиссар: присматривайте получше за нашим бывшим казначеем. Кое-кто обвинял его в слишком активном участии в деле. Он просто жил процессом, Брибаль даже пригрозил удалением из зала судебного заседания. Члены ассоциации до сих пор не могут ему этого забыть.

— Нет вопросов, займусь, если сообщите имя.

— Оно есть в списке — Аарон Крейш. У него магазин сюрпризов и розыгрышей на набережной Роны. Я предупрежу его о вашем визите. Так будет лучше: он немного… не в себе.

— Вы сказали, Аарон Крейш?

— Да, с двумя «а»… В тот трагический вечер наши дочери были в клубе «421». Они всегда были вместе, их и принимали за сестер.

Аарон с двумя «а» — несомненно, еврейское имя. Мозг Антонии готов был взорваться. Неужели Марсо знает что-то и скрывает? Чтобы прояснить ситуацию, Арсан вынула из кармана газету Гутвана.

— Не читали сегодняшний выпуск?

— Эту писанину? Разумеется, нет, это же антиклерикальное издание. А почему вы спрашиваете?

— Тут повествуют о расследовании… Не имеет значения, выбросьте из головы, совершенная чушь.

— А главное, короткая чушь. Вы могли бы просветить меня подробнее.

«В конце концов, — рассудила Антония, — глупо скрывать: творчество Гутвана продавалось во всех киосках».

— Если пересказать еще короче, скандальная статья о евреях.

— Оо… Антисемиты не прекращают… Черт бы их побрал.

Черты лица светлячка внезапно ожесточились.

— Похоже, вы их не любите.

— Я питаю к ним отвращение, комиссар, и у меня есть основания: Рашель была наполовину еврейкой. Тридцать два года тому назад я развелась с мужем вскоре после ее рождения. Вернула себе девичью фамилию, Рашель сохранила фамилию отца.

— Не сошлись характерами?

— Скорее, любовью. Тем не менее, признаю, что мой бывший муж вел себя благородно, когда погибла Рашель. Он обожал дочь, хотел, чтобы восторжествовало правосудие. Именно он и оплатил гонорары Юбера.

— Он жив?

— Да, видный предприниматель. Его зовут Даниэль Вайнштейн.

Глава 33. Священный скарабей

Паскаль вернулся в управление бригады.

Перечитывал записи.

Объединял факты.

Разрушал схему.

Вновь выстраивал гипотезу.

Ломал мозги.

Кто отправил серба на тот свет? Убийство следует из мотива. Не существует одного без второго.

А майор не обнаружил ни единой причины.

Расследование катилось привычной колеей. Десяток свидетелей клятвенно заявил, что во вторник Рефик находился на рабочем месте вплоть до полуночи. Его служащие, само собой. А Вайнштейн в это же время фланировал по Греноблю. Ужинал с сильными мира сего, показания которых не ставились под сомнение. Да Паскаль и поостерегся их опрашивать. Слишком опасно, слишком горячо — одной головомойки за день более чем достаточно. Сыт по горло. В полдень майора вызвал генеральный контролер. В полиции чиновник такого уровня — неоспоримый авторитет, подобный священному египетскому скарабею. Осмелиться ему возражать — подписать себе приговор: повышение по службе вылетит в трубу. И Паскаль смолчал, услышав: «Вы читали газету, Каршоз? Если не в состоянии руководить своими людьми, будем разговаривать по-другому. Дело с грузовиком не должно повториться! Приказываю найти осведомителя Гутвана, пока его информация не наделала новых бед. Обещаю, он заплатит за то, чего я наслушался от мэра. Будет мечтать, чтобы его взяли в постовые регулировщики. Идите, ваша карьера зависит от результата».

Гутван…

Благодаря этому иуде майор оказался в полной заднице.

Из-за него того и гляди отправишься протирать штаны в архиве в какой-нибудь тьмутаракани.

Если только не заткнуть болтуну рот. Раз и навсегда — за подмоченную дружбу, запятнанное доверие ad vitam aeternam.

Сделать это — или самому пойти на дно…

— На что-то сердитесь, командир? — В кабинете появилась Одиль.

— Да нет… Думаю над делом Йозевича.

— Лучше бы сосредоточились на раввине.

— Этим и занят, девочка: взять убийцу серба и значит взять раввина.

— Да услышит вас Бог, начало пока не очень.

Каршоз открыл нижний ящик стола. За папками с делами была схоронена бутылка виски. Отвинтил пробку, взял два стаканчика, плеснул скотча, один протянул Одиль.

— Поверь, лейтенант, мы повяжем его без помощи отца небесного.

Глава 34. Жук-носорог

Покидая мадам Марсо, Антония ощущала тошноту.

Груз на совести.

Выходит, Вайнштейн потерял дочь в сгоревшем клубе…

Она ожидала чего угодно, но не подобного поворота. Еврей казался уже не таким отпетым мерзавцем — с минуты, как она уехала из квартала Фурвьер. Он страдал, знал, каково это — лишиться близкого человека. Пусть мучения и не обратили в ангела, все же они сделали его более человечным. Антония сочувствовала Вайнштейну. Не прощая во всем остальном. Лишь один горький балл в его пользу, не меняющий оценку «ноль» за поведение.

«Не зашла ли я слишком далеко? И слишком поспешно? Нет, дорогой мой Жак — я даже припоздала с генеральной уборкой улиц. Да и времени отделять зерна от плевел у меня не осталось. Не настаивай, прошу».

Двигаясь в плотном потоке, Антония выглядывала, где бы припарковаться. Несбыточная надежда. Свободное место для стоянки в Лионе в четверг после обеда без применения волшебной палочки равнозначно выигрышу в лотерею. Редкая удача в людном квартале. Улица Эдуара Эррио: магазины, кинотеатры, рестораны, борющиеся за место на тротуаре. Участок от площади Белькур до Оперного театра сравним с улицей Ла Рамбла в Барселоне[38].

Лавочка Аарона Крейша располагалась на набережной. Рукой подать до толпы гуляющих. Антония проезжала мимо нее уже в третий раз.

«Не действуй на нервы, Жак, остановить машину не могу! И не читай мораль, знаешь ведь, кто таков Вайнштейн! Согласна, слова Люси говорят в его пользу. Еще больше в пользу нее самой. После того, что эта женщина пережила, она заслуживает покой».

Место все не находилось. Арсан сделала последнюю попытку — еще один круг по кварталу. После — баста, отправится на паркинг.

«Конечно-конечно, дорогой, Вайнштейн может быть мстителем. Или заказчиком убийства. Бывшая жена сказала, что в зале суда он не появился ни разу, оставался в тени все время процесса. Бонелли, как и другие, не знал, кто был отцом Рашель. Никто не сопоставил фамилии. Неужели Даниэль Вайнштейн ждал десять лет, чтобы отомстить в память о дочери? Возможно. И очень изобретательно: кто бы связал трагедию «421» и мотив убийств через столько времени?»

Антония зашла на последний поворот, потеряв надежду увидеть, как освобождает пятачок какой-нибудь автомобиль.

«Да, соглашусь с твоей точкой зрения: если Еврей сделал часть работы по дому, он заслуживает признательности и галантного обхождения. Но между ним и мной стоит Влада. Помнишь, девочка, хотевшая свидетельствовать против него? Та, с которой содрали кожу, будто с кролика — по его приказу. За смерть которой я поклялась отомстить. И не отступлю. С другой стороны, из уважения к мадам Марсо и в память о Рашель я должна спасти его шкуру. Чертовски трудная дилемма. Ладно, договорились, Жак, постараюсь, чтобы Вайнштейн остался в живых… в тюремной камере до конца своих дней. По рукам?»

Пришлось уверовать, что муж согласился: стоило Антонии задать вопрос, как освободилось местечко.

Сигнал поворотника, брешь между машинами, быстрый маневр — комиссар успела втиснуться, прежде чем следующий желающий начал сигналить. Выбралась из «Клио», сунула карту в парковочный автомат, кинула чек за лобовое стекло — внутренняя дисциплина не позволяла Антонии увиливать от гражданских обязанностей — и побежала к заведению Крейша.

«Праздничные вечера» — так оно звалось.

Хаос внутри — так оно выглядело.

Онемевшая от изумления — так застыла Арсан.

Аарон Крейш не только продавал приколы типа стриженой щетины для подсыпания в постель, но и сдавал напрокат маскарадные костюмы. В неописуемом беспорядке свисали платья принцесс и форма пожарных, фраки и римские тоги. Поодаль прилавок ломился под треуголками, складными цилиндрами и митрами. Прямо на полу коробки, набитые аксессуарами — копии автоматов вперемешку с палицами. Алебарда и епископский посох, прислоненные к стене, парики и накладные бороды, завалившие полки в веселом беспорядке.

И хозяин посреди неразберихи, несущий увесистый сверток на плече, точно ярмарочный силач. Приземистый, поседевший под грузом лет, но еще крепкий.

Но особенно Антонию потряс нос. Невыразимых очертаний, что-то среднее между украшениями Сирано и Рике-Хохолка. Внушительные крылья рельефно выгнуты чуть не до скул, заостренный крючковатый конец указующе направлен в грудную клетку. Ни дать ни взять носовая часть корабля.

«Сомнения излишни — передо мной жук-носорог, сильнейшее насекомое в мире. Он способен перенести груз, в восемьсот пятьдесят раз превышающий собственный вес. В пересчете на человеческие мерки шестьдесят пять тонн. Шнобель вроде рога и физическая мощь — облик Крейша заслуживает такого сравнения».

Жук-носорог положил тюк, утер лоб и двинулся к той, кого принял за клиентку.

— Здравствуйте, мадам, добро пожаловать в мир радости и шуток. Чего изволите? Костюм? Забавный сюрприз — повеселить друзей? У меня точно найдется то, что вы ищете.

Комиссар охладила его пыл, показав удостоверение.

— Комиссар Арсан. Ваш адрес дала мадам Марсо.

— Да-да… Знаю, она звонила…

По словам светлячка Крейш страдал нервным расстройством. Действительность превосходила ожидания: жук-носорог выглядел настоящим фанатиком.

— Так вы пришли по поводу клуба «421», обители дьявола?

— Да, и хотела бы…

Объяснить, чего хотела бы, Антония не успела.

— Черт побери, комиссар! Я испил чашу страдания до дна! Но в газетах пишут, что кара настигла наконец виновных. Аллилуйя! Предсказал пророк Исайя грешникам: «В тот день поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана и убьет чудовище морское».

Беседа пошла не тем путем, Антония попыталась вернуть ее в нужное русло:

— Речь идет об убийствах, мсье Крейш, я должна…

— Нет, комиссар, это не убийства — всего лишь справедливое возмездие. Сказано во Второзаконии: «Кто убьет животное, тот должен возместить ущерб, а того, кто убьет человека, следует предать смерти».

Удар кулаком по подушке-пердушке подтвердил речь хозяина лавки.

— Никакого прощения, велит нам Всевышний: «Если кто поранил ближнего своего, должно той же мерой отплатить! Око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу».

Не зная, как образумить проповедника, Антония сыграла ва-банк:

— Мсье Крейш, данные указывают, что всех этих людей убил некий раввин, их ужасный конец…

— Раввины — праведники, жрецы, ибо говорится в Левите: «Сожжет ее священник: это всесожжение, жертва, благоухание, приятное Господу». Если один из них отомстил за Мириам, благословен будь он и прославлено имя его!

Комиссар признала свое поражение.

Аарон Крейш не чудаковатый тип…

— Яхве! Защити раба Твоего, исполняющего волю Твою!

…а безумец, запевший, качаясь, как на молитве.

Ни остановить его, ни воззвать к разуму.

Если кто и мог помочь, то маленькая раскрасневшаяся женщина в фартуке, прибежавшая в магазин на крики. Она бросилась к носорогу, схватила за плечи, встряхнула — как бармен шейкер.

— Аарон! Аарон! Успокойся, прошу тебя! Это я, Руфь!

— Руфь?

— Да, твоя жена.

— Руфь… Руфь… Конечно, красавица моя.

— Присядь, отдохни.

Крейш подчинился, плохо соображая.

— Вот так, хорошо… Не разговаривай, дыши, сейчас придешь в себя.

— Со мной все в порядке, не волнуйся.

— Может, выпьешь чаю?

— Не хочу пить… Мне гораздо лучше.

Руфь промокнула лоб мужа: пот стекал по лицу.

— Что стряслось, отчего ты в таком состоянии? Весь мокрый, будто из душа.

Крейш указал на Антонию трясущимся пальцем.

— Эта дама… Комиссар… Она говорила о пожаре…

— Только не это!

Не считая себя виноватой в припадке, Антония все же сочла нужным извиниться:

— Простите, не знала, что ваш муж так болезненно реагирует.

— Когда заводят речь о той драме — всегда.

— Искренне сожалею.

— Верю, мадам… как ваша фамилия, позвольте узнать?

— Комиссар Арсан. Я навожу справки о трагедии. Чистая формальность.

— Что ж, комиссар Арсан, какова бы ни была цель вашего визита, прошу никогда больше не приходить с расспросами о клубе «421». Нам слишком больно говорить о нем, особенно моему мужу. Я могу надеяться?

Антония дала слово и попрощалась.

Но, толкая входную дверь, она заметила одеяние раввина. Полный комплект: шляпа, пояс, плащ — не упущена ни одна деталь.

«Клобук не делает монаха», — усмехнулась Арсан.

А припадки не делают человека сумасшедшим…

Глава 35. Жук-голиаф

Гутван возвращался домой, довольный прошедшим днем. Бернар, главный редактор, поздравил с успехом: после опубликования статьи продажи издания выросли вдвое… и вчетверо — угрозы. Телефон чуть не взорвался от звонков возмущенных читателей. Журналист осмелился подвергать критике депутатов, пусть и вскользь — настоящий позор! Коррупции в регионе нет, члены муниципалитета неподкупны! Возвысила голос и еврейская община — из-за раввина. Чего хотел добиться автор? Разжечь антисемитизм? В городе, где отрицание геноцида еврейского народа преподавалось в университете, достаточно малейшей искры, чтобы на представителей этой нации вновь началась охота.

Гутвану следовало вести себя осмотрительно со всеми недовольными: лишнее слово — и запахнет судом.

А Бернар наседал. Никаких поблажек церковникам, власть имущим, душителям народа! Гутван держал в руках ниточку — надо раскручивать дело до конца.

Вот что примечательно: ни Рефик, ни Вайнштейн не дали о себе знать. Молчание предвещало дьявольскую атаку. Камиль же не полный простофиля: господа готовили оружие. В ближайшие дни их адвокаты возьмутся за издание всерьез. И Бернар ожидал начала действий. Готовый дать отпор.

Сегодня Гутван работал допоздна. Не терпелось увидеть жену и детей. Малыши уже в постелях, но не заснут, пока папа не поцелует на ночь. И он летел по городу сломя голову, чтобы чмокнуть их в щечку.

Семья жила возле церкви Святого Георгия, в старом городе. Передвигаться на скутере журналиста вынудили средневековые улочки. Припарковаться здесь было не трудно — невозможно. Лишь изредка — в закутке, с большой вероятностью оказаться наглухо заблокированным.

Все, приехал. Гутван заглушил мотор «Веспы».

Окна дома журналиста выходили на крошечный садик. Пятикомнатную квартиру, унаследованную от родителей, от улицы отделял газон. Камиль распахнул калитку, завел внутрь мотороллер, и внезапно его осенила мысль, которую сам он счел гениальной. Откуда и каким путем идеи появлялись, он понятия не имел. Но эта заслуживала наивысшей оценки. Двадцать один по двадцатибалльной шкале.

«Я насолю Арсан как никогда — взовьется будто ошпаренная: в следующей статье проведу параллели с энтомологией. Обернуть против нее самой манию видеть в нас насекомых — вот это урок. Полицейские у меня предстанут шершнями, она — пауком или чем-то подобным. Только вот сперва надо самому просветиться: я здесь полный ноль. Приплету муравьев, тараканов, тучу другой мелкой гадости, это уж обязательно… Бернару должно понравиться».

Увы, пока его скудные знания вопроса не распространялись на значительное насекомое — африканского голиафа. Тоже скарабей, но самый крупный и тяжелый в своем семействе. Живет в одиночку, владеет искусством маскировки, выбирается наружу лишь для того, чтобы удалить экскременты.

Увы, тот, кто прятался в тени, считал Гутвана навозом.

Увы, находился он там, чтобы стереть журналиста в порошок.

Увы, жертва не успела защитить себя: голиаф сшиб с ног.

Скутер повалился набок, только громыхнул сминаемый металл.

Лишь этот звук и услышали соседи.

Гутван успел простонать один раз: каблуки чужих сапог размолотили горло. Удары ногами сыпались с неистовой скоростью. И, прежде чем закрылись глаза, он увидел сапоги — байкерские, красно-черные, тяжелые, как свинец, со стальными набойками. А еще силуэт нападавшего — здоровый, крепкий — наподобие бретонского шкафа[39]. Вот только лица не разглядел.

Голиаф продолжал избивать изо всех сил.

Так быстро, что самому было больно.

Наказывая.

Казня.

Глава 36. Слепни

— Я не хотел такого конца… Не хотел.

Романеф повторял, как заведенный, раздавленный тяжестью вины.

— Гутван не должен был умирать, Антония, это мой грех: ловушка оказалась для него роковой.

— Предвидеть такое невозможно, Роже, и ответственность не только ваша. В этой истории моего вклада — половина.

— Нет, вас привлек я.

Антония не стала возражать. В план коллеги она вписалась без раздумий. Но не отказываться же от преимущества перед судьей!

Утреннее солнце ласково согревало кабинет. Отец французской нации лучезарно сиял, защищенный стеклом портрета, глаза Жоржа светились с одной фотографии в рамке, Жак радостно улыбался с другой.

«Скажем «Прощай» Гутвану, он нашел, что искал. Я тоже не желала ему смерти — хотела лишь, чтобы убрался с глаз долой. Да и к тому ж — если бы я и призывала погибель на его голову, то мгновенную и безболезненную. Бедняга же мучился. Раскроенный череп, отбитая печень, оторвавшаяся селезенка. Будто прилавок первосортного ливера. Убийца не оставил ему ни малейшего шанса. Печальный итог. У Гутвана осталось двое маленьких детей. Беззаботный засранец! Он должен был подумать о них, а не строить из себя борца за справедливость».

Романеф прервал самокопания. Стряхнув сомнения, он резко выпрямился, решив найти доводы в свою защиту.

— Как считаете, почему мы дошли до такого, Антония?

— Хотите, чтобы я ответила тут же?

— Да, прямо сейчас.

Щекотливый вопрос. Арсан собралась с мыслями.

— Ну… Причин множество… Нехватка средств… Нехватка оборудования… Доверия… Слишком много писанины… Процедур… Приходится выкручиваться со всем этим — блефуем, изворачиваемся на ходу.

— Верно, Антония, но не только: прибавьте еще все более сложные инструкции, перегруженные органы правосудия и общественные организации, которые их душат, а еще политиков, высмеивающих разделение властей. Мы проводим больше времени, отбиваясь от нападок, чем изучая уголовные дела.

— Согласна, проблема носит глобальный характер.

— И вот поэтому мы заманили Гутвана в ловушку — чтобы надеть на него намордник. В деле с грузовиком никто из вышестоящих чинов не поддержал нас. Журналист писал что попало, нам приказали оставить его в покое, и под занавес мы же и получили по шапке. Скажите по совести, могли мы ему позволить продолжать в том же духе?

— Нет, бандит вроде Рефика, отпущенный на свободу — это перебор.

— Так вот, если Гутвана и убили, то виноваты не мы — система, не поддерживающая нас… И убийца, которого надо задержать, само собой.

Ни раскаяний, ни сожалений, ни возврата к вопросу о виновности. Самооправдание судьи вполне устроило комиссара. Вот только в печальных проклятиях Роже она узрела брешь.

— Вы упускаете из виду журналистов — они нас терпеть не могут.

— Нет, Антония, не все такие, как Гутван. Уголовные хроникеры беспристрастны.

— Только гибель собрата вызовет их возмущение. И с этого дня они будут кружить у нас за спиной двадцать четыре часа в сутки — как слепни над коровами. Предрекаю болезненные укусы.

Романеф опустил голову, улыбаясь.

— Забавно, Антония.

— Почему? Считаете, я ошибаюсь?

— Вовсе нет, просто готовлюсь, что и меня наколете на булавку.

— Так что же вас забавляет?

— Ваша мания все сравнивать с миром насекомых. Можно узнать, откуда она появилась?

— От бедности…

Подражая миму, Арсан изобразила, как открывает шкатулку с дорогими сердцу сувенирами. Голос стал тихим, мечтательным, почти нежным.

— Я провела детство в маленькой деревушке. Денег у родителей было мало, все развлечение — телевизор. Но, к счастью, существовала школа. Моя страсть зародилась там.

— Как это?

— Благодаря кино… Каждый месяц нам крутили старую киноленту, не приключенческую, о нет — познавательного характера… которую мы бы не пропустили за все золото мира. Так я посмотрела «Господина Фабра» с Пьером Френе. Этот фильм и пробудил во мне интерес к насекомым.

— Э… Не помню, расскажите, о чем он.

— О жизни энтомолога Жана-Анри Фабра, основателя этологии.

— Ах да, спасибо, припоминаю. Так вот что послужило отправной точкой!

— Да, Фабр заразил меня. Этот достойный человек дал мне возможность интересно проводить время, не тратя ни сантима — просто охотясь на насекомых. Я приносила их домой во множестве, насаживала на булавки согласно семейству, описывала в общей тетради… — Новая пантомима — шкатулка закрывается. — С тех пор вирус меня не покидал.

— Что-то такое я и предполагал.

— Надеюсь, не проболтаетесь — теперь, когда узнали мой секрет.

— Клянусь.

Время не стояло на месте.

Убийцы тоже.

Романеф глянул на часы, удивляясь, что пробыл в кабинете комиссара так долго. Проведя целый час возле тела Гутвана, он почувствовал необходимость встретиться с ней и поговорить, утишить голос совести, оправдать свою «войну». На душе полегчало, жизнь брала свое, дела призывали.

— Возвращаясь к Гутвану — этот гражданин доставлял неприятности слишком многим, привязать его смерть к предыдущим будет непросто.

— Нет, Роже, не списывайте друзей Рефика и Вайнштейна. Мы скоро узнаем, кто убийца — они всегда совершают ошибку, в конце концов.

— Надеюсь, рек крови удастся избежать.

— Я тоже. Все, что могу сказать точно — до утра воскресенья сидеть наши подопечные будут смирно.

— Почему так думаете?

— Сегодня пятница, день молитвы для мусульман, шаббат для иудеев с заходом солнца.

— Если только эти люди уважают веру.

— Ну, за гарантиями не ко мне.

В дверь постучали. Повинуясь условному рефлексу, беседующие одернули костюмы, будто парочка, застигнутая за поцелуями.

— Войдите!

Исполняя приказание комиссара, в кабинет вошел Милош. Смутившись, что прервал беседу на высшем уровне, он повернул было назад — из стратегических соображений.

— Простите, зайду позже.

— Останься, Милош, господин судья уже собирался уходить.

По установленным ими самими правилам отношения сообщников заканчивались в присутствии третьего лица. Никаких имен, судья тоже обратился к Арсан по званию:

— Верно, мне пора, комиссар. Всего хорошего.

Рукопожатие вместо поцелуев — так обыденно Романеф попрощался, поднявшись. Прежде чем он удалился, Антония представила Милоша. Мужчины быстро поздоровались, судья закрыл дверь, лейтенант остался наедине с женщиной, которой доверял меньше, чем кому-либо другому.

Положив на стол папку, он сел.

— Результаты поисков, патрон. Сведения о бывших членах ассоциации «421». Но не хватает кое-каких имен.

— У тебя не весь список?

— Нет, в личных делах черт ногу сломит.

Арсан открыла ящик, вынула три скрепленных листа.

— Держи, этот полный.

— Вам его передала Люси Марсо?

— Да, без проблем. Заполни пустоты. И собери сведения о мельчайших грешках, меня интересует даже протокол за нарушение правил парковки.

Милош проглядел строчки по диагонали.

— Вы получите результаты завтра, половину я уже сделал.

— Прекрасно. Про Марка Жуфлю выяснил?

— Так точно, опросил соседей. Никаких происшествий. Ни один не видел и четверти от половины раввина.

Антония разочарованно присвистнула:

— Что ж, расширим круг поисков. Завтра обойдешь кафешки с фотороботом. Прошерсти Ля Домб — кто-нибудь мог заметить подозреваемого в компании Жуфлю. А я продолжу рыть среди родственников жертв. Оставайся на связи, в воскресенье встретимся и подведем итоги.

Милош не двинулся с места.

— Что случилось? Были планы на выходные?

«Нет, патрон, план у меня один, и вам он не понравится: заставить сказать мне правду… О Боже, дай сил противостоять ей».

— Что такое? Проглотил язык?

Вместо ответа Милош вынул из бумажника клочок бумаги. Не говоря ни слова, подождал, пока комиссар прочтет нацарапанное. Антония не удивилась — знала, что там.

— Это названия медикаментов.

— Да, патрон — тех, что вы принимаете против рака.

— И очень эффективных. Рекомендую, если подцепишь опухоль.

— Не шутите, дело серьезное.

— Мой рак, буду смеяться, сколько захочу.

— Но сейчас не об этом.

— А о чем же?

— Ваше расследование — надувательство, пора прекратить ломать комедию. Что вы задумали? Кого хотите подловить?

«Неплохо для начала. Жак говорит: мозги у букашки в порядке».

— Откуда такие фантазии?

— От болезни, которую вы скрываете. Я навел справки: такие лекарства принимают на поздней стадии. Вы должны находиться в больнице.

— А я здесь и командую.

— Вот в этом я вас и обвиняю: хотите отомстить, прежде чем отвесить последний поклон.

«Мимо, букашка. Я не мщу — провожу генеральную уборку».

— Есть доказательства?

— Неверный подбор актеров в сериале. Камиль Гутван… Это же он тот журналюга, кого вы называли педиком, я знаю.

— И убила его тоже я?

— Нет. Но уверен, вы приложили руку. Думаю, будут и другие смерти, а я не хочу становиться сообщником.

«Так, теперь мы подходим к ультиматуму. Давай смелее, парень, ты уже близко».

— И что же ты мне посоветуешь?

— Уйти в отставку со всеми почестями.

— А если не соглашусь?

— Я все выложу генеральному контролеру. Мне намылят шею за то, что покрывал вас, но вряд ли очень сильно.

Напряжение чуть отпустило Милоша: не сдулся, держался в разговоре стойко. Теперь он молился лишь, чтобы Антония согласилась: сдавать ее совсем не улыбалось.

И потому он облегченно выдохнул, когда комиссар принялась что-то писать: капитуляция, история благополучно заканчивается!

— Это ваш рапорт с просьбой об отставке?

— Tcc… Подожди секундочку, останешься доволен.

Она черкнула несколько значков, потратив так мало времени, что Милош не поверил. Точнее, заподозрил обратное.

— Дарю, Милош, сохрани сию бумажку.

Он взял протянутый листок с нацарапанными каракулями.

— Что это за номер?

— Сотовый генерального контролера. Сможешь позвонить, когда захочешь. Для тебя он доступен семь дней в неделю, днем и ночью.

— Что?

Антония только взялась за дело. Открыла конверт, выудила несколько фотографий, бросила их на стол.

— Я же передам генеральному эти снимки. Вчера вечером нащелкала штук двадцать. Узнаешь себя? Надеюсь, да — я постаралась, чтобы ты хорошо получился.

Милош побледнел. На него обрушилось то, чего он больше всего опасался.

— Вы… Вы не имеете права… Это моя жизнь, личная…

— Да, подтверждаю, ты вправе быть членом секты.

— Это не секта, а религиозное движение!

— Из разряда «Нью-Эйдж»[40].

— Вы понятия не имеете, о чем говорите.

— Имею, Милош, и очень хорошее: каждый адепт должен подключиться к абсолютной «сознательной энергии». Вы верите в космического Христа, пророчества Малахии и проповедуете планетарный разум.

— Какое вам дело, если я в это и верю? Я нашел душевное равновесие в этих откровениях.

— А твой гуру ловит на них простофиль. Гляди, толстяк, которого ты обнимаешь. Не знаю, сколько ты ему отстегиваешь, но придет день, когда его делишки всплывут.

Блефует — Милош не сомневался. Она всегда лжет.

— Чушь какая-то! Что вы имеете против Мартена?

— Мартена? Ты его так называешь?

— Да.

— Хм, выходец с Сардинии, подозреваемый в причастности к тамошней мафии «Анонима Секвестри», приятель Мартен носит имя Луиджи.

— Луиджи?

— Veritiero, dalla sua nascita…[41] Его «церковь» нужна для спекуляций по-крупному, по крайней мере, он так полагает. Мы держим его под наблюдением несколько месяцев.

— Чудовищно, если так…

— Ты сам это сказал… Когда информатор донес, что ты посещаешь Луиджи, я велела ему помалкивать: мне на это плевать. Но теперь, вполне возможно, буду разговорчивей…

Обоюдное молчание, тикание часов…

— Лишиться места из-за принадлежности к секте — вот была бы нелепица, признай. С такой причиной увольнения тебя потом не приняли бы и в канализационную службу. — Арсан собрала фотографии, бросила их в ящик стола. — Ладно, довольно шуток. Подведем итог: жду тебя в десять в воскресенье. И к тому времени накопай на раввина серьезные улики.

Глава 37. Саранча

Вторая половина дня, прекрасная погода, солнце нагревало камни лионской мостовой.

Тепло Рефику по вкусу. Само собой, с Анатолией не сравнить, но что значит небольшая нехватка градусов! Зато здесь он живет как принц, с размахом, которого никогда бы не достиг в Анталии.

Он только что вышел из мечети — никогда не пропускал пятничной молитвы.

Очистившись от всех грехов, совершенных за неделю, Рефик чувствовал себя легко.

Готов проглотить целого ягненка.

Готов любить Мини всю ночь напролет.

И это тоже было бы недоступно, живи он в Турции. Мини — атеистка, не верящая ни во что. По ее мнению, бог нужен тем, кто его выдумал — для обогащения. «Жизнь предназначена для сильных, — говорила она. — Естественный отбор — слабые должны подчиниться или погибнуть».

Дьяволица. У него на родине ее забили бы камнями.

Рефик оглядел улицу. Над крышами домов на фоне синеющего горизонта стержнем вверх целился «Карандаш». Прозванный так за форму небоскреб возвышался над городом всеми своими ста шестьюдесятью пятью этажами. Турку нравилась его архитектура. Дела шли неплохо, он подумывал снять в нем офис.

Затем перевел взгляд на противоположный тротуар.

Мини ждала его там, смоля окурок. Рефик давно бросил мысль отвадить ее от этого греха. Вокруг крутились и пялили глаза десятки парней. Посмотреть было на что: Мини отличалась вызывающей красотой. Топ-модель, совершенное тело, которое она облачала исключительно в кожу. Никаких украшений — только серебряный трилистник, что-то вроде талисмана поверх куртки Perfecto. При виде амулета Турок всегда недоумевал: как могла верить в приметы она, отвергающая существование бога?

Рефик собрался переходить улицу. И застыл. Телохранитель Сулейман кивнул ему на джип, припаркованный на углу. Двигатель урчал, машина готова была сорваться с места.

За тонированными стеклами Сулейман разглядел троих мужчин. Решительно, автомобиль не вызывал доверия. Профессиональные убийцы похожи на саранчу. Не успел и глазом моргнуть, а она уже пожрала все. Не оставляя ничего живого на своем пути. Приглядишься получше — киллеры та же крылатая смерть.

Осторожность прежде всего. По мгновенному приказу охранника Мини и Рефик укрылись за машинами. Сулейману парочка доверяла полностью: силач, в прошлом герой национальной турецкой «масляной борьбы»[42]. Стальные нервы, верное чутье.

Он тоже спрятался, расстегнул кобуру, взялся за ствол. Рефик последовал его примеру, готовый дать отпор.

Джип медленно тронулся с места, покатил вниз по улице.

Рефик и Сулейман привыкли сражаться бок о бок. В словах нужды не было — лишь кивнули друг другу. Действовали слаженно: при первом же выстреле открыли бы огонь на поражение. Цель одного — шофер, другого — пассажиры.

Джип неспешно приближался.

Открылось заднее левое окно.

Сулейман вынул пистолет.

Из окна появилась рука.

Рефик выхватил оружие из кармана пиджака.

На мостовую упал грязный носовой платок.

И автомобиль скрылся, резко газанув.

Ложная тревога, «киллеры» оказались просто засранцами.

Турки распрямились, переводя дыхание. Рефик поднял большой палец, благодаря Сулеймана. Уж лучше паранойя, чем беспечность. Да и сам он тоже поверил, что последует нападение.

Теперь можно и перейти дорогу — облегченно, не тревожась о защите шкуры.

По привычке Сулейман снова оглядел улицу. Сверху катила еще какая-то тачка, вернее, ржавое корыто, такое убитое, что и марки не различишь. Никого, кроме водителя — старика, посасывающего маленькую сигару. Повода для беспокойства нет, охранник приблизился к Рефику и Мини, целовавшимся на краю тротуара.

Драндулет поравнялся с ними.

Резкое торможение, все окна открыты.

По приказу шофера распрямились два типа, сидевшие до того времени на полу согнувшись. Троица оказалась под прицелом автоматов. Сулейман узнал оружие — «Узи», скорость шестьсот выстрелов в минуту. А Рефику бросилось в глаза отрезанное правое ухо одного из нападавших. Заметить что-то другое он не успел. Как и попытаться спастись. Треск автоматных очередей слился с криками прохожих.

Облачко порохового дыма, падающие тела, вопли.

Десять секунд на все про все — и колымага испарилась.

Отовсюду сбежались свидетели. В ужасе воззрились они на три трупа в луже крови.

Одна из погибших — молодая женщина, зажавшая в руке серебряный трилистник. С ремня ее свисал боевой нож.

Глава 38. Жук-писатель

Ненавижу музыку ночи — это всего лишь зловещий шум.

Но он мне необходим — осуществить замысленное. Подстерегаю, вслушиваюсь, стараюсь понять. Потрескивание говорит о чьем-то приближении. Лай собаки — о том, что она меня учуяла, и через несколько минут я это использую. А пока шлифую детали моей западни.

Прежде чем пробьет полночь, я убью Жерара Мо. Он владеет виноградниками близ Макона. Не знаю, хорошо ли его вино — да и плевать мне с высокой колокольни. Знаю одно — он должен заплатить за свое преступление.

Владения его обширны, даже слишком — для одного человека. Живет он здесь затворником. Жена ушла, говорят, он ее поколачивал. Правильно сделала, не смотреть же на пьяное рыло, уж я его жалеть не буду! Отвратительная свинья, соседи обходят его стороной, никто и слова с ним сказать не хочет. На его похоронах в четверг не будет ни души — разве только черви.

23.14. Мне известно об объекте все. Сейчас он, надо думать, опрокидывает двадцатый по счету стакан. Каждый вечер одна и та же песня: накачивается алкоголем, чтобы уснуть, и отупело заваливается в постель, не раздеваясь.

Хроническое похмелье. Пьяница, кое-как обрабатывающий лозу — его и виноградарем не назовешь. Мо разоряет виноградники похлеще мучнистой росы, они заброшены, возделаны спустя рукава. Собратья точат на него зуб: вино в этих местах — не меньшая ценность, чем жизнь человека. Позор и несчастье тому, кто ею пренебрегает.

Мо причиняет вред собственным плантациям. Потому его близнец из мира насекомых — жук-писатель. Жесткокрылый листоед. Своими челюстями вредитель прогрызает в листовой пластинке дорожки, похожие на напечатанные строчки. Отсюда и язвительное прозвание прожорливой напасти.

«Писателем» голубчик наречен мной, а смерть его предсказана в моей настольной книге.

А вот чего он не знает, так это того, что наступит она нынче вечером.

Довольно ходить вокруг да около, пора к делу.

Ферма вредителя расположена близ Ля-Рош де Солютре, чуть в стороне от деревни. Три строения в форме буквы «П»: слева погреба, справа подсобные помещения, в глубине дом. В центре большой двор.

В одной из хозяйственных построек я его и покараю. Из лени Мо ни одну дверь не закрывает на ключ — будет он себе еще голову забивать. Здесь имеется все, что мне надо для казни.

23.15 — пора, вхожу в крайнюю дверь. Место знакомое, тут царит постоянный бардак. Нерадивый работничек Мо сваливает инструмент, как бог на душу положит.

Осторожность не помешает, включаю фонарик — сюрпризы мне без надобности.

А они, черт возьми, налицо! С моего последнего визита кавардак стал еще хуже. Повсюду громоздятся тюки соломы, вдоль стен наставлены винные бочки, посреди помещения валяется тачка, на земляном полу — гора виноградных чубуков. Только бак с мазутом стоит на прежнем месте. Понятное дело, он неподъемный.

Я открываю кран — убедиться, полный ли. Все в порядке, Мо недавно налил его доверху.

Прекрасно, содержимое мне пригодится.

Еще как пригодится.

Последний взгляд на окружающую картину. План в изменении не нуждается, я схоронюсь за бочками. Чтобы нейтрализовать Мо, потребуется шаг, не больше.

Что ж, за дело, недопустимо заставлять ждать саму Смерть.

Первым делом включаю электричество. Щелк! Пыльная лампа освещает сарай. Свет хорошо виден со двора посреди ночи. Теперь дело за собакой. Мо держит ее на привязи у будки. Нелишняя предосторожность: псина способна броситься и на хозяина.

Действие второе — выхожу во двор. Пес замечает меня и приходит в ярость. Он даже не лает, а исступленно захлебывается. Какое счастье, что цепь прочная.

Шум пробивается к хозяину сквозь пьяное беспамятство. Из дома раздается хриплый крик:

— Молчать, Аттила! Заткнись!

Аттила? Мо угадал с кличкой своего питбуля — тот заливается еще пуще.

— Что там такое? Увидел кого-нибудь? Лису? — Пауза. Потом до него, наконец, доходит, что цербер лишен дара речи. — Ну ладно, иду! Но если пустяки какие-нибудь, отведаешь кнута!

Славно, все течет, как задумано.

Третье действие — возвращаюсь в сарай. Ориентироваться в происходящем помогут ночные звуки. Скрип — Мо толкнул дверь. Через пять секунд он издаст вопль. Один, два, три, четыре…

— Черт побери! Что это за свет?

И вот действие четвертое — тревожное. Я принимаюсь стучать по баку.

Тук… Тук… Тук…

Аттила, подобно хозяину, охвачен беспокойством. Он уже не лает, а воет.

— Кто здесь? Вы кто? Я с вами разговариваю!

Я снова стучу, звук, должно быть, доводит Мо до безумия.

Тук…Тук… Тук!..

— Ну, хватит! Выходите или я сам вас найду!

Найдет сам — значит, не спустит собаку. Слишком опасно, животное с расстройством психики может разорвать и меня, и его самого.

Тук! Тук! Тук!!!

— Хорошо же! Сами напросились! Подстрелю, как кролика!

Дверь снова скрипит, Мо, должно быть, пошел снимать со стены ружье. Я получаю три минуты на завершение работы. Этого более чем достаточно для устройства западни.

Primo — кладу на землю книгу. Жук-писатель поневоле ее заметит. Наклонится поднять. «Смерть в кредит». Сомневаюсь, чтобы имя Селина что-то ему сказало, но как знать? Возможно, жертва поймет послание: мне следовало убить его давным-давно, он и так получил от меня десять лет бонусом.

Secundo — устанавливаю маленькое зеркальце в соломенном тюке. Смогу увидеть в отражении действия Мо, не двигаясь с места.

Безупречно! Все готово для приема.

А теперь только спрятаться.

И вслушаться в то, что несет мне ночь…

Приближаются шаги. Вредитель уже рядом с сараем. Думаю, собирается ворваться с ружьем наперевес — видел такое по телевизору. Эту шаблонную сцену он мне и представляет:

— Руки вверх! Не шевелиться!

Пригнувшись за бочками, я наблюдаю за ним в зеркале. Мо бледен, растерян, лицо искажено. Внутри сарая никого! Он ничего не понимает.

— Что это за штуковина?

Заметил книгу. Смешной рефлекс — подталкивает ее стволом ружья. Что он думает? Что та взорвется? Повторяет маневр, затем, наполовину успокоенный, наклоняется поднять.

Согнувшись вдвое, он не может защищаться.

Это-то мне и нужно — внезапно появляюсь.

Мо разворачивается ко мне. Я наставляю пистолет, трижды стреляю, все происходит моментально.

Насекомое кричит, еле удержавшись на ногах. Ружье отлетает в мою сторону. Подбираю и отбрасываю его вглубь сарая.

А Аттила вновь заходится лаем: его взволновали звуки выстрелов. Но что значит по сравнению с мучениями хозяина беспокойство животного? Оно-то не ранено, а вот мсье зажимает правое плечо. Никаких предпочтений одной части тела — настала очередь левого.

Снова салютует оружие, снова крики, и это еще не конец! Последняя серия выстрелов — в ноги. Раненый валится наземь, проклинает меня, от опьянения и следа не осталось:

— Сволочь! Убийца!

Не отказывай себе ни в чем, старина, большего удовольствия ты и не мог бы мне доставить.

Направляюсь к нему, он думает, я его сейчас добью.

— За меня отомстят, гадина! Это тебе так не пройдет!

Вдруг насекомое смолкает. Почему же я не делаю последний, милосердный выстрел? Нет нужды объяснять, оно и само поймет…

— Бак? Ты же не собираешься…

Да нет, как раз собираюсь. И даже откручиваю кран. Топливо течет на пол, пыль становится красной. Почти такой же, как и кровь Мо.

— Проклятие! Ты не в своем уме? Кто ты? Что я тебе сделал? — Звучат фразы, которых вполне можно было ожидать: — Не делай этого, у меня есть деньги… Они там, в спальне… Спрятаны на шкафу…

Я киваю, будто только этого указания мне и недоставало. Выхожу. Мо думает, что спас свою шкуру.

— Тебе нужна стремянка! Возьми в кухне!

На кой черт мне его бабки? Что меня заботит, так это псина. Аттила лает слишком громко. Пусть деревня и далеко, вдруг кто услышит и придет на помощь соседу. А мне требуется время — опорожнить бак.

Собака чуть не обрывает цепь, видя, как я направляюсь к ней. Рвется, припадает к земле, пасть в пене. Я люблю животных, мухи — и той не обижу. Но не могу оставить тебя в живых, бедняга. Не злись, никто не пожелает взять после смерти хозяина дикого взбесившегося зверя. Я избавлю тебя от клетки… и усыпления в конце пути. Пусть все завершится сейчас. Так оно будет лучше.

Целюсь в голову, надеясь, что пес постоит спокойно, не хочу, чтобы страдал. Он, похоже, понимает: не лает больше, ложится на землю…

Выстрел. Прощай, старина. Думаю, ты был чудесным щенком. Собаки — это то, что из них решили сотворить хозяева…

А твой владелец сейчас как раз гадает, что происходит. Изводится после звука выстрела. Такое испытывает, не могу понять, как вообще он способен еще кричать.

— Что там?! Что ты вытворяешь?

Сделанное сейчас не идет ни в какое сравнение с тем, что тебе еще предстоит. Топлива вылилось достаточно, можно приступать к последней фазе.

Мо потерял надежду на спасение. Понимает, что деньги остались на прежнем месте — слишком быстро я снова появляюсь в сарае.

— Проклятие! Проклятие! Проклятие!

Повторяет одно и то же слово. Довольно, не желаю больше слушать. Заклеиваю ему рот куском скотча.

Что там с вытекающим мазутом? Все в порядке, пол покрыт бурой жидкостью, через четверть часа будет совсем затоплен. Я беру ведро, зачерпываю. Мо ловит каждое мое движение. Думаю, понял, что будет дальше. Пытается отползти, избежать уготованной мной судьбы. Но какой в этом смысл? При каждом движении он страдает как проклятый. А я больше всего боюсь, что кто-нибудь заявится.

Поэтому спешу завершить казнь.

Опрокидываю содержимое ведра на тело насекомого.

И еще.

Снова и снова.

Вот, на приговоренном нет сухой нитки. Последний взгляд — удостовериться, что мазут добрался до тюков соломы. Все в порядке, они подмокли снизу. Бочки и виноградные лозы тоже.

Конец партии.

Пламя зажигалки.

Бросаю ее, огонь охватывает строение с немыслимой скоростью. Неожиданно быстро — бак с горючим взорвется скорее, чем ожидалось.

Жаль, что спектакль не удастся досмотреть, я беру ноги в руки.

Моя машина стоит возле фермы. Бежать неудобно — мешают сапоги. А уж воняют-то! И речи быть не может сесть в них за руль. Выброшу по дороге в какой-нибудь мусорный контейнер в городе. В конце концов, чего мне опасаться? И пусть полиция перероет все — их не обнаружат никогда…

Глава 39. Мучные клещи

Галстука на судье не было. Утро субботы — можно и не соблюдать дресс-код. Сегодня он явился на службу одетым в джемпер.

— Мадлен, вероятно, на вас дуется.

— Ужасно, Антония. Если бы она могла, обежала бы все магазинчики, чтобы себя вознаградить. Оставить ее одну в выходной день — такое мне обычно дорого обходится. Не перестаю благодарить ее врача: не дает ей меня разорять.

Непринужденный обмен любезностями не скрывал напряжения в воздухе.

Кто же начнет неприятный разговор?

Первым выстрелил судья.

— На этот раз о насекомых речь заведу я: мы с вами — всего лишь мучные жучки.

Антонию задело, что собеседник позаимствовал ее сравнение… и она поспешила дополнить научную справку раньше него:

— Acarus ciro, мучной клещ, из надотряда акариформных. Паукообразное, используемое для образования на сырах веле[43] корочки. Что у нас с ним общего?

— Размеры, Антония. Если не ошибаюсь, это мельчайшее творение Создателя.

— Нет, Роже, так думали до открытий Блеза Паскаля, но сейчас не об этом… Что вы хотите доказать свои сравнением?

— Что мы действовали как маленькие особи, меньше некуда. Думали, что держим ситуацию в руках, а она вышла из-под контроля… Мы облажались, Антония.

Слабость судьи ничуть не удивила — можно было предвидеть, что он падет духом.

— А по-моему, дела наши идут успешно. Конечно, не считая Гутвана — несчастный случай мы уже обсудили, не будем больше к нему возвращаться.

— Согласен с вашей оговоркой — вопрос о его гибели закрыт. Но встал новый: есть ли нам чем гордиться в деле убийства Рефика? Я желал видеть его на скамье подсудимых, а не в морге.

— А кто вам сказал, что погиб он по нашей вине?

Романеф устремил взгляд влево — верный знак, что ответ вызывал затруднения.

— Вот видите, Роже, сами не можете указать нашу ошибку… потому что ее нет.

— Докажите мне это…

Усталый голос, Антония даже уловила умоляющие нотки. Романеф не находил себе места. Если комиссар сумеет предложить оправдание, он готов согласиться — и спать спокойно.

— «Серые волки», Роже, мы совсем о них забыли.

— Что? Какое отношение имеют нацистские молодчики к заварившейся каше?

— Они и убили Рефика, уверена.

Такая версия событий приободрила судью, тот сразу пришел в себя.

— Bozkurtlar… Признаюсь, не подумал о них. Вы полицейский, комиссар, должны были предупредить меня, что они свирепствуют в регионе.

— Я сама не знала, господин судья, и вы забываете, что метили мы в Гутвана: собирались его высмеять.

— Несомненно… Не могу не согласиться.

— Прибавлю еще, что наш план вписывался в официальное следствие, цель которого — задержать раввина.

Верно — с этим не поспоришь. Романеф вновь стал любезным.

— Вы правы, Антония, «Серые волки» к нашему делу имели очень отдаленное отношение.

— К тому же в нашем расследовании все указывало на личную месть. Не на войну преступных кланов.

— И мое мнение осталось прежним — считаю, что действует одиночка. Тем не менее, в данной ситуации не могу объяснить себе причин нашего фиаско.

— Подумайте, Роже. Если все и пошло не так, как надо, виноват Гутван.

— Поясните вашу мысль…

— Упоминали ли вы Рефика, ведя беседы в Сети?

Романеф прокрутил в памяти изображения на мониторах, бегущие фразы, ответы собеседников в чатах…

— Нет, ни разу. Гиньоль говорил только о Вайнштейне — намеками.

— Значит, ни вы, ни я не виноваты в смерти Турка.

Словно пудовая тяжесть спала с души судьи. Антония права, имя Рефика никогда не всплывало в разговорах под прикрытием. Невиновен! Он невиновен — Турка прикончили совсем по другой причине. И с легким сердцем Романеф обратился к вредной привычке, порожденной служебными обязанностями — начал перебирать гипотезы.

— Почему «Серые волки» убрали одного из своих?

— Чуть поправлю, Роже: убрали одного из примыкающих к движению. Турок всегда оказывал им услуги в обмен на некоторую поддержку. Думаю, в их глазах Рефик был лишь сочувствующим или даже мафиозо без принципов и убеждений. И подтолкнул к расправе Гутван.

— Своей последней статьей?

— Так точно! После дела с грузовиком Турку пришлось пообещать не мелькать больше на первых полосах газет. Не повезло — Гутван сделал его героем дня. Рефик стал опасен, полиция слишком им заинтересовалась, он должен был исчезнуть.

— Если я верно понимаю, «Волкам» ни к чему огласка.

— Что и требуется доказать, Роже. И начинается совсем другое расследование…

Веские доводы. Все же Романеф, привыкший анализировать, попытался опровергнуть их… и не смог. На этом поле играла запрещенная группировка, в деле возникали совершенно неизвестные обстоятельства.

— Раз ни корсиканцы, ни Вайнштейн не виновны в смерти Рефика, кто же, по-вашему, прикончил Йозевича и Гутвана?

— Не могу дать точного ответа, господин судья — только мое мнение.

Весь внимание, судья слушал, как Антония предлагала самые невероятные версии… По ее мнению, Йозевича прирезали те же «Серые волки»: его убийство — своего рода послание. Христианину не место в их рядах. К тому же не исключено, что у себя на родине серб участвовал в массовом уничтожении мусульман. Еще одна ошибка в пассиве баланса Рефика: он сам вырыл себе могилу, когда привлек на службу Йозевича. Что до Гутвана, вполне вероятен сценарий, когда за наказание взялся некто имевший на журналиста зуб. Возможно, тот, по кому проехались его статьи — пришедший в дикую ярость. Роковая ошибка привела к сведению счетов и преступлению.

Арсан множила доказательства, громоздила мотивы — укладывала их один за другим в фундамент своей теории.

А потом сменила направление: Жак напомнил ей о данном обещании. Чтобы сдержать его, нужно получить от судьи одобрение и оправдание — заранее.

— Как видите, господин судья, в этом расследовании сошлось несколько дел. И преступление раввина развязало последующую бойню.

— Да, цепная реакция… Если вы, конечно, не ошибаетесь.

— У меня веская причина не сомневаться: звонок осведомителя.

— Черт! Кто такой?

— Один человек — поставляет нам информацию за материальное вознаграждение.

Романеф скривился: судья не может доверять словам агента. «Согласно статье 15-1 закона 95–73 платный информатор не является свидетелем», — напомнил он себе. Но при данных обстоятельствах интерес представляют любые сведения.

— Что сообщает?

— Идет возня среди обитателей уголовного дна. Я знаю этого типа, он никогда не сочиняет. По слухам, турки собираются шлепнуть Вайнштейна.

— Вот черт! За что?

— Отплатить за Рефика — думают, его рук дело. Преемник Турка должен показать своим бойцам, что он не робкого десятка… Пригрозить и «Серым волкам», хоть те и не возьмут на себя ответственность за расправу.

— Это ужасно. Необходимо предотвратить резню.

Антония возликовала: до индульгенции от судьи рукой подать. Солгать еще раз — и зеленая улица открыта.

— Поэтому-то я и собираюсь присматривать за Евреем. Мне тоже не хотелось бы, чтобы с ним что-нибудь стряслось… Что думаете на этот счет, господин судья?

Романеф ударил кулаком по столу.

— Что нельзя терять ни секунды! Подключите все средства, комиссар, желаю успеха.

Глава 40. Стафилины

Еще один.

Совсем без надобности.

Думер из региональной службы криминальной полиции Дижона чуть не лопался от злости. После трупа Бонелли на него свалился второй обугленный покойник. Без сомнения, сожженный заживо.

Сколько полицейский ни ломал голову, он не видел связи между двумя жертвами. Ничего общего: род занятий, место жительства, образ жизни.

Корсиканец был влиятельным мафиозо, творил зло на пространстве до границ департамента Ардеш. Мерзавец просто купался в деньгах.

Но Жерар Мо? Конечно, о нем шла дурная слава — хотя отвратительный характер не делал из него гангстера. Кроме того, убитый никогда не покидал свои виноградники, а еще был близок к разорению, и его изводили судебные приставы.

И тем не менее. Оба убиты одинаковым способом, с интервалом в шесть дней, в департаменте Сона-и-Луара, в двадцати километрах друг от друга. Странное совпадение.

Мозг готов взорваться. Думер наблюдал за ищейками из экспертной лаборатории, обнаружившими следы преступника: цепочка вела от фермы к уединенной дороге, а там криминалисты нашли отпечатки шин. По ним, возможно, удастся определить марку автомобиля. «Пока его найдем, — скрипнул зубами полицейский, — убийца может нанести новый удар».

Серия, которую продолжила смерть Мо, наводила на мысль о мщении безумца. Если бы на его счету не было Брибаля и Бернье-Тенона, Думер заключил бы, что Антония ошиблась. Эти убийства — действительно следствие войны преступных кланов? Версия вызывала серьезные сомнения и не без оснований.

Полицейский еще раз оглядел строение. Пепелище, остались лишь обугленные стены и крыша. Вряд ли можно надеяться на улики.

Подошел доктор Риаль. Останки Мо уже загрузили в машину «скорой помощи». Прежде чем отправить покойника в Дижон, медик провел осмотр и составил для начальника первые выводы.

— Добрый день, комиссар, могу поделиться кое-какими соображениями.

— Пусть они будут дельными, мне это просто необходимо.

Садовый гном так скривился, что надежда Думера испарилась.

— Только не говорите, что сценарий тот же, что в поезде.

— Увы, комиссар. Точно, точно, точно: пули в руках, пули в ногах. Правда, несколько больше, чем в случае Бонелли. Узнаю, сколько именно получил Мо, после вскрытия.

— Только этого не хватало…

— А еще приплюсуйте заклеенный скотчем рот.

— Ну вот, пошло-поехало…

— Что до причины смерти, то не очень удивлю вас, сказав: сожжен живым. Только в этот раз облит мазутом. От трупа так разит, что вонь распугала стафилинов.

— Кого?

— Стафилинов, комиссар. Это сапрофаги, обитающие рядом с человеческим жильем — мелкие насекомые, питающиеся падалью… Бедняга Мо. Могу лишь повторить слова отходной молитвы, как и над телом Бонелли… Ужасная агония. Мир праху его — без каламбура.

Думер счел высказывание неуместным. Но воздержался от замечаний: один из подчиненных рванулся к нему, явно очень довольный.

— Чему так глупо радуетесь, Жану?

Молодой полицейский тряхнул головой, не утратив улыбки:

— У меня кое-что новенькое, патрон.

— А именно?

— Собака…

Жану потряс перед носом комиссара целлофановым пакетиком. С кусочком металла внутри.

— Похоже, пуля?

— Она и есть, патрон.

— Откуда?

— Извлек из головы пса. Чуток запачкался, жена будет браниться, но удалось вынуть.

— И из-за этой пули сияете, как именинник?

— Есть причины, патрон. Преступник, безусловно, застрелил собаку из того же оружия, что прикончило Мо.

— Хм… Это более чем возможно, дальше.

— Но есть одна закавыка: эта пуля калибра девять миллиметров. Пари держу, выпущена из «зиг-зауэра», видны маленькие царапины справа. Следовательно…

Подчиненный мог не продолжать, Думер ухватил мысль:

— Бонелли и Гарсию убили другим оружием.

— Именно, там была шестимиллиметровая «беретта».

Дело принимало неожиданный оборот. Почему убийца сменил марку пистолета? Думер похвалил парня и потянулся за сотовым.

— Кому звоните, шеф?

— Комиссару Арсан. Не мне же одному ломать себе голову…

Глава 41. Уховертки

Антония не находила себе места: звонок Думера привел в раздрай — и было отчего… Как объяснить убийство Мо подчиненным? Шесть миллиметров… девять миллиметров… Смена оружия — есть над чем призадуматься полицейским. Да еще и причина смерти: последняя жертва не имела ничего общего с драмой клуба «421».

Тем не менее, почерк раввина был налицо.

Какие же выводы последуют из новых данных?

Реакция коллег не заставит себя долго ждать.

В кабинетах БРБ стоял шум: распоряжения, телефонные звонки, стук по клавиатурам компьютеров. Бригада работала в полном составе — кроме офицеров, находящихся на выезде. Несмотря на выходной, весь экипаж на борту: мобилизация в связи с убийством Рефика. Дело прежде всего, служба превыше личной жизни полицейского.

Паскаль разговаривал с Одиль, выглядел он изможденным. Лавируя между подчиненными, Антония направилась к нему. Ни «спасибо», ни улыбки — вопрос в стиле «спрашивает шеф».

— Ну, Каршоз, есть новости?

— Да, патрон, я побил рекорд по количеству выпитого кофе: за три дня — литров пять. С вечера среды спал едва ли шесть часов.

— Работа такая.

— Только после сорока веселишься по этому поводу все меньше.

Антония сухо положила конец его стенаниям:

— Сочувствую, Каршоз, но есть что-нибудь, кроме жалоб?

За майора ответила Одиль, с головой ушедшая в изучение папок досье:

— Касаемо Йозевича топчемся на месте. Проверка окружения результата не дала. Опрашиваем, ищем, трясем дружков.

— Правильно делаете, продолжайте ими заниматься, кто-нибудь что-нибудь да знает… А что насчет Гутвана?

Паскаль взял слово:

— Здесь нам повезло чуть больше. Соседи слышали, как от его дома отъехал мотоцикл.

— Сразу после нападения?

— Да, и показания стыкуются с отпечатками, обнаруженными в саду: следы от байкерских сапог — модель XPD высшего качества.

— А подобная обувь встречается часто?

— Так точно, шеф, у меня такие.

Антония хотела было пошутить насчет совпадения. И смолчала, памятуя о прежних стычках: Каршоз не оценил бы юмора.

— Похоже, пока о смерти Рефика говорить рано.

— Кое-что есть, — обнадежил Паскаль. — Вместе с ним убили парня по имени Сулейман Ирмак. Представить его резюме?

— Не сейчас, уверена, он имел прекраснейшее образование. Давайте о девице.

— Слушаюсь, музыку заказываете вы… — Майор глянул в записи. — Так-с, Мишель Навровски по прозвищу Мини, двадцать восемь лет, француженка, родилась в Крезо, чемпионка по магазинным кражам среди юниоров.

— Мелочевка.

— К ней затем прибавились достижения посерьезнее: ограбления торговцев, акты насилия, вымогательство под угрозой холодного оружия… Отсидела три года в Жу-ля-Виль. По выходу из каталажки мамзель обосновалась в Лионе. И здесь — любовь с первого взгляда! — Мини стала подружкой Рефика.

— Рыбак рыбака…

— Да, пословица к месту, Мишель Навровски была такой же ненормальной, как и Турок: тюремный врач считал, что у нее протекла крыша. Прочитать медицинское заключение?

— Не стоит, достаточно и вашего.

— Тогда идем дальше. Показания свидетелей совпадают, трое убийц стреляли из колымаги красного цвета, определить марку не удалось. Резко тормознули, вели огонь десять секунд и вмиг свалили. Сейчас пытаемся составить их фотороботы.

Одиль оторвалась от бумаг и добавила:

— Есть результаты баллистов, патрон: стреляли из пистолетов-пулеметов «узи» израильского производства.

Новость Антонии не понравилась. Связь с Израилем выводила Вайнштейна в лидеры среди подозреваемых. Обещание комиссара во что бы то ни стало сохранить ему жизнь повисло на волоске. Уничтожить мысль о возможной причастности Еврея в зародыше!

— Израильская армия сняла «узи» с вооружения. Изготовлены миллионы экземпляров, ими торгуют на каждом углу.

— Что-то я не видел их в отделах моего супермаркета, — съязвил Паскаль.

— Вы не смеялись бы так, Каршоз, если глянули бы в Интернет. Там продаются все возможные средства убийства. Желаешь «глок», «зиг зауэр», винтовку? Достаточно набрать номер кредитки — доставят за сорок восемь часов.

Одиль и Паскаля передернуло. Увидев выражения их физиономий, Антония перевела дух — получила преимущество в разговоре. А теперь хорошо бы его укрепить.

— Что ж, обсудим все версии. Я только что из Дворца правосудия. Есть информация — ценней некуда. Встреча через пять минут у меня. Жду обоих.

— Почему не посовещаться здесь?

— Потому, дорогой Каршоз, что со смертью Гутвана проблема утечки не исчезла. Его сменит другой любитель рыться в дерьме. Газетка продолжает выливать помои. Скажем так, я опасаюсь лишних ушей.

Паскаль не ответил, не в том настроении он находился, чтобы возражать. В голове вновь всплыли слова генерального контролера. Должна ли смерть Гутвана положить конец его угрозам? Майор надеялся на это всей душой.

Арсан покинула подчиненных, завернула в туалет, приняла там лекарства, возвратилась в кабинет. Не успела опуститься в кресло, как вошли Каршоз и его напарница. Молча присели, готовые ко всему — даже что сейчас наступит конец света.

— У меня плохие новости.

— Мы привыкли, патрон, таков наш удел.

— Знаю, Каршоз, но иногда это так достает… Итак, раввин ночью снова нанес удар.

— Вот черт! Где?

— Возле Ла-Рош-де-Солютре, между Пуйи и Фюиссе. Жертва — Жерар Мо, виноградарь.

— Убит тем же способом, что и другие?

Филигранные ответы Антонии — ни дать ни взять кружевница. Так что не возникнет ни одного неудобного вопроса.

— С точностью девяносто процентов — отклонение из-за смены оружия. На этот раз раввин использовал калибр девять миллиметров. Думер считает, как я: убийца, вероятно, избавился от «беретты». Возможно, почувствовал опасность.

— А это значит, что мы подошли близко.

— Хорошо бы так, Каршоз, скрестим пальцы на удачу. Таким образом, существенных изменений нет, почерк преступника тот же, абсолютно тот же.

Более реально глядящая на вещи Одиль захотела подробностей:

— А кто такой Жерар Мо, патрон? Он проходил по нашим базам данных?

— Нет, Анукян. Хотя известно, что судебные приставы ходили за ним по пятам. А еще — постарайтесь не упасть — парни Думера обнаружили тридцать тысяч евро наличными в его спальне, спрятанные на шкафу.

— Ух ты! Неплохо для человека на грани разорения.

— Впечатляет, согласна. Можем предположить, что убитого посещали плохие парни — например, корсиканцы… Думер сейчас разрабатывает эту версию. Мы на связи, результат скоро узнаем.

Сказала главное, искусно сгладив углы. Подчиненные поверили в одном, почему им не проглотить и все остальное?

— Идем далее… Утром меня принимал Романеф. Судья все больше укрепляется в мысли, что раввин — ключевая фигура этого грязного дела. А еще у него есть основания считать, что убийство Йозевича — дело того же исполнителя… нанятого Рефиком.

Паскаль ухмыльнулся — Одиль поняла, что он доволен выше крыши. «Взять убийцу серба и значит взять раввина», — заявил он на днях. Она думала иначе, но благоразумно воздержалась от высказывания своего мнения — исполнителей второстепенных ролей не спрашивают.

— И что рассказал судья?

— Следующее, Каршоз: необходимо охранять Вайнштейна. Информатор предупредил, что турки собираются его прикончить. Сегодня вечером.

— Хм… Если делать ставку на самого сердитого участника гонки, я бы выбрал сынка Бонелли. С какой стати османцам убивать Вайнштейна?

— И это известно: отомстить за Рефика и серба. Они думают, что их смерть заказал Еврей.

— Чушь собачья, это же глупо!

— Будет полная катастрофа, если нападение на Вайнштейна удастся: мы думаем, что в деле раввина он играет главную роль.

— Причастен как минимум.

— Увидим попозже. Главное сейчас — сохранить ему жизнь. Романеф рассчитывает на нас… хочет видеть его живым и невредимым за решеткой.

Паскаль уступил в споре: если таково мнение судьи, ни к чему излишнее рвение.

— И поэтому, Каршоз, поручаю вам не выпускать Вайнштейна из виду. Анукян поможет. Возьмите себе двух надежных человек в помощь, парней, умеющих держать язык за зубами.

— Охотно, патрон, если укажете, куда идти.

— «Пальма Афулы» во втором округе. Еврей принимает там своих «друзей» по субботам. Ресторанчик возле синагоги.

— Заметано, засядем возле него, как кроты.

— Не нужно двусмысленных сравнений, Каршоз, мне больше по душе «как уховертки».

Одиль скривилась — уховертки вызывали у нее отвращение.

— Отвратительные насекомые.

— Вздор, Анукян, они безобидны — ночной образ жизни, очень полезны, их называют друзьями садовника. Знаете, что мне в них нравится? Они поедают своих вредоносных собратьев. Наших маленьких «коллег» надо не давить, а оберегать.

— Но они же прогрызают барабанные перепонки людей.

Антония расхохоталась.

— Совершенный миф, возникший из их привычки лакомиться! Знаете, как называют половинки абрикосов?

— Понятия не имею.

— Ушки или уши! Уховертки прогрызают их своими щипчиками и поедают самое вкусное… Нынче вечером вы будете вести себя как уховертки: сохраните наиболее ценную часть нашего расследования… это жизнь Вайнштейна, конечно.

Урок природоведения окончен, комиссар взяла папку и встала.

— У меня важная встреча, я не могу ее отложить. Оставляю вам ключи, Каршоз, можете звонить мне на мобильный.

— Нет проблем, позвоню, если станет жарко.

— А я изучу записи Милоша, пока не было времени их посмотреть.

Услышав имя Милоша, майор изобразил, что дает себе оплеуху.

— Вот я идиот! Забыл сказать ему, что лаборатория прислала заключение. Волокна, которые Машек нашел возле поместья Бернье-Тенона, искусственного происхождения. Не везет ему — акрил…

Глава 42. Моль

Ресторан «Пальма Афулы». 23 часа 12 минут.

Помещение скромных размеров, стены выкрашены голубой краской, увешаны видами Иерусалима, на двери табличка «Нет свободных мест». А занимал все заведение только десяток посетителей.

Их стол ломился от праздничных яств. Тонкие картофельные оладьи латкес, вкуснейшая жареная лапша кугель, фаршированный карп, сочные говяжьи клопсы. И израильское вино галиль самого высшего качества.

Вайнштейн никогда не чувствовал себя лучше. Ветер удачи дул в его паруса. Чуть захмелев, он произносил тост за тостом.

— За Рефика! Пусть отправляется к дьяволу!

Проклятие подхватили десять голосов крепких мужчин с квадратными плечами. Вайнштейн с намеком чокнулся с одним из них — парнем без одного уха:

— И за твое здоровье, Бернар! Храни тебя Всевышний.

Оба выпили красного вина за это благословение. До дна. Святотатствуя. Но Вайнштейну море было по колено, и он раскупорил новую бутылку.

— За Матье Бонелли! Мы не враждовали, ничего не имели друг против друга. Вот почему не знаю, что ему пожелать.

Такой недостаток воображения был отмечен разочарованным возгласом присутствующих.

— Тихо! Если у кого-то есть идея, покупаю! За приемлемую цену, я умею торговаться.

И наградой за шутку тут же прогремел раскатистый хохот.

— Но я скажу кое-что, — продолжил глава застолья. — Если бы Господь не призвал к себе Матье, мы никогда не обнаружили бы шелудивого пса, желавшего нашей погибели. У Рефика были острые зубы, он хотел проглотить корсиканцев, нас, заграбастать все доходы… Только конца такого не ожидал. Благодарю тебя, Матье. Твоя смерть указала нам, откуда грозит опасность.

В другом конце стола с места поднялся бритоголовый гигант в байкерской куртке, плотно облегавшей мощный торс.

— А что пожелаешь сербу, Даниэль?

Вайнштейн прижал палец к губам, хитро сощурился, делая вид, что доверяет собрату большой секрет:

— Тш-ш… На этого мне плевать, его подвел под монастырь длинный язык.

— Ну же, Даниэль, скажи хотя бы последнее слово.

— Хм… Если уж так настаиваешь… Желаю ему врать в аду искуснее, чем здесь. И держаться подальше от Рефика! Турок не любит тех, кто ведет двойную игру. А Антон-таки в этом преуспел, правда?

— Конечно! Глупость мерзавца избавила нас от больших проблем.

— И ничего мне не стоила!

Новый взрыв смеха ознаменовал остроту. Оживленный — речь так и льется, на этой хорошей волне Вайнштейн решил наградить великана:

— Погоди садиться, Самюэль, у меня для тебя подарок.

Голоса смолкли. Что задумал шеф?

— Благодаря тебе я чувствую себя лучше некуда. Сейчас поймешь почему. Я поднимаю бокал — да что там, целую бутылку! — и поминаю Камиля Гутвана. Самого большого антисемита со времен Геббельса! Пусть поразмыслит над своей писаниной там, где сейчас находится: руки прочь от наших раввинов! Смерть да послужит ему уроком! Замахнувшийся на мою веру столкнется со мной на узкой дорожке.

Никто не зааплодировал при этих проникновенных словах. Все разделяли веру, убеждения и гнев говорившего. Эта крыса Гутван заслужил свой конец.

— Дорогой мой Самюэль, за услуги, оказанные сообществу, хочу подарить тебе это.

Вайнштейн нагнулся, достал какую-то коробку и подал ее великану.

— Обувь?

— Открой, сам увидишь.

Самюэль поблагодарил и среди общего смеха вынул ботинки из кожи крокодила.

— Можешь надеть, Самюэль, это твой размер.

— Они великолепны… Но почему вдруг вы их дарите?

— Потому что уже видеть не могу твоих чертовых сапог. Примерь-ка!

«При-мерь ско-рей! При-мерь ско-рей!» — скандирование разгоряченных вином сотоварищей заставило Самюэля подчиниться. Он снял сапоги и поставил их на стол.

Черно-красные XPD со стальными набойками.

Возле ресторана, в машине полицейских. 23 часа 23 минуты.

Паскаль гонял в голове невеселые мысли. У него ли одного на душе пасмурно — вот что хотел он знать.

— Могу задать тебе нескромный вопрос?

— Если про мою сексуальную жизнь, засуньте его себе… — огрызнулась Одиль.

— Вот ненормальная, когда я так делал?

— Бывает, и святой грешит. Ладно, спрашивайте.

В голове крутилось много вариантов вопроса, Паскаль выбрал самый прямой:

— Почему ты пошла служить в полицию?

— Такая красивая девушка, хотите вы сказать?

— Перестань, я серьезно.

— Ладно, отвечу, если вы сперва расскажете про себя.

Паскаль оглядел темную улицу, заметил кота, роющегося в мусорном баке.

— Что ж, это будет честно.

— Итак?

— Семейная традиция.

— Ваш отец был полицейским?

— Нет, офицером в дивизии горных стрелков. Дед по маминой линии служил на таможне, по линии отца — в жандармерии. Я вырос в атмосфере уважения знамени, закона и долга защищать родину.

— Представляю себе уклад семьи, ваш жизненный путь был предопределен заранее.

— Как раз наоборот, девочка, родители видели меня преподавателем физкультуры. А я захотел стать полицейским.

— Почему?

— Тебе будет скучно: стремился защищать людей… Необъяснимый зов, неизбежное призвание… Глупый порыв, правда?

Одиль прервала его, заметно задетая:

— Не могу позволить вам так говорить, господин майор, меня охватило то же стремление — и я считаю его благородным.

— А! Тогда прости меня… А как ты пришла в полицию?

Одиль повернула к нему непроницаемое лицо.

— По убеждению. У меня армянские корни, мы знаем, что такое насилие.

Вспомнив историю расизма, Паскаль признал справедливость ее слов.

— Понимаю, твои предки пережили резню в 1915 году, в вас все еще не остыл гнев, должно быть.

— Не совсем так, командир, мы живем в настоящем, в стране, приютившей наш народ — на родине прав человека. И чтобы здесь не забывали высшие ценности, я и решила стать полицейским. Об эти ценности сейчас вытирают ноги — кроме вас, конечно, я вижу немало бед от страха перед не похожим на тебя человеком. А от страха до ненависти, от ненависти до холокоста рукой подать. Повторяю, мы знаем, что такое насилие.

— И ты пошла на службу, чтобы бороться против дураков?

— Нет, чтобы помочь им начать жить своим умом. Это не дураки, а трусы. Простых граждан втягивают в грязные интриги, иностранцы — разменная карта политиканов. Их паникерские крики разбудили зверя: по вине болтунов на всех углах только и разговоров, что о безопасности, как будто прежде о ней и не слыхивали.

— Я полностью разделяю твое мнение в этом вопросе. Но не вижу связи между службой в полиции и твоим крестовым походом.

Одиль прикрыла глаза, поверяя свои мысли:

— Люди, отвергаемые обществом — питательная среда для преступности. Преступность нужно искоренять, перестав выбрасывать людей за борт. В идеале, конечно. Я понимаю, что ее возможно лишь ограничить, но и это немало.

Идеалистические убеждения потрясли Паскаля — осмысленные, взвешенные, находящиеся от его собственных на расстоянии многих световых лет. И все же оба они были полицейскими на одном задании. Служивыми, с которых дерут семь шкур, застрявшими в машине на всю ночь.

— Задам тебе еще вопрос.

— Если того же сорта, что и первый…

— Что мы здесь делаем?

Одиль недоверчиво спросила себя, не шутит ли напарник.

— Ну как же, командир, охраняем Вайнштейна.

— Да-да, знаю, извращенца, недостойного ходить по свету.

— Так вы поддерживаете смертную казнь?

— Никак нет, категорически против… Хорошо бы сдох от какой-нибудь заразы…

— Уф, прямо от сердца отлегло… Но я прервала вас, что вы хотели сказать?

— Что куда лучше было бы, окажись мы дома. Вот уже двадцать лет я ночами слежу за всяким отребьем. Это начинает доставать.

— Нервный срыв?

— Нет, сорокалетний рубеж. — Майор натужно рассмеялся. — Ха-ха! Я тут раскидываю мозгами два часа и знаешь что? Покумекав, начинаю понимать Арсан. Она права, когда сравнивает людей с насекомыми.

— Видимо, есть причины для такого мнения?

— Железные, девочка… Жизнь не похожа на одежку, запасной не бывает. Понимаешь, мерзавцы, за которыми мы присматриваем, подобны моли: поедают то немногое, чем мы прикрываемся.

Ресторан «Пальма Афулы». 23 часа 32 минуты.

Морис, хозяин заведения, убрал со стола. Нагруженный сверх меры, принес всевозможные вкусности. Одобрительными возгласами собравшиеся встречали выставлявшиеся деликатесы: сочные финиковые шарики, миндальное печенье, лепешки с корицей.

— Угощайтесь! И чтобы ни крошки не осталось!

Захмелевший Вайнштейн потребовал овацию в честь ресторатора.

— Троекратное «Ура» Морису, королю кошерной кухни!

И громилы охотно исполнили просьбу. Морис пользовался всеобщей любовью, а еще умел держать язык за зубами.

— Король-то король, но какой ценой? Вот я — вдовец, недурная партия. Но гляньте-ка на мое брюхо, друзья. Какая женщина захочет такого толстого короля?

— Найдем, — заявил Самюэль. — Скажи, какие тебе нравятся, и доставим завтра же.

— Нет проблем, — подхватил Бернар. — Брюнетку, блондинку, рыжую — только выбирай, у нас полно товара.

— О, на масть плевать, лишь бы бережливая была. Не хочу расточительную, с первой женой хлебнул горя.

— Многого желаешь, — усмехнулся старик с маленькой сигарой в зубах.

— Да уж, это как с моей стряпней — пусть будет совершенной.

Новый взрыв смеха послужил одобрением шутке Мориса. И развеселившийся Вайнштейн хлопнул в ладоши:

— Заведи-ка нам музыку! Что за мрачная обстановка! Давайте проснемся, черт возьми!

Под громкие крики «Да!» толстяк-хозяин побежал к стойке, вынул из коробки диск и вставил в музыкальный центр.

Мелодия «Хава Нагилы» зазвучала из колонок.

И дюжина голосов подхватила и начала подпевать.

Снова и снова.

Гости пели, танцевали, выпивали, пока в глазах не начало троиться.

Выбросили из головы заботы и тревоги.

Возле ресторана, в машине полицейских. 23 часа 50 минут.

Двое молодых спортивных крепко сколоченных полицейских маялись выше по улице. Они должны были следить за «Пальмой Афулы», но бодрствовал только один. Его напарник храпел, вымотанный тридцатью семью часами без сна. Спавшего звали Карно, дежурившего — Роллен. Последний позволил коллеге вздремнуть. Услуга за услугу: Карно тоже давал передышку приятелю, когда тот валился с ног.

Тандем ладил между собой лучше некуда.

Только в одном их привычки расходились: Роллен курил, а Карно не переваривал это пристрастие. Спящий не переносил табачный дым. И потому Роллен, желая подымить, отходил от машины, чтобы не беспокоить товарища.

Вот и сейчас он страстно желал затянуться. Конечно, ожидание, напряжение будоражили нервы, но дежурящий начал уже клевать носом. Скоро наступит полночь. Если бы турки собирались напасть, они бы уже это сделали. Ложная тревога, они не появятся. Так почему не позволить себе перекур? Карно спал на пассажирском сидении. Не стоит его будить. Роллен тихонько вышел из «рено», прикрыл дверь, стараясь не хлопнуть.

Первым делом он размял ноги. Совсем одеревенели за долгие часы слежки. Потом достал пачку недорогого табаку, папиросную бумагу и начал сворачивать самокрутку. Приходится экономить и в малом — сигареты стали бить по карману простому полицейскому.

Погрузившись с головой в процесс, Роллен не заметил, как появилась машина, за ней вторая, третья. А заставил его поднять глаза скрип тормозов. Но время было упущено: из автомобилей уже выходили вооруженные люди.

Роллен швырнул курительные принадлежности, кинулся к «рено», застучал в боковое окно, куда Карно прислонил голову.

— Просыпайся, ради всего святого! Приехали по душу Вайнштейна!

И, не дожидаясь ответа, бегом обогнул машину, впрыгнул, крутанул ключ зажигания, крича:

— Да разуй глаза! Мы в полной заднице!

— Что случилось? — протянул Карно спросонья.

— Не видишь, турки прикатили?

— Вот черт!

— Шевелись! Ставь маячок! Вызывай подкрепление! Я разверну машину поперек улицы, они не должны скрыться!

Сделать это он должен бы раньше.

Паскаль же выполнил маневр безошибочно и вовремя. Сотня метров отделяла его от «Пальмы Афулы». Майор начал движение, едва заметив вереницу автомобилей. За какие-то доли секунды машина полицейских оказалась в нескольких шагах от нападавших.

Выскакивая наружу, Одиль показала пальцем на одного из бандитов:

— Это не турки, командир!

— Что?

— Тот лысый тип, это же Тино Бонелли!

Внутри ресторана Вайнштейн тоже узнал корсиканца. И дымился от ярости:

— Как это — без оружия? Не говорите, что пришли с пустыми руками!

Бернар опустил голову.

— Моя пукалка в машине, я не беру ее в синагогу.

— Я тоже, — произнес старик с сигарой в зубах.

— Так у кого есть стволы?

Поднялось семь рук, но как жалкие пистолеты могли противостоять убойной силе автоматов!

Морис спокойно вмешался:

— Без паники, у меня есть чем отбиться… Мой личный запас.

В этот-то момент корсиканцы и открыли огонь.

Стекла ресторана разлетелись вдребезги, оборонявшиеся бросились на пол. Кроме одного, прошитого очередью наискосок.

Первым убитым стал Самюэль.

Снаружи Роллен наконец поставил машину поперек улицы. Он выскочил из салона, пока Карно запрашивал помощь. Пригнувшийся к земле Роллен видел, как любопытные жители высовывались из окон. Среди них были даже дети. Вот куча идиотов! Их же вполне могли убить!

— Убирайтесь! Скорее! Здесь опасно!

И тут же последовало доказательство его слов: один корсиканец наставил оружие на молодого полицейского. Зевака из окна пятого этажа вовремя это заметил.

— Осторожно! — крикнул он, показывая на угрожавшего.

Роллен увернулся, далеко отскочив. Очередь лишь продырявила кузов автомобиля. Роллен считался асом на стрельбах в тире. Заслуженная репутация: он «снял» нападавшего одним выстрелом. Разогнулся, переводя дыхание, глянул на «рено». Оттуда донесся стон. Вне себя от тревоги, Роллен кинулся к машине. Шальная пуля зацепила Карно.

— Черт, что с тобой?

— Подарочек в плечо, больно-то как!

— Держись, старина, у тебя же ребенок.

— Не беспокойся, я о нем помню, хочу успеть поставить его на ноги.

Роллен схватил носовые платки и зажал рану.

— Брось, лучше свяжись с управлением.

— Заметано. Не отнимай повязку от раны.

Успокоиться. Выдохнуть. Не кричать. Снова став полицейским с холодной головой, он включил переговорное устройство в салоне:

— Говорит лейтенант Роллен, вы меня слышите?

— Так точно, лейтенант.

— Сообщаю о раненом офицере полиции, пришлите «скорую помощь».

— Несколько карет уже в пути.

— А подкрепление?

— Будет на месте через три минуты.

Одиль и Паскаль укрылись за машинами. Едва прозвучало стандартное «Полиция, бросьте оружие!», как на них обрушился град пуль. Полицейские принялись стрелять наобум, лишь бы чуть охладить напор атакующих.

Мобильный Каршоза завибрировал. На экране высветилось имя Роллена.

— Привет! Ты где, парень? Карно?! Вот дерьмо, надеюсь, рана несерьезная… А что с подмогой? Супер, не двигайтесь с места, продолжайте блокировать проезд с вашей стороны.

Дал отбой, улыбнулся Одиль:

— Все отлично, девочка, наши будут здесь меньше, чем за три минуты.

Обстрел усилился. Судя по плотности огня, люди Вайнштейна перешли к активным действиям.

— Неважный вечерок для ребят, — хмыкнула Одиль. — Корсиканцы не ожидали такого приема.

— И не думали, что их заблокируют с двух сторон.

Нападавшие поняли — уйти не получится. Разве что удастся снести одно из заграждений. И с этой целью пригнувшаяся тень метнулась к полицейским. Убрать стражей порядка — и останется лишь сдвинуть их транспорт.

И свобода — там, в конце улицы…

Вдруг со стороны ресторана послышались автоматные очереди.

— Слышите, командир? Похоже, это «узи».

Немедленно последовал ответ корсиканцев.

— А вот островитяне используют изделия Хеклера и Коха. Я издалека узнаю баварскую «музыку».

— Проклятие, да какой же сегодня будет урожай трупов?!

— Наплевать на них, девочка! У меня руки чешутся прочистить мозги одному недалекому судье. Хотелось бы, чтобы Романеф растолковал, что к чему. Где, скажи на милость, турки во всей этой заварухе?

Паскаль не заметил, как с тылу к нему подбиралась тень. Одиль стояла лицом к нападающему, и на то, чтобы предупредить напарника, у нее была лишь доля секунды:

— Ложитесь, командир!

Прогремел двойной выстрел. Быстрый как кошка, Каршоз перекатился и обернулся, чтобы открыть огонь. Но нужды в этом не было: на земле валялось тело.

— Бинго, девочка! Ты подстрелила старика Батиста!

Ресторан «Пальма Афулы». 23 часа 54 минуты 27 секунд.

Морис получил ранение в колено, у троих животы нашпигованы свинцом, четверо отдали богу душу. Вайнштейн побледнел. Ситуация становилась неуправляемой. И надо было идти ва-банк.

Перед рестораном. 23 часа 54 минуты 32 секунды.

Тино прикинул итоги. Пятеро бездыханных на асфальте, двое выведены из строя, никаких вестей от Батиста. Нападавших оставалось лишь четверо. Сейчас или никогда.

Ресторан «Пальма Афулы». 23 часа 54 минуты 38 секунд.

Вайнштейн прислушался. Выстрелы не заглушали больше мотив, который он ненавидел больше всего на свете — пение сирен. Полицейских сирен. Судя по дружному хору, к ресторану спешили все фараоны города. «Что ж, — сказал он себе. — Пропадать, так с музыкой, покончим с этим раз и навсегда».

Перед рестораном. 23 часа 54 минуты 47 секунд.

Никакой надежды на спасение. Ни кровинки в лице Тино. Полицейские пиликалки приближались со всех сторон. Через несколько секунд придется сдаваться. Так и не смыв кровью оскорбление. Постыдный эпилог! Отец должен быть отомщен. Тино теперь — глава клана. И как глава клана он шагнул вперед.

На улице. 23 часа 54 минуты 52 секунды.

Вайнштейн вышел, держа в руке оружие. И молил Бога дать ему сил и отваги.

Тино двинулся навстречу Еврею. И молил Бога дать ему осуществить правосудие.

Оба испепеляли друг друга взглядом.

Их разделял десяток метров. Океан. Ненависть.

Улицу огласили звуки выстрелов, которыми обменялись враги.

И мостовая приняла в свои объятия еще два трупа.

С двух сторон улицы. 23 часа 55 минут.

Полицейские фургоны перекрыли все выходы. Армия вооруженных бойцов заполонила тротуары. К чему дальнейшее сопротивление? Уцелевшие в схватке подняли руки. Перед машиной Роллена и Карно тормознула «скорая помощь». Раненый потерял много крови, но врач, быстро оглядев, успокоил его: отделается только шрамом. «И заработаешь красивую медаль», — утешил Роллен.

Позади машины. 23 часа 58 минут.

Паскаль рыдал над телом Одиль. Одна из бабочек моли сделала свое дело, напарница погибла, защищая его. История повторилась, отвратительная и трагичная…

Глава 43. Однодневки

Как сумасшедшая она металась по квартире. Лючии ди Ламмермур[44] в ее смирительной рубашке далеко было до безумия Антонии Арсан — будто оглохшей от горечи, угрызений, чувства вины.

Взрывчатая смесь.

Неизлечимая боль.

«Что я наделала, Жак! Из-за меня погибла Одиль, и исправить ошибку я не могу. Искупить моей жизнью? Готова хоть сейчас! Но так мало мне осталось времени, что предложение было бы нечестным».

Ее преследовало мертвое лицо Одиль. Комиссар сама закрыла мешок, в котором тело увезли в Институт судебной медицины. Каршоз осыпал Арсан оскорблениями, она не защищалась.

«Я даже не сдержала обещание, данное тебе, дорогой мой. Как я ни старалась, Вайнштейн погиб. Пусть идет с Богом! Его бывшей жене осталось лишь жечь свечи в память о нем».

Антония бродила по комнате, наталкивалась на мебель.

«Старик Батист остался лежать на поле схватки. Он оплатил свой долг. Что ты говоришь, Жак? Каково мое мнение насчет смерти Тино? Что ж, я не сожалею о происшедшем. В ближайшем будущем парень совершил бы вдвое больше преступлений, чем отец. Это был настоящий психопат, Матье воспитал его для убийств. Конечно, я сочувствую Иоланде, но ведь она должна была направить его на путь истинный. Исполняй она как следует свой материнский долг, сын был бы сейчас жив».

Пройдя возле секретера, Антония снова прочитала лежащее на нем медицинское заключение.

«Видишь этот клочок бумаги, дорогой? Подписан профессором Клюнуа. Я встречалась с ним вчера во второй половине дня. Клюнуа был категоричен: химиотерапия со следующей недели. Или конец через полгода. И никаких гарантий к тому же. Он укорил меня, что я и так слишком запоздала».

Скоро семь, а она так и не ложилась спать. Совсем нет сна. Антония остановилась перед клеткой Жоржа.

— Открою тебе секрет, малыш: человеческие существа подобны однодневкам[45].

Жорж требовал внимания и ласк, Антония взяла его в руки.

— Однодневки… А, ты же не знаешь. Это насекомые, проклятые природой. Сначала они находятся три года в стадии личинки. Затем вдруг расправляют крылья и взлетают. Их трагедия в скоротечности существования. Большая часть погибает прежде, чем взлетит. Оставшиеся живут всего несколько часов и едва успевают взглянуть на мир.

Вернула зверька на место.

— Мы похожи, дружище. Лишь появившись на свет, должны постигать правила жизни, ходить в школу, забивать голову наукой, выбирать профессию — не будучи даже подростком, сдавать экзамены и искать работу. Странно — тебе двадцать, а ты и не видел, как пролетело время. Говоришь себе, что передохнешь потом, будешь наслаждаться жизнью, но нет: нужно вкалывать, чтобы питаться, одеваться, платить за жилье.

Боль скрутила живот. Антония подождала, пока она уйдет.

— Затем начинается служба — стресс, тревога потерять место. Бьешься, чтобы купить дом, оплачивать кредиты, счета, налоги, процентные ставки и идиотизм тех, за кого мы же и голосовали. Затягиваешь потуже поясок, говоря себе, что завтра жить станет полегче. Но это завтра не наступает никогда — или почти никогда. Между делом заводишь семью, детей — я не испытала такого счастья — и ужимаешься еще больше: пусть у них будет лучшая жизнь…

Жорж смотрел на нее, будто ожидая конца рассказа.

— Да, золотце, это наш период личинки. Взмываем вверх, только состарившись, после пенсии, которая наступает все позже и позже. И вся беда в том, что в этом возрасте уже далеко не улетишь… Я вот и не изведаю полета: вхожу в число однодневок, что погибают, едва вылупившись.

Комиссар отошла от Жоржа, вновь побродила по квартире — уставшая, безнадежно встречающая угасание звезд и своей жизни.

За окнами сиял вечный Лион. Ночь все еще хотела удержать его в своей власти. Но тщетно. Город эпохи Просвещения светил всеми своими огнями.

Антония бесцельно походила — ни мыслей, ни желаний.

Досье, приготовленное Милошем, ожидало на низком столике. Не было времени его прочитать. Слишком много эмоций — будто разбитая.

Комиссар села, открыла папку, начала машинально листать.

Вчерашние новости! Содержимое страниц она уже знала.

И это тоже… Ничего нового.

И это… Много слов — мало толку.

То же самое — не относится к делу.

Но не это! О нет!

— Проклятие! И почему мне раньше не пришло в голову?

Глупый вопрос! Всегда ищешь то, чего не видишь.

Новость была так поразительна, что Арсан будто ожгло. Со вторника ответ был перед глазами, а она его не заметила.

— Робер Халими… Робер Халими! Я непроходимая дура!

Робер Халими и был ключом к разгадке.

Отбросив тревоги, угрызения совести, печали, Антония кинулась к главному. Последняя часть головоломки должна отыскаться, если Милош исполнил ее поручение: «Заполни пустоты. И собери сведения о мельчайших грешках, меня интересует даже протокол за нарушение правил парковки».

И она нашла ответ в копии протокола за превышение скорости, составленного в понедельник вечером на выезде из Ниццы.

Антония отправилась одеваться.

«Я сдержу обещание отбыть во всей красе, Жак. И задержу раввина. Теперь я знаю, кто это!»

Глава 44. Шмели

Над мостовыми Лиона выросло поле зонтов. Проливной дождь обрушился на улицы. Острую вершину небоскреба «Карандаш» потоком омывала вода, водосточные желоба затопило, собаки не решались высунуть нос — справить нужду.

Дождливое утро, горькое воскресенье.

В кабинетах бригады было тихо. Хотя весь личный состав находился на службе. Ни у кого душа не лежала к болтовне и шуткам: погибла Анукян.

Усталые лица, набрякшие веки. Сердце Милоша сжалось при виде печали коллег. Лишь только он вошел в отделение, смолкли редкие разговоры. Сослуживцы посматривали на него, ждали, что он сделает, скажет. Разочаровав их, Милош не произнес ни слова. Подошел к столу Одиль, склонился над опустевшим креслом и положил на кожаный подлокотник розу.

Присутствующие пристыженно глядели на него, одобряя его жест. Никто не признался бы, но все жалели, что не поступили так же.

Тронутый проникновенностью поступка, бывалый сослуживец по имени Аршамбо подошел к новичку.

— Хорошо сделал, парень, так и надо было.

Милош удивился сердечности коллеги: тот обычно смотрел на него сверху вниз.

— Мне нравилась Одиль. Через какое-то время мы, возможно, стали бы друзьями.

— Мы все любили ее, Милош, она была хорошей девушкой.

— Верно… А как Каршоз?

— Кто ж знает? Ни слова, ни звука — невозможно с ним связаться все утро. Надеюсь, он не наделал глупостей.

Милош кивнул, разделяя тревогу.

— Ладно, дождусь Арсан, она велела быть в десять.

— Отчет о выполненном задании?

— Он не займет и полминуты.

— А что должен был сделать?

— Обшарить Ля Домб. Арсан думала, что раввин может там скрываться. Мимо. Надо искать в другом месте.

— Уу, я знаю шефа, приготовь взамен что-то толковое, иначе мало не покажется.

— Я знаю, для этого пораньше и пришел.

— А есть у тебя, чем прикрыть яйца?

— Да, досье, что я передал ей в пятницу. Я пока не успел его прочитать. Может, мне повезет, и найду в нем что-то существенное.

Антония постучала в боковую дверь, говоря себе, что еще слишком рано. Воскресенье, выходной, можно поспать подольше.

Но другого выхода, кроме как беспокоить спящих, у комиссара не было.

Дверь приоткрылась, в проеме показалась всклокоченная голова.

— Мадам Аррсан? Что случилось?

— Простите, Бернадетт, сожалею, что разбудила вас.

— Нет, я нежилась в постели, не сплю уже давно.

— Тем лучше, у меня к вам большая просьба.

— Да? — Бернадетт поняла, что близится что-то серьезное — предчувствие подсказывало. — Что стрряслось? У вас непрриятности?

— Нет, Бернадетт, но могут быть. Пообещайте мне одну вещь, если со мной что-то случится.

— Какую, мадам Аррсан?

— Позаботьтесь о Жорже, мне придется уехать в очень долгое путешествие. — Неловким жестом Антония протянула консьержке пачку денег. — Вот, хватит прокормить, пока ему не стукнет сто лет.

— Что вы, мадам Аррсан, это много, не надо, что вы…

— Возьмите, прошу.

Пчелка уступила настойчивости Антонии.

— Нет, это слишком много, мадам Аррсан… Я веррну вам остаток, когда вы прриедете.

— Оставьте, Бернадетт… Могу я положиться на вас насчет Жоржа?

— Конечно, я люблю эту кррысу.

Внезапно пчелка поняла, что события развиваются слишком быстро и такая поспешность Антонии ненормальна.

— Мне стррашно, мадам Аррсан, вы меня пугаете. Что я действительно могу сделать для вас?

Антония сжала ее в объятиях.

— То, что обычно делаете, Бернадетт: молитесь за меня.

Отпустила ее, поцеловала в обе щеки и вышла из парадного.

Ужасный дождь, ужасная погода, ужасный день.

«Метеосводка моей судьбы, Жак — промозглая до самого конца. Если судьба вообще существует. Но это обширная тема, обсудим ее попозже».

Пробежала до машины, уселась, включила зажигание, первую скорость.

Несколько минут спустя комиссар ехала в Божоле.

Милош уединился в зале для общих собраний, просматривая сведения, переданные Антонии. Сбор занял целый день, а изучить их содержимое времени не было. Но лейтенант добросовестно сделал копии всех бумаг.

В течение получаса он перебирал документы, как бросают из ладони в ладонь горячие каштаны.

Пальцы горели, листая страницы.

Внутренний голос говорил Милошу, что одна из них готовит ему неожиданное открытие.

Ничего примечательного он не нашел в списке, переданном мадам Марсо — лишь имена, адреса, профессии. И многие бывшие члены ассоциации уже покинули этот мир.

Ничего интересного и в копии судебного решения. К тому же лейтенант уже ознакомился с ним и не обнаружил, за что можно зацепиться.

Наконец наступила очередь рапортов отдела информации. Эта служба славилась тем, что из поля зрения не выпадало ни одно дело. А также люди, проходившие по нему. Эффективный сквозной контроль. И от того, что Милош обнаружил, холодок пробежал по спине. Репутация отдела информации была вполне заслуженной.

— Робер Халими! Вот черт!

Милош побледнел, впереди замаячила худшая часть драмы.

«Арсан, конечно, прочла этот рапорт, но ничего мне не сказала. А раз она не связалась со мной, значит… О нет, это слишком глупо с ее стороны!»

Лейтенант попытался позвонить комиссару. Тщетно. Еще несколько звонков — голос автоответчика вновь и вновь воспроизводил один и тот же текст.

Не теряя ни минуты, Машек метнулся в зал, где работали коллеги. Будто сумасшедший, выкрикнул:

— Кто-нибудь знает, где сейчас находится судья Романеф?

Ошарашенное молчание.

— Черт подери, я задал вопрос!

Чего новичок хлебнул, чтобы дойти до такого состояния? Один пожилой офицер, не отличающийся деликатностью, решил было его осадить, но Аршамбо оказался быстрее.

— До него тоже не дозвонишься. Не везет тебе, парень.

— Ладно, проехали. Мне нужен адрес Арсан.

— А мобильный на что?

— Толку-то, она не отвечает… Это срочно, я должен ее видеть.

Не колеблясь, Аршамбо схватил ручку.

— Держи, она живет в Круа-Русс.

— Спасибо.

— Помощь нужна?

— Не мне — ей.

Милош схватил клочок бумаги и выбежал. Он был уже далеко, когда старый грубиян решил съязвить в его адрес:

— Кем этот сопляк себя возомнил? Буффало Биллом?

— Кругом мимо, приятель, — ответил Аршамбо. — Ему не надо мнить — видишь, человек в ярости.

Дождь. За рулем Милош боялся дождя.

Но времени пестовать свои страхи теперь у него не было. Впервые он мчался по городу с включенным маячком, уворачивался от машин, кричал на водителей, которые никуда не спешили. Пролетел на всей скорости по мостам, проскочил по улицам и резко затормозил перед домом Антонии.

Не зная кода подъезда, позвонил прямо в ее квартиру. Ответа, конечно, не получил. Нажал на кнопку с надписью «Привратник». Давнишняя табличка, профсоюзы все не спешили ее сменить.

Дверь приоткрыла обеспокоенная уроженка Антильских островов.

— Что желаете, мсье?

— Здравствуйте, мадам, лейтенант Машек, помощник комиссара Арсан. Не подскажете, где она?

Консьержка поколебалась:

— Вы точно рработаете вместе с ней?

Милош показал удостоверение.

— А почему вы спрашиваете?

— Потому что мадам уехала в путешествие. Вы не знали?

— Нет, когда?

— Прримерно час назад…

Дождь лил, как никогда прежде.

Антония промокла насквозь, но меньше всего боялась подхватить простуду. Она вышла из машины, оглядела местность. Деревянный дом среди лугов. Чтобы подъехать поближе, пришлось проехать частной дорогой. На обочине стоял автомобиль. Прочитав номер, комиссар не удивилась: именно его и засек радар на выезде из Ниццы.

И Антония принялась ждать.

«Чего я жду, Жак? Раввина — скоро охота подойдет к концу. Нет, избавь меня от упреков, пусть довершит свое правосудие. А затем настанет время моего, законного, или хотя бы его подобия».

Над крышей показалось облачко дыма.

«Я была права, когда говорила тебе это. Мерзавцем меньше — работа раввина завершена. Что говоришь? Хочешь знать, кто такой наш мститель? Немного терпения, уже скоро это будет известно».

Комиссар ждала, не сомневаясь и не сходя с места. Раввин вернется на дорогу, где она пряталась — здесь ведь оставлена машина.

Дым стал гуще. Из окон показались языки пламени.

«Сейчас, дорогой, раввин не задержится».

Еще несколько минут.

Затем от дома отделился темный силуэт.

И Антония вышла вперед с оружием в руке. Человек в черном остановился.

— Добрый день, ребе! Все кончено, больше убивать некого.

Никакой реакции.

— Робер Халими — последний в вашем списке. Откуда мне это известно? О, догадалась я легко: он был управляющим клуба «421».

Ни слова в ответ.

— Зато я потратила немало времени, чтобы понять, что Халими стал отправной точкой вашей серии. Позволите, расскажу?

Ледяное молчание.

— Выйдя из тюрьмы, Халими проживал в Марокко. Вернулся оттуда полгода назад и стал во главе нового клуба. Невыносимо, правда? Убив четверых, вы ознаменовали не десятилетие трагедии, а угасание правосудия — и заменили его своим. Да, возвращение Халими подействовало, будто пусковой механизм вашей ярости. Гнева, который вы вынашивали десять лет.

Лишь пожатие плечами.

— Да, я не ошиблась — четверых. Простите меня за пятого, Жерара Мо казнила я. Конечно, не следовало заимствовать вашу методику, но она показалась мне заманчивой. Теперь-то вы имеете право узнать, кто такой Мо — пьянчуга, убивший моего мужа.

Смутная улыбка за стеной ливня.

— Что до всего остального, то это такие пустяки. Я знала, что найду вас здесь рано утром в воскресенье. Халими по субботам работал всю ночь до рассвета. Думаю, возвращался домой еле живой. Его усталость, вероятно, облегчила вашу задачу.

Нескончаемый поток с неба, объехать пешеходов, посигналить тем, кто мешкает, а еще проклятые стеклоочистители, ничего не очищающие — Милош впервые плевал на помехи. Внутри него поселился совсем другой человек.

Сомнение. Колебание. Он не мог действовать без приказа.

Лейтенант остановился на обочине, открыл бумажник, вынул обрывок листка с телефоном генерального контролера. Набрал номер, услышал недовольный голос.

— Простите за беспокойство, мсье, это срочно. Лейтенант Машек, БРБ, мне нужно сказать вам что-то важное.

Человек на том конце кашлянул, прочистил горло:

— Слушаю.

— Когда все всплывет, я, возможно, буду иметь неприятности, но мне все равно. Мой звонок касается дела раввина. Думаю, что комиссар Арсан убьет себя через несколько минут.

Раввин так и не двигался с места. Антония снова заговорила:

— Мы с вами похожи на шмелей. Это общественные насекомые: образуют семьи, защищают себе подобных, живут по правилам.

Стоящий напротив выдавил смешок, Антония не поняла почему.

— Я сравниваю нас со шмелями, потому что мы тоже всегда уважали закон. Не смейтесь, ребе, я знаю, кто вы… Как и я, вы верили в ценности, которые нам внушили.

Едва различимая улыбка как знак согласия.

— Но вот беда: все, во что мы верили, изменилось. Так решило общество, не спрося нас. На свалку законы отцов! В помойку человеческую справедливость! И к черту уважение нашего мнения! Мы и опомниться не успели, как никто нас больше не слушал. Слишком поздно — шмели больше не могли решать. Власть захватили клещи.

Милош несся скользкой дорогой по склонам Божоле, рискуя улететь в ров на каждом крутом вираже. Мчался как безумный: одна рука на руле, другая прижимает в уху мобильный:

— Да, господин генеральный контролер, приближаюсь к дому. Надеюсь, еще не поздно.

Резкое торможение — показался дым.

— Думаю, я уже близко, вижу пламя.

Антония наставила свой «зиг зауэр» на раввина.

— Что ж, в данных обстоятельствах нам остается только одно, правда?

Кивок головой.

— Счастлива, что вы разделяете мое мнение. Доставайте вашу «беретту».

Два пистолета. Два измученных человека. И нескончаемый дождь.

— Логика шмелей требует свершить правосудие по их собственным законам. А иначе мы солгали бы себе. Так покончим с нашим делом по нашим правилам.

Огонь поднимался все выше.

— Я почти на месте, мсье, вот дорога к дому Халими.

Милош рывком свернул влево на полном ходу, не заботясь о правилах движения. Чуть не врезался в ель, выровнял машину в последний миг и снова набрал скорость.

Обмер, услышав двойной выстрел.

— Стреляли дважды, мсье! Да, я уже здесь, сейчас доложу, что вижу.

Дорога, ведущая к лугу.

Посреди него горящий дом.

Лейтенант затормозил, не глуша мотор.

Выскочил из машины, будто безумный.

Ливень обрушился, промочив до самого нутра.

И сквозь стену дождя он увидел…

— Похоже, я опоздал, мсье, там два тела на траве… Арсан? Конечно, сейчас проверю…

Он подбежал к телу Антонии, склонился, пощупал пульс — и чуть не заплакал, как ребенок.

— Все кончено, мертва… Но ее не убили: она покончила с собой. Пустила пулю в висок.

Немота. Глухота. Еще один вопрос.

— Раввин? Да, сейчас скажу, кто это.

Несколько стремительных шагов ко второму телу. Такая же добровольная смерть, судя по положению пистолета.

Отлетевшая шляпа.

Упавшие очки.

Пряди светлых волос из-под парика. Отклеившаяся борода.

Ватные шарики, торчащие из ноздрей.

Милош поднял телефон к уху:

— Люси Марсо, мсье…