Сокровища чаши

Вот старик Лама – он же был моим Гуру у Зеркала Правды, разве нет? Да. Так к нему надо тоже относиться как к Небожителю что ли? Но он всё время ворчит, разговаривает сам с собой и иногда портит воздух, что очень неприятно в закрытых помещениях… Как примирить это с его небожительским рангом?

Подумав и расстроившись немного, я решил расспросить об этом благословенного Римпоче. Он не откажет мне и развеет мои сомнения, как только Он один это может.

Ещё один вопрос мучил меня. Надо относиться к ним как к Небожителям – это потому, что они Небожители и есть? А как они живут на Небесах? Или они не Небожители, то тогда почему надо к ним так относиться? Зачем это нужно? Это нужно мне или им? Если им, то понятно, я был бы тоже не против, чтобы соседские мальчишки ко мне так относились: уважение есть уважение.

Но если это нужно мне, то зачем?

Шёл первый день моего обучения, а вопросов было уже больше, чем до этого. Ух, и достанется мне от Гуру…

Вечер тихо опустился на долину длинными синими тенями гор. Тишина вечера изредка прерывалась собачьим лаем, да стрекот кузнечиков наполнял собою город. Отдыхая от зноя дня, город готовился отойти ко сну. Но я терпеливо ждал Учителя, продолжая размышлять над небожительским происхождением всех Учителей. Я пытался представить себе, как это – быть Небожителем. Вот мой Гуру – он явно Небожитель, я в этом не сомневался ни капли. Но как он на этих Небесах живёт? Когда? Во сне? Но я же должен относиться к нему как к Небожителю не когда Он спит, а днём. Но днём Он больше похож на человека. А вообще, чем Небожитель отличается от человека?

Я услышал, как дверь отворилась. Нет, это не Гуру – принесли горячую воду в кувшине с толстыми стенками, чтобы она быстро не остыла. Горшок был укутан в толстую шерстяную ткань. Значит, Гуру в монастыре и скоро будет. Так и произошло. Через полчаса Он пришёл и сразу же стал раздеваться для умывания. Я помогал ему, поливал воду на шею и руки, наблюдая за точными и неторопливыми движениями. Когда Он надел домашнюю рубаху и сел пить наваристый душистый чай, я сел у входа и, поклонившись, начал:

- Благословенный Римпоче, сегодня был первый день моего ученичества в монастыре. Могу ли я говорить о нём?

Гуру выглядел уставшим, но молча кивнул в знак согласия. Я был немного взволнован и, чтобы успокоиться, глубоко вздохнул:

- Я начал обучение три недели спустя после начала занятий… Простите меня за мои вопросы, они вызваны моим незнанием. Наверное, если бы я обучался с первого дня, не было бы и половины их.

Я поклонился, прижав руку к сердцу.

Учитель посмотрел на меня без эмоций:

- Продолжай.

- Больше других меня беспокоит вопрос о Небожителях. Нас учили, что Небожителями являются все Гуру – вообще все, и так к ним и надо относиться, и вот что я хотел спросить…

Я излагал Учителю свои доводы и вопросы, а он сидел с таким безучастным видом, что казалось, он не слушает меня, а, наверное, находится на своих, одному ему ведомых Небесах. Когда моя речь подошла к логическому завершению и я уже чувствовал себя жутко виноватым, потому что отвлекаю усталого Небожителя от отдохновенного созерцания Небес, он кивком остановил меня на полуслове:

- Я понял.

Осекшись, я понурил голову и стал корить себя. Конечно же, Учитель устал, он же не я, и с утренней зари до тёмного неба участвует в делах великих Азаров, а быть их союзником и собратом – это нечто такое непостижимое и ответственное, что даже от мысли об этой ответственности устаёшь, не говоря уже о самих трудах! А тут ещё я со своими глупостями. Какая разница, как они совмещают жизнь на небе и на земле? Когда дорасту – узнаю, ну нельзя же быть таким любопытным и отягощать и без того отягощённого, к тому же – великого, человека!

За время, пока Учитель успел раскрыть рот для ответа мне, эти мысли молнией пронеслись в моей голове.

- Когда ты смотрел на орлов, ты понимал когда-нибудь, что они чувствуют, сидя на земле?

Усталый голос Учителя был твёрд и задумчив. А вопрос поставил меня в тупик, я выпучил глаза и, уставившись в одну точку, замер на несколько минут. Учитель не торопил меня, молча отпивая душистый настой горных трав.

Когда оцепенение, вызванное неожиданным поворотом мысли, прошло, я поднял глаза на спокойное лицо Гуру:

- А разве они что-то чувствуют?

Он вдруг негромко рассмеялся:

- А почему нет? Многие животные умнее некоторых глуповатых упасака.

Я был в смятении: орлы чувствуют и мыслят, как люди?! И такое возможно? А что, если бы я был на месте орла, что бы чувствовал и о чём бы думал?

- Ну, если им приятнее полёт, они думают о полёте…

- Хорошо, а что думает рыба, вытащенная на берег?

Это было проще:

- Конечно же, она хочет быстро вернуться домой, в воду!

- Хорошо. Так что должен чувствовать Небожитель, посещая людские скопища?

Мне становилось понятно, о чём Учитель хотел мне сказать.

- Если на Небесах хорошо, то они для Небожителя – как небо для орла и как вода для рыбы?

- Там очень хорошо, молодой упасака. Очень…

Учитель застыл, глядя в невидимую точку перед собой и думая о чём-то таком важном, что, казалось, забыл о моём существовании и о нашем разговоре.

Несколько мгновений спустя Он перевёл взгляд на меня:

- В тысячи раз лучше, чем вода для рыбы и небо для орла, Ньянг-мо, и даже больше.

- Но, Учитель, орёл даже на земле имеет крылья, а рыба, даже вытащенная на берег, имеет плавники. А что есть у Небожителя такого, что может отличить его от других?

- Мудрость Небес в глазах и речах, упасака. Мудрость будет и крыльями, и плавниками, и самим способом существования того, кто узнал Небеса.

Казалось, я вдруг на секунду понял эту тоску по Дому, что сквозила в самом облике Учителя. Я понял вдруг неоспоримо и глубоко, что ТАМ, на Небесах, – Его ДОМ, а здесь он – лишь гость, «чьи дела все подобны миражу Великой Пустыни»… И это совершенно новое и пронзительное для меня знание настолько тронуло моё сердце, что слёзы выступили у меня на глазах. Но как же жить орлу на земле, а рыбе на берегу? Это же очень тяжело! А как же мой Учитель переносит эту тяжесть?

Глядя на меня и, наверное, читая мои мысли-птицы, Учитель улыбнулся той мягкой улыбкой, от которой становилось тепло на душе:

- Человек сильнее птицы и рыбы, малыш. Небеса не так далеко, и мудрость – как брызги их в наших жизнях. Научись ловить эти брызги и даже быть источником их – и ты будешь обладателем Небес здесь, на земле. А теперь пора спать.

Мысли не давали мне покоя. Сегодня под пристальным взглядом Учителя я на мгновенье понял, что Небеса – это самое прекрасное из всего существующего и любовь к ним есть чувство настолько сильное, что все остальные меркнут на его фоне. И даже любовь к собратьям – другим Небожителям – оценивается по степени приближения к Небесам: чем ближе к Небесам, тем роднее человек. Так что же это такое – Небеса? С этими мыслями я и уснул.

Утро продолжилось изучением оставшихся из восьми оков, приковывающих человека к земле и препятствующих его освобождению.

Начало занятия напоминало вчерашнее: то же место, тот же лопоухий паренёк так же бойко рассказывал нам об оковах.

- Благословенный Наставник, благословенные Бхикшу, вчера мы не закончили изучать Учение об оковах. Остались три. Вот они. Ditthi. Заблуждение относительно личного бессмертия. Эта окова может быть понята, если применить к ней ключ из Абхидхармы, доктрину о Пратьека и Амрита.

Наставник остановил его речь жестом:

- Кто из вас, Бхикшу, не знает, что такое Абхидхарма?

Я робко встал:

- Я второй день посещаю занятия и мало что знаю, Гуру. Я не знаю, что такое Абхидхарма.

Он кивнул:

- Учение Абхидхармы входит в состав Учения Благословенного, объясняя многие явления жизни видимой и невидимой. По сути, Абхидхарма есть Учение о мире видимом и невидимом и об их взаимодействиях.

Несколько мгновений помолчав, он спросил:

- Кто из вас, Бхикшу, не знает о доктрине о Пратьека и Амрита?

На этот раз встали все.

- Хорошо, доктрину о Пратьека и Амрита из Учения Абхидхармы мы начнём изучать сразу же после того, как закончим с оковами. Продолжай о Ditthi, Мчал-мо.

Все сели, лишь лопоухий остался стоять и продолжил:

- Думающий, что может быть бессмертным, так же не прав, как воздух, думающий, что он есть небо, и вода, думающая, что она есть река. Не может конечное быть вечным, не может рождённый на земле стать «попирающим ветра». И лишь отдав своё я – «не Я», своё бытие – «Небытию», может стать он вечным. Но, воистину, о Бхикшу, это будет уже не он. Так гласит Учение. Рождённый на Небесах, Анупадака, вспомнивший своё небесное происхождение, может стать бессмертным, но это будет уже не прежняя личность. Как змея меняет кожу, так и Бессмертный, сущий внутри нас, меняет свои обличия в жизнях, оставаясь тем же Бессмертным. Те из людей, кто сможет слить сознание с Бессмертным, сущим внутри нас, станут такими же бессмертными, ибо, воистину, не может бессмертное умереть - такова его природа, о Бхикшу.

Мчал-мо явно произносил заученный текст, но, в отличие от вчерашнего дня, он не тараторил, а говорил вдумчиво, как бы пробуя на вкус каждую мысль, облекаемую в слова. От этого его слова обретали глубину и становились торжественными, как бы передавая атмосферу того Учителя, который однажды произнес их.

Гуру внимательно слушал, и когда Мчал-мо закончил, то, обратившись ко мне, Гуру спросил:

- Скажи, Ньянг-мо, как ты представляешь себе внутренний мир Анупадака, вспомнившего своё истинное прибежище?

О, об этом я думал вчера весь вечер и об этом разговаривал с Учителем! Казалось, Гуру знал это и проверял, насколько хорошо я выучил свой урок. Я встал, помедлил мгновенье и торжественно произнёс:

- Слышал я, что осознание своего небесного происхождения дарует земному человеку многие небесные свойства, из которых видимым в этом мире печали будет мудрость, сущая в глазах и в речах Благословенного Стротопатти, стопами своими коснувшегося лона Нирваны! Воистину, тот, кто знает Небеса, есть мудрец на Земле, и, даже если он будет идти через жизнь в молчании, люди будут чувствовать в нём присутствие Небес, как ощущают аромат сандала, даже не видя его. Глаза мудреца несут на себе печать мудрости Небес, и, даже если он будет молчать, ищущие мудрость увидят в них мудрость, какая бы Майя ни покрывала их в тот момент: мудрость можно различить во взгляде, как можно различить цвет глаз, или осанку, или рост. Также слышал я, что знающего Небеса Чже Цзон Ка Па называл носителем Ваджраяны, и в небесном мире таких почитают за Богов.

Я замолчал. Тишина и торжественность покрыли нас всех, как покрывалом благости. Немое удивление читалось в Бхикшу, и гордость за ученика – на лице Гуру:

- Скажи, Бхикшу, кто сказал тебе так?

- Я сам сказал так.

- Но кто напитал твои мысли?

- Беседа с сат-Гуру привела меня к таким мыслям и подарила мне знание Небес хотя бы чуть-чуть, оттого и знаю я так.

Гуру немного помолчал, а затем произнёс слова, которые многое поведали мне о моей жизни:

- Вот пример того, молодые Бхикшу, как общение с мудрым напитывает молодой ум мудростью так же, как пребывание в Храме с благовониями напитывает одежду и волосы запахами благовоний. Будда говорил: "Глупец может быть спутником мудрого в течение всей своей жизни, и все же он останется в неведении Истины – подобно тому, как ложка не знает вкуса похлебки". Также Будда говорил: "Если человек найдет мудрого друга, ведущего праведную жизнь, постоянного по природе своей, он может жить при нем счастливый и заботливый, преодолевая все опасности. Но с глупцами не может быть дружбы. Лучше человеку быть одному, чем жить с людьми, преисполненными самости, тщеславия, упрямства и преданными спорам". На примере этого славного Бхикшу мы видим, что даже малое общение с великим мудрецом тут же приносит свои плоды. Любите этого молодого Бхикшу, он ваш собрат, ученики.

Закончив эту речь, Гуру кивком головы отправил мне поклон и, продолжая тихонько перебирать чётки, вновь обратился к лопоухому, предложив ему таким же кивком продолжать. Я сел, буря чувств бушевала в моей груди. Если один вечер общения, всего несколько слов моего Благословенного Гуру дали мне так много, что этот действительно достойный Учитель столь высоко оценил мои мысли, то что же ждёт меня в дальнейшем? На какие высоты подвигнет меня мудрость моего сат-Гуру? За что мне такое счастье – находиться рядом с таким человеком, всего несколькими словами способного пробудить мудрость и знание Небес в таком молодом и ещё невежественном ученике, как я? Только сейчас волна понимания нахлынула на меня, и я осознал, в каком привилегированном положении я оказался. Чувство глубочайшей благодарности к сат-Гуру затопило меня, как весенний паводок, смывающий мосты и плотины, и я несколько мгновений пребывал в глубокой задумчивости. Очень, очень многое прочувствовал я, но времени на это ушло совсем чуть-чуть, так что слова Мчал-мо застали меня уже в этом мире:

- Vie ikiccha. Сомнение в вечности Жизни и Добра, материализм. Эта окова, о Бхикшу, есть следствие Майи, иллюзии.

Кто видит свою малую жизнь отделённой от единого существования, тот никогда не поймёт ценность Алайи, единой и мировой Души.

Не поняв сущность Алайи, единой и мировой Души, он будет оторван от единого вселенского существования.

Будучи оторванным от единого вселенского существования, он будет подобен щепке, несомой бурным потоком в неизвестность и, в конечном счёте, - к уничтожению. Если не желает человек быть уничтоженным неумолимым законом, его усилия должны быть направлены на поиск причины существования единой жизни, справедливости и добра.

Если он будет знать от мудрых, что единая жизнь существует и Добро есть вселенский принцип, он будет искать их причину в своей душе.

Если в доверии и с усердием будет искать он, то найдёт.

Найдя источник единого существования, он поймёт ту причину, которая породила когда-то этот источник.

Поняв эту причину, он увидит необходимость существования Алайи, единой и мировой Души, единственного не иллюзорного существования. Руководимый своим Гуру, он будет изучать открытое им и так достигнет «того берега», совершенства Нирваны.

- Ты хорошо сказал. Но скажи теперь, каков главный признак того, что человек несёт на себе эти оковы и не может от них освободиться?

Секунду подумав, Мчал-мо ответил:

- Сдаётся мне, Учитель, что материализм есть дитя рассудка. А так как мы знаем, что рассудок познаёт, разделяя на части исследуемый объект, то мне понятно, что следствием материализма будет разделение в мировоззрении материалиста жизни на материальную и духовную части. Такой человек будет вершить земные дела в отрыве от духовных своих убеждений, и даже вопреки им. Утром он будет обманывать соседа, а вечером замаливать грехи и думать, что так и надо.

- Но какова участь материалистов, Бхикшу?

- Мудрость неведома им, и птицы смерти и страданий сопровождают всю их жизнь до самого окончания земного пути. Но слышал я, что после смерти их напускная вера в Небеса не поможет им войти в духовные обители: они не почувствуют их, потому что при жизни отделяли свою духовную жизнь от своей реальной, каждодневной действительности. И, когда они окажутся в небесных обителях, которые станут для них такой же объективной реальностью, какой была их прежняя жизнь, в их новой жизни также не будет дыхания единой и мировой души Алайи, как не было её и в прежней жизни. А потому срок пребывания их в небесных обителях будет кратким, безрадостным и наполненным печалью о земных делах, ибо утеряли они радость отдохновения в высших областях. Не отдохнув, они вновь придут на землю с уставшими душами и будут не только нести безрадостное существование в своей новой жизни, но и отравлять жизнь окружающим людям.

- Но что же ждёт этих материалистов далее?

- Уставшие души стремятся к отдохновению, но отсутствие мудрости не подскажет им верный выход. Они будут кончать жизнь самоубийством, и в Бардо их будут ждать ужасные страдания, гораздо более тяжкие, чем на земле. Так, пройдя несколько циклов жизни и смерти в страшной печали, огонь их сознаний от боли и страданий либо взмолится к Небесам, либо угаснет совсем. В первом случае их сознания сами откажутся от материализма, и, как голодный ищет пищи, так и они будут искать пищи Духа. Во втором же случае они обречены на умирание в Авичи, аду, из которого нет выхода в новые рождения, а их мыслящий принцип разрушится навсегда. Оковы материализма более других убивают души, Учитель, а потому Учение Благословенного, заповедующее в жизни каждого дня прибегать к соединению жизни духовной и материальной, есть спасение от опасности уничтожения, о Гуру.

Учитель пристально смотрел на него и, когда тот закончил, спросил:

- То, что ты говоришь, относится к высоким ступеням познания Абхидхармы. Это хорошо, что ты знаешь и понимаешь так. Но кто научил тебя?

- Мой старший брат уже три года учится в Галаринг-шо, Учитель, и рассказывает мне из сострадания о Пути освобождения то, что могу понять. Ему я обязан своими познаниями.

Учитель улыбнулся ему широкой искренней улыбкой:

- Это хорошо, что он рассказывает. И хорошо, что ты понимаешь, тебе будет проще помогать твоим собратьям-ученикам освоить основы Абхидхармы. Пусть знание твоё поможет тебе более совершенно проявлять сострадание, которое орошает струями своими поля вечного Я более, чем любая другая влага. Дзонг (конец), занятие окончено, остальное – завтра.

Белый Город. Очень давно

Наврунг сел на ложе. Крыша открытого акрополя скрывала его от лучей немилосердного солнца, но сама открытость здания давала все преимущества пребывания на свежем морском воздухе. Белый Город тихо звучал, и мелодии его сменяли одна другую, но источника музыки не было видно. Казалось, сам воздух звучит, и волны музыки сопровождались тончайшими ароматами, в такт музыке сменяющими один другого. Атлант всё ещё находился под впечатлением от встречи с Ассургиной, а Гьянг, стоя в стороне, осуществлял танец цветов. Цветы лежали на полу у колонн, и Гьянг, указав рукой на них, силой сосредоточения поднял цветы в воздух, и они стали медленно летать в пространстве акрополя, в такт музыке повторяя изгибы мелодии своими движениями.

Постепенно танцующие цветы приблизились к атланту и стали медленно кружить вокруг него, добавляя к тонким ароматам воздуха свои, совершенно неземные, ароматы.

Атлант смотрел на них, и постепенно его взгляд становился осмысленным. Поняв, что вокруг него происходит, он перевёл взгляд на Гьянга:

- Скажи, Брат, почему так мало людей знают Ассургину?

- А что бы им дало это знание?

- Но ведь мне оно дало жизнь… и даже больше жизни. Я понял, зачем мне жить. Это знание дороже моей жизни.

- Но почему ты уверен, что знание смысла доступно всем?

Атлант задумался.

- Ужели мало число способных понять?

Гьянг молча кивнул, и цветы в своём танце поднялись над головой атланта, исполняя там какой-то совсем удивительный по сложности танец.

- Подумай сам и поймёшь, почему нас так мало, а Ракшасы правят миром. Много любящих себя. Мало любящих других. И совсем ничтожно число способных любить чистую идею, их очень мало.

Атлант удивлённо смотрел на ария. Всё, что происходило с ним после пленения этим удивительным человеком, поражало его каждый час жизни. Одно удивление уходило, другое приходило, но каждый раз он не переставал удивляться. Наврунг вздохнул, повёл плечами и, протянув к Гьянгу руки с обращёнными ладонями вверх, сказал:

- Я готов служить этой Госпоже и вижу в этом высшее счастье для себя. Позволено ли будет мне так?

Гьянг улыбнулся, и цветы огромным букетом упали на огромные ладони атланта:

- Ты сам всё избрал, и кто же может тебе отказать?

Наврунг прижал цветы к груди, как величайшее сокровище, вдохнул их аромат так глубоко, как мог, и, всё ещё продолжая сидеть, поклонился Гьянгу:

- Ты, всё забравший и всё отдавший. Ты подарил мне больше чем жизнь. Как могу отплатить тебе?

Гьянг заложил левую руку за спину, а правую в таком же жесте – ладонью вверх – протянул навстречу атланту и медленно, чтобы ни одно слово не улетело не услышанным, проговорил:

- Твоё сердце избрало. Это и есть награда. Ещё три дня для Знаний, затем – в бой.

Сердце атланта радостно вздрогнуло. В бой… Какой же воин не желал больше жизни сражаться за то, во что свято и чисто верило его сердце! Теперь, когда он ЗНАЛ, чётко и ясно, во имя чего следует жить и даже умереть с радостью, – теперь бой был для него радостью свершений.

- Тогда веди меня к Знаниям, я готов.

Первый же день поток знаний об истории возникновения и существования планеты и людей на ней буквально оглушил атланта. Нет, для своего времени он был очень образован, но образование на Посейдонисе было того свойства, что многое оставалось за кадром. В школе ему рассказывали о том, как боги пришли на землю творить, но ничего не говорили о том, что эти семь Риши около миллиона лет назад основали Белый Остров и именно они продолжают вести человечество по пути эволюции. Те, кто дал первые истины людям, продолжают давать их и ныне.

В школе рассказывали, как около миллиона лет назад лемуро-атланты начали вести войны против атлантов, но не говорили об истинной причине этих войн – о восстании Люцифера. И тем необычнее было оно, что сам Люцифер был одним из этих Риши!

Им рассказывали, что раньше материк Атлантида был огромен, занимал весь океан с юга на север – от полюса до полюса, и обе нынешние Америки были частями его, а затем катаклизмы расчленили материк на много частей. Но ничего не говорили о том, что катаклизмы эти были вызваны исключительно сражениями между Люцифером и атлантами – с одной стороны, и лемурийцами с Риши во главе – с другой! Это новое прочтение истории представляло Землю как арену нескончаемых сражений Люцифера и остальных семи Богов, где атланты, арии, египтяне, халдеи и лемурийцы были лишь союзниками или противниками одной из сторон, но на самом деле Битву вели не люди, а Боги! Не люди начинали сражения, и не они их кончали. Люди лишь участвовали, но только Боги имели возможность побеждать, что они и делали. Люцифер каждый раз проигрывал, ценой той или иной части атлантического материка, погружавшегося в пучину наступающего океана. А Боги выигрывали: они выигрывали земли, поднимающиеся из вод южнее и западнее Белого Острова.

Такое прочтение истории не устраивало Ракшасов, самых ярых сторонников Люцифера, и потому в школах Атлантиды так, как здесь для Наврунга, её не преподавали: Ракшасы были влиятельны, а Сыны Света не вмешивались в людские дела, но лишь ставили окончательную точку в Битвах.

Первый день обучения потряс атланта до глубины души. Ему показывали карты прежних материков и рекорды древних цивилизаций. Он даже слышал, как говорили атланты миллион лет назад. Язык их был необычен, мало общего имел с нынешним наречием, на котором говорят атланты сейчас.

Второй день был полностью посвящён Героям и их свершениям. Особое место занимала доктрина о том, что Боги хоть и не вмешивались в людские дела, но могли иногда воплощаться среди людей и, будучи людьми, изменять историю. Были названы многие имена и даны многие примеры героических жизней, но опять: занавес Истины приоткрывался, и настоящие имена семи Риши вставали на свои законные места, показывая, что все Герои были или их (Риши) воплощениями, или воплощениями их учеников! Даже Ассургина воплощалась много раз, иногда принося себя в жертву, лишь бы исправить содеянное Люцифером.

К вечеру Наврунгу героизм этих людей стал так очевиден и так заразителен, что он начал радоваться скорому возвращению на Посейдонис. Теперь и он сможет быть одним из этих славных героев! Это – честь для воина и трижды честь для него, ведь ещё несколько дней назад он был на противоположной стороне. Доверие, оказанное ему, опьяняло, и он точно знал, что не подведёт.

Третий день был и вовсе удивительным.

История уступила место осмыслению причин, приведших к такому тяжелому положению на планете. Он узнал, почему Люцифер выступил против остальных семи Богов. Узнал и обомлел. Неужели всё так по-человечески? Как может быть такое, что Боги падают так же, как люди? Но чем больше узнавал он, тем больше понимал природу Богов, и они переставали быть для него какими-то безжизненными каменными истуканами, а становились живыми, чувствующими, сострадающими и даже иногда ранимыми... Людьми? Нет, людьми он назвать их по-прежнему не мог, но уже не далёкими Небожителями – это было ближе к истине. Так что же произошло миллион лет назад между Богами?

Утром Гьянг привёл Наврунга в тот же акрополь, положил его на то же ложе и прикоснулся ко лбу атланта. Тот сразу же погрузился в тяжёлый сон без сновидений.

Спустя несколько мгновений яркий свет вместо сна заставил его открыть глаза. Было темно, но рядом была фигура, облачённая в кокон золотого света. Взглянув в этот свет, Наврунг изумился сверх всякой меры: в этом свете он понимал, что Разум этого существа настолько превосходит его собственный, что эта разница заставила его пасть ниц перед этим существом. Знакомый голос привёл его в чувство – это был Гьянг в духовном теле Славы:

- Поднимись, нас ждут.

Они вдруг оказались в зале с огромным экраном во всю стену, Гьянг стал больше походить на человека:

- Ты будешь зреть прошлое и знать его, как ты знаешь свою жизнь. Ты готов узнать правду?

- Да, Великий…

От волнения голос Наврунга даже в новом теле был глухим и сдавленным.

Вместо ответа перед атлантом вспыхнул ещё более яркий свет, затопивший всё его существо, и он начал Знать…

Если сравнить планету с человеком, то камни будут её плотью, воды – кровью, нефть – лимфой, растения – жизнью, животные – причиной чувств и ощущений (ими планета ощущает). Человек будет разумом. А лучшие из людей – душою. Но кем являются Боги для планеты? Ответ однозначный: Они её родители.

Люцифер с женой Ассургиной покинули прежние обители, когда Земля была ещё туманностью возле Луны – тогда ещё населённой жизнью.

Божественный Наставник, задумавший Землю, при зарождении её нашёл, что эти двое наиболее близки по духу к задуманному, и дал им обоим ключи от Начал. Заронив зерно этой Земли, Он указал основной задуманный Им план и покинул ту систему планетных тел, которую мы знаем как окружающую наше сияющее Солнце. Люцифер и Ассургина творили будущее Земли, продумывая мелочи и все подробности, пока Земля ещё спала и была туманом.

Различные времена требовали особых условий плотности материи и химических свойств. И божественные родители задумывали их.

Одни цивилизации должны были сменять другие, и Единое Дыхание делилось с ними тайнами циклов. И Люцифер, и Ассургина вплетали узоры этих циклов в свои планы по освоению земель.

Одни территории должны были подниматься для принятия новых, более совершенных видов животных и растений, другие земли должны были уйти, забрав с собой тайны переставших существовать видов, – и это также продумывали Они.

Даже названия рек и гор, которые подарят им люди, и наречия, и имена вождей и царей – всё это задумывалось, пока Земля спала и туман становился горячим.

Эпохи утончённые должны были дать людям мысль о красоте, а сменяющие их эпохи огрубения должны были закалить дух тех, кто в красоте утончился: так, сменяя циклы утончённости и огрубения, должны были закаляться души и люди должны были стяжать свойства алмазов в своих формирующихся душах.

Ассургина мыслила о крыльях для людей, но Наставник говорил о горах для чистых духом. Ассургина мыслила о Небожителях, спускающихся к земле, но Наставник поправлял о лучших из людей, поднимающихся на Небеса. Наставник ушёл, но Заветы остались.

Устои всех религий и Учений, сроки выдачи и имена религиозных деятелей – до самого конца – так мыслили Они, и в Их сотрудничестве рождалось Новое Племя людей, взявших всё самое лучшее от всех на тот момент известных и населённых сорока восьми миров солнечной системы.

Всё шло в соответствии с Планом.

Первая волна монад минерального царства прокатилась и составила огненное, расплавленное тело планеты.

Вторая волна минеральной жизни дала планете твердь, и сразу же пришла жизнь растений. Несовершенная, она, тем не менее, покрыла планету. Но начался новый цикл, моря превратились в кислоту, и жизнь замерла.

Третья волна жизни накрыла планету, и в этот раз вслед за растениями появились животные. Они были уродливы и огромны, их тела достигали невообразимых размеров.

Сыны Солнца, глядя на эти формы, сказали: «Людям будет трудно здесь. Творения Земли не несут печать Солнца, но лишь Луны. Уничтожим их, дадим место новой жизни».

И Солнце дало лучи, и опалили они Землю, и сожгли, и перемололи всё, что было на ней.

И вот в четвёртый раз Жизнь пришла в этот мир.

Новые элементы образовались, моря углубились, все остатки прежних форм жизни отложились в виде слоёв под новыми минеральными слоями, образуя жидкие и газообразные потоки в руслах прежних рек и морей. Старая жизнь, переработанная и изменённая, стала служить новой жизни. Многослойная структура нового мира привела к разделению форм жизни на подземную и наземную, и останки прежней жизни положили начало такому разделению. Начался четвёртый цикл жизни, а это значило, что вслед за новыми растениями и животными сюда впервые придёт человек.

Первые Люди были скорее вытянутыми сферами чистого Света, высотой до ста метров. Они не зависели от условий материи и свободно проходили сквозь горы и моря. Вулканы не беспокоили их, как и льды полюсов.

Шло время. Миллионы лет, десятки и сотни миллионов прошли после уничтожения всего живого, и новые формы растений и животных преуспевали в богатстве форм, чтобы, когда человек обретёт плотное состояние, окружение позволило бы ему развиваться.

Столбы Света продолжали бессознательно пребывать на Земле, становясь всё более эфирными, плотными, но оставаясь по-прежнему неразумными и бессмертными.

И вот однажды первый человек родился как смертное существо. Он был подобен огромной двуполой обезьяне, и от него произошли не только люди, но и вообще все млекопитающие.

Обезьяна была неразумна, как и животные.

Полы разделились, обезьяноподобные люди сражались с огромными животными, которые были, однако, с них ростом. И вот Сыны Света узнали, что пришло время творить.

Они опустились из высших областей и сказали:

«Изберём формы, годные для разума и дадим им огонь разума». Так появились первые адепты, владеющие сверхчеловеческим сознанием, прирождённые маги.

«Иным дадим лишь часть огня». Так появились люди.

«Тем, что не готовы, дадим лишь искру». Так оставшиеся стали «узкоголовыми», нелюдьми в человечьих телах, предшественниками обезьян и промежуточных родов между человеком и обезьяной.

Было это 18 миллионов лет назад.

Люди нуждались в руководстве и преемственности Знаний.

Тогда Риши облеклись в плотные, доступные для общения тела и стали ходить среди людей и учить их.

В то время как пещерные жители учились добывать огонь трением, другие уже строили города и познавали математику и астрономию.

Адепты помогали Богам обучать людей. Так родилась первая цивилизация – лемурийцы.

Они были божественно чисты и обладали поразительным духовным чутьём, но рассудок был не развит в них. Относясь к Риши как к Отцам, лемурийцы боготворили Их, обожали Их и поклонялись Им.

Постепенно вокруг каждого из Богов образовался круг преданных духов, помогающих им в обучении других. Эти помощники становились столь совершенны, что не имели возможности воплощаться вновь.

Сила закона диктовала им идти дальше, на другие миры, и там продолжать своё совершенствование, и тут Люцифер сказал:

«Пусть останутся здесь и помогают. У нас много задач, и те, кого взрастил я, нужны мне здесь».

Ассургина возразила:

«Но как можно удержать отрывающиеся листья? На их место придут другие, и так мы продолжим».

Но Люцифер, видя, что другие Риши отпускают своих помощников и те уходят радостно, посылая зовы любви с Дальних миров, возревновал и сказал:

«Не могу идти с вами. Дайте мне моих, с ними буду строить».

Его убеждали, ему говорили о беспримерности задуманного: о том, что нигде нет такого; что Иерархия заботится о совершенствовании не только миров, но и душ; что душам надо быть там, где больше пользы для их роста.

Но он, видя, что отпущенные развиваются быстро и помогают иначе, и не хуже, что любят других Риши не меньше, чем его, а может и больше, возревновал и упрямо стал отстаивать законность изоляции Земли.

Так, миллион лет назад произошло разделение людей и Богов. Из-за этого материк Лемурия раскололся и многие погибли.

Зная План, Ассургина повелела на Белом Острове построить город нетленный и вечный, который не будет затронут катаклизмами. Так появилась Твердыня Света, Белый Город.

Было это один миллион лет назад.

Люцифер стал собирать армию из едва народившихся тогда атлантов и создавать оружие уничтожения. Атланты пошли войной на лемурийцев, почти все погибли, но после той Битвы, 850 000 лет назад, почти вся Лемурия исчезла, утонула.

И тогда поняли Риши, что войны будут идти одна за другой, пока Люцифер жив.

Можно ли было его убить?

Но он «носитель Света»! Ему Высочайший когда-то доверил Ключи от Начал, и суть Люцифера накрепко связана с ядром Земли, а потому, в случае его гибели как индивидуальности, Земля погибнет тоже.

Наврунг видел и узнавал всё это. Миллиарды лет пролетали перед ним, он был как на машине времени, но при этом он не просто видел – он знал всё, что происходит.

Наблюдая, как происходил рост и развитие Великой Атлантиды, как Сыны Света учреждали теократическое управление, как всё было мудро и прекрасно, Наврунг изумлялся безмерно тому, что такое вообще возможно.

Некоторые вещи вообще приводили его в полный восторг, тогда изображение начинало колебаться, а поток Знания прерывался. «Важно хранить невозмутимое спокойствие» - мысль Гьянга ставила его на место, изображение стабилизировалось, и нить Знания продолжалась.

Мудрое правление сменялось войнами; Город Золотых Врат переходил от одной группы магов к другой, затем – снова войны, и вновь период мудрости и славы великой царил над материком многие тысячи лет. В мирные времена наука достигала апогея, искусства преуспевали в чистоте и расцветали, подобно цветам в саду под заботливыми руками садовника.

Две большие катастрофы практически уничтожили Атлантиду, и обе были следствием войн атлантов Левой и Правой руки.

Первая катастрофа примерно 170 тысяч лет до рождения Наврунга разбила огромный, в полпланеты, материк на острова.

Вторая, около 50 тысяч лет назад опустила большинство из них под воду, отделила Азию от Северной Америки и Южную Америку от Африки. Каждая катастрофа сопровождалась гибелью большинства Ракшасов и победой Сынов Света, установлением теократии на оставшейся части островов и переселением больших масс атлантов на другие материки.

Первая катастрофа дала миру Ариев, Египтян и Халдеев. После второй были заселены Европа, Африка и Америка.

Атланты приходили в дикие местности к диким племенам, строили города, создавали производства и основывали высокоэффективные фермы. Но постепенно, смешиваясь с местными племенами, они вымирали, и слуги их, обученные из числа местного населения, наследовали технологии и города своих хозяев.

Некоторые, как арии и египтяне, перенимали Знания и развивали технологии. Иные, как красноликие обитатели Америк, могли лишь служить, и оставленные города быстро приходили в запустение, а технологии, не поддерживаемые знанием, умирали.

Волны колонизаторов сменялись миссионерами из числа учеников Сынов Света. Первые прививали основы цивилизации, вторые – основы духовности.

Каждый раз атланты уходили из окультуренных земель, оставляя народам то, что те могли перенять. Но самое главное, что было передано, – это циклы развития. Начав вливать в дикие племена дух и материю, духовные Учения и основы цивилизации, атланты зачинали ритмы развития этих двух начал, и всё последующее развитие порождённых ими цивилизаций происходило в русле означенных атлантами ритмов и циклов развития.

Наблюдая за всем этим круговращением времён и народов, Наврунг силился понять: зачем нужны войны, зачем Люцифер начинал их, почему Ракшасы приходили вновь после уничтожения? И, главное, – он начинал понимать, что последние годы что-то неуловимо изменилось. Всё стало закручиваться быстрее и быстрее, как если бы кто-то или что-то начал ускорять ритм движения цивилизации. От некогда Великой Атлантиды осталась горстка островов, а от возвышенных атлантов – кучка Ракшасов и затравленное население Города Золотых Врат, где даже обучение в семинариях подчинялось искажающему воздействию сынов Луны. Цикл Посейдониса, этого последнего наследника великой цивилизации, неизменно клонился к закату, ускоряя своё падение. Видя это, Наврунг осознал вопрос, который он задаст Гьянгу, как только появится возможность: «Что дальше?»

Вскоре новейшая история пробежала перед глазами атланта, он увидел восстание народов кринга против Ракшасов, поддержанное ариями и Сынами Света. Он увидел битвы колдунов между собой, применение новейшего оружия, делающего десятки тысяч людей пеплом, а песок – стеклом.

Он наблюдал падение огромного метеорита в область между Америками и огромное цунами, уничтожившее все прибрежные области. Многое он знал или читал об этом, увиденное сейчас лишь дополняло подробностями то, что было ему известно.

Наконец он узнал о назначении Гьянга на пост наместника у ариев и удивился выбору места резиденции наместника – не в столице и не на Ланке, но в маленьком городке, в захолустье, на севере страны, на склонах Гималаев.

Экран погас, золотой овал Гьянга показался рядом, тут же – магнетическое чувство притяжения вверх, мгновенье полёта - и вот он уже открывает глаза и с удивлением рассматривает свои ладони.

Огромное количество почерпнутой информации давило, как бетонная плита. Как можно узнать это всё за один день? Это невозможно! И всё же это так.

Но главный вопрос пульсировал в голове атланта: что дальше? Было ясно, что произошло нечто такое, что ускорило всё, и это нечто должно было выявиться в ближайшем будущем каким-то удивительным образом. Но как?

Думая так, атлант и не заметил, как пришёл Гьянг.

- Ты голоден, друг. Отобедаем.

Только сейчас атлант заметил стол с яствами по правую руку от ложа.

Для атланта стол был низок, и он прилёг подле него. Гьянг сел за стол, сложил руки на груди и сказал:

- Радостно разделяю эту пищу земную с тем, кто разделяет со мною пищу духовную.

Атлант улыбнулся. Обычаи ариев отличались от обычаев его страны, они были как бы пронизаны светом и тончайшим смыслом. Ракшасы же прививали грубость своим соплеменникам - как протест против утончённости ариев? Наверно, так.

Вкушали молча.

К концу трапезы, лакомясь на десерт огромными ягодами клубники, Гьянг заговорил первым:

- Ты многое узнал.

- Многое прошло перед моими глазами. Ещё больше вошло в мой разум.

Помолчали. Гьянг продолжил:

- Что-то тревожит тебя.

- Я увидел начало больших перемен, больших, чем мой разум сумел ухватить.

- Как ты сам думаешь, что грядёт?

Атлант глубоко задумался. Что может сказать вчерашний слуга шаммаров Сыну Света о будущем?

Ну, во-первых, что оно есть. И оно определено.

Во-вторых, что в будущем не будет так, как было.

Затем, что будет всё настолько иначе, что даже представить атланту не хватит воображения. И связано это с неприкасаемостью Люцифера. Что ещё?

Но как можно прекратить все эти войны?

Как остановить Ракшасов и спасти от уничтожения его родину, Город Золотых Врат? А ведь это уничтожение грядёт, он это ясно понял. И главное – как передать Гьянгу эту боль о грядущем?

- Перемены. Большие перемены. Новые войны. Гибель моей родины. Гибель Ракшасов. И надо остановить Люцифера. Как – я не знаю.

Гьянг испытующе смотрел на атланта, но у того и так всё было написано на лице, он был искренен до глубины души.

Гьянг встал из-за стола, сделал несколько шагов в сторону горящего красным заката, заложил руки за спину:

- Люцифер не просто один из Риши. Он – князь Земли, и в его руках – Ключи от Начал. Он управляет стихиями, создавшими и поддерживающими Землю, и уничтожить его – означает разъединить Начала с планетой, а это – взрыв и гибель планеты…

- Но кто-то может взять Начала из его рук за мгновенье до взрыва?

Гьянг долго молчал, и атлант не перебивал его, понимая, что нечто важное сейчас будет сказано, а на это нужны силы. Наконец Гьянг повернулся к атланту лицом. Он был серьёзен. Пожалуй, даже очень:

- Да, и не так давно Он решил свой План. Потому всё ускоряется. Нас ждут великие свершения.

- Но кто Он?

Восклицание Наврунга было столь искренним, даже детским, что серьёзность слетела с лица Гьянга и он рассмеялся:

- Тот, кому и положено выступать в таких случаях! Предвечный! Он собирает своих уранитов, и он уже воплотился среди нас. Вернее, среди вас, атлантов. За ним следом придут Его воины.

- Но откуда?

- Ты же знаешь, что слава Предвечного велика во всех мирах и даже за пределами Солнечных миров есть вскормленные Им. Многие из них прибыли и уже здесь, в Его небесной обители. И скоро они пребудут среди людей.

- Так грядёт окончательная Битва Владык?

Гьянг опять стал серьёзным:

- Пока лишь приготовления к ней, воины Владыки, ураниты, должны пройти много циклов рождений и смерти, прежде чем станут способными вобрать огни Земли, приспособиться к ним. Но именно они помогут нам удержать воинство Люцифера в момент передачи Начал и удержать планету от взрыва.

Атлант молча слушал и, когда Гьянг замолчал, твёрдо и решительно произнёс:

- Теперь я знаю, что делать. Рождённые ураниты – сокровище миров, их надо защищать. Это – моя задача. Я выбрал верный путь помочь тебе?

- Помогать Предвечному – великое счастье и великая ответственность, друг мой. Ты понимаешь, что значит биться под одним щитом, спиной к спине с тем, кто правил этой системой планет задолго до того, как это солнце появилось на небосклоне? Он стал смыслом Небес до того, как первые планеты проявились в уме Создателя их, и вот сейчас Он здесь, среди нас, в плотном обличье, рождённый от женщины, собирает лучших из лучших со всех Дальних миров, чтобы спасти эту планету от диктатора. Ты, атлант, ты понимаешь, какая честь – биться рядом с ним?

От вольготной позы Наврунга не осталось и следа. Он стоял на одном колене, опустив голову, и вся фигура его означала «Готовность». О да, он понимал, Гьянг не зря оставил ему жизнь. Не зря Ассургина, Матерь этой планеты, подарила ему свою улыбку. Не зря так много он понял за последние дни!

- Я знаю, Сын Света, и я готов служить.

Гьянг стоял, сложив руки на груди. Уже почти стемнело, и стены стали испускать мягкий свет.

- Преданность – редкое качество, сын своей страны. И ты знаешь, что такое быть преданным. Нам нужны воины. Но нам нужны не слуги, а Братья. Никогда слуга не будет так радеть за жизнь хозяина, как радеет собрат. Я вижу в твоём сердце отсутствие личной корысти и желание трудного пути. Пусть будет так. Завтра на рассвете ты пройдёшь «шивнарг», и твой язык никогда не расскажет, и твой мозг никогда не выдаст, что узнал здесь. А затем – первое задание: спасение маленького ария, при твоём участии оказавшегося во враждебных руках.

Атлант застыл и не шелохнулся, пока Гьянг раскрывал перед ним ближайший план.

Когда же молчание возвестило, что Гьянг всё сказал, атлант, всё ещё не поднимая головы, трижды сильно ударил кулаком в пол:

- Решение принято, святой и чистый Гьянг. Я пойду за тобой, и для меня – честь служить делам Предвечного. Располагай мною как собой.

Гьянг подошёл к атланту, коснулся его темени и тихо произнёс:

- Ты сказал. Я рад тебе, собрат.

Ночь покрыла небо океанами звёзд, в то время как на земле родился преданнейший сотрудник Владык.

Тибет, 1741 год

После небольшого перерыва началось второе занятие – по Гуру-йоге.

Каждый предмет всегда вел один и тот же Учитель, как бы продолжая оборванную мысль с того места, где окончил вчера.

Пожилой тибетец, Рам-па, великолепно знал предмет. Оттого все его речи казались простыми и ясными, как горная река.

Продолжая вчерашние мысли, Рам-па говорил:

- Когда Владыка Шанкьямуни Гоатама Будда основывал свои общины, он никогда не изгонял принятых уже общинников, даже несмотря на проступки. Но Он обладал уникальнейшими знаниями. И, чтобы передача их не спотыкалась о невежество одних, в то время как другие были готовы, Владыка сострадания преподавал в трёх различных группах учеников. Их можно назвать тремя кругами, где внешний круг есть Сангха, и практикует она Сутры. Внутренний круг составлялся из учеников, продвинутых психически и духовно, им преподавалась Тантра. Те же ученики, кто уже становился Учителем и касался высочайших основ сокровенного Знания, обучались отдельно от первых, составляя сокровенный, самый узкий круг, называемый Дзонгчен, от тибетского слова Дзонг, «конец», то есть завершение. Таким образом, каждому давал Татхагатта по сознанию, и в каждом из кругов Учения были свои законы и требования.

- А теперь скажите мне, о ученики, в каком кругу находитесь вы? – вопрошал нас Учитель.

Мы хором отвечали:

- Во внешнем, мы составляем Сангха.

- Хорошо, а что вы изучаете, о шравака?

- Мы изучаем Сутры, Наставник.

- Хорошо. А чем Сутры отличаются от Тантры?

Мчал-мо встал и сказал:

- Благословенный учил, что при передаче Сутр достаточно и устной, и даже письменной передачи, Учитель. В отличие от неё, передача Тантры есть передача состояний сознания, а потому она не может быть обусловлена формами слов и речей. Она не может быть передана через книги или тексты, какими бы священными они ни были. Для передачи Тантры нужен Гуру, владеющий Тантрой, - в этом отличие, Учитель.

-Хорошо. Но что надо для такой передачи? Каково Главное необходимое условие, ученики?

Мы молчали. Кто ж его знает, это условие?

Он подождал, затем, простив нам наше молчание, смилостивился:

- Для совершенной передачи Тантры необходимо, чтобы ученик овладел в совершенстве Гуру-йогой. Знайте же, шравака, что Гуру-йога не есть самостоятельная йога, но лишь метод овладения Тантрой.

Что ты понял, Ньянг-мо, из этих слов?

Я встал и медленно начал:

- Как вода в реке увлажняет сухую одежду и как благовония в храме пропитывают одеяния Бхикшу, так же Дхарма пропитывает следующего по благородному восьмеричному пути, о Учитель. Раз он следует, то овладевает совершенством поступков, речей и мыслей. Достигая этого, он приближается к овладению совершенным сосредоточением. Сбрасывая большие и малые оковы, постигая причину страдания и путь разрушения страдания, овладевая совершенным сосредоточением, он получает возможность понять священную суть своего сат-Гуру, который и есть Дхарма для него.

Поняв Его священную суть, он не сможет не полюбить её, такова её природа. Отдав всё своё сердце и упражняясь в совершенстве преданности, Бхикшу сам, своими усилиями находит путь к сердцу сострадательного Учителя, и, прикоснувшись к Его сознанию, сам устанавливает условия, необходимые для совершенной передачи Тантры. Что это за условия – он узнаёт сам в момент передачи, и сат-Гуру помогает ему из сострадания.

- Ты хорошо понял мой предмет, шравака. Но как происходит передача в Тантре? Ты смог бы описать её несколькими словами?

- О Учитель, беседуя однажды со своим сат-Гуру о природе Небес, я вдруг понял то, что в тот момент понимал мой трижды чтимый Учитель! Но мне не хватит и всех слов мира, чтобы передать то, что понял я тогда. Есть вещи, о которых не говорят.

Тут Рам-па широко улыбнулся и, сделав жест рукой в мою сторону, сказал:

- Вот вам пример того, как трепетный и любящий своего Учителя шравака может получить посвящение в Тантру, даже не овладев в совершенстве Сутрой. Воистину, велики и неизмеримы глубины человеческого сознания и непостижима сила любящего сердца! А потому, ученики, старайтесь, прежде всего, понять, за что вам нужно любить Учителя, и, поняв, старайтесь полюбить его всем сердцем, без остатка!

Все молчали и пытались понять, что особенного я сказал, что такие похвалы обрушились на мою голову. Видно было, что не так часто тут расточают похвалы, подобные этой.

Помолчав немного, Рам-па продолжил:

- Кто из вас, ученики, скажет мне, какова природа любви к Учителю, как её проповедовал Владыка Будда?

Ответа на этот вопрос также никто не знал.

Осмотрев нас пристально, он спросил:

- Разве будете вы любить Учителя за красоту лица или осанки?

Мы хором ответили:

- Нет.

- Хорошо. Разве будете вы любить Учителя только за то, что его уважают другие?

В ответ – молчание. Мы не знали. Учителем каждого из нас был уважаемый человек, и, конечно же, никто не мог с уверенностью сказать, что уважение окружающих не сделало свое дело – не повлияло на рост любви к Учителю.

- Но если вы были бы не в благословенной стране тридцати тысяч лам, а среди невежественных жителей долин, где правду считают вымыслом, а ложь – правдой, то как бы вы выбрали себе Учителя, если мудрость там не в чести?

Я встал:

- Учитель, сат-Гуру, в первую очередь, мудр, и за это я восхищаюсь им. Когда он говорит слова истины, слёзы счастья бегут по моим щекам. Но когда он молчит или спит, я не испытываю в эти моменты таких сильных чувств, в такие минуты моя любовь к Учителю как ровный огонь масляной лампады. Значит ли это, что Дхарму в словах Учителя я люблю больше самого Учителя?

Вопрос порадовал Гуру Рам-па. Он опять широко улыбнулся:

- Но Учитель потому и Учитель, что он носит в себе Дхарму Татхагатт и является воплощением её в этом мире скорбей. Любя в Учителе Истину, мы поступаем верно. Но вот тебе вопрос: что делать, если в какой-то момент ты не видишь в своём сат-Гуру или другом Учителе мудрости, которую ранее видел?

Ни секунды не раздумывая, я выпалил:

- Увидев однажды, что сат-Гуру является источником мудрости, я не должен в другой момент сомневаться, что он остаётся таким, даже если всё будет вопить об обратном. Мудрость не птица, что прилетает и улетает. Она скорее Горы, что иногда могут быть видимы, а иногда покрыты туманом и облаками. Но если за туманом или облаками я не вижу гор, это не значит, что их там нет. Глупо было бы так думать, Учитель!

- Ты правильно сказал. Старайся помнить об этом всегда. Мудрость Гуру не может измеряться учениками, и заблуждаются те, кто говорит: «Вот здесь я вижу мудрость и буду ей следовать, а в этих словах Учителя я мудрости не вижу, и потому следовать им я не буду». Глупы те, кто думает, о шравака, что мудрость подобна уму. О нет, она подобна солнцу, и, если мы не видим его на горизонте, значит, оно находится в других областях и осеняет другие земли или что мы находимся в подземелье. Никто не будет винить солнце, но, желая солнечного света, будет искать солнца, а не пенять на него. Преданный ученик, достигший совершенства в Гуру-йоге, всегда помнит о мудрости своего Учителя и любит в нём дыхание истины, так поступают шествующие по тропе Татхагатт, о ученики. И если вы желаете следовать этой сокровенной тропе, поступайте и вы так.

Красота мысли Гуру Рам-па была велика, и мы, изумлённые, внимали его наставлениям, как если бы это Бодхисаттва говорил нам. Слушая его, я понемногу стал понимать утверждение, что истинный Наставник – всегда Небожитель. Эти неуловимые признаки Истины в словах и мыслях таких Небожителей я стал подмечать недавно. Научившись улавливать их в словах моего сат-Гуру, я стал понемногу распознавать их тончайшие признаки и в словах других Учителей. Можно было сказать, что все наши Учителя, без исключения, были таковыми. Будучи так непохожими внешне, они очень походили в этом основном качестве друг на друга, как разные музыкальные инструменты, играющие одну мелодию.

Я решил поделиться вечером этим своим открытием с моим возлюбленным Учителем.

Сама мысль о нём всколыхнула во мне чувство безбрежной благодарности к Нему, Кто сделал меня своим Чела и, таким образом, приобщил меня к этому удивительному миру красоты мыслей и отношений. Смогу ли когда-нибудь отплатить ему?

Глава 2. Поиски Учителя

Россия, 1999 год

Прошло несколько лет после тех славных дней.

И вот я приглашён Буддистом. Как встретить судьбу?

Чую сердцем, верно будет.

Но как стать достойным?

Множество битв позади. Ещё больше впереди, так чего ж думать?

Летом ещё раз посетил Елену Ивановну.

Она без лишних расспросов наладила Престол. Буддист пришёл сразу же.

- Что делать мне?

- Мой закон ты знаешь – средства будут. Если к сроку думаешь быть в Шигацзе – шаги ускорь.

- Но как узнаю Тебя?

- Я сам приду.

Ничего нового. Я ждал. Подвернулась работа, и за два коротких месяца я совершенно неожиданно для себя заработал нужную сумму. Можно было купить квартиру, которой у меня не было (они были в то время удивительно дешевы), но, не медля ни дня, я оформил загранпаспорт, купил билет до Катманду и полетел. Прибыв в Непал, я вдруг осознал, что попал в это удивительное место точно в тот самый день, который был назначен мне в феврале Буддистом.

С первых шагов по этой благословенной земле я почувствовал, что чьё-то могущественное внимание непрестанно почиет на мне. Это было похоже на взгляд родителей за плавающим ребёнком – ненавязчиво, но постоянно и с готовностью в любой момент действовать быстро и решительно. Сначала я думал, что в этой волшебной стране такое чувствуют все. Но, пообщавшись с народом, понял, что это чувствую только я. Все остальные радовались, отдыхали, ходили за покупками, ели и пили, планировали дальнейший отдых, но ощущаемое мною волшебство было лишь моим.

В самолёте познакомился с ребятами из Севастополя. Они мечтали побродить в Гималаях, а в Непале это сделать проще всего. Прилетев в Катманду, они же познакомили меня с Татьяной – русскоговорящим гидом одного из туристических агентств. Она посоветовала мне гостиницу «Синяя птица» в туристическом районе города.

Четырёхэтажный большой коттедж – так можно было её описать. Мой номер находился на самой крыше, и с террасы открывался впечатляющий вид на горы, небо и окружающие кварталы.

Не медля, я заказал тур в Шигацзе на машине и обратный билет на самолёт из Лхасы через месяц. Визы в Тибет китайцы давали не больше, чем на месяц, а меньше мне пребывать там не хотелось - «гулять так гулять».

На следующий день пошли в китайское посольство получать визу.

Это было небольшое одноэтажное здание грязно-красного цвета. Мы вошли в небольшой зал, полсотни китайцев и непальцев стояли у трёх окошек, терпеливо ожидая своей очереди. Сопровождающий меня хорошо одетый представитель агентства протиснулся к окошку без всякой очереди, приглашая меня пройти за ним. Очередь уважительно расступилась. Местные с удивлением рассматривали мою бороду – такое они видели редко. В окошке мне приветливо улыбался китаец, лет сорока, с сединой на висках.

Я протянул ему свой паспорт.

Взяв его в руки, он удивлённо вскинул брови:

- Улусэ!?

Я понял, что так он спрашивает, русский ли я.

- Ес. Улусэ.

- О, улусэ! Друг! Товарисч! Мосака!

Ага, Москва, значит.

- Ес, Мосака, Мосака.

Китаец стал улыбаться ещё шире:

- Друг, харашо!

Быстро выполнив какие-то операции с бумагами, он протянул мне паспорт обратно – в нём уже красовалась месячная виза.

Толпа вокруг меня удивлённо гудела. Видимо, русских, да ещё и с бородой, тут видели очень редко.

Мы вышли. Мой сопровождающий завёл машину и на английском сообщил мне:

- Удивительно быстро ты получил визу. Обычно это занимает несколько дней.

- Может быть, китайцы любят русских?

- Да, похоже.

Всё складывалось как нельзя удачно.

- Когда едем?

- Послезавтра рано утром. В пять утра.

Доставив меня до гостиницы, он уехал, а я с лёгким сердцем пошёл искать место, где можно было бы пообедать.

Вся столица Непала, Катманду, представляла собой туристическую Мекку, с магазинами и ресторанами, в три, а то и четыре этажа, приветливо распахивающими двери сотням тысяч туристов. Кухни представлены самые разнообразные, от китайской до европейской, и всё это очень недорого. На 3-5 долларов можно было наесться до отвала.

Выбрав итальянский ресторанчик, уютно расположившийся на третьем этаже под открытым небом, я заказал пасту и «лемон ти» - это стеклянный стакан кипятка, в который выжата половина лимона, с сахаром.

Начало осени дарило тепло.

Высота полтора километра над уровнем моря делала это место очень уютным: не очень жарко, не холодно, в общем, райское место.

Вдруг я услышал русскую речь. Уже смирившись с тем, что русских тут почти не бывает, я удивился несказанно. Двое парней и девушка о чём-то очень жарко спорили, не обращая внимания на окружающих. Надо сказать, что туристов в Катманду всегда много. При том что жителей города, вместе с приезжими на заработки из окрестных деревень непальцами, обычно не более полумиллиона, в сезон в этом городе одновременно находится около семисот тысяч туристов. Иногда на улицах было не протолкнуться, иностранцы присутствовали всюду, и в очень больших количествах. Тесные улочки Катманду делали это столпотворение реально осязаемым, ощутимым. Как огромный муравейник, город кишел представителями различных национальностей и стран, преимущественно Европы и Америки.

Мои соотечественники были совершенно равнодушны к этим чудесам, они спорили до хрипоты, и, когда острота спора стала убывать, а мой обед закончился, я пошёл к ним знакомиться.

- Привет. Я Глеб.

Они несколько с неохотой посмотрели на меня, но, убрав со свободного стула вместительную сумку, предложили мне сесть.

Оказалось, что ребята были не совсем соотечественниками. Родились они в разных союзных республиках, но в начале 90-х переехали в Израиль. Может, они были евреями, может, нет – я так и не понял. Но они однозначно ими стали. Эти еврейские нотки в голосе я не забуду. Разговор быстро перешёл на меня, а потом – на Тибет. Оказывается, они там уже были не так давно. Это было как раз то, что надо, – советы бывалых.

Саша и Лена были мужем и женой, а Сергей – их друг. Его жена не захотела в этот раз ехать, хотя раньше они обычно путешествовали вчетвером.

Работая не покладая рук в двух местах в Израиле, ребята копили деньги, чтобы потом проматывать их в отпуске. Почему? Сергей так ответил на этот вопрос:

- Во многих отелях мира израильский паспорт как чёрная метка, такая, знаешь, сигнализация о том, что этих людей лучше не брать в постояльцы. Они устраивают пьянки, дебоши, считают себя высшей расой, бьют посуду и морды официантам. Обычно, получив аттестат, молодёжь в свои семнадцать растекается по миру просто поотрываться. Почему? Да потому, что в Израиле всегда идёт война. Всегда кого-то взрывают, кто-то умирает, мы все как на пороховой бочке. Каждый живёт, понимая, что завтрашний день может просто не наступить. Это философия такая – жить одним днём, но жить так, чтобы запомнить этот день, понимаешь?

Я понимал. Но принять такое оправдание хамству мой разум отказывался.

Однако я молча слушал излияния тридцатилетнего еврея-не-еврея.

- Вот потому мы, Глеб, и путешествуем по четыре месяца в году, и работаем восемь месяцев, чтобы эти четыре попутешествовать.

- А как вас отпускают так надолго?

- Нас ценят на работе.

- А как денег хватает на четыре месяца отдыха?

Я был искренне удивлён. По моим представлениям, отдых за границей – дело весьма недешёвое. Две недели отдыха – это зарплата за несколько месяцев, а еще и жить надо как-то, пока работаешь…

- И как вы давно так путешествуете? Где были?

- Да уже лет, наверное, восемь. А были мы вообще везде. Я зарёкся привозить сувениры – уже вся комната в них. А выбрасывать жалко.

Постепенно разговор с их еврейской прикольной жизни перешёл на Тибет.

Оживились Саша с Леной:

- Мы в тот раз ездили к Кайлашу. Вместе с двумя американцами наняли автобус и поехали. Ну, поездочка! Дорог нет – одни названия и направления. Автобус трясло нещадно, американцы, студент и профессор, очень страдали от тряски. Студент залёг в самом конце автобуса – там, где трясло сильнее всего, и всю дорогу кричал: «Профессор, вен ай дид!?» и «Профессор, вай а дид!?» То есть хотел узнать, когда же он умрёт и почему, вот умора!

- А как сама поездка, как Кайлаш, как волшебство?

- Ну что поездка? Пока ехали, наблюдали обыкновенное расистское противостояние. Тибетцы ненавидят китайцев тихой ненавистью, периодически кого-то из них убивая. Китайцы тихо спаивают тибетцев дешёвым пойлом. Мы видели даже целые заборы вокруг домов, сделанные из пустых бутылок.

- Не, ну политика – это понятно. А природа? Что там?

- Ну что, степь да горы вокруг. Волки, лисы, зайцы встречаются, от машины убегают. Поля, пшеница, страна-то аграрная. Были в местах, где туристов видят редко, так на нас всей деревней посмотреть приходили. Спишь, открывается молния палатки (отелей там нет), просовывается десяток голов и рассматривают тебя, жену, вещи… В диковинку им там всё. Мы сначала – драться, а потом поняли, что они как дети.

- А что Кайлаш?

- Это вообще отдельная тема. Представь себе – плато, посредине гора стоит огромная. Тёплые источники бьют из-под земли, мы ванны принимали – джакузи природное такое. Так вот, вокруг Кайлаша – тропа. Кольцом, представляешь? Длина – больше, чем ваш МКАД, около 120 км. И вот паломники ходят вокруг этой горы, кто как может. Кто пешком, а кто на пузе проползает.

- Зачем на пузе-то?

- Ну, как зачем? Чтобы грехи искупить. Буддисты – они же тоже люди, тоже грешат и также каются.

Сергей тоже не отставал:

- Было там много интересного. Видели туристов из Германии. Они решили не обходить вокруг Кайлаша, а пройти ущельем через него. Так вот, углубились они на пару километров и вторглись в какие-то запретные области. На них такой страх напал, что они обделались, побросали рюкзаки и ускакали оттуда, только пятки сверкали. Что это было – они не говорили. Ужас, страх – и только.

Саша подхватил:

- Ой, Ленка мучилась! Помнишь, Лен?

-Как же, помню. У меня видения были.

Я смотрел на них большими глазами. Они рассказывали искренне и взахлёб.

- Да, замучили меня видения тогда. Монахи ходили, которых только я видела. Змеи ползали яркие, радуги на небе. Ребята только пальцем у виска крутили.

- Ну не видели мы того, о чем ты рассказывала, представляешь?

- Тебе ещё в автобусе стало плохо, ты на пару со студентом зажигала.

- Это да, но монахов тех видела, ну как тебя! Настоящие, на нас не смотрели, ходили себе туда-сюда, а ребята удивлялись, что я с монахами теми здоровалась.

Сергей продолжил:

- А ещё от их воды расстройства кишечные. Готовься, тебя тоже ждёт.

Лена порылась в своей сумочке, достала алюминиевую плитку с таблетками:

- Вот, возьми. Моя бабушка дала со словами: «Девочка моя, достаточно одной таблетки. Запомни, одной». Мы проверяли, действительно, хватает.

- Спасибо. Что ещё посоветуете?

- Шоколад. Кэдбери. На высоте поможет от высотной болезни. Больше ничего не помогает, только шоколад. Средства гигиены возьми про запас. Мыло, постирать, если что. Спальный мешок, рюкзак. Ты с чем приехал, брал с собой что?

- Нет, только деньги.

- Понятно. Пойдём, поможем тебе торговаться, тут цены сбивать надо.

Мы попросили счёт. Официант принёс бумажку, друзья-евреи всё подсчитали и просияли. Саша шёпотом сказал мне:

- Официант ошибся на сто рупий в нашу пользу, быстренько рассчитываемся и валим.

Только мы встали, прибежал официант с бледным лицом и, извиняясь, заменил счёт на правильный. Евреи огорчились, но деньги отдали. Вот уж, действительно, евреи есть евреи. Сто рупий – это полтора доллара.

В магазине выбрали экипировку: зелёные брюки х/б, брюки и куртку из гартекса, из гартекса же такой же жёлтый рюкзак. Всё очень недорого. Затем по медицинской части в аптеке приобрели что-то по мелочам.

Выяснилось, что ребята, только что приехав их Тибета, собирались в Таиланд. Саша через ноутбук вышел в инет, поговорил с бабушкой через «аську», потом поискал дешёвые отели, дешёвые билеты. Всё получалось так дёшево, что я даже не мог себе представить, что такое может быть. Но не это занимало мои мысли. Я всё пытался понять, остался ли Тибет обителью чудес, каким был лет двести назад, или нет.

После долгих аккуратных расспросов выяснилось, что много разного происходит с туристами. Например, знакомые евреев были на Эвересте, поругались с местным шаманом. Так он на них лавину спустил. Пообещал – и спустил. Из девяти выжили только трое, но теперь туда ни ногой. Тибетские Учителя были весьма притесняемы в Тибете. Глава секты Карма-па, живший в то время западнее Лхасы, был весьма удивительным человеком, но и его официальные власти Тибета старались выдворить из страны (и вскоре после моего отъезда из Тибета они его все же выгнали).

Так за разговорами прошло два дня. Наступал день отъезда, и моё сердце радостно билось в ожидании великих перемен. Наконец я смогу повстречаться с настоящим буддийским Учителем, который к тому же сам меня и пригласил!

Вечером началась забастовка таксистов, и юноша в гостинице предупредил меня, что, если я хочу завтра утром попасть на автобус, мне следует заранее договориться с такси. Все попытки привели к неудачам – таксисты категорически отказывались меня везти, а потому пришлось нанять велосипедного рикшу за цену такси. Утром мальчик был у гостиницы. Свежесть и тишина светлого утра радовали, а предчувствия дарили лучшие надежды.

Автобус на двадцать человек был заполнен наполовину.

Дороги были пусты, редкие деревеньки вдоль трассы приглашали в кафе. Остановились лишь один раз, купили воды и продолжили путь.

Дорога вела в гору, и уже очень скоро мы достигли отметки четырёх тысяч метров – так говорил высотомер на часах у японца, нашего спутника.

Постепенно мы въехали в узкое ущелье. Где-то далеко внизу текла река, спуск к ней был весьма крут, а дорога ненадёжна, местами автобус сильно кренился, и водитель просил перейти на сторону автобуса, противоположную крену. Облака не закрывали солнце, где-то внизу рабочие строили гидроэлектростанцию. Ехали полдня, пока автобус не остановился. Водитель сказал нам, что мы приехали, надо выгружать вещи. Дальше дороги нет, надо ждать гида.

Оказалось, что гид проспал и мы уехали без него. Но беда была в том, что у него остались все наши документы.

Вскоре он приехал на стареньком такси, радостный, что всё-таки приехал и мы можем продолжить путь.

«Пропав» в сторону пограничников на полчаса, он пришёл к нам, собрал всех и повёл через границу.

Что такое граница в этом месте? Это мост над пропастью, мост почему-то пешеходный, без всякой возможности по нему проехать. Почему? Я не знаю. Пройдя паспортный контроль на другой стороне, мы скучились, и гид сообщил нам, что надо ехать до деревни – это километров пять. На чём? На грузовике. В кузове. Сервис на грани фантастики!

Забравшись в кузов грузовика, мы подложили под себя наши рюкзаки и взялись за борта. Грузовик стал карабкаться круто вверх, его нещадно трясло, а мы местами подпрыгивали на наших вещах на полметра.

Очень скоро этот экстрим закончился, никто не пострадал, мы вывалились на грязный асфальт.

Гид предложил нам переждать в кафе, а сам побежал искать джипы, что повезут нас дальше.

Кока-кола оказалась по доллару за бутылку 0,3 л, что было чем-то фантастическим в те времена. Тут же подошли менялы, частным образом предлагая обменять доллары на юани. В общем, обычная приграничная суета.

Примерно через полчаса мы загрузились в старые угловатые семиместные лэндкрузеры с карбюраторными двигателями и двинулись в путь.

Моими спутниками оказались поляк Мачек, довольно сносно разговаривающий по-русски и прекрасно владеющий английским; парень с девушкой из Амстердама, ни с кем особенно не разговаривающие; и две немки, паломницы, желающие в Шигацзе пересесть на машину до Кайлаша. Нашим водителем оказался пожилой, сухой, как щепка, тибетец, который в опасные моменты понукал машину, как лошадку, негромкими гортанными покрикиваниями.

А таких моментов за три дня путешествия оказалось немало.

Мы выехали из деревушки, дорога потянулась вверх, мы были на противоположной стороне того же ущелья, которое было от нас раньше справа, а теперь – слева. Поднявшись почти на вершину скального массива, мы наблюдали удивительную по красоте картину. На другой стороне, почти на самом верху, приютился небольшой тибетский храм, аккуратный и изящный в своей красоте. Облака рваным пухом лежали где-то внизу под нами, воздух был прохладен и влажен, чувство начинающегося волшебства овладело моей душой, так что восторг буквально захлёстывал меня.

К вечеру мы прибыли в небольшую деревню с тибетской гостиницей. Было это довольно высоко в горах, вокруг нас величественно белели снега Гималаев, гостиница была бедная, удобства во дворе, денег просили мало, а номера более походили на комнаты постоялого двора века XIX, чем конца XX. Постельное бельё было своё, но стёганым лоскутным ватным одеялом я воспользовался – утром были заморозки, а отопления не было.

Наспех позавтракав в странном кафе, где было не то чтобы грязно, но скорее убого, мы сели в машины и тронулись в путь.

Красота вокруг нас компенсировала неудобства ночлега, скалы и небо создавали такой колорит, что глаз было не оторвать.

Выехав из ущелья на просторы высокогорного Тибета, мы были очарованы – видно было километров на пятьдесят. Чистый воздух, отсутствие пыли и неплохая грунтовка давали хороший настрой.

Ехали до обеда. Опять постоялый двор, но уже без гостиницы. Тибетцы с любопытством рассматривали нас, а мы – их.

Яки, овцы и бараны вызывали восторг у нас, мы их фотографировали, равно как и тибетских детей. Чумазых и оборванных.

Тибетское кафе – это помещение в двести квадратных метров, расписанное драконами; резные столбы поддерживают крышу; буддийские мотивы вдохновляли художников, расписывающих стены. Но кухня сплошь мясная. Мясо яка во всех вариациях – это основа кухни. А как же буддийское вегетарианство? Его нет. Но русское вегетарианство нуждалось в безмясной пище, так что угощаться пришлось шоколадом и зелёным чаем.

После обеда – китайская застава. Офицер, в коротких салатовых брюках, так что были видны носки, и в таком же салатовом френче, висевшем на нём как мешок, сидел у шлагбаума с важным видном, как один из богов местного тибетского пантеона. Наш шофёр недовольно покачал головой и пошёл договариваться. Как видно, ехать было можно, но нельзя. Некоторая сумма, перекочевавшая в карман мешковидного френча, открыла нам шлагбаум, и мы поехали дальше.

Часам к шести вечера – очень высокий перевал, около пяти тысяч метров над уровнем моря. Ел шоколад и пил чай, наверно, это помогало не чувствовать высоты вообще.

Перевал представлял собой склон горы, достаточно пологий, где-то вдалеке была видна снежная шапка этой горы. Весь склон был вечной мерзлотой, к осени оттаивающей сантиметров на сорок, отчего всё, что окружало дорогу, было просто болотом по колено.

Насыпная грунтовая дорога возвышалась на полметра над этим болотом, но грунт таял, и текла вода. Чтобы она не смывала дорогу, в некоторых местах вместо моста были просто понижения дороги, как бы ямы, которые джипы миновали довольно легко. Но не только джипы ездили тут. Явно индийского происхождения грузовик, преодолевая такую яму, сорвал себе карданный вал, да так и остался стоять, ожидая запчастей. Стоял уже не первый день. И все пытались объехать его вокруг по этому болоту.

Выглядело это примерно так. Около двадцати лэндкрузеров разных лет выпуска и расцветки съехали с дороги и застряли тут же. Кто чуть дальше, кто чуть ближе.

Разговорившись с туристами, мы выяснили, что сидят все с утра, мы их нагнали. Наш водитель ходил с удручённым видом, что-то нашёптывая себе под нос.

Водители и самые крепкие из туристов пытались вытолкать джипы, сидящие на пузе, всеми способами. Главный способ был такой: один водитель сидел в машине и отчаянно газовал, его толкали столько людей, сколько могло поместиться сзади. Все остальные, ухватившись за длинный, метров двадцати, трос, тащили машину спереди. Мне вспомнилась картина «Бурлаки на Волге», но там бурлаки тащили, а здесь дело было дрянь. Джипы, как поросята, сидели в болоте, колёса вращались на месте, и, как я понял, по причине экономии у многих передний привод был отключен, лысая резина (опять по причине экономии) лобызала болотистую почву, и та отвечала взаимностью, не пропуская эконом-класс дальше того места. Я сел за руль. Попробовал враскачку (что это такое, никто не знал). Не помогло. Объяснил водителю, что такое раскачка, пошёл к нашему водителю. Мы стали совещаться. Мой убогий английский и его тибетский дали нам надежду прорваться. Не ожидая, что мы застрянем, он закрепил спереди трос и дал нам в его руки. Мы, трое его пассажиров, плюс пара мужиков из соседнего джипа (кто ехал с нами в автобусе из Катманду), потихоньку пошли вперёд, ведя нашу лошадку «за верёвочку». Пока машина не проваливалась и ехала по целине, неторопливо прорезая жирную почву, всё было хорошо. Но уже метров через тридцать колея под колёсами стала становиться всё глубже. И мы стали тянуть. Машина, натужно воя двигателем, двигалась. Все остальные участники процессии с других машин побросали свои машины, стали наблюдать за нашими мучениями. И вот, когда машина наша уже почти села на брюхо, я прикрикнул на сотоварищей:

- А ну, тянуть я сказал! Не останавливаться! Навались!

И сам, упершись в землю, приобретя почти горизонтальное положение, закряхтел от натуги. Мои сотоварищи по несчастью, каким-то шестым чувством поняв, что я им сообщил, также напряглись – и машина пошла. Вернее, не остановилась. От напряжения на высоте пяти тысяч метров у меня появился привкус крови во рту, а в глазах стало красно, как если смотришь на огненно-красный закат. В ушах появился гул, но я продолжал тянуть, и секунд через двадцать наша тибетская железная лошадь стояла на дороге. Народ аплодировал, а мы просто упали рядом и лежали минут пять.

В это время навстречу нам ехал митсубиси паджеро второй. Он легко съехал с дороги, легко проехал в сторону заснеженной верхушки горы метров сто. Народ смотрел на это чудо передвижения с раскрытыми ртами. Все сидят, а он, нахал такой, едет! Где ж это видано, а?

Паджерик остановился, народ из него вышел, сделала вдалеке свои дела, опять сел в машину, она тронулась, также легко преодолев оставшийся участок бездорожья, спокойно выехала на дорогу и скрылась вдалеке. Народ сипел от зависти, но делать нечего – надо было тянуть.

Основную часть застрявших туристов составляли японцы, увешанные фотоаппаратами. Им всё было в диковинку и в радость, они, как дети, бегали вокруг машин, что-то балабонили, совершенно не задумываясь о перспективе заночевать тут.

Передохнув, мы сели в машину и поехали. Закат был безумно красив. И тут у меня в ушах начали звенеть колокольчики. Тонко, но явственно. Их хрустальный звон сделал пространство вокруг меня удивительно волшебным. Я спросил Мачека, слышит ли он. Нет, он не слышал. Это было очень красиво, и никто не мешал мне наслаждаться хрустальным звоном высот.

Когда ночь уже опустилась на горы, мы въехали в городок, с трудом разыскали ночлег и пищу (всё было оккупировано теми японцами: они забронировали почти все места), нам отвели кровати в огромном сарае, мест на сто, без перегородок. Стёганые лоскутные одеяла, по два на каждой кровати, да термос с горячей водой – вот и весь сервис. Ладно, хоть так, и то хорошо.

Соседи спрашивали меня, как перевал, – они собирались завтра ехать туда, откуда мы прибыли. Я рассказывал им на ломаном английском. Слушая мою речь, они спрашивали, откуда я – Словакия? Чехия? Нет, Россия. Понятно…

Утро встретило ледком на лужах, звенящим прозрачным воздухом и солнцем. Завтрак прост – булочки и кексы, жареные орешки, нарезанные солёные огурчики, кофе, масло, варёные яйца. Позавтракав, поехали.

К обеду добрались до какого-то очень высокого перевала, откуда в ясный день видна Джомолунгма. Было облачно, и мы не увидели ее, но всюду – на камнях и на высохшем дереве – были пёстрые ленточки с текстами на тибетском и санскрите: так путники молили богов гор об удачном пути.

После обеда мы стали спускаться в долину, местами спуск был очень крутым. Бурная горная река, тащившая даже валуны, питала долину и давала жизнь полям. Сентябрь был в разгаре, и жёлтые пшеничные поля радовали глаз. Они ютились уступами, начинаясь с предгорий и заканчиваясь у самой воды, чтобы захватить максимально больше плодородной земли.

Постепенно расширяясь, долина становилась неким подобием степи, зажатой между гор. Мы подъезжали к Шигацзе по левой стороне долины, у самых предгорий. Вдалеке показались золочёные украшения храмов Таши-Лум-по. Моё сердце возликовало: вот он, оплот Гэлуг во все времена! Вот оно, место моих надежд! Синее небо с игривыми облаками, скальные горы (но без снежных шапок), жёлтые поля и золото Храмов – всё это составляло такой удивительный ансамбль красок, что душа радовалась тому, что было вокруг, а дух ликовал от того, что ждало впереди. Так осуществлялась моя мечта.

Вскоре подъехали к гостинице. Она принадлежала китайцам и существенно отличалась от тибетских постоялых дворов. Построенная недавно, она была больше европейской, нежели азиатской. Здесь мы стали прощаться. Сидя в кафешке, Мачек рассказывал мне о своих приключениях.

Закончив третий курс геологического факультета, он на лето поехал в Турцию. Отдохнув недельку, решил подработать гидом в туристическом агентстве. Знание английского и русского языков сделали его желанным работником. Договорившись с владельцами двух ювелирных магазинов о дисконте и проценте с продажи, он стал, как бы между прочим, приводить в их лавки туристов, доверенных ему агентством. Те покупали много, а турки отдавали ему положенные проценты. Таким образом, за месяц он сколотил около двух тысяч долларов. Но неуёмная душа жаждала перспектив карьерного роста, и он поехал в Иран. Дешёвый бензин и еда потребовали совсем немного денег. Дальше была Индия, также дешёвая и интересная. Он изучал эти страны не просто как турист. Он изучал туристические маршруты, которые затем смог бы предложить в Польше. После Индии – Непал и вот Тибет. После он планировал посетить Пекин и на поезде – до Москвы, а оттуда – домой. Так, посмотрев Азию и Россию, он намеревался сделать карьеру в туристическом бизнесе, и я не сомневался, что парень добьётся своего.

А между тем, моим спутникам пора было ехать далее.

Сердечно попрощавшись с Мачеком, пожелав остальным спутникам удачи, я пошёл отдыхать. Впереди было неизведанное – встреча с Тем, кто был, безусловно, мудрее и выше меня в познаниях. С Буддистом. О нём я не рассказывал никому.

Темнота опустилась на город. В гостинице было приветливо, светло, горничные улыбались; чистая постель, наконец обретённая мною впервые за последние несколько дней, порадовала, равно как и душ с туалетом.

От моего месячного пребывания в Тибете прошло всего три дня, остальное время я намеревался до последнего дня пробыть здесь, так что надо было осваиваться.

Следующим утром я пошёл в Таши-Лум-по. Это легендарный монастырь: тут жил Цзон-ка-па, тут ходили Махатмы и Риши, отсюда начались реформы буддизма, и именно отсюда Учение Калачакры стало распространяться по всему Тибету и дальше. Эти древние стены и площади манили меня с удивительной силой. Нечто захватывающее обещали они.

Монастырь стоял на склоне самой высокой из гор, окружавших долину. «За этой горой открывается, наверное, вид на все дали»,- подумал я.

Горы имели интересную структуру. Их слоистые камни все, казалось, лежали почти на боку, под углом примерно в 40 градусов к основному плато. Такое чувство, что кто-то однажды огромных размеров, до неба, бороной взял и вспахал эти камни, делая борозды направо и налево, отваливая, таким образом, глыбы гор. Так они и застыли с тех пор, а реки и дожди проложили долины и нанесли плодородной почвы. Так представилась мне история здешних краёв.

Сначала я обошёл монастырь по наружным границам. Стены были невысоки, но перелезть их снаружи не представлялось возможным. Внизу в стену были вмонтированы бронзовые барабаны с молитвами – трогая их рукой и вращая, ты как бы молился. Забавно…

В правом нижнем углу монастыря находилась большая белоснежная удивительной формы ступа.

В самом верху, у стены, находились храмы с золочёными украшениями на крышах, а в самом верху – фестивальная стена. Что это такое и почему она так называется, я не знал.

Практически на всей территории монастыря стояли невысокие одно- и двухэтажные жилые строения, мостовые соединяли различные части монастыря узкими улочками, во многих местах росли невысокие тенистые деревца.

У храмового комплекс я встретил парнишку, пытавшегося объяснить что-то на ломаном русско-английском местному монаху. Тот упорно не понимал.

- Привет. Я русский.

Он удивлённо посмотрел на меня.

- Ага. Вот… Пытаюсь тут добиться от человека…

- Что за проблема?

- Да вот, хотел заночевать на территории монастыря, в палатке.

- Сдурел? Не пустят.

- Я уже понял.

- А что не в гостинице?

Парень поведал мне забавную историю своего путешествия.

Оказывается, он сам из Москвы. Весной работал на стройке, а к лету решил попутешествовать. Автостопом. Собрал вещички, вышел на Рязанский проспект Москвы, остановил грузовик и поехал. Ехал он, ехал автостопом – и приехал в Шигацзе. Круто!

Рассказывая подробности своего путешествия, он так увлёкся, что только через два часа, когда стало уже темнеть, мы опомнились и пошли из монастырских стен.

- А как ты питаешься?

- Ну, какие-то деньги у меня были, но обычно так: заходишь в китайский или тибетский ресторан, говоришь, что денег нет, они бесплатно чашку риса всегда дадут. Народ не жадный.

- А ночевать?

- Так у них крыши все плоские, я палатку прямо на крыше гостиницы обычно ставлю, разрешают. Вот думал в святом месте переночевать, так не дают.

- А дальше как?

Я был впечатлён подвигами парня. Я бы на такое не решился.

- Ну, дальше – в Лхасу, а оттуда – в Россию, там уже проще будет.

А деньги у тебя остались?

- Да немного совсем…

Я дал парню сотни три юаней, что было неплохо – чашка риса стоила около одного или дух юаней, а доллар около восьми.

Сидя возле монастырской стены, мы говорили о Гималаях.

- Скажи, Володь, а что тебя потянуло в Тибет?

Он подумал немного:

- Что-то таинственное тут…

Помолчали.

- А что?

- Не знаю, но что-то есть.

- О мудрецах тибетских что-то слыхал? Говорил кто?

- Так, чуток было. Говорят, что, когда китайцы пришли, мудрецы не ушли никуда. Ну, в Индию или Непал… А что живут они где-то в горах.

- А что ещё говорят?

- Да никто ничего толком не знает.

- Но раньше Мудрецы ходили здесь, у этих стен, и учили в этом монастыре.

- Я знаю. Но их тут и след простыл.

- Так зачем ты сюда попёрся, а, Володь?

- Я ж сказал – таинственное что-то в этих местах. Другого такого места на Земле нет. Вот мудрецы ушли, а таинственность осталась.

- Это ты точно сказал. Осталась. Ты знаешь, я, как приехал, всё чувствую, как кто-то наблюдает, как взгляд в спину, понимаешь?

- Да, наверно, не китайцы за тобой следят, зачем ты им нужен?

- Вот и я думаю, ещё с Непала началось. Тут сильнее. Может, мудрецы?

Он помолчал:

- Может, и они. Это даже было бы хорошо, если бы они. Всё ж лучше, чем нечисть какая.

- Это точно.

Наш разговор перешёл на бытовые темы – оказалось, везде есть рынки, где можно купить продукты, а в кафе попросить их приготовить – и дёшево возьмут. Этот совет был неоценим, ведь почти все блюда кухни были с мясом, мне с моим вегетарианством было практически нечего есть.

На том и расстались.

День закончился, но с ним тревога о Встрече не ушла. Мысли крутились вокруг одного: я сюда приехал, потому что меня пригласили. Где приглашающая сторона? В том, что приглашение было, я не сомневался – слишком уж чётко были указаны даты, даны средства, и именно столько, чтобы приехать сюда.

С этими мыслями я и заснул.

Последующие дни были наполнены мыслями и поисками, поисками и мыслями.

Что мне делать? Сколько ждать и чего? Может, я что-то сделал не так? Почему ничего не происходит? Неужто я сюда приехал просто так?

Сомнения доставали меня со страшной силой, и иногда чуть ли не отчаяние одолевало.

Но что для меня важно? То, что меня не встретили? Или предощущаемая мудрость Буддиста? Ведь я ощущал и тогда, и сейчас, что Он велик и мудр. Я знал, что именно Он пригласил меня. Он не выдумка. Но что ж он медлит?

Полторы недели спустя я уже изучил все окрестности и вполне освоился по хозяйству. Покупал жёлтый рассыпчатый картофель и вкуснейшее сливочное масло на базаре довольно дёшево даже по российским меркам, приносил их в гостиницу, и за скромные 10 юаней повар готовил мне в скороварке (на высоте 3400 метров, где располагался Шигацзе, вода закипала при температуре около 60 градусов по Цельсию) вкуснейшее блюдо. Плюс фрукты. Так я и жил.

К середине второй недели стала одолевать тоска по дому. Всё-таки не такой уж я крутой путешественник, чтобы чувствовать себя всюду как дома. Надо было что-то делать, иначе так можно лить слёзы целыми днями без всякого проку. Я стал ходить в горы. Вокруг Шигацзе были горы – где больше, где меньше.

Сначала я обследовал горы над монастырём Таши-Лум-по. Первые два дня давались тяжело, горы были высоки, а подготовки – никакой. Но на третий день я смог довольно легко и без усталости достичь вершины горы и, став на самой её вершине, посмотреть на ту сторону хребта. И сразу же пожалел, что не взял с собой фотоаппарат. Просторы, огромные просторы и новые хребты, уходящие вдаль… Это была очень величественная картина. Шигацзе был как на ладони, и Брахмапутра сияла, отражая солнечные лучи.

На следующий день я обследовал горы, находящиеся с другой стороны города. Это был невысокий хребет, находящийся от гостиницы километрах в пяти. Был он высотой около трёхсот метров и лежал как поверженный дракон, начинаясь от самой земли и примерно под тридцать градусов уходя вверх. Исследовав его утром, я решил прийти сюда после обеда и побыть до вечера.

Пообедав и взяв с собой фрукты, часов в пять вечера я поднялся на этот отрог, нашёл удобное место, положил рюкзак на землю и лёг. Я смотрел на облака, смотрел вдаль, вниз.

Где-то внизу монахи в притоке Брахмапутры стирали свою одежду, весело брызгаясь водой. Какой-то звук за моей спиной привлёк моё внимание. Я обернулся и обомлел. Огромный горный орёл сидел метрах в десяти от меня и недовольно клекотал. Видно было, что орлу неприятно делить со мной территорию. Поворчав минут десять, он улетел. Вскоре и я стал спускаться в долину.

Весь следующий день я был сам не свой. Зачем я здесь? Где Тот, кто меня ждёт? Почему я вынужден терять драгоценное время пребывания здесь на всякие глупости? Я смотрел в лица проходящих мимо людей. А вдруг кто-то из них скажет мне то, что так ждёт моё сердце? Оттуда мне знать, кто принесёт мне Весть? В том, что она обязательно будет, я не сомневался.

В этот день я решил пойти на «орлиную гору», как я назвал её, ближе к вечеру. Очень хотелось посмотреть на ночные звёзды в горах, вдали от суеты.

Взяв куртку и брюки из гартекса в рюкзак, я вышел из гостиницы около шести вечера. К восьми уже был на месте. По небу медленно двигались облака в виде стремительных всадников. Эти небесные кони были удивительно похожи на настоящих, а люди на них, прижавшись низко к гривам небесных скакунов, погоняли своих лошадей палками или плётками, стегая их по крупу. Кони летели, а я горевал. Для чего я здесь? Чтобы смотреть на облака и на звёзды?

Ночь пришла быстро, накрыв покровом спешащий город. Зажглись фонари и свет в домах, своей иллюминацией не давая звёздам проявиться во всей красоте. Млечный путь, Орион были ясно видны, но свет города делал их такими, как я привык их видеть в средней полосе России, а не такими, какими они могут быть видны в Средней Азии, где располагался Шигацзе. Да ещё и на высоте трех с половиной тысяч метров над уровнем моря.

Полежав часов до одиннадцати вечера на тёплых ещё камнях, я встал, натянул на плечи рюкзак и тронулся в путь, освещая дорогу фонариком. Я легко спускался вниз по пологому склону, который был мне уже знаком. Видя такую лёгкость и безопасность, я выключил фонарик и пошёл, различая тропинку в свете звёзд. Собственно, тропы не было, но лишь очертания кряжа, который и был ориентиром. Пройдя так несколько шагов, я вдруг совершенно явственно метрах в пяти слева от себя услышал голос, обратившийся ко мне на чистом русском языке. Голос назвал меня тем именем, которое дал мне Буддист:

- Д., ты выбрал опасную дорогу.

Голос этот застал меня с уже занесённой вверх ногой. Опуская ногу, я внутренне сгруппировался, и, когда нога, не нащупав скальной поверхности, стала проваливаться в пустоту, я не перенёс на неё весь вес тела, а, упав на колени, всё-таки успел ухватиться за камни. В тот вечер я чуть не погиб, ведь скатись я - и утром моё тело, переломанное и остывшее, осталось бы только похоронить. Высота в том месте была не менее двухсот метров. Оправившись от волнения, я возликовал: голос действительно был, это не было галлюцинацией, и он спас меня в последний момент, как обычно и поступают мудрецы буддисты! Более того, он обратился ко мне по имени, которое дал мне Буддист, значит приглашение – это не моя фантазия, а реальность! Волна счастья прокатилась по мне как цунами. Все волнения, переживания, вся тяжесть последних дней улетучились как дым на ветру. От сомнений, что так душили меня все эти дни, не осталось и следа, и на душе стало так легко и счастливо, как не было никогда в жизни!

Идя в гостиницу, я вспомнил, что Юрий Рерих описывал в дневниках, как его спасли в пустыне Гоби. Дело было так. Сделав вечером остановку, караван расположился в покинутом лагере Дже-Ламы. Юрий избрал себе для ночлега деревянную палатку с маленьким окошком. Углубившись в чтение при свете масляной лампы, он не заметил, как наступила ночь. Тут женский голос сказал ему: «Пригнись!». Оглянувшись и не увидев никого вокруг, он подумал, что ему почудилось. Через несколько секунд голос повторил приказ, но Юрий опять не обратил на него внимания. В третий раз голос был подобен грому и, сопровождаясь электрическим разрядом, бросил Юрия на пол. В этот миг раздался выстрел, и, разбив окно, пуля пролетела там, где только что находилась его голова. Тибетские мудрецы спасают только в самый последний момент – это я точно помнил. У меня не осталось и тени сомнений, что я приглашён не зря.

Придя в гостиницу, я лёг спать с лёгким сердцем. Утром проснулся часов в пять утра, меня выворачивало наизнанку, сильно тошнило. Солнечное сплетение ломило и крутило. Помучившись позывами рвоты, я лёг спать.

Проснувшись поутру, в первую очередь, восстановил в сознании все подробности вчерашнего вечера. Звёзды, спуск, Голос, победа над сомнениями, что так глодали мне душу, воспоминание об опыте Юрия Рериха… Тогда в дневниках он ещё написал, что с того момента началось его знакомство, а позднее и сотрудничество с Махатмами Химавата… Помнится, после он утверждал, что даже побывал в Шамбале, которая находится в Танг-ла… Интересно, где это? Наверно, в районе Кайлаша или южнее… А меня пригласят … в Шамбалу? Ну не сейчас, понятно, а когда-нибудь?

Вообще, моё теперешнее состояние очень напомнило мне озарение на Селигере, когда покой снизошёл на душу и я почувствовал силу. Так и теперь – спокойствие и уверенность. Понял я, что, даже если никогда не увижу Махатм и не услышу этого чудесного голоса, я всё-таки не буду сомневаться в Их существовании и в участии Их в моей жизни. Они есть, и Они обо мне знают. А дальше всё зависит от меня.

Так, сидя в номере, я обрёл совершенный душевный покой, и ни тени сомнений не появлялось более во мне. Я понял, что нужен был здесь и что приехал не зря. Что будет дальше? Я не сомневался, что что-то да будет.

Примерно перед обедом в мою душу вдруг ворвался вихрь торжественности и почитания Махатмы. Я понял вдруг, сколь Он высок в своей святости и всепланетности, другого слова и подобрать трудно. В этот момент ярчайшего осознания Его значения и значимости я боковым зрением увидел, что в комнате есть, кроме меня, кто-то ещё. Я быстро завращал головой, пытаясь увидеть, кто именно стоит у меня за спиной, но изображение как бы растворялось. Я видел и не видел одновременно. Вместе с тем, создавалось впечатление, что я вижу невысокого тибетца, коренастого и улыбчивого, в тёмно-красном, типичном для монахов, одеянии. Я понял, что он стоит рядом и именно его посещение вызвало во мне такую бурю чувств. Было открытием знать, что эти чувства принадлежали ему, а не мне. Это он так чувствовал, а в меня эти чувства перетекли, как, бывает, перетекает вода из одного сосуда в другой, если ей никто не мешает. Видимо, он поделился со мною своими чувствами и смотрел, приму ли я такое же отношение, не стану ли ему сопротивляться.

Это некое испытание на созвучие миру Махатм. Если сердце моё созвучит в унисон – значит, оно тут же примет все их чувства как свои собственные. А если нет, если я притворялся, или был неискренен, или в сердце затаил нехорошее, то чувства эти, конечно же, не пролились бы в меня как водопад. Это мне стало ясно тут же.

Улыбнувшись, я приложил руку к груди, немного поклонился как бы вбок и так в поклоне и застыл. Вдруг в моём сознании прозвучала мысль, яркая, как вспышка солнца в тёмной комнате, где внезапно отворили ставни ярким солнечным днём: «К вечеру будь один и в покое. Он придёт».

Всё естество моё задрожало от радости, и я тут же проникся глубочайшей благодарностью к этому вестнику. То, что это он и был, не вызывало у меня и тени сомнения. Впечатления от его посещения были столь ярки, что вся моя жизнь казалась мне более блеклой, чем эти минуты общения. Что-то настоящее было в нём – более настоящее, чем жизнь человека, и это придавало нечеловеческую уверенность во всём происходящем.

До вечера я не ходил, а летал от счастья.

Около семи часов вечера, сделав все земные дела, я сидел в глубоком сосредоточении и ждал. Не может быть, чтобы ничего не произошло. Уверенность в наступающем событии была столь велика, как если бы это было не нечто из ряда вон выходящее, а происходило со мною уже не раз, и я уже даже успел привыкнуть к этому. Но не привычка, а уверенность в правдивости наполняла меня. Это как преданность к Жизни, к которой посчастливилось прикоснуться.

И вот наступил момент, о котором и было сказано, – Он пришёл.

История Наврунга. Продолжение

Солнце только начало золотить стены Белого Города утренними лучами, а Наврунг в сопровождении Гьянга уже шёл к восточной части города.

Они проходили огромную площадь с помостом в северной части. Площадь была выложена огромными, идеально подогнанными плитами чёрного базальта. Щели между плитами практически не были различимы, а поверхность – почти идеально ровная. Атмосфера города была совершенно особенной, и солнечные лучи, пересекая её, рождали звуки. Звуки восходящего солнца, ласково касающиеся слуха… Тот, кто был там, не забудет этого никогда.

Вскоре они подошли к небольшому зданию, построенному, видимо, уже во времена атлантов и атлантами: оно значительно отличалось по размерам от древних городских строений. Рост строителей города был около восьмидесяти локтей, в то время как рост атлантов был в десять раз меньше, оттого Наврунг чувствовал себя в этом городе лилипутом. Но это здание было как раз ему под стать. В центре небольшого зала стоял каменный стол, на него атлант и лёг. Ворота закрылись, и стало заметно темнее. И лишь четыре узких стрельчатых окна под самой крышей позволяли свету проникать в зал, едва рассеивая темноту.

Как только Наврунг лёг, тут же сильнейшее головокружение пригвоздило его к месту. Наступило состояние стремительного полёта, такого, что он перестал понимать, где верх, а где низ. Спустя несколько мгновений такого «полёта» яркий, ярчайший свет буквально ослепил его. Но не сам свет, а то ощущение, что сопровождало эту вспышку, как хвост – комету, обратило на себя его внимание. Оказывается, у яркого света может быть духовный аромат, да ещё какой!

Грубость слов не даёт возможности передать это ощущение совершенно особенной чистоты, не похожей на ту, что Наврунг знал. Этот свет проник в него, вытесняя человеческую природу и как бы наполняя собой не просто тело, но само сознание. Достигнув особого нагнетения, свет начал свою вращательную работу, сначала в темени, затем в горле и в солнечном сплетении. Казалось, что тело разъединено на части, но проверить, так это или нет, не было сил. Эти вихри, порождая пахтанье сознания, стали отделять рассудок от разума, а душу – от эмоций, и при этом сам Наврунг смотрел на них со стороны, испытывая лишь чувство восхищения работой Света и ощущая ритм движения вихрей.

Разделившись и зафиксировавшись, принципы его сознания, как кирпичи дома, вернулись назад. Но в несколько изменённом виде. Чувство света всё ещё наполняло тело, и восхищало, и умиротворяло, но сознание уже давало возможность мыслить, а головокружение почти унялось.

Гьянг прикоснулся к темени атланта:

- Ты можешь сесть.

Наврунг сел и стал осматриваться. Нельзя сказать, что это потрясло его сильнее, чем то, что происходило последние десять дней. Но что-то в нём изменилось. Что? Гьянг, как бы понимая его вопросы, заговорил:

- Ты лишён возможности рассказать кому-то, даже против своей воли, что узнал здесь. Ни одна из тайн не будет поведана тобой без моего на то разрешения.

- Я понял.

- Этот свет будет всегда в тебе, он будет спать. Но сон его прозорлив. И, увидев даже малую возможность разглашения этих Тайн, он затопит твоё сознание, головокружение лишит тебя сил стоять. Потом это пройдёт. Но сила Света от того не уменьшится. Ты должен это знать.

- Я вижу мудрость Закона. Я буду знать.

Они вышли из здания и пошли обратной дорогой. Нечеловеческим в этом городе было то, что воздух придавал крылья каждой прекрасной мысли. А плохих тут и не появлялось. Казалось, что мир достоинства Богов, обычно скрытый под тяжестью плоти, тут существует не в глубине нервов, а в самой сущности воздуха и в пространстве. Что тончайший эфир, разлитый повсюду, усиливает чувства, делая их практически такими же ощутимыми, как запахи, но более тонкого естества.

Гьянг рассказывал о задачах атланта.

- В предпоследний поход ваш отряд привёз на Посейдонис малыша ария.

- Я помню его.

- Этот малыш не просто арий. Он уранит. Не просто уранит. Он очень важен для нас.

- Мне его вызволить? Я могу выкупить его или похитить. Как скажешь.

- Не время ещё. Будущее говорит, что его спасение наступит под звездой большой Битвы. Позже. Но нужно его увидеть и ободрить. Он хоть и силён духом, но совсем ещё ребёнок. Понимаешь?

- Но для него все атланты страшны.

- Я подготовлю его сознание к твоему появлению. Он узнает тебя.

- Но что могу сделать для него?

- Простое доброе слово иногда лучше тысячи даров. Просто отнесись к нему по-доброму, скажи о скором избавлении. Пусть в его сердце живёт надежда. Остальное его дух сделает сам. В его глазах ты увидишь сияние далёких миров, атлант. Скажи ему, чтобы прятал взгляд от Ракшасов. Они из страха уничтожат его, если прознают.

- Такие сильные духом пришли на эту землю?

- Да. И из далёких, очень далёких миров. Когда-нибудь ты узнаешь.

Наврунг молчал. Он был удивлён. Он не слышал, да и никто не слышал, чтобы малыш мог взглядом, простым взглядом испугать Ракшаса! Это какая же сила должна быть в нём! Действительно, великие времена наступают, раз такие прибывают сюда.

- Я отнесусь к нему, как подобает, Святой Гьянг. Когда прикажешь выступать мне?

- Мы уже идём к виману.

Сердце Наврунга переполнилось волнением. Теперь он сможет отплатить служением за всё то, что дал ему этот человек! Сила благодарности велика, и, когда сердце переполняется желанием отблагодарить, оно излучает совершенно особую силу. Силу решимости действовать. Как заострённый клинок, пронзает благодарное сердце суть возможностей, нанизывая их на стержень своего действия. Стремительно и сосредоточенно Наврунг отмерял шаги, так же и действовать будет он – стремительно и сосредоточенно.

Виман атланта поднялся в воздух и быстро стал набирать скорость.

Гьянг смотрел ему вслед, и сердце Махатмы обнимало собой будущее. Он понимал, что Наврунг найдёт и ободрит Тоя, как если бы это уже произошло. Для истинно познавших стираются границы времени и ближайшее будущее часто лежит в области настоящего. У Тоя всё получится. А вот у Наврунга будут неприятности. Гьянг это знал. Знал это и Наврунг. Но что такое неприятности, когда весь мир ждёт его свершений?

Жизнь Тоя в доме Ракшаса, по имени Ялонг Бий, была не так страшна, как ему виделось сначала. Находясь в услужении, Той занимался уборкой. Он был мал и проворен и мог вытирать пыль в таких местах, где огромные и неповоротливые великаны атланты, в пять раз превышающие его ростом, не могли бы увидеть пыли и тем более убрать её.

Кабинет Ракшаса был полон самых изумительных вещей, многие из которых имели магическое значение. С момента похищения месяц из полного стал узким серпом, и половину этого времени Той провёл в замке. Быстро освоившись, он не путался под ногами, был практически незаметен и аккуратно выполнял свою работу. Чем меньше злишь хозяев, тем больше шансов поесть и не быть избитым – это он знал чётко.

Тоя приставили к молодому атланту, который также был слугой Ракшаса. Именно этот юноша встречал их виман четверть луны назад, когда нога Тоя впервые вступила на территорию этого дома. Юноша не очень знал язык ариев, но понимали они друг друга неплохо. Его звали Анли Куом, и в его обязанности входило довольно быстрое обучение Тоя языку атлантов. Это было важно – научиться понимать с полуслова приказы. Слуга должен понимать своего хозяина.

Дни шли своим чередом, и страх уступил место любопытству. Той довольно быстро понял, что ему ничто не угрожает, и это чувство заставило забыть о перенесённых невзгодах. А в замке было чему удивляться. Здесь было много такого, чего не мог понять его детский разум: говорящая деревянная собака, рассказывающая Ракшасу то, чего он не знал; огромный шар, вращающийся в воздухе, с очертаниями материков и океанов; светильники, которые никто не зажигал и не гасил и в которые никто не добавлял масла; самодвигающееся перо для писания – когда Ракшас молча стоял у стола, оно само писало его мысли, без участия рук… Много ещё такого, чего Той был просто не в состоянии понять, происходило перед его глазами каждый день. Но он ничего не спрашивал, старался ничему не удивляться, только аккуратно и быстро убирал грязь и стирал пыль, едва она появлялась. К Ракшасу приходили гости, и все беседы проходили в специальном зале для встреч, кабинет же его был святая святых. В него не разрешалось входить никому. Никому, кроме прислуги – Анли и Тоя.

Ночью Тою приснился сон. Атлант, во всём чёрном, с накинутым на плечи зелёным плащом, смотрит ему прямо в глаза. Затем Той видит этого атланта сбоку. Во сне атлант воспринимался как друг.

И вот на исходе первой четверти луны к Ракшасу прибыл гость. Они недолго разговаривали в зале для бесед, после чего гость остался один, а Ракшас пошёл в свой кабинет. Той, не поднимая головы, в это время чистил щёткой пыль на ковре у стены в зале для общения.

Как только Ракшас вышел, гость повернулся к Тою и обратился к нему на языке его родины:

- Привет, маленький арий. Той - так тебя звали твои родители?

Малыш поднял голову и с удивлением узнал гостя – это был тот самый атлант из сна, в таком же зелёном плаще. Той молча закивал.

- С твоими родными всё хорошо. Беда обошла деревню стороной, и больше ей угрожать никто не будет. Но ты пока должен жить здесь.

Той опять активно закивал. От волнения ком встал в горле, и мальчик не мог вымолвить ни слова. Этот человек знает, как его зовут, а ведь имени Тоя не знал даже Ракшас! Этот человек говорит, что с родными всё хорошо, значит, так оно и есть! Гость продолжал:

- Живи и учись, тебе ничто не угрожает. Но очень скоро придёт время, и я тебя заберу. Иди сюда.

Той встал и подошёл к атланту. Его сердце прониклось доверием к этому человеку из сна. Атлант взял ребёнка под мышки и поднял, приблизив его глаза к своим. Взгляд атланта был изучающим и вопрошающим. Той смотрел ему в глаза открыто и с доверием. Даже с благодарностью. Атлант застыл на несколько секунд. Потом закрыл глаза и, поставив ребёнка на пол, достал из кармана нитку с кусочком янтаря на нём:

- Носи это на шее и не снимай. Это амулет. Не показывай никому. Прощай, Той. Помни, я тебя увезу. И никогда не смотри в глаза Ракшасу. Никогда!

Атлант встал и быстрым шагом удалился.

Так что же было в глазах маленького ария?

Как и говорил Гьянг – свет далёких звёзд. Такого Наврунг ещё не видел. Только глазами Той отличался от всех остальных людей - внешне он выглядел также.

Насколько этот свет был различим? Наверно, обыватель не заметил бы ничего особенного. Да и Наврунг, если бы не знал и не вглядывался, также не обратил бы внимания. Но Ракшасы чуяли такие вещи нутром, так что, если когда-нибудь взгляд Тоя скрестится со взглядом Ракшаса, малышу несдобровать. Далёкие миры – это то, что Ракшасы ненавидели больше всего. Теперь, зная историю бунта Люцифера, Наврунг понимал, что именно отказ от перехода лучших на эти миры и был причиной ненависти колдунов к Сынам Света, к этим мирам зовущим. И, конечно же, звёздный мальчик, как его окрестил Наврунг, был бы особенно ненавистен Ракшасам, узнай они о его истинном происхождении. Размышляя об этом, Наврунг сел в виман. Разговор с Ракшасом был о погибшей команде Крокса. Наврунг сказал, что не полетел. Это было откровенной ложью, и Ракшас, так или иначе, об этом узнает, так что надо было срочно улетать, пока правда не дошла до Бия и не привела к вооружённому конфликту.

Направляя виман на другую оконечность острова, в город Ажен, военную цитадель Посейдониса, атлант всё думал об этих удивительных гостях с далёких звёзд, об их возможностях, о грядущей Битве Богов, и собственная судьба в этот момент занимала его меньше всего.

Ялонг Бий был очень озадачен разговором с Наврунгом.

Во-первых, волшебный пёс ничего не сказал о его судьбе. О смерти всех сказал, но об участи второго пилота он ничего не знал, а этого быть не может. Во-вторых, Наврунг не мог не лететь в тот раз с Кроксом. Дело в том, что всех солдат и офицеров своих преданных шаммаров проверял всегда лично Ялонг. Он никому не доверял и расспрашивал магического пса подробно о каждом. Также и порошок правды использовал нередко, если возникали неясности. Шпионы – это самое страшное, самое разрушительное оружие врага. Ялонг знал это, потому что сам часто пользовался услугами шпионов. Магию можно парализовать, и враг ничего не узнает о твоих планах. Но шпион может выведать всё. А потому, если бы Крокс взял бы другого пилота вместо Наврунга, это стало бы известно Ракшасу. Но тот ничего не сказал, и это было очень подозрительно. Конечно же, Ялонг несколько дней лежал в постели после удара силой Гьянга, но это не повод, хотя… В-третьих, было неясно, зачем Наврунг пришёл к Ракшасу. Разговора как такового не было. Второй пилот сказал, что ему очень жаль, но говорил неискренне. Нюх на ложь у Ялонга потрясающий, провести его было практически невозможно. Слова о готовности служить Ялонгу также были фальшивы - не хотел он служить здесь. Если бы хотел, то получил бы это место, но во всей фигуре Наврунга читалось нежелание оставаться здесь больше времени аудиенции. Слова его говорили об одном, движения – о другом. Так зачем он был тут?

Войдя в кабинет, Ялонг запер его на ключ. И так было ясно, что никто не посмеет войти без стука, но что-то настораживало Ялонга во всём этом.

Сняв полотнище с волшебного пса, Ракшас сосредоточился и вызвал в сознании Великую Силу. Деревянная кукла в виде собаки была лишь видимостью. Важен был лишь дух, наделяющий пса умением не просто говорить, но и видеть ближайшее будущее, а отчасти – прошлое Ракшаса и всего, что с ним связано. Это была вершина магического искусства, и мало кто имел волшебного пса в своём распоряжении, даже из числа Ракшасов.

Великая Сила начала своё действие внутри груди колдуна, и, вместе с этим, пёс открыл деревянные глаза, что само по себе было чудом – кукла была сделана из цельного куска дерева, и не было в ней механизмов. Но каждый раз, оживая, она говорила, открывая рот, и выражала чувства, используя мимику.

Поняв, что пёс ожил, Ялонг задал вопрос:

- Скажи, был ли среди погибших слуг Крокса второй пилот, Наврунг?

- Его не было среди погибших слуг Крокса.

Надо было сформулировать вопрос иначе.

- Скажи, Наврунг, второй пилот Крокса, участвовал в последнем походе Крокса и его слуг?

- Сила даёт тебе право узнавать о твоём будущем и обо всех, кто с ним связан. Этот человек не будет участвовать в твоей жизни.

Да, пёс читал грядущее со скрижалей будущего самого Ялонга. И если там чего-то не было, то узнать об этом он не мог. Если кто-то не появится в будущем Ялонга и не повлияет на него, пёс не сообщит ему об этом человеке ничего. Да… Сейчас бы волшебный порошок на лоб Наврунга - он бы сам всё рассказал. Но одно хотя бы было ясно: этот офицер не будет причинять Ялонгу Бию неприятностей, так как его просто нет в будущем Ялонга Бия. Это уже хоть что-то.

Но подстраховаться надо. Куда полетел атлант? Пёс не скажет, но это и так ясно. Всего лишь два места есть на Посейдонисе, куда он может пойти. Это военный гарнизон Города Золотых Врат, находящийся на берегу океана, в городке Ажен, и офицерская школа в горах над столицей, в горном селении Аратау. Больше ему податься искать работу некуда. Только в регулярную армию Посейдониса. Во все остальные места требуют рекомендаций с прежнего места, а этого Крокс никак не сможет дать молодому атланту – Крокс мёртв.

Ракшас решил сообщить руководителям обоих военных гарнизонов, с которыми был знаком лично, о неблагонадёжности Наврунга. Доказать он ничего не мог, но этого было и не нужно. Ялонгу Бию, одному из самых влиятельных Ракшасов Атлантиды, верили на слово.

Ажен встретил Наврунга мощными стенами защитных укреплений и приземистыми зданиями казарм. Это был настоящий бастион, практически непобедимая крепость, оплот государства. Он был не единственным в Атлантиде. В различных частях света стояли укреплённые форты с гарнизоном. Но этот был самым мощным, он прикрывал собой Город Золотых Врат. Ажен имел сильный флот виманов, от двухместных до трёхсотместных десантных кораблей. Здесь постоянно находилось не менее 20 000 солдат и офицеров. Форты Ажена были укреплены ещё при сооружении Города Золотых Врат первыми строителями, а ими были, как известно, лемуро-атланты, люди, во много раз превышающие ростом атлантов, равно как и познания атлантов все были лишь осколками знаний предшественников, строителей первых городов Атлантиды. Всё было построено так, что взять этот форт силой не представлялось возможным сразу же по многим причинам. И первая, самая главная – это магия.