Сокровища Кряжа Подлунного

Глава двадцать третья
У КОЛЫБЕЛИ ЗЕМНОГО СОЛНЦА

Иван Степанович Уваров - секретарь партийного комитета Управления по охране общественного порядка неторопливо обходил стройку термоядерной электростанции.

Уваров - плотный коротко остриженный человек с неторопливыми плавными жестами и негромким голосом, являлся как бы центром небольшой, но очень оживленной группы. Соседом Уварова был секретарь парткома строительства Дмитрий Павлович Корнеев - высокий узкоплечий мужчина. Пояснения гостю давал начальник строительства станции Федор Федорович Тихонов. Он отличался подвижностью, быстрой речью и откровенной романтической восторженностью, что, впрочем, удачно сочеталось со зрелым реализмом администратора. Именно эти качества и сделали Тихонова, не старого еще человека, любимцем Стогова. По настоянию профессора на Федора Федоровича было возложено практическое осуществление всех разработанных в институте ядерных проблем смелых технических планов.

- Иван Степанович, - обратился Тихонов к Уварову, - пойдем, поднимемся на диспетчерский пульт. Оттуда тебе все станет яснее.

Они подошли к возвышавшемуся в центре строительной площадки высокому зданию, напоминавшему поставленный на торец хрустальный кирпич. Щедрые солнечные лучи так играли всеми цветами спектра в его почти прозрачных стенах и гранях, что на него больно было глядеть. Это здание не имело определенного цвета, в зависимости от времени суток оно казалось то бледно-розовым, то радужным, то пурпурным, то фиолетовым.

К моменту, когда к нему подошли Уваров и его спутники, радужный свет полудня в окраске здания начал уступать место нежному пурпуру близкого заката.

Следуя за Тихоновым, Уваров и Корнеев вошли в кабину лифта и через несколько секунд поднялись на седьмой этаж корпуса Центрального диспетчерского пульта.

- Смекаешь, Иван Степанович, из чего сделан этот «терем-теремок?» - улыбнулся Тихонов.

- Ума не приложу, - признался Уваров, - не то стекло, не то пластмасса какая-то.

- Почти верно, - засмеялся Корнеев. - Домик-то действительно любопытный. В нем, как, впрочем, и во всей нашей стройке, нет ни единого гвоздя. Стены этого здания сделаны из очень сложной комбинации различных пластических масс, которые взаимно дополняют одна другую. Одна может выдержать солнечную температуру, другая взрывную волну космической силы. В этом содружестве и солнцелит, и другие пластмассы, а все это пронизано, скреплено, да еще и облицовано сверху стогнином.

- Словом, если произойдет какая неприятность с реактором… - начал Уваров.

- Никаких неприятностей не может быть, - резко оборвал Тихонов. - Нашим жрецам Земного Солнца и без неприятностей глаз да глаз нужен, силища в их руках, прямо скажем, фантастическая…

Они вышли из кабины лифта и теперь находились в зале, который, казалось, совсем не имел стен. Куда ни кинешь взгляд, видны то острозубые, то почти плоские вершины гор. Горы в надвинутых на брови косматых лесных шапках или с голым, растрескавшимся от времени сизо-красным каменным теменем, точно сошлись в веселом хороводе или в не слышной людям беседе.

Кольцо гор плотной зубчатой стеной, словно чаша с оббитыми краями, окружала более низкую, почти плоскую вершину, на которой и развернулось сооружение первой в мире советской термоядерной электростанции.

Уваров поразился малолюдию на стройке. Не было здесь ни штабелей железобетонных блоков и панелей, ни белесых бадей с раствором и известью, ни металлических ребер арматуры. Почти бесшумно пробегали атомные грузовики с блоками солнцелита и плитами стогнина в громоздких кузовах. Повинуясь радиоприказам диспетчера, машины останавливались в строго определенных местах. Вспышка лампочки на пульте начальника разгрузки, приглушенная трель сирены, и вот уже плывут к кузовам прозрачные в голубом небе, сплетенные из серебристых кружев стрелы кранов. Еще мгновение, и покачиваются в воздухе, захваченные цепкими крановыми крюками хрустальные блоки солнцелита. А спустя несколько секунд, новый световой сигнал, теперь с пульта начальника монтажа, новая трель сирены, и блоки ложатся в точно предназначенные для них места в стенах будущего реактора, а откуда-то с другой стороны краны несут ковши с жидкой пластмассой, которая играет здесь роль строительного раствора.

Так было на сооружении главного реактора, так было и на возведении других объектов, других частей этого первого Земного Солнца. Плывут в синем воздухе ажурные крановые стрелы, разноцветными вспышками переливаются грани солнцелитовых блоков. Нигде ни малейшей суеты, и очень мало людей.

- Мы ведем сооружение одновременно нескольких объектов, - пояснил Тихонов. - Все они в комплексе и составят то, что мы называем одним словом - термоядерная электростанция.

Вон большое здание с прозрачным куполом. Подземными галереями и трубопроводами оно соединено с пиком Великой Мечты и озером Кипящим. Это не случайно. Если сравнить нашу станцию с тепловой, то пик можно считать нашим угольным разрезом - основной топливной базой. Он поставляет нам запасы «тяжелой воды» для главного реактора, уран и торий для реактора воспламенения.

- Так у вас же термоядерная станция, уран-то вам зачем? - спросил Уваров.

- А все для того же, для воспламенения плазмы в главном реакторе, - вмешался Корне-ев. - Ты же знаешь, Иван Степанович, что для возбуждения и поддержания реакции нужна температура в сотни миллионов градусов. В водородной бомбе эта температура незначительные доли секунды создавалась при взрыве помещенного в корпусе «водородки» атомного запала. Но мы же не можем в нашем главном реакторе производить непрерывные ядерные взрывы. Никакой солнцелит таких нагрузок не выдержит. Придется, так сказать, поджигать плазму электрическим током в миллионы ампер и напряжением в миллионы вольт. Ток этот мы будем получать на обычной ураново-ториевой станции.

- Но цель уранового реактора не только в этом, - продолжал Тихонов. - Он еще явится источником питания энергией нашего цеха электролиза тяжелой воды, в котором «тяжелая вода» из озера Кипящего будет разлагаться на кислород и тяжелые разновидности водорода - дейтерий и тритий. Кроме того, поскольку трития все же маловато, даже в Кипящем, а он для нас совершенно необходим, мы будем его получать в урановом реакторе, облучая нейтронами литий.

Все эти сырьевые, если их так можно назвать, цехи нашего солнечного комбината и разместятся по соседству с пиком Великой Мечты.

Тихонов, чувствуя интерес Уварова, все более воодушевлялся, речь его становилась ярче, образней.

- Отсюда, из этого корпуса, - говорил он, - по подземным трубам и кабелям, как кровь по артериям и венам, как приказ мозга по нервам, пойдут тяжелый газообразный водород и электрический ток в камеры ускорителя. В нем прекратит свое существование газ. Его атомы лишатся электронной брони, и газ превратится в плазму.

По особым трубопроводам частицы плазмы, заряженные до энергии в десятки миллиардов электрон-вольт со скоростью в десятки тысяч километров в секунду устремятся в главный реактор. Его ты и видишь в центре нашей строительной площадки. По площади этот реактор не уступит чаше крупного стадиона. Он уходит нижней своей частью глубоко в землю, а сверху будет покрыт куполом из солнцелита.

Но не думай, Иван Степанович, что мы заполним плазмой весь этот огромный резервуар. Нет, ее там будет ничтожно мало, несколько литров на десятки тысяч кубометров объема реактора. И нарушить это соотношение никак и никому нельзя. Иначе - страшный взрыв и гибель, гибель миллионов людей.

- Ну, а дальше, - улыбнулся Тихонов, - дальше все очень просто. В реакторе плазма, которая еще, так сказать, в пути успеет прогреться до температуры в сорок-пятьдесят миллионов градусов и получит, таким образом, предпосылки для начала реакции синтеза, попадет прямо на приготовленную для нее магнитную подушку. Тотчас же будет подключена обмотка реактора, и плазма окажется в магнитной бутылке, из которой не вырвется ни одна ее частица. Повышая силу тока на отдельных витках обмотки, мы будем усиливать магнитные поля, все сильнее сжимая плазму. Сжатие, как ты знаешь, Иван Степанович, способствует повышению температуры. Плазма будет нагреваться все больше. Но нам мало и этого. Чтобы ускорить воспламенение плазмы, мы еще все время будем встряхивать ее направленными высокочастотными полями. Корпус будущей высокочастотной станции ты видишь на восточной стороне нашей площадки.

Таким образом, сочетание сильных магнитных и высокочастотных полей и явится нашей «звездной спичкой». Ею мы подожжем плазму, нагреем ее до температуры, возможной лишь в недрах Солнца, - создадим таким образом условия для цепной термоядерной реакции. Магнитные и высокочастотные поля скрутят плазму в тонкий жгут и подвесят этот жгут на незримых опорах строго в центре реактора на равном расстоянии от всех его стенок. Магнитные и высокочастотные поля не позволят плазме коснуться стен реактора и расплавить их, а самой остыть, удержат ее от расширения. Мало того, мощное магнитное поле, которое создастся обмоткой на стенах реактора, явится и источником получения электрического тока в результате термоядерной реакции.

Произойдет это потому, что плазма, стремясь расшириться, все время будет выталкивать из реактора магнитные силовые линии. Они пересекут обмотку установки. В результате этого и образуется пульсирующий электрический ток.

- Как видишь, Иван Степанович, на нашей станции не нужны ни котлы, ни турбины, ни даже полупроводники.

- Да-а! - восхищенно протянул Уваров. - А велика ли мощность вашей станции?

- Считай сам, - усмехнулся Тихонов, - при температуре в сто миллионов градусов - это, так сказать, наша средняя рабочая температура, - в литре плазмы развивается мощность… Ну, сколько бы ты думал?… В сто миллионов киловатт! А так как внутри нашего реактора плазмы не один литр, то не ошибусь, если скажу, что мощность одной нашей термоядерной электростанции будет равна мощности всех действующих ныне на земле тепловых, гидравлических и атомных станций.

- Сказка! - улыбнулся Уваров.

- Нет, не сказка, - очень серьезно возразил Тихонов, - а точное воплощение в жизнь известной ленинской формулы: «Коммунизм - это есть Советская власть плюс электрификация всей страны». С пуском нашей станции каждый советский человек обогатится сотнями мощных механических рук. А ведь станция наша - лишь первая и далеко не самая крупная в ряду энергетических титанов.

Как тебе, конечно, известно, Виктор Васильевич Булавин и Михаил Павлович Стогов работают сейчас над проектами более компактных, без всех этих вспомогательных цехов, а главное - более мощных станций. Но разве только в мощности их ценность? Сколько она даст тепла! Специальные устройства отведут тепло из реактора и с помощью особых отражателей, которые, как ты видишь, возводятся на самых высоких точках Кряжа Подлунного, направят его в Крутогорскую долину. Кроме того, с помощью направленных высокочастотных лучей мы зажжем над Крутогорской областью подлинное Земное Солнце. Крутогорье станет первым уголком на земле, который перестанет зависеть от небесного солнца. Земное Солнце осветит и согреет его. А дальше - серия еще более мощных генераторов тепла в других уголках Сибири, и навсегда умрут предания о вечно холодной сибирской дальней стороне. Советские люди создадут на берегах Карского моря сибирские субтропики.

- А когда же все это будет?

- Очень скоро, Иван Степанович, - заверил Корнеев и добавил. - Только вы не допустите к нам сюда субъектов с черными душами.

- Ну, это не только от нас зависит, - задумчиво отозвался Уваров, - вы тоже нам кое в чем помочь должны. А вот в чем и как - пойдем к вашим коммунистам советоваться. Время уже! А за экскурсию и объяснения спасибо.

Все трое спустились в нижний этаж здания Центрального диспетчерского пульта, где размещались и Управление строительства. В просторном, очень светлом зале, обставленном глубокими мягкими креслами, уже начали собираться приглашенные на собрание.

Пока подходили и рассаживались люди, Корнеев, сидевший за столом президиума рядом с Уваровым, негромко рассказывал ему о некоторых из присутствовавших.

Внимательно смотрел Уваров на этих людей, ставших сердцем и мозгом важнейшей стройки страны. Вот в первом ряду, чуть откинувшись на спинку кресла, сидит Павел Иванович Строганов. Седые запорожские усы, седые пышные волосы и обветренное гладкое, совершенно лишенное морщин лицо, покрытое устойчивым загаром.

Ветры - степные, таежные, полярные вот уже почти сорок лет обвевают лицо почетного строителя. Чего только не возводили за эти годы его большие угловатые руки, покоящиеся сейчас на подлокотниках кресла. Сколько раз вынимал он ими первую лопату земли из будущего котлована, укладывал первый кирпич в будущий фундамент, сколько ночей у костров, в землянках или в только что установленных палатках…

Большая, трудная, увлекательная жизнь строителя за плечами этого человека.

Ряда на три дальше от Строганова - Владимир Степанович Лукин, главный инженер стройки. Совсем еще молодой, сухощавый, даже сидя, он весь устремлен вперед, точно готовится вот-вот взлететь. «Должно быть, очень непоседливый человек», - с улыбкой подумал Уваров.

Лукин действительно был все время в движении. Он то поправлял массивные очки, то ерошил курчавые светлые волосы, то, разговаривая с соседом, прищелкивал пальцами, нетерпеливо поясняя что-то.

Соседом и собеседником Лукина был Василий Сергеевич Ванин - начальник монтажа реактора. Он казался полной противоположностью главному инженеру. Рослый, плечистый, не по возрасту полный, малоподвижный. Он чуть повернул к Лукину красивую голову, слушал молча, изредка понимающе кивал.

- Вода и пламя, - шепнул Уварову Корнеев. - Тем не менее, неразлучны, и головы у обоих золотые, спорят до хрипоты, но дополняют один другого и решают такие технические задачи, каких никогда еще и нигде решать строителям не доводилось.

- Однако мы заговорились с тобой, Иван Сергеевич, пора начинать.

Уваров утвердительно кивнул, Корнеев поднялся с места. В зале установилась тишина. Секретарь партийного комитета коротко сообщил о цели собрания и сразу же предоставил слово Уварову. Когда Корнеев назвал должность Уварова, по залу легкой волной прокатился сдержанный шумок, и вновь воцарилась сосредоточенная тишина.

Уваров шагнул вперед и заговорил негромко, отчетливо произнося каждое слово:

- Прежде всего, товарищи, я должен проинформировать вас о некоторых сведениях, которыми располагает наше Управление.

Уваров рассказывал партийному активу стройки о коварном плане империалистических монополий уничтожить сооружаемую в Крутогорске первую в мире термоядерную электростанцию.

При этом сообщении по рядам слушателей прокатился глухой рокот негодования. Строже стали лица, тверже взгляды.

Люди, слушавшие сейчас Уварова, много сил отдали рождению этой станции. Их знания, их техническая смелость, их труд должны были зажечь это первое Земное Солнце. И вот теперь откуда-то издалека протянулись чужие, беспощадные щупальцы, готовые превратить любовно возводимый здесь для миллионов людей источник тепла и света в источник еще невиданного разрушения…

- Вы читали, - все так же негромко и спокойно говорил Уваров, - что один из конструкторов станции профессор Михаил Павлович Стогов погиб во время пожара в собственном доме. Должен вас обрадовать, товарищи, - голос Уварова зазвучал громче, - профессор Стогов жив!

Зал дрогнул от радостной неожиданности. Иван Степанович продолжал:

- Повторяю, профессор Стогов жив, но стал пленником коварного, готового на все врага. Нами приняты меры по охране жизни профессора и по обнаружению его местонахождения.

Как вы понимаете, товарищи, сообщение о смерти Стогова потребовалось нам для того, чтобы обмануть настороженность врага. И я должен вам доложить, что этот необычный прием полностью оправдал себя. Отныне инициатива в борьбе с врагом перешла к нам.

Уваров отпил глоток воды из стакана и продолжал, вновь чуть возвысив голос:

- Однако мы допустили бы непростительную ошибку, если бы решили, что борьба уже окончена, что осталось только нанести по вражеской группе последний, завершающий удар. Враг не отказался от своего главного плана - ликвидировать нашу станцию. Поэтому от вас, ведущих коммунистов стройки, требуется в эти дни особая бдительность. Кроме того, есть к вам и еще одна просьба.

Уваров опять сделал паузу и закончил, подчеркивая каждое слово:

- Наиболее сильный, наиболее ощутительный удар по планам врага - это досрочный пуск термоядерной электростанции. Не мне объяснять вам, что работающая станция менее уязвима для врага.

Уваров вернулся за стол, а на сцене уже стоял Строганов. Он разгладил запорожские усы и начал густым окающим басом:

- Раз товарищи просят помочь - мы поможем. Наше Солнышко взойдет раньше, чем нам это и мечталось. А для этого, по-моему, вот чего сделать надо…

Уваров слушал выступающих, перебрасывался репликами с Тихоновым и Корнеевым, и на сердце его становилось все спокойнее. Партийный актив стройки выражал готовность всем, чем только можно, помочь коллегам Уварова в их поединке с врагом.

…После того, как собрание партийного актива было закрыто, Федор Федорович Тихонов, проводив радостно взволнованного Уварова, возвращался к себе в кабинет. В дверях приемной он столкнулся с Игорем Стоговым.

- Игорь Михайлович! Дорогой! - радостно воскликнул обычно сдержанный Федор Федорович, крепко встряхивая руку Игоря. - Наконец-то. А мы вас заждались. Пойдемте, пойдемте ко мне, надо о многом поговорить.

Игорь, побледневший, заметно осунувшийся и оттого казавшийся выше ростом, двинулся следом за Тихоновым в его кабинет. Вскоре туда же были приглашены главный инженер стройки Лукин и руководитель монтажа реактора Ванин. Было решено, что Игорь Стогов, как наиболее осведомленный о конструктивных замыслах отца, возглавит осиротевшую без старшего Стогова группу монтажа контрольно-измерительной аппаратуры - мозга будущей станции.

Когда Игорь, взволнованный душевной встречей с друзьями и соратниками отца, вновь вышел на улицу, над стройкой уже опустилась густая пелена поздних июньских сумерек. В сплошную черную стену слились окружавшие строительную площадку горы. Изредка оттуда долетал глухой шум потревоженной ветром тайги, и тогда Игорю казалось, что он один где-то на дне неспокойного лесного моря.

Но вот шум леса прорезала сирена груженного солнцелитом самосвала, залязгали крюки и цепи кранов. И уже не казалось таинственным дыхание засыпавшей тайги. Вновь разными голосами шумела вокруг стройка. Надсадно пели двигатели, шуршали по гравию и асфальту покрышки многочисленных грузовиков, негромко постукивали в лапах кранов блоки солнцелита.

Напуганная ярким электрическим светом темнота робко пряталась в тени горных вершин, под ветвями деревьев. А над стройкой, точно пестрый праздничный фейерверк, роились разноцветные огни. Врезались в бархатисто-черное небо серебряные стрелы прожекторов, желтоватыми пятнами растекались по дорогам вспышки автомобильных фар, мерцали на стрелах кранов и ажурных опорах эстакад разноцветные сигнальные лампочки, вдалеке вспыхивали сполохи сварки.

Полным ходом, не ослабевая ни на час, даже в ночное время шло сооружение первенца термоядерной энергетики. Стройка, к которой были прикованы взоры всей Земли, жила размеренной трудовой жизнью…

Любуясь радужными переливами электрических гирлянд, Игорь поймал себя на мысли, что в этот тихий вечер он думал не только о будущей станции, до пуска которой теперь уже оставались считанные дни, не только об отце, хотя тревога о нем ни на минуту не покидала его. В этот вечер у него впервые появились иные, непривычные для него мысли.

Весь этот день, даже в момент оживленной беседы в кабинете Тихонова, Игоря не покидало чувство какого-то смутного беспокойства, ощущение, что рядом с ним кого-то и чего-то недостает. Оставшись один, он вновь почувствовал это беспокойство. Теперь оно сделалось еще острее.

Зная по опыту, что не успокоится, пока не доищется причины этого беспокойства, Игорь задумчиво глядел на электрические сполохи над стройкой, чуть прищурясь, всматривался в смутные очертания скрытых темнотой гор. И вдруг даже не в ушах, а где-то в глубине его сердца прозвучал такой знакомый голос Валентины Георгиевны.

- Ну, вот, Игорь Михайлович, вы и здоровы. Биоген сделал свое дело. С его помощью мы добились того, на что раньше потребовались бы месяцы. Сегодня вы оставите наш госпиталь. И, - она улыбнулась чуть печально, - пожалуй, сразу же за делами забудете вашего доктора. Впрочем, такой уж наш удел.

Тогда, утром, он шумно, но, честно говоря, несколько торопливо заверял Валентину Георгиевну, что напрасно она думает о нем так плохо, что он не принадлежит к числу неблагодарных и забывчивых и никогда не забудет свою спасительницу. Но в ту минуту все его внешне горячие речи звучали не совсем искренне. Слишком велика была радость выздоровления, слишком увлечен он был мыслью о близком возвращении на стройку, чтобы разделить с Валентиной Георгиевной грусть расставания.

Но сейчас, вспомнив этот утренний разговор, Игорь глубоко задумался. Почему-то отчетливее всего вспомнились глаза Валентины Георгиевны: большие, серые и такие глубокие, что порою казались бездонными. Какими разными, непохожими бывали всякий раз эти глаза. Сосредоточенные и чуть-чуть любопытные в момент их первой встречи в садовой беседке на пожарище, строгие и грустные в часы борьбы за жизнь Игоря, лукавые, искрившиеся весельем в часы оживленных бесед в госпитальной палате и, наконец, ласковые, но такие печальные при расставании.

Игорь стоял молча, не видя перед собой ничего. И как же хотелось ему в эту минуту вновь встретить Валентину Георгиевну, услышать ее голос, рассказать ей о своей радости, радости возвращения к труду и вновь начать с доктором тот бесконечный разговор, в котором не так уж важно о чем говорят, но зато очень значительно то, как говорят.

Чем дольше думал Игорь о встречах и беседах с Крыловой, тем сильнее убеждался в том, что никогда уже не будет по-настоящему счастлив без этих встреч, без ее голоса, без ее лучистых глаз.

«Что же, пойду и сейчас же позвоню Валентине Георгиевне, - твердо решил Игорь, - благо, телефон ее я все же догадался записать…»

Приняв такое решение, Игорь быстро зашагал к Управлению строительства.

В те минуты, когда Игорь Стогов беседовал с Валентиной Георгиевной, за триста километров от стройки, в центре Крутогорска, в летнем ресторане Парка металлургов происходила другая беседа.

За тем же самым столиком, что и при первой встрече, здесь мирно разговаривали за бокалом вина Орест Эрастович Ронский и тот, кто называл себя художником Дюковым.

Как и в прошлый раз, веранда, на которой расположились собеседники, была почти безлюдна. Никто не обращал никакого внимания на Ронского и его собеседника. Поэтому Орест Эрастович не стеснялся посторонних глаз и ушей.

- Понимаете, Владимир Георгиевич, - горячо говорил он, - я никогда еще не оказывался в столь дичайших обстоятельствах. Все происходящее со мной кажется мне каким-то страшным наваждением, кошмаром. Посудите сами, друг мой, с меня снимают тяжелое обвинение, освобождают из-под стражи и от спокойной преподавательской работы и назначают на крайне беспокойную и хлопотливую должность на стройке этой самой станции.

Ронский отхлебнул из бокала несколько глотков вина и продолжал еще более взволнованно:

- И, честное слово, лучше бы этого со мной никогда не происходило. Я же всю жизнь занимался теоретической физикой, а теперь мне приходится решать чисто прикладные, конструктивные задачи. Да еще в отсутствие руководителя. Профессор Стогов, как вам известно, приказал долго жить. В последние дни куда-то неожиданно исчез академик Булавин, говорят - срочно выехал на рудники. Вообще вокруг творится что-то непонятное, загадочное. На стройке настроение крайне тяжелое. Люди нервничают, дело валится из рук, никакого порядка. Теперь уже можно не сомневаться, что график пуска станции будет сорван. И вот тогда-то меня привлекут к очень тяжелой ответственности. - Ронский закрыл лицо руками и почти всхлипнул: - Я боюсь этого, понимаете, боюсь! Уж лучше бы мне отвечать за ранение младшего Стогова, чем за срыв пуска станции. А некому возглавить! И он будет сорван! А тут еще всеобщая нервозность. Какое-то коллективное предчувствие большой беды…

«Чиновник» слушал, не перебивая ни единым словом излияния Ронского. Он давно уже собирался закурить, но, увлеченный рассказом Ореста Эрастовича, забыл о своем намерении. Мнимый Дюков машинально перекатывал пальцами мундштучок, изредка задумчиво постукивая им по лежащему на столике массивному портсигару. Шла задушевная застольная беседа…