Сокровища Кряжа Подлунного

Глава первая
ВАМ ЭТО ПО ПЛЕЧУ

Ровный басовитый гул двигателей стал тише. Ракетоплан чуть заметно качнуло, дрогнули, замигали молочно-белые глаза ламп у откидных столиков. Стогов догадался: начинается снижение.

Еще час назад был Парижский аэропорт, понятная, но все-таки чужая речь, радужные сполохи световых реклам, легкие стройные женщины в разноцветных плащах-накидках и какой-то особенный запах - смесь бензинной гари, жареного миндаля и конечно же, каштанов, которые цвели в ту весну особенно буйно и трепетно.

Но все это Стогов вспомнил, осознал, увидел лишь сейчас, когда Париж уже остался далеко позади. А тогда, час назад, он не замечал ни разноголосой сутолоки международного аэропорта, ни зарева рекламных огней, ни пряного парижского воздуха. Там, в аэропорту, рядом со Стоговым стояла высокая, не по годам стройная, девически тонкая женщина с худощавым лицом в ореоле пышных золотистых волос.

Нечастыми были встречи этих двух людей. Но когда встречи все же случались, не было для Стогова и его спутницы ничего вокруг, был только их дорогой, тщательно оберегаемый от всех мир, который годами несли они в своих сердцах…

Да, всего лишь час назад Стогов стоял на парижской земле и рядом с ним была его далекая подруга, а вот теперь в иллюминаторе розовеют, пенятся светом плотные облака. Еще минута - и под крылом ракетоплана открывается золотая россыпь бесчисленных огней… Огни повсюду, кажется, что золотые искорки заполнили всю землю, сверху видно, как огни то вытягиваются в строгие цепочки, обрамляя черные ущелья улиц, то сплетаются в причудливые ожерелья вокруг просторных площадей…

- Москва! Граждане пассажиры, готовьтесь к выходу, - прозвучал в дверях голос стюардессы.

Еще несколько минут нетерпеливого ожидания, и Стогов прямо с нижней ступеньки трапа попал в крепкие объятия сына Игоря. Как любил профессор этого подвижного, коренастого юношу, не без удовольствия узнавая в нем себя, такого, каким был, увы, тридцать лет назад. Все в сыне было фамильное, стоговское: и невысокая мускулистая фигура, и массивная гордо вскинутая голова, и пышные темно-каштановые волосы, и сухощавое, чуть удлиненное книзу лицо, точно согретое и освещенное серыми глазами, которые смотрели то строго и взыскательно, то ласково и детски удивленно. Не было у сына только серебристой россыпи седины в волосах и тронутой сединой остренькой темно-каштановой бородки да глубоких борозд на выпуклом бугристом, скульптурно вылепленном лбу. И как хотелось старшему Стогову, чтобы как можно дольше сохранилось у сына это отличие.

Михаил Павлович уселся рядом с Игорем на заднее сиденье машины, включил автоматическое управление, автомобиль теперь не нуждался в контроле и помощи человека. Мягко шуршали по асфальту колеса, в машине воцарилась напряженная тишина и, наконец, Михаил Павлович не выдержал, нарушил ее:

- Как в лаборатории, Игорь?

Стоговы внимательно поглядели друг другу в глаза, наконец, младший негромко проговорил:

- Пока, отец, плохо. Никаких следов.

Михаил Павлович ничего не ответил, несколько минут он сидел, отвернувшись к окну. Розовели легкие облачка, неподвижно висевшие в густо-синем рассветном небе. Первые солнечные лучи погасили ночные светильники, и сейчас громады домов расцветали причудливыми рассветными красками. Москва еще не проснулась, но погожее майское утро уже заливало ее своими красками, звуками, запахами.

Стогов любил эти ранние утренние часы. Не раз после бессонной, проведенной в напряженных раздумьях ночи садился он в машину и ехал по безлюдным еще улицам, любуясь анфиладами легких пластмассовых домов в новых районах, и вечно дорогими, не дряхлеющими реликвиями старой Москвы. В этом городе не было неожиданных контрастов эпох и стилей. Все в нем было едино, все радовало неповторимой московской гармонией. Любил он эти рассветные, еще безлюдные улицы, шелест щеток уборочных машин, журчание воды на влажных мостовых - часы пробуждения и утреннего туалета великого города. Точно отходили куда то, вместе с клочьями мглы таяли ночные заботы и тревоги, и новые смелые решения вызревали, в мозгу…

Но сегодня ранняя прогулка не принесла обычного успокоения. Стогов взглянул на Игоря. Настроение отца передалось сыну, и теперь он сидел хмурый, насупившийся. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Стогов включил телевизор.

Еще до того, как на экране, укрепленном под ветровым стеклом, появилось изображение, в машине прозвучал низкий женский голос:

- Повторяем вечерний выпуск «Новостей дня».

…Настигая друг друга, кипят на экране стремительные бурунчики волн великой сибирской реки. Клокочет, пенится вода, сжатая каменистыми стенами скал, нанизанная на острые зубья порога, а диктор бесстрастно поясняет:

- Таким был Енисей три года назад, когда сюда, к Осиновским порогам, пришли первые гидростроители…

И снова те же места, но как изменились они. Навис над рекой ребристый металлический скелет эстакады, покачиваются в лапах кранов массивные железобетонные плиты, точно из волн, со дна речного поднимается сероватая стена плотины.

И новые кадры: радостные лица тысяч людей, плотный седоголовый человек разрезает алую ленточку у входа в машинный зал… Первый оборот гигантского, напоминающего металлическую башню ротора, и торжествующий голос диктора:

- Сегодня пущена на полную мощность самая северная в Енисейском каскаде Осиновская гидроэлектростанция. На очереди покорение Нижнего Заполярного Енисея.

И вдруг Стогов вздрогнул. На экране появился такой знакомый конференц-зал Сорбоннского университета. Сосредоточенные лица слушателей, а на трибуне перед многотысячной разноплеменной и разноликой аудиторией не кто иной, как он сам - профессор Михаил Павлович Стогов.

- Несколько часов назад, - сообщил диктор, - в Париже закончился международный конгресс физиков. В центре внимания участников конгресса был доклад советского профессора Стогова об открытии новых элементарных частиц и об опытах по их использованию для борьбы с радиоактивными излучениями. Руководимые профессором Стоговым советские ученые, работающие в этой все еще малоисследованной области науки, добились крупных успехов…

Стогов, не выдержав, резко выключил телевизор, сердито проворчал:

- Рано еще, батенька, говорить об успехах…

В эти минуты он был чрезмерно строг и даже несправедлив к себе. Десятки лет жизни посвятил Стогов исследованию неисчерпаемых глубин атома. Шаг за шагом двигались советские ученые по таинственным лабиринтам микромира. С боем, с трудом давался каждый шаг. Приходилось вести упорную борьбу сразу на нескольких направлениях: нужно было продлить измеряемую ничтожно малыми долями секунды жизнь элементарных частиц, найти способы сохранения их сверхвысоких энергий.

В нашем земном мире нет положительно заряженных электронов, нет протонов, имеющих отрицательный заряд. Лишь в потоках космических лучей устремляются к земле эти посланцы немеркнущих солнц Галактики. Устремляются и не достигают земли. Но в камерах гигантских ускорителей удалось возродить эти удивительные частицы, за свои необычные свойства получившие название античастиц. Сразу же открылось самое ценное их свойство. При встрече с обычными частицами они поглощали их, как бы растворяли в себе, происходил процесс взаимною исчезновения частиц - превращение их в другие формы вечно бессмертной материи. Этот процесс ученые назвали аннигиляцией. Аннигиляция сопровождается высвобождением большого количества энергии. Стогов и его соратники выдвинули перед собой цель поставить на службу людям этот неисчерпаемый источник энергии, на этой основе создать над землей так называемое «холодное» Солнце в отличие от термоядерного с его звездными температурами.

Вынашивал Стогов и мысль поставить античастицы на службу защиты человечества от смертоносных радиоактивных излучений. Пусть аннигиляция станет броней между человеком и все еще коварной силой атома.

Шли годы открывались все новые тайны атома, но далеко еще было до осуществления поставленной Стоговым цели.

За несколько дней до отъезда Стогова в Париж явственно заявила о своем существовании еще одна элементарная частица. Стогов хорошо помнил тот день, когда в окружении товарищей, с нескрываемым волнением рассматривал еще влажную фотопленку, на которой увеличенные в сотни миллионов раз были запечатлены следы движения этой, еще не получившей названия частицы. Лишь мгновения продолжалась жизнь этого светоподобного мотылька микромира. В гигантских, лишенных воздуха камерах ускорителя, перед которым давно уже померкла гордая слава дубненского исполина конца пятидесятых годов, пытливые люди придали этой частице энергию, измеряемую многими десятками миллиардов электрон-вольт, выбили этот кирпичик из цепкого лабиринта здания атомного ядра и заставили оголенную, одинокую, лишенную привычных соседей частицу со скоростью света устремиться вперед.

Лишь секунды жил в вакууме камер этот еще неведомый посланец микрокосмоса, но люди уловили, зафиксировали его светящийся кометоподобный след. Люди торжествовали победу, свершив еще один шаг в необъятное, упорно хранящее свои тайны здание атома.

И вдруг эта светлая радость оказалась преждевременной. Короткий ответ Игоря свидетельствовал, что новорожденная, пока еще безымянная частица больше не появлялась.

Стогов почти зримо представил, как на центральном пульте вспыхивали сигналы, донося наблюдателям о космических напряжениях в камерах ускорителя, но напрасно сверхзоркие глаза приборов неустанно следили за всем происходящим. Желанного светового пунктира на фотопленке больше не появлялось. Неведомая частица бесследно исчезла…

Несмотря на все большие достижения, принесшие Михаилу Павловичу мировую известность, сам Стогов никогда не считал себя баловнем научной судьбы. Много лет провел он возле ускорителя, ища разгадку капризов обитателей микромира, он был свидетелем и участником многих смелых рывков человека в недра атома. И потому-то Стогов как никто другой, знал, что за каждой удачей, за каждым даже частным успехом стояли месяцы, а порой и годы споров, исканий, надежд и разочарований. Значит, нужно было пройти через все это и сейчас.

Многолетний опыт исследователя сейчас подсказывал Михаилу Павловичу, что нужно на время прекратить эксперименты, «забыть» об упрямой частице, спокойно проанализировать добытые данные, поискать обходные пути и с новыми силами, с новых позиций двинуться в новую атаку.

Но обычное хладнокровие и терпение на этот раз точно изменили Стогову. Поэтому, едва переступив, порог своей подмосковной дачи, даже не приняв против обыкновения душ, он сразу же потребовал от Игоря подробного отчета. Стенографически точно рассказывал Игорь о ходе опытов, и Стогов не мог не убедиться в том, что сотрудники свято исполнили все указания профессора. Но Михаилу Павловичу никак не удавалось отделаться от мысли, что находись он в эти-дни в лаборатории - все было бы иначе.

Михаил Павлович размашисто ходил по кабинету, резче обозначились морщины на лбу, потемнели, задумчиво прищурились глаза. Наконец, он остановился у стола, достал из ящика толстый том с тиснением на коричневой обложке Доктор Ирэн Ромадье «Основы теории элементарных частиц», быстро раскрыл книгу, задержался взглядом на титульном листе, где в левом верхнем углу размашистым не женским почерком было написано «Коллеге другу, любимому Ирэн». Много раз в трудную минуту эти слова согревали, успокаивали… Так и теперь, дальше уже читал спокойно, вдумчиво. И эта книга, написанная на чужом языке самым близким Стогову человеком, опять вселяла уверенность: нет, он не ошибся, безымянная частица действительно существует, и он, Стогов, должен найти ее, практически подтвердить смелые теоретические догадки своего далекого друга.

Через плотно зашторенные окна в комнату пробивались щедрые утренние лучи, из сада доносился радостный птичий гомон, свежий ветерок нес влажный аромат распускавшихся цветов. Но Стогов, сосредоточенно вышагивавший по просторному кабинету, не замечал этой великой симфонии света, звуков, запахов цветов и трав - симфонии утра, гимна вечного обновления природы.

Размышляя о дальнейших путях экспериментов, Михаил Павлович потерял всякое представление о времени и поэтому был крайне удивлен, когда вдруг скрипнула дверь и с порога прозвучал негромкий голос:

- Ты поедешь в институт, отец? Или сегодня отдохнешь с дороги?

Стогов резко остановился в нескольких шагах от Игоря и, не отвечая, быстро заговорил:

- Мы обязательно должны поймать эту беглянку, Игорь. Мне кажется, что в данном случае мы столкнулись с необычной и неизвестной еще науке формой аннигиляции. При первых экспериментах нам просто повезло, мы натолкнулись на нестойкую атомную структуру и сумели выбить частицу из ее неведомого нам пока окружения Чтобы делать это постоянно, нужны, видимо, значительно более высокие энергии. Мы их получим. Но я думаю о другом: если мы столкнулись с такой чрезвычайно стойкой структурой, то нельзя ли использовать ее для поглощения всех видов излучения Может быть, здесь, на стыке физики элементарных частиц и химии ультраполимеров найдется то чудесное вещество, которое…

- Которое избавит людей от меча радиоактивности, все еще занесенного над нами, - быстро подхватил Игорь.

- Вот именно, Игорек, - впервые за всю эту ночь улыбнулся Стогов и добавил уже совсем весело:

- А сейчас ты езжай в институт, проверь все заново по принятой нами методике, я понаблюдаю отсюда, подумаю, к вечеру буду в лаборатории, а завтра - решим об остальном.

Стогов опустил руку на плечо сына, так, полуобняв, проводил Игоря до входной двери. Вернувшись а кабинет, Михаил Павлович широко распахнул шторы, в раскрытые настежь просторные окна теперь уже беспрепятственно хлынули потоки ласкового утреннего солнца. Стогов на секунду задержался у окна, подставляя сразу помолодевшее и подобревшее лицо мягкому дыханию ветра. Взглянув на часы, он быстро отошел от окна и направился в столовую.

Быстро позавтракав. Стогов вернулся в кабинет, подошел к столику, на котором стоял прибор, напоминающий зачехленный полевой телефон, мягким движением нажал несколько клавиш, расположенных в нижней части аппарата. Неярко замерцал зеленоватый глазок индикатора настройки и тотчас же, словно по волшебству, осветился на противоположной стене матовый пластмассовый экран размером в развернутый газетный лист. Прошло еще несколько секунд и на экране замигали разноцветные лампочки центрального пульта управления гигантского ускорителя заряженных частиц, в комнате прозвучал голос Игоря:

- Приготовиться! - и уже мягче, обращаясь к кому-то невидимому: - Петр Сергеевич, не упускайте из поля зрения шестую.

На экране было отчетливо видно, как вспыхнули, радостно замигали людям новые сигнальные лампочки. Стогов поудобнее устроился в кресле и теперь уже не спускал глаз с экрана. До лаборатории было почти сто километров, но телевизофон давал профессору возможность видеть все, что происходило там в эту минуту, в любой момент побеседовать с товарищами, дать необходимые указания.

И вдруг от входной двери донесся резкий требовательный звонок. Досадуя на неожиданного гостя, Михаил Павлович поспешил в переднюю.

На пороге, широко улыбаясь грубоватым, точно рубленым лицом, стоял высокий плечистый мужчина, одетый в мягкое светлое пальто и синюю чуть сдвинутую набок шляпу. От этого лицо его казалось совсем молодым, мальчишески задорным. Лицо, улыбка, светлые с синеватым отливом глаза, могучая, как бы с трудом втиснувшаяся в дверь, фигура - все в госте дышало такой жизнерадостностью, буйной, трепетной силой и вместе с тем такой внутренней собранностью, что при взгляде на него и Стогов потеплел лицом, улыбнулся и в то же время невольно подтянулся. Это был академик Виктор Васильевич Булавин - директор Всесоюзного института сверхвысоких энергий, в котором Стогов руководил одним из отделов.

Булавина и Стогова связывала давняя и прочная дружба, хотя они были заняты различными проблемами в науке. Булавин, как подшучивали над ним, был фанатическим жрецом искусственного Земного Солнца, посвятив себя изучению тайн термоядерных реакций. Стогов тоже мечтал о Земном Солнце, о безбрежном море энергии для людей, но искал путь к своей цели не через пламя звездных температур, а на извилистых тропках лабиринтов микромира. Разными путями шли они к единой беспримерной по научной значимости цели, не соперничество и зависть, а добрая забота друг о друге определяла их отношения. К тому же оба отлично понимали, что рано или поздно их внешне разно направленные пути обязательно пересекутся, и на этом пересечении и придет к ним обоим настоящая большая победа.

- Что же это вы, батенька, так задержались, разнежились там в вашем распрекрасном Париже? - раскатисто басил Булавин, поудобнее усаживаясь в предложенное ему Стоговым кресло. - Я уже гонцов посылать хотел.

Стогов, улыбаясь, сокрушенно развел руками:

- Рад бы, Виктор Васильевич, уж так-то бы рад домой, да конгресс все-таки, сами знаете - речи, интервью, банкеты. Вот и отбывал повинность. А сердце-то здесь, дома. Да и, кроме того, в лаборатории у меня…

- Знаю, - просто сказал Булавин. - Все знаю и не разделяю пессимизма некоторых товарищей. Мне думается, что все идет, как должно. И решение придет, не сразу, не вдруг, но придет, непременно.

- Не знаю, не знаю, - посуровел Стогов.

Они умолкли, думая каждый о своем. Потом Булавин испытующе, точно впервые встретил, взглянул на Стогова и вдруг сказал:

- Все придет в свой черед, частица ваша еще проявит себя… А сейчас вам надо готовиться к выполнению очень ответственного поручения правительства.

- А именно? - удивился Стогов.

Булавин начал рассказывать.

…Несколько дней назад Виктора Васильевича пригласили в Центральный Комитет партии. Приветливо встретивший Булавина хорошо знакомый ему заведующий отделом, сообщил академику, что тот приглашен для участия в совещании.

В комнате отдыха, смежной с залом заседаний, Булавин встретил президента Академии, руководителей нескольких институтов, министров. Когда приглашенные вошли в зал, за столом президиума, выйдя из боковой двери, заняли места несколько человек. Вся страна знала в лицо этих людей, их участие в совещании красноречивее всяких слов подчеркивало его важность.

Пока Булавин мысленно прикидывал, о чем может сейчас пойти речь, поднялся председательствующий и коротко сказал, что товарищей пригласили, чтобы побеседовать об их работе.

Булавин был очень удивлен, когда первое слово было предоставлено именно ему. Виктор Васильевич вышел на трибуну и против обыкновения смущенно молчал.

- Академик Булавин, видимо, все еще находится в недрах солнца, - шутливо попытался рассеять смущение оратора председательствующий.

- К сожалению, в недра солнца еще надо проникнуть, - с улыбкой отпарировал Булавин.

- Проникайте. Что же мешает? - быстро подхватил председательствующий.

- Многое, - помрачнел Булавин.

- Вот об этом и расскажите, - попросил один из сидящих за столом президиума.

Булавин говорил, с каждым словом увлекаясь все больше. Он начал издалека, с тех ушедших в прошлое дней «холодной войны», когда над шумными городами и малолюдными селениями, над колыбелями младенцев и над постелями старцев - над всем миром нависла зловещая тень водородной бомбы.

То были страшные годы, когда бизнесмены в креслах министров, дипломаты с психологией убийц и международные убийцы в мундирах генералов - все, кто занимал официальные посты в так называемом «свободном» Западном мире, на многих языках, по различным поводам, во всех концах земного шара говорили, вещали, угрожали… О, они отлично умели за пышными фразами прятать истинные намерения. Их формулы звучали по-разному: «взаимное обеспечение безопасности», «политика с позиции силы», «балансирование на грани войны», «ядерное сдерживание»… Но всегда за этой словесной шелухой стояло одно стремление - убивать. Убивать русских и китайцев, поляков и корейцев, чехов и вьетнамцев. Убивать всех, кто жил, думал, действовал иначе, чем заправилы банковских контор и промышленных концернов, всех, кто начертал на своем знамени великое слово - коммунизм. В страхе перед мудрой и доброй силой нового мира, приверженцы уходящего, дряхлого мира, готовы были спалить всю землю, обратить в пепел и руины плоды тысячелетних усилий человечества.

Печатью «холодной войны» было отмечено и одно из величайших в истории человечества научных открытий. В те годы группе смелых и талантливых людей удалось впервые в летописи земли похитить искру солнечного пламени, с помощью атомного запала на ничтожные доли секунды поджечь, разогреть до звездных температур плазму водорода. Или, выражаясь языком ученых, - впервые осуществить реакцию синтеза ядер легких элементов - термоядерную реакцию - неисчерпаемый родник горения мириадов солнц.

Это событие могло бы стать великим праздником в истории человеческого знания. Но в Западном мире - мире крови, насилия и войны - целям войны подчинили и это открытие. Так поднялся над миром призрак атомной смерти.

Но, к счастью для всего человечества, в те дни вольный ветер с Востока - ветер человеческого счастья, мира и коммунизма уже одолевал тлетворный ветер с Запада. И весной 1956 года, когда металлисты и докеры Англии на своей окутанной серыми туманами и фабричным дымом земле приветствовали коммуниста № 1 Никиту Сергеевича Хрущева, в просторном конференц-зале атомного центра в Херуэле советские ученые информировали своих английских коллег о первых советских опытах по мирному энергетическому использованию термоядерных реакций. Правительство страны, первой на земле шагнувшей в будущее, первым на Земном шаре рассекретило эти опыты, несущие благо и счастье всему человечеству.

Булавин чувствовал, что исторический экскурс в его сообщении несколько затянулся, но Виктор Васильевич не мог без волнения вспоминать о прошлом. И хотя Булавин понимал, что несколько отвлекся от темы, в зале стояла сосредоточенная тишина. Волнение докладчика передалось и слушателям. Ведь все они, кто находился сейчас в этом зале, - и руководители государства, и академики, и министры - все они, кто в юности, как Булавин, кто в зрелые годы были солдатами священной войны с фашизмом. Они знали войну, знали и помнили ее кровавую поступь. Они были сынами одной страны, бойцами одного лагеря. Все они жили, трудились, боролись во имя окончательного избавления людей от войн, нищеты, нужды и бесправия. Борьбе за счастье людей была посвящена их жизнь, только о человеческом счастье говорили в этом историческом зале.

Булавин говорил о том, что стало делом всей его жизни. Он вспомнил первые установки, где велись опыты с раскаленной до звездных температур плазмой. Известную всему миру «Огру», восхищавшую ученых всех стран в конце пятидесятых годов. Теперь «Огра» - эта прабабушка новейших экспериментальных установок - давно уже стала музейным экспонатом. На смену ей пришли установки более совершенные.

Далеко с тех дней продвинулись советские ученые. Были найдены способы и режимы нагрева плазмы до температуры в десятки миллионов градусов, способы изоляции плазменного шнура от взаимодействия со стенками установок. Уже рождались проекты первых термоядерных электростанций.

- Так чего же вам все-таки не хватает? - напомнил, наконец, о своем вопросе председательствующий.

- Многого, - задумчиво отвечал Булавин. - Прежде всего, нет пока надежного стенового материала для будущего термоядерного реактора. Нет пока достаточно надежного и легкого материала для борьбы с излучениями. Все еще несовершенна и очень дорога технология получения трития - важнейшего компонента плазмы. Нужна, наконец, более широкая экспериментальная база. Много неясностей в конструкции реактора и в его энергетических возможностях…

Булавин называл и многие другие нерешенные еще проблемы, трудности, стоящие на пути полного укрощения термоядерных реакций, на пути создания электростанций мощностью в миллиарды киловатт, на пути сотворения человеком своих Земных Солнц.

Теперь вопросы звучали все чаще. Виктору Васильевичу пришлось рассказать обо всем, чем жил он долгие годы. Реплики и вопросы сидевших за столом президиума свидетельствовали о том, что они во всех деталях и подробностях были осведомлены о планах Булавина, о его успехах и неудачах.

Наконец, Булавин умолк, в зале воцарилась напряженная тишина.

- И что же дальше? - с интересом спросил председательствующий.

- Дальше? Дальше нужно продолжать эксперименты, всемерно расширить их, - ответил Булавин.

- Согласен: продолжать, расширять. А где? - вновь быстро спросил председательствующий.

- Очевидно, в институте, - чуть пожал плечами Булавин.

- Согласен и с этим - в институте, - живо отозвался председательствующий. - Но вот где, в каком институте? - жестом остановив приготовившегося ответить Булавина, председательствующий встал, вышел из-за стола и, остановившись рядом с трибуной, заговорил, обращаясь уже ко всему залу:

- А если, товарищи, проверку теоретических расчетов и данных ограниченных лабораторных опытов, - председательствующий чуть выбросил вперед руки, - нам перенести сразу в естественные, так сказать, полевые условия, на природу?

Председательствующий, увлеченный своей идеей, заговорил горячо, убежденно:

- Пусть тепло и свет вашего, товарищ Булавин, искусственного Солнца согреют нам хотя бы один квадратный метр почвы, вырастят хотя бы один колос, один цветок. Пусть хотя бы на одном квадратном метре земли будет уголок, независимый от капризов естественного солнца, пусть человек создаст хотя бы крохотный, но собственный, им порожденный мир. Мне кажется, что вы уже сейчас в состоянии это сделать, а такая скромная частная, на первый взгляд, удача, не явится ли она лучшим доказательством вашей правоты, не окрылит ли она вас на достижение новых, более весомых успехов…

Заражаясь взволнованностью и убежденностью председательствующего, Булавин, вначале смутившийся и не знавший, что ему делать: сойти ли с трибуны или продолжать оставаться на ней, быстро произнес:

- Мы - ученые давно мечтали о такой проверке, как вы говорите, на природе, но где, где можно осуществить такую проверку?

- Где? - переспросил председательствующий. И в свойственной ему быстрой и энергичной манере ответил:

- В Сибири! Только в Сибири, товарищ Булавин.

Тогда один из сидевших за столом президиума повернулся к председательствующему и, как бы проверяя свои мысли, негромко произнес:

- Если подумать в этом плане о Крутогорье?

Почувствовав по одобрительным кивкам, что высказал общую мысль, он поднялся и заговорил:

- Недавно мы получили ходатайство Крутогорского обкома партии, товарищи просят усилить работы по изучению области, ускорить ее развитие. А дело это - стоящее. Крутогорье, как уверяют геологи, - удивительная кладовая природных богатств Расположен этот район в Северной Сибири, почти у Полярного круга. Ясно, что в тепле Крутогорье нуждается сильнее многих других областей страны. Крутогорская земля, если ее отогреть, дать ей те миллиарды киловатт энергии, о которых говорил здесь товарищ Булавин, вознаградит нас такими дарами, таким обилием металлов, химических продуктов, что перед ними все древние сказки померкнут.

Сторонник Крутогорья умолк. Наступила короткая пауза.

- Вот там, в Крутогорье, и надо открыть филиал института Булавина, - заговорил опять председательствующий, все более воодушевляясь. - Или еще лучше - не филиал, а самостоятельный институт. И не только сверхвысоких энергий, как здесь, в Москве, а комплексный, поставить перед его коллективом задачу не просто создать рабочий вариант термоядерного реактора, но и действительно зажечь над этим районом Сибири наше Земное Солнце, отогреть Крутогорье, превратить его в цветущий сад. И пусть одновременно занимаются возможностями изменения структуры различных атомов посредством контролируемых излучений, пусть думают о том, как посредством атомной энергии проникнуть в недра земли и без дополнительных процессов прямо из земли взять нужные нам металлы.

Председательствующий сделал паузу и закончил решительно:

- Словом, пусть Крутогорье станет новым обширным плацдармом, а институт ядерных проблем - главным опорным пунктом нашего коммунистического, подчеркиваю, коммунистического наступления на недра, на климат, на самую природу Сибири.

Он сделал паузу и пояснил:

- До сих пор мы стремились с максимальной полнотой использовать богатства сибирских недр, ныне, в преддверии коммунизма, мы стремимся уже переделать, изменить весь комплекс природных факторов Сибири, явить всей земле могущество свободного человека!..

- Вот так-то, дорогой Михаил Павлович, явить всему миру, всей земле могущество свободного человека. Такую задачу поставили перед нами в Центральном Комитете партии, - закончил свой рассказ Булавин.

О совещании в ЦК Стогов уже читал в газетах, кое-что успел рассказать об этом Игорь, передавая институтские новости. Но сейчас, слушая Булавина, Стогов вновь вместе с ним пережил это подлинно историческое событие. Как и Булавин, Стогов был горд и счастлив от сознания беспримерности плана, намеченного в ЦК. Экспериментов такого размаха, с такими титаническими целями наука еще не знала. Стогов был человеком науки и не мог не восхищаться величием этой научной задачи.

- Да, планы исполинские! - воскликнул он.

- Вам и осуществлять их, - лукаво прищурился Булавин.

- Мне?

- Именно вам!

- Но…

- Дело в том, - мягко перебил его Булавин, - что после совещания, в рабочем порядке заговорили о человеке, который мог бы возглавить институт, и президент Академии, не задумываясь, назвал ваше имя, и оно встретило сочувствие.

- Да… Но, - Стогов явно растерялся, не зная, что и ответить. Самые противоречивые мысли роились в мозгу. Он не мог не признаться себе, что ему было приятно столь высокое назначение, но в то же время он понимал, что на некоторое время придется расстаться с привычной лабораторией, заняться множеством очень интересных, важных, но чисто прикладных проблем.

А Булавин, круша все возражения, уверенно басил:

- Дело беспримерное, труднейшее, но вам, Михаил Павлович, это как раз по плечу…