Солнечные часы с кукушкой

У востока глаза с поволокою.

За рекой догорают костры.

Одинокое белое облако —

будто флаг на вершине горы.

Пахнет склон резедой и гвоздикою.

Над обрывом стою и смотрю,

как разбуженный птичьим чириканьем

кто-то вброд переходит зарю.

За ночь листья облетят. Только облако тумана

на поляне, где росли незабудки по весне.

Только тусклая луна – будто леший у шамана

пыльный бубен уволок и повесил на сосне.

Кто-то жалобно вздохнет. И провалится в болото.

Только уши из воды. И свистящий странный звук.

Или нечисти лесной покуражиться охота?

Или ангелы летят треугольником на юг?

Покатилась первая звезда

вниз по галактической спирали.

На столбах гудели провода,

А по лугу лошади гуляли.

Листья шелестели. Ветер дул.

Сонная луна висела косо.

А душа сбежала и без спроса

до утра отправилась в загул

босиком по Млечному Пути,

чтоб потом свернуть на сенокосы,

где сверкают бусинками росы,

и трава по пояс – не пройти…

Будильник звякнул жалобно и хило.

Порвался сон, как старое кино.

Ночь кончилась, и утро просочилось

сквозь шторку в приоткрытое окно.

В окне – рябина, воробьи на ветке

и клочья облаков. А может быть,

чистюля-август постирал салфетки

и на ветру развесил посушить?

Черёмуха цветёт. И сон-траве не спится.

Кукушка битый час твердит одно и то же.

У сгорбленной сосны заноет поясница,

и выплывет луна, как старая галоша.

У тихого ручья, где пепел от костра,

где прячется в траве зелёный лягушонок,

ладошками взмахну, чтоб шлёпнуть комара.

Купавка от меня (русалкина сестра)

подхватится тикать, не разобрав спросонок.

Кудрявый, под хмельком, пришлёпает лешак,

достанет из мешка корявую гнилушку.

И полночь зашуршит, как флибустьерский флаг.

И лодка уплывет по облакам во мрак.

И упадёт туман. И сон возьмёт кукушку.

Капели трель, июльская жара

И тихая печаль начальной осени.

И вот уже вода остыла в озере,

И снежно со вчерашнего утра.

Над синевой тропических морей,

Над белизною северных лесов,

Огромное цветное колесо

Вращается то тише, то быстрей.

Расщелина, где прячется змея,

И небо, где купаются стрижи…

Мы это называем просто – жизнь,

Поскольку без названия нельзя.

Кузнечик тарахтит. Скрипит телега.

Лошадка фыркает. Дорога пахнет сеном,

туманом и землей. И облаками —

там жаворонок, жаворонок плачет

от счастья, что живёт, и есть надежда

ещё дожить до будущего лета!

Скрипит телега. Ровно дышит лошадь.

И можно в сено лечь, лицом – на солнце.

И всё смотреть, как облака по небу

плывут, плывут… И жаворонка слушать.

А где-нибудь грохочет автострада.

И самолёты разрезают воздух.

И воздух рвется, тонкий, как бумага,

как тонкие ушные перепонки.

Со скрежетом и воем мчится время,

как скорый поезд возле полустанка,

согласно расписанью – мимо, мимо…

А я лениво еду на телеге,

дышу травой, рассветом и туманом.

На зелёной лесной лужайке,

где осока и горный ветер…

(Он спустился сюда с верховий,

где вчера только снег растаял,

там в июле цветёт горечавка —

синеглазый цветок альпийский,

и так рано снега ложатся

на пустых каменистых кручах…)

На зелёной лесной лужайке

над осокой качает ветер

белоснежные анемоны —

так их много, и так беспечно

тянут к солнцу они головки,

и отпущено им так мало,

что никто их жалеть не станет:

оборвут, соберут в охапку

и поставят в стеклянной вазе

на окне, растворённом настежь…

На безусом лице рассвета

Нежным пухом – ночной снежок.

Странный звук, будто хрипло где-то

В чаще леса пропел рожок.

И запнулся на полувздохе.

Тени сосен упали ниц.

Это сказочный, странный принц

Заблудился в чужой эпохе…

В побелённых наспех нишах

Рдеют поздние цветы.

По облезлым, мокрым крышам

Скачут драные коты.

Многотонные колонны

С ног отряхивают прах,

И качаются вороны

На обвислых проводах.

Здесь когда-то в рог трубили,

Ударяли меч о щит…

Погляди, вуаль на шпиле

Зацепилась и висит.

С утра крутили диск заигранной пластинки,

Тревожа нежный слух осипшего чижа.

В саду цвела герань, блестели паутинки,

Мелькала стрекоза, задумчиво кружа.

Смотрел на поплавок соседский мальчик Петя,

Бежали по воде неровные круги.

И тихая, как тень минувшего столетья,

Шла бабушка с мешком по берегу реки.

Им было невдомёк – и внуку, и бабусе,

Что в этот самый миг, когда клевал карась,

Чирикнул воробей, загоготали гуси,

Кленовый лист упал. И осень началась.

Пылинки звёзд на бархате небес.

Внизу – огни какого-то аббатства.

Неровным шагом самый мелкий бес

на сон грядущий вышел прогуляться.

Чуть покрупнее медного гроша —

старинная луна на дне бассейна.

И только одинокая душа

огромна, как уродец Франкенштейна…

Соберутся души

Пращуров дремучих

У костров небесных

Поиграть в игру,

Выпить да покушать,

Да ударить в бубен —

Пусть не лезут бесы

К мирному костру!

Выпьют по стакану.

Уж чего, не знаю.

И богов уважат,

И помянут нас.

Полукругом встанут,

Музыку сыграют,

Или даже спляшут

Кто во что горазд.

Будет пахнуть дымом,

Мокрой черепицей,

Близкими снегами

От осенних звёзд.

Пронесутся мимо

Гуси вереницей,

Где-то под ногами

Свистнет паровоз…

А с помятого небосклона

капли падали в ритме вальса.

Посмотри-ка, крылатый кто-то

с облаков на асфальт сорвался,

а в глазах – пустота: ни фальши,

ни любви, ни тоски смертельной.

Понесёт по дороге дальше

клочья песенки колыбельной.

«Баю-бай!» Но какой раскраски

было радуги коромысло?

И чего не хватает сказке?

Может, вымысла? Может, смысла?

Две недели не ходит почта

из созвездия Ориона,

потому не узнаешь точно,

где теряется след дракона.

И кого… и куда послали?

Сколько раз и к какому сроку?

Письмоносице, тёте Вале,

Звездный Пёс перешёл дорогу.

И теперь она сморит косо,

вяжет шаль и не любит лето?

…Юный месяц – как знак вопроса,

старый кукиш – как знак ответа…