Сомнительная правда

Добро пожаловать, мой сын.

Сеньор, целую ваши руки.

Как ты доехал?

Худшей муки,

Чем этот зной сухих равнин,

Еще на свете не бывало,

И я бы умер двести раз,

Когда бы жажда видеть вас

Меня в пути не оживляла.

Входи же с богом, отдохни.

Как возмужал! Тристан…

Сеньор…

Считай Гарсию с этих пор

Своим хозяином. Храни,

Оберегай и здесь и всюду.

Ведь ты в столице — старожил,

Он — новичок.

По мере сил

Ему во всем опорой буду.

Он для тебя советник, друг,

А не слуга, несущий службу.

Я дружбой отплачу за дружбу.

Покорнейший из ваших слуг.

Сеньор, позвольте вас обнять.

Сеньор, целую ваши ноги.

Не надо! Думаю, с дороги

Устали вы?

Мне уставать

Не позволял ваш милый сын,

Которого я обожаю

Так пламенно, что я не знаю,

Как буду жить теперь один.

Храни вас бог! Да, я не скрою,

Что он, сеньор лисенсиат,[2]

Всегда казался, на мой взгляд,

Ребенком с нежною душою.

Я рад услышать, что он сам

Веленья чести понимает

И так примерно исполняет

Свой долг по отношенью к вам.

Я говорю вам без притворства:

Я столь великий ваш должник,

Что слишком малого достиг

Устроив вам коррехидорство,[3]

Вас недостойна должность эта.

Завись решенье от меня,

Вы были бы с сего же дня

Член королевского совета.

Я верю, — это в вашей власти.

Я о себе скромней сужу.

Что если я помог отчасти

Вам эту должность получить,

То на дальнейшие ступени

Вы без малейших затруднений

Начнете сами восходить.

Молю, чтоб небо мне судило

За все вам отплатить стократ.

Итак, сеньор лисенсиат,

Раз вы бросаете кормило

Ладьи Гарсии и о нем

Теперь на мне лежит забота,

Я, — так сказать, уже сверх счета,

Хочу просить вас об одном.

Сеньор, я выслушать спешу

Любое ваше приказанье.

Но вы мне дайте обещанье

Исполнить то, что я прошу.

О, разумеется, конечно!

Клянусь, я буду только рад.

Тогда, сеньор лисенсиат,

Ответьте мне чистосердечно.

Когда Гарсию в ваши руки

Я как отец передавал,

То для него я намечал,

Как вам известно, путь науки;

Затем что младших сыновей,

Каким он был, дорога эта

К почету и к отличьям света

Ведет у нас всего верней.

Но взят в селенья неземные

Его достойный старший брат,

Дон Габриель, и майорат

Теперь достанется Гарсии.[4]

Я и решил, чтоб он оставил

Свои занятья и в Мадрит

Переселился, как велит

Одно из стародавних правил,

Которое и я хвалю,

То, чтоб наследники фамилий,

Известных доблестью, служили

Своею шпагой королю.

И так как он теперь мужчина,

Уже сложившийся вполне,

И не наставнику, а мне

Придется отвечать за сына,

А я, на склоне лет моих,

Хотел бы мыслью быть утешен,

Что он не то чтобы безгрешен,

Но и не хуже всех других,

То я желал бы, чтобы вы

(Ведь вы Гарсию воспитали)

Вполне открыто мне сказали,

Без всякой лести, каковы

Его природные задатки,

Характер и душевный склад

И в чем, на самый строгий взгляд,

Его прямые недостатки.

И если надо что-нибудь

Исправить в нем моим влияньем,

То вы меня таким признаньем

Не опечалите ничуть.

Что в нем есть слабости — понятно,

Что это грустно — что ж скрывать?

Но мне полезно их узнать,

Хотя, конечно, неприятно.

Клянусь вам, вы меня ничем

На свете так не одолжите,

Ничем ясней не убедите

В своей к нему любви, как тем,

Что мне поможете бороться

Теперь же с затаенным злом,

Чтоб я не сетовал потом,

Когда беда уже стрясется.

Сеньор, столь вескими словами

Излишне убеждать того,

Кому отраднее всего

Исполнить долг свой перед вами.

Никто не подвергает спору,

И всякому яснее дня,

Что если, выездив коня

И подводя его сеньору,

Объездчик умолчит о том,

Какая у него повадка,

То пострадает и лошадка,

И севший на нее верхом.

Я вам солгать бы и не мог;

И, выполняя волю вашу,

Хочу, как врач, налить вам в чашу

Невкусный, но целебный сок.

Все в дон Гарсии, весь духовный

И внешний облик, так сказать,

Хранит старинную печать

Его высокой родословной.

Он очень смел, великодушен,

Умен, находчив, прозорлив,

Щедр, милосерд, благочестив,

Хотя и не всегда послушен.

Я не касаюсь в нем страстей,

Присущих юношеским летам:

Мы все повинны были в этом,

Пока не сделались зрелей.

Но все-таки один порок

В нем есть, достойный порицанья,

И, несмотря на все старанья,

Его исправить я не мог.

И он так явно некрасив,

Что повредит ему в Мадрите?

Быть может.

В чем же он? Скажите.

Он не всегда во всем правдив.

Какое гнусное пятно

На сыне рыцарского рода!

Виной тому его природа

Или привычка — все равно,

Притом, как на поступки сына

Легко воздействует отец,

Тем более, что наш юнец

По разуму уже мужчина,

Поверьте, он остепенится.

Росток, который в дни весны

Не мог осилить кривизны,

Уже вовек не распрямится,

Могучим сделавшись стволом.

Сеньор, питомцы Саламанки[5]

Все одинаковой чеканки:

Им все на свете нипочем,

Изобретают всякий вздор,

Привыкли щеголять беспутством

И увлекаться безрассудством;

Известно — молодость, сеньор.

Но у меня надежда есть,

Что здесь он это все оставит,

Увидев, как столица славит

И возвеличивает честь.

Я вам ответить принужден,

Что вы плохой знаток столицы:

Здесь сочиняют небылицы

Куда искуснее, чем он.

Пусть даже дон Гарсия врет,

Как мало кто, — ему в Мадрите

Любой придворный, коль хотите,

Даст тысячу очков вперед.

И если между нами есть

Лжец, облеченный пышным саном,

Который взять у вас обманом

Готов имущество и честь,

То это хуже. Он, который

Быть должен зеркалом стране…

Но нет, судить его не мне.

Оставим эти разговоры.

Как бык, почувствовав укол

Железной пики, вскачь несется

На первого, кто подвернется,

Не разбирая, кто колол,

Вот так и я, рассвирепев

От чувства боли и позора,

На первом встречном, без разбора,

Хотел сорвать бессильный гнев.

Поверьте, если бы Гарсия

Меня ограбил, впал в разврат,

Стал игроком, чей рай и ад

Колода карт и мальвасия,

Будь он задира и наглец,

Пристрастный к ругани и дракам,

Свяжи себя постыдным браком,

Умри он даже, наконец,

Я все бы это легче снес,

Чем то, что я от вас услышал.

Родной мой сын лгунишкой вышел!

Позор моих седых волос!

Что делать! Надо постараться

Женить его в кратчайший срок,

Пока еще его порок

Открыто не успел сказаться,

Я благодарен вам сердечно

За ваш неоцененный труд.

А то, в чем вы признались тут,

Меня обязывает вечно.

Когда вы едете?

Да надо

Сегодня бы.

А отдохнуть

Или развлечься чем-нибудь

В столице?

Для меня отрада

Побыть немного возле вас,

Но служба ждет меня, простите.

Я понимаю: вы летите

Повелевать. Что ж, в добрый час!

Храни вас бог. А как взволнован

Нежданной новостью отец!

Естественно: любой мудрец

Скорбит, когда разочарован.

Так я красив? Что скажешь ты?

Как бог, убей меня создатель,

Да здравствует изобретатель

Голландской этой красоты![7]

Каких уродств не исправлялось

Коленчатым воротником!

Я с неким щеголем знаком,

Которым дама увлекалась,

Пока на нем был воротник.

Однажды он предстал пред нею,

Ничем не изукрасив шею,

И страсть ее остыла вмиг.

Увы, что этот юный франт

Явил глазам влюбленной дамы!

На желтом горле были шрамы,

Следы от вырезанных гланд,

Нос в обе стороны разбух,

Огромные открылись уши,

И две щеки, мертвей и суше,

Чем у древнейшей из старух.

Он был, короче вам сказать,

Сам на себя похож так мало,

Что вряд ли бы его узнала,

При всей любви, родная мать.

По этой и другим причинам,

Я бы приветствовал закон,

Которым был бы воспрещен

Плоеный воротник мужчинам.

А то и лиц без фальши нет,

И наживаются голландцы,

Которым глупые испанцы

Потворствуют себе во вред.

Валлонский узкий отворот

Красивее, дешевле стоит,

И шею меньше беспокоит,

И всем решительно идет.

А брыжи требуют усилий

Хозяина. Иной дурак,

Чтоб их не смять, шагает так,

Как будто кол в пего всадили.

Я знал такого дурака:

Свиданья с дамой он добился,

Но подступить к ней не решился,

Чтоб не помять воротника.

Не понимаю, в чем тут суть:

Все говорят, что вот уж годы

Они хотят валлонской моды,

И хоть бы начал кто-нибудь.

Мой друг, не нам с тобой заставить

Мир быть другим. Какие тут,

Скажи мне, женщины живут?

А женщинами легче править,

Чем миром?

Как-никак приятней.

Вы влюбчивы?

Я молод, друг.

Для тех, кому любить досуг,

Нет в мире города занятней.

Как в темном небе, по ночам,

Светил сияют вереницы,

Так и у нас, в стенах столицы,

Блистает рой прелестных дам.

Они довольно разнородны

По положенью своему,

По качествам и по всему,

И блеск и мощность их несходны.

Конечно, ни одной сеньоры

Я к их числу не отношу:

То ангелы, и я спешу

Молитвенно потупить взоры.

Я расскажу вам лишь о тех,

Которые небезупречны,

Божественны, но человечны,

Хоть звезды, но познали грех.

Замужних встретите вы тут,

Во всем приятных. В небе этом

Я уподоблю их планетам:

Они лучи всех ярче льют.

Одни, когда соединятся

Их чары с добротой мужей,

В сердцах приезжих богачей

Рождают жажду разоряться.

Есть и такие, чьи мужья

По службе за морем бывают:

То к солнцу Индий уплывают,

То в итальянские края.

Подчас оно не так, конечно:

Иные (это легкий труд)

Себя замужними зовут,

Чтоб жить свободно и беспечно.

Другая — в дочерях всегда,

А мать у ней — то та, то эта;

Мать — мимолетная комета,

Дочь — неподвижная звезда,

Имеются в большом числе

Так называемые львицы,

Меж куртизанками столицы

Всех тоньше в нежном ремесле.

Разбором ниже — чародейки,

Что выдают себя за львиц;

Они похуже тех цариц,

Но все же лучше, чем ищейки.

Такая, коль сравнить с другими,

Довольно тусклая звезда,

Но вам придется иногда,

Быть может, озаряться ими.

Ищейку вряд ли кто причтет

К разряду звезд; она — комета,

Распространяет меньше света

И неизвестно где живет.

Она с утра уже блуждает,

Неся угрозу кошелькам;

Прибрав один из них к рукам,

Она мгновенно исчезает.

Еще девчонки есть у нас,

Уже последнего разбора;

Их пламя — вспышка метеора:

Сверкнет и скроется из глаз.

Но горе злату и сребру,

Когда душа звездой пленилась!

Чтобы звезда остановилась,

Нужны сокровища Перу.

Нам Зодиак дает урок:

Знак Девы лишь один над нами,

А рядом целых три с рогами

Овен, Телец и Козерог.

При изученье тех высот

Одно да служит вам опорой:

Что деньги — ось, вокруг которой

Стремится звездный хоровод.

Ты что — астролог?

В те года,

Когда я службы добивался,

Я этим делом занимался.

Ты добивался службы?

Да,

Судьба, к несчастью, принуждала.

И ты решил пойти служить?

Сеньор, мне нечем было жить

Без связей и без капитала.

Хотя, кто служит вам, согласен,

Что нет людей счастливей слуг.

Брось лесть и посмотри, мой друг,

Как мрамор этих рук прекрасен,

Как дивен пламень этих глаз,

Которые, как лучник смелый,

Испепеляющие стрелы

Любви и смерти мечут в нас!

Вы не про ту, что едет там

В коляске?

Кто б еще исторг

Из недр души такой восторг?

Тогда воспеть бы нужно вам

И солнечную колесницу,

И все, что состоит при ней:

Лучи пылающих огней

И светозарную денницу.

Я первой же из здешних дам

Пленен.

Как? Первой на земле?

Тристан, земля лежит во мгле.

Нет, первой в небесах. Лишь там

Ее обитель.

Мой сеньор,

В Мадрите здесь у нас такая

Толпа красавиц, что любая

Вот так же покорит ваш взор.

Здесь я таким нестойким стал,

Что честно всякому отвечу:

Чуть я какую-нибудь встречу,

Забуду всех, кого встречал.

Скажи, лучи каких планет

Сравнились бы с ее очами?

Вы это выдумали сами,

И ничего такого нет.

Ты с ней знаком?

Вы к дольным странам

Низвесть хотите божество?

Да и смотреть-то на него

Не полагается Тристанам.

Кто б эта дама ни была,

Тристан, я буду с ней знаком.

Следи за нею, но тайком.

Постойте: вот она сошла

У лавки.

Все само сбылось!

Я подойду. У вас в Мадрите

Так принято?

Да. Подойдите.

Но помните, что деньги — ось.

Червонцы тут.

Вперед! Сантьяго![8]

Ты счастье Цезаря несешь![9]

А то, что я сказал, — не ложь.

Уметь сравнить — большое благо.

Ведь та, что сходит вслед за этой,

Прелестна, что ни говори.

Уж то не солнце ли зари,

Заря над гаснущей планетой?

Да, хороша.

А у служанки

Что за лицо, что за фигура!

Коляска эта — лук амура,

Чьи стрелы — эти горожанки.

Иду.

И помните урок.

Какой?

Красавицу проси,

Но и подарки подноси.

Когда бы так судил мой рок!

Пока вы возле той особы,

Мне кучер выложит сполна,

Откуда, кто и что она.

Он скажет?

Кучер-то? Еще бы!

Ах, боже мой!

Руке безвестной

Дозвольте вас с земли поднять,

Хоть я и недостоин стать

Атлантом тверди[10] столь прелестной.

Ее коснувшийся так смело

Уже Атлант, — не все ль равно?

Быть осчастливленным — одно,

Достойным быть — другое дело.

Да, я коснулся красоты,

К которой полон страсти жгучей,

Но это счастье — только случай,

Не торжество моей мечты.

Рукой я тронул небосвод;

Увы, заслуги в этом мало:

Сама же твердь ко мне упала,

Не я достиг ее высот.

В чем преимущество заслуг?

Мы через них восходим к цели.

А вы бы разве не хотели

Ее достигнуть сразу, вдруг?

О да!

И вы не оценили,

Какая радость вам дана.

Она для вас вдвойне ценна,

Раз вы ее не заслужили.

В любом поступке, что бы он

Ни представлял собою с виду,

Благоволенье иль обиду,

Нам важно то, чем он внушен.

Бывают внешние движенья

Вполне бездушные, как тут,

Когда нам руку подают

Отнюдь не в знак благоволенья.

Что ж, истреблю огонь в крови,

Надежду милую разрушу:

Я тронул руку, но не душу,

И в вашем даре нет любви.

Что в вас она горит так страстно,

И лишь сегодня узнаю,

И нечувствительность мою

Вы осуждаете напрасно.

Возница, как и полагалось,

Все очень точно рассказал.

Как я томился, как страдал

Для вас безвестным оставалось?

Но я вас вижу в первый раз.

А я тем временем, несчастный,

Год с лишним мучусь жаждой страстной,

Теряя разум из-за вас!

Год! А приехал он сюда

Вчера.

Год с лишним? Но сеньор,

Я вам клянусь, что до сих пор

Мы не встречались никогда.

Когда я в роковой мой час

Сюда из Индий возвратился,

То первое, чем я пленился,

Был свет небесный ваших глаз.

С тех пор я душу вам обрек,

Но проходили дни за днями,

Пока открыться перед вами

Мне этот случай не помог.

Вы индианец?

И с тех пор

Как встретил вас, богат безмерно.

Таких сокровищ нет, наверно,

И в недрах Потосийских гор.[11]

Он — индианец!

Говорят,

Что индианцы очень жадны.

Стяжатель, самый беспощадный,

Влюбясь, бывает тороват.

И на меня, я вправе ждать,

Польются щедрые подарки?

О, если сердца пламень жаркий

Способны деньги подтверждать,

Я в виде недостойной дани

У ваших ног сложить готов

Не меньше золотых миров,

Чем вы внушили мне желаний!

Но так как это все ничтожно

И вашу надо мною власть,

Как и любовь мою и страсть,

Ничем измерить невозможно,

То я молю вас, разрешите,

Чтоб мне хоть ювелир помог

Вручить вам чувств моих залог.

Таких, как этот, нет в Мадрите.

Лукреция, что скажешь ты

Об этом щедром индианце?

Хасинта, в этом чужестранце

Есть превосходные черты.

Вся эта выставка вас ждет,

Все, что прельстило бы ваш взор.

Вы зарываетесь, сеньор!

Я гибну!

Дон Хуан идет.

Благодарю вас, сударь мой,

За все, что вы мне предложили.

И вы меня бы огорчили,

Не взяв предложенного мной.

Вы были жертвой заблужденья,

Предполагая, как сейчас,

Что я могу принять от вас

Что-либо, кроме предложенья.

А тот, чья жизнь у ваших ног,

Что получил?

Ему внимали.

И он на миг забыл печали.

Храни вас бог.

Храни вас бог.

Но обожать вас, светлый гений,

Вы разрешите, может быть?

Мне кажется, чтобы любить,

Не требуется разрешений.

Ступай за ними.

Чтоб негласно

Узнать, где расположен дом

Той, что спалила вас огнем?

Я все узнал.

Ну, что ж, прекрасно!

Я вижу, что сама Фортуна

Нам облегчает этот труд.

«Ту, что красивее, зовут

Донья Лукреция де Луна,

Моя хозяйка. А другая

Ее подруга. Где живет,

Я это знаю, только вот

Не знаю, кто она такая».

Так мне возница возвестил.

Все ясно, и я всех счастливей!

И раз Лукреция красивей,

То это с ней я говорил.

Как полуночные светила

Сметает прочь властитель дня,

Так ослепившая меня

Всех женщин в мире победила.

А мне красивей показалась

Та, что молчала.

Что за вздор!

Конечно, может быть, сеньор,

Судить бы мне не полагалось;

Но для меня вся красота

В безмолвной женщине, и эта

Мне показалась чудом света,

Когда не разомкнула рта.

Вы не ошиблись ли, быть может?

Я вам бы тут же за углом

Спросил про улицу и дом.

Мне кучер точно все изложит.

А где Лукреция живет?

Насколько помню, рядом с храмом

Виктории.[12]

В названье самом

Иносказанье тех высот,

Где, как луна над мглой хаоса,

Царит де Луна над людьми.

Пир? Музыканты? Черт возьми!

Как будто дон Хуан де Coca?

Он самый.

Да, но кто же это

Соперник мой, любезный ей,

Виновник ревности моей?

Поверьте, облетит полсвета

Молва об этом смельчаке.

Я связан с нею клятвой честной,

И вдруг поклонник неизвестный

Дает ей праздник на реке!

Любезный дон Хуан!

Сеньор…

Как? Дон Гарсия позабыт?

О нет, но ваш столичный вид

И неожиданность…

С тех пор,

Как мы встречались в Саламанке,

Я изменился кое в чем?

Еще бы! Новый блеск во всем

В лице, и в речи, и в осанке.

Вы здесь останетесь у нас?

Да.

И толпу друзей найдете.

А вы, дон Феликс, как живете?

Прекрасно, ибо вижу вас.

Вам рады все, кто с вами дружен.

Я ваш слуга. Ну, как дела?

Предметом был концерт и ужин,

Который, нам передавали,

Как раз сегодня ночью в Сото[13]

Давал одной сеньоре кто-то.

Концерт и ужин, вы сказали?

Сегодня?

Да.

Пир был богат?

Роскошен?

Говорят, на диво.

А дама как? Весьма красива?

Весьма красива, говорят.

Так!

Что за тайны вы открыли?

Раз превозносит целый мир

Ее красу и пышный пир,

То я подумал — не мои ли

И этот пир, и дама эта.

Вы, значит, веселились тоже

Сегодня на реке?

О, боже,

Да я там пробыл до рассвета!

Какой там пир, какая дама,

Когда приехал он вчера?

О, как у вас любовь быстра!

Вернуться только что — и прямо

Начать с пиров у чьих-то ног?

Я прожил здесь уже немало,

Но месяц отдыхал сначала.

Вчера приехал, видит бог!

К чему бы это измышленье?

Я это слышу в первый раз.

Иначе прибыл бы тотчас

Заверить вам мое почтенье.

Я жил здесь до сих пор негласно.

Поэтому я ничего

И не слыхал ни от кого.

Так, значит, ужин ваш прекрасно

Удался?

Вряд ли создают

Роскошней праздник над рекой.

От ревности я сам не свой!

И вам таинственный приют

Дала густая чаща Сото?

Вы место назвали так точно,

Что можно думать — хоть заочно,

Но вам уже известно что-то.

Мне кое-что дошло до слуха,

Однако далеко не все.

Рассказывали то и се,

Но так загадочно и глухо,

Что не могло не зародиться

Желанье разузнать точней;

Ведь любопытство — с давних дней

Отличье праздного мадритца…

Или влюбленного ревнивца.

Смотрите, как всесильный рок

Вам неожиданно помог

Открыть вчерашнего счастливца.

Итак, о празднике. Вы оба,

Как я сужу, весьма не прочь

Услышать все про эту ночь.

Вы нас обяжете до гроба.

Под сенью сумрачных теней

И в сумраке тенистых сеней,

Сплетенных полночью из тьмы,

А темной рощей из деревьев,

Скрывался благовонный стол,

Блестящий и великолепный,

По-итальянски утонченный

И по-испански полновесный.

Увидев тканые узоры

На скатертях и на салфетках,

Вы бы подумали, что это

Живые птицы или звери.

По сторонам — четыре горки

Пестреют хрусталем, и белым

И золоченым серебром,

И ароматной глиной свежей.

Едва ль во всем обширном Сото

Единый вяз остался целым:

Так много веток наломали,

Чтобы устроить шесть беседок.

Из них четыре приютили

Четыре избранных оркестра,

Одна — закуски и десерты,

Шестая — остальные смены.

В коляске прибыла хозяйка,

Внушая зависть звездам неба,

Преисполняя негой воздух

И ликованьем побережье.

Едва божественная ножка

Песок преобразила в жемчуг,

Траву — в зеленые смарагды

И в звонкие кристаллы — реку,

Как вдруг, роскошно рассыпаясь,

Колеса, бомбы и ракеты

Всю область вечного огня

Низвергли с грохотом на землю.

Но это серное пыланье

Еще погаснуть не успело,

Как сорок светочей огромных

Затмили блеск светил небесных.

Всех раньше начали гобои

Свои свирельные напевы,

За ними нежные виолы

Запели во второй беседке,

Обворожительные флейты

Протяжно зазвучали в третьей,

А из четвертой грянул хор

Под звон гитар и арф волшебных.

Тем временем был начат пир,

Пир в тридцать две различных смены,

Причем закусок и десертов

Насчитывалось вряд ли меньше,

Напитки, фрукты, в вазах, в чашах,

Где плавает кристалл нетленный,

Который создает зима,

А сохраняет хитрый гений,

Покрыты столь обильным снегом,

Что Мансанарес — в изумленье:

Он протекает через Сото

И думает, что это Сьерра.[14]

Пока дается праздник вкусу,

И обоняние не дремлет:

В стеклянных яблоках духи,

В жаровнях пряные куренья,

Везде разлитые настои

Пахучих трав, цветов, растений

Перенесли мадритский Сото

Как будто в Савские владенья.[15]

В груди алмазного малютки

Торчали золотые стрелы,

Являя бессердечной даме

Мою незыблемую верность;

Ракитник, ива и тростник

Своих лишались привилегий:

Должна простая зубочистка

Быть золотом, раз зубы — жемчуг.

А вслед за тем оркестры с хором.

Вступая в строй одновременно

И с четырех сторон звуча,

Повергли сферы в изумленье;

Пока ревнивый Аполлон

Не поспешил в просторы неба

И, возвестив начало дня,

Не положил конец веселью.

Вы описали этот праздник

С таким высоким совершенством,

Что те, кто слышал ваш рассказ,

Счастливей тех, кто был на месте.

Вот дьявол человек, ей-богу!

Он вам, нимало не колеблясь,

Такой изображает пир,

Что невозможно не поверить!

Ревную насмерть!

Нам не так

Описывали праздник этот.

Не все ль равно, раз совпадают

Приметы времени и места?

Что скажете?

Что изобресть

Подобного великолепья

Не мог бы Александр Великий.

О, это сущие безделки,

Кой-как устроенные наспех.

Будь у меня в распоряженье

Хотя бы день для подготовки,

Поверьте, — римляне и греки,

Мир изумлявшие пирами,

Умолкли бы от изумленья.

Хасинта на почетном месте

С Лукрецией в коляске едет.

Да, да, и взоры дон Гарсии

Уже стремятся вслед за нею.

Как он рассеян и взволнован!

Теперь отпали все сомненья.

Прощайте.

Вы одно и то же

Проделали одновременно.

Я не видал, чтоб расставались

Так согласованно и резко.

Она мой дух влечет так властно,

Как первый двигатель вселенной

Вращает звезды в небесах.

Побольше сдержки и терпенья!

Выказывать избыток страсти

Скорее вредно, чем полезно,

И я заметил, что всегда

Счастливей тот, кто хладен сердцем.

У женщин и чертей, сеньор,

Обычаи одни и те же:

Погибших душ они не ловят,

На них не тратят обольщений;

С такими им заботы мало,

Они всегда их держат крепко,

А помышляют лишь о тех,

Кто может ускользнуть из сети.

Ты прав, но я владеть не в силах

Собой.

Пока вы достоверно

Не разузнали, кто она,

Не устремляйтесь так поспешно.

Кто не исследует дороги

И полагается на внешность,

Тот может утонуть в болоте,

Одетом в ласковую зелень.

Что ж, наведи скорее справки.

Берусь устроить это дело.

Но все-таки, пока не поздно,

Скажите мне, с какою целью

Вы сочинили столько басен.

Мне надо знать, чтоб в затрудненье

Я мог вас выручить. Попасться

Во лжи — тяжелое бесчестье.

Зачем вы представлялись дамам

Как перуанец?

Всем известно,

С каким вниманьем наши дамы

Встречают всяких чужеземцев,

В особенности индианцев,

Богатых будто бы несметно.

Мне эта цель вполне понятна,

Но вряд ли так уж верно средство!

В конце концов они узнают,

Кто вы такой.

За это время

Мне в их дома и в их сердца

Успеют раствориться двери

Вот этим средством, а уж там

Поладить с ними я сумею.

Сеньор, меня вы убедили.

Пусть так. А ваше заявленье,

Что вы уж месяц как живете

В столице? Это вот зачем же?

Раз вы приехали вчера?

Считается великолепьем

Жить, не показываясь людям,

Уединясь в своем именье

Иль просто отдыхая дома.

Согласен, что и это верно.

Ну, а к чему был этот ужин?

Его я выдумал на месте,

Чтобы никто не мог подумать,

Что я таким страстям подвержен,

Как зависть или удивленье.

Они позорят человека.

Пусть удивляются невежды,

А зависть — хороша для черни.

Ты не поверишь, как приятно,

Когда к тебе приходит сплетник.

Гордящийся своим рассказом

Про чей-то пир иль подвиг чей-то,

Загнать ему в гортань такой

Пир или подвиг непомерный,

Чтобы он тут же подавился

И лопнул от своих же сплетен.

Своеобразнейший прием,

Но только вряд ли он безвреден.

Вы притчей станете в столице,

Когда его хоть раз подметят.

Тот, кто живет, забыв о славе,

Чтоб умножать число безвестных,

И поступает так, как все,

Чем отличается от зверя?

Быть знаменитым — вот, что надо;

Здесь безразличен выбор средства.

Пусть обо мне кричат повсюду,

Пусть осуждают, что мне в этом,

Когда один, чтоб стать известным,

Дианин храм спалил в Эфесе![16]

И, наконец, я так хочу,

А этот довод — самый веский.

Мальчишеские рассужденья!

Шагайте к вашей гордой цели,

Но надо, чтоб у вас в столице

Немного темечко окрепло.

Какая честь для нас, сеньор!

Сеньора, кажется, мы с вами

Не первый день дружим домами,

И даже с очень давних пор.

Зачем же вы удивлены,

Застав меня на этом месте?

Лишь потому, что этой чести

Мы были долго лишены.

Прошу прощенья: я не знала,

Какой подарок встречу тут,

И много дорогих минут

У ювелиров потеряла.

Вы мне примету подсказали,

Которой я сердечно рад:

Когда я к вам пришел как сват,

Вы о приданом хлопотали.

Мы тут с дон Санчо, дядей вашим,

Делились мыслями о том,

Что дружбу закрепить родством

Давно пора семействам нашим.

Дон Санчо высказал сужденье,

И с ним согласен также я,

Что в этом деле вы судья

И вам принадлежит решенье.

Богатства у меня большие,

Известен всем мой древний род,

И одного недостает

Чтоб вам понравился Гарсия.

Он прибыл лишь вчера в мой дом

Из Саламанки многомудрой,

И Феб, завистник златокудрый,[17]

Его в пути спалил огнем;

Но, веря, что его сочтут

От головы до ног прекрасным,

Я жажду вашим взорам ясным

Представить юношу на суд.

Вы разрешили бы ему

Прийти поцеловать вам руку?

Едва ли я верней поруку

Нашла бы счастью моему,

Чем этот брак. И лично вас

Я уважаю так сердечно,

Что я дала бы вам, конечно,

Мое согласье хоть сейчас,

Но станут говорить в столице,

Узнав, что я иду к венцу,

Что торопиться не к лицу

Благовоспитанной девице.

Чрезмерно быстрые решенья

В делах, достойных долгих дум,

Изобличают шаткий ум

Или избыток нетерпенья.

Но так как все же я должна

Его увидеть, то сначала

Я бы уместнее считала,

Чтоб это было из окна.

Ведь если, как случиться может

И как случается не раз,

Разлад произойдет у нас

И бывший сговор уничтожит,

То вряд ли мне зачтут в заслугу,

Что сын ваш или кто иной

Свободно виделся со мной,

Как подобает лишь супругу.

Осуществись моя мечта,

Я бы вдвойне поздравил сына:

В вас сочетались воедино

Высокий ум и красота.

Она поистине — зерцало

Благоразумия.

О да,

И справедливее суда,

Чем суд Хасинты, не бывало.

Сегодня, если разрешите,

Я с сыном появлюсь верхом

У ваших окон.

Я тайком

Взгляну сквозь ставни.

Но смотрите

Позорче, милая сеньора!

Я вечером зайду опять,

Чтобы от вас самой узнать,

Как вы нашли его.

Так скоро?

Нетерпеливого желанья

Я, право, дольше не сдержу.

Я шел в мечтах, а ухожу

Совсем влюбленный. До свиданья.

Так до свиданья.

Вы куда?

Вас проводить.

Я не уйду.

Позвольте, я вас проведу

До галереи, как всегда.

Старик торопит вас ужасно.

Я рада бы ускорить шаг,

Ведь это очень лестный брак;

Но сердце над собой не властно,

И чувства не сломить никак,

Так долго званья командора

Не получает дон Хуан,

Избранник мой, что мне, без спора,

Вполне законный повод дан

Не гнать всех прочих без разбора;

И все же я люблю его,

Хотя давно порвать готова;

Он — идол сердца моего,

И выйти замуж за другого

Мне кажется страшней всего.

Я думала, что он забыт,

Раз, как мы видим, путь открыт

Для посторонних домогательств.

Все из-за этих обстоятельств.

И пусть он сам себя винит.

Раз командорского креста

Ему, как видно, не добиться,

А без него на мне жениться,

Он знает, — тщетная мечта,

То лучше нам совсем проститься.

Иль я должна замкнуться в келью,

Стать чуждой людям и веселью,

На все с унынием взирать?

Я не согласна умирать,

Задавшись невозможной целью.

Когда не разжигать тоски,

То можно и другого встретить,

Кто стоит сердца и руки.

Я смело вам могу ответить,

Что эти дни недалеки.

Сказать по правде, я решила,

Что утром вам нескучно было

С тем индианцем.

Милый друг,

Ты хочешь знать из первых рук?

В нем все, как есть, меня пленило,

И если так же, как и он,

Красив, изящен и умен,

И благороден безупречно

Сын дон Бельтрана, то, конечно,

Наш брак заранее решен.

Вы в этом убедитесь скоро,

Его увидев из окна.

Увижу внешность. Что она?

Я бы хотела разговора,

Чтобы душа была видна.

Поговорите с ним.

Ах, что ты!

А вдруг узнает дон Хуан?

Пока еще свои расчеты

Всего лишь строит дон Бельтран,

Терять его мне нет охоты.

Вот вы колеблетесь опять!

Дни пролетают в быстрой смене,

И надо что-нибудь решать.

Ваш дон Хуан — ни дать, ни взять

Собака, что лежит на сене.

И за спиной у дон Хуана

Устроить можно без труда

Беседу с сыном дон Бельтрана.

У женщины на дне кармана

Довольно хитростей всегда.

Какая мысль пришла мне вдруг!

Лукреция — мой самый близкий

И самый преданный мой друг

Пусть пригласит его запиской,

Послав кого-нибудь из слуг.

Закрыв лицо, я рядом с нею

Останусь в глубине окна

И дело повести сумею.

Кто мог бы, как не вы одна,

Такую смастерить затею!

Беги к ней, объясни игру,

Скажи, что дороги мгновенья.

У ветра крылья отберу.

И пусть не медлит. Я умру,

Ты скажешь ей, от нетерпенья.

Мне надобно иметь беседу

С Хасинтой.

Краткий разговор.

А то дон Санчо, наш сеньор,

Сейчас появится к обеду.

Хасинта, я тебя теряю,

Я гибну сам, но, боже мой…

Ты помешался?

Кто с тобой

Не помешался бы, не знаю!

Сдержись, потише, бога ради!

Мой дядя здесь, невдалеке.

Когда ты кутишь на реке,

Ты беспокоишься о дяде?

Да что все это означает?

С другим пропировать всю ночь

Мы это можем, мы не прочь,

А здесь нас дядюшка смущает!

С другим всю ночь пропировать?

Будь это правда, так и то

Об этом бы не смел никто

Со мной так дерзко рассуждать;

А это вымысел и бред

Твоей фантазии безумной.

Я знаю все: про праздник шумный,

Про дон Гарсию, про банкет;

Про то, как целый вихрь огня

Приветствовал твою карету;

Про факелы, что полночь эту

Озолотили солнцем дня;

И про большие поставцы,

Где грудой высилась посуда,

Про кущи зелени, откуда

Гремели струны и певцы;

И как царицу ночи шумной

На берегу застал рассвет.

Скажи теперь, что это бред

Моей фантазии безумной.

Скажи теперь, что я так дерзко

С тобой не смею рассуждать,

Когда я обречен страдать,

А ты ведешь себя так мерзко…

Клянусь тебе…

Брось измышленья!

Молчи, оправдываться стыдно!

Где преступленье очевидно,

Там бесполезны уверенья.

Твое коварство я открыл,

Сознайся в нем, не лги, довольно!

Узнать измену — было больно,

Снести признанье — хватит сил.

Зови то, что я слышал, бредом,

То, что я видел сам, не бред:

Мне взгляд Гарсии дал ответ,

Взгляд, за тобой летевший следом.

А дон Бельтран? Зачем в ваш дом

Он стал ходить? Так вот картина:

Ты ночь проводишь возле сына,

А днем беседуешь с отцом?

Теперь причина мне ясна

Твоих уверток и отсрочек:

Я в них узнал родимых дочек

Души, испорченной до дна.

Но нет, жестокий мой злодей,

Нет, ты не будешь жить счастливой!

Тебя спалит вулкан ревнивый

Кипящей ярости моей.

Пусть я тебя навек теряю,

Гарсия будет отстранен.

Да ты в уме ли?

Я влюблен,

Я за себя не отвечаю.

Постой, послушай! Правде глядя

В глаза открыто, ты поймешь,

Что это клевета и ложь.

Я ухожу. Идет твой дядя.

Он не идет. Послушай. Тот,

Кто говорит…

Брось эту муку!

Чтоб я поверил, дай мне руку.

Я? Руку? Дядюшка идет.