Сомнительная правда

Письмо принес и ждет ответа

Тристан. Он у него сейчас,

Как я, сударыня, у вас,

Хранитель всякого секрета.

Он в жизни видел много бед

И стал слугой, хоть знатен родом.

Он намекнул мне мимоходом,

Что все решает ваш ответ;

Его сеньор день ото дня

Безумней.

Странное упорство!

Неужто это все — притворство,

Желанье обмануть меня?

Ведь самый искренний влюбленный

От безучастья устает.

А этот все хитрит и лжет,

Отвергнутый и оскорбленный?

Я лично, если по приметам

Возможно познавать сердца,

Скажу — он честен до конца,

И фальши нет в безумье этом.

Кто днем и ночью, что ни час,

По вашей улице проходит,

Кто, как помешанный, не сводит

С ревнивых ставней жадных глаз,

Кто знает, что, его заметив,

Вы покидаете балкон,

Кто неизменно в вас влюблен,

Ни разу взглядом вас не встретив,

Кто мучится, кто горько плачет,

Кто мне за то, что я при вас,

Подарки делал много раз,

А это очень много значит,

Тот, уверяю вас, не лжет,

И вы тревожитесь напрасно.

Из слов твоих, Камино, ясно,

Что ты не видел, как он врет.

Увы, когда б я этой страсти

Могла поверить! Я должна

Признаться честно, что она

Мне даже нравится отчасти.

И если все его признанья

Меня ничуть не убедили,

Они, однако, пробудили

Во мне какие-то мечтанья.

Конечно, глупо доверять

Тому, чей лживый нрав доказан,

Но так как лгать он не обязан

И мог и правду мне сказать,

То я, послушная надежде

И сердцу, рада допустить,

Что он со мною, может быть,

Себя ведет не так, как прежде.

Быть может, здесь обман подстроен

И он со мной притворно льстив;

Быть может, он вполне правдив

И сам любви моей достоин;

И ложь и правду в равной части

Я предусматривать должна:

Не принимать речей лгуна,

Но и не гнать правдивой страсти.

Всецело одобряю это.

Скажи, что я письмо взяла

И, не читая, порвала;

И что другого нет ответа.

А сам его слегка расширь,

Скажи, что грозны только речи,

И, если жаждут новой встречи,

Пусть в Магдалинин монастырь[27]

Приходят нынче днем.

Иду.

Смотри, Камино, не забудь.

Нет, нет. «Камино» — значит «путь»;

Я прямо к цели вас веду.

Письмо к жене ты отослал?

Нет, я сегодня ей пишу.

Так вот, тебя я попрошу

Взглянуть, что сам я написал,

Чтоб ты, в согласии со мной,

Прибавил тестю два-три слова;

Я это все обдумал снова

И рассудил, что за женой

Ты должен съездить самолично;

Когда у мужа есть досуг,

То посылать за нею слуг

Невежливо и неприлично.

Вы правы; только мне сейчас

За нею ехать рановато.

Но почему?

Она брюхата.

Пока не родился у вас

Внук или внучка, в дальний путь

Пускаться ей, конечно, трудно.

Как можно! Просто безрассудно

Везти ее куда-нибудь!

Но как же ты об этом всем

Молчал до нынешнего дня?

Да это новость для меня.

Письмо пришло вчера, и в нем

Она о положенье дел

Впервые достоверно судит.

О, если это мальчик будет,

Счастлив мой старческий удел!

Постой. В ответ на эту весть

Два слова приписать придется.

Да! Как по имени зовется

Твой тесть?

Зовется? Кто?

Твой тесть.

Мой тесть?

Однако дело скверно!

Дон Дьего.

Или я забыл,

Или ты раньше говорил

Дон Педро.

Совершенно верно,

Но дело здесь в двойном прозванье.

Его зовут и так и эдак.

Два имени!

Их дальний предок

Распорядился в завещанье,

Чтоб становился «Дьего» тот,

Кому достанется наследство.

Мой тесть «дон Педро» звался с детства,

Но, наделенный, в свой черед,

Наследством, хоть весьма нещедро,

Он стал «дон Дьего»; оттого

Он и дон Дьего и дон Педро.

Такое правило нередко

Ты встретишь у испанской знати.

Пойду писать.

Довольно кстати

К вам подоспела помощь предка!

Но что я пережил, о боже!

Пока что вы судьбой хранимы:

Кто лжет, тому необходимы

Обширный ум и память тоже.

Подумай: все могло раскрыться!

Поверьте, к этому идет.

И пусть. Любви моей исход

До той поры определится.

Ну, что Лукреция?

Доныне

В ее душе все та же твердость,

Но вы сразите эту гордость

Гораздо легче, чем Тарквиний.[28]

Письмо ей передали?

Да.

И хоть она сказать велела,

Что рвет его, посланье цело.

Камино — тот правдив всегда.

А раз она письмо читала,

То, значит, все идет на лад,

Как нам об этом говорят

Четыре строчки Марциала:[29]

«Я Неви писал, ответа

Не получаю, значит — зла.

Но раз она письмо прочла,

То, значит, ненадолго это».

Он прав. И строчки хороши.

Камино вам усердно служит

И перед вами обнаружит

Все тайники ее души.

Его полезно поощрить,

И в этом будьте тороваты;

Нет лучше плети, чем дукаты,

Чтобы заставить говорить.

А чтоб красотку взять в полон,

Подарки шлите, будьте смелы;

Недаром золотые стрелы

Избрал оружьем Купидон.

Тристан, стыдись и думать даже,

Что золото мне даст успех.

Да разве же она из тех,

Кто присудил себя к продаже?

Вергилий пишет, что Дидона,

Любовной страстью пламенея,

Ценила и дары Энея,

Не только узы Купидона.

А ведь царица! Трезвым глазом,

Сеньор, смотрите на людей:

Нет крепче золотых цепей,

Алмаз шлифуется алмазом.

А как на улице она

Мое отвергла подношенье?

Она отвергла предложенье,

Подарком будет польщена.

Откиньте же пустые страхи:

В Мадрите вплоть до сей поры

За подносимые дары

Никто не погибал на плахе.

Клянусь святыми небесами,

Я дам ей мир за взгляд один!

Камино распалит камин,

Когда его снабдить дровами.

А чтоб вы знали, что огнем

Ее зажечь — пустое дело,

Так вот: она ему велела

Сказать вам, что сегодня днем

Идет молиться к Магдалине,

Но так, как будто бы он сам

Об этом сообщает вам.

О, я счастливей всех отныне!

Но как же ты такую весть

Скрываешь целый час, ей-богу!

Я угощаю понемногу,

Чтобы вкуснее было есть.

И он все так же страстен?

Да,

Так пламенно, что, даже зная,

Какая в нем душа кривая,

Я чуть не верю иногда

Его неудержимой страсти.

Быть может, искренне все это;

Ведь и лгунишке нет запрета

Правдивым быть, хотя б отчасти.

Что он от страсти вне себя

Тем более правдоподобно,

Что красота твоя способна

Сразить всех видевших тебя.

Ты мне всегда так мило льстишь,

Но я к себе немного строже:

Ведь и тебя он видел тоже,

А ты и солнце ослепишь.

Ведь ты же знаешь, дорогая,

Что мы с тобою этот спор

Не разрешили до сих пор,

Друг другу пальму уступая.

И ведь не в красоте одной

Источник мук и страсти жгучей:

В делах любви простейший случай

Бывает многому виной.

Я рада в сердце у него

С тобою местом поменяться,

Мне будет праздником казаться

Уступленное торжество.

Ты предо мной не виновата,

Не связаны ни он, ни я,

Но помни, милая моя,

Какая ждет тебя расплата,

Когда, Гарсию полюбив,

Ты горький ужас испытаешь;

Ведь ты, мой друг, отлично знаешь,

Как он бессовестен и лжив.

Ах, этого не может быть,

И ты тревожишься напрасно:

Поверить я почти согласна,

Но не согласна полюбить.

Поверить — это очень много:

Глядишь — и полюбила вдруг.

От веры до любви, мой друг,

Совсем недлинная дорога.

А что бы ты сказала, зная,

Что он и письма пишет мне?

Что ты поверила вполне

И даже любишь, дорогая.

И ты ошиблась бы во всем.

Да разве же все чувства слитны?

Мы очень часто любопытны,

Хотя любовь и ни при чем.

Ведь ты на улице премило

Его выслушивала?

Да.

Ты влюблена была тогда,

Иль это любопытство было?

Конечно, любопытство.

Вот;

Не все ль равно, когда при встрече

Он длинные заводит речи

Или когда он письма шлет?

Нет, это довод нерезонный.

Мы только вежливы, внимая

Кому-нибудь; а принимая

Письмо — мы явно благосклонны.

И я не так глупа была,

Чтоб оказать ему вниманье:

Нет, он уверен, что посланье

Я, не читая, порвала.

Тогда я признаю, что тут

Всего лишь любопытство было.

Оно мне в жизни не дарило

Таких пленительных минут.

Ты хочешь знать, что пишет лжец?

Так вот, послушай и скажи:

Чего здесь больше — чистой лжи

Иль чистой правды наконец.

Вы видите вон ту, с письмом

В руках?

Да.

Эта вот и есть

Лукреция.

Как сердцу снесть

Все то, что наболело в нем!

Уже я ревновать готов.

Камино, как я вам обязан!

Наряд для вас уже заказан.

Чтоб вас благодарить, нет слов.

Скажи, Тристан, как мне верней

Подкрасться к ним и ближе стать,

Чтоб незаметно прочитать

Записку, что в руках у ней.

Вы — только тихо, бога ради,

Часовню обогнуть должны

И выйти с той вот стороны,

Так, чтобы к ним подкрасться сзади.

Да, нужно сзади подойти.

Читай негромко. Здесь народ.

Так половина пропадет.

Нет, лучше ты сама прочти.

Да, это более удобно.

Удачно подошли, сеньор.

Тристан, ты зрением остер?

Старайся все прочесть подробно.

«Сеньора, если я словами

Бессилен был вас убедить,

Позвольте мне их подтвердить

Неоспоримыми делами.

Раз вы не верите тому,

Что я хочу на вас жениться,

И лишь в неверии таится

Преграда счастью моему,

То видят небеса святые,

Лукреция, мой нежный друг,

Что я отныне ваш супруг,

В чем подписуюсь — дон Гарсия».

Мое письмо? Да, так и есть!

Она ж его давно читала.

Должно быть, этого ей мало:

Ей захотелось перечесть.

Так или иначе, везет.

Так или иначе, я рад.

Он выразителен и сжат.

Иль страстно ждет, иль тонко лжет.

Взгляните на меня, сеньора,

Лучистой молнией губя!

Закрой лицо, и мы тебя

Разочаруем очень скоро.

Не выдавай, кто я такая.

Откиньте кружево завес,

Скрывающих красу небес,

Блаженные виденья рая!

Хасинта откидывает вуаль.

Ужель я снова перед вами,

Убийца сердца моего?

Я понимаю, отчего

Я вас встречаю в божьем храме.

Бы скрылись за его стенами

От кары, — но отбросьте страх:

Закон любви, в своих статьях

Презрев и разум и природу,

Убийце жалует свободу,

Убитого томит в цепях.

Но, может быть, моей кончины

Вам стало хоть немного жаль,

И эта поздняя печаль

Влечет вас в сени Магдалины?[30]

Тогда, о светоч мой единый,

Какой восторг я познаю!

Вы растерзали жизнь мою,

Я, как в аду, терпел мученье,

Но, видя ваше сокрушенье,

Теперь блаженствую в раю.

Но почему же вы молчите?

Вам мало причиненных мук?

Вы не раскаялись ли вдруг

В своем раскаянье, скажите?

Иль, поручась святой защите,

Ваш взор опять меня убьет?

Но только помните, что тот,

Кто вынет меч под божьим кровом,

Как всякий, подлежит оковам

И от возмездья не уйдет.

Вы разве знаете меня?

Я только вас одну и знаю,

Я сам себя позабываю

С того божественного дня,

Как этот взор, меня казня,

Меня вознес к блаженной доле!

Увидев вас, я поневоле

Настолько превратился в вас,

Что не пойму, кто я сейчас,

Не помню, кем я был дотоле.

Вы правы: сразу же видать.

Что памятью вы небогаты,

Раз, позабыв, что вы женаты,

Других стараетесь прельщать!

Что я женат? Как! Вы опять?

А разве нет?

Зачем глумиться?

Я должен был на ложь пуститься,

Чтоб вашим стать.

Наоборот:

Вы, чуть об этом речь зайдет,

Готовы в Турции жениться.

Клянусь вам снова, боже мой,

Что я, влюбленный в очи эти,

Женат для всех других на свете

И холост лишь для вас одной.

Успела разочароваться?

О, как из искорки любви,

Незримо тлеющей в крови,

Вулканы ревности родятся!

О, беспощадная суровость!

В ту ночь, у вашего окна,

Я ль не раскрыл вам все до дна?

Вы? У окна? Мне?

Вот так новость!

Вы, верно, спутали приметы.

Вы говорили не со мной.

Встречаться с ним в тиши ночной

И мне же подавать советы!

Вы и письма не получали,

Вы скажете?

Письма? Какого?

О дружба, суетное слово!

Я знаю, вы его читали.

С улыбкой мы проходим мимо

При шалостях невинной лжи:

Но дальше некоей межи

Она не может быть терпима.

Но вы же были на балконе,

Лукреция, позавчера?

Лукреция? Что за игра?

Он переходит к обороне.

Узнал сокровище свое,

Вполне понятно, испугался

И сделал вид, что ошибался,

Меня, мол, принял за нее.

Понятно все. Ему успела

Шепнуть коварная змея,

Что под вуалью — это я,

И он спешит поправить дело,

Как будто бы он спутал нас.

Ей важно, чтобы та, другая,

Не знала, кто она такая.

Все это для отвода глаз.

Не предо мной же отпираться!

Ведь если бы иначе было,

Она лица бы не открыла.

А в первый миг могло казаться

Они знакомы с давних пор.

Храм божий — место уж такое,

Что встретятся впервые двое

И затевают разговор.

Ты прав.

Чтоб избежать укора,

Сошлитесь на ошибку зренья,

И все уладится.

Мученья

Безжалостной любви, сеньора,

Меня настолько ослепили,

Что я вас принял за другую.

Простите: но вуаль густую

Вы слишком скупо отстранили.

Я в сердце у себя таю

Любимый образ, призрак вечный,

И в каждой даме, в каждой встречной

Я вижу милую мою.

Мне цель его вполне ясна.

Шепнула, хитрая, конечно.

Так, значит, перед вами вечно

Лукреция?

Она одна

Моей влюбленною душой

Неограниченно владеет.

Недурно!

Негодяйка смеет

Еще глумиться надо мной!

Я притворюсь, что не слыхала,

А то сейчас я слишком зла.

Она бы счастлива была,

Когда бы это твердо знала.

Вы с ней знакомы?

С давних пор.

Мы близкие подруги с нею,

И даже больше. Я посмею

Открыто утверждать, сеньор,

Что в нас живет одна душа.

Раз это — ты, то это ясно.

Как эта скромность в ней прекрасна

И эта хитрость хороша!

О, если вы, как добрый гений,

Ко мне слетели с вышины,

То, волей судеб, вы должны

Стать вестницей моих мучений.

Мою любовь ей расскажите

И не сердитесь, я молю,

Что вас я к ней в посольство шлю.

Занятье всех девиц в Мадрите.

Нельзя такой жестокой быть

К любви, не ведающей меры.

Внушите ей побольше веры,

И я берусь ее смягчить.

Зачем она с таким упорством

Не верит горю моему?

Я вам отвечу, почему:

Оно ей кажется притворством.

Но это правда! Сколько раз

Писать ей, повторять изустно?

Быть может, правда. Только грустно,

Что слышим мы ее от вас.

Кто любит лгать, тот очень скоро

Изведать должен горький стыд:

Когда он правду говорит,

Она сомнительна.

Сеньора…

Пора кончать: нас замечают.

Я повинуюсь.

Ну, мой друг,

Довольна ты?

Таких услуг,

Клянусь тебе, не забывают.

Ну, не находчива ль она?

Как остроумно, как свободно,

Дала понять, что ей угодно

Не быть Лукрецией!

Умна.

Она, конечно, не хотела,

Чтоб дама, бывшая с ней тут,

Узнала, как ее зовут.

Ну, да же, в этом-то все дело.

Другого не было резона.

Конечно, не для вас она

Сказать была принуждена,

Что не вела речей с балкона,

Раз тут же подразнила вас

Тем, что вы ей тогда сказали,

Когда под окнами стояли.

Чем показала, что сейчас

Не от меня она таится.

Еще прошлась на ваш же счет:

«Вы, чуть об этом речь зайдет,

Готовы в Турции жениться».

Так от начала до конца.

Она для виду отрицала

Свое же имя, применяла

Фигуру третьего лица.

Чтоб излагать свои сужденья,

Сказав, что, очень может быть,

Лукрецию легко склонить

Вас осчастливить за мученья,

Но надо, чтобы вашей страсти

Она поверила вполне.

Скажи, Тристан, что делать мне,

Чтобы над ней добиться власти?

Жениться вы хотите?

Да.

Просите руку.

Вдруг отказ?

Сеньор, яснее, чем сейчас,

Вам не ответят никогда:

«Внушите ей побольше веры,

Чтоб я могла ее смягчить!»

Как чувство лучше изъяснить,

Не преступая должной меры?

Когда и письма принимают,

И речи из окна ведут,

Не ясно ли, что скрыто тут,

Какую нежность к вам питают?

Ее смущает лишь одно:

Боязнь того, что вы женаты.

Женитесь — и преграды сняты,

Препятствие устранено.

Раз ваше имя благородно,

Понятно, что, вступая в брак,

Вы несомненно холостяк.

А если ей иметь угодно

Свидетельства, — ведь до сих пор

Бывала всякий раз изнанка

У ваших слов, — то Саламанка

Ведь не в Японии, сеньор.

В Японии — для сердцем страстных,

Я ощущаю каждый час

Как сотни лет.

Мы здесь у нас

Найдем свидетелей прекрасных.

Найдем?

Об этом нет вопросов.

Пожалуй, да. Я посмотрю.

А одного я вам дарю.

Кто ж это?

Дон Хуан де Coca.

Кто? Дон Хуан де Coca?

Да.

Он знает.

Только он с тех пор,

Как с вами встретился, сеньор,

Исчез неведомо куда.

Хоть я всегда узнать хотел,

Что в той его записке было,

Которая вас так смутила,

Допытываться я не смел:

Вы отказали так сурово

И с перекошенным лицом.

Но раз уж речь идет о нем,

Мне про записку эту снова

Спросить хотелось бы у вас;

Ведь я же секретарь архива

Всех ваших чувств. Едва ль так живо

Она волнует вас сейчас.

Изволь, я рассказать готов,

С тобой я говорю свободно.

Ведь ты, я знаю превосходно,

Не из породы болтунов.

Так слушай: дон Хуан де Coca

Мне назначал в письме свиданье

По неотложнейшему делу

В семь вечера у стен Сан-Бласа.

То вызов был, и я молчал.

Ведь тот, кто вызов разглашает,

Ждет помощи или помехи,

А то и это — признак страха.

Прибыв к условленному месту,

Я там увидел дон Хуана

Со шпагой и ревнивым пылом,

Большим подспорьем в смертной схватке.

Он изложил свою обиду:

Я отвечал согласьем драться;

И, чтобы кончить это дело,

Мы обнажили наши шпаги.

Я тотчас выбрал расстоянье

И, с полной силой выпадая,

Чтоб отскочить вполоборота,

Удар свой в грудь ему направил.

Что в этот миг его спасло,

Была иконка с божьим агнцем.

В нее уткнулось острие,

И шпага пополам сломалась.

Он зашатался на ногах,

Но тотчас яростным ударом

Ответил мне на мой удар.

Однако шпагу дон Хуана

Мне удается отвести,

Подняв ее конец. Сейчас же

(Ведь стоя от меня так близко,

Он был в своих движеньях связан,

А я сражался только третью

Моей недолговечной шпаги)

Свою он выпростал скользком;

И так как мы почти касались

(Я сам искал борьбы грудь с грудью,

Владея лишь обломком стали),

То он хотел по голове

Резнуть меня косым ударом,

Но размахнуться было негде,

Он бил почти что рукоятью,

А я к тому же приглушил

Его удар моею шпагой.

Погибла Троя![31] Я ему

Послал ответ такой ужасный,

Что, хоть клинок мой был калека,

Его он искалечил также;

На голове открылась рана

Длиной не меньше доброй пяди,

И наземь рухнул он без чувств

И, вероятно, без дыханья.

Я там его лежать оставил

И скрылся. Вот что было с нами,

Вот почему все эти дни

Ты не встречал его ни разу.

Мой бог, какой ужасный случай!

И что ж, он умер?

Это ясно.

Я видел, как его мозги

Кругом забрызгали поляну.

Несчастный дон Хуан!..

Позвольте,

Да это он идет?

Как странно!

Так, значит, и меня надули?

Секретаря раздумий тайных?

Ей-богу, я ему поверил,

А знаю ведь его повадку.

Да, но кого не проведет

Такой испытанный обманщик?

Его, должно быть, исцелили

Посредством заговора.

Разве,

Когда пробита голова,

Так быстро заживляют рану?

Я знаю заговор такой:

При мне однажды в Саламанке

Отсекли руку одному

И полплеча еще в придачу;

Он их приладил, пошептал,

И не прошло недели даже,

Как он опять был цел и здрав

По-прежнему.

Опять прорвало!

Я говорю не понаслышке,

Я сам свидетель.

Перестаньте!

Я в жизнь мою не отступлю

Ни на волос от голой правды.

Как о себе мы ложно судим!

Нельзя ли, чтобы вместо платы

Вы мне ваш заговор открыли?

Он из еврейских слов составлен,

И ты, не зная языка,

Его, как следует, не скажешь.

А вы-то знаете?

Еще бы!

Пожалуй, лучше, чем испанский.

Я знаю десять языков.

И всех, чтоб врать, тебе не хватит!

Сеньор, я вижу — ваше тело

Набито истинами. Жалко,

Что нет им выхода оттуда.

А ложь потоком вытекает.

Не может быть!

Могу поклясться,

Что никого из местной знати

С подобным именем, сеньор,

Я не припомню в Саламанке.

Так значит, это — измышленье

Гарсии, совершенно ясно.

Мне надо скрыть, что я взволнован.

Я очень рад, что вас украсил

Крест Калатравы, дон Хуан,

Да и доход вам дал богатый.

Прошу вас верить, что всегда

Я быть готов всецело вашим;

И вы, надеюсь, извините,

Что, так как мне явиться надо

Благодарить сеньоров этих,

Я дальше вас не провожаю.

Великий боже! Неужели

И мне в пощаде отказало

Злонравье этого юнца?

Так он мне лгал, не побоявшись

Моих седин, в тот самый миг,

Когда я речь держал о правде?

И как я мог в столь важном деле

Ему поверить тут же сразу,

Когда мне только перед этим

Твердили про его обманы?

Но мог ли я предполагать,

Что он мне лжет, раз в этом самом

Я и корил его тогда?

Судья не станет же бояться,

Что вор, которого он судит,

Его же первого ограбит!

Так вы хотите подойти?

Да.

Пусть же вас хранит создатель.

Отец…

Не смей так звать меня,

Врагом зови меня, несчастный!

Тот, кто ни в чем со мной не сходен,

Не может сыном мне считаться.

Уйди, исчезни с глаз моих!

Свидетель бог, что, если даже…

Морские волны — до небес.

Вам лучше переждать ненастье.

О небо! Где же справедливость?

Зачем тому, кто любит правду,

Как я, даруется наследник,

Который всем душевным складом

Так чужд ему? Зачем того,

Кто честь свою оберегает,

Как я, бесчестить должен сын

Такого низменного нрава?

А Габриель, мои седины

И кровь даривший новой славой,

Похищен в самом цвете лет!..

Ведь если посмотреть не взглядом

Христианина…

Что такое?

Чего тут ждать? Ушли бы, право.

Тристан, ты нас оставь одних.

Иль нет, не уходи, останься.

Быть может, стыд перед тобой,

Свидетелем его бесславья,

Его взволнует с большей силой,

Чем то могли седины старца.

А если даже этот стыд

Его пороков не исправит,

По крайней мере, их огласка

Ему послужит наказаньем.

Скажи, беспутный, чем ты движим?

Скажи, безумный, что за радость

Тебе в твоей бесстыдной лжи?

И если всем ты лжешь так нагло,

То неужели хоть со мной

Ты удержать себя не властен?

С какою целью ты измыслил

Женитьбу эту в Саламанке,

Когда выходит, что и я

Прямую говорил неправду?

С каким лицом теперь я встречу

Людей, из уст моих узнавших,

Что с доньей Санчой де Эррера

Ты состоишь в законном браке?

С каким лицом? Да ведь, услышав,

Что выдумана донья Санча,

Они меня же заклеймят,

Как соучастника обмана!

И как теперь мне смыть пятно,

Упавшее на имя наше?

Ведь, чтобы снять его с себя,

Отец окажется обязан

Переложить его на сына;

А заявив, что в этом сраме

Виновен ты, я буду сам

Глашатай твоего бесславья.

Быть может, тайная любовь

Тебя понудила к обману?

Но где же видел ты врага?

Кто угрожал тебе кинжалом?

Отец, не больше, чем отец!

Да в этом слове столько ласки,

Что разве нужно объяснять,

Как нежно он к тебе пристрастен?

Старик, который ведал юность

И знает сам, каким пожаром

В груди у молодых людей

Горит огонь любовной страсти!

О, если это вам известно

И вы бы этим оправдали

Меня тогда, то, может быть,

Моя вина не так ужасна.

Отец мой, я тогда считал,

Что оскорблю седины ваши,

Не исполняя вашей воли,

И потому прибег к обману.

Здесь не вина, не преступленье:

Я был во тьме, я заблуждался.

Да, я люблю, но вы — отец,

Такой, как вы сказали сами.

Вам причинен тяжелый вред,

Его виновница прекрасна,

И остается ей самой

Его последствия исправить.

Отец, душой моей владеет

Лукреция, дочь дон Хуана

Де Луна, знатная сеньора,

Наследница его богатства.

И, чтоб я мог быть осчастливлен

Ее рукой, одно лишь надо

Чтоб вы на это согласились.

И объявили громогласно,

Что слух о том, что я женат,

Был пущен мной, и это — басня.

Нет, нет, молчи! Ты снова хочешь

Подстроить мне ловушку? Хватит!

Скажи, что нам сияет солнце,

И это я сочту обманом.

О нет, сеньор! То — не обман,

Что можно подтвердить делами.

Тристан, — вы верите ему,

Свидетель моего страданья.

Скажи, Тристан.

Да, мой сеньор.

Он говорит святую правду.

Тебе не совестно? Скажи!

Тебе не стыдно обращаться

С подобной просьбою к слуге,

Чтоб речь твою признали правдой?

Что ж, так и быть, я с дон Хуаном

Поговорю и буду счастлив,

Когда он дочь тебе отдаст;

Хоть мне и жаль ее, бедняжку.

Но первым делом наведу

Подробно справки в Саламанке;

Боюсь, не новый ли обман

То, что тогда я был обманут.

Хотя уже до нашей встречи

Я досконально знал всю правду,

Но, побывав в твоих устах,

Она сомнительною стала.

Все обошлось.

Да как еще!

Уж не помог ли вам, случайно,

Еврейский заговор, тот самый,

Чтоб руки к телу прирастали?

А вечер свеж. Не смена ли погоды?

Да, дон Хуан де Луна, на реке

Недолго и продрогнуть в наши годы.

Пусть лучше нам накроют в цветнике,

Чтоб мы могли спокойно сесть за ужин,

Не торопясь и в тихом уголке.

Конечно, лучше. Для прогулки нужен,

Сказать по правде, вечер потеплей.

А то не поберегся — и простужен.

Лукреция, прими в тени аллей

Твою подругу. Там и ужин будет.

Дочь ваша — ангел. Просто — всех милей.

Кого-то бог в супруги ей присудит?

Пленяет ум и восхищает взор,

Для добрых дел сама себя забудет.

Там дон Хуан де Coca, мой сеньор,

И просит уделить ему мгновенье.

Так поздно?

Видно, спешный разговор.

Проси сюда.

К вам предпринять вторженье

Я бы не смел без этого листа;

Но с ним в руках я потерял терпенье.

Не могут же влюбленные уста

Хранить безмолвие, когда готова

Исполниться заветная мечта.

Я — командор; и если ваше слово

Вам памятно, сеньор, то я достиг

Последней грани счастия земного.

Сеньор, я ваш признательный должник,

За то, что вы такой счастливой вести

От нас не утаили ни на миг.

Иду скорее сообщить невесте…

Она оденется, потом сюда

Сейчас же выйдет.

Говорю по чести,

Что я не сомневался никогда

В победе вашей. Небо правосудно,

Пред ним смолкают злоба и вражда.

Сейчас сказать об этом будет трудно:

Здесь гость пришел, а по таким делам

Беседовать на людях безрассудно.

Напротив, этот гость послужит нам

Свидетелем, что я могу жениться.

Свидетель нужен! О, позор и срам!

Пока беседа наша будет длиться,

Займи его, удобней будет так.

Друг дон Бельтран!

Друг дон Хуан!

Явиться

В столь поздний час! Как мило!

Это знак,

Что я пришел сюда совсем влюбленный.

Счастлива та, кем вызван этот шаг.

Простите, но порог незагражденный,

И дружба — уважительный предлог,

И я вошел, никем не приглашенный.

Отбросимте учтивый этот слог;

Я жажду знать причину нашей встречи.

Причину эту скрыть бы я не мог.

Да, завистью отравленные речи

Способны источать лишь мутный яд,

И тайный враг бежит от поля сечи.

Победе вашей я сердечно рад.

Я в этом бы не допустил сомненья.

Приветствую ваш орденский наряд

И приношу мои вам поздравленья.

Лукреции такой подарок дан,

Что он похож на грезу сновиденья.

Когда не возражает дон Хуан,

Прошу вас, дон Гарсия, подойдите.

Вы просите, сказал мне дон Бельтран,

Руки Лукреции.

Сеньор, судите:

В ее руке — честь, жизнь и смерть моя.

В залог ее руки — мою примите.

Она довольна будет, как и я,

Хотя судья она, признаться, строгий.

Моя судьба прекрасна, как ничья,

И я, сеньор, целую ваши ноги.

Итак, давно желанным счастьем

Закончились твои невзгоды.

Я буду счастлива всецело,

Когда с тобой случится то же.

Она идет сюда с Хасинтой,

Не зная, что мы ей готовим;

Ее пылающие щеки

Ей служат свадебным убором.

Позвольте мне, чтобы я первый

Сказал ей радостную новость.

Дон Санчо здесь. Подумай сам,

Чему я подвергаться должен!

Кто мудр, тот осуждать не станет

Проступок, вызванный любовью.

А не женат он в Саламанке?

Он это выдумал нарочно,

Когда узнал, что за него

Его отец другую прочит.

Раз так, то счастлива и я

И подчиняюсь вашей воле.

Приблизьтесь, юные счастливцы,

К невестам вашим нареченным,

Которые вас ждут, любя,

И не таят своих восторгов.

Святую правду слов моих

Я подтверждаю всенародно.

Куда вы, друг мой дон Гарсия?

Вас ждет Лукреция.

Позвольте,

Ведь вот Лукреция.

В чем дело?

Я ваш навек, моя сеньора.

Что это значит?

Да, я ваш.

Я спутал имена, быть может.

Вы — та, чью руку я просил,

Кому душа навек покорна.

А это, сударь мой, письмо

И ваша собственная подпись

О чем, скажите, говорит?

Покрыть меня таким позором!

Хасинта, дайте руку мне,

Чтоб с этим навсегда покончить.

Он прав. Дай руку дон Хуану.

Я ваша.

Все погибло!

Богом

Клянусь тебе, что если ты

Лукрецию назвать не хочешь

Женой, то я тебя убью.

Я только что вам руку подал

За дочь мою, и вы мне также;

И если разум ваш так легок,

Что вы сейчас же отступились.

То я свое бесчестье смою,

Сеньор мой, кровью ваших жил.

Вы сами целиком виновны.

Когда бы с самого начала

Вы не кривили, то сегодня

Хасинта вашею была бы.

Теперь поправить дело поздно.

А потому давайте руку

Лукреции. Она ведь тоже

Хорошая.

Ну что ж, придется.

Вы видите, что лгать не стоит;

И пусть увидят все, что правда

В устах, не брезгующих ложью.

Всегда — сомнительная правда,

И быть другой она не может.