Сонные глазки и пижама в лягушечку

12:17

Это крупная тварь размером с пуделя. Тело ее заключено в хрусткий панцирь, а ног вдвое больше, чем диктует хороший вкус; длинные гибкие антенны ощупывают воздушные молекулы как старушечьи пальцы, выбирающие помидоры; в глазах одни зрачки и никакого выражения, они следят за вами, как датчики инфракрасного наведения, вмонтированные в шары для гольфа. Отвратительная зверюга. Но страшной кажется не она, а монстр, стоящий рядом.

Когда ваша мать бросилась под цементовоз, бабушка Мати взяла швейные ножницы и вырезала ее изображение из каждой фотографии в семейном альбоме – то ли из филиппинского суеверия, то ли из обычной злости. Трудно сказать. В любом случае хорошо бы сейчас иметь такие ножницы, которыми можно было бы вырезать фигуру Даймонда из отражения в витрине. А еще лучше вырезать себя, а он пусть остается. Эта витрина, рядом с которой припаркован «порше», принадлежит конторе, истребляющей вредных насекомых. Внутри красуется голографический таракан – жирный, как оцелот. Таракан здесь как-то неуместен: на холодной широте Сиэтла эти паразиты не приживаются. А вот Даймонд, напротив, процветает и вредит в любом климате.

– Ничего себе, – присвистывает Даймонд, игнорируя ваши попытки его игнорировать. – Какая же нужна лягушка, чтобы скушать энто энтомологическое блюдо! Поневоле задумаешься: а чем питалась Номмо?

– Слушай, Ларри, – говорите вы, изо всех сил стараясь огрубить медоточивый голосок, – у нас с тобой вряд ли что-то получится.

– Получится? Что? – Даймонд, кажется, искренне удивлен.

– Наши отношения. Они ни к чему не приведут.

– Еще как приведут!

– Могли бы, да. Но не приведут. У нас с тобой нет будущего, понимаешь?

– Будущего? Да, понимаю. Ты не видишь горшочка с золотом в конце нашей радуги. Не веришь, что эта близость принесет дивиденды. Ты разочаровала меня, Гвендолин. Я надеялся, что твоя лампочка на пару ватт ярче, чем у тех несчастных жаб, которые смотрят на романтические отношения как на вложение, как на государственные облигации или квартиру с видом на залив. Разве не глупо жаловаться, что у красивого заката нет будущего? И почему любовь обязана к чему-то вести? Она ведь не тропинка в лесу. Она – это сам лес. Дремучий сказочный лес, где танцуют феи, где на ветвях дремлют старые похотливые питоны. Мы все, кроме самых черствых, ни на что не годных сухарей, хотим попасть в этот лес; нас очаровывают его тайны. Но оказавшись там, мы первым делом вызываем лесорубов и бульдозеры, чтобы превратить его в опрятный ресторан или автостоянку. Что ж, наверное, такова плата. Безопасность. Стабильность. Определенность. Только запомни, молочная пипка: то, что происходит между нами, называется не «отношения». Это называется «столкновение». У столкновений действительно не бывает спокойного будущего, зато по части интереса с ними мало что может соперничать. Разве я не прав?

Да, тут не поспоришь: столкновение с Даймондом до сих пор было весьма интересным. И потом, что бы он там ни говорил, вы не принадлежите к типу женщин, которые расценивают каждого мужчину как потенциального кандидата в мужья. Но феи?! Сначала он выставил себя дураком, а вас дурочкой, прилюдно разглагольствуя о космических похитителях лягушек, а теперь рассказывает о феях? Если это шутка, пусть расскажет ее таракану! А у вас есть более важные дела.

– Жалко. Я надеялась, что мы вместе займемся бизнесом. У меня есть один план… Но я и без тебя справлюсь. А насчет… э-э… секса… что ж, такие вещи случаются. Об этом не жалею. Если, конечно, ты чем-нибудь не болен. Ты ведь не болен?

В ответ он молча улыбается; отражение этой ухмылки идеально подходит к сидящему за стеклом макропаразиту.

– Вот видишь! Ну как с тобой иметь дело? (Ирония ситуации – спрашивать больного раком, не болен ли он, – до вас, очевидно, не доходит.) И потом, эти твои публичные сцены, эти номера, которые ты откалываешь… Я так не могу, Ларри.

– Хм-м… А мне показалось, что вчера в «Быке и медведе» ты отколола неплохой номер.

– Хорошо, признаюсь. В последнее время я себя веду немного странно. Отвязно. Однако это просто трудный период. На самом деле я совсем не такая.

– Вот как? А какая ты, Гвендолин?

Вы вздыхаете, кусаете «поцелуйный мешок», заменяющий вам нижнюю губу, и отворачиваетесь от витрины.

– Я спекшийся жокей на хромом коне в подтасованных скачках. Но я не сдамся, буду скакать до финиша. Одна, без помощников. Вот так! А теперь, если хочешь, я отвезу тебя обратно в боулинг. Больше можешь ни на что не рассчитывать. У меня еще куча дел.

Пока вы шарите в поисках ключей, Даймонд постукивает по стеклу, за которым сидит гигантский таракан.

– Гвендолин! Если наш ребенок родится таким, ты все равно его будешь любить?

12:22

Даймонд соглашается, чтобы вы его подвезли. Но не в «Гремящий дом». Он хочет поехать в старый благообразный отель «Сорренто» на Ферст-Хилл, где, судя по сообщениям, остановился доктор Ямагучи.

– У меня тоже есть кое-какие дела.

И кладет руку вам на бедро.

Вы стряхиваете ее.

– Ларри, хватит! Я серьезно. Гонг уже прозвенел. У меня и так в жизни беспорядка хватает. Мне даже нормальные отношения не по плечу, а уж тем более «столкновения».

– Напротив! Столкновение – как раз то, что тебе нужно. Столкновения нас меняют. Нормальные отношения при удачном раскладе могут наполнить жизнь смыслом. Но изменить может только столкновение. Это в равной степени относится и к людям, и к целым культурам. Привести исторические примеры?

– А с чего ты решил, мистер Зазнайка, что мне нужно измениться?

– Да потому что именно для этого мы все здесь находимся. А для чего еще? Для того, чтобы выплачивать кредиты?

– Я развиваюсь, расту. Почему ты думаешь, что я не расту?

– Я говорю не о росте. Посмотри на маленьких головастиков. Разве они вырастают в больших, а потом начинают называть себя лягушками? Нет, они не маленькие дети, которые вырастают в больших детей и начинают называть себя взрослыми! Головастики превращаются в нечто совсем другое.

Вы уже готовы закричать: «Да какое мне дело до чертовых головастиков?!», – но тут приходится бить по тормозам, чтобы не врезаться в цепочку магазинных тележек, которая пересекает Первую авеню на красный свет. Около полугода назад нескольким бездомным умникам, приспособившим украденные магазинные тележки для перевозки убогого скарба, пришло на ум объединиться в колонну. Идея быстро обрела популярность, и сегодня на улицах полным-полно таких колонн, или «поездов», как их называют. «Поезда» достигают в длину тридцати – сорока тележек и обеспечивают своим владельцам определенную степень защиты – от полиции, мажоров и агрессивных коллег, – а также определенную власть, особенно над автолюбителями, ибо движение в центре города зачастую оказывается парализованным по милости этих медленных, скрипучих и неуважительных караванов дерьма и отчаяния.

Вы раздосадованы задержкой, вы испуганы ее источником, зато Даймонд, похоже, восхищен этой сценой.

– Представляешь, вот так они идут по Сахаре, через пески, до самого Тимбукту…

Его восхищение усиливается, когда, проехав несколько кварталов, вы становитесь свидетелями новых чудес: спонтанный грабитель, головой разбивающий стекло машины; процессия полуголых христиан, бичующих себя стальными прутами; группа радикальных неомарксистов, окруженная толпой сизогубых алкашей, приплясывающих наркоманов и свеженьких бездомных, только что выселенных из трущоб, куда не ступала нога продавца джакузи. Попрошайки всех мастей, возрастов и степеней помешательства расположились вдоль дороги, как аисты у реки, периодически совершая матадорские выпады и вылазки в медленный поток машин. В воздухе стоит крик, плач, бормотание, на заднем плане отчетливо слышна шарманка, наигрывающая знакомую тему.

Заметив вашу гримасу, Даймонд кивает.

– Да, согласен, сейчас слишком рано для «Путников в ночи». Будь у парня мозги, он сыграл бы что-нибудь дневное. – С этими словами он запрокидывает голову и радостно поет: – Тум-турум-ту-тум!

– Не понимаю, почему тебя развлекает эта деградация!

– Поздравляю, жабенок! Опять неправильное слово. Человеческий театр не обязан все время развлекать. Однако он всегда остается театром. А значит, им можно восхищаться, даже когда содержание спектакля грустно и жестоко. Ты ведь слышала о греческой трагедии?

Сами того не замечая, вы возражаете в духе Белфорда Данна:

– Ну знаешь, люди не актеры! Они не играют. Их страдания настоящие, взаправду!

– Люди всегда играют. Им только кажется, что это взаправду.

– Конечно!.. Еще один самородок мудрости, который ты откопал в Тимбукту? Расскажи это доктору Ямадрючи. Он тебе на радостях бесплатную клизму сделает!

Вы кидаете руль из стороны в сторону, чтобы избежать столкновения сначала с одним алкашом, потом с другим. Если бы «Титаник» был «поршем», он бы, наверное, плавал до сих пор. А если бы алкаши были айсбергами, то блохи ездили бы на коньках, а вши ходили бы с ледорубами.

– У меня есть друг, – говорите вы. – Он считает, что жалкое положение этих людей – наша вина. Мы за них в ответе, мы должны их кормить и согревать. В общем, правильная мысль. Однако сейчас их стало слишком много…

– Замечательно! Один-два бомжа на углу – это лишь перчинка в салате, но когда их становится слишком много, все сразу меняется… Забавная логика! Даже если отвлечься от количественных несуразностей, твой друг – самонадеянный идиот, считающий, что ему дано обвинять и распределять ответственность. Твой друг оскорбляет бомжей, отказывая им в праве решать собственную судьбу, он унижает их, заявляя, что они не способны измениться. Существует множество способов превратить человека в жертву, Гвендолин. Самый эффективный – убедить его, что он жертва.

– Подожди, Ларри… – Вы пытаетесь, весьма лицемерно, стать на позицию Белфорда. – Я сильно сомневаюсь, что кто-то из этих людей сознательно выбрал такой образ жизни. Ты представь, детишки после школы, где-нибудь в салоне видеоигр, размышляют о будущем. Один говорит, что станет инженером, двое других хотят пойти в адвокаты, девчонка собирается учиться на врача. А один парнишка заявляет: «Ну а я буду бомжом. А не выйдет, так сделаюсь вонючим беззубым алкашом, который спит на голом цементе». Что-то не верится в такую картину.

– Мне тоже. Но факт остается фактом: все эти бедолаги, за исключением врожденно слабоумных, оказались на улице в результате самостоятельно принятых решений. Тупых решений. Перед каждым из них Бог поставил два мешка и сказал: «Выбирай!» В одном мешке лежала колбаса пепперони, а в другом – кусок дерьма. Если бы у них хватило ума обследовать мешки, помять, понюхать – ведь пепперони на ощупь, по запаху, по весу отличается от экскрементного эквивалента, – то они бы… В общем, ты поняла. Однако мешок с дерьмом стоял ближе, не надо было тянуться; или казался меньше, легче нести; или, наоборот, выглядел крупнее, а значит, более перспективным; или они смотрели телевизор и не хотели отвлекаться – хотя те, кто любит смотреть телевизор, как правило, уже выбрали дерьмо; или мешок был окрашен в цвета их любимой команды…

– Может, за них выбрал кто-то другой.

– Чаще всего так и происходит. Но мы всегда в состоянии выбрать сами.

– Легче сказать, чем сделать.

– Как и все в этой жизни. Если ты собираешься жаловаться, что обстоятельства мешают нам принимать решения, что нас заставляют выбирать мешки, когда мы еще слишком молоды и не знаем, что делаем, – то это не ко мне. Это к богам. Дядюшка Ларри не придумал нашу вселенную. Дядюшка Ларри всего лишь говорит, что человек должен отвечать за свои решения. Если всякий раз, когда человек выбирает дерьмо, общество с огромными убытками для себя позволяет ему менять дерьмо на пепперони, то он никогда не научится грамотно выбирать; более того, он вообще откажется от права выбирать, ибо выбор без последствий – уже не выбор. Готовность отвечать за последствия – наверное, это и есть цена свободы. А свобода для дядюшки Ларри важнее всего на свете, важнее крова и еды и даже чуть-чуть важнее твоей маленькой мокренькой…

– Прекрати!

Конечно, «порше» с гораздо большим удовольствием делал бы сейчас двести по автобану, а не влачился по Первой авеню сквозь толпы враждебных пешеходов, приближаясь к центру бомжовой вселенной под названием рынок «Пайк-плейс». Но вида он не показывает, спокойно жужжит мотором и вообще ведет себя так, будто потягивает бренди и курит сигару в библиотеке баварского охотничьего домика. Вам бы его невозмутимость! На протяжении многих лет вид умножающихся бездомных орд выматывал вам душу, а слезливые сентенции Белфорда заставляли чувствовать вину. И вот появляется парень, который говорит: раздражение и угрызения совести не оправданны; бомжи – просто актеры в великом спектакле, и роль их важна, даже необходима для раскрытия темы. По крайней мере вам кажется, что он имеет в виду именно это. Борясь – скорее из страха, чем из доброты – с желанием бибикнуть на запрудивших переход «актеров», вы говорите:

– Ларри, ты же не будешь спорить: среди этих людей есть такие, кто выбрал пепперони, а не дерьмо; кто не прогуливал уроков в школе, не грабил бензоколонок, не угонял машин, не рожал детей в пятнадцать лет, не увлекался спиртным и наркотиками; кто в детстве был счастлив или преодолел недостатки воспитания; кто честно зарабатывал на жизнь, преуспел в бизнесе, – и вдруг экономика пошатнулась, и коврик выдернули у них из-под ног. Что делать с ними, Ларри? Они что, не жертвы?

– Только если они сами в это верят. Каждый может пожаловаться…

– На тяжелую судьбу. Эту песню я уже слышала. Воспользовавшись перебоем в веренице бомжей, вы жмете на газ и проскакиваете перекресток.

– Прости, если моя скука висит, как мельничный жернов на шее нашей беседы, но все эти вопросы кажутся мне социологией и шумом. Да, шумом и социологией. Хочу напомнить, однако, что власть – как и судьбу – всегда можно перехитрить. На каждую истинную жертву в нашей культуре приходится сотня фальшивых, которые сами записали себя в жертвы, чтобы купаться в депрессии и злости на весь мир. Тум-турудум-тум-тум!

– И это все, что ты можешь сказать?

– Я бы и этого не сказал, если бы ты не была такой аппетитной маленькой маслинкой. Знаешь, масляная пипка…

– Перестань меня так называть!

– Ты, наверное, хочешь, чтобы я посочувствовал нашим братьям и сестрам из финансового сектора? Да скорее снеговик купит путевку в ад, чем в моей груди возникнет хоть один пузырек жалости к твоим обреченным коллегам! Обанкротившиеся брокеры, прогоревшие инвесторы – все они заслужили то, что с ними случилось, потому что поверили в Великую Ложь.

– Ах вот как? И что же это за ложь?

– Ложь прогресса. Ложь неограниченной экспансии. Ложь, говорящая: «Расти или умри». Подумай сама. Сначала мы разводим коммерческий костер, а потом, вместо того чтобы греться у огня, жарить колбаски и читать классику, мы пытаемся сделать его больше и жарче, больше и жарче, и постепенно это становится главной задачей, и мы бьем тревогу, если в каждом квартале пламя не поднимается выше, чем в предыдущем. А между тем любой мальчишка из племени бозо тебе скажет, что если бездумно кидать дрова в костер, то скоро спалишь все топливо в округе, и огонь погаснет. Или вырвется из-под контроля и сожжет дома и уничтожит все живое. Природа всегда сдерживает рост, ставит ограничения на размеры животных, на численность популяций. Неужели мы думали, что капитализм не подчиняется законам природы? Неужели мы перепутали неограниченное потребление с неограниченным прогрессом? Бенджамин де Кассерес, француз, прочитавший несколько лекций в университете Тимбукту, определил прогресс как «победу смеха над догмой». Вот это, я понимаю, победа!

В английском бытует крылатая фраза «делать хорошее время», означающая, как известно, «идти с легким опережением графика». Буквальный смысл этого коллоквиализма подразумевает, что время можно создавать, причем с разной степенью успешности: либо хорошо, либо плохо. Утверждение, кажущееся в равной степени и фантастическим, и абсурдным, но только если не принимать в расчет постулатов квантовой физики, согласно которым «время», измеряемое, скажем, обычными земными часами, является голой выдумкой, искусственным продуктом человеческого ума. Более того, согласно тем же постулатам, чем «лучшее» время мы «делаем» (иными словами, чем быстрее мы движемся), тем меньше его остается, так что «к тому времени», когда мы достигаем скорости света, оно вообще исчезает, из чего можно сделать спорный вывод: хорошее время – мертвое время. Заметим в скобках: учитывая то изящество, с каким современная наука наполнила смыслом популярную риторическую фигуру «делать хорошее время», можно предположить, что когда-нибудь она объяснит и другую фразу: «сидящие брюки». Пока же ограничимся тем, что признаем: вы летите по Первой авеню, «делая хорошее время» по пути к пункту назначения – отелю «Сорренто».

Сбросив скорость, вы сворачиваете на Марион, и уже через несколько кварталов нищенский бедлам скрывается из вида. На смену караванам магазинных тележек приходят роскошные автомобили – пережитки прошлого, украшенные по случаю праздника пасхальными символами. Ваше сердце смягчается, обвиняющие нотки в голосе звучат глуше:

– Ларри, ты прямо какой-то борец с деньгами.

Даймонд издает половинку «хи-хи». Нижнюю половинку.

– Это все равно что сказать: ты борец с граблями.

– Но…

– Или сказать: ты борец с дублером.

– С каким еще дублером?

– С каскадером, выполняющим опасные трюки за главного героя.

– А-а! – говорите вы, хотя и не понимаете, что он имеет в виду.

– Неужели я настолько тупой, что меня можно принять за аскета? За одного из этих саморазрушающихся нищих снобов? Ты когда-нибудь встречала аскета, который выглядел бы так весело и беззаботно? Покажи мне хоть одного святого – только чтобы он был личностью яркой, творческой, привлекательной, а не сексуально обделенным эгоцентричным мазохистом, считающим себя лучше других лишь потому, что он живет в дерьме и мучениях! Люди, стремящиеся к нищете, столь же пусты и властолюбивы, как и люди, стремящиеся к богатству. И те, и Другие страдают острым недостатком воображения.

– Да, этим ты точно не страдаешь!

– Принимаю за комплимент. Тем более что в детстве, будучи аутичным ребенком, я вообще не знал, что такое воображение. К шести годам я был прозаичнее, чем бухгалтерские счеты.

– Правда? Я помню, ты говорил, что был аутичным ребенком… Но я думала, ты шутишь!

– Для тех, кто на особом листке, весь мир – шутка, даже аутизм. Однако шутки бывают хорошие и дурные; аутизм, например, дурнее, чем анекдот про двух червяков.

– Я мало что знаю об аутизме. А доктора, наверное, еще меньше.

– У меня есть своя теория, с которой вряд ли согласится хоть один доктор. В отличие от обычных эмоциональных отклонений, возникающих, как учил папаша Фрейд, вследствие какой-нибудь детской травмы, аутизм – результат предродовой травмы, то есть события, происходящего, когда мы еще плаваем в околоплодных водах, как рыбешка. Я, кстати, употребляю слово «рыбешка» в буквальном смысле. Ты ведь знаешь, мы начинаем как морепродукты.

Не желая развивать эту тему, вы быстро спрашиваете:

– А как ты с ним справился? С аутизмом?

– Дельфины вылечили.

О боже! Вы так смотрите, что он говорит:

– Не надо так на меня смотреть! Прибереги этот взгляд назавтра, для патриотов «дискотеки». Когда мне было восемь, родители отвезли меня и сестер во Флориду, где можно было плавать с дельфинами. После первого же часа в воде я выбрался на берег и попросил бутерброд с ореховым маслом. До того момента я вообще не говорил, ни одного слова. На следующий день все повторилось, и на этот раз, выйдя из воды, я обнял своего отца. То есть впервые в жизни по своей воле прикоснулся к другому человеку. Отец взял отпуск, мы задержались в Грэссики на несколько месяцев, и я каждый день плавал с дельфинами. К девяти годам я стал, как говорится, «нормальным» мальчишкой. Большим хулиганом, да, но с психиатрической точки зрения вполне нормальным.

– А как…

– Аутичные дети погружены в себя. Дельфины прорвали оболочку, заплыли внутрь и вытащили меня на свет. Как им это удалось? Дело в том, что мы с ними общались на одном уровне. На потайном внутриматочном подводном уровне. Аутичные дети эмоционально продолжают пребывать в утробе матери. Под водой. Им не о чем говорить с сухопутными существами, жизнь на воздухе им чужда. Дельфины смогли показать мне, как перейти из жидкой среды обитания в газообразную, и сразу все стало на свои места. Известно, что от многих видов депрессии можно избавиться, разглядывая рыбок в аквариуме.

– Поэтому ты и…

– Номмофил? Ну, не совсем. Хотя по сравнению с другими я, пожалуй, более склонен делать далекоидущие выводы из древних водных традиций племени бозо… Но это тебе неинтересно. Ты хочешь поговорить о деньгах.

– Так нечестно. Деньги – не единственное, что меня интересует.

– Ну, не надо щетиниться. Было бы ненормально, если бы ты не стремилась к изобилию. Изобилие всех мастей – материальное, эмоциональное, интеллектуальное, духовное – должно быть целью каждой более-менее стоящей личности. Но к какой из этих категорий отнести деньги? На первый взгляд – естественно, к материальной! Однако дядюшка Ларри не согласен. Дядюшка Ларри говорит: «к духовной». Деньги – наверное, величайший из наших гуру, более авторитетный, чем целый стадион индийских йогов. Ничто не в силах совратить святого паломника с пути быстрее, чем деньги. А ведь это одна из важнейших функций духовного учителя. Не наставлять на путь, а наоборот, сбивать с него. Сбивать, пока мы не научимся сами, без посторонней помощи держать направление, несмотря на тычки учительского посоха, несмотря на влекущий запах морковки. Лишь тогда наше путешествие к переменам не ограничится фальшстартами и истериками. Когда дело доходит до освещения внутренней структуры сознания, до выявления его слабостей и недостатков, ничто, даже любовь, не даст луч такой яркости, как деньги. Поступки, которые мы готовы совершить во имя их обретения и сохранения, эмоции, связанные с обладанием ими, с их утратой, – все это раскрывает нас донага.

Жадность и щедрость, по сути, очень близки: и то, и другое свидетельствует о неуверенности и эгоизме. Хочешь узнать, настолько ты труслив и неуверен, насколько раздуто твое «Я», есть ли у тебя шанс удержаться на пути, – посмотри на свое отношение к деньгам! Деньги – плохой слуга, но замечательный хозяин. Хорош был бы дядюшка Ларри, если бы стал между учеником и учителем!

Ну и как это прикажете понимать? Значит, он согласен подключиться к игре на нефтяных фьючерсах?

Вы продолжаете размышлять о нюансах даймондовской проповеди – но тут машина подъезжает к заграждениям вокруг отеля «Сорренто».

12:45

Ферст-Хилл никаким образом – ни физически, ни тематически – не связан с Первой авеню. Между ними как минимум двенадцать кварталов. Более того, жители Сиэтла, говоря о Ферст-Хилл, обычно называют его Пилюлькин-Хилл, что связано, должно быть, с высокой концентрацией в этом районе больниц, поликлиник, медицинских учреждений и аптек. Здесь находится и психушка «Харборвью», куда грубияны Сесил и Смоки грозились вас упечь, и онкологический исследовательский центра Фреда Хатчинсона, а на северной стороне холма, нависая над центром города и заливом Пьюджет-Саунд, расположился старый отель «Сорренто», небольшое опрятное заведение в средиземноморском стиле, пользующееся популярностью среди любителей уединения и тишины в сочетании с урбанистической роскошью. Не исключено, что доктора Ямагучи тоже привлекли эти параметры, хотя, вероятнее всего, его поселили в «Сорренто» потому, что рядом находятся лабораторные корпуса онкологического центра. Так или иначе, этот тихий отель, неоднократно укрывавший звезд шоу-бизнеса от назойливой толпы, с приездом доктора Ямагучи разом утратил претензии на уединенность и спокойствие.

Толпа, по крайней мере вчетверо превышающая аудиторию лягушачьей лекции, толчется перед входом в отель; конечно, четыреста человек нельзя назвать чудовищным скоплением, однако тесный гостиничный дворик с цветником, фонтаном и декоративными пальмами заполнен до отказа. Люди, пришедшие в поисках исцеления, бизнес-партнерства или просто движимые любопытством, запрудили часть Мэдисон-стрит и частично выплеснулись за угол, на Терри-авеню. Утомленный и малочисленный департамент полиции соорудил вокруг отеля заграждения; два регулировщика работают на углу Терри и Мэдисон, чтобы обеспечить свободный проезд к отделению «Скорой помощи» Шведской больницы. Вы заезжаете на автостоянку неподалеку от Терри. Все места заняты, но вы не собираетесь оставаться; только высадить пассажира. Опустив окно, Даймонд спрашивает, что здесь происходит. Сморщенная старуха отвечает, что доктора Ямагучи увезли куда-то обедать; вернется он в три.

– Что ты собираешься делать? – спрашиваете вы. На лбу у Даймонда вновь появляются округлые опалы пота; несмотря на желание поскорее от него избавиться, вы все же не лишены сострадания.

– Для начала попытаюсь пробиться в гостиничный холл. Если охрана не пустит в туалет, я вернусь на стоянку и присяду между машинами. – Он достает из внутреннего кармана целлофановый пакет с индейскими листьями. – Утомляет не столько боль, сколько банальность.

– Мне очень жаль, Ларри… – Рака у вас, слава богу, нет, но его эмоции понятны.

– Потом я подожду, потолкаюсь в компании страждущих. Может, удастся перекинуться парой слов с Ямагучи-саном.

– Надеюсь, он тебя выслушает.

– В любом случае это будет интересный спектакль. – Даймонд поворачивается и смотрит вам в глаза. – Но прежде я хочу ответить на твои вопросы, пусть и не в порядке их поступления.

Наверное, вы выглядите очень удивленно, потому что он объясняет:

– Вопросы, которые ты задала на лекции.

– А, эти вопросы!

– Никто, кроме бозо и догонов, не упоминает о существовании Сириуса-С. Однако им можно верить, в этой области их репутация весьма надежна. Бозо и догоны считают, что Сириyc-C – третья, еще не открытая звезда тройной системы Сириуса. Если в будущем окажется, что они правы, значит, зыбкое тесто, которое мы называем реальностью, на самом деле действительно очень зыбко. Продолжая эту мысль – а также отвечая на второй вопрос, – отмечу, что все замки в «Гремящем доме» захлопываются автоматически, и без ключа их открыть невозможно. Понятия не имею, как Кью-Джо Хаффингтон умудрилась выйти. Я не сказал тебе раньше, потому что не хотел пугать.

При этих словах вы глушите мотор. И уже не торопитесь заводить.

– Теперь о том, почему ты мне нравишься. С первых же секунд, увидев тебя, я хотел открыть твои ножки, как счет в оффшорном банке, где нет штрафа за превышение кредита. А еще больше – хочешь верь, хочешь нет – мне хотелось открыть твое сознание. Я сказал себе: «Прикинь, Ларри, вот было бы здорово, вот бы обрадовались земные народы и возликовала всякая живая тварь, большая и малая, если бы душа этой девчонки оказалась столь же спелой и ослепительной, как ее задница!» Конечно, вероятность мала, но вдруг… Сейчас, Гвендолин, ты похожа на дорогой высококачественный телевизор, принимающий всего два-три канала. Я хочу воткнуть в тебя кабель, милая! Я хочу стать твоей спутниковой антенной.

Пока вы раздумываете, радоваться или обижаться, он достает из кармана билеты на самолет. Зеленые разводы, результат соседства с целебными листьями, практически замазывают название авиакомпании.

– Завтра, – говорит он, отвечая на последний вопрос, – я улетаю в Тимбукту.

– Завтра?… В Тимбукту? – Вы глотаете воздух и пытаетесь это скрыть.

– Да. Завтра утром. Не успеет трижды пропеть петух. Понимаю, мои слова разбивают тебе сердце. Но не спеши унывать! Я уверен, мы разработаем план, который превратит беду в радость. Увы, разработка плана невозможна, когда за спиной выстроилась очередь нетерпеливых кретинов…

Сзади действительно начинают бибикать машины, которым «порше» мешает впустую колесить по переполненной стоянке.

– …поэтому я сейчас откланяюсь, ибо верю, что любовь не знает преград и при следующей нашей встрече все решится.

Вы хотите сказать: «Следующей встречи не будет, не надейся!» Но тут он вас целует, и поцелуй так похож на мексиканское свадебное платье с ниспадающими каскадами кружев и складок, с оборками, вышивками и рядами жемчужных пуговок, с петлями разноцветных лент, что скопившаяся сзади озлобленная пробка превращается в праздничную фиесту, а охранник, только что махавший вам руками, – в пьяного священника, дающего благословение, и когда Даймонд наконец отрывается, оставив в воздухе серебристую нитку слюны, ваши гонады во весь опор мчатся в Дюранго.

13:00

Твердая почва. Вот что вам нужно. Твердая почва под ногами. Терра фирма. Гранитная скала. Армированный бетон. О, гравитация! Заходится душа, мечтая угодить в тяжеловесный плен твоих объятий!

Вы выбираете окружной путь домой, предусмотрительно объезжая скопления бездомных – во избежание задержек, актов агрессии и соблазна поглядеть на них глазами Даймонда. (Если они взаправду статисты – и одновременно звезды – грандиозного вселенского спектакля, то хорошо бы отозвать на пару ласковых режиссера, продюсера и художника по костюмам.)

Вы добираетесь до дома без приключений – своего рода триумф, хотя и не предвещающий стабильности, ибо теперь надо проверить, как поживает Андрэ, а это занятие способно разрушить любые иллюзии насчет твердой почвы под ногами. Здание, к счастью, древнее, со старомодными замочными скважинами в дверях, что позволяет, приникнув глазом к холодной бронзе, заглянуть в жилище Кью-Джо и убедиться в присутствии макаки – весьма бесспорном, ибо животное распласталось на столике вишневого дерева, разметав повсюду карты Таро, словно жертва языческого культа. Проклятая близорукость мешает различить, дышит ли Андрэ, и страшная догадка обжигает сердце: а вдруг он мертв?! Кто знает, столько валиума может выдюжить двадцатифунтовая обезьяна?

Вы моргаете, щуритесь и изо всех сил вжимаете зрачок в замочную скважину, так что он делается похож на виноградину, которую зарядили в воздушное ружье. Увы, движения волосатой груди не видно. О боже! Если вы по небрежности погубили маленького негодника – последствия будут поистине ужасными! Вооружившись пилкой для ногтей, вы начинаете лихорадочно выколупывать гвозди, чтобы войти в квартиру и поднести зеркальце к ноздрям зверя, пощупать его пульс, – и уже прикидываете, какое сфабриковать алиби, на кого свалить жестокое убийство.

Не успеваете вы, однако, перешагнуть порог, как Андрэ, не открывая глаз, делает неожиданное и пугающее движение: раздраженно засовывает руку себе под задницу, выхватывает оттуда карту, словно она жалила его маленькую тугую мошонку, и отбрасывает ее прочь. Потом вновь замирает. Но это уже не страшно: мерзавец жив! (Перспективы комы и токсикозного повреждения мозга вы даже не рассматриваете.) Чем дольше он спит, тем меньше забот. По крайней мере хоть что-то идет удачно.

Вы уже хотите покинуть квартиру, когда ваш взгляд натыкается на карту, отброшенную Андрэ – она упала на пол лицом вверх, – и вас охватывает нестерпимое любопытство. Карта, выбранная с такой сонной решительностью, просто обязана нести особый смысл. Интересно, связана ли она с подсознанием обезьяны – если, конечно, у обезьян есть подсознание, – или это послание, адресованное вам? Может ли карта, например, иметь отношение к коварной схеме, направленной на то, чтобы склонить Белфорда Данна к сотрудничеству (и крупной денежной ссуде) посредством эксплуатации роли, сыгранной вами в возвращении бессловесного животного?

В следующий миг, опустившись на четвереньки, вы начинаете медленно и неуклонно ползти к роковой карте – но на полпути понимаете, что такое поведение не красит женщину, твердо вознамерившуюся стать обеими ногами на незыблемую почву факта и разума. Притормозив – буквально на мгновение, – чтобы обдумать этот довод, вы с ужасом слышите, как за спиной кто-то прочищает горло.

Это Эсси Кудал, отставная цветочница из квартиры напротив. Она стоит в дверях, широко раскрыв глаза и рот. Огромным напряжением воли вы берете себя в руки и, безудержно краснея, подносите палец к губам, чтобы предотвратить испуганные возгласы вдовы Кудал, от которых может проснуться спящий принц.

14:40

На протяжении полудня непоседливый ум неоднократно порывается вернуться к неисследованной карте, но вы здорово перетрудили убеждальную мышцу, пытаясь доказать миссис Кудал, что сцена, которую она невзначай застала, была отнюдь не такой безобразной, как это могло показаться на первый взгляд, – а посему возвращаться в квартиру Кью-Джо не торопитесь, дабы не подвергать уставшую мышцу риску новых нагрузок. Правда, каждые пятнадцать минут вы на цыпочках подходите к двери и заглядываете в замочную скважину, при этом навязчиво представляя вдову Кудал, которая приникла к своей замочной скважине и следит, как вы следите за Андрэ.

Еще чаще непоседливый ум порывается вернуться к Ларри Даймонду. Формальные причины таковы:

1) Вы вспоминаете, что с утра ничего не ели, и разогреваете раковый суп. Ковыряя в нем ложкой, вы размышляете, поел ли что-нибудь Даймонд, или, наоборот, коварный рак съел его аппетит, как это часто бывает с онкологическими больными.

2) За неимением лучших идей вы обзваниваете все больницы с вопросом: не поступала ли к ним пациентка, соответствующая описанию Кью-Джо, – и всякий раз, ожидая неизбежного «нет», пытаетесь представить географическое расположение опрашиваемой больницы по отношению к отелю «Сорренто» и Даймонду.

3) Вы решаете написать письмо бабушке Мати, с которой не общались с тех пор, как она в феврале покинула Окленд и вернулась на Филиппины. Приготовив ручку «Монблан» и наблюдая, как чернила расплываются по прессованной целлюлозе, вы воображаете, как старая Мати при виде Даймонда вскинула бы руки и воскликнула: «О, сразу видно, мистер – большой безумец, прямо как твой папа!»

4) Листая взятый с полки учебник (раздел «Товарная биржа», глава «Фьючерсы»), вы вновь начинаете лелеять надежды, что Даймонд поможет претворить в жизнь дерзкий план.

5) Достигнув критической черты, за которой совесть и элементарная вежливость не позволяют больше игнорировать жалобные звонки Белфорда, вы звоните ему в гостиницу и, слушая гудки, с необъяснимой жадностью мечтаете, чтобы трубку поднял не Данн, а Даймонд.

14:42

Белфорд, судя по голосу, опущен ниже плинтуса; ему пришлось бы залезть на стремянку, чтобы сменить настольную лампочку. Во-первых, встреча с французским чиновником только что завершилась на пессимистической ноте, а во-вторых, он не понимает, почему вы не отвечаете на звонки.

– Где ты была? – вопрошает он, до скрипа напрягая гортань, чтобы не сорваться на истерику.

– Что значит где? Андрэ искала, конечно! – отвечаете вы с такой невинностью, что голубки могли бы свить гнездо на цветущих ветвях ваших интонаций. – И кстати, есть хорошие новости!

– Правда?!

– Ну, типа того. Я видела его.

– Ты его видела?!!

– Ну, то есть я думаю, что видела.

– Как это?

– По-моему, он прыгал по деревьям рядом со школой. Я уже дважды его там видела. И у меня есть план, как заманить его в машину.

– О хвала Иисусу! Надеюсь, ты права. Я бы немедленно прилетел, да все билеты распроданы из-за праздников. Кстати, с Пасхой тебя!

– Да, и тебя тоже.

– Я не смогу прилететь в Сиэтл раньше десяти вечера.

– Вот и отлично!

– В каком смысле?

– Да в том, что… э-э… в десять – это хорошо. Мне ведь нужно время, чтобы его заарканить… Но к твоему приезду он скорее всего попадется.

– Как же ты собираешься его поймать?

– Не беспокойся! У меня все продумано. Ты ведь мне доверяешь?

– Конечно, милая, я тебе доверяю! О чем речь! Я просто хотел напомнить – и вовсе не для того, чтобы сделать тебе неприятное, – хотел напомнить, что Андрэ, ну, в общем… не всегда хорошо реагирует на твое присутствие.

– Да, у нас с Андрэ были разногласия. Но я верю, что отныне все будет хорошо.

– Я буду молиться за вас обоих. Знаешь, я подумал: если это действительно Андрэ, можно подманить его банановым эскимо.

– Слушай, удачная мысль! Молодец, Белфорд! Я попробую.

14:55

Вы смотрите в окно несколько минут, прежде чем замечаете, что снова пошел дождь. Последний раз, когда вы видели небо, оно было голубым. Да, таков Сиэтл: не успеешь глазом моргнуть, как он превращается из ляписа в жесть. А моргнешь еще раз – и твой эспрессо уже разбавлен. Этот город быстро мокнет и медленно сохнет, он привык к облачности и протекающим небесам. Приезжие выжимают промокшие перчатки и нервничают по поводу испорченной одежды. Старожилы ворчат и занимаются своим делом, зная, что солнце выглянет – через неделю, через две, – и хлынет такое изобилие передвижных киосков, молочных коктейлей, гордых физиономий и солнечных шпаг, такая закатная палитра муссов, желе, фруктовых вод и морковного масла, такая праздничная роскошь сверкающих вод, китовых фонтанов, островов, поросших лесом, и парусных яхт, похожих на треугольники из учебника геометрии, – что все воспоминания о дожде зашипят и взорвутся в ослепительной вспышке ошарашенной амнезии.

Вы уже давно привыкли к ведьминым лишаям непрерывной мороси и ущерб, наносимый прическе и косметике, принимаете с фальшивым спокойствием, хотя в глубине души, конечно, досадуете. Но сегодня на наковальню сырой тоски положили незнакомую болванку. Вы думаете: попал ли Даймонд под дождь у входа в отель «Сорренто»? И представляете его промокшим, одиноким, неприкаянным, рискующим простудиться и усугубить злокачественную опухоль воспалением легких. Разумеется, Даймонд – аморальный соблазнитель и опасный безумец; он для вас почти ничего не значит. К тому же завтра он улетает в свою Тимбуктупость, где, наверное, даже пластыря не найдешь, не говоря уже о химиотерапии; какой он после этого больной? Либо симулянт, либо придурок! И тем не менее – негоже бросать человека вот так, под дождем, без крова и средств передвижения. По крайней мере следует подвезти его до «Гремящего дома». А заодно и поездить вокруг боулинга, поискать следы Кью-Джо. Не могла же она действительно испариться сквозь запертую дверь?

15:06

– Что вы так смотрите? – впрямую спрашиваете вы кассиршу в супермаркете.

Ее удивление понятно: уже третий раз за сегодняшний день вы приобретаете необычно крупную партию бананового эскимо. Но ей-то какое дело? Нахальство нельзя спускать.

– Извините, – бормочет кассирша, пряча глаза. И начинает упаковывать покупку. Приятно видеть, что другие тоже способны краснеть.

Вы выхватываете у нее пакет.

– Банановое эскимо, чтоб вы знали, единственное средство от стигмат. Истинным христианам, для которых святое распятие не пустая бирюлька, – вы киваете на ее золотой крестик, – это давно известно.

– Да, мадам…

– И в следующий раз не забудьте спросить, какой мне нужен пакет, бумажный или пластиковый!

Вот так! С ними по-другому нельзя. Настроение сразу улучшается. Вы едете к Белфорду за ошейником – и всю дорогу улыбаетесь.

15:16

Эсси Кудал, видевшая ваш отъезд, однако пропустившая возвращение, стоит на коленях перед замочной скважиной Кью-Джо. Теперь ваш черед деликатно кашлять. Удивительно, как быстро может покраснеть землистое лицо! Прямо какая-то эпидемия обратного смущения – вам на радость.

Неуклюже поднявшись, миссис Кудал шаркает пушистыми шлепанцами и запахивает халат, словно перед ней Осторожный Насильник. И сообщает:

– Оно что-то делает. Что-то очень странное…

Вы отталкиваете вдову и прижимаетесь к скважине шоколадным глазом. Ха, что тут странного? Макака всего-навсего пытается смастерить новую самокрутку. Получается несколько хуже, чем в прошлый раз: животное еще не до конца проснулось. Пригоршни табака падают мимо папиросной бумажки на волосатые ноги, на софу и ковер.

Не обращая внимания на миссис Кудал (а было бы неплохо заставить ее еще раз покраснеть), вы отгибаете гвозди и отпираете дверь.

– Здравствуй, Андрэ! С добрым утром, милый! Как спалось? Вы осторожно приближаетесь. Примат, несмотря на проблемы с сигаретой, ведет себя вполне дружелюбно.

– Смотри, тетушка Гвен принесла тебе гостинец!

Пока обезьяна шумно жрет эскимо, вы надеваете на нее ошейник и пристегиваете поводок.

– Вот так, молодец! На, держи еще одно. А сейчас мы поедем кататься. Будешь хорошо себя вести, получишь мно-о-ого эскимо! Beaucoup![3] Понятно?

Выводя полусонного зверя из комнаты, вы коситесь на столик, где лежали карты Таро. Большая часть колоды разбросана по полу – и карта, которую импульсивно выбрал Андрэ, увы, затерялась. На глаза попадается уголок карты Номмо. Вы ускоряете шаг. Кудреватая голова вдовы Кудал выглядывает из дверей противоположной квартиры, словно подвешенная на веревочке.

– С Пасхой, миссис Кудал! – говорите вы. – Отец лягушка, сын головастик, святой дух – болотный газ!

15:27

Вы напрасно боялись, что Андрэ не захочет лезть в тесный багажник «порше». Увидев, что туда отправилась коробка эскимо, он тотчас прыгает следом. Когда захлопывается крышка, он начинает шебуршиться и визжать, но шум скоро стихает. Удовлетворенно похлопав по багажнику, вы оглядываетесь – и замечаете стоящую на противоположной стороне улицы полицейскую машину. Проклятие, думаете вы. Проклятие в шестнадцатой степени! И объясняете:

– Это варварийская обезьяна. Они не выносят дождя.

Смоки закатывает глаза и трясет головой:

– Я ничего не видел! Ты что-нибудь видел, Сесил?

Сесил вообще не смотрит в вашу сторону. Он разглядывает помойные ящики с таким вниманием, словно получил грант на изучение взаимодействия кислотных дождей с кошачьими какашками.

– Ни черта не видел! – ворчит он голосом пораженца.

Взяв курс на Куин-Энн-Хилл, вы несколько раз проверяете, не едет ли следом машина с мигалкой. Горизонт чист, и вы с облегчением жмете на газ. На центральных улицах задержки не возникает: дождь загнал бомжей и преступников в подъезды и прочие убежища, где в железных бочках шипят их костры. Тем не менее вы сворачиваете на Третью авеню, которая обычно менее оживлена, чем Первая, и в результате оказываетесь рядом с клубом «Вервольф»; афиша обещает выступления «Пьяных шоферов» и «Тихуанских памперсов». При виде клуба в памяти всплывает последний разговор с Кью-Джо… впрочем, одного воспоминания недостаточно, чтобы запачкать ваше светлое настроение.

Дождь, этот тощий серый шериф, разогнал не только бомжей, но и толпу у входа в отель «Сорренто». Те, кто не поместился в холле, разошлись по машинам или по домам. На улице осталась лишь горстка самых стойких. И среди них Даймонд – вымокший до нитки, как вы и предполагали, однако отнюдь не одинокий. Напротив, он оживленно беседует с какой-то симпатичной азиаткой средних лет, и его улыбка вспыхивает, как спичка, наполняя воздух запахом серы.

К счастью, от обочины Терри-авеню отъезжает фургон; вы заруливаете на освободившееся место и начинаете бибикать, чтобы привлечь внимание Даймонда. Он замечает вас – и направляется к «порше», радостно встряхивая промокшими патлами, разбрызгивая направо и налево капельки воды.

– Я просто мимо проезжала, – говорите вы, опуская окно.

– Aгa. Я тоже погулять вышел.

Насмешка в его голосе совсем не раздражает.

– Странно, что ты еще здесь. Как дела?

– Добрый доктор вернулся минут двадцать назад. Этакий невзрачный тип, по телевизору выглядит внушительней. Судя по всему, он опять нюхал пробки от сакэ. Остановился, сказал нам несколько слов – заплетающимся языком. Показал пластиковую банку, наполненную чем-то похожим на спинномозговую вытяжку огородного пугала. Клизменный эликсир. Анальная амброзия. Состоит, по его словам, из рисового отвара, бета-каротина и щепотки кофе. И больше ничего. Каждый может приготовить, надо только знать пропорции.

– Да, жалко…

– Почему?

– Как только мир узнает, что нет никакой секретной формулы, что нечего патентовать, биржа «Никкей» тут же склеит ласты и отправится к осьминогам. А если Токио потонет, кто останется на спасательной вышке? Никого. Все будут гулять по дну в чугунных ботинках.

– Ну, не забывай про клизму. Без специального наконечника рисовый раствор – просто грязные помои.

– Мировая экономика не может опираться на какую-то маленькую клизму. – Вы второй раз в жизни произносите слово «клизма» в обществе мужчины, но от расстройства даже забываете покраснеть. – Проклятие… Ну ладно. Хочешь, я отвезу тебя домой?

– Спасибо, что предложила, золотистая пипка. Я еще ненадолго задержусь. Ямагучи дал понять, что скоро выйдет, расскажет о разных режимах лечения. Только сначала он должен переехать: его переселяют на седьмой этаж, в пентхаус. Из соображений безопасности. Вряд ли в Тимбукту у меня будет возможность выбирать режим лечения, но все же надо послушать, что он скажет.

– Так и будешь торчать под дождем? Посмотри, ты весь промок! Давай посиди в машине, я печку включу.

– Пум-пурум-пурум! – поет он в ответ. – Пум-пурум-пум.

16:00

Вначале было одно. А потом одно привело к другому.

Незыблемая правдивость этой сокращенной версии первой главы Книги Бытия получает очередное подтверждение в маленьком салоне «порше», который ни вам, ни большинству людей, ни даже немецким инженерам – никому не пришло бы в голову назвать местом, пригодным для полномасштабного полового акта. И тем не менее. Вы стянули свитер, чтобы вытереть ему голову, он запустил татуированную руку вам под юбку, окна своевременно запотели – в общем, одно привело к другому.

Над этой загадкой вы будете мучиться до конца своих дней: как могли два взрослых человека в такой чудовищной тесноте… Однако умудрились. Причем не кое-как, а страстно, нежно и продолжительно. Белый пони, храпя и брыкаясь, забежал на вершину холма – сначала рысью, потом галопом – и не сбавляя шаги понесся дальше, до лужайки перед вашим крыльцом, а потом несколько раз поднялся на дыбы, лег на спину и начал лениво кататься в спелом клевере. (Кью-Джо права: все предыдущие оргазмы были ложной тревогой, искусственным сыром, фонограммой и плацебо.) Конденсат на стеклах создает ощущение защищенности, однако это ложная защищенность: на пике вашего слияния «порше» качался так яростно, что вся округа – слава богу, полиция уехала, – в конце концов поняла: в маленькой спортивной машине происходит нечто непотребное; а бедный Андрэ, наверное, подумал, что его спустили с Ниагарского водопада в железной бочке.

– Почему ты смеешься, Гвендолин?

– Да так, ерунда…

Зачем портить приятную постсексуальную задумчивость рассказом о находящейся на борту обезьяне? Даже отдав мужчине тело, девушка должна сохранить какие-то секреты.

Вы прижимаетесь к нему. И мечтательно урчите:

– Ларри…

– Да?

– Расскажи мне про старые добрые времена. Расскажи про восьмидесятые.

Он вздыхает:

– Ах, жабенок.

А чего он хотел? Давно пора понять, вы не из тех, кто спрашивает партнера: «Тебе тоже понравилось?» Он снова вздыхает. Вы тоже вздыхаете:

– Что ж. Не хочешь рассказывать о пароходе, который уже уплыл? Тогда расскажи о том, на который я еще могу успеть.

– Ну, есть много разных пароходов. Один называется «Природа», другой «Секс». Есть еще «Искусство», «Наркотики»… Они покачиваются почти у каждого причала, заходи и плыви – через социальные водовороты, через штили депрессий и бюрократические мели. Лучшие из пароходов могут даже преодолеть приливы посредственности.

Да, прогулка на пароходе «Секс» оказалась приятнее, чем можно было предположить. Но сейчас вы снова на берегу, разминаете ножки, и ни искусство, ни наркотики никогда не были реальной альтернативой. Вы снимаете трусики с рычага передач. Чтобы их натянуть, нужно быть очень хорошим акробатом. Удивительно, что их так легко удалось снять. Приведя себя в относительный порядок, вы долго, пристально смотрите Даймонду в глаза. А потом выкладываете все начистоту. Рассказываете ему про задумку с игрой на фьючерсах.

– Как ты можешь представить, – заключаете вы, – у меня даже близко не наберется того минимума, который необходим для покупки серьезного количества малодоходных ценных бумаг. Но ты сам вчера предложил (неужели и вправду вчера?), что это препятствие можно обойти. Ведь можно, да? Ларри? – Вы целуете его в колючие щеки, затем в губы. – Ты ведь можешь?…

– Почему бы нет? Надо подумать… Честно говоря, твой план кажется скорее неуместным, чем неэтичным. Он так же соблазнителен, как остывший кофе с черствой булочкой. И тем не менее я согласен слегка покрутить его в церебральной центрифуге. Справедливо, да? Взамен дядюшка Ларри тоже попросит тебя поработать центрифугой. И помахать плавниками. Потому что у всех вышеупомянутых пароходов есть пробоины. А тот, на который ты хочешь попасть, вообще затонул – что, может, и к лучшему. Пришло время забыть о пароходах и вернуться в воду. По крайней мере сесть на листок. Так что убери эту алчную, хитрую, заискивающую улыбочку – и послушай мои сказки.

Ладно, дядюшка Ларри. Как прикажешь.

16:45

– Я заметил, – начинает Даймонд, – ты любовалась цветением моей мужской гордости.

– Вовсе нет! С чего ты взял?

– Даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять: я обрезан.

– Ну и что такого? Ты ведь еврей, да?

– Я такой же еврей, как ты англичанка. Забавно, что люди автоматически связывают обрезание с евреями. А ведь ритуал родился еще в Египте. Моисей, воспитанный, разумеется, по египетским понятиям, велел сынам Израилевым обрезать крайнюю плоть либо потому, что верил в гигиеническую целесообразность этой процедуры, либо просто из соображений солидарности: ему ведь тоже подкорнали кончик, а значит, каждый бунтовщик в знак личной преданности должен был поступить так же. В общем, как ни крути, священная генитальная коррекция была введена в обиход древними египтянами – более пяти тысяч лет назад! – и примерно в то же время возникла система знаний и традиций, основанная на поклонении звезде Сириус. Сегодня в племенах бозо и догонов религиозные церемонии в честь Сириуса тоже включают обряд обрезания. Для этих людей процедура отсечения крайней плоти символизирует вращение Сириуса-В вокруг Сириуса-А.

– Прости, что перебиваю, но это смахивает на очередную попытку мужчин приписать своим пиписькам космическое значение.

– Хе-хе! Это связано, умница ты моя, с эллиптической траекторией ритуального ножа. Кроме того, наши, как ты вульгарно выразилась, пиписьки в самом деле имеют космическое значение, так же как и твои сладкие трубочки: и те, и другие служат великим целям достижения экстаза и продолжения рода. И кстати, в большинстве фольклорных традиций мужские и женские половые органы тем или иным образом связаны с лягушкой. Лягушки связаны с грибами, грибы связаны с гениталиям, а все вместе – грибы, лягушки и гениталии – опосредованно связано со звездами. Я это говорю, просто чтобы показать, насколько тесно все переплетается. Вообще эти вещи крайне запутанны; я даже не знаю, с чего начать.

– Слушай, если все так сложно… может, не надо ради меня мозги утруждать?

Даймонд открывает рот, чтобы ответить, но вдруг замирает и вскидывает подбородок.

– Гвендолин, я понимаю, это дорогая машина последней модели… И все же – у тебя в багажнике нет мышей?

Вы принимаете вид оскорбленного изумления – однако в багажнике действительно что-то шебуршится, а в салоне «порше», наполненном запахами мужских и женских соков вперемешку со сладко-горелым ароматом целебных индейских листьев, прорезается крепкий и недвусмысленный дух обезьяны.

16:48

– Я сейчас вернусь, – говорит Даймонд.

Вы следите сквозь запотевшее стекло, опасаясь, что он решил открыть багажник и взглянуть на хранящийся там ценный груз. Однако размытый хромающий силуэт направляется к входу в гостиницу. Вернувшись через несколько минут, Даймонд с видимым облегчением сообщает, что ничего не пропустил: доктор Ямагучи наверху. Наверное, еще не проспался после обеда.

– Рейко меня позовет, как только он появится. – Даймонд смахивает каплю с костлявого носа-стамески. – В пересохшем Тимбукту мне будет не хватать дождя.

– Пока это лучший аргумент, чтобы туда ехать. А если подумать, так вообще единственный.

– Я туда поехал, потому что Тимбукту казался самым настоящим краем света, бесценным и безвременным убежищем от зловонных штормов коммерции и информации. Увы, информация – это то, из чего состоит вселенная. На деле я просто получил доступ к новой базе данных и открыл глубинный смысл вещей, услышал внутреннюю гармонию. Но и это немало. Я понял, что овладевшая мной наивная тяга к путешествиям – подсказка свыше. Ты ведь знаешь кое-что о Сириусе, Гвендолин?

– А кто же о нем не знает! «Собачья звезда», самая яркая на небе. И одна из ближайших – до нее всего восемь и пять световых лет.

– Шесть. Восемь и шесть десятых.

Вы пожимаете плечами.

– Да? Хм-м… А выглядит как восемь и пять. Ну что ж, тебе виднее…

Даймонд щурится, пытаясь понять, шутите вы или нет.

– Ты наблюдала его в телескоп?

– Пф-ф, разумеется! – гордо отвечаете вы. – И Сириус-В тоже… э-э… наблюдала.

– Ну, значит, это был хороший телескоп. Сириус-В очень мал; в сиянии Сириуса-A его невозможно увидеть невооруженным глазом. Даже в телескоп его удалось разглядеть только в конце прошлого века. Об этом тебе тоже известно?

– Более или менее.

– А известно ли тебе, что жители Африки – предки бозо и догонов – знали о существовании Сириуса-В пять тысяч лет назад? И не только о существовании. Они знали точную форму его орбиты и период обращения вокруг Сириуса-A. А ведь мы говорим о звезде, которую невозможно увидеть невооруженным глазом! Кстати, период обращения Сириуса-В равен примерно пятидесяти годам, и некоторые ритуалы современных бозо до сих пор основаны на этом цикле. Более того, Сириус-В, как и все белые карлики, чрезвычайно плотен и тяжел. Вещество, из которого он состоит, мало похоже на обычную материю; в Солнечной системе его просто не с чем сравнить. Однако людям из племени бозо – в большинстве своем неграмотным дикарям, никогда не обладавшим даже самыми примитивными астрономическими приборами, – известен и этот факт. Он передается из поколения в поколение. Стоит ли говорить, что, услышав об этом, я круто изменил траекторию своей жизни.

– Но почему? Вот этого я никак не могу понять! Ладно, ты узнал интересный факт, пусть даже таинственный и необъяснимый. Типа как построены египетские пирамиды, или кто связал человеческое подсознание с картинками на картах Таро, или что было раньше, курица или яйцо. Ну и что? Почему что-то должно измениться? Наша семейная жизнь, карьера, здоровье, безопасность, личные сбережения – ничего же от этого не зависит! Большинство людей, Ларри, живут реальными ежедневными делами. Если ты можешь позволить себе такую роскошь, как раздумья о дешевых журнальных загадках и сенсациях, то нам, нормальным людям, просто не до того! Да и тебе, по-хорошему, надо бы одуматься – в твоем-то положении…

– Ах, Гвендолин! Эти, как ты выражаешься, «реальные ежедневные дела» действительно могут разнообразить серую рутину наших будней. Однако речь идет лишь об одном слое многослойного пирога. Если жизнь в этом слое кажется нам скучной и бессмысленной, то виновата наша собственная зашоренность, нежелание заглянуть глубже, в волшебный и красочный калейдоскоп.

– Или мы просто слишком заняты… И вообще кто сказал, что мое существование скучно и бессмысленно!

– Не перебивай. Я согласен, есть некая доминирующая общепринятая реальность, и даже самые передовые и свободные умы находятся у нее в плену. Тем не менее сам факт, что африканские дикари за тысячи лет до изобретения телескопа получили точные сведения о неизвестной и невидимой звезде, говорит о существовании прорех в общепринятой реальности, о трещинах в рациональном скелете, на который, как мы верим, опирается наш мир. Эти трещины, Гвендолин, ставят под сомнение такие фундаментальные вещи, как история, наука и религия. Если Сириус-В можно увидеть без телескопа, то почему бы и атомы с молекулами не увидеть без микроскопа? Где вообще предел возможному? Бозо и догоны, кстати, утверждают, что система Сириус состоит из трех звезд, что существует еще Сириус-С. Современным астрономам пока что не удалось это доказать.

– Ну, если Сириус-С существует, его в конце концов обнаружат. И найдут этому рациональное объяснение. Как и всему остальному. Я уверена, ученые уже нашли рациональное объяснение тому факту, что бозо знали о Сириусе-В. Ведь нашли же?

– Ты что, смеешься? Да ученые к этому вопросу на пушечный выстрел не подойдут! Даже под защитой многомиллионного гранта, который им никто не даст. Где взять денег на такое исследование? Тут же никакой практической выгоды, ни промышленной, ни военной. И вообще ученые от подобных загадок шарахаются как от чумы. Глобальные тайны мироздания пугают их не меньше, чем любого обычного парня; при первой возможности они стараются задвинуть их под диван.

– Все равно. Должно быть рациональное объяснение.

– Ты отчасти права. Конечно, вселенная на макро– и микроуровне не более логична, чем рынок ценных бумаг. Однако объяснение существует. Все светлые умы, занимавшиеся этим вопросом – а их можно по пальцам пересчитать, – пришли к одинаковым выводам: предки бозо узнали о системе Сириус от пришельцев из космоса. Да, жабенок. Именно так. Речь идет о контакте с внеземным разумом.

И тут словно на заказ Андрэ издает оглушительную серию чудовищных криков и ударов. Вы натужно смеетесь, стараясь показать, что гипотеза о зеленых человечках – полная чушь. Однако Даймонда на мякине не проведешь.

– Гвендолин, что это было? Что за дикая чертовщина?

– Что? В смысле – шум? Не знаю, наверное, пришелец из космоса. Ха-ха-ха!

– Гвендолин!

– Ну правда, откуда мне знать? Это же Сиэтл. В наши дни на улицах и не такое услышишь. Наверное, мажоры опять безобразничают.

– Да, конечно. Мажоры. Развлекаются у нас за спиной, под фонограмму из фильма «Тарзан». – Его улыбка царапает, как кошачий коготь.

– Ну, не знаю. Под дождем звук хорошо разносится.

Андрэ, наверное, обожрался мороженым, и теперь у него пучит живот. А может, ему мало. В любом случае ничего не поделаешь. Остается надеяться, что Даймонд не читает ваших мыслей.

– Вот видишь, все утихло, – говорите вы, прислушиваясь с замиранием сердца. – На чем мы остановились? На контакте с внеземным разумом?

И Даймонд ворчливо, как Даблъю-Си Филдс на детском утреннике, продолжает свой рассказ.

17:02

– Сам по себе аргумент, что бозо не могли забраться в космическую сахарницу без посторонней помощи, еще ничего не значит. Но в устных преданиях племени также существуют свидетельства о контакте с внеземным разумом.

– Серьезно? Они считают, что к ним прилетали маленькие зеленые человечки?

– Зеленые – да. Маленькие – вряд ли. По росту Номмо, пожалуй, не уступали нам.

Слово «Номмо» вызывает странную реакцию, сродни реакции на фразы «насильственный захват компании» или «покупка контрольного пакета в кредит». По спинномозговой жидкости пробегает нервная рябь.

– Номмо? Подрисованная Звезда из колоды Кью-Джо? Значит, она прилетела из космоса?

– Скорее не Звезда, а старый добрый Иисус. Правда, в отличие от Библии, весьма туманно указывающей экзосферическое местоположение рая, религия бозо без колебаний называет точный адрес проживания Номмо. Это звездная система под названием «Сима Каине». Иными словами, Сириус. А современная наука, между прочим, считает, что если контакт с внеземным разумом когда-либо и произойдет, то это будет контакт с системой Сириуса.

– Почему?

– Очень просто. Близость. Сириус – один из ближайших соседей. Хотя от Цинциннати до него, конечно, далеко. Однако грамотно построенный звездолет преодолеет это расстояние без особых проблем. Согласно одному из североафриканских мифов, ковчег, прибывший на Землю…

– Ну, уже мифы пошли.

– Гвендолин, Гвендолин. Я уверен, ты не из тех полуграмотных полудурков, которые считают мифы набором преувеличений. Миф, чтоб ты знала, – это метафорический метод компактного и драматизированного описания исторических событий и психологических состояний, оказавшихся для современников слишком сложными. Поэтому, румяная пипка, если бозо и догони говорят, что межзвездный ковчег опустился на северо-востоке – а что у нас к северо-востоку от Нигера? Правильно, Египет! – то, значит, имеется в виду некое внешнее событие, или цепочка событий протяженностью в несколько веков, или просто психологический феномен, разновидность массового гипноза. В любом случае африканцы отмечают, что, когда ковчег приблизился к Земле, под гнетом его веса в небо ударили фонтаны крови. Подумай: красные лучи, бьющие из некоего экипажа, – разве это не похоже на описание посадки космического корабля?

Тут Даймонд выбрасывает руку тыльной стороной вперед – так резко, что вы инстинктивно пригибаетесь.

– Что, шалят нервишки? Говорят, это признак нечистой совести.

Вы краснеете. Он ухмыляется. Андрэ шумно двигает запаску. Рука Даймонда, пахнущая вагинальной смазкой, качается возле вашего носа. Он, по-видимому, хочет показать вам наколку.

– Смотри, это копия известного наскального рисунка, изображающего три состояния космического корабля, на котором прилетели Номмо. Даже человек с воображением государственного чиновника легко распознает в этих кругах и лучах различные стадии работы реактивных двигателей.

– Да, может быть. Наверное, это можно принять за ракету… С натяжкой, конечно, но можно. Я одного не понимаю: зачем надо было накалывать ракету на руку?

Даймонд улыбается, как мальчишка:

– Чтобы все официанты в ресторанах бозо передо мной на цыпочках бегали.

– Очень хитро.

Вы ждете дальнейших объяснений, однако слышите лишь монотонный стук дождя, печатающего свои мемуары на крыше машины, и тот характерный шорох в багажнике, с которым обертки от эскимо превращаются в обезьянье конфетти. Вы боитесь, что Даймонд тоже услышит бумажный шорох, и облегченно вздыхаете, когда он наконец говорит:

– Знаешь, даже символично, что во время нашего разговора идет дождь. Ведь Номмо, которых называли «смотрителями вселенной» и «стражами души», являлись также «несущими дождь» и «повелителями всех вод». Их задача, судя по всему, заключалась в том, чтобы передать человеческой расе определенные духовные принципы. Иногда мой ум расслабляется, и я слышу отголоски этих принципов в шуме дождя.

– Все понятно. Слышишь голоса, да, Ларри? – Тут Андрэ испускает короткий визг, и вы восклицаете: – Ух ты, и правда! Чей-то голос!

Даймонд смотрит на вас так пронзительно, что вы хватаете его за руку и сжимаете дурацкую наколку.

– Извини, шучу, – говорите вы. – Но объясни: если твои Номмо, твои пришельцы с Сириуса, были повелителями вод и дождей, то почему они ошивались в Сахаре? Там же все пересохло, сплошная пустыня!

– Пять тысяч лет назад в Африке было гораздо больше воды, чем сейчас. Великие африканские пустыни – сравнительно недавний феномен. Номмо, вероятно, прилетели туда, где воды хватало в избытке. Да и на борту у них имелось много воды. По-другому просто быть не могло.

– Это почему?

– Да потому, – отвечает он, – что Номмо были земноводными.

17:12

Пока дождевые капли чертят рваные зигзаги по ветровому стеклу, словно жучки-короеды, бегущие на фестиваль гнилушек, а запертый в темном багажнике Андрэ продолжает рвать бумагу с упорством секретаря республиканского президента, Даймонд монотонно гнусит о странных существах с перепончатыми руками и рыбьими хвостами, полулюдях-полуземноводных, основавших цивилизации догонов и бозо. Выходит, что Номмо основали и другие, более ранние и значительные цивилизации, ибо Даймонд рассказывает об ассирийцах, вавилонянах и шумерах, сохранивших предания о существах, которые пришли из страны болот и озер и принесли людям письменность и духовные ценности. Фрагменты древнешумерской иконописи и клинописи, являющиеся старейшими известными нам образцами письменности, повествуют о человеке-рыбе по имени Оаннес. Этому существу приписывают многие деяния и роли, впоследствии использованные евреями для создании образов библейских героев – таких, как Ной и прочие персонажи Ветхого Завета. Оаннес, похоже, послужил прототипом самого Иеговы, хотя догоны и бозо настаивают, что Номмо были не богами, а всего лишь высокоразвитыми смертными.

– Тем не менее, – продолжает Даймонд, – существуют несомненные параллели между историями о Номмо и Христе. Один французский антрополог цитирует рассказ догонского священника о том, как Номмо «разделил свое тело, чтобы накормить людей». Ничего не напоминает? Ты когда-нибудь причащалась, Гвендолин? Брала в рот божественную плоть?

Насладившись вашей брезгливой гримасой, он продолжает:

– Учение также гласит, что земноводные пришельцы вернутся. Да, бисквитная пипка, именно так. Не пропустите, дамы и господа! Второе пришествие Номмо – в ближайшем пруду! Готова ли ты к встрече? Успеешь ли взобраться на особый листок? Держись дядюшки Ларри, и все будет хорошо.

Вы снова морщитесь. Даймонд довольно смеется.

– Кстати, астрономический символ второго пришествия Номмо – это «йе пелу толо», или «звезда десятой луны». Эту звезду невозможно увидеть даже в сильнейший радиотелескоп, потому что, согласно учению бозо, она возникнет только перед приходом ковчега Номмо. Иными словами, «йе пелу толо» не просто звезда, а космический корабль.

Он снова сует вам в лицо пошло пахнущую руку.

– Звезда десятой луны, – говорит он, помахивая татуировкой. – Эти круги, если приглядеться, напоминают лягушачьи глаза.

– Да. А луна напоминает кусок сыра, – бормочете вы.

Совершенно непонятно, как реагировать на эти сказки. Действительно ли Даймонд говорит о чем-то важном? Или его ум занимается прыжками через рояльный стульчик? Вам очень хочется верить в первое, иначе получится, что полчаса назад вы увенчали сексуальную сокровищницу своих молодых лет совокуплением с полным придурком.

– Даже не знаю, что сказать, Ларри. Ты хочешь, чтобы я поверила в болотных тварей с Сириуса, которые принесли людям блага цивилизации…

– Не с Сириуса, а с планеты в его системе. Знаешь, как по-египетски называется планетная система Сириуса? Она называется «трон». А что делают на троне? Правильно, сидят.

– Отсюда взялось выражение «сидящие брюки»?

– Умница! Может, и так. Среди обитателей региона Сахары бытует выражение «сидеть спокойно», что означает вести себя интеллигентно. Но посмотри на подавляющее большинство земного населения: никто не может усидеть на месте! Кругом засилье самоуверенного невежества и преступности. Конечно, зрелище увлекательное – толпа перепуганных дураков и жадных гангстеров, прыгающих и топающих ногами, – но со временем уже начинаешь уставать. И потом, такое поведение нечестно по отношению к другим формам жизни, к животным и растениям, которым хватило порядочности и здравого ума, чтобы на протяжении многих тысячелетий сидеть спокойно. Я думаю, было бы здорово, если бы Номмо действительно вернулись и убедили нас присесть, прекратить эти прыжки, топанье, шумные требования внимания. Ты только представь: все люди сидят, образно говоря, как лягушки на листке кувшинки – мудрые, спокойные, просветленные…

Вы не в силах удержать улыбку.

– Ларри, милый, это красивая идеалистическая сказочка, не больше. В самом деле: какие-то русалки Номмо… Абсолютно бездоказательно!

– Прежде чем писать такие слова на своем флаге, подумай о следующем. Помимо нас, непутевых землян, во вселенной существуют и другие формы разума. Это математически доказанный факт. Далее. Судя по сравнительной молодости Солнечной системы, обитатели более древних систем могут владеть технологиями, намного превосходящими земные. А поскольку мы живем на маленькой неприметной планетке где-то на задворках галактики – своего рода межзвездный Тимбукту, – то первыми, кто захочет к нам прилететь, будут скорее всего наши соседи. Сириус, таким образом, является идеальным кандидатом. С точки зрения более удаленных систем игра просто не стоит свеч. Конечно, наше Солнце – ослепительный огненный шар, однако по сравнению с Сириусом-A, который в двадцать три раза ярче (хотя при этом всего в полтора раза больше), оно просто тусклый шарик. Любая вращающаяся вокруг Сириуса планета будет довольно жарким местечком, покрытым плотными тучами. Но и сквозь тучи солнце будет сиять нестерпимо ярко. Подумай, какая форма жизни станет доминирующей в столь жарком, душном и светлом мире? Конечно же, земноводные млекопитающие!

– Почему именно млекопитающие?

– Потому что лишь млекопитающие обладают развитым мозгом, необходимым для создания цивилизаций и технологий. А земноводные – потому что большую часть времени им придется проводить под водой, укрываясь от жары и ослепительного света. Разумеется, с изобретением таких полезных безделушек, как затемненное стекло и кондиционеры, эти проблемы утратят остроту, однако биологическая эволюция, как известно, на миллионы лет отстает от технического прогресса, поэтому жители системы Сириуса даже на высоких стадиях развития сохранят зависимость от воды и будут жить в океане. Как и любые млекопитающие, они будут нуждаться в газообразном кислороде, и в то же время подводный мир останется для них предпочтительной средой обитания. Думаю, они напоминают дельфинов с руками и ногами.

– Я вижу, ты просто смакуешь этот образ.

– О да! Один из моих любимейших. Обожаю представлять прекрасных дельфинов, которые наконец выведут человечество из многовековой спячки, как флоридские дельфины вывели меня из аутического транса. – Даймонд поднимает руку, на сей раз нетатуированную, и спрашивает: – Тебе известно, что в дельфиньих плавниках остались скелетные рудименты пальцев? Да! Было время, когда дельфины могли показывать карточные фокусы и виртуозить на рояле. Не исключено, что наши веселые смышленые друзья состоят в отдаленном родстве с космическими путешественниками Номмо.

– Это правда? Насчет рудиментарных пальцев?

– Чтоб я провалился!

– Ну, я могу согласиться, что где-то во вселенной живут существа, похожие на Номмо. Могу даже допустить, что они заглянули в Африку и преподали дикарям несколько уроков астрономии. А все вместе – нет, не укладывается в голове! Извини, но я не верю, что бозо узнали о Сириусе-В от пришельцев из космоса.

Вы ожидаете, что Даймонд обидится и начнет обзываться жабенком; вместо этого он улыбается и говорит:

– Ну и правильно, кремовая пипка. Я и сам, признаться, в это не верю.

Невидимое пенсне удивления округляет ваши глаза. Даймонд, однако, не успевает объясниться: снаружи в стекло кто-то стучит.

17:24

Первая леденящая душу мысль: Андрэ взломал замок, вырвался на свободу и жаждет возмездия. Вторая леденящая душу мысль: кто-то из прохожих вызвал полицию нравов. Вы проверяете, застегнута ли блузка. Даймонд опускает окно. Снаружи стоит азиатка, с которой он давеча флиртовал.

– Извините, пожалуйста, – робко начинает она. – Я хочу передать сообщение от доктора Ямагучи. Доктор сказал, что спустится в холл в шесть часов.

– А, спасибо, Рейко! – отвечает Даймонд. – Я подойду.

– Хорошо. Еще раз извините.

Ее ноздри слегка подрагивают – практически незаметно. Но Даймонд все замечает.

– Хорошо у нас пахнет, да, Рейко? Вы, наверное, слишком молоды, чтобы помнить «Битлз». Нет? Помните Джона Леннона и Пола Маккартни? Они подступали к микрофону и пели дуэтом. Их лица сближались так тесно, что выглядели как одно лицо. – Он вздыхает. – Я в жизни не видел ничего прекраснее этого лица… То же самое происходит, когда сливаются запахи мужчины и женщины, вы не находите? Образуется самый прекрасный в мире аромат.

Рейко отступает с достоинством и грацией – однако, удаляясь от машины, неодобрительно покачивает головой. Да, умеет Даймонд произвести впечатление.

17:25

На протяжении следующих тридцати минут в насыщенной сексом кабине, под аккомпанемент серебряных плеток и ракушечных кастаньет дождя, в отсутствие помех со стороны Андрэ, который, видимо, утомился и заснул, Ларри Даймонд поет мутные серенады о странных и непостижимых вещах. Вот то немногое, что вам удается запомнить.

Бозо узнали о звездах при помощи телепатии.

Бозо, а точнее – их предки, развили телепатические способности, практикуя в ритуальных целях так называемые визуальные смеси. Популярностью пользовались производные конопли, а также ибога – цветущий кустарник с богатой историей применения в качестве галлюциногена на западе Африке; однако определяющую роль в становлении телепатии как инструмента познания сыграли псилоцибные грибы, всходившие на свежих навозных лепешках мигрирующих стад в те старые благословенные времена, когда саванну орошали частые дожди; именно эти грибы в конце концов раскрыли разум наших африканских предков и позволили им обскакать на эволюционной лестнице братца бабуина и сестрицу шимпанзе.

Пребывая в состоянии радикально повышенной чувствительности (африканцы говорят, что ибога «открывает сердце»), практиканты, группами или поодиночке, способны были уловить обрывки ментальных передач инопланетных земноводных, известных под именами Оаннес и Номмо, – земноводных, которые никогда физически не посещали нашей планеты. В этом просто не было нужды.

Еще более вероятным и дерзким является предположение, что автором передач, перехваченных предками бозо, была не высокоразвитая земноводная цивилизация из системы Сириуса, а иной уровень их собственного сознания. Возникает соблазн назвать этот уровень высшим разумом, хотя на деле правильнее было бы сказать «низший разум» или категория, определенная Юнгом как «бездна в бездне». Так или иначе, это уровень сознания, общий для всех людей, но не обязательно доступный; коллективный высший (или низший) разум биологического вида.

Неудивительно, что высший разум проявил себя в образе земноводных, ведь приматы, обитающие на суше, являются, если разобраться, водными существами.

Сперматозоиды живут в жидкой среде. Плод формируется и растет, будучи погруженным в жидкость. Стадии развития человеческого эмбриона во многом соответствуют метаморфному циклу лягушки. Пока пуповина не разорвана, новорожденные могут спокойно жить под водой. Кровь по химическому составу удивительно похожа на морскую воду. Наши тела более чем на шестьдесят пять процентов состоят из воды. И наконец, наши предки были морскими животными, которые экспериментировали с газообразным кислородом и в результате подсели на него.

Можно сказать, что люди – это рыбы, выброшенные на берег.

Море – наша колыбель, из которой мы однажды выпали; море – наш дом, в который мы однажды вернемся.

Вернувшись к земноводному образу жизни, люди во многом выиграют. Три четверти поверхности планеты покрыты водой, а перенаселение, вызванное человеческой тупостью и злым заговором организованной религии, неуклонно понижает качество, праведность и продолжительность жизни, поэтому океаны и крупные озера являются нашим последним резервом и убежищем. Море чрезвычайно богато природными ресурсами; вода экранирует радиацию, защищает как от ультрафиолетового излучения, беспрепятственно проникающего сквозь разрушенный озоновый слой, так и от радиоактивного загрязнения, неизбежно возникнущего, когда какой-нибудь маленький злобный народец доберется до ядерного оружия.

Когда глобальное потепление, в соответствии с пророчествами ученых, растопит полярные льды, у нас не останется другого выбора, кроме как вернуться к подводному образу жизни.

Нашу культуру преследует навязчивый образ некой «погибшей цивилизации», скрытой на дне моря. Кто-то считает это легендой, кто-то – генетической памятью; некоторые говорят, что разницы практически нет. Ошибка в том, что все они помещают подводную утопию в контекст древней истории. Глубинное сознание едва ли ограничено рамками линейного времени. Атлантида – наше будущее, а не прошлое.

С другой стороны, Атлантида может быть как нашим прошлым, так и будущим. Мы, конечно, сохранили приятные клеточные воспоминания о веселых играх в теплых доисторических морях, о плавных лягушачьих превращениях в уютной утробе – утехи утраченной утопии.

Согласно недавним исследованиям, ни одно живое существо не видит снов столь интенсивных, как сны человеческого плода. Но если у зародыша нет жизненного опыта, если новый формирующийся мозг – это чистый лист бумаги, то что ему может сниться? Не глупо ли считать, что сны маленького пловца сухопутны, что в них не плещется Номмо, не дует спокойный океанский бриз?

Характерно, что у слова «океанский» в английском языке есть еще одно значение помимо буквального: всепоглощающее, восторженное чувство единения – с биосферой, с человечеством, с богом; чувство, которое хотя бы однажды испытывал даже самый безнадежный чурбан; чувство, хорошо знакомое проницательным и мудрым натурам. Таким образом, определение «океанский» можно считать духовным термином, а духовная трансформация – это как раз то, ради чего возникла и существует звездно-земноводная связка.

Наступит эсхатологический момент, когда мы наконец осознаем значение даров Номмо и вольемся в струящийся среди звезд великий поток, чтобы в иных измерениях высшего разума приблизиться к богу, понять его волю и отправиться дальше, на гребне высоких приливов, в путешествия еще более странные, потребующие новых невообразимых трансформаций.

Пока же, обретаясь на нынешнем уровне развития, не зная своих целей и корней, мы – не более чем дремлющие детки-малолетки. Сонные глазки и пижама в лягушечку.

15:55

Даймонд много чего говорил, однако в памяти остались лишь основные тезисы, если можно так выразиться. Этими идеями неплохо было бы поделиться с Кью-Джо, если, конечно, Даймонд уже не намотал их ей на тюрбан во время пятничной беседы. И если она вообще жива… Ах да – там еще было про Будду: на всех изображениях, где видны конечности, он показан с перепончатыми руками и ногами. А силуэт сидящего Будды поразительно напоминает лягушку.

При желании можно, наверное, провести независимое расследование и узнать, действительно ли у Будды перепончатые ноги, или дядюшка Ларри водит вас за нос. А еще можно достать затрепанную Библию, которую бабушка Мати послала вам перед отъездом на Филиппины, и отыскать Исход, главу восьмую. И убедиться, что там и вправду описано вторжение лягушек в Египет. Это все можно проверить. Но как быть с древними греками? С историей о пятидесяти сестрах Данаидах, вышедших из непроходимых болот в дельте Нила, чтобы принести священный дар воды в засушливые регионы Пелопоннеса? Обратите внимание: пятьдесят сестер – по одной на каждый год обращения Сириуса-В вокруг Сириуса-A. Между прочим, Данаиды были потомками повелителя камышей Ио, известного в Египте под именем Изис, что в переводе означает «сиденье» или «трон» – так же, как и система Сириуса.

– Боже, – сказали вы, – столько совпадений, пересечений и параллелей!

– Да, – согласился Даймонд. – А я ведь только скольжу по поверхности! Все древние культуры черпали из одного источника. Или из одной собачьей миски с изображением Собачьей Звезды. Практически все чудеса древнегреческого Золотого века позаимствованы из Египта, а египтяне, в свою очередь, скопировали ритуалы у черных нубийских королей. Современные люди забыли про Нубию, а между тем это была чрезвычайно гордая и могущественная страна. Для египетского Элвиса Пресли Нубия сыграла роль профессора Лонгхера и Мамы Торн-тон. Нубийцы жили на берегах рек и озер; они были большими знатоками земноводных, любителями звезд и галлюциногенных грибов… Я могу об этом бесконечно рассказывать.

Вам его рассказ действительно показался бесконечным. А теперь, под занавес, он снова вспомнил про грибы!

– Я понимаю, твое маленькое сердечко разобьется от горя, но мне надо вернуться в отель и послушать, что скажет доктор Ямагучи. По идее, он обязан молчать до завтрашней конференции. Однако, судя по всему, парень, хе-хе, не очень-то себя контролирует.

Даймонд сует руку вам под юбку и щиплет влажные трусики, как струны арфы. Вы могли бы его остановить, но последние десять – пятнадцать минут он сидел как на иголках – наверное, боль снова вернулась. К тому же нежно-вульгарные щипки, заставляющие вибрировать подовые губы, не так уж и неприятны.

– Перед тем как уйти, я должен сказать еще кое-что о грибах.

– Ладно, сейчас для тебя главное – не упустить Ямагучи.

– Нет, ты обязана это услышать! Древние африканцы часто называли Сириус звездой-семенем. Они считали эманации системы Сириус неким… э-э… одушевленным семенем, которое наполняет мир энергией. И это семя прибыло прямо с Сириуса. Теперь внимание! Ты знаешь, что семена некоторых растений способны выжить в открытом космосе? Теоретически они могут переместиться из одной планетной системы в другую.

– Как же они не умирают?

– Некоторые умирают. Но есть такие, которые способны жить на протяжении миллионов лет; фактически бесконечно. Грибные споры, например. Мало того что их вес ничтожно мал, они еще чрезвычайно долго сохраняют жизнеспособность.

– Об этом ты тоже узнал в Тимбукту?

– Да уж не на фирме «Дин Уиттер»! Пожалуй, в одном из монологов Маккены что-то такое было… Только представь: живучие споры псилоцибных грибов дрейфуют сквозь бескрайнюю черноту, сквозь марево мелькающих веков и скопления космической пыли, прежде чем влететь в атмосферу Земли и опуститься в тучную почву доисторической лужайки. Там они прорастают, раскидывают свои грибницы и вылезают на свет. И однажды мимо проходит голодный или просто любопытный примат – и все, неизбежное свершилось!

– Что свершилось?

– То, что должно было свершиться. Настал поворотный момент. Запустился механизм энергетической накачки, началось пробуждение души. Понимаешь, Номмо не обязательно было лететь на Землю или вести телепатические передачи. Все, чему им следовало нас научить, могло быть закодировано в грибах. Иными словами, грибы – своеобразный микрофон высшего разума.

– А еще, – добавляете вы с едва заметной перчинкой сарказма, – мы знаем, что грибы связаны с лягушками.

– Умница.

– А лягушки стали исчезать.

– Верно. Что-то происходит. Какая-то программа, запущенная много тысячелетий назад, начала ускоряться. Помнишь, как ты смеялась – и, наверное, небезосновательно – над моей идеей особого листка? Аведь единственное, что я имею в виду, когда говорю об особом листке, – это чувство постоянной готовности, эмоциональной, интеллектуальной и духовной, к участию в следующем этапе эволюции. Этот этап может произойти в виде неожиданного всплеска мутаций – гораздо более интенсивных, чем те микроскопические шаги, к которым мы привыкли, – и в результате девяносто процентов населения, окаменевшего в своих обанкротившихся доктринах и хрупких клише, останется за бортом. Печально, если ты окажешься в их компании.

– Очень мило с твоей стороны. Но обо мне можешь не беспокоиться!

«Если я переживу биржевой крах, – думаете вы, – то уж с такими мелочами, как эволюция, медленная или быстрая, как-нибудь справлюсь!»

– В самом деле, Ларри, я не понимаю: зачем ты хочешь, чтобы я тоже была на особом листке?

– Ах, жабенок! Ну что тут непонятного? У тебя есть потенциал! Залежи мудрости, бодрости, отваги, умения приспособиться. Увы, все эти качества подавлены и загнаны в тупиковую колею. Тебе надо расслабиться, открыться, освободить разум!

Даймонд оттягивает ваши трусики и шлепает резинкой по животу. Вы бьете его по руке.

– К тому же, – прибавляет он, – я просто без ума от твоего голоса.

– Правда? – Скорости, с которой вы меняете гнев на милость, позавидовал бы самый радикальный всплеск мутаций. – Ты не шутишь?

18:00

Глядя вслед ковыляющему через парковку Даймонду, вы чувствуете, как его прощальный поцелуй вибрирует на губах, словно шутиха в ящике со столовым серебром. Чего-чего, а целоваться этот безумец умеет, не отнимешь. Но может ли умение целоваться перевесить… о нет! Даймонд разворачивается и идет назад. Что еще за сентиментальности? Что у него на уме? Насчет прощальной встречи перед отлетом он уже пытался договориться. Вы обещали подумать. Было бы неплохо каким-то образом затащить его на «дискотеку» и усадить за компьютер на пару часов.

– Гвендолин! – Даймонд склоняется к окну; дождь блестит на его щетине, как капли шампанского на посудной щетке. – Я надеюсь, ты не собираешься записывать меня в гуру?

О боже! Вы просто вынуждены рассмеяться.

– Конечно, нет, Ларри, не переживай!

– Я не могу спасти твою душу…

– А как насчет моей работы?

– …и никто не может, кроме тебя самой. На этом уровне каждый играет за себя.

– Меня это вполне устраивает.

– Номмо тоже нас не спасут. Гости с Сириуса, или порождения высшего разума, или то и другое одновременно, на помощь они не прискачут, так же как и Иисус Христос, и Карл Маркс, и любая другая сила, выдуманная лицемерными сутенерами от религии, рекламирующими свои прожорливые идеологии. Не верь никому из них, милая!

– Да я и не верю.

– Второе пришествие Номмо вряд ли улучшит нашу жизнь. Скорее даже наоборот. Серьезные перемены – это лучшее, на что мы можем надеяться. Устоявшиеся циклы нарушатся, догмы будут развенчаны. Дядюшка Ларри одобряет перемены, Гвендолин. Он голосует за срывание покровов, за безответственный информационный обмен, за веселое возвращение в тихую воду древних прудов, из которых мы когда-то вышли.

– Ну и прекрасно.

– Вот такие дела. Просто хотел, чтоб ты знала.

– Спасибо. Ты очень добр.

– Да уж действительно. А в знак признательности, я надеюсь, ты тоже когда-нибудь проявишь доброту и расскажешь, за каким чертом у тебя в багажнике сидит макака?

С этими словами Даймонд выпрямляется, царапает вас колючим взглядом и ковыляет прочь.