Сонные глазки и пижама в лягушечку

5:30

– «Сире», «Филип Моррис», «Мерик», «Дженерал электрик», «Американ экспресс», «Кока-Кола», «Интернэшнл пейпер», «Эй-ти-энд-ти»…

Вы сидите на кровати – глаза закрыты, дыхание поверхностно, маленькие грудки поднимаются и опадают в ритме уходящего сна – и наизусть декламируете список промышленных предприятий Доу-Джонса, как делали это каждое утро, начиная со второго курса.

– …«Алкоа», «Дюпон», «Макдоналдс», «Экссон», «Дженерал моторе», «Тексако», «Вулворт», «Боинг», «Гудиер»…

Рабочий день брокеров Западного побережья начинается рано, чтобы не отставать от Уолл-стрит. В университете вы приучили себя вставать в пять тридцать, хотя первая лекция начиналась только в девять. Изо дня в день, без исключений: проснуться, спустить на пол босые ножки, прочитать мантру.

– …«Юнион карбид», «Юнайтед технолоджиз», «Шеврон», «Три-Эм Истман Кодак», «Вестингхаус», «Уолт Дисней», «Проктор энд Гембл»…

Главное – сразу проявить силу воли. В первое же утро, после того как вы лишились девственности, началась заунывная песнь: «Сире», «Филип Моррис», «Мерик», «Дженерал электрик»… А юный счастливец, местная звезда регби (вы предпочли бы звезду гольфа, но что теперь поделаешь?), лежал в крайнем замешательстве и пытался понять, кого он дефлорировал – святую или дурочку? По молодости лет ему казалось, что есть какая-то разница. Дойдя до «Экссона», вы почувствовали, как по внутренней поверхности бедра сбегает теплая струйка, – и на мгновение тоже пришли в замешательство.

Было время, когда декламирование списка выражало трепетную страсть. За чеканным изгибом длинных ресниц проносились пылающие образы: золотые трубы вставали выше гор, салютуя небу столбами священного дыма; шины вращались, как молитвенные жернова; кассовые аппараты звенели церковными колоколами; во мраке сейфов таинственно мерцали слитки драгоценных металлов; целлюлозные заводы курили фимиам, заставлявший трепетать ваши праведные ноздри, – и душа погружалась в то абсолютное буддистское спокойствие, которое может поддержать лишь открытый на внушительную сумму кредит. Сегодня Доу-Джонс превратился в источник чистого зеленого ужаса, однако вы, подобно бабушке Мати, хлопочущей вокруг своих розовых бутончиков, продолжаете механически цитировать золотой пантеон:

– «Катерпиллер», «Джей-Пи Морган», «Вифлеем» (в чьих чугунных яслях рождается божественная прибыль), «Ай… би…».

Старую добрую Ай-би-эм вы приберегаете напоследок – во-первых, за благородное упорство, с каким она уже столько лет цепляется за верхушку священной финансовой пирамиды, а во-вторых, за вибрирующую энергию последнего слога, от которой трепещет диафрагма, освежается сознание и окончательно исчезают остатки сна.

– Эммммммм… – Последние раскаты мантры вылетают из груди и сливаются с эфиром, и ваши глаза распахиваются навстречу новому дню. Но ненадолго.

Солнце всходит робко, как уличный воришка; крадется между домами, боясь высунуть нос – в небе ни тучки, спрятаться некуда. Солнцу можно посочувствовать: сегодня не просто праздник, а утро после самого черного дня вашей жизни. Осознав это, вы немедленно ныряете обратно в кровать, под одеяло. Просто полежать и подрожать минутку… Но вот приятный сюрприз: не успевает солнце, преодолев робость, перелезть через бруствер горизонта, а вы уже спите как сурок.

8:14

Будда выгуливает свою собачку. Собачку зовут Спарки, у нее длинный серебряный поводок.

Будда и Спарки гуляют по полю для игры в гольф.

– Эй! Эй, приятель! – кричат игроки. – Кто этот жирный идиот? Гоните его прочь!

Возле семнадцатой лунки Будда находит гриб; возле восемнадцатой съедает его.

А теперь Будда запускает собачку, как воздушного змея. Серебряный поводок рвется, и Спарки парит над крутыми шиферными крышами. Звонкий лай разлетается тявкающим громом. Каждую встречную тучку Спарки обнюхивает, как мусорный ящик.

Повара в ресторанах бьют в сковороды и подбрасывают в воздух кусочки мяса: за «Суп из собачки Будды» можно заломить хорошую цену! Надо только подманить Спарки пониже. Знаменитые кулинары облепили трубы и пожарные лестницы. Они колотят деревянными ложками по котелкам. Громче, громче… От этого грохота вы и просыпаетесь.

– Иду, иду!

В новом здании будет круглые сутки дежурить консьерж; Белфорд уже не сможет ворваться вот так, без предупреждения. Это ведь наверняка он! Кью-Джо никогда не просыпается раньше девяти, ее психике необходим глубокий ежесуточный анабиоз. С брокерской «дискотеки» тоже вряд ли кто-то придет: если Познер возжелает вас увидеть или Сол с Филом захотят извиниться – они подождут до понедельника.

Ну да, так и есть. В дверях стоит Белфорд. И выглядит он неважно.

8:15

Заросший, с мутными глазами – любимый явно не спал всю ночь. Скромный костюм измят и окровавлен, губы и нос отекли, волосы непричесаны – наверное, впервые за взрослую жизнь. Левая ладонь и рукав покрыты липкой желтой пакостью: на рассвете он сидел на крыльце, размахивая банановым эскимо, любимым завтраком Андрэ. Вы гасите волну раздражения, понимая, что и сами сейчас не на пике физического потенциала. Прежде чем критиковать Белфорда, нужно хотя бы сходить в ванную и посмотреться в зеркало.

Глаза у отражения красные и припухшие от вчерашних слез. В остальном ничего из ряда вон, не считая филиппинского колорита, вызывающего обычное легкое удивление. Привыкнуть к этому невозможно, сколько ни живи. Благодаря валлийской крови матери вы счастливо избежали приплюснутой широкой переносицы, делающей всех филиппинских женщин похожими на хулиганок – даже тех, у кого гардероб забит черными корсетами и туфлями на высоком каблуке. Миниатюрный точеный носик достался в подарок от матери, однако все остальное – кожа, волосы, губы, разрез глаз – прибыло на генетической барже из Манильской бухты. Детские попытки разобраться в своих корнях окончились крахом: во-первых, вы родились в Окленде, а выросли в Сиэтле, в атмосфере скорее богемной, чем этнической; во-вторых, Филиппинские острова вообще не отличаются самобытностью – национальные особенности сглажены тремя веками испанского господства, пятью десятилетиями сидения в тени американского стального крыла, японской оккупацией, китайской эмиграцией и двадцатью годами радикальной диктатуры. Более того, родина ваших предков – единственная азиатская страна, колонизированная еще до того, как в ней сформировалось централизованное правительство, не говоря уже о развитой культуре. Будучи подростком, вы нашли удобное решение проблемы самоопределения: забыть про внешнюю обертку и сосредоточиться на содержимом – стопроцентной женщине-янки. Что ж, когда люди не видят в вас американку, это еще можно понять; но куда деваться от зеркал, которые словно говорят: «Кого ты пытаешься обмануть?» Действительно, кого?

Умыться, почистить зубы, взбить волосы, опорожнить мочевой пузырь (ни намека на проклятый запах спаржи), бросить еще один взгляд в зеркало. Фланелевую пижаму нужно снять! Пижама летит на пол – и тут же снова оказывается на плечах.

Уж лучше неряхой, чем нагишом, думаете вы, возвращаясь к своему кавалеру.

Белфорд лежит на кровати, закрыв глаза; в его лице столько скорби, что хватит на три итальянские оперы и еще останется экзистенциалисту на бутерброд. Вы ложитесь рядом – только чтобы утешить, ничего такого! Как будто Белфорд не может утешиться с застегнутой ширинкой. Его возбуждение растет у вас под рукой – дай бог суммам на ваших счетах так расти! Ага, пора фиксировать прибыль. Глаза Белфорда распахиваются, он не может поверить в такую смелость. Вы и сами в нее едва верите: щеки горят пунцовым огнем, фланелевые штанишки съезжают до колен – наездница седлает жеребца. Опа! Чуть-чуть мимо цели. Еще сантиметром южнее, и вы отправились бы, образно говоря, по стопам Энн Луиз. Приподняться, подвинуться. Вот теперь порядок – ракета зашла в пусковую шахту. Зубы прихватывают нижнюю губу, мышиный писк рвется наружу… Признайтесь, Гвендолин, – это то, чего вам не хватало!

Выгнув спину, запрокинув голову, обхватив руками собственные груди, гарцуя и ерзая, вы победоносно въезжаете в утро. Прогулка весьма недолгая, да и не такая уж приятная, но в конце попадаешь куда нужно. Таков Белфорд как любовник – дешевое средство передвижения.

8:40

Кью-Джо утверждает, что вы никогда не испытывали настоящего оргазма. Откуда ей знать? Даже если бы она подслушивала у замочной скважины – стоны и крики не в вашем стиле. С другой стороны, не исключено, что она права: откуда вам знать? Лишь потому, что на определенной стадии соития возникает ощущение, будто погружаешься в кипящий куриный жир, а потом чувствуешь легкий стыд и желание помыться… может, это вовсе не оргазм?

К счастью для всех участников недолгой прогулки, Белфорд засыпает практически мгновенно. Осторожно, чтобы не вызвать повторного возбуждения, вы слезаете с кровати, бежите в ванную и принимаете долгий тщательный душ – как всегда после секса. Помазаться, попудриться. Осмотреть гардероб. Костюмчики «Шанель», блузки «Ральф Лорен», пиджачки «Донна Каран» – многие из них куплены в рассрочку и до сих пор не выплачены. Чем дольше смотришь, тем сильнее чувство, что сейчас надо быть ласковой – очень, очень ласковой – с Белфордом Данном.

Послушный «порше» на всех парах несется к супермаркету – и возвращается, нагруженный всем необходимым для быстрого классического завтрака: яичницы с ветчиной, любимого блюда дровосеков и филиппинских барабанщиков. Кыо-Джо считает, что любимое блюдо всех мужчин – это то, что грубые, невоспитанные люди называют «минет». Покажите мне жену, которая не сосет, говорит она, и я покажу вам мужа, которого можно увести. При одной мысли об этом вы плюете в раковину – со всем изяществом, на которое способны.

9:30

Белфорд, как выясняется, не ест ветчины – по причине поста, – однако с восторгом приветствует яйца, хотя они прожарены так старательно, что кромки белков напоминают кружевной черный лифчик стриптизерши, а желтки можно использовать вместо ластика. Хищно пожирая помазанные джемом тосты (бедняжка ничего не ел со вчерашнего обеда), любимый не перестает восхищаться вашими кулинарными талантами, и в конце концов это начинает раздражать. Крошки, летящие дождем, только усугубляют процесс. Но вы сидите тихо как мышка, прикусив язычок, и ковыряете ложечкой в йогурте; когда же он заканчивает мыть посуду (отговорить было невозможно), приходит время обвить его шею руками и нежно сказать:

– Милый, я понимаю, тебе не терпится прыгнуть в машину и продолжить поиски. Позже мы так и сделаем. Сейчас… тебе не кажется, что во имя безопасности Андрэ и всех остальных следует поехать в центр и написать заявление в полицию?

Белфорд кисло морщится. Ну и поделом! А то уже достала эта вечная умиротворенная улыбочка.

– Я согласен, это разумно, – отвечает он. – Но что, если полиция его найдет, а потом не захочет отдать? Пусть даже он ничего не натворил – если они узнают о его прошлом, мне его уже не видать.

– Глупости какие! Ты даже французов убедил, что сумеешь о нем позаботиться, – это не зная французского!

– Французам я взятку дал.

– Белфорд! Я понятия не имела… Тем более! Думаешь, наши копы откажутся от денег?

Любимый, чьи сбережения в последнее время растут обратно пропорционально акциям Ай-би-эм, погружается в раздумье. Наконец он решительно говорит:

– Ну хорошо. Поехали!

– Может, сначала заедем к тебе? Чтобы ты переоделся?

Совет весьма благоразумный: вдобавок к измазанному кровью пиджаку у Белфорда в области ширинки образовался неровный белый круг – корочка засохшей спермы и вагинальных выделений, напоминающая лунные щелочные озера.

– Некогда переодеваться, – отрезает любимый, поглядев на стенные часы. – Надо успеть обернуться до центра и обратно, а то застрянем в пробке.

– Сегодня же выходной!

– Да, но в полдень начнется праздничное шествие.

– Ты шутишь? Парад в честь страстной пятницы?

– Ну, не совсем. Скорее что-то типа торжеств по поводу приезда доктора Ямагучи.

10:20

Вы едете на «порше», ибо Белфорду в таком состоянии не стоит садиться за руль. Вы и сами далеко не в лучшей форме. С внешним видом, конечно, все в порядке – итальянские джинсы, блузка «Анна Кляйн», шерстяной пиджак, – но на шее висит черный жернов размером с вулкан Рейнер. Этот вулкан сейчас отлично виден: царит над местностью, заполнив южный квадрант небосвода величественным снеговым конусом, от которого даже старожилы не могут отвести глаз. И неудивительно. Плотные дождевые тучи, налипшие на Сиэтл, как навоз на каблук, большую часть года блокируют вид на чудо-гору, однако в редкий ясный денек, такой как сегодня, когда даже марлевая облачная вуаль не прикрывает грандиозную ледяную грудь королевы Сасквочь, повелительницы снежных людей, – застигнутые врасплох люди восторженно разевают рты, и по городу прокатывается волна аварий. Вы одним глазом следите за дорогой, другим поглядываете на вулкан, но ни природа, ни техника не радуют душу: все кажется враждебным, даже угрожающим. Ни технологический прогресс, ни природные ресурсы уже не сулят Америке золотых гор.

А вот и управление охраны общественного порядка. Лифт привозит вас на пятый этаж – тесный обшарпанный коридор без окон, негостеприимно запертые двери с табличками «служебный вход». Все выкрашено серым: стены, линолеум, три деревянные скамейки. Такое впечатление, что здесь, в храме закона, царит вечная зима – даже когда снаружи разгар апреля. Вы дрожите, как от холода. Отцу частенько доводилось проводить ночь за решеткой, а потом приходить домой с разбитой головой. Трудно поверить, что каждый раз ему доставалось за дело. Когда вы с маленьким братишкой спрашивали, за что полицейские его побили, отец усмехался: «Карие глаза, черные волосы».

Коридор заворачивает и приводит к окошку регистратуры. Вниманием вашу парочку не балуют: Белфорд встрепан и угодлив, а вы держитесь надменно (типичная линия поведения в присутственном месте). Бытует мнение, что люди, ведущие себя заносчиво в обществе носильщиков и чиновников, страдают комплексом исключительности, но в вашем случае это скорее желание максимально отдалиться от обслуживающего персонала, чтобы судьбе не так-то просто было перебросить вас к ним, на тот берег. Каждая деловая дама, задирающая нос перед официанткой, в глубине души боится, что сама окажется на ее месте с подносом в руках. Такой снобизм – просто жалкая попытка защитного шаманства.

Сорокалетняя регистраторша (ее должность скорее всего называется как-то иначе), похоже, ежедневно проводит несколько часов в морозилке: пепельно-серое плоско-перекошенное лицо – сырой бифштекс из динозавра, отсеченный каменным топором; глаза – белые хрящики; рот – кривой поперечный разрез. Узнав, что вы пришли из-за обезьяны, она тоже становится надменной.

– Видите ли, полиция занимается важными делами, – сообщает она таким тоном, как будто вы дебилы, ничему не научившиеся из сериалов про будни полицейских. – Обратитесь в общество защиты животных.

Белфорд включает риэлторское обаяние, но регистраторша продолжает твердить как робот:

– Общество защиты животных. Общество защиты животных…

Она хочет отправить вас в так называемый «приют», чтобы тамошний чиновник (в просторечии «собачник») с вами побеседовал.

Белфорд не выдерживает и, закусив разбитую губу, начинает знакомить мясоликую тетю с выдающейся биографией Андрэ. Увы, злая тетя не дает ему развернуться; она подходит к телефону и, поминутно закатывая костяные глаза и обмениваясь ухмылками с другими полицейскими, начинает звонить следователю. Похоже, ею движет не сочувствие, а подозрительность. Один раз она демонстративно, так что можно прочесть по губам, шепчет «Харборвью», обращаясь к сидящей за соседним столом девушке. «Харборвью» – это название психушки, куда полиция препровождает буйнопомешанных нарушителей закона.

Далее вы проводите томительных полчаса, ожидая следователя; на жесткой серой скамейке нет даже прошлогодних журналов, чтобы развеять скуку. Мало кому это понравится, но удивляться нечему. Тетя с лицом из ящерового мяса явно не врала, когда упомянула, что в отделении дежурит всего один следователь. У городов не хватает средств, чтобы обеспечить собственное обслуживание. Инфраструктура разрушается, финансовые инспекторы кружат вокруг муниципальных институтов как стервятники, археологи уже точат лопаты на города, которые еще не занесены. Что тут поделаешь? Остается лишь сидеть на этой скамейке в обществе Белфорда, тоскливо размышляя о неотвратимом понедельнике и о том, как прикрыть свою вопиюще беззащитную задницу.

Когда появляется долгожданный следователь, у Белфорда хватает присутствия духа, чтобы дать ему свою визитку. Вы поспешно следуете его примеру. Визитки производят благоприятное впечатление: риэлтор, брокер – кто знает, может, эти чудаки с самим мэром якшаются! Краснолицый белобрысый следователь, похожий на ирландского священника, который слишком часто засыпал в исповедальне и бился носом об окошко, начинает с уважительным интересом слушать рассказ Белфорда.

11:10

– Вы спрашиваете, как выглядела сбежавшая обезьяна? Ну, если вы разбираетесь в обезьянах, то легко можете представить себе Андрэ: бесхвостый макак, так называемая варварийская обезьяна. Единственный вид мартышкообразных, обитающий в Европе. Примерно вашего роста, вашей комплекции. Мех темно-коричневый. Добродушная, если ее не дразнить. Обожает банановое эскимо, кексы с изюмом и яблочные пирожки – знаете, такие дешевые, в целлофановой упаковке. В общем, с виду – обычная макака, практически без хвоста. Хотя если бы дело было только во внешности, мы бы не стали отнимать ваше драгоценное время. Мы обратились бы в общество защиты животных.

Пока Белфорд собирается с мыслями, чтобы перейти от предисловия к рассказу, следователь отрывается от блокнота и оглядывает вас с ног до головы. Это тяжелый взгляд: вероятнее всего, парень прикидывает, может ли эта молодая, опрятная, хорошо подстриженная деловая женщина быть причиной белого безобразия вокруг ширинки Белфорда. Боже, какой стыд! А может, у парня все сбережения вложены в акции, вот он и таращится. Или опять виноваты пресловутые «карие глаза, черные волосы»? Вы невольно ерзаете на неуютной жесткой скамейке.

– Понимаете, я привез Андрэ из Франции более трех лет назад. Там он попал в некоторую… гм-м… переделку. Причем весьма серьезную.

– Вы не могли бы уточнить? – просит следователь. И смотрит почему-то опять на вас. Можно себе представить, какие мерзости он воображает! Ну как тут не покраснеть?

– Андрэ не был дикой обезьяной. Я хочу сказать, до меня у него был другой хозяин. Один бельгийский дрессировщик, ступивший на кривую дорожку. В общем, самый настоящий ворюга – если называть вещи своими именами. Известный похититель драгоценностей. Хотя, пожалуй, правильнее было бы сказать «печально известный». Да, именно так. Печально известный…

– Продолжайте, – нетерпеливо перебивает равнодушный к стилистике следователь.

– Вы, должно быть, слышали о нем. Конго ван ден Босс. Не слышали? Гм, странно… В общем, во всем виноват этот Конго. В самом деле, ну зачем макаке изумрудное колье? Или ацтекские самоцветы? Или брильянты, если уж на то пошло? Конечно, обезьяны очень сообразительны, но все же они животные, как ни крути; они понятия не имеют, почему люди так ценят цветные побрякушки. Андрэ всего лишь делал то, чему его научил Конго ван ден Босс – странно, что вам не знакомо это имя! С точки зрения бедной обезьяны это просто цирковой трюк, понимаете? Откуда ей было знать, что нарушался закон? Вы согласны?

– Продолжайте, пожалуйста.

– Так вот. Когда мистера ван ден Босса схватили, я как раз был во Франции, в турпоездке. Его взяли с поличным в Сан-Тропезе – это мелкий городок на Ривьере, вряд ли я согласился бы там жить, ха-ха! Вот тут-то и открылось, что мерзавец выдрессировал обезьяну себе в помощники. Этим и объяснялся его успех. В самом деле, подумайте: кто сможет забраться в спальню к миллионеру ловчее, чем обезьяна? В общем, суд признал Конго виновным и отправил его в тюрьму. Но остался открытым вопрос: что делать с Андрэ? Вокруг этой истории поднялся страшный шум, потому что власти хотели его усыпить. Они считали, что зверю, который усвоил преступные привычки, нельзя больше доверять. Однако местная группа защиты прав животных выразила протест, и в конце концов несчастную обезьяну посадили в муниципальный зоопарк Сан-Тропеза. Это случилось за неделю до того, как наша группа прибыла на Ривьеру. К сожалению… в общем, Андрэ пробыл в зоопарке только два дня, а потом… э-э… сбежал и начал… – Белфорд погружается в трагическое молчание.

– Продолжайте! – На этот раз в голосе следователя слышится любопытство. И Белфорд продолжает.

Извиняясь и запинаясь на каждом шагу, он повествует, как обезьяна удрала из зоопарка и пустилась во все тяжкие. Всего за одну ночь она опустошила полдюжины вилл и столько же отелей, похитив массу часов, брошек, колец – причем безошибочно выбирала самое ценное. Чутье изменило ей лишь однажды, уже под утро, когда из стакана с водой, стоящего на прикроватном столике, она уперла вставную челюсть начальника местной полиции. Старый служака расценил это как личное оскорбление, и когда на следующий день Андрэ был захвачен врасплох во время сиесты на мачте одной из яхт, его немедленно приговорили к смерти.

Спорить с приговором было трудно. Если предыдущие преступления можно было списать на неразумность животного, исполнявшего приказы жестокого злодея, то последний рейд ярко свидетельствовал о свободе криминальной воли: Андрэ воровал самостоятельно, умело, расчетливо и, что самое страшное, обильно (под руководством Конго он обычно совершал не более двух налетов в месяц). Этот незаурядный примат был, по словам начальника полиции, «дьявольски умен, патологически жаден и неуважителен к частной собственности добропорядочных граждан». Молва утверждает, что, произнося эту речь, начальник полиции потрясал стиснутой в кулаке возвращенной челюстью.

Защитники прав животных, однако, снова пришли на выручку обезьяне. По Франции прокатилась волна демонстраций протеста, предводительствуемых одной из бывших кинозвезд. Белфорд наблюдал такой митинг в Париже с балкона гостиницы. Он видел плакаты с изображением несчастной обезьяны, слышал протестующие выкрики, ощущал накал народного гнева – и в душе его разгорался теплый огонек. Ему хотелось протянуть руки и заключить бедное заблудшее животное в любящие объятия.

Тем временем пробил час казни Андрэ. Начальник полиции и три его подчиненных прижали животное к операционному столу, а ветеринар занес над ним шприц с ядовитой инъекцией. Смертоносная игла находилась в нескольких сантиметрах от бурого бритого бедра, когда лопнуло разбитое окно, и сама Брижит Бардо запрыгнула в палату в ореоле стеклянных брызг, а за ней – толпа разъяренных активистов. Пока две стороны обменивались плевками и пощечинами, в двух кварталах от места сражения судья подмахнул прошение адвокату Брижит Бардо, и тот очертя голову прибежал в клинику, рванул за шиворот начальника полиции и ткнул ему в лицо официальный документ… Короче, к тому времени, когда туристическая группа прибыла в Сан-Тропез, «маленький негодник», как Белфорд начал мысленно называть Андрэ, был временно помилован. Узнав об этом, Белфорд не удержался и в полный голос прокричал: «Аллилуйя!»

– Я ведь всегда любил животных, господин следователь. Не могу спокойно смотреть, когда обижают собачку или кошечку. Эта французская обезьянка была такой милой! Жизнь обошлась с ней несправедливо… В общем, я нанял переводчика и пошел в городскую управу, затем в полицию, затем в суд – и везде требовал, чтобы Андрэ отдали мне на поруки. Я хотел увезти его в Америку, в колыбель гражданской доблести, свободы и демократии.

(Боже, думаете вы, какой стыд, какая пошлость!)

Сперва они даже слушать не хотели, но я был настойчив. Я ведь профессиональный продавец, настойчивость и вежливость – наш девиз. Моя группа уехала в Испанию, а я остался, чтобы изо дня в день ходить по кабинетам местных бюрократов и повторять свою просьбу. Не знаю, что в конце концов сыграло роль, давление прессы или моя настырность, но однажды, после месяца упорнейшего лоббирования, начальник полиции пригласил меня в свой кабинет и на безупречном английском произнес: «Если сумеешь вывезти эту чертову тварь из страны до завтрашнего вечера, она твоя». Так прямо и сказал. Конечно же, я с радостью согласился.

Следователь хмурит брови:

– Выходит, что ни вы, ни этот француз не поставили американские власти в известность?

– Да, господин следователь. Может, я был не прав, но поймите: я хотел дать бедному животному шанс, хотел, чтобы оно начало новую жизнь. К чему было тащить в Сиэтл его прошлое? Видите ли, я верил, что смогу его перевоспитать. И не ошибся! Мисс Мати может подтвердить.

Следователь бросает на вас быстрый взгляд, как бросают монетку прокаженному. И снова поворачивается к Белфорду:

– Почему же вы уверены, что не ошиблись?

– Да потому, что после шести-семи месяцев – ибо на такие вещи нужно время, вы ведь понимаете, – так вот через несколько месяцев я мог спокойно оставлять россыпи фальшивых драгоценностей на столе или в любом другом месте, и Андрэ к ним даже не притрагивался! Более того, когда я подносил к его носу стеклянный браслет, он с криком убегал из комнаты.

(Может, он кричал, потому что возмущался твоей глупостью, думаете вы. Уж наверное, обезьяна сумеет отличить стекло от бриллианта!)

Как мне это удалось, спросите вы? Ну, отчасти это была обычная дрессировка, что, конечно, требует терпения. Однако главное – моя вера. Я имею в виду молитву. Господь свидетель, я молился без устали за несчастную обезьяну! Я даже самого Андрэ научил молиться. Да, можете смотреть на меня как на сумасшедшего, но вот уже на протяжении полутора лет он каждый вечер становится рядом со мной на колени и отбивает поклоны. Люди могут сказать: простое обезьянничанье, однако я искренне убежден, что дело гораздо глубже. Андрэ обрел веру! Именно! Видели бы вы, как этот маленький негодник тянется к иконам! Конечно, я понимаю, он всего лишь глупое животное, но разве у животного не может быть души? Маленькой обезьяньей души? Безусловно, Андрэ переучился; более того, я готов утверждать: Андрэ переродился.

Прокашлявшись, следователь опускает глаза и спрашивает об обстоятельствах исчезновения обезьяны.

– Это случилось вчера утром, когда я был на работе. Он отпер замок и просто ушел. Даже не предупредив!

Следователь объясняет, что в случае поимки Андрэ полиция не имеет права его задерживать. Более того, животное не совершило никаких противозаконных действий, и поэтому единственное, что он может сделать, – это разослать предупреждение, имеющее статус уведомления. Все патрульные машины будут оповещены, что на свободе находится сбежавшая обезьяна. После этих слов следователь извиняется и уходит к себе в кабинет, покачивая головой, как священник, который только что исповедал целое общежитие студенток-первокурсниц, истекающих весенними гормонами.

– Да уж, – вздыхает Белфорд. – Все без толку, зря сходили.

– Я же говорила, надо было намекнуть ему на взятку. Это бы его взбодрило.

11:30

На улице заметно потеплело. В воздухе висит дымка, пахнет кислой капустой. Городской озоновый слой вибрирует, как крысиный студень. Вулкан Рейнер практически не виден, хотя в небе по-прежнему ни облачка, – гора превратилась в привидение, в размытый конический силуэт. Солнце тоже стало призраком; яростные бескрайние океаны термоядерной энергии не в силах справиться с испражнениями десятков тысяч маленьких японских машин.

– Не вдыхай этот воздух, – говорите вы. – Мало ли где он побывал?

Черты городского пейзажа проступают сквозь капроновый чулок смога, как черты грабителя.

– Я помню время, когда в Сиэтле не было смога, – отзывается Белфорд. – Еще совсем недавно.

– Грех жаловаться. Это ведь запах денег.

Мелкая радость: Белфорд платит за парковку. Вот такая теперь жизнь, нужно считать копеечки. Тоска! Почему-то вспоминается длинноволосый урод из «Быка и медведя», сказавший, что концерт только начинается. «Харборвью», – шепчете вы с отвращением. Белфорд, думая, что речь идет о мясоликой тете из полиции, торопится добавить:

– Мы, наверное, показались ей немножко чокнутыми. Бедняжка!

Проехав вдоль воды по Эллиот-авеню, вы удачно избегаете пробок, вызванных чествованиями Ямагучи. Эти чествования похожи скорее не на парад, а на митинг в центре города возле торгового центра «Вестлейк». Мэр торжественно вручает доктору ключи от Сиэтла. Больные раком, съехавшиеся из пяти окрестных штатов, неистовствуют, требуя благословения. Добрый доктор обещает журналистам и толпе, что в понедельник на пресс-конференции огласит некую важную информацию, – и прибавляет, застенчиво улыбаясь и сопровождая каждое слово постукиванием зажигалкой по зубам, что родители послали его учиться в Хьюстон лишь по одной причине: название местного университета, «Райс», ласкало слух рисолюбивых азиатов. На вершине Куин-Энн-Хилл вы опрометчиво спрашиваете Белфорда, не приходила ли ему мысль, что Андрэ могли похитить? Сначала он энергично трясет головой, отрицая такую возможность, однако уверенность быстро сменяется паникой, когда вы развиваете тему:

– Я имею в виду заговор. Работу профессионала. Подумай, воры всей Европы знают об Андрэ и его талантах. Может, кто-то его выследил здесь, в Америке? Конечно, они не умеют им управлять, не знают специальных команд. Но ведь Конго ван ден Босс мог их научить! Допустим, он продал инструкцию кому-нибудь из сокамерников или проговорился, не выдержав побоев. А может, он был досрочно освобожден? Как-никак уже три года прошло. В Америке ранние освобождения практикуют сплошь и рядом, почему бы французам не делать того же? Что, если Конго сейчас в Америке? Что, если…

– О боже, – стонет Белфорд. – Боже, боже, боже! Почему я об этом не подумал?

Он настаивает, чтобы вы немедленно развернули машину и ехали обратно в полицию – следователя надо предупредить! С огромным трудом вы убеждаете его, что задачу можно с тем же успехом решить и по телефону.

– Позвонишь сразу, как приедешь домой. И поспи хотя бы пару часов, в самом деле! Расслабься, выпей стакан вина. На тебя страшно смотреть, сплошные нервы!

Наверное, следовало быть чуть поласковей, но вы и так все утро посвятили Белфорду в ущерб собственным делам. А между тем вам просто необходимо встретиться с Кью-Джо до того, как она уйдет. Волшебная колода Таро поджидает у нее на столе, призывно играя пестрыми цветами и неоднозначными картинками, – изысканная, заткнутая жеваной бумагой замочная скважина в дверях храма разрушенной удачи.

11:50

Подруги дома нет. Ее встреча с огородницей назначена на полдень, и похоже, в кои-то веки она решила не опаздывать. Однажды Кью-Джо, узнав, что ваше жизненное кредо всегда было «вовремя», процитировала высказывание Оливера Голдсмита: «Воспитанной женщине не свойственна пунктуальность». Вы скептически оглядели вульгарные воланы танцующей плоти – кто бы говорил о воспитанности! – но не нашли ничего лучшего, чем промямлить: «Ранней пташке и бог подает», чем весьма насмешили подружку.

Так или иначе, сегодня Кью-Джо почему-то вовремя отправилась на работу – если, конечно, можно назвать работой эту чушь: играть в единственном числе роль благодарной аудитории, выслушивая скучные рассказы о туристических вояжах.

Почти десять лет назад, во время поездки на автобусе, Кью-Джо игрою случая впихнула тектонические плиты своей туши на сиденье рядом с тщедушной (повезло) старушкой, которая, как оказалось, только что вернулась из тура в Грецию. Старушка достала из сумочки потрепанные фотографии, продемонстрировала их толстопопой попутчице и, уловив в ее глазах проблеск вежливого энтузиазма, предложила: «Давайте зайдем ко мне, посмотрим семейный альбом. Я заплачу вам десять долларов». Кью-Джо согласилась – отчасти из сострадания, отчасти потому, что не прочь была заработать десятку. Позже до нее дошло, что мир полон людей с похожими нуждами: одинокие старики, чудаковатые отшельники, неисправимые хвастуны, горькие неудачники, не решающиеся доставать друзей дурацкими фотографиями, – их всех объединяло стремление рассказать кому-нибудь о своих поездках. Подробно, в мельчайших деталях. И Кью-Джо взялась за работу, которая заключалась в том, чтобы терпеливо, час за часом высиживать в гостиных, спальнях, кабинетах, реже – в роскошных будуарах, просматривая школьные и свадебные фотографии, восхищаясь слайдами и видеозаписями, читая вслух записи в дневниках, листая курортные буклеты и путеводители – и при этом выказывая живое любопытство и одобрение. Она быстро усвоила: чем больше задаешь вопросов, тем больше платят чаевых (хотя спрашивать следовало лишь то, на что клиент мог легко ответить). Чего только ей не приходилось обсуждать! От семейного обеда в Айове до кабаре «Фоли Бержер» в Париже, от легендарных диснеевских мышей до кабульских крыс-мутантов – и зачастую по нескольку раз подряд. Клиенты в большинстве своем путешествовали редко, многие всего раз в жизни, и Кью-Джо нередко приглашали в один и тот же дом дважды, а то и трижды.

Вы часто пытались убедить подружку, что занятие это пустое, хотя и хитроумное, и серьезных денег не принесет. Кью-Джо неизменно отвечала, что вспомогательный доход не повредит, гадальное ремесло – вещь нестабильная, зависит от расположения планет (скорее от состояния экономики, возражали вы). Во всяком случае, добавляла она, бедняжки на меня рассчитывают – утверждение, отчасти созвучное пафосному Белфордову человеколюбию, над которым вы обе неоднократно подтрунивали.

Ну, бог с ним. Так или иначе, Кью-Джо ушла на работу как раз в тот момент, когда вы на нее рассчитывали. Однако, подойдя к дверям своей квартиры (она у вас побольше и получше, чем у подружки), вы обнаруживаете, что Кью-Джо оставила записку.

11:53

Подсунутый под дверь маленький квадратик рисовой бумаги содержит следующие слова, написанные серебристыми чернилами:

Она предлагает вам выбрать карту. Так это обычно и происходит. Теперь, когда вы хорошо знаете друг дружку, гадать стало сложнее: личные чувства, надежды и опасения наводят помехи. Кью-Джо говорит, что Таро имеет множество смыслов; если гадать для друга, то подсознательное желание оградить, защитить от судьбы искажает объективную картину, смещает ее в позитивную сторону. В результате друг получает ложный прогноз, а репутация гадалки страдает. Гадать для незнакомца – все равно что переспать с первым встречным: одновременно и опаснее, и честнее, чем с постоянным партнером.

Вспоминая свой первый сеанс, вы не можете не согласиться. Это было почти три года назад: вы только что переехали на новую квартиру, купив ее у Белфорда Данна, а незадолго до этого устроились на работу в «дискотеку» Познера. Очевидно, карьерно-бытовая неопределенность вкупе с амбициями подвигла вас постучаться к экстравагантной соседке. (Хотя Кью-Джо считает, что сыграли роль совсем другие факторы.)

Вашингтонский университет был единственным учебным заведением, согласившимся принять вас в аспирантуру; фирма «Познер, Лампард, Мак-Эвой и Джейкобсен» – единственной брокерской конторой, согласившейся вас нанять. Бог свидетель, сначала вы сунулись в большие компании. Конечно, блестящей студенткой вас трудно было назвать, однако диплом вы заработали честно, если не считать некоторых вполне объяснимых и простительных случаев списывания, – и разумеется, имели все основания рассчитывать на успех. В конце концов, не об этом ли вы мечтали всю жизнь? К сожалению, начать пришлось с конторы поскромнее. Но это даже к лучшему: проще стать первым в провинции, а потом приехать в Рим, чем с непривычки затеряться в брокерском мегаполисе. Правда, вас слегка покоробила позиция Познера, в первый день заявившего, что плевать ему на диплом. «Мы здесь продаем, – сказал он, – а вы это неплохо умеете, вот и все». Тут он был прав, именно так вы заплатили за аспирантуру – по вечерам подрабатывая продавщицей в торговом комплексе. Сначала вас определили в отдел нижнего белья, однако из-за дурацкой склонности краснеть перед каждым покупателем мужского пола были вынуждены перевести на верхнюю одежду. Не сосчитать, сколько пришлось перетаскать лыжных костюмов! Но это отдельная история. Если Познер не видит разницы между ценными бумагами и ватными штанами – что ж, его проблема!

Ваша проблема в другом. Первый год на «дискотеке» отнюдь не оправдал финансовых ожиданий. Да, по деньгам вы вышли на уровень, о котором раньше приходилось только мечтать, но до настоящих заработков было далеко, и Белфорду (тогда он еще звался мистер Данн) пришлось изрядно похлопотать, чтобы банк выдал вам кредит на квартиру.

Вы уже не помните, каким образом узнали о том, что по соседству живет самая известная в Сиэтле гадалка на картах Таро. Зато отлично помните тот вечер, когда, изнемогая от стыда, скептицизма и неуверенности, впервые положили пальчик с обгрызенным ногтем на кнопку ее звонка. Опешив от размеров и одежд появившейся в дверях фигуры, вы пролепетали, что хотели бы записаться на сеанс гадания – «просто так, знаете, из любопытства», – на что фигура ответила:

– Как насчет… э-э… прямо сейчас? Мой шестичасовой клиент не пришел.

Вы попятились, бормоча извинения, но рыхлая ручища легла на плечо белым бегемотским батоном и потащила через порог.

– Ну, не стесняйтесь! Вы ведь любите быстрые удовольствия? Зачем оттягивать, когда можно форсировать?

Вы и глазом не успели моргнуть, как оказались за овальным столиком вишневого дерева в гостиной, больше похожей на будуар и обставленной во вкусе гиперактивной провинциальной старушки 1939 года – мебель, обтянутая грубой узловатой тканью, неуловимо некомфортной для тела и души; диванные подушки, твердые и шершавые; выцветшие веревочные занавески, – а на стенах, где были бы уместны если не языческие символы, то хотя бы вдохновенно-мистические цитаты на фоне радуг и розовых восходов, красовались пошленькие пейзажи, обычно продающиеся в дешевых мебельных магазинчиках на окраинах больших городов. Заметив ваш брезгливый интерес к обстановке, Кью-Джо развела руками: «Высшим силам такая атмосфера по сердцу». Боже, подумали вы, неужели высшим силам нравятся эти дерюги?

Тасуя колоду, вы с трудом сохраняли спокойствие. Кью-Джо отлично видела, что клиент никогда раньше не держал в руках карт Таро, однако не спешила с экскурсом в историю. (Впоследствии она с лихвой наверстала упущенное; правда, большая часть лекций просвистела из одного уха в другое.)

– Послушайте, – сказали вы. – Я работаю брокером и пришла сюда потому, что… в общем, в последнее время мне на рынке не очень везет. Ставлю на аутсайдеров, пролетаю с темными лошадками… Короче, я хотела бы… – вы сделали вид, что роетесь в сумочке, – у меня с собой нет биржевого справочника, но я могу сбегать принести. Не подскажете ли…

Кью-Джо приложила к вашим губам палец-сардельку и презрительно фыркнула.

– А теперь послушайте меня, да повнимательней. Неужели вы думаете, что если бы я могла выбирать акции, которые удвоятся в цене, или угадывать лотерейные номера, или предсказывать результаты бегов, то сидела бы здесь, в однокомнатной квартирке, с грязным тюрбаном на голове, и курила вонючие цигарки? Ну уж нет! Я бы расслаблялась где-нибудь на вилле в Гималаях, среди фонтанов и павлинов, в обществе великого гуру Рам Дасса, а рядом бы круглосуточно дежурили французские повара и диетологи. Понимаете, о чем я говорю? Вот и хорошо. И запомните: я не умею предсказывать будущее. Ни одна гадалка, ни один экстрасенс этого не умеет. А те, кто утверждает обратное, просто мошенники.

Она постучала по колоде колбасным пальцем, с помощью которого только что заставила вас замолчать.

– Эти карты, слава богу, не магический кристалл, не кофейная гуща и не внутренности козла, а всего лишь высокоточная и весьма эффективная система символического знания, в которой графические знаки, сформированные веками оккультной практики, напрямую связываются с глубинными уровнями разума. Причем разума западного: на Востоке ту же роль играет «Книга Перемен», только в более изящных, так сказать, декорациях. Символы Таро способны подобрать ключи к определенным закрытым областям подсознания. А я, используя свой парапсихический талант, заглядываю в эти темные уголки и рассказываю клиенту, какие тараканы там сидят. Тайные мысли, подспудные желания – все это я читаю так же легко, как «Сиэтл тайме». Но будущего предсказать не могу. Уяснили?

Вы кивнули испуганно и разочарованно – и под руководством Кью-Джо сняли колоду. Она начала раскладывать карты по столу, постепенно образуя фигуру, напоминающую кельтский крест.

– Человеческому подсознанию в силу тех или иных причин известны вещи, о которых сознание понятия не имеет. Чаще всего это касается ситуаций, когда нужно принять какое-то решение – подсознание уже выбрало путь, а вы об этом еще не знаете. Вот почему информация, полученная от гадалки, может по прошествии времени выглядеть как сбывшееся предсказание. Следите за мыслью? М-да… Что мы здесь имеем? Так вот. С другой стороны, с помощью карт Таро я способна увидеть в поведении клиента определенные тенденции, на основании которых возможен некий… э-э… прогноз. Ну, типа, если вы увидите парня, который на горной дороге выжимает двести с завязанными глазами, то с высокой долей вероятности можно предположить, что его родственники скоро разбогатеют – при условии, что парень грамотно застрахован. Следите за мыслью? Однако если какая-нибудь гадалка утверждает, что ей действительно известно будущее, – значит она отрицает свободу воли. А я, например, в свободу воли верю свято. Я верю, что будущее неопределено. Все, что я вам сегодня открою, может быть изменено, исправлено, предотвращено – если захотите. Всегда можно снять с глаз повязку и сбросить газ. Не забывайте об этом. Ну-с, давайте поглядим… Ничего, если я закурю?

Вы кивнули, хотя понимали, что от табачного дыма будет тошнить. Кью-Джо засмолила самокрутку, раздула паруса и впала в легкий транс. Голос ее сделался мягким, гипнотическим, а манера речи – более ясной и правильной. Тем не менее уже через несколько минут тяжелый танкер ее рассказа с разгона долбанулся о хрупкий причал вашего удивления.

– В третьей позиции, символизирующей текущие заботы и влияния, мы имеем Четверку Пентаклей. Посмотрите на карту, Гвен. Что вы видите? Не пытайтесь анализировать, просто разглядывайте картинку, как в детской книжке. Именно так надо всегда относиться к картам, понимаете? Что делает этот персонаж? Он пытается все удержать, так? Ухватил два куска золота ногами, третий сжимает руках, четвертый держит на голове: золото на уме, иными словам. Четверка Пентаклей в третьей позиции предполагает финансовую неуверенность, боязнь потерять деньги. Да, речь идет об уверенности. Похоже, что вы озабочены либо накоплением, либо сохранением сбережений. А если отнять деньги – что от вас останется как от человека? Ваша индивидуальность обернута в материальное богатство, Гвен. И проблема в том, что чем сильнее вы цепляетесь за оболочку, чем отчаяннее пытаетесь ее сохранить, тем больше шансов потерять ее. Деньги в этом смысле похожи на любовь. Может, вам стоит переключить внимание на другие стороны жизни? Чуть ослабьте хватку, это пойдет на пользу.

Шок узнавания? Было бы из-за чего! Кью-Джо не говорила ничего нового или потрясающего воображение. «Чистое мошенничество, – думали вы. – Она могла все это вычислить из нескольких фраз, которые я произнесла, войдя в комнату». Ваше раздражение росло с каждой минутой. Можно было подумать, что дурацкий кусочек картона под названием «Пятерка Жезлов» прекрасно знаком с вашим образом мысли и имеет право бросаться обвинениями в поисках проблем на пятую точку, подножках самой себе, разменивании по мелочам и прочих гадостях. Кроме того, была еще какая-то третья карта, указывающая на стресс по поводу финансов, и наконец – в позиции, символизирующей отношение окружающих, громыхал некий агрессивно-комический персонаж, Король Мечей, которого мисс Хаффингтон охарактеризовала как нахрапистого эгоиста, сметающего препятствия на пути к вожделенному вознаграждению.

Если в этом крапивном салате и были мелкие сухарики смысла – а вы не могли не признать некоторое похрустывание на зубах, – их можно было смело сплюнуть как пресные и случайные; уж по крайней мере они не означали, что вы, как утверждала эта тюрбаноголовая слониха, избрали неверные пути для достижения неверных целей. Вы уже готовы были заплатить сколько нужно («Визу» принимаете? Вот это, я понимаю, карта!) и ретироваться домой, когда коварная гадалка приступила к трактовке Королевы Чаш и намертво завладела вашим вниманием.

– Эта женщина, Королева Чаш, романтична, утонченна и мечтательна, – сказала Кью-Джо. – Но ее эстетизм может быть нездоровым. При всей своей чуткости и заботливости она то и дело задумывается над философскими вопросами, смысла которых не понимает.

Кью-Джо подняла глаза от пасьянса.

– Гвен, эта женщина явно не вы. Должно быть, это ваша мать… Ну да, конечно! Любящий, но эмоционально нестабильный человек, она искренне пыталась заботиться о вас, только не знала как, потому что даже о себе не могла позаботиться. Я говорю «пыталась», ибо чувствую: она перешла в иной мир, который, по-видимому, всегда ее притягивал. Ваша мать сама лишила себя жизни. И вы до сих пор не в состоянии понять, зачем она это сделала.

Откуда эта жирная обманщица могла узнать? Как она посмела – узнать? Ее наняли, чтобы заглядывать в будущее, а не в прошлое!.. Вы были разъярены, однако слезы, комом стоявшие в горле, не были слезами ярости.

Кью-Джо нашла в раскладе и вашего отца – легкомысленного и ненадежного Пажа Чаш. Она также указала на Пятерку Чаш и Семерку Мечей: первая означала потерянность и одиночество в семейной жизни, вторая – злость и отчуждение. Были упомянуты обманутые квартирные хозяева, голые матрасы, пролитое «Кьянти», бунтарские разговоры, уцененная школьная форма, самиздатовские поэтические сборники и даже полуночные барабанные посиделки, из-за которых вы засыпали на уроках алгебры. Потом она что-то говорила о «карте прощения», но вы не слушали, потому что к тому времени уже рыдали в полный голос, самозабвенно и неудержимо. Рассыпчатые руки оккультистки обхватили вас, как надувные пляжные игрушки, как резиновые лошадки, наполненные густой патокой. Вы отстранились, чувствуя опустошение и комфорт и твердо зная, что придете еще…

11:55

Вы заходите в квартиру Кью-Джо: такой же камин, такие же стропила, как и у вас, только пол покрыт не красным кленовым паркетом, а восточными коврами, и окна в отличие от ваших забраны пыльными занавесками, да воздух в квартире вязкий и затхлый, а вовсе не свежий и прохладный, как в вашем современном минималистском жилище, – и вообще зашедший сюда человек чувствует странную смесь удушья и успокаивающего уюта.

Колода Таро поджидает на столике вишневого дерева, нетерпеливо барабаня Десятками Пальцев, притоптывая Десятками Ног. Карты разложены не привычным крестом, а просто веером, взакрытую. Не тратя времени на мысленное формулирование вопроса – что еще может сейчас волновать, кроме грядущего биржевого краха? – вы тянетесь к первой попавшейся карте. И тотчас же отдергиваете руку: что-то здесь не так.

Нервно хихикая, вы озираетесь по сторонам, словно за вами следят. Идиотская ситуация: вся страна, весь мир валится в экономическую пропасть, увлекая за собой вашу карьеру, мечты и надежды на благополучие, а вы всерьез беспокоитесь о выборе раскрашенного куска картона из колоды пухлой оккультистки, да еще и в ее отсутствие. Ну и пусть, какая разница? Кью-Джо все время жалуется, что вы не прислушиваетесь к советам Таро. Для вас это просто игра, хрупкое развлечение, чтобы отвлечься.

Вы медленно ведете рукой над картами – и вдруг ощущаете легкий толчок. Такого еще никогда не было: подобно прутику лозоходца, ваш подрагивающий палец загибается вниз и касается одной из карт. Вы не глядя берете ее, прижимаете к сердцу, как учила Кью-Джо, и бежите из этой духоты в свою насыщенную кислородом квартиру.

11:59

Открывая дверь, вы слышите телефонный звонок. Не стоит отвечать. Возможно, кто-то из клиентов выведал ваш номер и звонит, чтобы обругать. Хотя вероятнее всего, это Белфорд. Андрэ вернулся. Или не вернулся. Или взят в заложники. Или был замечен в белом парике и черных очках в Лас-Вегасе или в церковном хоре Билли Грэма. Какая, к черту, разница? Вам сейчас не до Андрэ.

Однако голос, шипящий из автоответчика сквозь потрескивания звукового мусора, принадлежит не Белфорду, а Кью-Джо:

– Гвен, малышка, это Кью. Я заскочила к Фрателли на стаканчик фруктового коктейля и теперь опаздываю. Просто хотела тебе сказать, что на ранний сеанс мы не успеем. Я получила еще один заказ, вернусь не раньше шести. Какой-то парень нанял меня, чтобы посмотреть слайды – на этот раз действительно интересные, так мне показалось. Он только что вернулся из Тимбукту.