Сонька. Продолжение легенды

Глава шестая Террор

Василий Николаевич проводил традиционное совещание у себя в кабинете. Недовольно смотрел на сидевших здесь следователя Гришина, судебного пристава Фадеева, а также на новую персону для подобного собрания, следователя Потапова, занимавшегося делом вора Кабана.

— У меня сегодня был пренеприятнейший разговор с господином обер-полицмейстером, — начал Агеев. — И доложу вам, я предельно разделяю его неудовольствие положением дел. Уже прошло десять дней, как был ограблен покойный князь Брянский… Более того, нам известно даже имя злоумышленницы!.. А воз, как говорится, так в болоте и тонет. Что происходит, господа?

— По некоторым сведениям, — осторожно подал голос следователь Егор Никитич, — Сонька Золотая Ручка до сих пор находится в столице и, более того, ведет вольный и, я бы сказал, вызывающий образ жизни.

— В чем вызывающий? — нахмурился полицмейстер.

— Она не только не прячется, но даже вполне свободно появляется на людях.

— Так возьмите ее!.. Арестуйте!.. У вас что, людей мало? — Лицо Василия Николаевича побагровело. — Или вы разучились работать?

— Не разучились, Василий Николаевич, — усмехнулся следователь. — Но аферистка удачно меняет внешность и к тому же пребывает под опекой неких высокопоставленных лиц!

— Каких лиц? Назовите, и мы немедленно привлечем их к делу!

— Дайте, господин полицмейстер, еще хотя бы пару дней.

— Опять — пару дней!.. Меня спрашивают, вызывают на ковер, а вы — пару дней!

— Два-три дня, Василий Николаевич.

Агеев помолчал, борясь с возможным приступом возмущения, перевел взгляд на полицейского пристава.

— Что у вас?

— Вор Кабан, с которым мы работаем уже не один день, готов к сотрудничеству с нами, — ответил тот.

— А после вашей «работы» он хоть что-нибудь еще соображает?

— Более чем. Даже рвется к исполнению. — Пристав посмотрел на следователя Потапова, попросил: — Уточни, Николай Павлович.

Тот откашлялся, сел зачем-то поровнее, громко сообщил:

— Вор Кабан оказался непростым материалом. Однако теперь он каждый день прогуливается по самым людным улицам города в надежде вывернуть чье-то лицо. А может, даже саму Соньку Золотую Ручку.

— Прогуливается — это как? — не без иронии поинтересовался полицмейстер.

— С некоторыми затруднениями, но на ногах держится и взгляд имеет целеустремленный.

Полицмейстер хмуро покопался в бумагах, бросил:

— Все свободны… Кроме господина Гришина.

Подчиненные бестолково и суетливо покинули кабинет, Егор Никитич остался на месте, с вопросительной насмешкой смотрел на генерала.

Тот вышел из-за стола, подошел к следователю, сел на стул напротив.

— Вы заявили, что воровка находится «под опекой неких высокопоставленных лиц». Кого вы имели в виду?

Следователь поправил очки, с некоторой неловкостью ответил:

— Не вас, ваше высокопревосходительство.

— Врете!.. Вас заинтересовали мои контакты с мадам, прибывшей из Франции?

— Честно, Василий Николаевич?

— Хотите поиграть со мной в идиота?

— Не хочу… Да, меня смущает ваше излишнее внимание к этой особе. Тем более что у меня имеется некоторый профессиональный интерес к ней.

— Вы полагаете, что умнее меня?

— Никак нет, Василий Николаевич. Просто…

— Просто молчите и слушайте!.. — грубо прервал следователя Агеев. — Если вы, сударь, считаете, что я волокусь за французской юбкой только из-за какого-то дурацкого мужского интереса, то крепко ошибаетесь! Я имею глаза, уши, голову, которые дают мне возможность видеть, слышать, делать выводы!..

— Но…

— Молчать!.. Молчать и слушать! У меня нет пока оснований утверждать, что сия дама является той злоумышленницей, которую мы ловим! Хотя некоторые подозрения наличествуют. И я смею, сударь, иметь свою тактику, свою игру с данной особой. Чтобы схватить за руку и не оказаться в дураках, необходимо время!.. Поэтому не сметь мешать мне, не сметь распространяться на эту тему, не сметь перебегать дорогу!.. Ведите свою игру так, чтобы она не мешала моей!.. И помните, что последнее слово в этой операции остается за мной!.. Вы поняли меня, Егор Никитич?

— Так точно, ваше высокопревосходительство.

— Ступайте и держите в голове услышанное.

Следователь сдержанно поклонился полицмейстеру и покинул кабинет.

Экипаж, в котором находились пан Тобольский, поэт и Кристина, малой рысью катился вдоль Екатерининского канала, Марк Рокотов, глядя в окно, объяснял сидевшим:

— Вы, мадемуазель, будете стоять здесь, у самого начала канала.

— Помню, — кивнула она и уточнила: — На плечах у меня будет красный платок, который потом я наброшу на голову.

— Именно так, — кивнул поэт и посмотрел на поляка. — Вы обязаны не пропустить этот жест Кристины.

— Постараюсь.

— «Постараюсь» здесь не годится. Здесь только предельная слаженность действий.

— Понял.

— В спешке не забудьте трость, — сказал ему Рокотов.

— Она всегда при мне.

— Тем не менее, — поэт нервно посмотрел на пана. — Что вы делаете с тростью?

— Перебрасываю с руки в руку.

— С правой руки в левую. Это существенно. Если наоборот — тревога.

— Да, с правой руки в левую. После платка мадемуазель.

— И сразу покидаете свое место. Не бегом, но быстро, не ожидая результата взрыва.

— Карета должна ждать?

— Непременно. На ней вы и уедете.

— А мадемуазель Кристина?

— У меня будет свой экипаж, — улыбнулась девушка. — Я уеду раньше вашего.

— А как с вами? — Поляк посмотрел на поэта. — Может, все-таки подождать?

— Меня будет ждать Господь Бог, — оскалился тот.

Карета миновала Спас на Крови и скрылась за поворотом.

Перед хорошо одетым вором в дорогом ювелирном магазине на Литейном услужливый продавец-еврей выложил сразу несколько дорогих перстней с крупными бриллиантами. Артур придирчиво и со знанием дела подбирал наиболее подходящий, капризно отодвигал одни, придвигая другие поближе к себе. Он так умело и ловко манипулировал перстнями, что ювелир уже не совсем понимал, сколько перстней он выложил и на каком в итоге остановится дотошный покупатель.

Артур уже наметил подходящий товар с крупным голубым камнем, аккуратно прикрыл его локтем, попросил продавца:

— И прошу вас еще вот тот перстень.

— Уважаемый, — возмутился тот, — я выложил перед вами столько перстней, что уже не совсем понимаю, сколько их на самом деле. Вы уж определитесь, пожалуйста!

— Я делаю серьезную покупку, — нахмурился вор, — и ваше неудовольствие мне совершенно непонятно.

— Я запутался, понимаете?.. Сколько их здесь — семь, девять?.. Вы, извините, совсем заморочили мне голову! — воскликнул ювелир. — Давайте разберемся!..

— Я буду на вас жаловаться! Покажите мне еще один перстень! — раздраженно повторил вор и вдруг осекся.

Он услышал невероятно знакомый женский смех и голос. Правда, голос был с явно нерусским акцентом, но очень узнаваемый. Артур оглянулся, от неожиданности даже забыв о бриллиантах.

В магазин в сопровождении важного полицмейстера, господина Агеева, вошла Сонька, громко смеясь и обмениваясь с ним репликами.

— Вы считаете, это лучший ювелирный магазин Петербурга? — подчеркнуто грассировала она.

— Именно так. По крайней мере, подарки моим женщинам я покупаю здесь, — ответил Василий Николаевич, легонько поддерживая женщину под локоток.

— И как много у вас «ваших женщин»? — бросила на него ревнивый взгляд Сонька.

— Пока что три — супруга и две дочери. Теперь, надеюсь, на одну станет больше.

— Ловлю вас на слове. — В этот момент воровка натолкнулась на взгляд Артура, немедленно узнала его и тут же отвела глаза. — Что вы желаете мне показать, Василий Николаевич?

— Не только показать, но кое-что и приобрести.

Навстречу им высыпались сразу несколько иудеев, в шляпах и с пейсами, стали почтительно кланяться, а хозяин, низенький толстый, господин Циммерман, тот самый, из Одессы, самолично повел важных клиентов к одному из прилавков.

Рядом с ним толкался сын Мойша, никак не изменившийся за прошедшие годы. Разве что еще больше полысевший…

Артур воспользовался заварушкой, отодвинул все выложенные перстни и быстро покинул магазин, ничего не прихватив.

Хозяин магазина зашел за прилавок, обратился сразу к даме:

— Что уважаемая госпожа желают?

— Пока не знаю, — пожала плечами Сонька и бросила взгляд на полицмейстера. — Ваши предпочтения, господин полицмейстер?

— Мои предпочтения — ваши предпочтения, — отшутился тот, с интересом наблюдая за дамой.

— Покажите мне несколько колье и перстней с бриллиантами, — попросила та хозяина.

— Какая стоимость вас устраивает? — спросил Циммерман.

— Абрам Евсеич! — воскликнул Агеев. — Вы меня удивляете! Выкладывайте все, что приглянется моей гостье.

— Слушаюсь, Василий Николаевич, — покорно кивнул Циммерман и стал выкладывать на прилавок все, на что показывала Сонька.

Полицмейстер перегнулся к нему через прилавок, прошептал ему в самое ухо:

— Француженка… Сестра покойного князя Брянского… Совершенно неотразимая дама!

— Я это заметил, — не без юмора пожал тот плечами и достал еще несколько дорогих украшений.

Сонька не спеша, со знанием дела рассматривала предложенные изделия, примеряла, откладывала и бралась за следующие.

— Как вам такое колье? — повернулась она к Агееву.

— Ни бельмеса не смыслил и не смыслю в этих цацках! — откровенно ответил тот. — Выбирайте по личному вкусу, мадам!

Воровка, воспользовавшись тем, что полицмейстер снова о чем-то зашептался с Абрамом, сбросила с прилавка сразу перстень и богатое колье в приоткрытую сумочку.

— Для вас, Василий Николаевич, — успокоительно заявил хозяин, — мы уже заранее подготовили очень солидную скидку!

— Так вот и я об этом! — развел руками тот и повернулся к Соньке. — Как наши успехи?

— Никак, — разочарованно ответила она. — Мы придем сюда в следующий раз.

— Вы что, мадам? — удивился Абрам. — Ваш глаз ни на что не упал?

— Упал, — улыбнулась Сонька. — Просто мне надо подумать.

— Разве женщина может думать, когда попадает в лучший ювелирный магазин города?

— Смотря какая женщина, — засмеялась воровка и обратилась к полицмейстеру: — Благодарю вас за оказанную любезность.

— Вы действительно ничего не желаете? — вскинул брови тот.

— Пока нет. В другой раз.

Сонька взяла полицмейстера под руку, и они двинулись к выходу.

Расстроенный и растерянный, Циммерман-старший смотрел им вслед, пока за ними не закрылась дверь, после чего стал с Мойшей раскладывать украшения по местам. И вдруг обнаружил, что двух дорогих вещей — перстня и колье — не хватает.

— Мойша, — побледнев, повернулся Абрам к сыну. — Здесь не хватает самых дорогих изделий!.. Я их доставал!

— Папа, опять, да? — возмутился тот.

— Что — опять?.. Смотри сам: здесь они лежали, теперь не лежат!.. Не могли же они испариться?!

— Но не мог же их украсть господин полицмейстер?

— Но их могла украсть эта дама!

— Папа, ты окончательно сходишь с ума! Дама — француженка!

— Думаешь, француженки не воруют! — закричал на весь магазин Мойша.

— Догони и скажи, что они воры! — закричал в ответ сын. — Что я могу еще тебе предложить!

— Ничего не можешь, потому что ты идиот!.. Был идиотом и остался! Круглый поц!

— Папа, я окончательно обижусь!

— Хоть лопни здесь!.. Лопни, потому что я откуда-то эту даму знаю! И уверен, что это она сделала нас беднее на девяносто рублей шестьдесят шесть копеек!

По пути к экипажу, заинтригованный уходом Соньки из магазина, полицмейстер с плохо скрываемой хитрецой спросил:

— Простите, мадам, но я ничего не понял… Я готов был оплатить любое выбранное украшение.

— Я привыкла к более достойным изделиям, — усмехнулась воровка.

— А чем эти недостойны? — удивился Василий Николаевич.

— Чем?.. Качеством.

— У Абрама Циммермана плохое качество?.. — Господин Агеев даже остановился. — Да у него украшается высший свет столицы!

— Я, господин полицмейстер, очень хорошо разбираюсь в камнях, — заверила Сонька. — Почти все камни господина Циммермана — подделки! И ваш высший свет ходит в дешевых стекляшках!

Полицмейстер с недоверием смотрел на француженку.

— Вы это серьезно?

— Не вижу повода для шуток, — усмехнулась она.

— Ну, жидовская рожа! — игриво изумился Агеев, ударив себя по ляжкам. — А я смотрю, не успел приехать из своей Одессы, как уже один из самых богатых людей города!.. Ну, жулье! — Оглянулся на оставшийся позади магазин Циммермана, шутливо погрозил пальцем. — Ну, Циммерман, теперь ты у меня покрутишься!.. Завтра же нашлю сыскную полицию!

Когда уселись в карету, полицмейстер утешительно поцеловал руку дамы, доверительно сообщил:

— У меня для вас, Матильда, припасен камень, от одного вида которого вы можете лишиться рассудка.

— Что за камень? — удивилась она.

— Бриллиант!.. Редчайшей породы и загадочности! Мне презентовали его совсем недавно, и я сам не успел еще в полной мере насладиться его красотой и величием.

— Вы заинтриговали меня, генерал.

— Когда вы увидите его, да к тому же услышите невероятные приключения, связанные с ним, то в полной мере оцените мое расположение к вам.

— Когда это случится?

— Полагаю, в самое ближайшее время.

— Буду ждать.

Экипаж катился по улицам величественного и печального северного города.

Михелина еще не спала, когда в ее комнату вошла мать, опустилась на край постели.

Дочка отложила книгу, вопросительно посмотрела на мать.

— Что?

— Странно, — задумчиво произнесла та. — У меня сегодня был крайне загадочный разговор с полицмейстером.

Дочка села поудобнее.

— Он о чем-то подозревает?

— Думаю, да. Но самое любопытное, он почти дал понять, что черный бриллиант у него.

— Как это?

— Не понимаю. Сказал, что постарается удивить меня бриллиантом редчайшей породы и загадочности.

— Может, он о чем-то другом?

— Хотелось бы думать. Но чутье подсказывает, что готовится какая-то ловушка.

Михелина обняла Соньку.

— Мам, ты просто устала и фантазируешь всякие глупости.

— Возможно, — кивнула та. — Но камень просто так не мог исчезнуть. Он либо у княжны, либо его нашел дворецкий.

— А при чем тут полицмейстер?

— Пока не знаю. Возможно, кто-то из этих двоих, чтобы избавиться от камня, передал его как раз именно Василию Николаевичу.

— А как это узнать?

— Буду пытаться. — Воровка с улыбкой поцеловала дочку в лоб и покинула комнату.

Белые ночи, наступившие совсем недавно в Петербурге, манили горожан, уставших от долгой дождливой весны, на улицы, в парки, к Неве. Народ не спал, наслаждался бесконечным светло-молочным днем, любил и нежился с особой, ненасытной страстью.

Михелина и князь Андрей прогуливались по Летнему саду. Иногда останавливались, брались за руки, поворачивались друг к другу, смотрели в глаза влюбленно и печально.

Потом шли дальше, находили укромное, безлюдное место, касались лицом лица, говорили друг другу слова простые, наивные, вечные.

— Вы будете ждать меня, Анна? — спрашивал юноша.

— Конечно. Всегда.

— А если придется ждать очень долго?

— Для меня время не имеет значения.

— А если я погибну?

— Вы не погибнете, Андрей.

— Но вдруг случится такое?.. Вы выйдете замуж?

— Я не хочу думать об этом.

— Хорошо, не погибну. Вернусь с войны раненым и беспомощным?

— Все равно я буду любить вас.

— Клянитесь.

— Клянусь.

— Я вас люблю, Анна.

— Я вас тоже.

Они порывисто обнимались, находили губы друг друга и принимались целоваться жадно, ненасытно, будто прощались навсегда.

В день выписки Таббы из больницы возле подъезда собралась довольно внушительная толпа поклонников. Здесь же стояли около десятка карет и даже один автомобиль, медперсонал больницы тоже высыпал на улицу в ожидании примы.

Когда госпожа Бессмертная, все еще слабая после болезни, наконец появилась между колоннами, поклонники стали бросать в ее сторону цветы, аплодировать, выкрикивать восторженные приветствия.

Таббу сопровождали братья Кудеяровы, сзади топтались Изюмов и еще несколько артистов оперетты. Петр держался рядом с примой, неся в руках огромный букет цветов, Константин же созерцал происходящее словно со стороны, высокомерно и иронично.

Когда прима почти достигла экипажа, из толпы выдвинулся молодой человек в военном френче без погон, с палочкой и перегородил ей дорогу.

— Госпожа Бессмертная, вы меня не помните?.. Вы были в госпитале и подарили мне этот кулончик.

— Конечно помню. — Табба поцеловала юношу в щеку и стала с помощью графа Кудеярова-старшего усаживаться в карету.

— Я вас никогда не забуду! — крикнул молодой человек, подняв трость. — Теперь я живу только вами!.. Меня зовут Илья!.. Илья Глазков!

Прима махнула ему из окна, Петр рухнул с ней рядом, и карета резво взяла с места.

— Спасибо, что хоть сегодня навестили, — бросила девушка графу.

— Дела, милая, дела, — развел руками тот. — Время сами видите какое.

— Не вижу. В больнице окна зашторены, стены толстые.

Граф расхохотался.

— Так, может, есть смысл так и жить в больнице?

— Нет уж, с меня хватит.

Воры — Артур, Улюкай, Безносый и Резаный — сидели на «хазе», пили чай, а кто и белое вино, кушали фрукты и слушали новость, которую им принес их стукачок, младший полицейский чин Феклистов.

— После пытки Кабан сутки отлеживался, потом подписал бумагу.

— Бумагу о чем? — переспросил Безносый.

— Что будет у полиции на бечевке. Зорить станет любого из вас. А уж ежли, часом, наткнется на Соньку, определенно не упустит.

— Надо поскорее пришить бедолагу, — задумчиво произнес Артур и загадочно оглядел товарищей. — А я ведь, братья, видел Соньку.

— Иди ты! — не поверил Улюкай. — И чего она?

— С полицмейстером. Под ручку. Не знал бы, что воровка, за благородную принял бы.

— Чего несешь?! — нахмурился Безносый. — С самим полицмейстером?

— Ну!.. Зашли в ювелирку на Литейном, стали цацки подбирать.

— Буровишь ведь, сознайся!

— Клянусь, — перекрестился Артур. — По виду не признал бы, а вот голос выдал.

— Ну, тетка!.. Ну, фартовая! Самого полицмейстера заарканила! — мотнул головой Безносый.

— Так и я об этом. Бельмам собственным не поверил!

— Тебя заметила?

— А то!.. Зыркнула так, что я мигом из ювелирки! Даже притырить ничего не успел.

— Кабан точно на нее напорется, — подвел черту Резаный. — А как напорется, так и завалит.

— Вот и я об этом. Надо отследить Соньку и вести ее своим хвостиком.

— Ей бы самой поосторожничать, — заметил Безносый. — А то ведь совсем в страх заигралась.

— Попробую найти ей подсказчика, — кивнул Артур.

Вечером, за несколько часов до спектакля, над главным входом в театр висела огромная афиша, на которой было изображено лицо Таббы, а под ним надпись: «ГОСПОЖА БЕССМЕРТНАЯ СНОВА НА СЦЕНЕ!» А чуть ниже был обозначен спектакль — «И. ШТРАУС „ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ“».

Здесь же играл театральный оркестр небольшого состава, бегали по улице газетчики-подростки, раздавая прохожим театральные листки.

Неподалеку, в каких-то ста шагах от театра, брел вор Кабан, еле волоча ноги и почти не разбирая дороги.

Окна кабинета Гаврилы Емельяновича были открыты, до слуха доносились игра оркестра, выкрики зазывал, шум улицы. Сам директор сидел за столом и со спокойным видом смотрел на свою любимицу.

Табба выглядела отменно — волосы гладко зачесаны, платье подобрано по фигуре, взгляд спокойный и снисходительный.

— Вы восхитительны, — промолвил директор, по-прежнему не сводя с нее глаз. — Впечатление такое, что больница пошла вам на пользу.

— Рекомендую вам также осчастливить сие заведение, — засмеялась артистка.

— О нет!.. Если я туда определюсь, то до конца дней своих останусь! Устал! Вы не представляете, как я устал!.. Интриги, зависть, наушничанье! Не театр — клоака!

— Надеюсь, своим отсутствием я хоть в какой-то степени облегчила вашу жизнь? — двусмысленно произнесла Табба.

— Наоборот! — воскликнул Гаврила Емельянвич. — Вокруг вас как раз больше всего интриг и скандала!

— Может, мне не следовало сюда возвращаться?

— Перестаньте, детка! — Директор открыл ящик стола, вынул оттуда длинную сафьяновую коробочку с дорогим браслетом, подошел к артистке, двумя ладонями вручил ей. — Примите и никогда больше не говорите глупостей. Вы — жемчужина, бриллиант моего театра! Все прочее пусть вас не касается. Только вы и я!.. Вы меня понимаете?

— Постараюсь понять, — ответила Табба, рассматривая подарок.

— Да уж извольте. — Гаврила Емельянович приник к ее руке. — Никогда. Слышите, никогда я не предам вас.

— Надеюсь, — усмехнулась девушка.

Неожиданно директор о чем-то вспомнил, взял со стола изысканный конверт с золотыми вензелями, передал ей.

— Сама Матильда Кшесинская поздравляет вас с возвращением на сцену.

Табба вскрыла конверт, прочитала. «Поздравляю, восторгаюсь, люблю». И витиеватая подпись знаменитой балерины.

Артистка поцеловала записку, прошептала:

— Благодарю.

Спектакль уже закончился, а публика все вызывала любимицу на поклоны, забрасывала сцену цветами, оглушала криками «браво». Катенька за кулисами едва успевала принимать цветочные корзины, букеты, передавала их молодым статистам, чтобы те относили все это добро в гримерную комнату.

Наконец Табба вышла на последний поклон и, благодарно кланяясь участникам спектакля, направилась к себе.

Прислуга заспешила следом.

В гримерке прима закрыла поплотнее дверь, обратилась к Катеньке с горящим взглядом:

— Как?

— Восхитительно, барыня!.. Выше всех похвал! Такого успеха еще не было!

— Значит, надо почаще резать вены, — дурно пошутила Табба.

— Не приведи вас господи!.. Просто публика от вас без ума.

— Никто меня не спрашивал?

— Вы имеете в виду?..

— Да.

— Нет. Никого не видела. Вот разве что велели передать записку.

— Кто?

— Некий господин.

— Что сказал?

— Просто попросили передать.

Табба вскрыла конверт, увидела довольно крупные, старательно выведенные литеры: «ПОСЛЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ВАС ЖДУТ В КАРЕТЕ НАПРОТИВ ВХОДА В ТЕАТР».

Прима взглянула на конверт, пожала в недоумении плечами.

— Что? — встревожилась Катенька.

— Ничего не поняла. Кто прислал?

— Некий господин.

— От Марка?

— Не знаю. Просто передали конверт и ушли.

В это время раздался сильный стук в дверь, тут же она распахнулась, и в гримерку ввалилась целая толпа возбужденных людей — Гаврила Емельянович, граф Петр Кудеяров, следователь Гришин и еще какие-то визитеры с цветами и подарками.

— Солнышко вы наше дивное! — закричал директор. — Счастье негасимое!.. Вы видели этот успех?!. Вы наблюдали эти глаза в зале? Вы почувствовали любовь?.. Вы поняли свое величие?! — Взмахнул рукой и стал скандировать: — Бра-во!.. Бра-во!.. Бра-во!

Пришедшие поддержали его, и под конец комната содрогнулась от громких, дружных аплодисментов.

Карета, о которой говорилось в записке, действительно ждала приму недалеко от входа в театр. Табба, набросив на голову капюшон, оставила в вестибюле Катеньку, быстро пересекла театральную площадь; дверца кареты перед ней предупредительно открылась, и она нырнула внутрь.

Увидев незнакомого господина, артистка в испуге отшатнулась.

— Вы кто?

Это был вор Артур — элегантный, при галстуке, в шляпе. Он приподнял шляпу, галантно склонил голову.

— Простите, госпожа Бессмертная, вы меня не знаете, но дело, по которому я вас потревожил, крайне безотлагательно.

— Я полагала, что встречу другого господина.

— Прошу еще раз меня простить… Но речь идет о вашей маменьке.

— Маменьке?

— Да, о мадам Софье Блювштейн. Я ее товарищ.

— И что желает «товарищ» моей маменьки? — язвительно поинтересовалась прима.

— Всего лишь постараться увидеть ее и передать слова беспокойства о ней. Пусть поменьше прогуливается по людным местам, потому как и возраст уже не тот да и народ больно разбойный.

— И вы ради этого посмели потревожить меня?

— Если решите все-таки откликнуться на нашу просьбу, то вас примут и внимательно выслушают в доме покойного князя Брянского на Фонтанке.

— Вы полагаете, Сонька Золотая Ручка там бывает?

— Нам это неизвестно. Но там бывают госпожа и ее дочь, прибывшие недавно из Франции. Этого вполне достаточно.

— Быдло! — бросила Табба и решительно покинула карету.

…Прима уже готовилась ко сну, промокнула тонкой тканью лицо после кремовой маски, сняла с пальцев тяжелые украшения, включила свет на ночном столике и тут решила все-таки позвонить.

Нашла в сумочке визитку следователя Гришина, взяла телефонную трубку, набрала номер.

— Господин следователь?.. Это артистка Бессмертная, простите за поздний звонок. Ничего страшного не случилось, просто хочу получить ваш совет. Ко мне сегодня обратились «товарищи» моей матери и попросили передать ей некоторый совет. Какой совет?.. Чтоб меньше гуляла по людным местам и была крайне осторожна… Нет, мать я вряд ли смогу увидеть, а вот отправиться в дом покойного князя Брянского мне было рекомендовано. Сказали, меня там примут… Полагаете, я должна согласиться на их просьбу? Но мне это совершенно ни к чему!.. Хорошо… Хорошо, я подумаю. — Табба в раздражении положила трубку, с размаху упала на широкую постель и стала смотреть широко открытыми глазами на освещенный кругами потолок.

Сонька, облаченная к выходу из дома в красивое длинное платье, перехватила в зале спешащую к большому зеркалу нарядно и торжественно одетую Анастасию, едва ли насильно оттащила в сторонку.

— Мы опаздываем, мадам! — попыталась освободиться та.

— Два слова.

— Потом. У нас нет времени!

— Слушай внимательно, — тихо произнесла воровка, прижав княжну к колонне. — Тебе известно, что черный бриллиант не был нами украден и что он остался в доме?

— Я не поняла. — Девочка удивленно смотрела на воровку.

— Бриллиант «Черный Могол» здесь, в доме!.. Я выронила его, когда мы убегали!

— Вы шутите.

— Не до шуток!.. Ты его нашла?

— Нет… Клянусь.

— Кто мог найти?

— Не знаю.

— Никанор?

— Он мне ничего не сказал.

— Надо узнать. И чем быстрее, тем лучше.

— Вы поэтому вернулись в мой дом?

— В том числе и поэтому. Прошу, поговори с дворецким. Это крайне важно.

— Хорошо, — кивнула озадаченная княжна и двинулась к зеркалу поправлять платье.

Проводы на русско-японский фронт были в чем-то торжественны, а в чем-то печальны. Сразу в нескольких местах Дворцовой площади грохали духовые оркестры, народу собралось достаточно, и протолкаться вперед было весьма сложно. Городское начальство и приближенные к нему особы находились в самом центре площади. Уходящих на войну было несколько сотен человек, на всех было натянуто новенькое, со следами недавней глажки обмундирование.

Шагали они по возможности в ногу, лица их были напряжены и серьезны, и от этого сжималось сердце и катились слезы.

Народ кричал со всех сторон, прощаясь с уходящими.

Сонька, Михелина и Анастасия стояли неподалеку от полицейского начальства, девочки вовсю тянули шеи, стараясь не пропустить Андрея. Василий Николаевич держался рядом с обер-полицмейстером Карлом Ивановичем Штоллем, изредка бросал взгляды то на подопечных дам, то на свою супругу, бестелесно присутствующую здесь же.

Первой увидела князя Михелина.

— Вот он! — закричала она, тыча пальцем в проходящих. — Вот!.. — И во весь голос позвала: — Князь Андрей!.. Андрей!

— Где?.. Где он? — металась рядом Анастасия и все никак не могла узреть кузена. — Ну, покажите же мне его!.. — И тоже увидела. — Андрей!.. Андрюша!.. Кузен!

Сонька взяла ее под мышки, приподняла.

Девочки плакали, звали, размахивали руками.

— Андрей!.. Князь Андрей!

— Кузен!.. Андрюша, дорогой!

Он вначале услышал, затем и увидел своих дорогих девочек, коротко взмахнул рукой.

— Андрей!.. Любимый! — надрывалась, плача, Михелина. — Я люблю вас!

Анастасия плакала не меньше, держалась за Соньку и старалась не потерять князя из виду.

— Кузен!.. Любимый кузен!.. Андрей!.. Возвращайтесь!

Вдруг воровка увидела совсем неподалеку от себя своих друзей — Артура, Улюкая и Безносого. Воры стояли неким полукругом, будто охраняли ее. Стояли молча, вид у них был сосредоточенный.

И тут случилось неожиданное. Из толпы вынырнул, будто кто-то его подтолкнул, Кабан, уставился на Соньку и прямиком пошел на нее.

За его спиной стоял следователь Гришин.

— Сонька… Сонька… Это ты, Сонька, — мычал Кабан.

Все дальнейшее происходило как в чудовищном сне.

Навстречу Кабану выдвинулся Улюкай, вдруг ударил его коротко и сильно ножом в живот, и тот, утробно ухнув, стал валиться на стоявших рядом людей.

Воры бросились врассыпную, ближний народ завизжал и стал давить друг друга, воздух прорезали пронзительные свистки полицейских.

Новобранцы или не поняли, или вообще не заметили случившегося, продолжали шагать под духовые марши и вопли дальней публики.

Воровка подхватила ничего не понимающих детей и сломя голову кинулась прочь от страшного места. Она не оглядывалась, не видела, как им пытался помочь полицмейстер, как невесть откуда взялась повозка, на козлах которой сидел вор Резаный и которая помчала его товарищей прочь от Дворцовой площади.

Поздней ночью возле ворот княжеского особняка Брянских на Фонтанке остановилась карета, из нее выскользнула тоненькая девичья фигурка, огляделась, протянула руку к кнопке звонка.

Звонок в ночной тишине прозвучал неожиданно и резко, отчего залаяли собаки в близнаходящихся дворах.

— Кто таков? — раздался недовольный голос Семена.

— Мне кого-нибудь из хозяев.

— Поздно уже, все спят. Приходите утром.

— Мне очень нужно.

— Утром, сказано, приходите.

Из дома вышел дворецкий, спустился по ступеням во двор, спросил привратника:

— Кто звонит?

— Неизвестно. Женщина, — ответил Семен.

— Открой, — велел Никанор.

Привратник исполнил его приказ, и перед глазами дворецкого возникла молодая красивая девушка.

Это была Табба.

— Слушаю вас, сударыня, — склонил старик голову.

— Мне кого-нибудь из господ.

— Госпожа здесь одна — княжна Анастасия. Но они уже почивают.

— У меня важное дело.

— Придите лучше днем, сударыня. Княжна, думаю, вас примут.

— Днем мне совсем не с руки, — замялась прима. — А с вами поговорить я смогу?

— Ежли окажусь полезным, сможете. — Никанор жестом пригласил ночную гостью во двор.

Табба оглянулась на извозчика, велела:

— Жди.

Они поднялись по ступенькам, вошли в одну из небольших комнат, и дворецкий зажег неяркий электрический свет. Указал ночной гостье на стул, сам сел напротив.

— Слушаю вас.

Девушка замялась, не зная, с чего начать.

— Мне стало известно, что в этом доме бывает некая госпожа, прибывшая из Франции. Не помню ее имени…

— Мадам Матильда, — ответил Никанор.

— Она прибыла в Петербург с дочкой.

— Именно так.

— Как я могу ее найти?

— Не могу знать. Они на экипаже сюда приезжают, на экипаже и отбывают. У вас к ней дело?

— Да, дело, — кивнула прима. — Мне важно передать просьбу ее товарищей.

— Товарищей? — удивился Никанор.

— Да, я полагаю, речь идет о ее французских друзьях.

— Вы желаете, чтобы это проделал я?

— Если вам не сложно.

— Саму госпожу я, возможно, скоро не увижу, а вот мадемуазель Анна здесь бывают каждый день. Они дружат с княжной. О чем просьба, мадемуазель?

— Ее просят о крайней осторожности. Она ведь иностранка, всякое может случиться.

— Понимаю. Передам совет при первой же оказии.

— Благодарю вас. — Прима привстала, чтобы уйти, однако задержалась, вопросительно взглянув на Никанора. — Можете сказать, когда госпожа с дочкой отбудут в Париж?

— Мне это неизвестно, — сухо ответил старик. — Думаю, они не станут здесь долго задерживаться.

Табба не уходила.

— Еще скажите, что приходила госпожа Бессмертная.

— Бессмертная? — поднял брови дворецкий. — Артистка оперетты?

— Вы меня знаете? — приятно удивилась прима.

— Вас не знаю, потому как в театрах не бываю. А имя от княжны слышал, — объяснил Никанор и покорно склонил голову. — Непременно сделаю, как вы просите.

— Благодарю вас. — Табба двинулась к выходу, и в это время из глубины дома послышались чьи-то частые шажки и голос Анастасии:

— Никанор, кто там?

— Здесь барыня, но она уже уходит.

— Какая барыня?

В комнату вошла княжна в ночной сорочке и изящных туфельках, уставилась на гостью.

— Вы кто? — И вдруг узнала ее. — Госпожа Бессмертная?! Это вы? — От неожиданности девочка даже придержалась за стул, переспросила: — Вы, в моем доме?

— Такая нужда, — развела руками Табба и предупредила: — Я сейчас уйду.

— Боже, этого не может быть. Это сон, — терла виски пальчиками Анастасия и решительно заявила: — Нет, я вас так не отпущу! Вы просто обязаны задержаться у меня хотя бы на несколько минут.

— Если мадемуазель это не отяготит, — улыбнулась прима.

— Отяготит ваше присутствие?! — воскликнула девочка. — Да я без ума от вашего визита. Сама не могу поверить! — И тут же распорядилась: — Никанор, чай!

— Никакого чаю, — попросила Табба. — Время за полночь.

— Никанор, ты слышал, что я велела? — властно повторила княжна.

— Чай будет подан, княжна, — с теплой улыбкой ответил тот.

Анастасия взяла Таббу за руку и повела в свою комнату.

Прима расположилась на диванчике, княжна по привычке уселась на постели с ногами.

— Что привело вас к нам в такое время?

— Меня попросили передать просьбу госпоже, которая у вас часто бывает.

— Для мадам Матильды? — удивилась девочка. — Или для Анны?

— Для мадам.

— О чем просьба?

— Ее друзья очень беспокоятся о ней и просят быть крайне осторожной в России.

— А почему вы решились на визит ночью?

— Ночью мне проще передвигаться по городу, — улыбнулась Табба и сменила тему: — У вас, я поняла, сложились хорошие отношения с мадемуазель… Анной?

— Она моя лучшая подруга, — заявила Анастасия. — Хотите, я познакомлю вас поближе? Будем дружить втроем.

— Не стоит. Они ведь скоро уедут.

— Кто вам сказал такую глупость?

— Ваш дворецкий.

Княжна подалась вперед, зашептала:

— Он старенький уже и не всегда понимает, что говорит. Да, они уедут. Но только тогда, когда я сочту это возможным. И возможно, я уеду тоже с ними.

— Навсегда?

— Нет, что вы?! — рассмеялась девочка. — Конечно на время. Ведь я теперь единственная наследница моего папеньки.

Вошел Никанор, разлил по чашкам чай и удалился.

Табба пить не стала, подняла на девочку глаза, готовясь спросить нечто непростое.

— Вы уверены, что хорошо знаете своих новых друзей?

— Уверена, — насторожилась девочка. — Они очень помогли мне.

— Они действительно француженки?

Анастасия подобрала ноги под себя.

— Да. А что вас смущает?

— Ничего не смущает. Однако совет я бы хотела вам дать.

— Любопытно. — В глазах девочки проскользнула неприязнь.

— Постарайтесь, чтобы ваши гости поскорее покинули вас и больше никогда сюда не возвращались.

Княжна спустила ноги на пол, встала.

— Анна и мой кузен собираются после войны пожениться!

— Тем более распрощайтесь с ними.

Прима тоже поднялась.

— Никогда… Слышите, больше никогда я не приду на ваши спектакли и прошу немедленно покинуть мой дом!

Табба хотела что-то ответить, но решительно повернулась и быстро зашагала к выходу.

Дворецкий, стоявший рядом в затемненной комнате и слышавший весь разговор, тяжело вздохнул и направился в сторону спальни княжны.

Дверь ее была приоткрыта, тем не менее Никанор предупредительно постучал.

— Барышня, мне необходимо вам кое-что сказать.

— Может, все-таки завтра? — раздраженно спросила та. — Взял манеру беседовать по ночам!

— Это крайне важно. Возможно, после этого вы меня уволите.

— Говори.

Дворецкий переступил через порог, замер возле самой двери.

— Говори же!

— Я виновен перед вами, барышня.

— Это я знаю. Что еще?

— Вы не знаете, в чем моя вина. — Губы Никанора вдруг часто задрожали, по щекам потекли слезы. — Я недостойно обманул вас, барышня. Обманул самым страшным образом.

— Можешь не рыдать, а объясниться человеческим языком?

— Могу… Сейчас объяснюсь. — Дворецкий достал из кармана большой платок, вытер слезы, щеки, нос. — Помните ту страшную ночь, когда воровки забрались в ваш дом и пытались похитить черный бриллиант?

Глаза княжны округлились.

— Ты нашел его?

— Совершенно верно, нашел оброненным на ступени. Подобрал…

— И где же он?

Дворецкий снова заплакал. Княжна подошла к нему, встряхнула за рукав.

— Он у тебя?

— Нет, отдал.

— Отдал?!. Кому?

— Господину полицмейстеру. Василию Николаевичу…

— Зачем?.. Почему ему?

— Вы опасались этого камня, а я не знал, куда его подевать. К тому же его высокопревосходительству бриллиант нужен был для дела. — Никанор опустился на колени и, продолжая плакать, стал целовать подол ночной сорочки девочки. — Простите меня великодушно, барышня… Или велите убить. Не могу я больше жить с таким грехом на душе!

Девочка силой заставила его подняться, вытерла ладонью мокрые щеки.

— Признался, облегчил душу, и слава богу. Только держи этот секрет при себе. Не смей никому говорить ни слова.

— А кому, барышня, кроме вас?.. У меня ведь родней никого нет на этом свете… Спаси вас Боже.

Следователь Егор Никитич Гришин дождался, когда полицмейстер примет его, поклоном ответил на приглашение секретаря войти и перешагнул порог огромного и богато обставленного кабинета.

Василий Николаевич сухо поздоровался с ним, так же сухо показал на кресло, сел за стол.

— Что это за поножовщину устроили вы на Дворцовой площади? — спросил он, неприязненно глядя на следователя.

— Поножовщину устроил не я, Василий Николаевич, а воры. Прошу все-таки проводить разницу между вашими подчиненными и преступными элементами, — довольно жестко ответил Егор Никитич.

— Вам удалось задержать этих самых воров?

— Нет, не удалось.

— Почему?

— Слишком слаженно было все организовано.

— Вами?

— Ворами. Они прирезали нашего наводчика и ловко скрылись на подогнанных извозчиках.

— Ну а вы-то куда смотрели?!. Ваши агенты?

— Мы, господин полицмейстер, смотрели в нужном направлении и действовали так же. Но была толпа, и мы не желали ненужных жертв.

Полицмейстер вышел из-за стола, остановился напротив следователя.

— Ваш наводчик… этот обезумевший тип… едва не лишил жизни мадам Матильду!.. Чем вы вообще занимаетесь?

— Мы работаем, Василий Николаевич, — как можно спокойнее ответил следователь и вынул из папки фотографию Соньки.

Полицмейстер взглянул на снимок, положил на стол, молча уставился на Егора Никитича.

— Вы знаете, кто это, господин полицмейстер? — улыбнулся тот.

— Объясните…

— Это две дамы в одном лице… Ваша симпатия, Василий Николаевич, и госпожа Сонька Золотая Ручка.

— Вы так считаете?

— Это почти доказано.

— Любопытно. Дальше?

— Особа на фотографии — воровка в натуральном виде. А мадам, с которой вы совершаете променад по магазинам, та же воровка, только в гриме… Получше любой артистки.

Полицмейстер снова взял снимок, довольно долго всматривался в него, затем положил на стол.

— Все?

— Полагаю, этого достаточно, чтобы взять аферистку под стражу.

Полицмейстер грузно встал из-за стола, прошагал из угла в угол, остановился перед следователем.

— Не смейте!.. Слышите, не смейте производить никаких действий! Это не вашего уровня и не вашего ума дело!.. Даму… эту даму я беру под свое личное расследование! Я не хуже вашего знаю, кто она и за что следует ее брать под стражу! И если вы своим сапогом влезете в это тонкое дело и сорвете его, то с вас слетят не только погоны, но и голова!.. Примите это к сведению, Егор Никитич!

— Принял, господин полицмейстер, — мрачно ответил следователь и покинул кабинет.

Агеев вернулся за стол, какое-то время снова изучал лицо на фотографии, снял телефонную трубку:

— Отель «Европа». — Выдержал паузу, попросил: — Номер мадам Дюпон. — Трубку на том конце провода сняли почти сразу. — Госпожа Матильда? — пророкотал полицмейстер. — Приятно, что вы в номере, а не на прогулке. Ваши планы, мадам, на вечер?.. Хочу пригласить вас в дом. Да, жена с детьми на даче. Я тоже рад этому… Отлично, завозим мадемуазель на Фонтанку к княжне, а сами отправляемся в интересное путешествие. Да, сюрпризы будут, мадам… Конечно интригую!.. Бриллиант?.. Тот, о котором я рассказывал?.. Непременно покажу. Я также сгораю, но надо потерпеть…

Полицмейстер повесил трубку, распрямил плечи, потер ладони в предвкушении чего-то необычного, волнующего, громко крякнул.

Сонька тоже повесила трубку в номере, озабоченно посмотрела на дочь.

— Вот оно и начинается, — произнесла задумчиво.

— Что, мамочка? — не поняла дочка, выглянув из ванной комнаты.

— Господин полицмейстер пригласил меня домой. Говорит, семью отправил на дачу.

— Думаешь, тебя там могут взять?

— Не исключено.

— Может, собирать вещи?

— Прихвати самое необходимое. И главное — не забудь паспорта.

— А княжну я еще увижу?

— Ты побудешь с ней, пока я разберусь с Василием Николаевичем. Надо довести с ним игру до конца.

Зазвонил телефон, Сонька сама сняла трубку.

— Княжна?.. Что случилось? Да, собираемся к вам.

— Мам, мне тоже не по себе.

— Все будет хорошо, Миха, — подмигнула ей воровка. — Разве нам впервой гонять шашки на доске?

Карета полицмейстера стояла во дворе княжеского особняка, сам Василий Николаевич сидел в экипаже, нетерпеливо ждал, когда Сонька выйдет из дома.

Поодаль прохаживался привратник Семен, поглядывая на полицейского чиновника с почтением и страхом.

Воровку тем временем остановил дворецкий, молча вручил ей письмо, оставленное ночью Таббой.

— Что это? — спросила она.

— Письмо.

— От кого?

— Ночью привезла госпожа Бессмертная.

Сонька пробежала глазами написанное, нахмурилась.

— Госпожа Бессмертная? — переспросила она, не сразу поняв, кто это. — Ах да, прима оперетты.

— Совершенно верно.

— Почему — она?

— Думаю, княжна объяснит более внятно.

Воровка направилась было в сторону покоев Анастасии, однако Никанор довольно настойчиво напомнил:

— Мадам, вас ждет господин полицмейстер.

Сонька еще раз прочитала полученную записку, с иронией бросила:

— Лучше позже, чем никогда, — и кивнула дворецкому: — Передайте дочери, я скоро вернусь.

— Передам непременно, — склонил тот голову и проследовал за гостьей во двор.

Никанор помог ей сесть в карету, привратник Семен открыл ворота, и экипаж выкатился на Фонтанку.

Семен долго и внимательно смотрел им вслед.

Карета полицмейстера, сопровождаемая охранной повозкой, ходко неслась по улицам. Василий Николаевич сосредоточенно молчал, глядя перед собой, Сонька посматривала по сторонам, запоминая дорогу.

Неожиданно ее внимание привлекло какое-то шумное сборище.

Человек пятьдесят мужиков и баб, с хоругвями, одетые во все черное, били окна магазина, гонялись за какими-то людьми, сбивали их с ног и, когда те падали, отчаянно дубасили их сапогами до крови, до воплей о помощи.

— Что это? — повернулась Сонька к полицмейстеру.

— Жидов бьют, — спокойно ответил тот.

— Как бьют?.. За что?

— Бьют сапогами, — рассмеялся Василий Николаевич. — А за что? Чтоб не дурили православных.

— Остановитесь, — потребовала воровка. — Прикажите полицейским вмешаться.

— Зачем? — пожал тот плечами.

— Посмотрите, как их бьют! Там женщины! Дети!

Действительно, избиение усиливалось. Черносотенцы, почувствовав безнаказанность, избивали иудеев с таким остервенением и удовольствием, что остановить это казалось невозможным. Бились стекла, кричали женщины, визжали от беспомощности избитые и испуганные дети.

До слуха доносились свистки полицейских.

— Вмешайтесь же!

Полицмейстер взял ее руку, поцеловал.

— Успокойтесь, сударыня. Слышите, свистят? Сейчас прибудет наряд и этих людей разгонят.

— Их надо судить!

— Судить? — Василий Николаевич с интересом посмотрел на воровку, повторил: — Судить… Судить надо многих. Например, таких, которые людей дурят.

— Дурят многие.

— Многие. Которых ловим, тех судим. А кого не поймали, того народ сам наказывает. Вот как этих, к примеру.

— Они, по-вашему, дурят?

— Еще как! — рассмеялся Агеев, запрокинув голову. — Где еврей прошел, там русскому шукать нечего!

— Вы их ненавидите?

— Взаимно. Мы — их, они — нас. Вы вот гляньте: в каком мире народ любит евреев? Ни в каком! А почему? Потому что они, как и, к примеру, цыгане, жизнь свою строят на обмане!.. Ежели жид не обманул, он тогда хуже русского! Потому народ и бунтует против них!

— У меня отпало желание ехать с вами, — сказала Сонька.

— А уж часом вы не жидовка? — посмотрел на нее полицмейстер.

— Жидовка!

— Не-ет, — погрозил он ей. — Были б Сонькой — поверил бы. А так чистая француженка!

Княжна плотно закрыла дверь, остановилась напротив Михелины.

— Знаешь, кто приезжал ко мне этой ночью?

Девушка напряглась.

— Неужели князь Андрей?

— Он на войне. Он никак не мог приехать! — ответила Анастасия. — Ты его вспоминаешь?

— Конечно. А кто все-таки приезжал?

— Госпожа Бессмертная.

— Табба?

— Она.

— Зачем?

— Привозила письмо для твоей мамы.

— А где оно?

— Думаю, ей уже передал дворецкий.

— О чем там, не знаешь?

— Не имею привычки читать чужие письма. — Анастасия заставила подружку сесть. — Что ты о ней думаешь?

— О ком?.. О Таббе? Ничего не думаю. Артистка…

Княжна тоже села.

— Я ее выгнала.

— Выгнала? За что?

— За то, что она ненавидит вас.

— Кого?

— И тебя, и твою маму. Почему она вас ненавидит?

— Не знаю, — пожала плечами Михелина. — А с чего ты взяла?

— Она сказала, чтобы я как можно быстрее распрощалась с вами.

— Может, она и права, — усмехнулась Михелина.

— Объясни.

— Думаю, мы здесь достаточно надоели.

Глаза девочки налились гневом.

— Тебя любит мой кузен, князь Андрей!.. И ты смеешь думать, что вы здесь надоели?!

— Любит — перелюбит.

— Что ты сказала?.. Ты его разлюбила?

— Я — нет. Но с ним может случиться разное.

От возмущения княжна даже задохнулась.

— Разное? Ранят, убьют?.. И ты тогда предашь его? — Она заплакала. — Ненавижу предателей! И тебя теперь ненавижу!.. Пожалуйста, оставь меня!

Михелина попробовала переждать ее истерику, тихо попросила:

— Сядь, я теперь что-то скажу.

— Уходи, не желаю ничего слышать!

— Пожалуйста, сядь. Я скажу важное.

Княжна вытерла слезы, гордо опустилась на стул.

— Говори.

— Я — воровка, — спокойно и твердо произнесла девушка.

— Что? — не поняла та.

— Воровка. И мать моя тоже воровка. Причем знаменитая.

Девочка удивленно вскинула брови, глаза ее были сухими.

— Я тебя не понимаю, Анна.

— Я не Анна. У меня совсем другое имя.

— Какое?

— Михелина. Или Миха, как зовет меня мама.

— Миха?.. А мама тоже не Матильда?

— Моя мама — Сонька Золотая Ручка.

— Золотая Ручка? — с ужасом, шепотом переспросила Анастасия. — Ее ведь ловит полиция.

— Да. Поэтому нам надо быстрее драпать из Петербурга.

— Драпать… Смешно — драпать.

— Это по-воровски.

Княжна вцепилась в руку воровки.

— Я вас не отпущу!.. Тебя не отпущу! У тебя Андрей!

— Я воровка, милая, — попыталась объяснить Михелина. — Воровка и князь. Представляешь пару?

— Он любит тебя!

— Я его тоже. Но меня могут поймать, и он больше никогда меня не увидит. На нашей совести смерть твоего отца!

— Но я ведь сама попросила помощи!

— Нет, не так. Мы с мамой должны были украсть камень. Ты же просто оказалась рядом.

Анастасия с недоверием и страхом смотрела на подружку.

— Я не верю.

— Но это так. Нас ловит полиция, и в любой момент мы можем оказаться в тюрьме. Тем более за мокрое…

— Мокрое — это что?

— Убийство. Получается, что папа твой погиб из-за нас.

— Из-за меня.

— Каждый решает по-своему.

— А за что вас ненавидит госпожа Бессмертная?

— За то, что она дочь Соньки, а мне сестра.

— Госпожа Бессмертная — твоя сестра?! — Княжна от неожиданности готова была провалиться сквозь землю. — Но разве можно ненавидеть родную сестру?

— Можно. Если одна — прима театра, которую заваливают цветами, а другая — воровка, которую ловит полиция. Табба боится, что мы сломаем ей жизнь.

— Нет, — решительно заявила княжна и вцепилась в руку воровки. — Все равно я не хочу, чтобы вы уезжали!.. Будете жить здесь, и никто об этом не узнает! Дом большой!

— И даже на прогулку не выйти? — засмеялась Михелина.

— Ночью. Когда никто не видит.

— А сторожа?.. А Никанор?

— Но у нас же есть потайной ход!

Это окончательно развеселило девушку.

— Каждую ночь — по крыше, а потом ползком под забором.

— Андрей не простит, если я тебя отпущу.

— Я вернусь. Все утрясется — и вернусь. Лишь бы у мамы все сегодня сложилось.

— А где она?

— В гостях, — коротко ответила воровка.

Дом полицмейстера Агеева находился недалеко от Сенной площади, был он большой, трехэтажный, и на воротах стояли полицейские при оружии.

Карета с Василием Николаевичем и Сонькой вкатилась во двор, выдрессированные полицейские тут же помогли начальнику и его гостье спуститься на землю, и Агеев повел Соньку в дом.

Сзади шел могучий полицейский, судя по всему выполнявший роль прислуги.

— Вот так живут скромные чиновники департамента полиции, — притворно жаловался Василий Николаевич, показывая роскошные комнаты жилища. — Работа тяжелая, некогда даже ноги на печи погреть.

— А печь-то в доме есть? — засмеялась Сонька.

— Камины. А печь — на даче. Но и туда ноги никак не доходят.

Прошли еще несколько комнат, пока не оказались в гостиной. Здесь был накрыт стол по всем правилам, и даже, несмотря на день, горели свечи.

— Ступай отсюда, — махнул полицейскому-прислуге Агеев. — И больше не высовывайся.

— Будет исполнено, — козырнул тот и удалился.

Полицмейстер отодвинул стул, давая даме возможность сесть, и тут же обнял ее за плечи.

— Господин полицмейстер, — убрала она его руки, — хотя бы приличия ради давайте сначала выпьем.

— Первое… — поднял палец Агеев. — Здесь нет «господина полицмейстера», а есть просто Василий. И второе. Замечание насчет выпить — совершенно верное и своевременное.

Он налил в фужеры вина, чокнулся с дамой, вытянулся во фрунт.

— За наши надежды и за их светлое исполнение!

Выпили, полицмейстер стал накладывать на тарелку Соньки еду, жуя ягоду винограда.

— Какие ваши планы, сударыня, в связи с возможным отбытием в Париж? — как бы между прочим спросил он.

— Вы меня, сударь, торопите? — улыбнулась воровка.

— Ни в коем разе!.. Просто желаю знать, как долго мне придется держать мою благоверную на даче.

— До конца ее дней!

Оба рассмеялись шутке. Василий Николаевич заметил:

— Интересное предложение, хотя и рискованное.

— В чем же риск?

— Ну, хотя бы в том, что вдруг вам здесь так понравится, что вы останетесь тут до конца моих дней!

— А мне здесь уже нравится!

Снова рассмеялись, полицмейстер налил по новой.

— Ну-с, за то, чтоб нам жилось столько, сколько не надоест!

Сонька пригубила, вино, поставила фужер на стол.

— Боитесь захмелеть? — поинтересовался хозяин.

— Боюсь, — посмотрела она на него. — Пьяная дама — не самое приятное зрелище.

— Что верно, то верно. Хотя я бы полюбил вас и пьяной.

— Это с вечера, — улыбнулась воровка. — А наутро как?

Полицмейстер шутливо погрозил ей.

— Однако язычок у вас! Определенно французский! — Предельно внимательно посмотрел на Соньку. — Кроме любви, у нас будет еще и разговор. Не возражаете?

— Что раньше?

— Раньше разговор. — Василий Николаевич уселся поудобнее. — Но разговор доверительный.

— Такое впечатление, что вы пригласили меня на допрос, Василий, — натянуто улыбнулась Сонька.

— Знаете, как проводят допрос?

— Слышала.

Полицмейстер достал из кармана сложенную фотографию Соньки, развернул ее, старательно расправил.

— Помните, я показывал вам эту фотографию?

— Помню. Ваша знаменитая воровка.

— Да, Сонька Золотая Ручка. Очень похожа на вас.

— Вы считаете, что это я? — с иронией спросила воровка.

— Я пока этого не сказал.

— Пока?

— Пока. — Полицмейстер сделал довольной большой глоток вина. — Давайте начистоту?.. Вы ведь — Сонька?

Она рассмеялась.

— Хотите поймать воровку и получить орден?

— Хочу. Но также хочу помочь вам.

— Мне? В чем же?

— Вы сейчас даете мне признательные показания…

— В том, что я Сонька Золотая Ручка?

— Именно. Я при вас помещаю эти показания под сургуч и даю вам возможность срочно скрыться…

— Гарантии?

— Гарантии — мое честное слово.

Сонька взяла фужер, чокнулась с полицмейстером.

— Заманчиво. А вы убеждены, что я именно та самая Золотая Ручка?

— Абсолютно. Во-первых, фотографии. А во-вторых, вы сами почти уже сознались.

От такой выходки полицейского воровка даже рассмеялась.

— Вы наглец, Василий! Но со мной этот фокус не пройдет. Я подданная Франции, и если вы решите задержать меня, это кончится большим дипломатическим скандалом! Я дама весьма известная в своей стране!

— У меня в руках ваши фотографии.

— Фото моего двойника. И если вы пустите их в ход, то получите очень большой конфуз!

Василий Николаевич выглядел несколько растерянным.

— То есть вы не желаете принять мои условия?

— Желаю. Но с единственной целью — помочь вам.

— Мне?!

— Вам. Вы должны выйти с честью из сложившейся ситуации.

— Очень даже любопытно, — не без издевки заметил хозяин. — И что же вы намерены предложить?

Сонька с застывшей улыбкой смотрела на него.

— Вы даете мне деньги. Много денег! А может, не деньги, а, скажем, дорогие украшения! И я беру на себя имя вашей воровки.

— Я упекаю вас за решетку или нет?

— Нет. Вы даете мне возможность уехать. Но у вас на руках мое признание, поэтому вам почет и слава. А ловят меня пусть другие!

— Так это почти то, что я предлагал.

— Почти, да не совсем. Первое — я не Сонька Золотая Ручка. Второе — я должна получить хорошую сумму за риск.

Полицмейстер заерзал на стуле, не понимая, дурачат его или нет.

— У вас нет для меня достаточно денег? — насмешливо спросила воровка.

— У меня есть все — и деньги, и украшения. Но я вам не верю.

— А я не верю вам.

— Мне?.. Слову чести генерала русской полиции?

— Я не верю, что у вас достаточно средств, чтобы оплатить мою услугу.

Слова Соньки задели полицмейстера за живое, он поднялся, решительно предупредил:

— Покажу всего одну лишь вещицу, чтобы вы убедились, что я человек небедный!

— Я и без того вижу.

— Не видите!.. Вы задели мою честь!

Василий Николаевич широким, решительным шагом покинул комнату, до слуха Соньки доносились его тяжелые удаляющиеся шаги.

Сонька огляделась, быстро достала из сумочки флакончик с сонными каплями, накапала их в фужер хозяина, дополнительно подлив туда вина.

Полицмейстер вскоре вернулся, неся большой сафьяновый футляр. Положил его на стол, демонстративно открыл.

В глаза воровки ударили яркой россыпью бриллианты дорогого колье.

— Вы все поняли? — спросил, довольный, генерал.

Она восторженно подняла на него глаза, благодарно произнесла:

— Вы — настоящий… Давайте выпьем за честь русского генерала!

— С большим удовольствием!

Он чокнулся с гостьей, поднялся, довольно громко выкрикнул «гип-гип-ура!» и выпил вино до дна. Взял руку женщины, тяжело приник к ней губами.

— Я готов принять ваше условие, — сказал он. — Но с одной поправкой.

— Вы сразу сдадите меня полиции? — засмеялась Сонька.

— Обижаете, мадам… Мы сначала будем любить друг друга, а потом все остальное… Вы согласны?

— Конечно, милый.

Воровка нежно погладила полицмейстера по щеке, и вдруг он как-то сразу осоловел и стал валиться на стул.

Сонька с трудом оттащила его к дивану, кое-как уложила, огляделась.

Вокруг никого не было.

Она быстро сунула колье в сумочку, заспешила в сторону тех комнат, куда уходил хозяин. Легко сориентировалась в супружеской спальне, выдвинула несколько ящичков в комоде, выгребла оттуда разной стоимости украшения. Затем прошлась по другим шкафам, выудила из кармана одного из генеральских мундиров плотный сверток денег и заспешила обратно.

Полицмейстер спал крепко, с похрапыванием.

Воровка, оглядевшись, осторожно отцепила с его груди несколько орденов, отколола даже галстучную брошь и заспешила к выходу.

Слуга-полицейский, вставший перед нею навытяжку, с удивлением спросил:

— Уже уходите?

— Безусловно! — ответила она с изумительным французским акцентом. — Твой хозяин пьяный. Спит… Он грубый и невоспитанный. Обо всем обязательно узнает его супруга! — И приказала: — Немедленно вели выпустить меня отсюда!

— Как прикажете, мадам, — растерянно ответил полицейский. — Может, подать экипаж?

— Обойдусь как-нибудь без услуг твоего хозяина! — бросила Сонька и едва ли не бегом покинула двор.

Карета на скорости подкатила к воротам особняка Брянских, Сонька выскочила из нее, несколько раз нажала кнопку звонка и, когда Семен открыл калитку, без всякого спроса, как своя, быстрым шагом направилась в дом.

Никанор, несколько удивленный встревоженным видом воровки, предупредительно сообщил:

— Ваша дочь беседует с княжной.

— Позови ее.

— Можете пройти сами.

— Зови. Я тороплюсь.

Дворецкий послушно направился в глубь комнат. Сонька нетерпеливо огляделась, на всякий случай еще раз проверила содержимое сумочки. Все было на месте — деньги, украшения.

Послышались торопливые шаги, это была Михелина.

— Что?

— Бежим, Миха, — негромко бросила мать, оглядевшись. — В отель не заезжаем. Паспорта при тебе?

— Да, — кивнула дочка.

— Прощайся с девочкой, карета ждет.

— Она не хочет нас отпускать.

— Не разводи сопли! — со злостью бросила воровка. — С минуты на минуту нас могут повязать!

— Поняла. Сейчас вернусь!

Дочка убежала, из соседней комнаты вышел дворецкий.

— Без ведома княжны я вас не выпущу.

— С ума сошел?

— Княжна обязана знать, что происходит в ее доме.

— Уйди с дороги!

— Я позову людей.

Сонька огляделась.

— Где княжна?

— Сейчас позову. Но вы должны ждать ее здесь. Со двора все равно не выпустят.

— Зови быстро!

Никанор направился было в глубь дома, но послышались быстрые шаги навстречу, и в гостиную вошла княжна.

— Никанор, покинь нас! — распорядилась она.

— Слушаюсь.

Дворецкий ушел. Анастасия вплотную подошла к воровке, тихо спросила:

— Вы желаете уехать?

— У нас нет иного выхода.

— Вы не можете рисковать. Вас арестуют. К тому же я все знаю — о вас и о Михе.

— Да, это так, — подтвердила Михелина. — Княжна имела разговор с Таббой.

Сонька вскинула брови.

— Она все вам рассказала?

— Достаточно, чтобы вам никуда не торопиться, — ответила княжна и поинтересовалась: — А где господин полицмейстер?

Воровка перебросилась с дочкой взглядами, с усмешкой сказала:

— Василий Николаевич отдыхает. У него был трудный день.

К отелю «Европа» на большой скорости подкатило несколько повозок с жандармами, они всем гамузом, не слишком церемонясь с входящими и выходящими, бросились к входу.

Затем, грохоча тяжелыми сапогами, достигли второго этажа, пробежали по длинному коридору, и старший из них со всего размаха ударил ногой в дверь одного из номеров.

Дверь с треском распахнулась, жандармы ворвались в номер, рассыпались по всем комнатам — здесь было пусто, ни души…

Утром следующего дня все столичные газеты вышли с крупными, кричащими заголовками:

Продавцы газет надрывались, стараясь всучить покупателям печатное слово, каждый на свой лад излагая самые интересные места из скандальных публикаций.

Возле дома князя Брянского остановилась карета, из нее быстро вышел следователь Егор Никитич Гришин и направился к воротам.

На звонок выглянул Семен, по привычке хмуро поинтересовался:

— Чего желаете, барин?

Тот вынул из кармана номерную бляху, сунул ему под нос.

— Сыскная полиция.

Привратник послушно и испуганно впустил следователя, повел его к входу в дом.

Дворецкий увидел незваного гостя, торопливо зашагал в глубь дома, увидел Михелину, жестами показал, чтобы она немедленно скрылась, и после этого пошел встречать Гришина.

— Кого желаете видеть, господин следователь?

— А, — ухмыльнулся тот. — Помнишь, бестия… Хозяйку желаю видеть!

— Они занимаются музыкой.

— Позови.

— Не положено. У них еще тридцать минут обучения.

Егор Никитич нервно огляделся, повернулся к дворецкому.

— Пока барышня музицирует, побеседуем с тобой. Когда последний раз ты видел в этом доме мадам Дюпон с дочкой?

— Без позволения мадемуазель Анастасии я ни на один ваш вопрос отвечать не стану, — спокойно и с достоинством произнес Никанор.

— Тебе известно, кто перед тобой?

— Известно. Вы однажды беседовали не только со мной, но и с покойным князем Александром Васильевичем. Но отвечать все равно не буду.

— Послушай, дурья голова! Следователь не обязан спрашивать чьего-нибудь позволения!.. Он просто допрашивает! Так прописано в законе! — сдерживая раздражение, разъяснил Егор Никитич и повторил: — Когда последний раз здесь были мадам Дюпон и ее дочь?

— Я уже объяснил, — повторил дворецкий. — Отвечать на какие-либо вопросы без моей госпожи не имею права — так прописано в нашем законе.

Сонька и Михелина стояли наверху, отсюда им хорошо был виден дворецкий, беседующий со следователем, и даже было слышно, о чем они беседовали. Сзади к ним на цыпочках подошла княжна и, замерев, тоже стала наблюдать за происходящим.

— Значит, Матильду и Мари Дюпон ты в доме не видел?

— Имен не могу знать, — спокойно и с достоинством ответил дворецкий. — Разные господа и дамы к княжне приезжали, но кто такие, не моего ума дело.

— Веди в подвалы! — неожиданно приказал Гришин.

— Чего желаете там? — удивился Никанор.

— Веди, узнаешь!

Дворецкий послушно направился в сторону широкой лестницы, ведущей вниз, по пути включил свет. Следователь не отставал.

Сонька с дочкой быстро и бесшумно двинулись по лестнице наверх, Анастасия осталась стоять на прежнем месте.

В помещении, куда пришли Никанор и Гришин, было прохладно и довольно сыро.

Двинулись по длинному, довольно широкому коридору, от которого направо и налево уходили более узкие, слабо освещенные.

Никанор повернулся к сыскарю.

— Куда дальше, господин следователь?

Тот в упор посмотрел на него.

— Они где-то здесь?

— Кто? — искренне не понял дворецкий.

— Дамы!.. Из Франции! Аферистки! Мать и дочь!

— Прикажете открывать все двери?

— Что ты из себя дурочку корчишь?.. Они ведь где-то здесь! Мне уже донесли!

— Какую из дверей велите открыть? — спокойно спросил дворецкий.

Егор Никитич вдруг придвинулся к нему вплотную.

— Я ведь и придушить могу!.. Говори!.. Где ты их прячешь?.. Говори же!

Никанор спокойно и неожиданно легко для его возраста отвел руки следователя от себя, поправил воротничок, так же спокойно произнес:

— Извольте следовать наверх. Княжна должны уже освободиться, — и двинулся в обратном направлении.

Сверху действительно им навстречу легко спускалась Анастасия. Она с недоумением смотрела на дворецкого и незваного гостя.

— Что вы там делали, господа?

— Господин следователь пожелали осмотреть подвальные помещения, — объяснил Никанор.

— Зачем? — наивно удивилась княжна.

— Мне, барышня, неведомо.

Гришин подошел к княжне, почтительно склонил голову.

— Следователь сыскного отделения Гришин.

— Я вас помню.

— Благодарствую. Простите, княжна, но мне необходим конфиденциальный разговор с вами.

Анастасия жестом показала ему следовать за нею, они вошли в большой зал, сели друг против друга в кресла.

— Слушаю вас, господин следователь, — улыбнулась девочка.

— Вы, мадемуазель, наверное, слышали о скандале, который разразился вчера в Петербурге?

— К сожалению, я редко бываю в публичных местах и могу не знать последних новостей, — по-прежнему улыбаясь, ответила княжна.

— Дело касается двух сторон. Вашего родственника полицмейстера Василия Николаевича…

— Что с ним могло произойти? — прервала следователя мадемуазель.

— Он стал жертвой знаменитой воровки Соньки Золотой Ручки, — печально усмехнулся Гришин.

— Она обворовала его? — засмеялась девочка.

— И обворовала, и опозорила. Над Василием Николаевичем потешается весь город.

— Это ужасно, — нахмурилась княжна. — Воровку задержали?

— Пока не удалось. Но рассчитываю это сделать с вашей помощью.

— Вы шутите?.. С моей?!

— Именно так, — кивнул следователь и довольно поспешно объяснил: — Вы, конечно, помните двух французских особ, якобы ваших родственниц и якобы прибывших из Франции?

— Помню. А почему «якобы»? — нахмурилась девочка.

— По той причине, что они и не француженки, а уж тем более никакие не ваши родственницы!

— А кто же они?

Егор Никитич выдержал паузу, готовя сюрприз, с улыбкой сообщил:

— Они как раз те самые знаменитые воровки — Сонька Золотая Ручка и ее дочь.

Княжна искусно расширила глазки.

— Вы шутите.

— Никак нет. Нам не до шуток, мадемуазель. Дело нашей чести — задержать преступниц.

— Вы хотите, чтобы это сделала я?

— Повторяю, с вашей помощью.

— Можете разъяснить?

Следователь вздохнул, поелозил в кресле, не зная, как подступить к делу.

— Они ведь у вас гостили, мадемуазель?.. И не однажды.

— Да, это так.

— Так вот… По нашим сведениям, преступницы могут прятаться в вашем доме.

Девочка возмущенно отшатнулась, посмотрела на Егора Никитича как на сумасшедшего.

— Простите, по каким сведениям?

— Нам известно, что после того, как Сонька обворовала полицмейстера, она имела неосторожность прикатить к вам.

— Мне это неизвестно.

— Зато известно нашим агентам. Ее видели выходящей из кареты именно возле вашего особняка!

Княжна овладела собой, села прямо, лицо ее вдруг стало жестким.

— То есть вы предполагаете, что я прячу злоумышленниц в своем доме?

— Не вы, разумеется… Возможно, кто-то из вашей обслуги. Дворецкий, к примеру. Но Сонька и ее дочь, прибыв в ваш дом, больше его не покидали.

Девочка встала с кресла, властно и совсем по-взрослому подняла худенькую руку и указала на дверь.

— Господин следователь, аудиенция закончена. Если воровки не покидали мой дом, то вы обязаны его покинуть!

От растерянности тот даже не смог сразу подняться.

— Я, мадемуазель, ни в коем разе не желал оскорбить вас.

— Вы это сделали!.. Я не прячу в доме преступниц! Помните это и помните также, что мой дом отныне для вас закрыт!

— Но я могу получить санкцию прокурора на обыск! — промолвил сквозь зубы Егор Никитич.

— Через моего адвоката, — кивнула девочка и позвала дворецкого: — Никанор, проводи господина!

— С превеликим удовольствием, — ответил тот и повел Гришина к выходу.

Анастасия дождалась, когда незваный гость скроется из поля зрения, быстро заспешила обратно.

Сонька и Михелина ждали ее в большой комнате, где стоял рояль, и при появлении девочки вопросительно повернулись к ней.

— Приезжал следователь, — просто сообщила та. — Я его прогнала.

— По наши души? — усмехнулась Сонька.

— А по чьи же еще? Даже спустился в подвал, желая вас найти.

— Никанор ничего не брякнул? — нахмурилась Михелина. — Он недолюбливает нас.

— Никанор любит меня, — разъяснила девочка. — А это больше, чем все остальное. — Подошла к Соньке, попросила: — Сыграйте свою любимую. Пожалуйста…

— Продолжим занятие музыкой? — усмехнулась та.

— Почему нет? Мне нравится с вами заниматься.

Воровка повернулась к роялю, положила пальцы на клавиши, легонько прошлась по ним, и комната наполнилась темой Соньки, в которой было все — судьба, любовь, счастье, грусть…

Василий Николаевич Агеев, в парадном мундире, хмурый и сосредоточенный, подкатил в карете к департаменту полиции, окинул взглядом толпу просителей, дождался, когда ворота для его экипажа откроются, и в это время к нему бросились ювелир Абрам Циммерман с сыном Мойшей, также ждавшие приема.

В руках Циммермана-старшего было несколько газет со скандальными заголовками.

— Господин полицмейстер!.. Остановитесь, выслушайте, бога ради! — закричал он, цепляясь за дверцу. — Я насчет этой дамы из Франции!

— Не время! — попытался оттолкнуть его Василий Николаевич.

— Как не время, если она оказалась той самой Сонькой, которая уже грабила меня в Одессе?.. Мойша, скажи господину полицмейстеру, чего ты молчишь?

— Господин полицмейстер, — открыл было рот сын, но тут с двух сторон подскочили полицейские и потащили бедных евреев прочь от кареты.

— Господин полицмейстер! — продолжал кричать Абрам Циммерман. — Она опять у меня украла!.. Вы помните? Вы были с ней, и она украла!.. Что мне делать, господин полицмейстер!.. Это около трехсот рублей!. Я разорен! — Увидел перед собой сына, взвился от возмущения: — Чего ты стоишь, Мойша?.. Чего молчишь?.. Почему со всякими идиотами должен разговаривать я?

— Потому что вы никогда слова не даете мне сказать, папа!

— Не даю потому, что ты идиот!.. И твоя покойная мама — идиотка! Все идиоты!

Кристина, в ярко-красной шали на плечах, вышла из кареты, внимательно осмотрелась, махнула извозчику, чтобы тот скрылся в переулке, остановилась у чугунной решетки Екатерининского канала.

Увидела, как саженях в полустах подальше остановилась также еще одна повозка, их нее выпрыгнул поляк, повернулся в ее сторону, едва заметно поприветствовал ее движением руки, в которой была трость.

Третьего экипажа, с поэтом, пока еще видно не было.

Впереди причудливо играли на солнце купола Спаса на Крови.

Обер-полицмейстер столицы Карл Иванович Штолль, типичный немец, высокий и тощий, в золоченых очах, смотрел на Василия Николаевича с легким пренебрежением и брезгливостью. Тот стоял бледный и вспотевший, ждал не только разноса, но и крайней меры — изгнания из полиции.

— Излагайте, Василий Николаевич, если вам есть что изложить, — с чудовищным акцентом предложил немец.

— Излагать нечего, — пожал плечами Агеев. — Вы и без того все знаете.

— Думаю, не все. Как стало возможным, что вы попались на крючок аферистки?

— Нечистый попутал.

— Не совсем понимаю, — сдвинул брови Карл Иванович.

— Поддался плохому воздействию, Карл Иванович, — почему-то громко разъяснил полицмейстер. — На красивую женщину запал!

— Вам мало жены? — поднял брови Штолль.

— Так точно. Жена не устраивает по всем параметрам!

— А служба вас устраивает? — Лицо немца стало жестким.

— Вне всяких сомнений! — вытянулся по стойке «смирно» Агеев.

Немец взял чашку остывшего кофе, брезгливо сделал глоток, отставил в сторону.

— Будем поступать следующим образом, господин полицмейстер, — сказал он. — Вы лишаетесь на время всех наград и привилегий, до тех пор пока не изловите аферистку.

— Наград я и без того лишился, — печально развел руками Василий Николаевич. — Воровка изъяла их, пока я спал.

— Тем более, — с удовлетворением кивнул немец. — Сейчас ваша обязанность — непременно задержать воровку.

— Это не только обязанность, Карл Иванович, — ответил растроганный полицмейстер, — но прежде всего вопрос жизни и смерти… Приложу все усилия, дабы очистить мундир генерала и оправдать ваше доверие.

Обер-полицмейстер удовлетворенно кивнул.

— Я доволен ходом ваших мыслей. — Посмотрел на карманные часы, озабоченно кивнул. — Через час у меня аудиенция с великим князем, где вы сможете не только покаяться, но и изложить ваши планы по поводу поимки злоумышленницы.

— Готов следовать с вами, куда прикажете. — Агеев подтянул живот. — Хоть к черту на рога!

— Простите, не понял, — удивился немец.

— С нетерпением жду встречи с великим князем! — снова прокричал Василий Николаевич и уточнил: — Я еду в своей карете?

— Нет, — сосредоточенно складывая бумаги в папку, ответил Карл Иванович. — Едем в моей. По пути нужно обсудить еще некоторые вопросы.

Пан Тобольский, а следом за ним и Кристина, увидели, как поодаль от них остановилась карета с поэтом Рокотовым, он неторопливо и с достоинством покинул ее, подошел к парапету набережной, бросил взгляд на воду, повернул голову к единомышленникам. Удовлетворенно усмехнулся, отдав должное их дисциплинированности, и стал ждать.

Когда карета с обер-полицмейстером и Василием Николаевичем, сопровождаемая охранной повозкой с полицейскими, выехала из ворот департамента полиции, к ним тут же ринулась толпа просителей, в числе которых Агеев отметил и ювелиров Циммерманов.

Постовые полицейские немедленно стали отгонять надоедливых мещан, оградили начальство от ненужных хлопот, и карета понеслась вдоль зеленой и тенистой Фонтанки.

Экипаж обер-полицмейстера и сопровождающие его повозки первой увидела Кристина. Когда кавалькада поравнялась с нею, она не спеша накинула на голову красный платок и направилась в сторону поджидавшей ее кареты.

Пан Тобольский увидел знак, поданный девушкой, увидел несущиеся карету и повозки вдоль Екатерининского канала, аффектированно перебросил трость с правой руки в левую, как было условлено, заметил, что Марк принял его сигнал, однако торопиться не стал, решив ждать результата.

Экипаж обер-полицмейстера несся дальше.

Карл Иванович сосредоточенно смотрел на проносящиеся мимо дома, Василий Николаевич же крепко сжимал кисти рук, думая о собственной глупости и прихотях судьбы.

Рокотов увидел, что к нему несется белая представительская карета, сунул руку за полу сюртука, нащупал там довольно тяжелую бомбу, стал ждать.

Лицо его стало еще более бледным и заостренным, из-под волос потекла узкая струйка пота, мозг совершенно перестал что-либо воспринимать, о его внутреннем состоянии красноречиво свидетельствовали механический поворот головы и расширенные неподвижные глаза.

Когда экипаж обер-полицмейстера поравнялся с бомбистом, тот решительно шагнул вперед, выхватил из-под полы тугой сверток и, размахнувшись, бросил его прямо в приоткрытое окно кареты.

Раздался взрыв невероятной силы, лошади рванули вперед, потащив за собой развороченную карету, со всех сторон послышались испуганные крики; на булыжник первым рухнул извозчик, а следом за ним окровавленные обер-полицмейстер и полицмейстер Василий Николаевич Агеев.

Шагах в пяти от взрыва лежало неподвижное, изуродованное тело бомбиста — Марка Рокотова.

Пан Тобольский, увидев случившееся, отчаянно бросился в переулок к своей повозке, но непостижимым образом его перехватили агенты, набросились, скрутили, потащили по грязному и дурно пахнущему булыжнику.

Он вырывался, сдавленно кричал, выворачивал голову, стараясь понять, жив ли поэт и успела ли бежать Кристина.