Сообщество на краю

17. Гея

Кораблю потребовалось несколько часов, чтобы достичь «Далекой Звезды». Для Тревица они тянулись бесконечно.

В нормальной ситуации он послал бы сигнал и ожидал отклика. Если бы отклика не последовало, он попытался бы предпринять действия по уклонению.

Но теперь он не был вооружен, управлять кораблем не мог, отклика не было, оставалось только ждать. Компьютер не выполнял ни одного распоряжения, связанного с чем-либо вне корабля. Внутри, по крайней мере, все работало нормально. Системы жизнеобеспечения действовали безупречно, обеспечивая ему и Пелорату полный комфорт. Но легче от этого не было. Время тянулось, и Тревица изводила неизвестность того, что приближалось.

Он с раздражением заметил, что Пелорат выглядел спокойным. Как будто назло Тревицу, которому совершенно не хотелось есть, Пелорат открыл маленькую банку с куриным мясом, которое при открывании быстро автоматически разогревалось. И стал невозмутимо есть.

Тревиц раздраженно сказал:

— Космос! Янов, оно воняет.

Пелорат встревожился и принюхался к банке.

— На мой взгляд, оно пахнет нормально, Голан.

Тревиц покачал головой.

— Не обращайте на меня внимания. Я просто расстроен. Но, пожалуйста, ешьте вилкой. Ваши пальцы будут пахнуть курятиной целый день.

Пелорат удивленно посмотрел на свои руки.

— Извините! Я и не заметил. Я думал о другом.

Тревиц саркастически предположил:

— Не пытались ли вы догадаться, какого рода нечеловеки приближаются к нам на этом корабле? — Ему было стыдно, что он не так спокоен, как Пелорат. Он — ветеран Флота (хотя, конечно, не видел ни одного сражения), а Пелорат — историк. И все же Пелорат спокоен.

— Трудно вообразить, — ответил Пелорат, — как развивалась эволюция в условиях, отличающихся от условий Земли. Возможности не могут быть бесконечными, но их так много, что можно считать их и бесконечными. Однако я могу предсказать, что эти существа не являются бессмысленно жестокими и будут обращаться с нами цивилизованно. Иначе мы уже были бы мертвы.

— По крайней мере, Янов, дружище, вы еще можете рассуждать, вы еще можете оставаться спокойным. Мои нервы как будто борются против транквилизации, которой нас подвергают. Мне очень хочется встать и начать ходить. Почему этот проклятый корабль никак не доберется?

— Просто я пассивный человек, Голан. Я половину жизни провел, дублируя записи, пока ждал прибытия других записей. Я только и занят был ожиданием. Вы — деятельный человек, и бездействие для вас мучительно.

Тревиц почувствовал, что его напряжение уменьшилось. Он пробормотал:

— Я недооценивал ваш здравый смысл, Янов.

— Ну что вы, — мягко сказал Пелорат, — в конце концов, и самый наивный теоретик может чему-то научиться в жизни.

— И даже самый хитрый политик может иногда этого не суметь.

— Я этого не говорил, Голан.

— Зато я говорю… Так что я становлюсь активным, корабль уже близко, можно наблюдать, и ясно видно, что он выглядит примитивным.

— Выглядит?

— Если это изделие нечеловеческих разумов и рук, то примитивное может оказаться просто нечеловеческим, — сказал Тревиц.

— А он не похож на нечеловеческое творение? — слегка покраснев спросил Пелорат.

— Не могу сказать. Я подозреваю, что артефакты, как бы они ни менялись от культуры к культуре, все же не так пластичны, как продукты различий генетических.

— Это лишь ваше предположение. Мы знаем только различные культуры. А различия разумных видов нам неизвестны, и мы не можем судить, насколько могут различаться их творения.

— Рыбы, дельфины, головоногие и даже неземные амбифлексы — все решают проблему перемещения через вязкую среду за счет обтекаемости, поэтому их внешность не так сильно отличается, как это можно предположить по их генетическому строению. То же может быть и с артефактами.

— Щупальца головоногих и вибраторы амбифлексов, — отозвался Пелорат, — чудовищно отличаются друг от друга, а также от плавников, ластов и конечностей позвоночных. Так же могут отличаться и артефакты.

— Болтая с вами всякую чепуху, — сказал Тревиц, — я чувствую себя лучше. Думаю, мы все узнаем очень скоро. Этот корабль не сможет причалить к нашему, и что бы на нем ни было, ему придется перебираться по старомодному канату, или оно как-то предложит перебираться по канату нам, поскольку универсальный шлюз бесполезен… Если только какой-нибудь нечеловек не воспользуется нечеловеческой системой.

— Какого размера этот корабль?

— Этого мы не можем узнать, компьютер отказывается вычислить расстояние до корабля.

К «Далекой Звезде» полетел разматывающийся канат.

— Либо на борту люди, — сказал Тревиц, — либо нечеловеки пользуются тем же устройством. Вероятно, кроме каната, ничего не годится.

— Они могли бы применить трубу, — сказал Пелорат, — Или горизонтальную лестницу.

— Труба и лестница не складываются. Устанавливать контакты с их помощью слишком сложно. Нужно сочетание прочности и гибкости.

С приглушенным лязгом канат стукнулся о «Далекую Звезду», от чего корпус и воздух внутри корабля завибрировали. Затем обычным маневрированием корабль точно подогнал скорость, так что оба корабля стали двигаться вместе. Канат по отношению к кораблям стал неподвижен.

На корпусе другого корабля появилась черная точка и расширилась, как зрачок глаза.

— Расширяющаяся диафрагма вместо скользящей панели, — заметил Тревиц.

— Не по-человечески?

— Не обязательно. Но интересно.

Появилась фигура. Губы Пелората на мгновение сжались, и он разочарованно произнес:

— Какая жалость. Человек.

— Не обязательно, — спокойно сказал Тревиц. — Пока мы можем только различить, что у него пять выступов. Это могут быть голова, две руки и две ноги, но не обязательно… Постойте!

— Что?

— Оно движется быстрее и более гладко, чем я ожидал… А!

— Что такое?

— У него какой-то двигатель. Не ракетный ранец, насколько мне видно, но и руками оно не перехватывает. И все-таки это не обязательно человек.

Ожидание казалось невероятно долгим, хотя фигура вдоль каната приближалась быстро. Наконец послышался звук контакта.

— Что бы это ни было, оно входит, — сказал Тревиц. — Мне хочется, как только оно появится, схватить его. — Он сжал кулак.

— Лучше нам расслабиться, — сказал Пелорат. — Оно может оказаться сильнее нас. Оно может управлять нашими разумами. На корабле, конечно, есть и другие. Лучше подождать, пока мы не узнаем, с кем имеем дело.

— Вы с каждой минутой становитесь разумней, Янов, а я — глупей. Они услышали, как заработал воздушный шлюз, и наконец фигура появилась перед ними.

— Примерно обычного размера, — пробормотал Пелорат. — Скафандр мог бы подойти человеку.

— Первый раз вижу такую конструкцию, — заметил Тревиц, — но это не выходит за рамки человеческой работы… Оно ничего не говорит.

Одетая в скафандр фигура остановилась, передняя конечность поднялась к шлему, который, если и был из стекла, обладал односторонней прозрачностью. Снаружи ничего нельзя было разглядеть. Конечность коснулась чего-то быстрым движением, которое Тревиц не вполне отчетливо разглядел, шлем сразу отделился от остального скафандра и откинулся.

Открылось лицо молодой и бесспорно красивой женщины.

И без того невыразительное лицо Пелората стало совсем отупевшим. Он нерешительно спросил:

— Вы человек?

Женщина подняла брови и надула губы. Было непонятно, столкнулась ли она с чужим языком и не поняла, или поняла и удивилась такому вопросу.

Ее рука быстро двинулась к левому боку скафандра, который открылся как одно целое, как на петлях.

Она вышла, а скафандр некоторое время стоял пустой, затем с легким, почти человеческим вздохом осел.

Теперь, когда она вышла, она показалась еще моложе. На ней была свободная просвечивающая накидка, под которой проступало плотно облегающее платье. Накидка доводила ей до колен.

У нее была маленькая грудь и тонкая талия, а бедра круглые и полные, но к икрам ее ноги сужались, становясь грациозными. Волосы у нее были темными и доходили до плеч, глаза карие и большие, а губы полные и чуть-чуть несимметричные.

Она взглянула на себя, затем разрешила проблему, понимает ли она язык, сказав;

— Разве я непохожа на человека?

Она говорила на стандартном галактическом чуть запинаясь, как будто ей требовалось некоторое усилие, чтобы добиться правильного произношения.

Пелорат кивнул и сказал, сдержанно улыбаясь:

— Не могу отрицать. Вы выглядите как человек. Очень приятный человек.

Молодая женщина развела руки в стороны, как бы приглашая к более внимательному осмотру.

— Надеюсь, что так, господин. За это тело мужчины умирали.

— Я бы предпочел жить ради него, — сказал Пелорат, обнаруживая удивившую его самого склонность к галантности.

— Правильный выбор, — серьезно сказала женщина. — Когда этого тела добивались, все вздохи превращались во вздохи экстаза.

Она рассмеялась, и Пелорат рассмеялся вместе с ней. Тревиц хмуро наблюдал этот обмен любезностями. Он резко спросил:

— Сколько вам лет?

Женщина, казалось, немного съежилась.

— Двадцать три господин.

— Зачем вы пришли? Что вам здесь надо?

— Я пришла, чтобы сопровождать вас на Гею. — Ее владение стандартным галактическим слегка поколебалось, гласные стали округляться в дифтонги. Она произнесла «пришла» как «приишла», а «Гею» — как «Гейю».

— Чтобы нас сопровождала девчонка!

Женщина подтянулась и неожиданно приняла командирский вид.

— Я Гея не хуже других, — сказала она. — Сейчас мое дежурство на станции.

— Ваше дежурство? Разве вы прилетели одна?

Гордо:

— Кроме меня, никого не требовалось.

— А теперь там никого нет?

— Меня там больше нет, господин, но станция не пуста. Там она.

— Она? О ком вы?

— О станции. Она — Гея. Она удерживает ваш корабль.

— Тогда для чего на станции вы?

— Сейчас мое дежурство.

Пелорат потянул Тревица за рукав, но Тревиц стряхнул его руку. Пелорат потянул снова.

— Голан, — сказал он настойчивым полушепотом, — не кричите на нее, она всего лишь девчонка. Позвольте я поговорю с ней.

Тревиц энергично замотал головой, но Пелорат спросил:

— Сударыня, как вас зовут?

Как бы отзываясь на более мягкий тон, женщина улыбнулась неожиданно радостной улыбкой:

— Блисс, — сказала она.

— Блисс? — повторил Пелорат. — Очень приятное имя. Но это, конечно, не все?

— Конечно, нет. Весело было бы иметь один слог. Он бы повторялся в каждой секции, мы не отличались бы друг от друга, и мужчины умирали бы не за то тело. Мое полное имя Блиссенобиарелла.

— А это слишком длинное.

— Длинное? Семь слогов? Это немного. У меня есть друзья с именами в пятнадцать слогов, и они никогда не опускаются до подбора сочетаний для дружеского прозвища. Я остановилась на Блисс с пятнадцати лет. А мать называла меня «Нобби», можете себе представить?

— На галактическом стандартном «Блисс» означает экстаз или блаженство, — сказал Пелорат.

— На языке Геи тоже. Он не очень отличается от стандартного, и я имела в виду именно «экстаз».

— А меня зовут Янов Пелорат.

— Да, я знаю. А этого господина-крикуна Голан Тревиц, Мы получили сообщение с Сейшел.

Тревиц тут же спросил, сощурив глаза:

— Как вы получили сообщение?

Блисс повернулась к нему и спокойно ответила:

— Не я, Гея.

— Можно мне и моему товарищу поговорить минутку наедине? — спросил Пелорат.

— Да, конечно, но потом нам нужно будет продолжить разговор, вы знаете.

— Мы недолго. — Он сильно потянул Тревица за локоть, и тот неохотно последовал за Пелоратом в другую каюту.

Тревиц шепотом сказал:

— Зачем все это? Я уверен, что она все равно нас слышит. Она, вероятно, читает наши мысли, проклятая тварь.

— Читает или нет, нам нужно ненадолго уединиться. Послушайте, старина, оставьте ее в покое. Мы беспомощны, но бессмысленно винить в этом ее. Наверно, и она ничего не может сделать. Она всего лишь посыльная. И пока она на борту, мы в безопасности. Если бы они собирались уничтожить корабль, они не посылали бы ее к нам. Будете дразнить они и вправду могут уничтожить нас, после того как заберут ее.

— Мне не нравится беспомощность, — проворчал Тревиц.

— Кому нравится? Но если будете задираться, это не сделает вас менее беспомощным. Вы будете только беспомощным задирой. Ах, мой дорогой, я не хотел вас обидеть, и простите, что критикую вас, но эта девочка ни в чем не виновата.

— Янов, она годится вам в младшие дочери.

Пелорат вытянулся во весь рост.

— Тем больше причин разговаривать с ней вежливо, хотя я не понимаю, что вы подразумевали при этом заявлении.

Тревиц подумал, и его лицо прояснилось.

— Ладно. Вы правы, я не прав. Меня раздражает, что они послали девчонку. Могли бы прислать, например, офицера, это дало бы нам ощущение какой-то значительности. Просто девчонку? И она все время перекладывает ответственность на Гею?

— Может быть, это правитель, принявший имя планеты как почетное обращение. Или это планетарный совет. Мы выясним, но скорее всего не прямыми вопросами.

— Мужчины умирали за ее тело! — сказал Тревиц. — Ха!… Она тяжеловата сзади!

— Никто не просит вас умирать за нее, Голан, — мягко сказал Пелорат. — Послушайте, может быть, она способна подтрунивать над собой. Мне это кажется забавным и милым.

Когда они вернулись, Блисс наклонилась над компьютером и разглядывала его, держа руки за спиной, как будто бы боялась прикоснуться.

Она подняла глаза, когда, входя, они нагнули головы под низкой притолокой.

— Это изумительный корабль, — сказала она. — Половины того, что я вижу, я не понимаю, но если вы собирались сделать мне приветственный дар, то у вас получилось. Он прекрасен. Мой корабль рядом с ним просто ужасен.

Ее лицо выражало жгучее любопытство.

— Вы правда из Сообщества?

— Откуда вы знаете о Сообществе? — спросил Пелорат.

— Мы проходим его в школе. В основном в связи с Мулом.

— Почему в связи с Мулом, Блисс?

— Он один из нас, господин… каким слогом вашего имени я могу вас называть, господин?

— Ян или Пел. Что вам больше нравится? — ответил Пелорат.

— Он один из нас, Пел, — сказала Блисс с дружеской улыбкой. Он родился на Гее, но никто в точности не знает, где.

— Я полагаю, — сказал Тревиц, — он ваш народный герой, Блисс? — Он сделался преувеличенно, почти агрессивно дружелюбным и бросал красноречивые взгляды в сторону Пелората. — Называйте меня Трев, — добавил он.

— Ох, нет, — сразу сказала она. — Он преступник. Он покинул Гею без разрешения. Никто не знает, как ему это удалось, но он сбежал, и я думаю, что именно поэтому он плохо кончил. Сообщество его в конце концов разбило.

— Второе Сообщество, — сказал Тревиц.

— А разве их больше одного? Наверно если я подумаю, то вспомню, но я не очень интересуюсь историей. Видимо Гея считает, что это не для меня. И если история проходит мимо меня, значит историков у нас достаточно или я не очень подхожу для этого. Меня тренируют по космической технике. Меня все время назначают на дежурства вроде этого, и мне это как будто нравится, мне бы это не нравилось, если…

Она говорила быстро, не переводя дыхания, и Тревицу пришлось сделать усилие, чтобы вставить Фразу.

— Кто такая Гея? Блисс посмотрела озадаченно.

— Просто Гея… Пожалуйста, Пел и Трев, давайте двигаться дальше дальше. Нам нужно спуститься на планету.

— Мы ведь туда и летим?

— Да, но очень медленно. Гея чувствует, что если вы используете потенциал вашего корабля, вы можете лететь намного быстрее. Вы это сделаете?

— Мы бы могли, — серьезно ответил Тревиц, — но не думаете ли вы, что, если я получу контроль над кораблем, я скорее всего улизну в противоположном направлении?

Блисс засмеялась.

— Вы смешной. Конечно, вы не сможете двигаться ни в каком направлении, если этого не желает Гея. Но вы можете двигаться быстрее в направлении, которое Гея одобряет. Понимаете?

— Понимаю, — сказал Тревиц. — И постараюсь больше вас не смешить. Где именно мне садиться?

— Это неважно. Цельтесь вниз, а Гея проследит, чтобы вы сели в нужном месте.

— А вы можете остаться с нами, — спросил Пелорат, — и проследить, чтобы с нами хорошо обращались?

— Пожалуй, да. Давайте подумаем. Обычную плату за услуги — я имею в виду этот вид услуг — можно перевести на мою балансовую карточку.

— А есть другой вид услуг?

Блисс хихикнула.

— Вы милый старикан. Пелорат подмигнул.

Блисс реагировала на стремительный спуск на Гею с наивным восхищением.

— Совсем не чувствуется ускорение, — воскликнула она.

— Это гравитический привод, — стал объяснять Пелорат. — Все ускоряется вместе, включая нас самих, поэтому мы ничего не чувствуем.

— А как это получается, Пел?

Пелорат пожал плечами.

— Я думаю, Трев знает, но он, наверно, сейчас не в настроении об этом говорить.

Тревиц безрассудно, камнем, швырнул корабль вниз, в гравитационный колодец Геи. Корабль отзывался на его распоряжения, как и предупреждала Блисс, частично. Команды пересечь силовые линии гравитационного поля принимались, но после некоторой задержки. Попытка подняться вверх была полностью проигнорирована. Корабль все еще не принадлежал ему!

— Вы не слишком быстро летите вниз, Голан? — тихо спросил Пелорат.

С деланным безразличием, стараясь не рассердиться на Пелората, Тревиц ответил:

— Блисс говорит, что Гея о нас позаботится.

— Конечно, — подтвердила Блисс. — Гея не позволит кораблю сделать что-нибудь опасное. А у вас есть на борту что-нибудь съедобное, Пел?

— Да, конечно, — сказал Пелорат. — Чего бы вы хотели?

— Никакого мяса, Пел, — деловым тоном сказала Блисс, — но я бы поела рыбы или яиц с любыми овощами.

— Часть еды у нас сейшельская, — сказал Пелорат, — я точно не знаю, что в ней, но уверен, что она вам понравится.

— Что ж, попробую немножко, — с сомнением сказала Блисс.

— Геяне вегетарианцы? — спросил Пелорат.

— Многие. — Блисс энергично кивнула. — Это зависит от того, в каких питательных веществах нуждается тело. Последнее время мне не хочется мяса. Так что, я думаю, оно мне не нужно. И я не страдаю по сладкому. Мне кажутся вкусными сыр и креветки. Вероятно, мне нужно сбросить вес. — Она звонко шлепнула себя. — Мне надо сбросить килограмм-другой вот здесь.

— Не понимаю, зачем, — сказал Пелорат, — вам сейчас так удобно сидеть.

Блисс, насколько могла, изогнулась, чтобы посмотреть на свой тыл.

— А-а, неважно. Вес прибавляется и убывает как надо, мне незачем об этом беспокоиться.

Тревиц не участвовал в разговоре, он боролся с «Далекой Звездой». Он слишком долго мешкал с выходом на орбиту, и теперь мимо корабля с воем проносились нижние слои экосферы планеты. Корабль постепенно ускользал из-под его контроля. Как будто кто-то другой научился управлять гравитическими двигателями. Не спросясь у Тревица, корабль отклонился вверх, в разреженную атмосферу, затем лег на траекторию, которая вывела его на плавную нисходящую кривую.

Блисс не обратила внимания на вой преодолеваемых воздушных слоев. Она деликатно принюхалась к пару из банки, которую открыл Пелорат.

— Наверно, все в порядке, Пел, — сказала она, — иначе оно бы не пахло правильно и мне бы не захотелось это есть. — Она окунула в банку тонкий пальчик и облизала его. — Вы правильно угадали, Пел. Это креветки или что-то в этом роде… Вкусно!

С жестом разочарования Тревиц оставил компьютер.

— Сударыня! — сказал он, будто увидев Блисс впервые.

— Меня зовут Блисс, — твердо сказала она.

— Хорошо. Блисс! Вы знали наши имена.

— Да, Трев.

— Как вы их узнали?

— Мне нужно было их знать, чтобы выполнить свою работу. Поэтому я их и узнала.

— А вы знаете, кто такой Мунн Ли Компор?

— Если бы это было нужно, я бы знала, кто он. Но поскольку я не знаю, господин Компор сюда не направляется. Кстати, — она на мгновение остановилась, — кроме вас двоих никто на Гею не летит.

— Поживем-увидим.

Тревиц смотрел вниз. Планету окутывали облака. Слой облаков был повсюду, и хотя везде в нем были разрывы, он не позволял ясно разглядеть поверхность.

Тревиц переключился на микроволны. Замерцал радароскоп. Поверхность была почти копией неба. Гея оказалась похожей на планету островов, почти как Терминус, только в еще большей степени. Среди островов не было ни очень больших, ни уединенных, они образовывали как бы планетарный архипелаг. Орбита корабля была сильно наклонена к экваториальной плоскости, но он не увидел признаков полярных шапок.

По освещению на ночной стороне можно было судить, что население распределено равномерно.

— Мы спустимся около столичного города, Блисс? — спросил Тревиц.

— Гея посадит вас в каком-нибудь удобном месте, — равнодушно ответила Блисс.

— Я бы предпочел большой город.

— Вы имеете в виду обширное скопление людей?

— Да.

— Это решает Гея.

Корабль продолжал спуск, и Тревиц пытался развлечься угадыванием, на какой остров он сядет.

Как бы то ни было,через час они, очевидно, будут на планете.

Корабль приземлился спокойно и легко как перышко, без вибрации и вообще без гравитационных эффектов. Они вышли друг за другом, первая Блисс, за ней Пелорат и наконец Тревиц.

Погода напоминала начало лета в Терминус-сити, дул легкий ветерок, и сквозь редкие облака светило утреннее солнце. Под ногами была трава, поодаль стройными рядами стояли деревья, напротив виднелась линия морского берега.

Слышалось басовитое гудение, возможно издаваемое насекомыми, в стороне над головой промелькнуло маленькое летающее существо, повидимому, птица, а в отдалении слышался стук, предположительно какого-нибудь сельскохозяйственного механизма.

Первым заговорил Пелорат, причем не о том, что он видит или слышит. Он глубоко вдохнул воздух и сказал:

— Ах, здесь хорошо пахнет. Похоже на свежеприготовленное яблочное пюре.

— Возможно, перед нами яблоневый сад, — отозвался Тревиц. — И откуда мы знаем, может, там как раз сейчас делают яблочное пюре.

— А вот на вашем корабле, — сказала Блисс, — пахло как… словом, пахло ужасно.

— Там вы не жаловались, — проворчал Тревиц.

— Я была гостьей, приходилось быть вежливой.

— А разве нельзя оставаться вежливой и дальше?

— Теперь я дома, а гости вы. Вы и будьте вежливыми.

— Наверно, она права насчет запаха, Голан, — сказал Пелорат. — А можно проветрить наш корабль?

— Да, — отрывисто сказал Тревиц, — можно, если эта маленькая плутовка заверит нас, что в корабль не будет вторжения. Она уже показала нам свои необычные способности, управляя кораблем.

Блисс вытянулась во весь рост.

— Я не такая уж маленькая, и если для проветривания достаточно оставить ваш корабль в покое, заверяю вас, что с удовольствием оставлю его в покое.

— А когда вы отведете нас к тому, кого вы называете Гея? — спросил Тревиц.

Блисс взглянула удивленно.

— Не знаю, поверите ли вы мне, Трев. Гея — это я.

Тревиц широко раскрыл глаза. Не раз он слышал выражение «собраться с мыслями», но впервые в жизни почувствовал, что вовлечен в этот процесс буквально. Наконец он произнес:

— Вы?

— Да. И почва. И кролик вон там в траве. И человек за деревьями. Вся планета и все, что на ней — Гея. Мы все индивидуумы, отдельные организмы, но у нас общее сознание. Меньше всего у неодушевленной планеты, у различных форм жизни в большей степени, а у людей больше всех, но мы участвуем все.

— Кажется, Голан, — сказал Пелорат, — она имеет в виду, что Гея — это что-то вроде группового сознания.

Тревиц кивнул.

— Это я уловил. Кто в таком случае управляет этой планетой, Блисс?

— Она управляет собой сама, — ответила Блисс. — Эти деревья растут рядами и участками по собственной воле. Они размножаются лишь настолько, чтобы заменить те, что по какой-то причине умирают. Люди собирают яблоки, которые им нужны, другие животные, включая насекомых, едят свою долю, и только свою долю.

— Насекомые знают свою долю? — спросил Тревиц.

— Знают. В некотором смысле. Дождь идет, когда он нужен. И если надо, это иногда сильный ливень. А если нужна засуха, то будет засуха.

— И дождь знает, что делать?

— Да, знает, — очень серьезно сказала Блисс. — Разве клетки в вашем теле не знают, что им делать? Когда расти, а когда прекращать рост? Когда вырабатывать разные вещества, а когда нет, и сколько в точности вырабатывать этих веществ, не больше, не меньше? Каждая клетка — это в некотором роде независимая химическая фабрика, но все черпают сырьевые материалы из общих ресурсов, приносимых общей транспортной системой, все отправляют отходы в общие каналы, и все вносят вклад в общее сознание.

Пелорат со сдержанным энтузиазмом сказал:

— Это замечательно. Вы говорите, что эта планета — суперорганизм и вы клетка этого организма.

— Я привела аналогию, но это не одно и то же. Мы аналоги клеток, но мы не идентичны клеткам. Понимаете?

— Чем же вы отличаетесь от клеток? — спросил Тревиц.

— Мы сами состоим из клеток и имеем свое сознание. Это сознание индивидуального организма, в моем случае человеческого…

— Обладающего телом, за которое умирают мужчины.

— Вот именно. Мое сознание далеко опережает сознание клеток, и то, что мы являемся частью еще большего группового сознания на более высоком уровне, вовсе не низводит нас до уровня клеток.

Я остаюсь человеком, но над нами существует групповое сознание. Оно настолько же за пределами моего понимания, как мое сознание за пределами понимания мускульных клеток моих бицепсов.

— Кто-то, конечно, отдал приказ захватить наш корабль, — сказал Тревиц.

— Нет, не кто-то! Гея приказала. Мы все приказали.

— Деревья и почва тоже, Блисс?

— Их вклад был очень мал, но тоже был. Послушайте, если музыкант пишет симфонию, разве вас интересует, какая именно клетка его тела приказала написать симфонию и руководила ее сочинением?

— И, насколько я понимаю, — заметил Пелорат, — групповой разум этого, так сказать, группового сознания намного сильнее индивидуального разума, как мускул сильнее отдельной мышечной клетки. И Гея захватила наш корабль, управляя нашим компьютером, хотя ни один индивидуальный разум на планете не смог бы этого сделать.

— Вы все поняли правильно, Пел, — сказала Блисс.

— Я это тоже понимаю, — сказал Тревиц. — Это нетрудно понять. Но чего вы от нас хотите? Мы не собирались на вас нападать, мы прилетели в поисках информации. Зачем вы захватили наш корабль?

— Чтобы поговорить с вами.

— Вы могли поговорить с нами и на корабле.

Блисс серьезно покачала головой.

— Разговаривать должна не я.

— Разве вы не часть группового сознания?

— Да, но я не могу летать, как птица, жужжать, как насекомое или вырасти высотой с дерево. Я делаю то, что лучше всего получается у меня. И не мне передавать вам информацию, хотя и я могла бы.

— Кто же это решает?

— Мы все.

— А кто будет говорить с нами?

— Домм.

— Кто такой Домм?

— Ну, — сказала Блисс, — его полное имя Эндоммандиовизамарон-дейасо — и так далее. Разные люди в разное время называют его разными слогами, но для меня он Домм, и, я думаю, вы оба тоже будете его так называть. Он, вероятно, вносит больший вклад в сознание Геи, чем кто-либо на планете, и он ожидает вас на этом острове. Он захотел увидеться с вами, и ему это разрешили.

— Кто разрешил? — спросил Тревиц и сам себе ответил: — Да, знаю, вы все.

Блисс кивнула.

— Когда же мы встретимся с Доммом, Блисс? — спросил Пелорат.

— Прямо сейчас. Если вы пойдете за мной, Пел, я приведу вас к нему. И вас тоже, Трев.

— А вы после этого уйдете? — спросил Пелорат.

— А вы не хотите, чтобы я уходила, Пел?

— Собственно… нет.

— Ну вот, пожалуйста, — говорила Блисс, пока они шли по гладко вымощенной дороге, огибавшей сад, — мужчины очень быстро ко мне привыкают. Оказывается, даже у пожилых, почтенных мужчин обнаруживается мальчишеский пыл.

Пелорат рассмеялся.

— Я не могу похвастаться мальчишеским пылом, но если бы он у меня был, то только для вас, Блисс.

— О, не сбрасывайте со счета свои мальчишеский пыл, — сказала Блисс. — Я творю чудеса.

— Долго ли, — нетерпеливо спросил Тревиц, — мы будем ждать Домма, когда придем?

— Это он будет ждать вас. В конце концов, Домм через Гею не один год работал над тем, чтобы доставить вас сюда.

Тревиц остановился на полушаге и быстро взглянул на Пелората, а тот одними губами проговорил:

— Вы были правы.

Блисс, которая смотрела вперед, сказала:

— Я знаю, Трев, вы подозревали, что я-мы-Гея были заинтересованы в вас.

— Я-мы-Гея? — негромко повторил Пелорат.

Блисс с улыбкой повернулась к нему.

— У нас целый комплекс местоимений, выражающих оттенки индивидуальностей, существующих на Гее. Я могла бы объяснить их вам. Но пока вам придется принять, что "Я-мы-Гея" в данном случае лучше всего выражает то, что я имею в виду… Пожалуйста, идемте дальше, Трев. Домм ждет, и я не хочу заставлять ваши ноги двигаться против воли. Это неприятное ощущение, к которому вы не привыкли.

Бросив на Блисс взгляд, в высшей степени подозрительный, Тревиц пошел дальше.

Домм оказался стариком. Музыкальным потоком интонаций и ударений он продекламировал им все двести пятьдесят три слога своего имени.

— В каком-то смысле, — сказал он, — это моя краткая биография. Она рассказывает слушателю, или читателю, или чувствователю, кто я, какую роль сыграл в общем действии, чего достиг. Однако в последние пятьдесят лет меня удовлетворяет, если меня называют Доммом. Если надо учитывать других Доммов, меня можно называть Доммандио, а в моих разнообразных контактах используются и другие варианты. Раз в году Геи мое полное имя мысленно повторяется в таком виде, как я его вам только что повторил голосом. Очень эффектно, но неудобно.

Он был высоким, худощавым — даже худым. Его глубоко посаженные глаза светились необычно молодо, хотя двигался он очень медленно, его внушительный нос был тонким, длинным и расширялся к ноздрям. Руки были покрыты сетью вен, но сохранили гибкость в суставах. Он был одет в длинный халат такого же серого цвета, как и его волосы. Халат доходил до щиколоток, а сандалии не закрывали больших пальцев.

— Сколько вам лет, сэр? — спросил Тревиц.

— Пожалуйста, зовите меня Доммом, Трев. другие формы обращения создадут формальное отношение и затруднят обмен идеями между вами и мной. В галактических стандартных годах мне недавно исполнилось девяносто три, но настоящий праздник состоится через несколько месяцев, когда я справлю девяностую годовщину своего рождения в годах Геи.

— Я не дал бы вам больше семидесяти пяти, сэр… Домм, — сказал Тревиц.

— По геянским стандартам я не выделяюсь ни годами, ни моложавостью, Трев. Однако вы поели?

Пелорат посмотрел на тарелку с остатками скромной и безыскусной трапезы и неуверенно сказал:

— Домм, можно мне попытаться задать вам неприятный вопрос? Конечно, если он вас оскорбит, вы пожалуйста скажите мне об этом, и я заберу его назад.

— Спрашивайте, — улыбаясь ответил Домм. — Я с удовольствием расскажу о Гee все, что вам интересно.

— Зачем? — сразу спросил Тревиц.

— Вы ведь почетные гости. Задавайте свой вопрос, Пел.

Пелорат сказал:

— Поскольку все на Гее участвуют в групповом сознании, как можете вы — элемент Геи, употреблять в пищу другие элементы?

— Это верно! Но все вовлечено в круговорот. Мы должны есть, и все, что мы едим — растения, животные, минеральные добавки — является частью Геи. Но, с другой стороны, ничто не убивается для развлечения или из спортивного интереса, и ничто не убивается с излишними мучениями. И, к сожалению, мы не делаем попыток украсить наши трапезы, потому что ни один геянин не станет есть без необходимости. Эта еда не доставила вам удовольствия, Пел, Трев? Что ж, еда и не предназначена для удовольствия.

Кроме того, то, что съедено, остается в конечном счете частью планетарного сознания. По мере того, как пища встраивается в мое тело, она принимает участие во всеобщем сознании. Когда я умру, меня тоже съедят — хотя бы гнилостные бактерии — и в дальнейшем я приму участие, хотя и намного меньшее, в общем круговороте. Но когда-то части меня станут частями других людей.

— В своем роде переселение душ, — заметил Пелорат.

— В своем роде что, Пел?

— Я говорю об одном старом мифе, распространенном на некоторых планетах.

— Я ничего о нем не знаю. Вы должны мне как-нибудь рассказать.

— Но ваше индивидуальное сознание, — сказал Тревиц, — то, что является Доммом, никогда не воссоединится?

— Нет, конечно, нет. Но разве это важно? Я останусь частью Геи, а значение имеет только это. У нас есть мистики, которые предлагают создать групповую память о прошлых существованиях, — но, по мнению Геи, это практически неосуществимо и пользы не принесет. Это только затуманит нынешнее сознание… Конечно, условия могут измениться, как и мнение Геи, но в обозримом будущем я такой возможности не вижу.

— Почему вы должны умирать, Домм? Вам за девяносто, а вы еще вполне ничего, разве не могло бы групповое сознание…

В первый раз Домм нахмурился.

— Ни в коем случае, — сказал он. — Мой вклад ограничится тем, что я сделал. Каждый новый индивидуум является новой перестановкой молекул и генов. Новые таланты, новые дарования, новые вклады в Гею. Они нам нужны. И путь для этого только один — освобождать место. Я сделал больше других, но и моя жизнь имеет предел, и он приближается. Жить после своего срока хочется не больше, чем умереть до него.

И затем, как бы осознав, что внес грустную нотку в беседу, Домм встал и протянул руки собеседникам.

— Послушайте, Пел, Трев, идемте в мою студию. Я покажу вам кое-какие собственные предметы искусства. Надеюсь, вы не станете судить старика строго за его причуды.

Он провел их в другую комнату, где на маленьком круглом столе лежали несколько дымчатых линз, соединенных в пары.

— Это, — сказал Домм, — разработанные мной Подключения. Я не принадлежу к числу мастеров, но я специализируюсь на неодушевленном, которому мало кто из мастеров уделяет внимание.

— Можно взять в руки? Они хрупкие? — спросил Пелорат.

— Нет, нет, можете, если хотите, швырнуть их на пол… Хотя, наверно, лучше не надо. От сотрясения резкость видения может ухудшиться.

— Как ими пользоваться, Домм?

— Прикладываете их к глазам, они прицепляются. Они не пропускают света, а наоборот, закрывают его, чтобы он не отвлекал вас, хотя ощущение доходит до мозга через зрительный нерв. По мере того как ваше сознание станет более четким, ему будет позволено проникнуть в другие ячейки Геи. Другими словами, если вы посмотрите на эту стену, вы ощутите ее такой, какой она предстает сама перед собой.

— Заманчиво, — пробормотал Пелорат. — Можно я попробую?

— Конечно, Пел. Можете взять наугад любые. Каждые имеют особую структуру и показывают любой неодушевленный предмет, на который вы посмотрите, в различных аспектах сознания этого предмета.

Пелорат приложил к глазам пару линз, и они тут же прицепились. Он вздрогнул от этого прикосновения, а потом застыл в неподвижности.

Домм сказал:

— Когда вы захотите снять Подключения, возьмите их руками с разных сторон и прижмите друг к другу. Они сразу снимутся.

Пелорат так и сделал, поморгал глазами, потом потер их.

— Каково ваше впечатление? — спросил Домм.

— Трудно описать, — ответил Пелорат. — Стена мерцала и светилась, а иногда становилась как будто жидкой. У нее были как бы ребра и меняющиеся симметрии. Я… Простите, Домм, но мне это не показалось привлекательным.

Домм вздохнул.

— Вы не участвуете в Гее, поэтому не видите того, что видим мы. Этого я больше всего и боялся. Очень жаль! Уверяю вас, что хотя эти Подключения имеют прежде всего эстетическую ценность, от них есть и практическая польза. Счастливая стена — это стена долговечная, практичная и полезная.

— Счастливая стена? — с полуулыбкой сказал Тревиц.

— То смутное ощущение, — сказал Домм, — которое испытывает стена, для нас означает «счастливая». Стена счастлива, когда она хорошо спроектирована, когда она твердо покоится на своем фундаменте, когда ее части уравновешены и не создают напряжений. Хороший проект можно создать при помощи механики и математики, но применение подходящего Подключения может уточнить проект, практически, до атомной точности. Ни один скульптор на Гее не создаст первоклассного произведения искусства без хорошо сработанного Подключения.

Если мне позволительно так сказать, те, что я создаю, считаются отличным для данного частного типа.

Одушевленные Подключения, которые не являются моей областью, — продолжал Домм, с воодушевлением человека, оседлавшего своего любимого конька, — аналогичным образом дают нам ощущение экологического равновесия. На Гее довольно простое экологическое равновесие, как и на всех планетах. Но мы, по крайней мере, надеемся сделать его более сложным и этим немного обогатить наше общее сознание.

Тревиц поднял руку, чтобы предупредить собравшегося заговорить Пелората.

— Откуда вы знаете, — сказал он, — что на планете может быть более сложное экологическое равновесие, если на всех планетах оно простое?

— Ох, — моргая сказал Домм, — вы проверяете старика. Вы-то прекрасно знаете, как и я, что прародина человека, Земля, имела невероятно сложное экологическое равновесие. Просты только вторичные, производные планеты.

Пелорат воскликнул:

— Но это и есть проблема, которой я посвятил всю свою жизнь! Почему только на Земле была сложная экология? Что отличало Землю от других планет? Почему миллионы других планет в Галактике, пригодных для жизни, имели только безликую растительность с мелкими и неразумными формами жизни?

— У нас об этом есть предание, — сказал Домм, — скорее всего неверное. Оно звучит как легенда, и я не ручаюсь за его правдивость.

В этот момент вошла Блисс, которая не принимала участия в трапезе. На ней была легкая серебристая блузка. Она улыбнулась Пелорату.

Пелорат сразу встал.

— Я думал вы нас покинули.

— Вовсе нет. Мне только надо было передать сообщение и сделать кое-какую работу. Можно, я присоединюсь к вам? Домм тоже встал (один Тревиц остался сидеть).

— Вы здесь желанная гостья, — сказал Домм. — Вы чаруете эти старые глаза.

— Я специально надела эту блузку, чтобы очаровать вас. Пел выше того, чтобы это замечать, а Трев этого не любит.

— Если вы считаете, — возразил Пелорат, — что я против таких вещей, возможно, я вас когда-нибудь удивлю.

— Каким приятным сюрпризом это будет, — сказала Блисс и села. Двое мужчин тоже сели. — Пожалуйста, не позволяйте мне прерывать вас.

— Я собирался рассказать нашим гостям историю Вечности, — сказал Домм. — Чтобы понять ее, вам сперва надо понять, что существует много различных Вселенных. Практически бесконечно много. Каждое событие может произойти, а может не произойти или произойти различными способами, и каждая из огромного числа альтернатив создает в будущем различный ход событий.

Блисс могла бы не войти именно сейчас, она могла быть с нами немного раньше или намного раньше, или, войдя сейчас, она могла быть в другой блузке, или даже, войдя в этой блузке, она могла не улыбнуться шаловливо, по своей доброй привычке, старикам.

При любой из этих альтернатив или при любой другой альтернативе Вселенная двигалась бы дальше по различным путям дальнейших вариантов событий, даже самых маленьких.

Тревиц беспокойно заерзал.

— По-моему, это распространенное рассуждение из древней квантовой механики.

— А, так вы об этом слышали. Дальше. Предположим, что сумели заморозить все это бесконечное число Вселенных, произвольно переходить от одной к другой, выбирать, какую из них сделать «Реальностью».

— Я слышу ваши слова, понимаю вашу концепцию, но не могу заставить себя поверить, что подобное могло случиться, — сказал Тревиц.

— В общем, как и я, — ответил Домм, — потому я и сказал, что вся эта история кажется мне вымышленной. Тем не менее, эта история утверждает, что были такие, которые сумели выйти из Времени и обследовать бесконечные нити всевозможной действительности. Они назывались Вечными. А когда они находились вне Времени, говорили, что они находятся в Вечности.

Они поставили себе задачей выбирать Реальности, наиболее подходящие для человечества. Они занимались изменениями Реальностей до бесконечности. В этой истории масса подробностей, она записана в виде необычно длинного эпоса. В конце концов, как там говорится, они обнаружили Вселенную, где Земля была единственной планетой в Галактике, на которой смогла развиться сложная экологическая система и разумный вид, способный разработать технологию.

Они сочли, что в этой Вселенной человечество находится в наибольшей безопасности. Они зафиксировали эту нить в качестве Реальности и после этого прекратили свою деятельность. Мы живем теперь в Галактике, заселенной только людьми, а также животными, растениями и микроорганизмами, которых люди случайно или умышленно разнесли с собой от планеты к планете и которые подавили местную жизнь.

Где-то в туманной мгле вероятностей таятся другие Реальности, в которых Галактика — приют многих разумных существ, но они недостижимы. В нашей Реальности мы одиноки.

От каждого действия и каждого события в нашей Реальности отходят новые нити, и при этом лишь одна продолжает нашу Реальность, так что существует огромное число Вселенных, отходящих от нашей, но все они схожи тем, что содержат Галактику с единственным разумом, в которой мы и живем.

Он остановился, пожал плечами и добавил:

— По крайней мере, таково предание. Оно относится ко временам до основания Геи. Я не могу поручиться за его достоверность.

Трое остальных внимательно слушали. Блисс кивала головой, она как будто знала это раньше и проверяла точность изложения Домма.

Пелорат почти целую минуту сосредоточенно молчал, а потом сжал руку в кулак и опустил ее на подлокотник кресла.

— Нет, — сдавленным голосом сказал он, — это ничего не меняет. Истинность этой истории невозможно проверить наблюдениями или рассуждениями, так что она навсегда останется умозрительной… Но и помимо этого… Предположим, что это правда. Та Вселенная, в которой мы живем, по-прежнему является вселенной, в которой только на Земле развились богатая жизнь и разумный вид. Так что в этой Вселенной — неважно, единственная она или одна из бесчисленного количества возможных, — у планеты Земля должна существовать какая-то уникальная особенность. И нам по-прежнему должно быть интересно узнать, в чем заключается эта особенность.

Наступила долгая пауза. Наконец, Тревиц выпрямился и покачал головой.

— Нет, Янов, — сказал он, — все устроено не так. Пусть вероятность того, что из миллиарда обитаемых планет Галактики только на Земле, по чистой случайности, развилась богатая жизнь, равна один на миллиард триллионов, один на 10²¹. Тогда одна из 10²¹ различных нитей, потенциальных нитей, будет представлять такую Галактику, и Вечные выбрали ее. И, следовательно, мы живем во Вселенной, где на Земле развилась богатая жизнь и все прочее не потому, что в Земле есть что-то особенное, а потому, что по случайности она развилась на Земле и нигде больше.

Я, собственно, предполагаю, — задумчиво продолжал Тревиц, — что есть нити Реальности, в которой разумный вид развился только на Гее, или только на Сейшелах, или только на Терминусе, или на некой планете, на которой в этой Реальности жизни нет вообще. И все эти весьма отличающиеся друг от друга случаи составляют исчезающе малый процент Реальностей, в которых разумная жизнь развилась на многих планетах… Я предполагаю, что, если бы Вечные искали достаточно долго, они могли бы найти Реальность, в которой на каждой обитаемой планете развилось бы по разумному виду.

Пелорат сказал:

— Вы могли бы так же аргументировать, что была найдена Реальность, в которой Земля по какой-то причине была не такой, как в других нитях, а особенно пригодной для развития разума. Можно пойти дальше и сказать, что была найдена Реальность, в которой вся Галактика была не такой, как в других нитях, но находилась в такой стадии развития, при которой только на Земле могла развиться разумная жизнь.

— Можете это отстаивать, — возразил Тревиц, — но я считаю, что моя версия более осмысленна…

— Это, конечно, чисто субъективное решение… — запальчиво начал Пелорат, но Домм прервал его, сказав:

— Это порочный круг. Слушайте, давайте не будем портить то, что обещало быть, по крайней мере для меня, праздничным вечером.

Пелорат заставил себя расслабиться и остыть. Наконец он улыбнулся и сказал:

— Как скажете, Домм.

Тревиц, поглядывавший на Блисс, которая сидела с показной скромностью, сложив руки на коленях, спросил:

— А как возникла эта планета, Домм? Гея с групповым сознанием?

Домм, откинув назад свою старую голову, рассмеялся высоким голосом. Его лицо покрылось морщинками. Он сказал:

— Снова выдумки! Я иногда думаю об этом, когда исследую в архивах историю человечества. Как бы тщательно ни хранились исторические сведения, со временем они все становятся неясными. Предания нарастают слоями. Рассказы накапливаются, подобно пыли. Чем больше промежуток времени, тем пыльнее становится история, пока она наконец не вырождается в выдумку.

— Нам, историкам, знаком этот процесс, Домм, — заметил Пелорат. — Выдумкам даже оказывается предпочтение. «Ложный драматизм развеивает истинную скуку» — сказал Либель Генниерат примерно пятнадцать веков назад. Теперь это называется Закон Генниерата.

— Правда? — сказал Домм. — А я думал, что эта идея — мое собственное циничное изобретение. Ну что же, Закон Генниерата наполняет историю нашего прошлого славой и неопределенностью… Вы знаете, что такое робот?

— Узнали на Сейшелах, — сухо сказал Тревиц.

— Вы видели хоть одного?

— Нет, нам просто задали вопрос, и когда мы ответили отрицательно, нам объяснили.

— Понимаю… когда-то человечество жило с роботами, знаете, но из этого ничего не вышло.

— Нам так и сказали.

— Роботы глубоко затвердили то, что называлось Тремя Законами Роботехники, происходившими из предыстории. Существует несколько версий их содержания. Ортодоксальная точка зрения придерживается следующего чтения Трех Законов:

I) Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2) Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому Закону.

3) Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам.

Роботы становились все более разумными и гибкими, они все более благородно истолковывали эти Законы, особенно главенствующий над остальными, Первый, и все больше принимали роль защитников человечества. Их опека душила людей и стала просто невыносимой.

Роботы были добры до конца. Их старания были человечны и предназначались для всеобщего блага. Но это каким-то образом делало их еще более невыносимыми. Каждое достижение роботехники только ухудшало ситуацию. Разработали роботов с телепатическими способностями, то есть они смогли читать мысли людей, и поведение людей стало еще больше зависеть от сиделок-роботов.

И внешне роботы становились все больше похожими на людей, при этом безошибочно оставаясь роботами по поведению, и то, что они стали гуманоидами, делало их еще отвратительнее. Это не могло продолжаться долго.

— Почему? — спросил внимательно слушавший Пелорат.

— Проследим, — сказал Домм, — логическую цепочку, приведшую к их гибели. Роботы так усовершенствовались и до такой степени очеловечились, что смогли понять, почему люди сопротивляются потере самостоятельности ради своего же блага. В конце концов роботам пришлось признать, что человечество лучше предоставить самому себе.

Дальше, как гласит история, именно роботы каким-то образом основали Вечность и стали Вечными. Они отыскали Реальность, в которой, по их мнению, люди были в наибольшей безопасности — одни в Галактике. Затем, сделав все, чтобы защитить нас, и стремясь выполнить Первый Закон в истинном смысле, они по собственной воле прекратили функционирование. С тех пор человечество развивается в одиночестве.

Домм сделал паузу. Он перевел взгляд с Тревица на Пелората и спросил:

— Ну что, верите ли вы этому?

Отозвался Тревиц, медленно покачав головой:

— Нет. В исторических материалах, о которых я когда-либо слышал, ничего похожего не встречалось. А вам, Янов?

— Есть мифы, которые в некоторых отношениях похожи.

— Мифы сойдутся с чем угодно, Янов, я говорю об истории, о достоверных свидетельствах.

— Ну, хорошо. Мне такого не встречалось.

— Меня это не удивляет, — сказал Домм. — До того как роботы ушли, многие экспедиции улетели колонизовать глубокий космос, чтобы основать там свободные миры. Больше всего улетало с Земли, она была сильно перенаселена, там шла война с роботами. Новые планеты не хотели вспоминать про унизительную жизнь детей при няньках роботах. Они не сохранили записей об этом и забыли.

— Неправдоподобно, — сказал Тревиц.

Пелорат повернулся к нему.

— Нет, Голан, это возможно. Общества создают собственную историю и стремятся зачеркнуть низкое происхождение, забыть о нем, построить полностью фиктивную, но героическую историю. Имперское правительство пыталось уничтожить знания о доимперском прошлом, чтобы усилить мистический ореол вечного правления. Поэтому материалов о догиперпространственных временах почти не сохранилось. И само существование Земли неизвестно большинству людей в наше время.

— Или одно, или другое, Янов, — возразил Тревиц. — Если Галактика забыла роботов, то почему их помнит Гея?

С коротким мелодичным смехом в разговор вмешалась Блисс:

— Мы не такие.

— Да? — сказал Тревиц. — В каком отношении?

— Предоставьте это мне, Блисс, — сказал Домм. — Мы действительно не такие, люди Терминуса. Из всех групп людей, ускользнувших из-под влияния роботов, только мы, достигшие Геи (идя по следу тех, кто достиг Сейшел), и переняли у роботов искусство телепатии. Это, знаете, действительно искусство. Способность к телепатии заложена в человеческом разуме, но ее надо развивать очень тонким и сложным путем. На то, чтобы полностью развить свой потенциал, уходит много поколений. Но, развившись, эта способность самоподдерживается.

Мы обладаем этим искусством более двадцати тысяч лет, и, по мнению Геи, полный потенциал до сих пор еще не реализован. Развитие телепатии уже давным-давно сообщило нам о существовании группового разума — сначала только людей, затем животных, затем растений и наконец несколько веков назад, — неодушевленной структуры самой планеты.

Поскольку мы прослеживали это в прошлом до роботов, мы не забыли их. Мы считали их не няньками, а учителями. Мы знали, что роботы открыли наши разумы, и мы никогда, ни на одно мгновенье, не захотели, чтобы они закрылись. Мы вспоминаем роботов с благодарностью.

— Но, — сказал Тревиц, — как вы были когда-то детьми по отношению к роботам, вы теперь дети по отношению к групповому сознанию. Разве вы не утратили самостоятельности теперь, как утратили ее тогда?

— Сейчас все иначе, Трев. То что мы делаем сейчас, наш собственный выбор. Мы отличаемся еще в одном отношении. Мы в Галактике одни такие. Планет, подобных Гее, больше нет.

— Откуда вы знаете?

— Мы бы узнали, Трев. Планетарное сознание, подобное нашему, мы обнаружили бы даже на другом конце Галактики. Мы чувствуем зачатки подобного сознания в вашем Втором Сообществе, например, но только в последние два столетия.

— Со времен Мула?

— Да. Это один из нас. — Домм помрачнел. — Он был ренегатом и сбежал. Мы были настолько наивны, что считали это невозможным. Так что вовремя его не остановили. Потом, когда мы обратили внимание на Внешние Планеты, мы узнали о том, что вы называете Вторым Сообществом, и предоставили это Ему.

Некоторое время Тревиц смотрел ничего не выражающим взглядом, потом пробормотал:

— Вот вам наши учебники истории. — Он покачал головой и сказал уже громко: — Гея поступила довольно трусливо. Мул был на вашей ответственности.

— Вы правы. Но когда мы наконец открыли глаза, мы увидели Галактику и все, к чему были слепы, так что для нас трагедия Мула оказалась спасением. Именно тогда мы поняли, что надвигается опасный кризис. И он разразился, но благодаря инциденту с Мулом, мы успели принять меры.

— Какой кризис?

— Грозящий нам уничтожением.

— Этому я поверить не могу. Вы сдерживали Империю, Мула и Сейшелы. У вас групповое сознание, которое может стереть корабль с лица космоса на расстоянии миллиона километров. Чего вам бояться?… Взгляните на Блисс — она ничуть не встревожена. Ей не кажется, что надвигается кризис.

Блисс положила стройную ножку на подлокотник и вытянула носок в сторону Тревица, согнув и разогнув пальцы.

— Конечно, я не тревожусь, Трев, вы с этим справитесь.

Тревиц воскликнул:

— Я?!

— Гея привела вас сюда, — сказал Домм, — при помощи сотен тонких манипуляций. Именно вы должны разрешить наш кризис, Трев.

Тревиц уставился на Домма, и изумление в его лице постепенно сменилось нарастающим гневом.

— Я?! Великий космос! Почему я? Я не имею к этому никакого отношения.

— Тем не менее, Трев, — Домм говорил со спокойствием почти гипнотическим, — именно вы. Только вы. Во всем космосе только вы.