Сорок два свидания с русской речью

Лишь чистым детям

Сквернословие одержало очередную победу. Я имею в виду провал внесенного Николаем Губенко в Мосгордуму законопроекта об ужесточении наказаний «за употребление ненормативной лексики, жаргонных и сленговых выражений». Причина очевидна — все тот же революционный утопизм, вера в светлое будущее «по указу». Следуя примеру Замятина и Оруэлла, попробовал я виртуально осуществить губенковскую идею. Вообразил себя честным милиционером, облеченным полномочиями, и стал гулять по городу, прислушиваясь к речи москвичей и гостей столицы. Кто матерится — тот хулиган, подлежащий задержанию. За четверть часа я «арестовал» полсотни лиц обоего пола и на этом остановился. Если «процесс пойдет», только им и должны будут заниматься все органы правопорядка и все суды. Да и то не справятся. Надо ли нашему отечеству еще раз «Кафку делать былью», на этот раз под лозунгом борьбы «за чистоту языка»?

У матерщины тут же нашлось немало идейных защитников. Они стали блистать эрудицией, цитируя в газетах и по радио пушкинские строки с непристойными словами и выражениями. Что ж, с подлинным верно. Есть такие слова в эпиграммах, в шуточных стихах, в письмах. Но что-то я не припомню, чтобы Пушкин, Вяземский и Соболевский беседовали на балу, перемежая свои речи «артиклем» «блин». Гигиену устной речи они блюли.

В споре с незадачливым бывшим министром приводились также байки о Фаине Раневской, умевшей виртуозно шокировать матерком. Но это все-таки из другой оперы. То, что к лицу Раневской, спросившей: «Ничего, что я курю?», когда режиссер нечаянно застал ее в костюме Евы, отнюдь не к лицу депутатам и бизнесменам в дорогих костюмах и с галстуками. Есть мат богемный, а есть плебейский. И если вы не играете на сцене и не поете под бас-гитару, то попадаете именно во вторую категорию.

С защитниками сквернословия солидаризоваться не тянет. Но и с «борцами» тоже. Очень уж они мне напоминают того анекдотического генерала, который публично отчитывал своего денщика за одно грубое словцо, прибегая к трехэтажным конструкциям. Стоит различать базис и надстройку, понимать, что качество речи во многом зависит от качества жизни. Не лучше направить государственный пафос на устранение социальных причин языкового бескультурья?

Когда-то, во времена жестокой советской цензуры, повышенный интерес к нецензурной лексике был проявлением свободомыслия. Во второй половине шестидесятых годов студенты филфака МГУ даже затеяли своеобразный лингвистический кружок по изучению этой части «великого и могучего». Сей эпизод описан в моем «Романе с языком», могу к этому добавить, что некоторые участники кружка потом сделались известными литераторами. Исследуя потаенные пласты родной речи, мы тогда гордо цитировали фразу Ахматовой: филологи имеют право произносить любые слова. С увлечением читали раскрепощенную во всех отношениях повесть Юза Алешковского «Николай Николаевич» и прочую неподцензурную прозу.

Во времена перестройки и гласности все преграды рухнули, и общественная потребность в непотребных словах была удовлетворена с избытком. Академические словари еще проявляли сдержанность. Толковый словарь Ожегова разделился на два лагеря — подобно МХАТу и Театру на Таганке. В версии Н. Ю. Шведовой он теперь содержит слова на буквы «г» и «ж» (но не более), в другом варианте блюдется стерильная чистота. Но сколько вышло менее научных, но зато более смелых словарей! Книжный рынок ими уже перенасыщен. Появились академически откомментированные издания старинных текстов: «Стихи не для дам», сочинения Ивана Баркова и все, что этому автору приписывается. Иные из этих опусов остроумны, иные, вроде скабрезной переделки «Горя от ума», просто бездарны. Научному изучению, конечно, подлежит все, что написано, но, право же, нет особенных оснований утверждать, что мир матерной речи — это целая вселенная, полная загадочной прелести.

Еще менее выразительным стало щеголяние непристойными словами в современной поэзии и прозе. Попросту говоря, матерщина выходит из моды, становится унылой данью литературной рутине. «Шум времени» одним матом не исчерпывается. Придется писателям прислушиваться и к другим звукам жизни. Нынешним литературным новобранцам я бы уже не советовал слепо следовать тем авторитетным ветеранам, что сегодня глубоко завязли в занудно-многословной «кобелятине». Как говорил Блок: «Лишь чистым детям — неприлично их старой скуке подражать».

Кстати, о детях. В литературе все-таки есть одна заповедная территория, куда заносить нецензурную лексику не принято, причем без всяких законодательных актов. Это книжки для детей и подростков. Именно они могут стать противовесом грязному «языку улицы», дать начинающим читателям пример речевой свободы и раскованности. Как Чуковский и Хармс с их бесшабашной парадоксальностью. Как лагинский старик Хоттабыч, который почтительно именовал юного друга «Волька ибн Алеша», а его злоречивого одноклассника обрек на «гавканье» вместо привычной брани. (Вот бы такого волшебника напустить на нынешнюю взрослую публику!) Может быть, и в нашем веке появятся столь же веселая мифология и такой же легкий, чистый язык.