Сорок два свидания с русской речью

У каждого свой идефикс

Да, именно так пишется русское слово «идефикс». Ударение на последнем слоге, «де» произносится как «дэ». Слово мужского рода, склоняемое. Может даже иметь форму множественного числа, например: у людей бывают разные идефиксы.

«Idee fixe» по-французски означает «навязчивая идея». Был когда-то такой медицинский термин, означавший явно вздорную мысль, укоренившуюся в сознании больного человека. Потом выражение приобрело переносный смысл — навязчивая идея, излюбленная мысль, «конёк» (такой русский эквивалент для «идефикса» предложил Д. Н. Ушаков в первом томе своего словаря в 1935 году).

Наряду с правильным вариантом в устной и письменной речи бытует сочетание «идея фикс», этакое смешение «французского с нижегородским» («idee» ведь произносится именно как «идэ»). Есть рекламное агентство «Идея Фикс», есть музыкальная группа с таким названием. И все-таки это элемент малокультурной речи, почтенные словари никакую «идею фикс» знать не желают.

А нормативное слово «идефикс» может украсить и обогатить интеллигентную речь. В нем есть и филологическая строгость, и легкий иронический оттенок. Высокую идею, лермонтовскую «одну, но пламенную страсть» идефиксом не назовешь. Так же, как не обзовешь этим словом профессиональный педантизм и служебную добросовестность. Если пожарный инспектор требует, чтобы повсюду имелись огнетушители, — это не идефикс, а необходимая забота о нашей с вами безопасности. Если начальник запрещает курить в рабочих комнатах — это не идефикс, а цивилизованная норма: отравлять некурящих коллегдымом могут только эгоистичные дикари, которых надлежит беспощадно урезонивать.

Идефикс — это, к примеру, желание коллекционера раздобыть во что бы то ни стало редкую почтовую марку. Или погоня за автографами знаменитостей. Или стойкая бытовая привычка: иной человек ни за что не возьмет в рот луковицу из супа, хотя другой съест ее с удовольствием.

И, конечно, множество странных и забавных идефиксов существует в отношении людей к языку, к письменности, к стилистике. Сергей Довлатов, как свидетельствуют его друзья, строил фразу так, чтобы в ней все слова начинались с разных букв. Ни за что не написал бы он, как Пушкин: «Последние пожитки гробовщика…» (и «последние», и «пожитки» начинаются на «п»). Имело ли такое довлатовское самоограничение какой-либо реальный эстетический смысл? Нет, это совершенно неощутимо при чтении. Авторский идефикс чистейшей воды. Причуда талантливого человека. Важно, однако, подчеркнуть, что другим пишущим Довлатов своего принципа никогда не навязывал.

В 1958 году поэт Борис Тимофеев (автор сатирических стихов и лирической песни «Под окном черемуха колышется…») выпустил книгу «Правильно ли мы говорим?». Там были здравые мысли: автор напоминал, например, что глагол «довлеть» означает «быть достаточным, удовлетворять». Приводил красивую строку из раннего Асеева: «Стиху довлеет царское убранство» и осуждал неправильное употребление типа «над нами довлеет». Довлеть — это не «давить», не «тяготеть».

Лучше совсем не пользоваться редким глаголом, чем так его профанировать.

Менее удачным оказалось выступление Тимофеева против выражения «продукты питания». Он писал, что «продукт» — это результат переработки: бензин — продукт переработки нефти и т. п. Так что же является «продуктом питания», конечным результатом пищеварения? — саркастически вопрошал сатирик и сам же отвечал: «Кажется, ясно». Вроде бы даже логично, но русский язык не прислушался, и сочетание «продукты питания» (в значении «продукты для питания») по-прежнему существует. Только, конечно, в официально-деловой речи. В быту мы не скажем: «Я пошел купить продуктов питания».

Другой идефикс был связан со словом «плащ». Плащ — это накидка без рукавов, — утверждал автор, а то, что мы с вами носим, должно называться «дождевик» или «пыльник». И опять был формально прав: посмотрите, в каких плащах скачут на экране мушкетеры — никаких рукавов. Но люди упорно называли «плащами» свои легкие пальто, и толковые словари признали это новое значение.

Так часто бывает: иные рыцари плаща и шпаги страстно борются с новыми словами или значениями, а те все равно легализуются в языке.

Есть свои идефиксы и у автора этих строк. Не нравится мне, скажем, что в слове «ракурс» ударение передвинули на первый слог, и я говорю так, как рекомендовал словарь Р. И. Аванесова и С. И. Ожегова в 1960 году: «ракУрс». Или вот слово «фОльга»: в том же словаре произношение «фольгА» отвергалось как неправильное. Потом как-то потихоньку его допустили в качестве равноправного варианта. А теперь вульгарная «фольгА» объявлена единственной нормой. Душа моя этого принять не может, поскольку в памяти прочно сидит четверостишие пушкинского друга Антона Дельвига:

Какая рифма: «Ольга — фольга»! И так хочется сохранить норму пушкинской эпохи! Но вот как-то в магазине попросил я у молодой продавщицы продать мне рулон «фОльги». И она просто не поняла, о чем речь, удивленно переспросила: «Что-что?» Пришлось поступиться принципами: «Ладно, давайте фольгУ!» Что ж, не буду навязывать другим своих вкусов. Готов к тому, что весь остальной народ будет говорить иначе. И пусть даже Ольга будет произносить «фольгА» и «рАкурс».