Сорок Сороков

1. Василий Блаженный

в тучи –

винты куполов

и звонов жало,

а я винтом слов

ноги скручиваю,

волна которых

меня качала.

2. Се узрите:

вот мой храм,

да взойдут в него листьев шепотом

ваши дети,

когда с колокольни стиха, ассонанс –

дьячок хромой,

возвестит, в шумный стан,

о льде тела поэта.

3. Взойдите в поэм притворы,

на лампадки креститесь строк,

помните:

у святых завиты

ритмические бороды

именами тех, кого любил Рок.

4. И с амвона этого четверостишья

факела слов – пурга,

когда над сводом деревянной

луной

плывет тишина,

и ладоном

подъемлется моя рука.

5. О почему,

как весны умирают

радостей детские ручки –

свечи?

О почему,

снега луны – рука сырая

кладет у губ дорожку тихую,

и креп ресниц на веки?

6. А певчие зрачков вчера еще звенели,

как тусклой бронзою камин,

так полыхали губы –

не знал рожденный под фиалками

мерцающей венеры,

что радуется цепью крови только глупый.

7. Вы слушайте меня, стихов калики,

коленпреклоненные,

ваш шелест тихий

заменит скоро людской, молитвенный,

нестройный гул

и маком отсвета метнется

на сосульки, на колонны,

сквозь окна строф,

закат моих испепеленных губ.

8. Но прогоняю, спокойных, мыслей рыбок,

и подплывает, в облачении губ,

посохлой злобы

мальчик-служка,

вот будет стих один кликушею

рыдать,

другой звенеть, девичьих глаз

весенней лужей.

9. Волна стихов тебя ко мне примчала

и отдала в песчаные,

протянутые

косы рук,

не боли Библия, и не завет печали –

мой стих тебя предал

лобзании костру.

10. Стихами уплатил в каждой таверне

встречи.

Они отныне святы.

Так слава,

слава вам,

мое неверное,

серебряное братье –

тебе же и другим палящей злобы стрелы

и колокольное проклятье.

11. Во имя боли моей,

паденьи колодезных,

красных зубьев ран

и кокаина снежных слов, какой меня томил –

будь проклята и Ты,

и язва губ твоих,

и воска длань.

Аминь.

12. А бедер смуглая, тяжелая баржа,

на волнах ног,

качаемая слегка –

тебя погнал циклоном слов,

крылами строк,

Бальзак,

и ты плывешь к земным и сладостным церквам.

13. Как понимаю я теперь,

мороз, по струнам жил, видении,

соленый пот, из губок тел,

знаком, как тела гроб –

за лучших дней серебряные деньги

расписан храма снежный ствол

тобою, Ропс.

14. И все висит звездой,

под сводом,

плеть Вейнингера,

хлесткая, обид,

а дула черная луна –

спокойный овод

все, на пергаменте виска,

болит.

15. Был Соломон.

Но золотые листья Песни Песней

и теперь живут

в звенящем холодке весеннего тепла,

и в том, как поцелуя цвет в крови

еще певуч –

но эта жизнь по волнам бедер,

по уплывшим, плач.

16. Как странно:

вот в словесном облачении

я порчей слов клеймлю все то, что сам любил,

как странно –

и на мне Саваноролы бешенства

ошейник,

под мозга куполом, безумных, боль

удил.

17. А строчек сорок-сороков

златые поднимают руки,

из-за заломленных ночей

ладонями дневными –

далеко,

шумят молитвенные реки.

18. В последний раз слов крестный ход

под кров

твоих ресниц, что темен и убог –

я молнией звонов лик твой

мертвенный затмил,

в последний раз:

будь проклята моя бессмертная любовь.

Аминь.