Соучастница

Глава 4

Звонивший был молод, роста ниже среднего, с маленькой круглой головой, посаженной на тонкое, как спичка, тело, светлыми, аккуратно приглаженными волосами, тонкими губами и наглым взглядом, смотревшим из-за квадратных очков в позолоченной оправе.

– Месье Сериньян? Офицер полиции Шабёй.

С надменным видом важного сеньора он предъявил свое удостоверение.

– Мне поручено расследование несчастного случая, происшедшего с мадам Сериньян.

Внешне он вполне соответствовал моральному облику, начертанному Люсеттой.

– Мои друзья ввели меня в курс дела, – сказал Филипп. – Проходите, пожалуйста…

Повторять приглашение не потребовалось. Полицейский уже решительно направился к открытой двери единственной освещенной комнаты, оставляя на чистом паркете следы мокрых подошв и лужицы воды, стекавшие с его пальто из плотной шерсти.

– Так, так, – воскликнул он, – мадемуазель Тернье! Я не рассчитывал так скоро вновь встретиться с вами.

– Я тоже, – бросила Люсетта не очень любезно.

– Я приехал без предупреждения…

Шабёй сощурил глаза и, с хитроватым видом взглянув поочередно на каждого из своих собеседников, пробормотал:

– Наверное, мне следовало связаться с вами?

– Это неважно, – отрезал Филипп. – Главное, что вы меня нашли.

– Я все же пытался до вас дозвониться…

– Я отключил телефон, чтобы не беспокоили.

– Чтобы не беспокоили, – повторил Шабёй, не сводя глаз с Люсетты. – Вот, вот, все объясняется.

Манеры этого пижона уже начинали раздражать Филиппа. Он с трудом подавил гримасу недовольства.

– Напоминаю вам, что месье Сериньян только что потерял жену. Вам бы следовало быть покороче.

Полицейский не оценил внезапного вмешательства Люсетты и посторонился, освобождая дверь.

– Я не хотел бы отнимать у вас время, мадемуазель.

– У меня полно времени, господин офицер полиции. Их взгляды встретились, и он первый отвел глаза. На его щеках выступил слабый румянец, губы поджались, образовав одну тонкую нить.

– Я желаю побеседовать с месье Сериньяном без свидетелей, мадемуазель, – заявил он, наконец, с трудом сохраняя самообладание.

– Так бы сразу и сказали, господин офицер полиции. Удовлетворенная своей победой, она небрежно повернулась к нему спиной и сказала Филиппу:

– В таком случае я убегаю.

Филипп проводил ее в прихожую, и, когда помогал ей надеть плащ, она шепнула ему на ухо: «Что я вам говорила? Только не позволяйте этому идиоту давить на вас».

Затем нормальным голосом, сказала:

– До скорого… Созвонимся.

– До скорого. Роберу – привет, – добавил он, когда она переступила порог.

Он был недоволен резкостью Люсетты и полицейского. Последний, конечно, дурак, но дурак обидчивый. И незачем было распалять его понапрасну. Однако для большего правдоподобия не стоило также казаться и чересчур уж покорным.

– Должен признаться, – сказал Филипп, присоединяясь к нему в кабинете, – ваш визит удивляет меня так же, как он удивил сегодня утром моих друзей.

Пальто Шабёя, сложенное пополам, висело на спинке стула. А сам полицейский сосал новую вычурную трубку и держался с присущим ему самодовольством.

– Так вот, – заявил он, – сейчас вы удивитесь еще больше, ибо я хочу попросить вас отложить похороны мадам Сериньян.

– Но церемония назначена на завтра.

Филипп находил своего собеседника все более несносным.

– Приняты меры по транспортировке тела моей жены из Омбревилье. Сожалею, но уже поздно что-либо менять.

– Я тоже сожалею, но придется! – Шабёй шумно затянулся трубкой. – Имею честь сообщить вам, что прокуратура потребовала произвести вскрытие.

Видя изумление на лице своего визави, он немного смягчился:

– Я понимаю, вам это неприятно. Но закон есть закон.

– Закон есть закон, – проворчал Филипп. – Разве выводов дорожной полиции недостаточно?

– Надо полагать, что нет!

Филипп подошел к окну. Сквозь запотевшие стекла улица виделась ему как в тумане: может быть, еще шел дождь, может – нет. Притворившись, что разглядывает сад, он зажмурил глаза и сосредоточился.

Каковым, в сущности, было его положение? Вдовец, потерявший жену в результате несчастного случая, приготовившийся похоронить ее и вдруг узнавший, что будет произведено вскрытие тела. Добросовестный вдовец подскочил бы до потолка!

Филипп подскочил, и его, хотя и запоздалая, реакция, похоже, привела в восторг инспектора, который охотно подал реплику:

– Знаете ли вы, что в точности произошло на дороге между Омбревилье и Муленом?

– Это очевидно: моя жена сбилась с пути… На повороте в глинистой грязи машину занесло… Что, кстати, подтверждает и протокол, составленный на месте происшествия.

– Не подтверждает, а предполагает, – поправил Шабёй. – А это не одно и то же. Ночь, лес, пустынная дорога… Вы можете быть уверены, что на мадам Сериньян не напали?

– О Боже! Но зачем? И кто? У нее ничего не украли, все украшения остались на ней… Мне их вернули.

– Ограбление не обязательно должно быть мотивом убийства.

– Это немыслимо! Вы что же, полагаете, моя жена явилась жертвой…

Филипп попал в ритм. Он продолжил именно с тем сдержанным возмущением, какое требовалось.

– Жертвой… нападения маньяка?

– Не исключено, что ее смерть была кому-то выгодна, месье Сериньян.

Полицейский вновь хитровато сощурил глаза, чем, вероятно, хотел показать, что он – стреляный воробей, затем внезапно выпалил вопрос, который уже давно вертелся у него на языке:

– Страховка на случай смерти имеется?

– А как же! – Филипп не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над ним. – На пятьдесят тысяч франков… пять миллионов старых.

– Значит, смерть мадам Сериньян приносит вам пять миллионов!

Достаточно было увидеть Шабёя, его возбужденные глаза, тот быстрый жест, каким он направил мундштук трубки прямо в грудь своему собеседнику, чтобы понять его ликование.

Невозмутимо, словно не уловив намека, Филипп «окатил» его заранее приготовленным ушатом холодной воды.

– Вы ошибаетесь. Это я застраховал свою жизнь в пользу моей жены… Теперь, естественно, в страховке отпала всякая необходимость.

Вид раздосадованной физиономии Шабёя доставил ему немалое удовольствие.

– А о чем подумали вы? – спросил он простодушно. Телефонный звонок едва не оборвал его на полуслове.

– Вы позволите?

Сняв трубку, он тотчас узнал голос Робера: «Алло, старина. Собирался к тебе заехать, но тут на фабрике скопилось столько дел».

С присущей ему бесцеремонностью инспектор попытался вырвать трубку у Филиппа из рук.

«Прости… Я перезвоню…» – раздалось в трубке.

Филипп отошел от телефона и стал ждать реакции полицейского.

– Кто это был? – спокойно поинтересовался тот.

– Господин инспектор, вас это не касается. – Кипя гневом, Филипп смотрел ему прямо в глаза. – Я терпеливо сношу все ваши дерзости, месье, не обижаюсь на ваши оскорбительные инсинуации, мирюсь, наконец, с вашей бесцеремонностью… Но всему есть предел. Вы выходите за границы приличия!

Шабёй побледнел.

– Если вы это воспринимаете таким образом… Он взял пальто и направился к выходу.

– Когда потребуется, я вас вызову.

Уязвив самолюбие инспектора, Филипп сделал его своим врагом. Мог ли он дать ему уйти, не ликвидировав подозрения, которые у того, вероятно, появились?

Когда полицейский уже собирался пересечь порог комнаты, он бросил:

– Вы бы не сомневались, что это несчастный случай, если бы видели место происшествия… да еще в семь часов вечера!

Полицейский резко обернулся.

– Откуда вам известно время аварии?

Он проглотил наживку с жадностью барракуды.

– Или, быть может, это меня тоже не касается? – спросил он агрессивно-ехидным тоном.

Случай был слишком благоприятным для коррекции линии поведения, и Филипп, не колеблясь, принес повинную:

– Только что я вспылил, слова опередили мои мысли. Прошу простить меня за это. Мои нервы на пределе.

Не без удовлетворения наблюдая за снимающим пальто инспектором, он неожиданно очень доверительным тоном произнес:

– Что именно вы хотели бы узнать?

Довольный в глубине души, что ему удалось сохранить престиж, Шабёй смягчился:

– Так ведь… я уже сказал: откуда вам известно время аварии?

– Все очень просто! Я знал, что жена собирается заглянуть к парикмахеру. Вечером, в Мулене, когда я начал беспокоиться, я туда позвонил. Хозяин уверил меня, что она в пять уехала. До Мулена ехать часа два, максимум два с половиной.

– При условии, что мадам Сериньян отправилась туда немедленно.

– Она знала, что ее ждут. Она и так уже опаздывала. Я думаю, не потому ли она ехала быстрее, чем обычно. А было уже темно. Она не любила ездить в темноте.

Филипп замолчал, повернулся к окну и протер стекло тыльной частью руки. Дождь перестал, однако небо оставалось затянутым темными, низкими облаками.

Тишину нарушил голос Шабёя.

– Адрес салона причесок?

Номер дома Филипп не знал, но назвал вывеску «У Люсьена», и улицу, одну из главных артерий предместья Бур-ля-Рен.

– Естественно, – вновь заговорил Шабёй, записывая добытую информацию в блокнот, – вы не видели мадам Сериньян после того, как она покинула салон?

Это было даже слишком хорошо! Рыба не только клюнула, но и сама себя подсекла.

– Почему вы спрашиваете?

Вопреки тому, на что рассчитывал Филипп, от враждебности Шабёя, похоже, не осталось и следа.

– Хотя ответ мне известен заранее, месье Сериньян, есть вопросы, которые я просто обязан задать. Итак, вы не видели мадам Сериньян после пяти часов?

– Я не смог бы это сделать, даже если бы захотел. Алиби напрашивалось само собой, иносказательно, и хотя не было произнесено ни единого слова, менее эффективным оно от этого не становилось.

– Я приехал в Мулен к Тернье между пятью и половиной шестого.

Шабёй одобрительно кивнул.

– То же самое показали и ваши друзья. Между прочим, они к вам очень привязаны.

– Да, Робер и Люсетта мне очень помогли.

– Мадемуазель Тернье питает к вам особое уважение. Женщина с характером.

Не дождавшись реакции, он позволил себе дать ей личную оценку:

– С характером, однако, простите за выражение, с поганым характером!

Желание обоих сгладить углы разрядило накалившуюся было атмосферу, и беседа стала более задушевной. Поговорили еще немного о том, какой резонанс будет иметь вскрытие, о дате похорон, и полицейский решил, наконец откланяться.

– Ни о чем не беспокойтесь, вам позвонят. Впрочем, вы всегда можете найти меня в комиссариате Бур-ля-Рен.

Итак, местная полиция была ни при чем. Филипп только укрепился в своем первом мнении: от комиссариата затребовали информацию, и раздобыть ее поручили молодому ретивому инспектору. А вот вскрытие, напротив, путало его карты несколько больше. Он еще долго после ухода полицейского размышлял о его причинах и следствиях. В конце концов он пришел к утешительным выводам. С одной стороны, разве полицейская рутина не требовала произведения вскрытия после всякого несчастного случая со смертельным исходом при отсутствии свидетелей?.. С другой стороны, после такой аварии могли остаться какие угодно раны. Состояние тела, обгоревшего на три четверти, никогда не позволит установить их точное происхождение. И если даже предположить самое худшее, разве Робер и Люсетта не сделают все возможное, чтобы оправдать своего друга?

Вдруг он вспомнил, что должен позвонить Роберу. Тот был еще на фабрике.

– Да, старина, я ждал твоего звонка. У тебя кто-то был?

– Инспектор Шабёй.

– А!.. Все же он у тебя объявился? Я ему, между прочим, сказал… Он не слишком донимал тебя своими вопросами?

– Да нет, не особенно, но он сообщил мне неприятную новость…

Сообщение о вскрытии вызвало у его собеседника на Другом конце провода сильнейшее возмущение, выразившееся в гневной диатрибе против полицейских и их неискоренимой тупости.

– Можно подумать, им больше нечего делать, как только отравлять жизнь честным людям… Да еще какой-то сопливый инспектор… Ты знаешь, что он приезжал к нам сегодня утром?

– Люсетта мне рассказывала.

– А! Она уже к тебе заезжала? После завтрака я с ней не виделся. Если она этого не сделала, приглашаю тебя сегодня вечером к нам на ужин.

У Филиппа не было никакого желания снова видеть их жалостливые физиономии. Он дипломатично отклонил предложение, сославшись на то, что ему необходим покой, одиночество… У Робера, движимого самыми лучшими побуждениями, было на этот счет другое мнение.

– Не следует так замыкаться в себе. Держу пари, что ты сидишь на диете.

– В холодильнике есть продукты.

– Это не выход. Если хочешь, Люсетта или я приедем за тобой на машине… Потом отвезем тебя обратно.

– Нет, я серьезно… – Филипп был непреклонен. – Я решил остаться сегодня вечером дома. Может быть, завтра…

У Робера хватило такта больше не настаивать.

– Как хочешь. Но завтра я тебе снова позвоню… непременно.

Он запнулся, пожелав ему «доброй ночи», хотел было возобновить попытку и наверняка вздохнул с облегчением, когда Филипп первым решился положить трубку.

День клонился к вечеру. В комнату теперь проникал умирающий свет, приглушенный шапкой свинцовых облаков, которые, казалось, проплывали вровень с крышами. И отдаленный грохот… Что это, гром или самолет?

Филипп закрыл окно и зажег свет. В его распоряжении весь вечер, и прежде всего нужно съездить в Париж, чтобы отправить письмо Раймонде. Кстати, куда он его положил, когда раздался первый звонок в дверь? В левый выдвижной ящик стола, он мог бы в этом поклясться. Там его не было! Значит, в правый? Ну да, конечно, – что еще за глупости? – он хорошо помнит, что собирался выдвинуть левый ящик. В последний момент он передумал и набросился на правый. Он тщательно его обшарил: в правом ящике конверта тоже не было!

Филипп занервничал. Письма не было ни на столе, ни в папке, ни под пишущей машинкой, куда оно могло соскользнуть…

«В рукописи, которую я листал… Почему бы и нет?» Страница за страницей он перебрал всю рукопись – тщетно.

Смятение и ужас охватили его. Он посмотрел под шкафами, под коврами, выпрямился и снова изучил содержимое ящиков, проверил одну за другой все бумаги на столе. В конце концов он вынужден был смириться с очевидностью: письмо исчезло! Украдено, похищено, унесено одним из двух посетителей, заходивших к нему сегодня?

Филипп рухнул на стул, на лбу и на шее у него выступил пот, руки дрожали. Не представляющее никакой ценности для постороннего, это письмо становилось бесспорным доказательством его виновности сразу, как только выяснялось, что письмо написал он. Это письмо, которое он ни в коем случае не должен был писать!

«Никаких сомнений: оно у инспектора!.. Его серьезность, его мнимая доброжелательность в конце разговора не что иное, как тактический ход, чтобы дать мне увязнуть в собственной лжи… Ему достаточно было прочесть надпись на конверте…»

Но когда же Шабёй его взял? Филипп практически ни на секунду не выпускал полицейского из виду. Зато Люсетта…

Все его подозрения разом обрушились на посетительницу. «Пока я открывал дверь Шабёю, у нее было достаточно времени, чтобы… Она так спешила уехать… чтобы его прочесть, разумеется!.. Но где она его нашла?.. Не мог же я его оставить на столе!»

Он силился вспомнить, мысленно восстанавливая все свои жесты после того, как заклеил конверт. Чем сильнее он напрягал память, тем плачевнее был результат. Он ходил и ходил по кругу – словно некий невидимый сапфир прорыл в его памяти бороздку, которая неизменно вставала у него на пути.

Шабёй… Люсетта… Люсетта… Шабёй… Кто-то из них прочел письмо, кто-то из них, а возможно, и оба знали правду. Теперь Филипп уже не мог повлиять на ход событий. Чувство собственного бессилия вызывало у него головокружение, и, не в силах больше сопротивляться, он окончательно впал в панику.

У него не было ни времени, ни средств, чтобы бежать, ни даже желания это делать. Он презирал себя. «Все это из-за моей глупости, моей небрежности… Я всего лишь жалкий тип… Жалкий тип… Ничтожество!»

Охваченный внезапным приступом ярости, он принялся повторять оскорбления и молотить себя кулаком по голове. От сильного удара Филипп оторопел и прекратил истязания. Он стал искать в кармане носовой платок, чтобы стереть выступивший пот, и нащупал пальцами бумагу. Тут он вспомнил: когда Люсетта позвонила в дверь, он машинально сунул конверт в карман пиджака. Как он мог это забыть?

Он снова опустился на стул, с письмом в руке, поначалу несколько растерявшийся, но затем охваченный приливом новых сил. В течение нескольких минут он, закрыв глаза и расслабившись, отдавался воле волн, возвращавших его к жизни.

Мало-помалу мысли его приходили в порядок, однако тревога была еще сильнее. По крайней мере она показала, насколько ослаблены его нервы и насколько даже самые хитроумные комбинации подвержены малейшим случайностям. Хороший урок на будущее!

Он поднялся на второй этаж, сполоснул лицо под струей холодной воды, вымыл руки, причесался и, обновленный, отправился в гараж за машиной.

Письмо обжигало ему пальцы. Нужно избавиться от него как можно скорее. Опущенное в Париже в почтовый ящик, оно уже не будет представлять никакой опасности.

Поездка туда и обратно не заняла много времени, и еще не было семи, когда он поставил машину на место. Он погасил свет, вышел из гаража, опустил металлическую штору…

Скрежет гофрированного железа помешал ему услышать шаги по гравию сада, а сумерки были такими густыми, что он не сразу различил отделившийся от стены силуэт. Он едва не толкнул его и вдруг резко остановился, онемев от изумления.

Глаза его привыкли к темноте, но он все еще не решался узнать прибывшую.

– Филипп! – позвала она почти шепотом.

Теперь уже не оставалось никаких сомнений! Голос, дорожное пальто, чемоданчик… Это была Раймонда!