Советские инженеры

А. ЕМЕЛЬЯНОВ Василий Прохорович ГОРЯЧКИН

— Сергей Алексеевич, подождите! — догоняя академика Чаплыгина, позвал вице-президент Академии наук СССР Глеб Максимилианович Кржижановский. — Вы видели письмо, присланное вашим протеже в адрес академии? Нет еще? Ну тогда пойдемте ко мне, я вам его покажу. — И, ловко подхватив Чаплыгина под руку, Глеб Максимилианович повел его за собой…

— Так… Так… Так… Это все не то… Ну вот, нашел: «Ввиду того, что я не могу признать свои труды достаточными для Академии, я категорически отказываюсь от кандидатуры в Академию.

25 февраля 1932 года

В. П. Горячкин».

— Ну-с, дорогой коллега, и как вам это нравится?

— Этого, Глеб Максимилианович, можно было ожидать. Когда я рекомендовал привлечь в академию Горячкина, то вполне допускал возможность отказа. А с Василием Прохоровичем мы, что называется, пуд соли вместе съели: сперва вместе учились на физико-математическом факультете Московского университета, потом в Высшем техническом училище. Вместе лекции Жуковского слушали. И вы знаете, коллега, Николай Егорович обратил особенное внимание на Горячкина. Так что у Василия Прохоровича была реальная возможность продолжить работу с «отцом русской авиации». Мало кто из нас, учеников Жуковского, пошел работать в другие области. Ваш покорный слуга, например, занялся гидроаэродинамикой. А вот Горячкин нашел в себе смелость вступить на совершенно неизведанный путь науки о сельскохозяйственных машинах…

— Да, пожалуй, для него было непросто так поступить. В то время, как и сейчас, впрочем, тоже, полеты в небо выглядят куда привлекательнее, нежели ковыряние в земле.

— То-то и оно. О своем выборе я, естественно, не жалею. И все же надо признать, что мы стали лишь продолжателями дела Жуковского, а Горячкин стал основателем совершенно новой науки — земледельческой механики. Но все же, что нам, Глеб Максимилианович, делать? Ведь отказ Василия Прохоровича от баллотировки в академию — не что иное, как свидетельство его чрезмерно высоких требований к самому себе. А я по-прежнему убежден, что такой человек, как Горячкин, нужен, попросту необходим нашей академии.

— Да вы не агитируйте, не агитируйте меня, — остановил вице-президент Чаплыгина. — Я предложу рекомендовать Горячкина — но только не в действительные, а в почетные академики. Для избрания же в почетные, как Вы знаете, согласия Василия Прохоровича не требуется.

Этот разговор происходил в 1932 году. К тому времени Академия наук в России существовала уже более двух столетий. Задуманная как центр наук и художеств российских, она объединяла в своих рядах математиков, физиков, химиков и других специалистов в области естественных наук, а также историков и филологов. Никто и помыслить не мог назвать гордым именем «академик» механика или инженера. Но время шло, и технический прогресс все больше начинал вторгаться в научную жизнь. Инженер стал фигурой, определяющей многое в, жизни общества и государства. Вот потому-то на первых же широких выборах в академию в 1931 году[5] наряду со многими видными учеными в области естественных и общественных наук в ее состав были избраны и крупные инженеры.

Почетными академиками избирались нередко выдающиеся иностранные ученые и писатели. Так, одновременно с Василием Прохоровичем почетным академиком стал, например, всемирно известный писатель Ромен Роллан.

Впрочем, по давней традиции, такой честью отмечались и соотечественники — те, которые работали вне пределов академических институтов и лабораторий.

— Избирая Василия Прохоровича Горячкина своим почетным членом, — говорил тогда вице-президент Академии наук Кржижановский, — академия тем самым не только отдала должное его трудам, но как бы включила в число прикладных дисциплин, имеющих первостепенное значение для современной техники, основанную им земледельческую механику, в которой к тому времени его усилиями была подготовлена значительная группа специалистов.

— Ой, да что ж это делается-то?

— За что, господи, напасть такая?!

— Смотри-смотри, и соседние занялись!!

Люди с топорами, ведрами, баграми, бестолково метались, пытаясь если и не погасить, то хоть не дать огню распространиться дальше.

Не вышло. Разбежался. Разошлась огненная стихия. И не пощадила ничего — от железоделательного завода бывших посадских людей, а ныне негоциантов Железнякова и Мездряковых, остались лишь обугленные головешки да гора не успевшей уйти в дело руды.

Хоть и стоял завод в дремучих муромских лесах, не сказочный Соловей-разбойник спалил одного из первенцев зарождающегося в России машиностроения. Не понравился он прятавшимся в дебрях лихим людям: уж больно много людей стало вокруг. А где люди — там уж не разгуляешься вволю на узких лесных дорожках.

Пустившие «красного петуха» молодцы, сами того не ведая, надолго затормозили все развитие обширного края. А ведь хотели-то лишь того, чтобы не мешал им никто брать свою дань с подгулявших да припозднившихся.

Не рискнули больше новоявленные заводчики пытать судьбу, ушли. А открытая ими еще в начале двадцатых годов XVIII века железная руда, благодаря которой во времена Петра I они могли вознестись очень высоко, вновь стала ждать своего часа. Впрочем, ждала она не слишком долго.

Возродили железоделательную промышленность на Оке братья Андрей и Иван Родионовичи Баташевы, уроженцы Тулы. В 1753 году они основали Унженский завод около города Елатьмы, следом за ним Гусевский, а затем приобрели «дачу», где в свое время Железняков с Мездряковыми хотели устроить свой завод. В 1756 году открылся на Выксе Баташевский чугуноплавильный завод. Дела здесь пошли весьма успешно благодаря изобилию и высокому качеству руд. А к 1780 году у Баташевых было уже десять заводов. И тогда порешили братья разделиться. Выксунский завод в 1783 году достался Ивану, а после его смерти в 1821 году перешел к Шепелевым.

Шепелевские заводы по их техническому устройству были едва ли не лучшими среди чугуноплавильных и железоделательных заводов России. Наиболее славился выпускавшийся ими литейный чугун, отличавшийся особой мягкостью.

Вот здесь-то, в краю исстари заводском, в селе Выкса Ардатского уезда Нижегородской губернии и родился будущий почетный академик Академии наук СССР, действительный член Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина, заслуженный деятель науки и техники Василий Прохорович Горячкин.

Вася Горячкин был последним, одиннадцатым, ребенком в семье. Его отец, Прохор Иванович Горячкин, горнозаводский мастеровой Выксунского завода, был одним из тех народных самородков-умельцев, которые без всякого образования, своим лишь умом да руками оказывались способными дойти до самых вершин технических и иных премудростей. Работая на заводе, Прохор Иванович постиг нелегкую профессию часовщика. Но, видно, тесно было его таланту в заводских стенах. И, заботясь, конечно, более всего о собственной пользе, владельцы завода сразу же после женитьбы Прохора на дочери выксунского же мастерового отпустили тогда еще крепостного мастера вместе с молодой женой на оброк в Москву. Там он попал на строительство Николаевской железной дороги, где сделался слесарем.

Впрочем, слесарем он пробыл недолго. Начальство очень быстро заметило природную одаренность рабочего, и, несмотря на то, что все «университеты» Прохора Горячкина ограничились умением читать и писать, да и то с грехом пополам, он сделался помощником главного механика. После завершения Николаевской дороги стала строиться Троицкая (ныне Северная). В ее мастерских он занял должность главного механика. К той поре реформа 1861 года освободила его от крепостной зависимости.

К отцу особенно крепко привязала Васю безвременная кончина матери. Мальчик любил бывать в железнодорожных мастерских. Ему нравились здесь шум, грохот, жар, правились уверенные движения перемазанных рабочих, легко управляющихся с огромными деталями паровозов. При случае он и сам, охотно выполняя указания, старался помочь чем-нибудь. И незаметно для самого себя овладел слесарным, токарным и другими так пригодившимися ему потом навыками. Так подошел двенадцатый год жизни Васи.

— …Ничего не поделаешь, братишка, — положив ему руку на плечо, утешал младшего брат Николай, — умер отец. Жить теперь будешь у нас.

В семье брата, возглавившего вместо отца семью и заменившего его на посту главного механика, царили строгие порядки, но о младших Николай Прохорович никогда не забывал. Постоянно ощущая у себя нехватку знаний, он помог своим братьям — Григорию, Виктору, Ивану н Василию — закончить вторую Московскую гимназию, что располагалась на Разгуляе. И хотя отсюда до Каланчевской площади, где жил старший брат, было буквально рукой подать, младшие жили в интернате при гимназии, лишь по праздникам да по воскресеньям приезжая домой: старший брат считал, что дома скорей поддадутся братья всяческим посторонним соблазнам.

— Тебя, Вася, все преподаватели хвалят. Советуют продолжать занятия в университете. Подумай… Деньгами я помогу, — завел разговор Николай Прохорович и, по радостно сверкнувшим глазам без слов поняв брата, тут же подвел итог: — Ну вот и договорились. Учись!

Учение на физико-математическом факультете Московского университета давалось Василию легко. Незаметно пронеслись восемь семестров — и вот уже окончательный экзамен на тему «Вывод уравнений равновесия твердого тела». Сдавать его довелось молодому, но уже известному своими работами профессору Н. Е. Жуковскому. Николай Егорович оценил ответ Горячкина как «весьма удовтетворительный», что на его экзаменах случалось нечасто.

— Ну, Василий, чем теперь думаешь заняться? — разглядывая только что полученный диплом, поинтересовался старший брат.

— Не удивляйся, Николай, но я решил… еще подучиться.

— Еще?! — брови Николая Прохоровича удивленно взлетели на самый верх лба.

— Да-да… Еще! Понимаешь, дело в том, что я сейчас больше теоретик, а меня тянет к делам конкретным, практическим…

Решение Горячкина-младшего было хорошо взвешено и продумано, а оттого и твердо. И вот осенью того же, 1890 года в списках зачисленных на второй курс Петербургского технологического института появляется его фамилия. Но обстановка там пришлась ему не по душе, и, вернувшись в январе 1891 года в Москву, Горячкин поступает в Императорское техническое училище (ныне МВТУ имени Н. Э. Баумана), где судьба вновь сводит его с Н. Е. Жуковским. В училище ученые — крупнейшие специалисты русской техники — занимались буквально всеми ее отраслями. Однако детские впечатления, пример отца и брата оказались куда как сильны. Горячкина влекло к железной дороге. Темой дипломного проекта он избрал паровоз, но…

Но именно в это время в Московском сельскохозяйственном институте потребовался специалист для чтения курса «Учение о сельскохозяйственных машинах и двигателях».

— Думаю, что для этой роли как нельзя лучше подойдет В. П. Горячкин. Я знавал этого молодого человека еще в университете и уверен, что Департамент земледелия останется им доволен, — обратился Н. Е. Жуковский к членам Совета ИТУ, и они, единодушно поддержав его, с блестящей характеристикой рекомендовали Горячкина для самостоятельного преподавания.

Московский сельскохозяйственный институт (позже переименованный в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию) открылся в июне 1894 года. Возник он не на пустом месте. Ранее, до 1890 года, здесь, в Петровско-Разумовском, одном из красивейших мест Москвы, была Петровская земледельческая и лесная академия, образованная после реформы 1861 года.

В академии царили передовые, прогрессивные настроения. Здесь работали многие ученые, находившиеся в нескрываемой оппозиции по отношению к царскому строю, и в их числе — К. А. Тимирязев. И среди студентов находились участники марксистских кружков. Неудивительно поэтому, что после того, как 23 апреля 1890 года 150 слушателей академии за участие в студенческих волнениях были заключены в тюрьму, академию закрыли.

Но время не обманешь. Оно методично и настойчиво требует своего. Необходимость в грамотных, образованных специалистах по сельскому хозяйству резко росла. Пришлось вместо «мятежной» академии открыть институт, полностью сменив при этом весь преподавательский состав. Это-то и послужило причиной обращения Департамента земледелия в ИТУ с просьбой о специалисте в области машин и двигателей.

— Перед тем как приступить к исправлению своих преподавательских обязанностей, — сказали Горячкину в департаменте, куда он пришел за назначением, — вам, господин Горячкин, следует ознакомиться с отечественным сельскохозяйственным машиностроением и применением этих машин непосредственно в деле… Для этого мы даем вам полугодовую командировку, по окончании которой ждем подробного отчета.

В скором времени член Ученого комитета Министерства земледелия С. Н. Ленин докладывал: «В твоем отчете господин Горячкин касается весьма многих и чрезвычайно разнообразных вопросов, относящихся до положения нашего сельскохозяйственного машиностроения, его недостатков и нужд. Он совершенно верно указывает причины, тормозящие развитие и улучшение нашего машиностроения».

— Ну что ж, из вашего, коллега, доклада следует, что Горячкин человек серьезный и трудолюбивый, — резюмировал председатель Ученого комитета И. П. Архипов. — Особенно приятны его способность объять в полноте практическое дело и вместе с тем критический взгляд на него, который дорого ценится в технике, а еще более в преподавании. Думаю, Горячкин вполне заслуживает предоставления ему возможности совершить поездку за границу, с целью дальнейшего изучения земледельческой механики, в преподавателях которой у нас ощущается полный недостаток.

Решение комитета было единодушным. Департамент земледелия согласился с ним, и в следующие полтора года Василий Прохорович объехал множество немецких и французских заводов, учебных и исследовательских институтов, машиноиспытательных станций.

— Помню, Горячкин рассказывал, — вспоминал его ученик, академик В. А. Шелиговский, — что, когда он, исчерпав свой план работы, обратился к маститому немецкому ученому за советом, где еще стоит побывать, тот, помолчав, ответил: «По моему мнению, благоразумные люди должны сидеть дома и заниматься делом».

Да и что, в самом деле, мог он посоветовать? Не нашел Горячкин за границей научных начал земледельческой механики. Их попросту здесь не было. Как не было, впрочем, и в России.

Вся наука, в том числе преподававшаяся предшественниками Горячкина, сводилась лишь к описанию существующих машин, к рассказу о способах их сборки и эксплуатации.

Василий Прохорович считал такие сведения важными для владельцев машин, но практически бесполезными для их создателей. Сущность технологических процессов осуществляемых машинами, свойства обрабатываемых ими материалов, взаимодействие частей машины в различных режимах работы — знание всего этого было совершенно необходимо для работы по созданию новых и совершенствованию старых земледельческих орудий.

В Московский сельскохозяйственный институт принимали отнюдь не каждого встречного, опасаясь возрождения демократических традиций Петровской академии. Дворянским отпрыскам, заполнявшим аудитории института, не очень нравился чересчур молодой, одетый без всяких претензий на элегантность адъюнкт-профессор.

— Профессор, — презрительно хмыкали они. — Да это не профессор, а вылитый смазчик…

Поначалу Василий Прохорович, читая лекции, очень волновался, нередко сбивался, краснел. Спохватившись, что упустил часть вопроса, вновь возвращался к нему. Кончилось это тем, что лекции он стал читать по конспекту. А потом привык и уже через полгода держал себя заправским лектором. Понимая, что на оставленном его предшественниками наследии далеко не уедешь, Горячкин тут же приступил к организации научно-исследовательских работ, выделяя в них на одно из первых мест эксперимент.

Не смутили его и скудость доставшейся по наследству коллекции образцов и моделей сельскохозяйственных орудий и машин. Увидев, что они годятся разве что в качестве музейных экспонатов, он решил воспользоваться регулярно проводившимися на Бутырском хуторе выставками сельскохозяйственных машин и орудий и очень скоро получил первый научный результат — разработал и опубликовал метод проектирования плужных отвалов.

Несовершенство земледельческих механизмов не переставало удивлять Горячкина. Уж, казалось бы, что-что, а эти орудия за тысячелетия, пока ими пользуется человечество, могли бы быть доведены до идеала. Ан нет!.. Горячкин решил докопаться до глубин этого вопроса.

— …Люди окружили эти скромные орудия, — рассказывал он, — ореолом святости и высокого почитания. Римляне с помощью плуга проводили борозду, которая служила неприкосновенной границей… Китайский император проводил сам ежегодно первую борозду. В средние века в Западной Европе кража какой-нибудь части плуга считалась равносильной убийству и наказывалась мучительной казнью — колесованием. Та или иная форма пахотных орудий, унаследованная от прадедов, долго считалась настолько же свойственной данной местности, как и виды растительности и животных. Попытки изменить что-нибудь в конструкции плуга почитались почти что святотатством и вызывали насмешки и оскорбления.

Любое совершенствование механизма возможно лишь после четкого уяснения назначения его в целом и каждой части в отдельности. Горячкин берется за планомерное и глубокое изучение сельскохозяйственных машин. Одна за другой выходят из печати его книжки — «Плуги», «Молотилки», «Зерносушилки», «Веялки и сортировки». В них он делает первые попытки уйти от случайного и выявить главное.

— Только четко сформулировав задачу, можно рассчитывать на успех ее решения, — говорил он на лекции, объясняя необходимость систематизации и обработки уже существующих машин и механизмов.

Но одно дело теория, и совсем другое — практика. Хорошо хоть, что в первые годы работы Горячкина Московское общество сельского хозяйства регулярно устраивало уже упоминавшиеся выставки. Василий Прохорович не пропускал ни одной из них без того, чтобы не проверить свои теоретические идеи на практике. Деятельное участие профессора в испытаниях сельскохозяйственной техники не осталось незамеченным в обществе. С 1903 года Горячкнн становится председателем экспертных комиссий выставок.

Однако от выставки до выставки проходил иногда год, а другой раз — и добрых пять лет. К тому же эксперименты в полевых условиях ставить тяжело. Между тем идеи рождаются у Горячкина одна за другой и все они требуют проверки.

Сняв кепку, радуясь припекающему весеннему солнышку, Горячкин однажды шел неспешно домой. Плодотворно проведенный на выставке день настраивал на благодушное настроение. В парке института прогуливались люди, бегали дети. Василий Прохорович засмотрелся на малыша, под присмотром няни ковырявшего совком песок и… И резко ускорил шаг. Ему в голову пришла великолепная идея.

В этот же вечер Василий Прохорович, вооружась пилой, рубанком и молотком, смастерил ящик — лабораторную установку.

— Соорудил я его буквально за час. Оставалось лишь заполнить его грунтом, как заполняют песком детскую песочницу, довести грунт до нужной в данный момент влажности и испытывать в нем модели плугов и других орудий…

В доме Николая Прохоровича царило оживление. Братья, поглощенные работой, встречались нечасто, поэтому всякий раз встреча отмечалась по-праздничному. А сегодня… Сегодня она обставлялась просто-таки торжественно и пышно: Василий, самый младший брат, на днях утвержден в звании адъюнкт-профессора!..

До блеска начищенный самовар, до хрусткой ломкости накрахмаленные скатерти, лакомые блюда… Праздничную атмосферу, живо напоминавшую ту, давнюю, детскую, когда четверо братьев-гимназистов съезжались по воскресеньям, омрачало то, что до этого дня не дожили давно скончавшиеся от туберкулеза Виктор с Иваном и только что умерший Георгий, ставший врачом, но не сумевший одолеть недуг.

— Ну, Василек, рассказывай поподробнее, чего добился, чем думаешь заниматься дальше? — спросил Николай Прохорович, после того как все, рассевшись вокруг большого семейного стола, успели утолить и первое любопытство и притушить разыгравшийся аппетит.

— Об успехах рассказывать почти нечего. Разве что о том, как Министерство торговли и мануфактуры удостоило меня недавно премии за девять книг по сельскому хозяйству. Зато планов у меня — море!

С приходом Горячкпна в МСХИ уровень подготовки на его инженерном отделении настолько шагнул вперед, что в 1899 году Совет института обратился в Департамент земледелия с ходатайством разрешить присваивать выпускникам звание инженера-агронома, а не агронома-техника, как было прежде.

Однако сам Горячкин отчетливо сознавал недостаточность сделанного и ощущал себя еще только в самом начале намеченного пути. Пути, ведущем к созданию новой науки, еще совершенно неизведанном, но зато — и в этом Василий Прохорович был непоколебимо уверен — верном.

Его книжки, отмеченные премией, стали лишь первыми шагами, направленными на внесение строго обоснованных начал в проектирование и эксплуатацию сельскохозяйственной техники. Разумеется, и до Горячкина иным конструкторам удавалось путем проб и ошибок создавать остроумные, оригинальные и тонко продуманные механизмы. Но эти удачи были подобны случайной удаче знахаря, которому удалось вылечить больного.

Книги Горячкина имели описательный характер, содержали множество конкретных указаний и доступное изложение основ теории, на которой зиждется работа машин. Они служили незаменимым пособием как для студентов, так и для агрономов-практиков по всей России.

Горячкин, впрочем, уделял большое внимание не только исследованиям и испытаниям. Важное место в его трудах занимало распространение современных технических взглядов. Он сознавал, что лишь так можно внести свежую струю в рутинно ведущееся в стране земледелие.

Именно поэтому он отказался от лестного предложения читать лекции в Межевом институте, а вместо этого решил закончить побыстрее работу над «Очерками сельскохозяйственных машин». Одновременно он добивается создания курсов для подготовки инструкторов по сельскохозяйственной механике, которые, по его мысли, должны и содействовать выбору наиболее подходящего по местным условиям инвентаря и ознакомление населения с этим инвентарем путем чтения лекции, организации выставок и демонстраций орудий и механизмов. Курсы должны были помочь местным энтузиастам в создании различных сельскохозяйственных обществ, располагающих складами, прокатными пунктами и т. п. Все это способствовало бы доступности более дорогих и совершенных орудий даже для сравнительно маломощных сельских хозяев.

Члены-учредители «Общества содействия успехам опытных наук» одним из первых действительных членов рекомендовали выбрать Горячкина, «как лицо известное своею научно-педагогической деятельностью, оказавшее и оказывающее Обществу ценные услуги своим участием в экспертизе».

«Взявшись за гуж», Горячкин более не выпускал уж его из рук, всякий раз доводя дело до логического завершения, не оставаясь лишь только «закоперщиком».

Василий Прохорович сумел добиться, чтобы слушателям курсов ежемесячно выплачивали стипендию. Он сумел оснастить курсы необходимой аппаратурой, коллекциями моделей, таблицами, атласами чертежей, диапозитивами. Не устранился он и от чтения лекций слушателям. В четыре часа дня, когда устраивался перерыв в занятиях и все пили чай, Василий Прохорович тоже усаживался за самоваром. В непринужденной обстановке здесь почти всякий раз обсуждался какой-нибудь из вопросов сельскохозяйственной механики.

— Василия Прохоровича, — вспоминал Д. В. Куликов, один из первых слушателей курсов, — всегда можно было видеть в сарае, в комнате станции, в поле. Ходил он обычно с необычной, им самим сконструированной тростью. В нее был встроен регистратор, на ленте которого при желании в любой момент получалась прямо в поле кривая сопротивления почвы.

Если поездка за рубеж после окончания учения принесла некоторую пользу начинающему преподавателю, то командировка на проходивший в 1905 году в бельгийском городе Льеже съезд специалистов по сельскохозяйственным машинам оказалась безрезультатной. Горячкин попросту не нашел там для себя ничего нового, такого, что могло бы если и не изменить направление поисков, то хоть подтолкнуть в нужную сторону. Объяснялось это просто — Горячкин настолько вырвался вперед, что ему уже не было равных.

Ощущать себя первопроходцем лестно. Однако это накладывало и огромную ответственность. И не только за качество собственной работы, но и за умение направить в нужное русло других работающих в этой же области и так сориентировать их, чтобы их усилия не тратились понапрасну… Неудивительно, что Горячкину приходилось помногу работать в самых разных местах. Причем работать параллельно и едва ли не одновременно. В те же самые годы, когда Горячкина ежедневно можно было видеть на курсах, он активно участвовал и в деятельности «Общества содействия успехам опытных наук». К нему на экспертизу шли и разного рода предложения изобретателей сельскохозяйственных машин.

После знакомства с первыми же их заявками Василий Прохорович пишет в совет общества: «…изобретения представляются в неразработанном виде, и для выяснения того, насколько они практичны, необходимо бывает вносить поправки и т. д…Ввиду этого я решаюсь предложить Обществу воспользоваться механической лабораторией для сельскохозяйственных машин при МСХИ для разработки тех изобретений, которые меня лично заинтересуют».

Совет общества с радостью ухватился за такую возможность и вскоре выделил на «проведение экспертизы и других работ профессора Горячкина» 500 рублей.

Звание профессора для Горячкина обозначало лишь определенный уровень умственного развития, никак не связываясь в его сознании с внешними проявлениями, с респектабельным обликом.

Невысокий, несколько угрюмого вида, Василий Прохорович в своем свободном, отнюдь не с иголочки костюме и, как правило, со сбившимся в сторону узлом галстука, совершенно не производил впечатление «ученого мужа» с лубочной картинки. Не был он и профессиональным оратором — лекции Горячкина никто не назвал бы блестящими. Однако, несмотря на это, их почти никто не пропускал. Лекции привлекали думающих студентов. Привлекали не столько совершенством формы, сколько глубиной и стройной логичностью содержания. Когда, неспешно прохаживаясь перед доской, Василий Прохорович читал лекцию, не стараясь разнообразить ее цветистыми оборотами и интонациями, невольно приходило ощущение, что он просто делится с коллегами, во всем равными ему, своими соображениями, мыслями, результатами исследований.

Впрочем, такое ощущение не было кажущимся.

В этом легко было убедиться, прослушав тот же курс на следующий год. От прежних лекций зачастую не оставалось, что называется, «камня на камне».

Происхождение, семейные традиции, пример отца и брата, обязанных успехами на выбранном поприще самим себе, — все это, конечно, делало Горячкина противником сословного принципа приема студентов МСХИ.

Такие же настроения владели и многими его коллегами. Однако потребовалось «пять лет, чтобы исчезли „антипетровские“ настроения у главных руководителей, и десять лет, чтобы отпали некоторые условия, изменившие состав студенчества по сравнению с прежней Петровской академией», вспоминал академик Д. Н. Прянишников.

В МСХИ постепенно вновь сформировался прогрессивный по духу Совет профессоров. В 1904 году Горячкин был избран секретарем Совета института. Секретаря выбирали на два года, но Горячкин неизменно переизбирался на этот пост вплоть до 1913-го, когда полученное им звание профессора сделало невозможным дальнейшую деятельность на таком посту.

К своей секретарской работе Василий Прохорович отнесся столь же серьезно, как и к научной, считая себя лично ответственным за все происходящее в МСХИ. Если раньше совет выполнял лишь функцию своего рода передаточного звена между Департаментом земледелия и институтом, то при Горячкине он перестал слепо повиноваться указаниям свыше и начал высказывать собственное мнение, далеко не всегда согласное с решениями начальства.

Так, в одном из самых первых протоколов, составленных Горячкиным, говорилось, что «при приеме студентов следует руководствоваться только степенью подготовки, а не сословным или имущественным положением». Это шло вразрез с уставом института и мнением руководителей ведомства земледелия.

Совет привлек к своей работе ассистентов (что также противоречило уставу), добился введения выборного начала в управлении институтом, возбудил ходатайство о разрешении принимать женщин как полноправных слушательниц, вынес решение об упразднении должности инспектора и его помощников.

Но и советом не ограничивалась деятельность Горячкина. Было много в других забот, например так называемый «Участок попечительства о бедных», благотворительной организации, приносившей хоть небольшое облегчение малоимущим жителям Москвы. Кстати, именно там, в участке, он познакомился с будущей своей женой, Антониной Тимофеевной.

— Вы знаете, Василий Робертович, — сидя за чаем у своего коллеги, будущего академика Вильямса, начал Горячкии, — я пришел к прочному убеждению, что без машиноиспытательной станции нам никак не обойтись.

— А вы не преувеличиваете? Я уж не говорю о ваших ящиках с грунтом — это, понятно, какая ни на есть, но все же модель. Но почему вас не удовлетворяют испытания на выставках на Бутырском хуторе? — поинтересовался Вильяме и, отодвинув стакан, откинулся на спинку стула.

— Дело в том, уважаемый коллега, что с созданием машиноиспытательной станции мы убьем даже не двух, а сразу трех зайцев — сможем углубить научную работу, улучшить практическую и приблизить к реалиям жизни педагогическую, — начал доказывать Горячкин.

— Так чем же не устраивает вас Бутырский хутор? Ведь вас оттуда не только не гонят, но даже постоянно приглашают в качестве председателя экспертных комиссий…

— Все это так, но ведь никакие выставки и конкурсы не могут заменить постоянно работающей станции. У них, попросту говоря, разные задачи. Выставки — ознакомление, реклама. Станция — практическая проверка работоспособности, усовершенствование, доводка. Если на станции поломка машины дело обыденное, ординарное и легко устраняемое, то на выставке она воспринимается как свидетельство ненадежности в работе, могущее заслонить ценное в новой конструкции и подорвать доверие к ней.

Собеседники, как это часто с ними случалось, засиделись допоздна. Уже совершенно стемнело, когда Горячкин, обретя еще одного авторитетного единомышленника, распрощавшись, отправился домой.

По-ученически несколько раз стукнув пером по дну чернильницы, Василий Прохорович занес его над чистым листом бумаги и, чуть помедлив, решительно вывел:

«Об устройстве и содержании при Московском сельскохозяйственном институте станции для испытания сельскохозяйственных машин и орудий».

Идея создания такой станции была не нова. Возникла она еще в 1871 году, но и теперь, тридцать лет спустя, станции еще не было. Объяснялось это очень просто. Ведь ее создание зависело не только от МСХИ, но и от Департамента земледелия и от Министерства финансов. Требовался человек, решившийся во что бы то ни стало добиться успеха. Им и стал Горячкин.

«В очерках сельскохозяйственных машин и орудий, — писал он, — сделана попытка более или менее выяснить общие теоретические основания и установить классификацию существующих машин, но высказанные там положения отчасти остаются в виде намеков, недоговоренности, отчасти только намечены, потому что всякий раз, когда нужно было иметь опытные данные, их или вовсе не было, или, собранные для других — практических — целей, они оказывались большей частью неудовлетворительными и всегда недостаточными. Развивать же теорию, не имея под руками опытных данных, на которые можно было бы опираться, едва ли целесообразно. — Положив ручку на чернильницу, Василий Прохорович внимательно перечитал написанное, на мгновение задумался и решительно продолжил: — Проверка и дальнейшее развитие намеченных мною задач требуют и разнообразной опытной работы, выполнимой только на специальной станции».

Всесторонне обосновав необходимость создания станции — не в последнюю очередь для обучения студентов, — Василий Прохорович запечатал свою докладную записку в конверт и отправил ее в адрес Департамента земледелия.

Не дожидаясь, пока бюрократическая машина наберет обороты и даст ответ, Горячкин тут же, совместно с адъюнкт-профессором П. С. Страховым, руководившим кафедрой сельскохозяйственной архитектуры, начал составлять проект здания станции.

Сказать, что в Департаменте земледелия, получив докладную записку Горячкина, обрадовались, было бы, мягко говоря, неверно. Хлопоты Василия Прохоровича растянулись на годы.

«О станции и выставке в Департаменте земледелия ответили в двух словах — отказать, — писал он жене из Петербурга в начале февраля 1908 года. — Моя резолюция: наплевать. Завтра иду к кн. Голицыну (один из видных чиновников Департамента. — А. Е.). Приеду, вероятно, в понедельник. Настроение поднялось — чем хуже, тем лучше».

Визит к князю мало чем утешил Горячкина и еще меньше продвинул дело вперед. Через неделю Василий Прохорович писал Антонине Тимофеевне: «Боюсь, что не сумею описать того настроения, которое сейчас охватило меня… Станции придется долго дожидаться и работать при прежних условиях. С одной стороны, я этому рад, так как надо докончить сначала „Очерки“, а потом отдаться станции, а с другой стороны — уж очень обидно, в Департаменте земледелия нашлись средства на станции в Елизаветграде, Томске и Новочеркасске (или Ростове-на-Дону). Заведовать ими будут, кажется, люди, только что сошедшие с ученической скамьи, а мне — старой собаке — шиш. Станция будет, когда из меня посыплется песок и пройдет охота к работе. Ну что же, вместо покоя опять серенькая (в научном отношении) жизнь, нужно биться в той же серенькой обстановке.

По самонадеянности я думал, что завоевал себе место, если не в науке, то в Департаменте, между тем придется тянуть старую лямку и гнуть спину, прежде чем получу возможность сделаться Ломоносовым и произнести гордые слова: „Можно отстаивать академию от меня, но не меня от академии“».

Натолкнувшись на стену непонимания, кое-кто способен пасть духом или смириться. Трудности всяк переносит по-своему. Кого-то они заставляют на время остановиться и, трезво взвесив все «за» и «против», вновь двинуться на штурм. Горячкин избрал комбинированный метод борьбы. Не оставляя идеи организовать станцию, он продолжал вести испытания как на Бутырском хуторе, так и при самом институте, сумев добиться в Департаменте финансирования его испытаний.

— Тонечка, встречай, — с порога сказал Василий Прохорович, — я опять не один. Знакомься, это изобретатель Джунковский. Он поживет у нас, пока его сноповязка пройдет испытания… — полувопросительно продолжил Горячкин, хотя и знал, что жена уже давно привыкла к таким гостям. Подобные сцены разыгрывались нередко.

Испытания новых видов разнообразнейших сельскохозяйственных машин — плугов, сеялок, молотилок, зерносушилок, льномялок, сенных прессов, жаток — требовали новых средств измерения и контроля. Василию Прохоровнчу пришлось на время отказаться от роли исследователя и заняться конструированием. Динамометрическая ручка, прибор для определения тугости вязки снопов, устройство, позволяющее фиксировать на счетчике распределение семян по глубине их заделки в почву, и еще многое пришлось создавать заново. Все это пришлось очень кстати, когда в 1913 году машиноиспытательная станция была наконец официально создана.

Известность Горячкина-испытателя распространилась очень широко. От желающих получить его заключение не стало отбоя, что порой серьезно нарушало собственные планы Василия Прохоровича.

«Летом текущего года, — писал он в отчете об испытаниях 1909 года, — пришлось неожиданно сосредоточиться на испытании плугов, так как четырьмя заводами по собственному побуждению было прислано на испытание около 30 плугов».

Испытания все больше начинали приобретать характер регулярной работы. Пришлось разработать методику их проведения, сохранившуюся практически без изменения и по сей день: до начала полевых работ в лабораторных условиях производились все необходимые измерения, и уж только после этого начинались натурные испытания машины.

Обилие образцов техники, зачастую совершенно незначительно отличавшихся друг от друга, навело Горячкина на мысль о возможности их систематизации с целью выявления наиболее ценных систем и форм. Столь крупную и ответственную работу следовало бы проводить на хорошо оборудованной станции, но ее создание все откладывалось, а тянуть с систематизацией становилось невозможным. Ведь что ни день, то поступали сведения о новых, дорогостоящих конструкциях. А раз так, то чем дальше, тем труднее будет заставить заводы отказываться от их производства и переналаживать на новые, пусть и более совершенные, но зато требующие большой предварительной работы.

К вечеру похолодало. Василий Прохорович, надев плотный клетчатый пиджак и кепку, отправился в альма-матер — ИМТУ.

В студентах, готовых участвовать в составлении атласа «Косилки, жнеи, сноповязки», нехватки не было. Договориться с администрацией выставки уборочных машин, ставшей последней выставкой на Бутырском хуторе, труда не составило, и вот атлас готов.

— Прежнее, описательное сельскохозяйственное машиноведение, — вспоминал академик В. Желиговский, — сразу стало устаревшей, отжившей формой сельскохозяйственной литературы и утратило всякое право претендовать на какое-либо значение и место среди технических дисциплин. Между тем при Ученом комитете Департамента земледелия существовало бюро сельскохозяйственной механики, которое растворило свою деятельность в бесконечных элементарных испытаниях сельскохозяйственных машин и орудий, не преследуя никаких научных задач и поэтому не приносивших никакой пользы…

Обширный материал, представленный в атласе, специально разработанный метод построения графических схем (используемый и поныне) не оставили его незамеченным.

— О, много извинений, сударь. Вы есть господин Горачкин? — вежливо приподняв соломенную шляпу, спросил Василия Прохоровича какой-то человек и, получив утвердительный ответ, продолжил: — Я представляю в России Международную компанию жатвенных машин. В нашу компанию входят все ведущие фирмы Америки. Мы ознакомились с вашими работами и предлагаем переехать к нам. В Америку…

Стоит ли говорить, что Горячкин не стал даже и обсуждать такую «лестную» возможность и незадачливому представителю компании оставалось лишь скупить побольше атласов, что он и сделал. Подобные случаи повторялись и впоследствии.

— А, Ваня, ну заходи-заходи… — ласково пригласил Василий Прохорович подошедшего к калитке мальчика.

— Здравствуйте. Что это вы делаете? — робко спросил Ваня, немного побаивавшийся сердитого и угрюмого с виду профессора.

— Да вот, понимаешь, надо кусты подрезать, а ножницы, чуть ветка потолще, резать не хотят…

— Так вы топором?

— Топором легче всего. Не ведь садовые ножницы на то и сделаны, чтобы резать ветки. Тут подумать надо.

Ваня — не кто иной, как будущий известный ученый, академик Артоболевский — прошел в дом (он дружил с дочерьми Горячкина), а Василий Прохорович, собрав обрезанные ветви жасмина в кучу, сел на садовую скамейку и начал что-то вычерчивать прутиком на песке.

Этот небольшой эпизод, запавший в память ребенка, не был случайностью. Все, за что бы он ни брался, Горячкин делал всегда сосредоточенно и вдумчиво.

Вот и сейчас он всерьез задумался над возможностью усовершенствования садовых ножниц. Точнее говоря, даже не просто ножниц, но всей теории резания.

— Просто удивительно, что в сельском хозяйстве, технике, домашнем быту, медицине и т. д., — делился он своими мыслями с женой, — большинство существующих ножниц отличается скорее изяществом отделки, нежели рациональной конструкцией.

С юности присущее Горячкину неумение пройти мимо заинтересовавшей его проблемы привело к тому, что он исподволь начал разрабатывать теорию резания и вскоре предложил новую конструкцию ножниц. Их изогнутые особым образом лезвия не просто давили, но и скользили во время резания, так что удавалось перерезать не только тонкие ветки, но довольно толстые сучья.

Студент В. Желиговский — будущий академик, — вслед за учителем увлекшийся совершенствованием ножниц, впоследствии смог разработать современную экспериментальную теорию резания лезвием.

Тринадцатый год опроверг дурную славу, приписываемую традиционно чертовой дюжине. Во всяком случае, Василий Прохорович не мог пожаловаться на неудачи.

В этом году Горячкин получил звание профессора.

Тогда же, после долгих мытарств, бесконечной переписки, упрашиваний и уламываний, наконец-то была официально создана машиноиспытательная станция. Фактически она существовала уже давно, и, быть может, именно это обстоятельство стало решающим для Департамента земледелия, давшего официальный статус невиданной прежде затее неугомонного профессора.

Постепенно в белое одноэтажное здание машиноиспытательной станции из кабинета земледельческой механики перенесли библиотеку, приборы, оборудование. Отведенный ей участок земли стал местом испытаний конных сеялок, плугов, косилок, жаток. Станция зажила полнокровной жизнью.

Горячкин не пропускал ни одного дня, чтобы не побывать там. Стремясь не терять драгоценного времени, он приходил на станцию к восьми утра и до полудня работал в мастерской, в поле или в общем зале вместе со студентами-практикантами. После обеда Василий Прохорович уединялся в своем кабинете, и в это время строжайше было запрещено отрывать его от работы. А работы хватало. Горячкин конструировал приборы для испытания машин, конструировал различные приспособления, которые тут же, в мастерской станции, воплощались в металл.

Чтобы не портить оригинал, Горячкин, закончив чертеж, обычно вызывал лаборанта, и тот химическим карандашом копировал работу на кальку. Стоило такую копию подержать над паром, как штрихи химического карандаша обретали ясность и четкость.

— Станция при МСХИ очень быстро стала центром научно-исследовательской и экспериментально-конструкторской деятельности в России и приобрела мировую известность, — отмечал ученик Горячкина А. А. Дубровский. — В 1915 году при ней был организован специальный тракторный отдел. Казалось бы, цель достигнута. Но Горячкина влекло еще дальше.

В эти годы в МСХИ было два отделения: агрономическое и инженерное. Инженерное выпускало гидротехников и мелиораторов. Не было лишь специалистов по сельскохозяйственному машиностроению.

Создание машиноиспытательной станции Горячкин решил использовать как козырь в борьбе за введение новой специальности, начатой еще в 1910 году. Тогда его активно поддержал профессор Вильямс. Были и другие единомышленники. Однако Совет института не стал даже и рассматривать такой вопрос.

— Почему же Совет не поддержал вас? — интересовались студенты-практиканты, окружившие Горячкина во время перерыва занятий.

Их любимый профессор — невысокий, с небольшой бородкой и уже начинающими седеть коротко постриженными волосами, ненадолго задумался.

— Дело в том, — начал он, — что многие склонны придерживаться взгляда на сельскохозяйственные машины и орудия как на нечто незначительное и мелкое, подобное разного рода орудиям и приспособлениям для домашнего хозяйства. Сельскохозяйственное машиностроение, находясь в руках практиков, не имеет под собой научной основы. До сих пор не существует ни одной книги ни на русском, ни на иностранных языках по изучению конструкций, форм и расчета сельскохозяйственных машин и орудий. Поэтому общий уровень сельскохозяйственного машиностроения очень низок и производит грустное впечатление.

Перебороть отношение к сельскохозяйственным машинам как к чему-то второстепенному и третьесортному было очень нелегко. Но Горячкин и не привык к легким победам. К этому его приучила жизнь, дарившая ему, начиная со смерти родителей, все новые и новые испытания. Но они же развили способность Василия Прохоровича твердо и неколебимо идти по избранному им пути. Так и на этот раз, невзирая на ясно выраженное нежелание совета вводить новую специальность, Горячкин фактически создал ее.

Центром кристаллизации рождавшейся профессии механика земледелия стала, разумеется, машиноиспытательная станция.

— Конечно, мы продолжали добиваться ее официального утверждения, — много позже рассказывал Василий Прохорович, — но это нисколько не мешало неофициальной работе. Бумага, даже если она и с печатью, сама по себе не может ни двинуть, ни затормозить дело, А поскольку специальность хоть и явочным порядком, но уже возникла, то пришлось разрабатывать для нее учебные планы, набирать преподавателей.

Полтора десятка студентов, работавших на станции кто практикантом, кто чертежником, наверное, и не подозревали, что именно они и есть тот незаметный родничок, что даст начало могучей и совершенно новой технологической дисциплине — земледельческой механике. Дисциплине, призванной напоить животворными водами научной теории слепо и беспомощно мечущуюся в эмипирических поисках оптимального варианта машин и орудий практику.

Когда через пять лет, в июле 1915 года, в протоколе заседания совета Московского сельскохозяйственного института появилась запись: «…представить означенный вопрос на разрешение Главного управления землеустройства и земледелия с ходатайством об отпуске необходимых средств уже в ближайшее время…», она вновь лишь напоминала о том, как много уже удалось сделать Горячкину.

— Это и есть знаменитый Горячкин? — недоуменно-разочарованно разглядывали многие сидевшие в зале стоящего на кафедре докладчика.

Человек в сером пиджаке и заправленных в большие, грубые, подшитые валенки брюках в полоску действительно не производил впечатления профессора. Однако самого Василия Прохоровича это нисколько не смущало. Ни одежда, ни привычки не должны были мешать главному — работе. Именно поэтому Горячкин, так и не научившись свертывать цигарку (готовых папирос или сигарет он терпеть не мог), курил трубку, вместо портфеля носил папку с тесемками, а трость собственной конструкции мог легко превратить в стул или в регистратор плотности почвы: были у этой трости раздвижные ножки, и откидная дощечка-сиденье, и даже стрелочный прибор-указатель.

Сегодня Василий Прохорович был приглашен Обществом содействия успехам опытных наук сделать доклад «Основные задачи построения и испытания сельскохозяйственных машин и орудий».

Еще только подходя к дому Политехнического общества, где должно было состояться собрание, Василий Прохорович удивился оживлению, царящему у его ворот. То и дело к дому, стоящему в обычно тихом Малом Харитоньевском переулке, подкатывали извозчичьи пролетки и коляски важных персон. Кучера, старающиеся побыстрее отъехать в сторону, кричали на лошадей. Лошади недовольно фыркали, кося глазом на пробиравшихся к подъезду все новых посетителей.

У самых дверей Горячкин, на ходу обдумывающий очередную идею, чуть не налетел на Н. Е. Жуковского. Знаменитый ученый тоже заинтересовался докладом своего бывшего ученика.

Вместе войдя в помещение, они успели лишь обменяться общими фразами и разошлись, договорившись, однако, непременно встретиться и поговорить подробно.

— Среди опытных наук есть такая малоизвестная широкой публике, как земледельческая механика, — начал Горячкин доклад, взглядом отыскивая в переполненном зале знакомые лица. Заметил Н. Кулагина, И. Каблукова, других коллег по институту. А вот и жена. Набрав воздуха, продолжал: — Содержание этой науки для многих остается неясным. Полагаю возможным даже ожидать вопроса о том, можно ли вообще считать земледельческую механику наукой и не представляет ли она по своему содержанию, как думают некоторые, попросту сводный каталог главнейших фирм?

В самом деле, подобный вопрос Горячкину задавали часто. И он четко ответил на него в докладе, выделив в машиностроении четыре основные части: идею задуманной машины, механизм, позволяющий такую идею реализовать, конструкцию, в которую помещен этот механизм, и, наконец, собственно изготовление сконструированной машины. Развивая свою мысль, Василий Прохорович подробно остановился на каждой части машиностроительного процесса. Глубоко проникнув в существо того, ради чего делаются сельскохозяйственные машины, он показал далее те обобщающие принципы, совершенствуя которые только и можно добиться необходимого результата.

Готовясь к докладу, Горячкин не забыл прихватить с собой некоторые из приборов и аппаратов, используемых им в работе. Публика, едва он их извлек, заметно оживилась. И было отчего. Инструменты, разработанные в основном самим Василием Прохоровичем, поражали своей необыкновенностью в сочетании с чрезвычайной простотой и целесообразностью.

Его динамометры (приборы для измерения усилия) отличались особенной точностью: погрешность получаемых данных не превышала плюс-минус трех процентов. Они отличались удобством в работе и надежностью. Самопишущий бороздомер Горячкина и почвенный профиломер были незаменимы при полевых испытаниях. Всего же Горячкину принадлежали конструкция и идея более тридцати разнообразных приборов и приспособлений. Некоторые из них не были непосредственно связаны с испытательными работами.

Так, особенное впечатление на собравшихся произвел сконструированный им геометрографический циркуль. Василию Прохоровичу издавна импонировала высказанная еще в древности идея научиться выполнять все чертежи лишь с помощью циркуля и линейки. Однако па этом заманчивом пути возникало множество препятствий. Как и всегда, четко сформулировав желаемую цель, Горячкин поставил перед собой задачу устранения вспомогательных линий и исключения необходимости передвигать по чертежу угольник. Найдя способ делить произвольный угол на три части, он сконструировал наконец такой циркуль. Разработанные Горячкиным несколько вариантов геометрографических циркулей привлекли всеобщее внимание, как, впрочем, и весь доклад. Совет Общества содействия успехам опытных наук постановил «выразить проф. В. П. Горячкину благодарность».

Разработанные в ходе многочисленных испытаний машин и орудий методы научного их исследования, а также методика теоретического анализа конструкций нашли отражение в книге Горячкииа «Очерки сельскохозяйственных машин».

Недостатка в идеях у Василия Прохоровича никогда не было. Замыслы буквально захлестывали его, и он всегда жалел о недостаточно длинных сутках. Вскоре после своего доклада на заседании общества, где. целый ряд идей пришлось высказать в еще недостаточно обработанном виде, он решает придать им законченную форму. В результате из-под его пера выходят статьи: «Принцип механического подобия и однородности» и «Силы инерции и их уравновешивание».

Сами по себе подобные вопросы были уже давно и достаточно тщательно рассмотрены и отработаны. Горячкин же расмотрел их с новых позиций — позиций земледельческой механики. Суть его новых работ можно попять на таком примере: с инерционностью и неуравновешенностью в обычном машиностроении борются, ставя под любым из станков основательные фундаменты. Представить же себе, допустим, плуг, оснащенный фундаментом, попросту невозможно. А раз так, то и рассмотрение действующих на сельскохозяйственные орудия сил должно отличаться от общепринятого ничуть не в меньшей степени, чем фрезерный станок отличается от жатки или сверлильный — от сеялки.

Практик до мозга костей, Горячкин не остановился лишь на общетеоретической разработке этих вопросов, но последовательно проводил их в жизнь, решая то и дело возникающие в каждом конкретном случае частные задачи.

Земледельческая механика получила в трудах своего основоположника полное теоретическое и практическое обоснование, собственный аппарат исследований и анализа. Оставалось лишь привлечь к ней внимание специалистов сельскохозяйственного машиностроения, а потом добиться всеобщего ее признания.

На ощупь найдя крючок, В. Р. Вильяме открыл калитку в заборе маленького палисадника и по узкой дорожке прошел к трехступенчатому крыльцу старенького одноэтажного дома с мезонином.

Взглянув на изъеденную временем и непогодой цинковую табличку с надписью «Василий Прохорович ГОРЯЧКИН, инженер-механик», он, в который уже раз подумав: «Надо бы заказать ему новую», уверенно, как гость, которому хозяева всегда рады, дернул висевшую на проволоке ручку старого звонка. В доме раздался надтреснутый, но приятный звон, хорошо слышный и снаружи.

Через мгновенье хлопнула дверь, и вот уже Василий Прохорович, пройдя несколько шагов по холодному крылечку-сеням, открыл дверь Василию Робертовичу.

После радостных взаимных приветствий искренне симпатичных друг другу людей и принятого в доме Горячкина чаепития вприкуску друзья перешли в небольшой кабинет-библиотеку хозяина.

— Вот что я хотел бы показать тебе, Василий Робертович, — протянул Горячкин Вильямсу синюю папку.

— Так, любопытно, что ты еще задумал, — нетерпеливо развязывая тесемки, сказал Вильяме. — Что?! Завод?! — Василий Робертович откинулся на стуле и, удивленно вздернув брови, взглянул на Горячкина.

— Да, завод! А почему бы и нет? До сих пор я ставил своею главной задачей теоретическую разработку форм работающих частей машины. Сейчас, как мне кажется, пора заняться конструированием их самих. Но мои теоретические выводы нельзя еще считать настолько обоснованными и законченными, чтобы можно было при осуществлении проектов отказаться от опытного пути. Поэтому необходимо иметь условия для осуществления машин и орудий в нескольких, хотя бы и немногочисленных, экземплярах.

— Но помилуй, о каком заводе сейчас может идти речь? Подумай сам — война тянется уже больше двух лет. Пятнадцать крупнейших заводов прекратили свою работу еще в сентябре четырнадцатого года. Да что заводы — ведь даже и у нас в «Петровке» многих сотрудников призвали на военную службу.

— Да, призвали… Работа станции, можно сказать, прекратилась. Но война-то кончится когда-нибудь. Неужели ты думаешь, что и после войны заводы будут выпускать тот же машинный хлам, что и сейчас? — Василий Прохорович вскочил со стула и, в такт словам резко рубя воздух рукой с зажатой в ней трубкой, начал расхаживать по кабинету. — Печальная, что и говорить, перспектива! При этом, заметь особо, приток иностранных машин прекратился с самого начала войны. А если учесть, что после нее число рабочих рук поубавится, то сейчас самое время создать завод, отрабатывать новые, совершенные, высокопроизводительные машины.

— И где же ты предполагаешь его строить?

— Да хоть где. Например, около железнодорожной станции Петровско-Разумовское, на землях нашего института. — Горячкин наконец раскурил трубку, которую набил, как только они пришли в кабинет, но никак не мог ей заняться, и, глубоко затянувшись, выпустил тугую струю дыма. Комната наполнилась ароматом любимой им более всех Табаков махорки, смешанной с какими-то ему одному известными травками.

Ученые по обыкновению засиделись допоздна. Лишь когда высунувшаяся из своего деревянного гнезда в часах кукушка прокуковала десять раз, а вместо одиннадцатого как-то странно, будто подавившись, скрипнула и спряталась за резко хлопнувшей дверцей, Василий Робертович, приписав в конце подготовленной Горячкиным докладной записки: «Всецело присоединяюсь к записке и предложениям. Проф. В. Р. Вильямс», отправился домой.

Совет института, поддержав ходатайство своих профессоров, отправил документы в Департамент земледелия, где они и осели на все теперь уже недолгое время, оставшееся до Великой Октябрьской социалистической революции.

Выходец из крепостных, Горячкин горячо и радостно принял социалистическую революцию, давшую права угнетенным, мир народу, землю крестьянам.

Вместе с перспективами построения самого справедливого социального общества в стране открылись грандиозные перспективы для развития отечественной науки и техники. Развитие теории и практики сельскохозяйственного машиностроения стало в ряд первоочередных вопросов в повестке нового дня обновленной России.

Не случайно в разгар гражданской войны Владимир Ильич Ленин, выступая в 1918 году на IV чрезвычайном съезде Советов, говорил: «Если бы мы могли дать завтра 100 тысяч первоклассных тракторов, снабдить их бензином, снабдить их машинистами (вы прекрасно знаете, что пока это — фантазия), то средний крестьянин сказал бы: „Я за коммунию (т. е. за коммунизм)“».

Перед страной стояла задача не только выстоять и победить, но и перестроить все народное хозяйство. Именно в эти годы Василий Прохорович и написал свою «Земледельческую механику» с подзаголовком «Основы теории земледельческих машин и орудий».

Для Горячкина, только что перешагнувшего пятидесятилетний рубеж, новая книга стала некой чертой, как бы подводившей итог его четвертьвековой инженерной деятельности.

Само словосочетание «земледельческая механика» звучало непривычно. Оно и понятно: прежде никто не мог представить эти слова соединенными воедино. Кто такой земледелец, что такое земледелие — знали все. Точно так же, как и о механике. Порознь все ясно и просто. Но вот вместе…

Науку делают люди. И делают по-разному — в одиночку или совместно, «копая» вопрос вглубь или «расширяя» его вширь. Если на начальной стадии возникновения наук ученые могли подчас быть энциклопедистами, сочетавшими физику с математикой, географией, а порою — с историей и словесностью, то со временем угнаться за всем, овладеть всем богатством накопленных знаний стало не под силу одному человеку. Непреложным стало правило: если хочешь добиться крупного результата, надо сосредоточиться на чем-нибудь одном.

А затем настал момент, когда вновь стала ощущаться потребность в соединении наук. Сейчас никого не удивишь словосочетаниями «биохимия», «геофизика», «гелиоботаника», «физическая химия» и тому подобными. Стало общепризнанной истиной, что именно на стыке разных наук, подчас далеких друг от друга, возникают самые удивительные открытия. Горячкин был одним из первых, почувствовавших плодотворность соединения наук.

— Земледельческая механика — механика одновременно мертвого и живого тела, — говорил он своим студентам. — С одной стороны, она должна покоиться на основах агрономических дисциплин, а с другой — на основах технической и технологической механики, причем оказывается, что те области этих научных дисциплин, которые особенно важны для земледельческой механики, сравнительно слабо или даже вовсе не разработаны.

В своей книге Горячкин лишь вскользь упоминал об общих положениях теории машин и механизмов. Зато данные математики, теории машин, теории упругости и других теоретических дисциплин позволили ему разработать теоретические основы изучения и построения сельскохозяйственных машин. Именно разработать; книга представляла собой не эклектическую смесь разрозненных кусков, понадерганных из разных дисциплин и соединенных между собой произволом автора да общей книжной обложкой, а стройную и единую систему новой, по существу, отрасли знания.

— Книгою «Земледельческая механика» закончился процесс исканий, процесс перехода от применения и приспособления общих технических дисциплин для изучения сельскохозяйственных машин к самостоятельному построению их теории, — писал ученик Горячкина академик В. А. Желиговский. — Начала новой дисциплины были заложены, ее задачи определены, научные основы и методы ее дальнейшей разработки найдены, систематизированы и изложены. Экспериментальная база — машиностроительная станция организована, новая инженерная специальность в высшем учебном заведении создана.

«Мы свой, мы новый мир построим…» Эти слова точно определили самую суть революционной ломки одряхлевшего и закосневшего самодержавного строя.

Перед самим Горячкиным и еще более перед земледельческой механикой раскрылись заманчивые перспективы. И Василий Прохорович, человек уже немолодой, потративший много душевных сил на борьбу с рутиной и неприятием нового, столь свойственными прежнему строю, словно воскрес для активной и вдохновенной работы.

Он отнюдь не отличался крепким здоровьем. Трижды на протяжении последнего предреволюционного десятилетия ему приходилось брать длительный отпуск по болезни и уезжать на лечение. В тяжелые годы гражданской войны ему помогали перенести лишения не только пристрастие к физическому труду да жесткий, с детства закрепившийся и ставший частью его натуры, режим дня — его спасала и сама работа. И ясно осознанное ощущение собственной необходимости.

Отправив жену с детьми в деревню под Смоленском, сам Василий Прохорович полностью отдался любимому делу, тем более что революция открыла для него новые перспективы. Настроение ученого было бодрым и оптимистическим.

посылал он шутливый отчет домашним о своем времяпрепровождении.

Однако в действительности много сидеть в кресле не приходилось. Горячкин никогда не был «кабинетным» ученым. Он легко мог сменить перо на гаечный ключ или даже кувалду, самозабвенно копался в механизмах, отыскивая какую-нибудь неисправность. И на станции уже привыкли видеть профессора не в нимбе академической велеречивой учености, а перепачканного машинным маслом и не чурающимся никакой работы. Горячкин в эти годы работал как никогда много и плодотворно. «У нас нет трамваев давно, паровичок также не ходит… — писал он зимой одному из своих знакомых. — Рукописями я действительно очень богат, сдал уже в студенческое книгоиздательство. Пишу и далее».

Но не только рукописи писал профессор Горячкин — как и все остальные сотрудники академии, зимой Василий Прохорович занимался заготовкой дров для станции. Летом приходили другие заботы.

— В 1919 году, — вспоминает его жена А. Т. Горячкина, — Василий Прохорович был избран ректором академии. В те годы все усиленно занимались огородничеством. Василий Прохорович наравне со всеми участвовал в ночных дежурствах на картофельном поле около машиноиспытательной станции, а утром, выпив ржаного кофе, следовал в академию.

Только четкая организованность позволяла Горячкину продолжать успешно заниматься наукой, не погрязнув в административных делах. Причем от них он отнюдь не открещивался. Напротив, принимая быстрые и смелые решения, он всего за два часа — с 9 до 11 — успевал то, на что у прежних ректоров уходил целый день. И многие вопросы удалось тогда решить, прежде казавшиеся неразрешимыми, — например строительство трамвайной линии, соединившей академию с Москвой.

Одолеваемый неотложными и самыми разными — творческими и административными — делами, никогда он не забывал о тех, кто трудился рядом с ним. «В трудное время (1918–1920 гг.) академия иногда организовывала маршруты за продовольствием для своих рабочих и служащих. Случалось, когда приходил маршрут, я бывал в отъезде, но по возвращении мне сообщали, что на машиноиспытательной станции хранится причитающаяся мне доля продуктов», — вспоминал впоследствии профессор С. С. Бюшгенс.

В суете повседневных дел Василий Прохорович не выпускал из виду свою главную цель. Став ректором академии, а затем членом революционной «тройки» по управлению ею, он настойчиво добивался создания инженерного факультета по сельскохозяйственным машинам. В 1928 году возник факультет земледельческой механики. Вскоре по настоянию студентов его переименовали в факультет сельскохозяйственного машиностроения.

Но в масштабах огромной страны этого было явно недостаточно. Требовалась скорейшая механизация сельского хозяйства, обновление и модернизация существующих и создание новых конструкций машин. Страна нуждалась в технически грамотных кадрах. Решение всех этих проблем могло дать только создание специальных институтов — учебного и научно-исследовательских.

— Василий Прохорович, — обратились как-то раз к Горячкину его ученики, работники машиноиспытательной станции, когда он, усевшись прямо в поле на свою трость-стул, рассматривал таблицы с результатами замеров, — у нас возникла идея. — И, встретив заинтересованный взгляд, продолжили: — Почему бы не создать научно-исследовательский институт по земледельческой механике вне рамок учебного института? Вы ведь и сами видите, как трудно здесь работать — ни штатов, ни помещений, ни оборудования, ни, наконец, денег на его приобретение!.. А сколько мы машин испытываем!..

— Добро бы вы хоть деньги брали за испытания, — поддержал своего товарища другой сотрудник. — Вон ведь Сельхозснаб, чьи машины недавно испытывали, хотел нам заплатить…

— Хотел. Но я им объяснил, что не могу принять деньги за заключения, так как не должен зависеть ни материально, ни морально от тех, чьи машины у нас испытываются и оцениваются. Они меня поняли и согласились с доводами…

— Еще бы не согласиться, Василий Прохорович. Вернее всего, они даже обрадовались, — усмехнулся его собеседник. — Получить ваше заключение за здорово живешь… Куда уж лучше. Ну а насчет научно-исследовательского института как дела?

— Ох, горячие головы, — теперь уже Василий Прохорович улыбнулся и покачал головой. — Думаете, я об этом не помышляю? Но только сдается мне, что не реальное это сейчас дело. Работать надо!

Опасения опытного в организационных вопросах ученого, однако, не оправдались. Идея носилась в воздухе. И вскоре, всего через два года, в 1928 году, в системе Высшего совета народного хозяйства был образован Всесоюзный институт земледельческой механики, переименованный затем в ВИСХОМ (Всесоюзный институт сельскохозяйственного машиностроения). Его первым директором назначили Горячкина.

Успех воодушевил ученого. Вместе со своими сподвижниками в 1930 году он добился создания еще одного института — Всесоюзного НИИ механизации сельского хозяйства (ВИМ).

Любимое детище Василия Прохоровича — машиноиспытательная станция, в создание которой он вложил столько трудов, теперь и вовсе стала не в состоянии обеспечить проводимые работы лабораторно-испытательно-ремонтной базой. Была извлечена и пущена в ход в свое время тщательно обговоренная с В. Р. Вильямсом записка об организации экспериментально-опытного завода. Но теперь Василию Прохоровичу удалось добиться постройки завода при каждом из институтов.

После организации двух всесоюзных НИИ вполне логичным шагом стало создание на базе факультета земледельческой механики Московского института механизации и электрификации сельского хозяйства (МИМЭСХ). Машиноиспытательная станция, выполнявшая скромную роль экспериментальной базы кафедры Василия Прохоровича и учебной базы факультета сельскохозяйственной механики, вошла в состав нового института.

— И что это вы придумали? — озабоченно разглядывал Горячкин выделенный ему в ВИСХОМе большой кабинет с дубовым резным столом. — Неужели и впрямь думаете, что я буду здесь работать? Притом мой костюм, кажется, слишком уж не соответствует этим апартаментам, — шутил Василий Прохорович.

И действительно, он проводил в кабинете лишь назначенные приемные часы, работал же в тесном домашнем кабинете, уставленном книжными полками.

Мал был домашний кабинет, но уютен и притягателен. Молодые научные сотрудники без церемоний приходили сюда проконсультироваться. Нельзя сказать, что Горячкин всегда был рад этим визитам. Порой посетитель по озабоченному и нахмуренному лицу Василия Прохоровича угадывал, что попал не в пору. Но никто никогда не слышал от Горячкина резкого слова или отказа в помощи.

— Раздраженного тона, повышенного голоса я совершенно не помню, — рассказывает один из его учеников, В. А. Зяблов, — а укор, укор в глазах и голосе, помнят, наверное, все молодые научные работники. По глазам всегда можно было узнать — доволен ли он работой? Если из-под нахмуренных бровей вскинет на момент глазами и сейчас же отведет их — значит, недоволен. Такого взгляда было для меня достаточно, чтобы приложить все старания к тому, чтобы при следующем посещении увидеть глаза улыбающимися.

Здоровье Василия Прохоровича стало заметно ухудшаться. Все чаще вместо того, чтобы встретиться с кем-нибудь, он стал пользоваться телефоном, который раньше считал нужным лишь дочерям, и потому поставил не в кабинете, а рядом, в коридоре. Ему подавали машину для поездки в ВИСХОМ и обратно, но Василий Прохорович старался не поддаваться плохому самочувствию и предпочитал ходить пешком. Ежедневно, в одно и то же время, можно было видеть его — зимой в круглой, промятой сверху барашковой шапке, черной шубе с барашковым воротником и в валенках, а летом в простеньком сером костюме и кепке, — идущим, опираясь на свою палку-стул, на работу.

Однако годы и нелегко прожитая жизнь напоминали о себе все чаще.

Летом 1935 года Горячкина по настоянию врачей отправили на отдых в санаторий «Узкое». Но уже вскоре пришлось сменить санаторий на больницу.

Практик и аналитик, Горячкин сумел применить свои сугубо технические знания к оценке состояния собственного здоровья.

«Обычно он приходил в опытное хозяйство „Бутырский хутор“ пешком, — вспоминал академик И. Артоболевский, — садился на свою палку и внимательно рассматривал диаграммы, полученные на приборах. Нас поражало, что он видит то, что мы и не замечаем. Он глубоко проникал в тайны записанных кривых, технологических процессов, механики движения исполнительных органов».

Заболев, Василий Прохорович строил и внимательно изучал температурные кривые, порой удивляя врачей тонким пониманием хода болезни. Он ясно сознавал, что его дни сочтены, но продолжал трудиться — руководить, консультировать, помогать, советовать.

В конце сентября 1935 года Горячкина не стало.

На похоронах Горячкина ученики Василия Прохоровича подняли гроб с его телом и весь путь от Тимирязевской академии, где проходила гражданская панихида, до могилы на Владыкинском кладбище несли на руках.

В Москве, на улице Прянишникова, называвшейся когда-то Нижней дорогой, уже не стоит маленький домик с мезонином. Жаль, конечно, что теперь уж нельзя войти в него, увидеть обстановку, проникнуться той атмосферой, в которой творил академик Горячкин. Но куда важнее для человека творческого, чтобы не стол, не любимое кресло — эти молчаливые свидетели озарений и терзаний ученого — пережили его, а пережили бы его дела, чтобы плодоносили выношенные им идеи…

В этом отношении Горячкину повезло. Ведь его роль не ограничилась созданием новой научной дисциплины. Он оставил после себя не только научные труды, но и воспитал целую школу учеников и последователей. Среди них — автор проекта и строитель «Ростсельмаша», член-корреспондент АН СССР В. Ю. Ган, академики И. И. Артоболевский, В. А. Желиговский, Н. Д. Лучинский, И. Ф. Василенко, множество докторов, кандидатов наук, инженеров.

Созданная В. П. Горячкиным научная школа повлияла и на развитие сельскохозяйственного машиностроения за рубежами нашей страны. Многие из его зарубежных последователей называли себя его учениками, хотя с Василием Прохоровичем ни разу лично не встречались. И потому совсем не случайным было, например, письмо профессора Миланского государственного высшего инженерного института, доктора Джиордано: «С глубоким волнением, одновременно с двумя томами „Теория, конструкция и производство сельскохозяйственных машин“ получил я грустное известие о кончине господина профессора Горячкина. Вы потеряли замечательного ученого, работы которого будут свидетельствовать о большом его значении. Я потерял большого друга, очень доброго, который со вниманием следил за моей работой, воодушевлял меня и помогал мне с первых шагов деятельности экспериментального института земледельческой механики, который я основал в моей стране.

Слава его памяти».

В конце 1932 года начавший работу над составлением многотомного сборника трудов «Теория и расчет сельскохозяйственных машин», Горячкин успел подготовить к печати только четыре тома и лишь один из них увидеть напечатанным. До конца издание довели ученики.

Именно с приходом Горячкина, по словам академика Желиговского, «ярко выступило наружу, что примитивны не сельскохозяйственные машины, а примитивен взгляд на них, как на нечто элементарное».

«Существовавшее до В. П. Горячкина сельскохозяйственное машиноведение было областью бессистемного эмпиризма, фантазии и эклектики», — вторит ему академик В. Р. Вильямс.

Всемирно известный академик А. Н. Крылов подчеркивал, что «главной заслугой Горячкина было то, что он внедрил научный метод в ту область технической науки, в которой господствовал чистый эмпиризм».

«В работе „О силе тяги тракторных плугов“, опубликованной в 1925 году, В. П. Горячкин указывал, — пишет академик Н. Д. Лучинский, — что в дальнейшем для тракторных агрегатов возможно и целесообразно применение более высоких скоростей поступательного движения… Известно, что понадобилось еще 25 лет, чтобы это положение стало общепризнанным».

Общеизвестно положение, выдвинутое Владимиром Ильичей Лениным: «Земледелие отстает в своем развитии от промышленности — явление, свойственное всем капиталистическим странам и составляющее одну из наиболее глубоких причин нарушения пропорциональности между разными отраслями народного хозяйства, кризисов и дороговизны».[6]

Благодаря усилиям Горячкина, научным и организационным, в нашей стране этот разрыв ликвидирован. Созданные в Москве при активном его участии ВИСХОМ, ВИМ и МИМЭСХ, двум из которых — первому и последнему — в год столетия со дня рождения Василия Прохоровича было присвоено его имя, успешно работают над техническим перевооружением нашего сельского хозяйства, предусмотренным в разработанной партией Продовольственной программе.

Имя Горячкина продолжает звучать весомо и убедительно и в наши дни. И не случайно Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ) авторам выдающихся работ и открытий наряду с медалями имени К. А. Тимирязева, Н. И. Вавилова, И. В. Мичурина и других присуждает и медаль имени Василия Прохоровича Горячкина.

Труды Горячкина столь богаты научными идеями, что и по сей день они служат неиссякаемым источником дальнейшего прогресса в сельскохозяйственном машиностроении.