Советские инженеры

Г. ЯКОВЛЕВ Алексей Иванович БАХМУТСКИЙ

В южной степи, прокаленной солнцем настолько, что уже к августу бурела и рассыпалась при малейшем соприкосновении в сухую пыль колючая низкорослая трава, зеленым оазисом казалось шахтерское селение Петрово-Марьевка. Ближе к реке Лугани стояли каменные особняки инженеров и управляющих, а поодаль сгрудились бараки и хатки углекопов. Их жены и матери чисто белили стены, сажали под окнами плодовые деревья да кустарники, старались по исконной женской своей привычке одомашнить это голое место. Семья Бахмутских жила в такой белой хате, покрытой камышом — очеретом, густо росшим неподалеку на тенистом берегу Лугани. В 1893 году потомственный шахтер Иван Иванович хвастался друзьям:

— Сынок народился, нарекли Алексеем…

— Как ни нареки, а от шахты никуда не денешься, — сокрушенно сказал сосед, коногон Васька, растаптывая окурок. — Аида, братцы, клеть ждет… Шахтер в шахту спускается, с белым светом прощается. «Прощай, прощай, белый свет, ворочуся или нет?» — запел он вполголоса.

— Молчи, зараза, накаркаешь, — сказал кто-то в сердцах и сплюнул трижды через плечо.

— Пусть шахтером будет, своей профессии не стыжусь, — ответил Иван Иванович. — Только вместо твоего Воронка, — повернулся он к соседу-коногону, — тогда, может, железные кони в забои придут. Вот чего моему младшенькому желаю.

Шахтеры дружно рассмеялись.

Жил Алешка, как и вся детвора в поселке: рыбалили на Лугани, играли в казаков-разбойников, жгли костры в старой штольне, собирали на терриконе угольную мелочь — штыб на топку. Десятник шахтного двора, степенный носатый немец, не гонял ребятишек, даже добродушно шутил иной раз. В том был свой расчет: он видел в семилетних мальчонках будущих выборщиков породы — первая ступенька в перечне шахтерских профессий. Так и получалось. В тринадцать лет, закончив церковноприходскую школу, надел впервые резиновые галоши-чуни и Алексей Бахмутский. Сиплый гудок отрывал ото сна добытчиков «горючего камня», тянулись к стволу одетые в старье рабочие — кроме брезентовых рукавиц и чуней, никакой другой спецовки не полагалось.

— Привел вот своего Алешку, — сказал отец немцу-десятнику.

— Гут, — сказал десятник и добродушно хлопнул парнишку по спине. — Будешь много стараться, большим человеком можешь стать.

Выборка породы из добытого под землей угля — важный процесс его очистки. Здесь не антрацит, не в топки пароходов и паровозов уйдет выдаваемая из-под земли черная река, а на кокс, в домны металлургического завода, потому не должно быть примесей породы. Парнишки, согнувшись, словно в огороде, выбирали тяжелые серые глыбки и сколки из угля на шахтном дворе. Плата за день — двадцать пять копеек. Когда Алешка принес домой первую получку, мать утерла слезы, поставила на стол блюдо вареников с сыром, какие готовила только по большим праздникам.

Каждую свободную минутку бегал Алексей к машинисту подъемной машины, с восхищением глядел, как, повинуясь движению небольшого рычага, вращались гиганты колеса копра, тянули стальными канатами клеть с двухсотметровой глубины.

— Дядя Семен, а это что? — постоянно спрашивал он. — А это для чего?

По рекомендации машиниста его и приставили к лебедке, что оттягивала с помощью троса вагонетки от ствола уже на поверхности. Перед этим, правда, пришлось покрутить вагонетки на плитах внизу, у ствола. Приходил Алешка домой с измазанными машинным маслом рукавами куртки, приглаживал ершистый ежик на голове, кричал горделиво с порога:

— Батя, сегодня сто двадцать накачали. Ни одного сбоя…

Еще через год штейгер вызвал Алексея Бахмутского, сказал:

— Вижу, стараешься. Перевожу в камеронщики. Тебе ведь шестнадцать?

— Исполнилось уже, — ответил невысокий крепкий парень с вихрастым чубом.

— За «упряжку» будешь получать теперь как взрослый…

Камеронщик — это дежурный у подземных насосов, он обязан быть и слесарем, то есть разбираться в механизмах. Тут смекалистый Алексей оказался на месте: в его смене аварий не было, откачка воды шла без задержки, а ведь подземные потоки — страшный враг горняков.

Свое восемнадцатилетие Бахмутский отмечал на шахте «Татьяна», куда его пригласили мастером электромеханических мастерских. Редкий случай в практике — на такие должности владельцы чаще приглашали иноземных специалистов. Никогда не журил слесарей молодой мастер, не любил черного бранного слова, чем нередко подстегивали другие десятники рабочих. Если видел — не получается что-то, сам брался за ремонт, даже мелкий. Закончив, удовлетворенно говорил: «Вот и порядок». А когда в шахту спускался, то целую смену мог наблюдать за работой у ствола, любил бывать в лаве, беседовать с забойщиками о капризах матушки-природы, о том, какой уголек каким приемом лучше зарубывать, как угадывать направление едва видимых глазом трещин — их еще называют горняки кливажем. Учился Алексей угадывать на глаз крепость угля, надежность кровли, толщину земника. Короче, постигал тайны горняцкой науки.

Летом 1914 года Алексея Бахмутского призвали в армию и, как опытного мастера, о чем указывалось в сопроводительном письме с шахты, определили в команду связистов, а оттуда направили на военный завод. Не зря в народе говорят про умельцев — золотые руки, они ко всякому делу бывают способны. Далека вроде бы добыча угля от военной связи, но и тут Алексей сумел отличиться: предложил телефонно-фонический вызов для телеграфных аппаратов. Изобретение оказалось настолько удачным, что вскоре стало применяться на всех военных телеграфах.

Уже после революции вернулся Бахмутский в родные края. Сразу же пошел в поселковый Совет, попросился в шахтеры.

— Что значит в шахтеры? — поправил его председатель Совета. — Фамилия твоя здесь известная. Раз уж буржуи в мастера выдвигали, так нашей рабоче-крестьянской власти грех тебя не приметить. Пойдешь механиком. Налаживать, браток, все с самого начала надо. Только теперь по-новому…

В этом же, 1920 году Алексей женился на черноглазой Наталке, дочери местного железнодорожника, которая стала его верным другом на всю жизнь…

Глядят друг на дружку через гладь Северского Донца города — совсем еще молодой Северодонецк и старый Лисичанск со знатной родословной. Неподалеку от центра, где теснятся городские кварталы, в Лисичьей балке, был заложен в 1795 году рудник. Его угольные копи считаются первыми в Донбассе. На них за первое десятилетие, по архивной справке, было добыто 2200 тысяч пудов топлива. Но еще много раньше местные жители пользовались «горючим камнем». И с металлом дружили. Кузнечное, литейное, ювелирное ремесла процветали уже в Киевской Руси. Позже, в XVI–XVII веках, Россия опережала многие страны по производству черных и цветных металлов. Правда, при их выплавке пользовались тогда древесным углем, и только при Петре I английские купцы стали ввозить на Русь незначительное количество угля.

В 1703 году рудознатец В. Лодыгин получил повеление Петра I искать по всей стране места залеганий руд и топлива. Входил в число его помощников подьячий из крепостных Григорий Капустин. Вот его-то и отправил Лодыгин в 1721 году искать уголь в район рек Дона и Кундрючей. Можно предположить, что именно тогда Капустин и обнаружил на территории нынешнего Донбасса выходящие кое-где прямо на поверхность угольные пласты. Сообщение о начале добычи «горючего камня» в районе Бахмута (теперь город Артемовск) относится к январю 1724 года. Добывали уголь примитивно — били ямы-колодцы, воротом вытягивали груженые бадьи на поверхность. И только в 1795 году, как уже упоминалось, заложили первый рудник (слово «шахта» в нынешнем его смысле вошло в употребление гораздо позже).

Там, где ныне привольно поднялся белокаменный город Первомайск, в далекие годы терялись в перелесках землянки беглых селян. По преданию, один из офицеров гусарского Вахмутского полка жалован был за верную службу матушкой-Екатериной этими землями. Места привольные — река, лес, озера с рыбой. А какая охота! Обосновался новый помещик и, не мудрствуя лукаво, назвал поселение своим именем — Александровкой. Позже Петрово-Марьевское товарищество заложило здесь первый рудник, в который входили шахты «Мария», «Наклонная», «Волков», «Касаткин», «Эрнест». А шахта «Внуки», принадлежавшая помещику Чечикову, появилась тогда на месте нынешнего Первомайска. В канун первой мировой войны поднялся здесь и копер шахты «Альберт», к истории которой мы еще вернемся.

Обушок, кайло, лопата — вот те нехитрые инструменты, с помощью которых добывали в ту пору уголь. Жили угледобытчики в землянках и казармах с земляным полом, в чем работали, в том и спали. В старом путеводителе сказано: много кабаков, две церкви, больница на двенадцать коек с фельдшером и акушеркой, начальная школа на пятьдесят детей. И с 10–12 лет шахтерских сыновей ожидала дорога отцов и дедов — от выборки породы до саночника или забойщика. На санках вывозили уголь из лав, волокли их на четвереньках за цепь, упираясь железными зубьями подошв в твердую почву. По штреку вагонщики докатывали составы к стволу. Позже появилась профессия коногона, когда для откатки начали применять лошадей. А забойщики — те рубили уголь обушками. И лишь понаслышке знали донецкие горняки, что есть такие чудо-машины — врубовками называются, этакое заморское диво!

В 1924 году механик Бахмутский взялся внедрять на шахте купленную за границей врубовую машину. А когда мощным потоком пошел из механизированной лавы уголек, он был выдвинут на должность главного механика Первомайского рудоуправления, объединявшего более десяти шахт. Случилось так, что в это время задержались с прибытием механики немецкой фирмы «Эйгофф», обязанные по договору смонтировать и пустить в лавах Первомайского рудоуправления пять врубовых машин — новинок горной техники. А может быть, фирма сознательно задержала своих специалистов, чтобы поднять оплату за монтаж — такое тоже бывало. Алексей Иванович вызвался пустить машины своими силами.

— Так их же разобрать надо — это раз, — управляющий загнул палец. — Затем в лаве смонтировать — это два, опробовать — это три. А если что полетит к чертям собачьим? Кто отвечать будет?

— Никто отвечать не будет, — спокойно ответил Бахмутский.

— Как это? — не понял управляющий.

— Да ничего не случится, даю слово.

Дело серьезное. Собрался техсовет рудоуправления. Спорили недолго: всем было ясно, что врубовки без дела стоять но должны. Бахмутскому разрешили взять с любых шахт механиков и слесарей, но с одним условием — чтобы конфуз не получился: иначе осмеют иностранцы. В те дни, когда на шахтных дворах внимательно и неторопливо разбирали врубмашины, обратил внимание Бахмутский на слесаря Федора Чекмарева: за что парень ни возьмется, все горит в руках. За эти трудные дни познакомились ближе. И так получилось, что незаметно стал Чекмарев первым помощником главного механика. Разбирали врубовки, помечали мелом номера на узлах и деталях, бережно опускали по стволу, доставляли в забои, вновь собирали. А перед тем на поверхности одну из машин несколько раз собирали, а затем вновь демонтировали — для опыта. Тогда еще Бахмутский внес несколько усовершенствований в редуктор и электрическую схему. А когда трудности остались позади и новенькая машина стояла наготове в забое, Алексей Иванович сам включил привод. Бар врубовки легко вошел в нижнюю пачку пласта, и Федор Чекмарев от радости заколотил лопатой по рештакам транспортера, выбивая из гулкого железа побздную дробь. На другой день в лаву спустилась комиссия из треста и партийного комитета. Врубмашина прошла всю лаву без единой заминки, и Бахмутский, перемазанный, весь в угольной пыли, принимал поздравления прямо в штреке. За короткий срок пустили и другие машины на шахтах «Труд» и «Альберт». Прибывшие наконец немецкие механики никак не могли понять, что означает «пустили сами», пока их не привели в забой. Позже они подробно записали рассказ Бахмутского о внесенных усовершенствованиях, неопределенно покивали головами…

— Обжулили нас капиталисты, — поделился через несколько месяцев управляющий трестом с главным механиком Бахмутским. — Все твои поправки фирма внесла в новую серию машин. За свои выдали.

Бахмутский растерянно развел руками.

Теперь к домику главного механика подъезжали дрожки, и, пряча усмешку, кучер степенно говорил «начальству»:

— Карета подана.

В семье Бахмутских росло трое сыновей — Владислав, Игорь и Вениамин. Наталка сокрушалась, что младший, Венька, когда ему отмечали три годика, не узнал отца, плакал и рвался из его рук к бабе Соне. Тогда жена укоризненно сказала, что скоро дети совсем от рук отобьются, поскольку и по выходным, когда все люди семейно время проводят, ее муж почему-то в шахте прячется.

— Большое дело, Наталка, сделали наши хлопцы, — оправдывался Алексей, по привычке приглаживая русые волосы, зачесанные назад. — Признали теперь официально наше предложение по конвейерам, по всему бассейну их внедрять начнут.

Он не сказал только, что это было лично его предложение — довести «до ума» разрекламированные конвейеры фирм «Фрейлих» и «Клюпфель». В условиях Донбасса, где пласты проходят в крепких породах, механизмы то и дело ломались, требовали частых ремонтов. Совсем замучились с ними слесари и механики. Бахмутский целый год занимался усовершенствованием его узлов, изменил конструкцию приводной головки. Одним словом, сделанный в мастерских Первомайского рудоуправления конвейер оказался столь надежным, что его после опробования рекомендовали к повсеместному распространению. После доводки, разумеется. И еще отбирали у Бахмутского немало времени курсы механизаторов, которые он добровольно взялся вести. За годы первой пятилетки в донецком крае освоили выпуск горной техники многие заводы: Горловский имени Кирова, «Пневматика», Конотопский. Врубовки, бурильное оборудование, насосы, вентиляторы теперь уже с советской маркой поступали в забои. И главный механик, как никто другой, понимал, что без умелых рук эта техника мертва.

Что там ни пели вражьи голоса о нашей стране, а успехи были, успехи наглядные. В 1929 году Советский Союз обогнал развитые капиталистические страны по производительности тяжелых врубмашин и отбойных молотков. Зато производительность труда на одного рабочего оказалась ниже, чем в Руре, США, Англии. Поднять добычу угля меньшими затратами сил и средств можно было лишь при условии концентрации производства, увязки всех процессов угледобычи.

Идея создания угледобываюшего комбайна не была новой для горняков. И дипломинированные инженеры, и механики-практики вроде Бахмутского внимательно следили за развитием горной техники за рубежом, читали журналы, были, что называется, в курсе событий. Когда на техническом совете Первомайского рудоуправления зашел разговор о новинках техники и один из инженеров начал хвалить немецкие и американские комбайны, Алексей Иванович неучтиво перебил коллегу, что с ним случалось редко:

— По архивным документам известно, что еще в 1895 году горный департамент Российской империи выдал привилегию на сооружение машины для добывания горных псрод некоему изобретателю — титулярному советнику чином. А что это, если не комбайн? И второе, — Бахмутский назидательно поднял руку, — механик завода «Звезда» Поляков-Ковтупов из Усть-Ижоры уже в начале нашего века получил несколько привилегий на землеройные и землестрогальные машины. Немцев хвалить нечего. Комбайн Кнаппа, как и его американский собрат «Джеффри-Морган», громоздок, годится лишь для мягких углей. Да и самое главное — они только рубят и транспортируют массу, а отбойку ведут взрывчаткой. Это полукомбайн, если хотите.

Управляющий рудоуправлением качнул бритой головой, вмешался:

— Даже меня в тупик загнал, Алексей Иванович. Молодец, что интересуешься. Только наш интерес, — он обвел глазами присутствующих, — пока лежит в иной плоскости: не о комбайнах мечтать, а цикличный график в машинных лавах внедрять. За врубовки золотом плачено, они должны хотя бы две смены рубить, а тут машинисты ждут то крепильщиков, то пока порожняк подадут на штрек. — Он стукнул тяжелым кулаком по столу, митингово громко заключил: — Снижать простои врубовок — вот задача номер один. За это со всех нас строгий спрос.

В 1930 году состоялся XVI съезд партии, который в ряду других вопросов обсудил задачу повышения добычи всех видов топлива. В этом же году случился эпизод, который озарил долгую дорогу поиска изобретателя Бахмутского. Бывает так, что копится в человеке опыт, информация, ищут выход, отточенная мысль отсекает ненужные решения, вновь возвращает к началу. И вдруг — озарение: так вот же выход из, казалось бы, тупика, сколько раз рядом проходил, локтями вроде бы касался открытия. Нужны воля, упорство, самоотверженность, чтобы еще и еще раз ставить эксперимент, сердцем вобрать идею, пока она не превратится в нечто осязаемое, понятное и другим людям. Так случилось с Бахмутским в погожий весенний день, когда его срочно вызвали на шахту имени Крупской.

В кабинете начальника шахты его уже поджидали. Был здесь и главный инженер рудоуправления. Видимо, шел тут какой-то спор, потому что главный инженер при виде входящего Бахмутского досадливо сказал:

— Потом, потом решим и это…

— Что за шум, а драки нету? — улыбаясь и пожимая всем руки, пошутил Бахмутский, зная резкий характер главного инженера. И обратился уже прямо к нему: — Никак Лев Александрович нас поздравить приехал — и надо бы. Наши врубовки перекрыли проектную мощность.

— У нас тут разговор о ремонтных сменах был, — не выдержал начальник шахты, умышленно обращаясь к Алексею Ивановичу. — Трест требует, чтобы все три смены качали уголь, а ремонт врубмашин делали между сменами.

— А по этому поводу, между прочим, распоряжение треста было, чтобы для машинных лав установить обя-за-тель-но, — четко разделил Бахмутский слоги, — ремонтную смену.

— Так время меняется, Алексей Иванович, — недовольно возразил главный инженер. — Задания но добыче растут, а новые лавы, сам знаешь, не просто нарезать — сколько подготовки это требует.

— Вот и решили пойти легким путем, — добродушно перебил его Бахмутский и закончил решительно: — Так мы вообще врубовки загоним.

— Одну уже загнали, — мрачно подтвердил начальник шахты. — Для того тебя и вызвали. Полсмены бьются с ней — заклинила, проклятая, и ни с места.

Они пролезли в лаву через вентиляционный штрек и спустились, придерживаясь за деревянные контрольные стойки, к машине. Ее плоское тяжелое тело накренило, видно было, как бар (режущий орган машины) ушел вверх и его зажало.

— Что предпринимали? — поинтересовался Бахмутский у машиниста.

Тот тяжело выдохнул воздух, вытер лицо рукавом куртки, размазывая угольную пыль, уныло махнул рукой:

— Да все пробовали. И вверх тянули лебедкой, и раскачивать пытались, и подрубку у бара обушками сделали… Ни с места.

— Дай-ка я попробую. — Алексей Иванович присел у рычагов. Могуче взревел двигатель, потом натужно застонал, будто от боли, вновь стихло в лаве. Несколько раз пытался Бахмутский короткими включениями создать рывки, которые бы ослабили зажатый бар, но ничего но получалось.

— А если заложить пару патронов да рвануть? — предложил машинист.

— Можно рвануть, — согласился Бахмутский. — Если пробурить поглубже. Только не исключено, что опять заклинит. — Он посмотрел на машиниста. — Может, вообще к каждой машине взрывника прикрепить?

Машинист развел руками: мол, вам виднее.

— Опасно подрывать, — подумав, сказал Бахмутский. — Машину еще загубим.

Они все вышли на откаточный штрек, стали у состава с порожними вагонетками.

— Есть одно предложение, — тихо сказал Бахмутский. — Оно мне сразу в голову пришло, да все обдумывал.

— И что надумал? — повернулся к нему главный инженер.

— На этом горизонте еще врубовка есть, в пятой-«бис», так?

— Ну и что? — нетерпеливо спросил главный инженер.

— А то… Ты меня не понукай, Лев Александрович, а то мысли растекутся, — вновь улыбнулся Бахмутский. — Если второй врубовкой пласт поверху зарубить, то уголь легко будет обушками отбить по всей длине.

— Хорошо, а как мы машину на машину затянем?

— Катки из бревен сделаем да лебедкой затянем, — подсказал машинист. — А что, точно!

— Ладно, — согласился главный инженер. — Считаем техсовет законченным.

Ночь пришлось коротать на жестких диванах в комбинате шахты. И в первую же смену решили попробовать, что получится.

Удивительное это зрелище — машина верхом на машине, только вот удивляться было некому, настолько все в лаве втянулись в затею подрубить пласт у кровли.

— Не-ет, я сам, — возразил Бахмутский машинисту, предложившему включить врубовку. — Мой совет, мой и ответ. Ну, пошли!..

Лава наполнилась гулом мотора, лебедка потянула за стальной канат машину, и ее бар врезался зубьями в уголь, кроша его в мелкий штыб. Полметра, метр, еще немного — и Бахмутский выключил двигатель. Верхнюю врубовку осторожно стянули по каткам на почву.

— Теперь надо обушками брать, — сказал главный инженер. — Потом эту страдалицу пустим, — пнул он ногой по черному боку зажатой машины.

— Погодить надо, — остановил его Бахмутский. — Идея у меня есть одна. Проверить только надо.

— Что еще проверить?

— Мягкий здесь уголек, и кливаж, смотри какой, под углом к почве. Если зарубим снизу, то его руками можно будет взять, пласт этот.

Главный инженер пожал плечами, ответил, что хозяин — барин, а коли уж он, Бахмутский, первый тур этой партии выиграл, то за ним и последнее слово. Алексей Иванович весело сдвинул свою фуражку, открывая взмокший лоб, присел у врубовки. Вновь загрохотало в забое, машина двинулась, стала выравниваться, заняла свое привычное горизонтальное положение, проехала пару метров, и уголь за ней стал мягко оседать.

— Что я говорил! — воскликнул Бахмутский, не скрывая радости от того, что предвидел это отслоение пласта при двух врубах.

— Чему ты радуешься? — не понял главный инженер. — Вторую врубовку по кровле пустить хочешь, что ли? Мечтатель ты, Алексей Иванович.

— Так разве плохо помечтать? — возразил Бахмутский.

Его живой ум проецировал этот неестественный вроде бы симбиоз двух машин на бумагу, он отлагался в виде ровных линий забоев, откаточных выработок, теснящихся у люка вагонеток. И в уме зримо рисовался тугой поток угля, идущий из лавы, где странная машина с двумя режущими барами легко отделяла черный пласт топлива от почвы и кровли. На этой картинке полет мысли останавливался, и Бахмутский, тряхнув головой, внезапно произнес вслух, что, пожалуй, двигателю такой мощной врубовки под силу вращать две штанги, а не одну.

Позже, вспоминая случай на шахте имени Крупской, Алексей Иванович сознавал, что увиденные им два вруба в пласте дали толчок воображению. Хотя, конечно, и не только главный механик Первомайского рудоуправления задумывался над машиной, которая бы могла выполнять все операции — зарубку, отбойку и навалку угля, оставляя для лопаты лишь ечнщать небольшой земник и подбирать штыбок.

Шли месяцы, круговерть будней поглощала без остатка все время главного механика. Трудно шло освоение врубовых машин, медленно входили в жизнь шахтерских коллективов ленточные конвейеры, опрокиды, мощные насосы, и всюду требовался опытный глаз Бахмутского. Никто не знал, когда он успевал сидеть над своими расчетами, делать эскизы будущего комбайна. А он набрасывал эскизы даже на коробке от «Казбека» во время совещаний в тресте — это все замечали и беззлобно подшучивали над Алексеем Ивановичем: скоро ли, мол, будем с ветерком кататься на тройке стальных вороных по забоям? На что Бахмутский с неизменным добродушием отвечал: «Да, запряжем и таких коней, не волнуйтесь раньше времени».

Известно было Бахмутскому, что еще в 1926 году специалисты Донугля посылали в Москву на заключение проекты двух угледобывающих машин. Проекты вернулись с резолюцией: «Нереально в настоящее время». И когда Бахмутский привез в комбинат свой первый проект комбайна, вернее, даже не проект, а просто так, прикидку, то ему вежливо разъяснили, что в данный момент перед горняками поставлены настолько важные задачи, что некогда даже рассматривать «подобные проекты».

— Эти задачи без новых машин и комплексной механизации не решить, — только и ответил Бахмутский.

И это была не догадка, а твердая уверенность практика, видящего завтрашний день угольных предприятий. Алексей Иванович показывал свои эскизы бригадирам, машинистам врубовок, пояснял:

— Если на корпус врубовки прикрепить кронштейны да посадить на них вторую штангу, то можно через ведущие звездочки приводить в движение две режущие цепи. Что дает? — переспрашивал Бахмутский и отвечал: — Машина будет делать два горизонтальных вруба, у кровли и почвы, и два вертикальных. Подрубленный и отбитый уголь падает вот на этот скребковый транспортер, расположенный параллельно машине. А с поперечного транспортера уголь попадает на конвейер лавы. Вот где, — и отчеркивал карандашом…

В 1931 году был объявлен Всесоюзный конкурс на создание горного комбайна. При подведении его итогов разгорелась дискуссия, сразу выявившая несколько направлений, в которых работали инженеры и практики-изобретатели. Большинство стояло за то, чтобы комбайн базировался на врубовке, меньшинство считало необходимым создать принципиально новую машину. Были такие, кто придерживался мнения, что было бы неплохо на первых порах механизировать только отбойку и навалку угля. Впрочем, такая точка зрения у горняков поддержки не нашла.

— Это два раза велосипед изобретать, — говорил Бахмутский, следивший за ходом конкурса.

Он не участвовал в этом конкурсе, хотя уже в центральных электромеханических мастерских монтировал свой комбайн, выкраивая каждый свободный от основной работы час. Ему деятельно помогали знакомые механики, слесари, но правой рукой, как говорил сам Алексей Иванович, был Федор Чекмарев, талантливый изобретатель, чувствовавший технику. Случалось так, что эскизы и расчеты Бахмутского вновь вернули из треста Донуголь, вернули, достаточно вежливо отказов, но за глаза посмеявшись, что-де какой-то самоучка с шахты решил потягаться с известными мировыми фирмами. До Алексея Ивановича дошли слухи о таких разговорчиках, но он не смутился и даже не обиделся, а лишь упорнее вновь и вновь проверял все расчеты. А потом пришел к управляющему Федораеву, попросил:

— Вот теперь, Денис Петрович, хоть в ноги поклонюсь… Помощь нужна.

— Рубить с плеча не будем, — остудил его управляющий. — Да не так ты меня понял, — поправился он, видя, как набухли желваки у стиснувшего зубы Бахмутского. — Партийная ячейка у нас есть? Ага, видишь. У ударников спросить мнение можем? Я ж тебе, Алексей Иванович, Фундамент под комбайн готовлю. Будет коллективное решение, тогда ни один умник из треста головы не высунет с протестом. Понял теперь?

Как и предполагал Федораев, и ударники с шахт, и партийное бюро, и Кадиевский горком партии сразу поддержали идею Бахмутского и обязали руководителей рудоуправления оказать изобретателю необходимую помощь. В электромеханических мастерских выделили место, затянули сюда врубмашину в хорошем состоянии, обеспечили изобретателя нужными материалами и инструментом. А главное, разрешили привлекать добровольцев в помощь. Их неожиданно оказалось много, чуть не с каждой шахты приезжали горняки, предлагали свои услуги, охотно возились у диковинной машины в выходные дни.

— Алексей Иванович, а почему американцы, народ вроде башковитый, до такой машины не додумались? — интересовался Чекмарев, регулируя натяжение режущей цепи.

— У них, Федя, горные условия другие, — отвечал Бахмутский. — Пласты мощнее, притом пологие, уголь мягкий. По погрузочным машинам они здорово шагнули. Главное на американских шахтах — зарубка, а на отбойке они взрывчатку применяют. А там только грузи. Смотрел я в журнале описание комбайна Мак-Кинли. Громоздкий, шестнадцать тонн весит. И у немцев упор на легкие врубовки и взрывчатку. Пока это экономичнее, а капиталист лишнюю монету не истратит, чтобы людям условия работы облегчить. Наша программа иная — дать побольше уголька с наименьшими усилиями.

Они часто вели подобные разговоры, главный механик и его помощник по комбайну, как называл себя Федор Чекмарев, приходя на импровизированный сборочный участок после смены. В июне 1932 года комбайн осторожно спустили в шахту, затянули в резервную лаву.

— Месяц разрешаю вашей мясорубке здесь свой нрав показывать, — сказал начальник шахты, старый практик, друживший еще с отцом Бахмутского. — А затем, Алексей, хоть ты и надо мной стоишь, попрошу убраться. У меня тут по плану выемка угля начнется.

Испытания шли неровно, и этому никто не удивлялся: смешно было бы надеяться, что без всяких затруднений пойдет в ход новая в мировой практике машина. Предвидел всякие осложнения и изобретатель. Клинило бары, ломался транспортер, летели шестеренки, не выдерживая нагрузки двух работающих стальных штанг. Отсоединяли режущий орган, поднимали комбайн на-гора, везли в мастерские, снова и снова подгоняли узлы, опробовали здесь, вновь опускали в шахту. И так не один раз. Теперь Бахмутский вообще не бывал днем дома; лишь изредка подъезжала пролетка, заскакивал он на полчасика, чтобы повидаться с Наталкой и детьми и съесть торопливо тарелку любимых вареников с сыром.

— Батя!.. Батя приехал! — кричали сыновья, с разбега обнимая его, цепляясь за рукава куртки, а он виновато разводил руками, говорил, что буквально нет ну ни минутки, мыл руки, садился за стол на веранде, похудевший, бледный, только глаза горели таким знакомым неукротимым блеском.

В это время уже был объявлен новый Всесоюзный конкурс по созданию угольного комбайна. Председатель жюри академик А. М. Терпигорев составил технические условия для конструирования подобных машин с точки зрения их применения в разных горно-геологических условиях. Для оказания помощи изобретателям в Москве при научном инженерно-техническом обществе создали консультационное бюро. Вошли в него известные ученые-горняки А. А. Скочиыский, И. М. Пугач и другие. Было установлено пять премий за лучший проект. 9 июля 1932 года Бахмутский послал заявку на свое детище, а вскоре получил из Москвы авторское свидетельство № 71767.

В комбайне Б-1 изобретатель использовал штанговую врубмашину, широко применявшуюся уже в Донбассе. Это значительно облегчало задачу машиностроителей. Комбайн зубками-клеваками нижней штанги подрезал угольный пласт у почвы, а вертикальные цепные бары разрезали целик сверху вниз. Верхняя же штанга своими ударно-режущими элементами отбивала уголь, который падал на скребковый конвейер. Чтоб использовать машину на пластах разной мощности, Бахмутский предусмотрел устройство, позволяющее изменять расстояние между штангами, при этом два вертикальных бара легко меняли угол наклона. Длина комбайна в рабочем состоянии составляла четыре метра, ширина — три, а глубина зарубки — 1,3 метра.

Испытания назначили на 17 августа. Когда собрались в кабинете начальника шахты «Альберт» представители треста, Кадиевского горкома партии, механики других шахт, выяснилось, что нет Бахмутского.

— Где же он может быть? — недовольно спросил управляющий трестом.

— Узнайте у стволового, может, он уже спустился? — распорядился начальник шахты.

Посланный через несколько минут доложил:

— Да Алексей Иванович с Чекмаревым с первой сменой уехали.

Никогда еще в лаве не собиралось такого количества сторонних людей. Прибыли они сюда не из любопытства, а для того, чтобы дать заключение о возможности применения невиданный прежде машины. И хотя электрослесари осветили лаву как никогда, прибывающие подходили поближе к длинному черному телу комбайна, высвечивали лампами его узлы, вглядываясь в необычные режущие органы, отходили в сторону, уступая место другим.

— Значит, так, товарищи! — зычно сказал управляющий трестом. — Пласт «Атаман» имеет включения колчедана, мощность, сами видите, ноль целых девять десятых метра, падение — десять градусов. А теперь слово Бахмутскому, — пошутил он.

Алексей Иванович пригнулся у рычагов, поправил свою фуражечку, лихо махнул рукой:

— Включаю!..

Гул мотора, а затем грохот падающего на транспортер угля наполнили забой, в воздухе повисла угольная пыль. Тяжелое стальное туловище комбайна как-то легко, незаметно сдвинулось с места, а искрящийся при свете многих ламп черный ручей главного конвейера пошел вниз, наполняя вагонетки в штреке. Минута, вторая, третья… И вдруг наступила тишина, она больно резанула по ушам собравшихся здесь людей, потому что эта тишина означала аварию. Бахмутский попеременно включал и выключал подачу энергии. «Сейчас, минутку, минутку», — растерянно говорил он, осматривая главные узлы, привычно трогая крепления штанг, валы привода, натяжение цепей, недоуменно пожимал плечами.

— Ничего не понимаю, — говорил он громко, — все вроде в порядке.

— Могу по старой дружбе помочь, Алексей Иванович, — раздался веселый голос.

— Что имеешь в виду? — не понял Бахмутский.

— А то имею в виду, — отозвался крепкий парень. — Раз твоя штуковина вышла из повиновения, то прикажи принести мне отбойный молоточек, я вагонеток пять нарублю, а напишем, что это комбайн.

— В голове своей лучше поскреби, может, мыслишку поумнеее найдешь, — возмущенно сказал начальник шахты. — Мы тут государственное дело решаем, а ты смешочки…

— Дак я ведь не со зла, — стал было оправдываться забойщик, но тут под рукой Бахмутского ожило могучее сердце машины, и она вновь легко поплыла по лаве. Раздались дружные аплодисменты; солидные специалисты, собравшиеся здесь, хлопали друг дружку по спинам, что-то кричали, радуясь, что неприятная заминка так легко разрешилась. Мощно и ровно гудел мотор, комбайн шел вперед, круша черную стену забоя, и люди, согнувшись в невысокой лаве, шли за ним, пока горный мастер не замахал снизу лампой. Когда Бахмутский выключил привод, тот закричал радостно:

— Да остановите ж вы его, чертяку скаженного, весь состав нагружен под люком!

Б-1 прошел двенадцать погонных метров, загрузив двадцать пять вагонеток. Комбайн оттянули от забоя, и Алексей Иванович, осматривая клеваки на штангах, хмурился, приговаривая:

— Ах вы, бедняжки, не по зубкам вашим такие крепкие орешки, — имея в виду лунки колчедана.

— Что ж, будем считать, что первое испытание закончилось благополучно, — подытожил управляющий трестом. — Надо все же ему, — он кивнул головой на машину, — пласт помягче подобрать.

У ствола выяснилась и причина остановки — порывом ветра нарушило линию электропередачи, идущую к шахте, но дежурная служба в считанные минуты, зная об испытаниях комбайна, ликвидировала эту аварию.

В феврале 1932 года было объявлено о втором конкурсе на изобретение универсальной горной машины. Всесоюзное угольное научное инженерно-техническое общество призвало «во что бы то ни стало» создать комбайн. Жюри рассмотрело тридцать четыре проекта, поданных под девизами. Как перспективные были отмечены восемь. И когда председатель жюри академик Терпигорев докладывал о результатах конкурса, то, к удивлению присутствующих, сказал:

— Наиболее удачным по компоновке узлов мы считаем комбайн главного механика Первомайского рудоуправления Алексея Ивановича Бахмутского. Но есть еще одна неожиданная подробность, уважаемые товарищи, — он слегка развел руками. — Выяснилось, что его комбайн уже опробован в шахте. Этот, бесспорно, талантливый инженер сумел сам, без чертежей, в условиях мастерских сделать такую машину.

Комбайн Б-1 опередил всех своих конкурентов. Труд изобретателя был увенчан солидной премией. Известие об этом не было неожиданным для земляков Бахмутского. Но все же звонок из Москвы вызвал бурю ликования, Алексея Ивановича поздравляли руководители шахт и рядовые горняки, пионеры поднесли ему макет комбайна и большой букет цветов. А в сентябре Кадиевский горком партии рассмотрел информацию об испытаниях Б-1 и принял решение всеми силами помочь поскорее пустить такие машины в забои. «Придавая огромное значение этому новому механизму в горном деле, обещающему большое будущее в деле социалистической механизации Донбасса, горпартком считает необходимым: поручить тресту Кадиевуголь поставить перед Наркомтяжпромом вопрос о выпуске первой серии комбайнов для развернутого применения их в нескольких шахтах». Через несколько дней технический совет треста Кадиевуголь заслушал отчет Бахмутского. И здесь было отмечено, что проблема создания комбинированной машины, позволяющей одновременно производить зарубку, отбойку и навалку угля, с изобретением Бахмутского «принципиально и практически решена».

Газета «Кадиевский рабочий» писала в те дни: «Механик Первомайского рудоуправления т. Бахмутский сконструировал горный комбайн, который спущен в шахту „Альберт“, испытан в работе и показал превосходные качества. Горный комбайн работает в 100-метровой лаве, одновременно зарубывает, отбивает и наваливает уголь, заменяя на один цикл 12 навалоотбойщиков, 6 отбойщиков и 2 бурильщиков, механизирует наиболее тяжелые, трудоемкие процессы угледобычи. С пуском горного комбайна в забое нет ручного труда».

Конечно, в восторженной оценке многое было преувеличено, и никто лучше Бахмутского не знал об этом. Первоначальный вруб для режущего органа Б-1 приходилось делать вручную. При спуске машины требовалось снимать часть ее деталей, на что уходило больше часа, снимать ряд крепежных стоек по всей лаве. При работе образовывалось много пыли, не была продумана защита от искрообразования — значит, для шахт с повышенным содержанием метана Б-1 не годился. «В общем, — как заявил на техсовете треста Алексей Иванович, — треба еще думать и думать».

В начале октября на шахту «Альберт» прибыла группа научных сотрудников из Москвы. Б-1 долго опробовали на разных режимах, а потом подняли, разобрали и тщательно исследовали каждый узел, каждую деталь машины. Вскрылось немало недочетов, которые, естественио, не мог предвидеть изобретатель, делавший свою первую машину в мастерских, можно сказать, «на глазок», без чертежей. Начался новый этап работы над доводкой комбайна.

Бахмутский прекрасно понимал, что машина, сделанная им с бригадой энтузиастов, — это одно, а промышленный образец — совсем другое. И он посылает в наркомат объемную записку, в которой подробно объясняет пути улучшения конструкции комбайна. К предложениям изобретателя отнеслись с вниманием, о чем говорят многие карандашные пометки па полях, сделанные крупными специалистами — разработчиками горной техники. В октябре 1932 года во Всесоюзном государственном тресте горнозаводского оборудования состоялось совещание по машине Бахмутского, в нем приняли участие ученые, конструкторы, производственники. Обсуждали уже мероприятия по выпуску промышленного образца и поручили изготовить его горловским машиностроителям. Надо сказать, поручение пришлось некстати: как раз в то время на заводе имени Кирова осваивали выпуск новой отечественной врубмашины ДТК-2 (ее марка расшифровывается так: донецкая тяжелая канатная), нашедшей вскоре широкое применение на многих угольных предприятиях. Но это случилось позже, а тогда врубовка, на базе которой решено было изготовить Б-2, имела немало конструктивных недостатков. И они, естественно, перешли в комбайн.

Горловчане успели сделать Б-2 скоро — к 1 мая 1933 года комбайн был готов и торжественно доставлен в центральные электромеханические мастерские Первомайского рудоуправления. Но еще не меньше месяца Алексей Иванович со своими верными помощниками «доводили» любимое детище. В нем было много нового по сравнению с Б-1. Специальное устройство позволяло спускать комбайн по лаве без отсоединения отбойно-режущего механизма. Один вертикальный бар вместо двух прежних обеспечивал надежную зарубку пласта, а вал с зубьями для отбойки угля у кровли заменил режущую штангу.

Основное испытание Б-2 проходил по воле случая на шахте имени Крупской, той самой, где когда-то Бахмутский высвободил из плена врубовку и где родилась идея о машине с двумя штангами для зарубки пласта снизу и сверху.

И еще две недели, что испытывался Б-2 на пласте «Великан-3» в шахте имени Крупской, не знал покоя Бахмутский. Нет, все ладилось, никаких срывов, и все же, как мать сердцем чувствует даже легкое недомогание ребенка, так и Алексей Иванович видел, что требуется еще многое изменить, улучшить. В официальном заключении было сказано: за 50 минут комбайн подрубил 25 метров, работал хорошо и без перегрузки, наличие пыли незначительное, выход штыба небольшой; при машинной бригаде из четырех человек (машинист, его помощник и два крепильщика) производительность составляет двадцать тонн угля в час.

Б-2 оставили на шахте имени Крупской для эксплуатации, где, кстати сказать, он и работал длительное время. А вот опробование комбайна на крепких антрацитах и крутопадающих пластах закончилось неудачей. И Бахмутский вынужден был согласиться, что ошибался, считая свою машину почти универсальной. Использовать ее можно лишь при пологом залегании, на мягких углях. Алексей Иванович в общем-то был доволен «экзаменом». Теперь он четче представлял себе дальнейший путь совершенствования комбайна и лихорадочно обдумывал новую модификацию машины. Как раз в это время страну облетела весть о рекорде Алексея Стаханова: в ночь с 30 па 31 августа 1935 года он на шахте «Центральная-Ирмино» за шесть часов нарубил отбойным молотком 102 тонны угля, установив мировой рекорд производительности. Утром партийный комитет шахты обсуждал вопрос: «О производительности труда у забойщика Стаханова А. Г.». В одном из пунктов решения говорится: «Своего рекорда т. Стаханов добился благодаря тому, что овладел техникой дела, умел оседлать технику и извлечь из нее все полезное…» А 11 сентября того же года Никита Изотов с шахты «Кочегарка» вырубил за смену 241 тонну угля. Началось массовое движение горняков всех бассейнов за «большой уголь».

В один из осенних дней в Юзовке, ставшей в 1932 году центром Донецкой области, на большом слете горняков Бахмутского познакомили со Стахановым и Изотовым. Два рослых богатыря, один с русым чубом, другой чернявый, коротко остриженный, с уважением пожали руку изобретателю, и Стаханов прогудел весело:

— Ну, тезка, выходит, скоро наши молотки в музей попадут, а мы без работы останемся. Верно, Никита?

Изотов серьезно ответил, что за комбайном ни с каким молотком не угнаться, ведь трактором пахать — не сохой землю ковырять.

— Коллективные рекорды будут, — поправил Бахмутский. — В машинной лаве бригада, так? Выходив, и рекорд общий.

— «Делись огнем!» — наша старая заповедь, — подсказал Стаханов. — Знаешь сам, Алексей Иванович. Если у соседа лампа в забое гаснет, ты свою ему поближе ставишь, чтобы, значит, обоим видно было. Так и у нас в соревновании. Да и во всем, — закончил он, решительно рубанув рукой, как бы подытоживая этот разговор.

Не раз вспоминал Алексей Иванович эту встречу и слова Стаханова «Делись огнем!». Конечно, он знал верность шахтерского братства, где каждый мог всегда рассчитывать на руку товарища. Да иначе и нельзя под землей, где опасности подстерегают на каждом шагу: и выброс газа, и вода, и рухнувшая внезапно кровля… Фраза «Делись огнем!» своей четкостью и точностью пришлась по душе Бахмутскому.

В 1936 году прошел испытания комбайн Б-4, сделанный на Горловском заводе, а в это же самое время в мастерских Первомайского рудоуправления Бахмутский с Чекмаревым монтировали новую модель марки Б-5, в которой решили заменить нижнюю штангу баром с режущей цепью. Вскоре экзамен держал этот комбайн: в течение нескольких суток прошли на разных режимах восемьдесят метров. Идея заменить штангу баром прекрасно себя оправдала: меньше затрачивалось усилий на подрезку пласта, а главное, зубья цепи сами выгребали штыб из зарубной щели. Остановили опробование на полпути; в лаве произошел обвал, и немалых трудов стоило извлечь комбайн Б-5.

Все близко знавшие Бахмутского поздравляли его с удачным испытанием, но он недовольно говорил, что радоваться пока нечему — ведь все это пока лишь подходы к созданию модели, не требующей никаких дополнительных усовершенствований и которая полюбилась бы горнякам. Он добавлял, что мысли кое-какие о том имеются, надо только еще немного помозговать и сделать последние расчеты.

— Зря мучаешься: идеальных машин, которые бы со временем не требовали доработки, попросту нет, — уверяли его друзья.

— Так то со временем, — отшучивался Алексей Иванович. — А время — оно разное: может, месяц, а может, и пяток лет.

Вот только дома стало как-то напряженно. Ведь не вчера и не позавчера он с головой ушел в создание комбайна, и для семьи не оставалось совсем никакого времени. Верный друг Наталья Семеновна молчала, но ее молчание оказывалось красноречивее всяких слов. В молчании жены читался справедливый упрек: другие в кино ходят, в клуб на вечера, собираются по праздникам, поют под гармонику… Алексей Иванович тяжело вздыхал, просил жену:

— Наталка, ты же у меня умница. Ну, потерпи немножечко… Чует мое сердце: еще самую малость поднапрячься надо — и такой комбайн будет, что мужа твоего качать станут.

— Верю, — соглашалась с усмешечкой жена. — Тебя теперь легко будет даже деткам нашим покачать, глянь, как исхудал.

Старшему шел семнадцатый год, вымахал парень хоть куда. Учится хорошо, любит на шахте бывать, но не в мастерских, а у подъема все больше крутится, несколько раз с десятником в шахту спускался, при редких встречах говорил отцу:

— Нравится мне внизу, батя. А Кузьмич позволил раз даже врубовку включить.

— Вот-вот, сынок, учиться надо, чтобы уголек понимать, — советовал Вахмутский.

— Да я на врубовку обязательно пойду после школы, — говаривал Владислав. И добавлял с улыбкой: — Порода у меня шахтерская, в тебя да деда. Куда же веткам от дерева?

— Это ты брось, — не соглашался отец. — Учиться надо. Страна на тебя сколько денег потратила, чтобы не просто грамоте выучить, а знания дать. Для чего? Специалисты стране нужны, техники и инженеры. Не хватает их повсюду. Знаешь, сколько золота было переплачено иностранным специалистам, пока мы первые стройки пятилетки возводили? Не знаешь? То-то…

— Ты отца слушай, — вмешивалась Наталья Семеновна. — Неученый вроде слепого в солнечный день. Вот станешь инженером… — мечтательно протянула она.

— Инженером… А отец кто, неужели не инженер? — возражал Владислав.

— Дак он же самоучка, милый мой кудесник, — отвечала Наталья Семеновна, обнимая мужа и заглядывая ому в серые твердые глаза и гладя, как маленького, по голове. — Волосы мягкие, а взгляд — ух!..

— Да батя наш выше инженера, он же изобретатель, о нем вон сколько писали, — горячился Владислав.

— Значит, так, сынок, — подводил итог разговора Алексей Иванович. — Настраивайся на электротехнический институт в Харькове, добрые оттуда механики выходят. А сейчас на шахте техники не меньше, чем на любом заводе. Вот и становись дипломированным специалистом.

В 1939 году в числе первых горных инженеров страны Алексей Иванович Бахмутский был награжден орденом Ленина. Приказом наркома тяжелой промышленности С. Орджоникидзе его премировали легковым автомобилем. Но не митинг но этому поводу в Первомайске, не чествования и поздравления наполняли радостью сердце Бахмутского, а то, что наконец-то он довел до логического завершения последнюю свою модель Б-6-39. Его специально приглашали в Москву, и вместе с конструкторами Всесоюзного научно-исследовательского угольного института он окончательно завершил рабочие чертежи новой машины, учтя все предыдущие просчеты и недоработки. Разговор с Н. И. Шурпсом, назначенным ведущим конструктором на Горловском заводе по его комбайну, закончился полным взаимопониманием. Теперь можно будет слегка передохнуть, освободить голову для новых замыслов — их у главного механика было немало. И самый первый касался комбайна для крутопадающих пластов, где пока главной техникой оставался отбойный молоток. Вспоминался разговор со Стахановым и Изотовым, когда они шутили, что место отбойного молотка в музее. Сказанная тогда Алексеем Григорьевичем фраза «Делись огнем!» значила куда больше, нежели просто помощь соседу. «Делись огнем!» — это формула всей жизни, которая требует от человека полного напряжения сил. Вот он, Бахмугский, не о себе думал, когда долгие месяцы снерва в уме, а затем и в металле готовил комбайн, в который верили далеко не все, даже друзья. Что же двигало им? Пожалуй, жгучее желание подарить шахтерскому племени такую чудо-машину, что смогла бы заменить их руки. Он щедро делился тем огнем, что горел в его сердце, заставляя забывать усталость и все то, что зовется личной жизнью. Но путь человека, даже заслу-жеппого, известно, все равно не укатанная дорожка без ухабов. Не все гладко складывалось и у Бахмутского.

Замечали, конечно, замечали на шахтах, что не тот Алексей Иванович, совсем не тот. Хмурый какой-то, озабоченный, шутки не услышишь, без которой прежде ни один ремонт не кончал. Вытрет, бывало, руки ветошью, улыбнется широко, бросит весело: «Шахта — не аптека. Так мой отец всегда говорил. А у нас как в аптеке…»

Отца вспоминал главный механик Первомайского рудоуправления не случайно. Ведь именно боль за отца, его товарищей, многие годы надрывавших себя в забоях с обушком да санками, толкнула любознательного подростка к механизмам, вызвала неясные до поры ему самому мысли помочь людям, взвалив самую тяжелую работу на стальные мускулы машин. Сколько лет жил этими мыслями — не перечесть бессонных ночей, что искал мысленно пути к созданию чудо-машины, способной и рубить и грузить уголек. Все вроде бы позади, какие теперь тревоги, ему, Бахмутскому, вручен орден Ленина за создание комбайна. Выполнены теперь уже не вручную в мастерских шахты, на глазок, а в заводских условиях, по чертежам новые, более совершенные образцы машины. Отзывы о них самые блестящие — от друзей-шахтеров, от специалистов-ученых. Но сколько всяких препон, как порой тяжело решить простейший вопрос: найти инструмент, закалить зубки для режущей цепи, заменить электропривод на более мощный. К трудностям Алексей Иванович привык, как привык и преодолевать их, опираясь на помощь товарищей. Не то удручало последнее время Бахмутского. Била прямо по сердцу людская несправедливость. Ну хорошо, теперь он признанный автор угольного комбайна. А кто может упрекнуть, что когда-либо без должного уважения относился к коллегам-изобретателям? Для него важнее всего сама идея и ее реальное, практическое воплощение: скорее пустить машины во все забои. И он с охотой, не жалея времени, присутствовал, а чаще принимал непосредственное участие в испытаниях созданных другими конструкторами механизмов, в том числе и комбайнов. А вот поди ж ты, опять вызвали по вздорной жалобе в трест Первомайск-уголь. Да чьей — своего же товарища, изобретателя, которому дал немало ценных советов в свое время, не таил от него ничего. И вот жалоба, что-де Бахмутский ревниво относится к новым комбайнам, якобы видя в их авторах соперников. Чушь какая-то, все ведь видят, что он у машин вроде няньки. Да и не делил никогда: своя, чужая!.. Машины нужны шахтерам, которые пока еще на своих плечах несут основную тяжесть добычи угля. Сколько они с верным помощником, Федей Чекмаревым, провели дней в родных электромеханических мастерских, сколько раз на Горловский завод ездили, каждый винтик ладонями протерли. Новый комбайн Б-6 все признали, а кольцевой бар с режущей цепью вместо штанги сразу решил вопрос со штыбом: он раньше оставался в зарубной щели, порой заклинивал цепь, а теперь выбрасывался в забой зубьями. Он, Бахмутский, отдавал должное новому типу комбайна С-24 с изогнутым баром и ленточным конвейером. Создали его конструкторы научно-исследовательского института. К кому же попали первые образцы? Да к нему, конечно же, главному механику. Лично он подготовил две машинные лавы, разработал новый график очистных работ. Чем тогда объяснить недавний вызов в трест? Чистый душой Бахмутский, воспитанный в главном правиле шахтерского братства — сам погибай, а товарища выручай, даже не понимающий, как это можно ревновать, завидовать кону-то, оказался чуть ли не впрямую обвиненным в этих людских слабостях.

Уж сам Федораев, управляющий трестом, сколько лет знает его: мужик толковый, насквозь человека видит, голоса никогда не повышал, все — Алексей или просто Иваныч, душевно так. А здесь насупленный сидит, по столу нервно пальцами барабанит да все шеей крутит, вроде бы расстегнутый ворот гимнастерки ему тесен. Рубанул напрямую:

— Жалуются конструкторы, что внимания им мало уделяешь.

— Под ручки, что ли, я их водить должен? — только и спросил Бахмутский.

— Новый комбайн с дитем только и сравнить можно, вот его и надо у груди носить, на ручках, если хочешь, — огрызнулся управляющий.

— Знаешь, Денис Петрович, обвиняй конкретно, — не выдержал Бахмутский. — Я механик и привык устранять конкретные неполадки.

— Конкретные, конкретные, — недовольно отозвался управляющий, выходя из-за неудобного широченного стола. Он подошел к окну, за которым виднелась сероватая громада террикона, а чуть поближе группками шли к поселку шахтеры после смены, чумазые, но веселые, оживленные.

— Нечего в окно смотреть, Денис Петрович. Выкладывай.

— Одним словом, Алексей Иванович, звонили мне из горкома партии, упрекали. Мол, хоть Бахмутский и знаменитость, но и ему не дано право игнорировать новую технику. Им, между прочим, тоже из наркомата звонили. Твои «доброжелатели» постарались. Ладно, мы тебя зияем, чушь все это собачья. А передать тебе разговор я обязан был. Мне и в горкоме сказали: аккуратнее, мол, словом ведь и зашибить можно. Не держи камень на душе. Мало ли кто к большим нашим делам примазывается, есть и враги прямые, только скрытные… Как дома? — перевел он разговор. — Наталка тебя еще не бросила?

Бахмутский без улыбки пожал плечами: чего там говорить о жене? Привыкла она ждать его и на заре, и темной ночью. Шахта — не аптека.

— Старший-то пишет? — не унимался Федораев, желая, видимо, сгладить неприятный разговор и намекая на гордость Алексея Ивановича — старшего сына Владислава, поступившего этим летом в Харьковский электротехнический институт.

— Приехать вот должен, — все еще хмурясь, ответил Бахмутский, — а меньшие дома, рыбалят после школы на Лугани, что им до наших забот.

— Ладно, Иваныч, приду к вам на вареники с сыром, как начнутся у сына каникулы, — вовсе примирительно сказал Федораев. — А коней тех стальных — и своих и чужих — объездим!

— Да нету для меня чужих, нету, — не выдержал Бахмутский.

Управляющий подиял ладони.

— Закрыли выработку… тьфу, тему.

Оговорился специально, как понял это Бахмутский. В субботу неожиданно объявился старший сын Владислав, приехал раньше, чем обещал.

— Мы тебя через неделю ждали, — обнимая сына и явно любуясь им, говорила Наталья Семеновна. — Не отстанешь в институте-то?

— Все равно в армию призывают, — оправдывался Владислав, ловя недоумевающий взгляд отца. — Вот и решил лишнюю недельку дома побыть.

— Сбежал, что ли? — не выдержал Алексей Иванович, которому даже вот такой, вроде бы и объяснимый, самовольный приезд сына из Харькова казался грубейшим нарушением дисциплины.

— Если уж по правде, папа, то сказал, что ты приболел, — смущепно отозвался Владислав. — Меня и отпустили.

Бахмутский пожал плечами, хотел, видно, что-то сказать по этому поводу, но, видя радостное лицо жены, промолчал. Его самого-то дома никогда не бывает: то с комбайном в мастерских, то неожиданный вызов па одну из шахт по аварии, а они, как на грех, чаще случаются почему-то в выходные дни.

— Ладно, — сказал он, широко улыбаясь и доставая из коробки папиросу «Казбек». — Завтра всем табором на рыбалку. А Наталку попросим, — он обнял жену, — к нашему победному возвращению с ведром рыбы вареники с сыром соорудить.

— Ты уж и о варениках вроде как о своей технике говоришь. «Со-о-ру-дить», — передразнила его Наталья Семеновна, смешно растягивая слова.

И все дружно рассмеялись.

Стоял золотой конец сентября, ясный и чистый, каким он бывает на юге. Теплое солнце не жгло даже в полдень, все краски стали как-то мягче, воздух тих, синеватые струи Лугани, зеркала озер отражали спокойный свет осеннего дня. В это утро, 23 сентября, Бахмутские все вместе завтракали на веранде, утренние лучи солнца ярче прорисовывали тяжелые морщины на лице Алексея Ивановича, голубые шрамы на его лбу и руках — следы «угольных поцелуев».

— Похудел ты вроде, батя, — сказал Владислав, явно жалея отца.

— Ничего, сынок, были бы кости… Чертежи новой модификации комбайна одобрили, горловские машиностроители взялись до конца года сделать вариант Б-6.

— Почему не Бахмутский-шесть? — спросила жена, разливая по чашкам молоко.

— Хватит и буквы, отца и так все угольщики знают, — возразил Владислав.

— А так вся страна узнает, — поддразнивала мужа Наталья Семеновна.

В их оживленный разговор врезался телефонный звонок. Бахмутский виновато развел руками, пошел в комнату. Через минуту появился на веранде, уже твердо, обычным тоном, сказал:

— Еду на шахту, там что-то не ладится. Порыбалите без меня… Игорек, слетай до водителя, скажи, что я просил подъехать, да извинись, не забудь.

Мелькнула по проселочной дороге «эмка», оставляя за собой шлейф пыли, — только отца и видели. Наталья Семеновна не скрывала испорченного настроения, даже со стола убирать не стала. Владислав покусал губы, обратился к меньшим братьям:

— Ладно, батя велел порыбалить. Собирайтесь.

Уж и ребята вернулись с речки, неся в ведерке скромный улов. «Как раз для кота», — подытожила победу рыболовов баба Соня. Владислав ворвался на веранду, думая, что увидит отца, но здесь было пусто, лишь на том месте, где любил сидеть Алексей Иванович, одиноко лежал лист плотной бумаги с какими-то расчетами да пустая коробка от папирос с джигитом на фоне голубой горы.

— Не вернулся еще, — хмуро произнесла Наталья Семеновна. — А ведь седьмой час на дворе. Ой, что-то сердце кольнуло…

— Впервые разве батя задерживается? — успокаивал мать Владислав.

Раздался телефонный звонок.

— Ну вот, что я говорил, — торжествующе добавил он, бросаясь в комнату к телефонному аппарату. А через минуту вышел на веранду, растерянно выдавил:

— Отец ранен, просят приехать. Машину послали… На шахте же случилось вот что.

Еще день назад заклинило в лаве комбайн С-24. Его тяжелое громоздкое стальное тело замерло посреди забоя. Освободили машину быстро, но почему она остановилась здесь, на полпути, машинист и механик разъяснить не смогли. А эксперимент плановый, из треста звонят, сердятся. Все это рассказывал Алексею Ивановичу по дороге к забою дежурный десятник, ведающий ремонтными работами.

В штреке рабочие выбивали покореженные доски настила — верхняки, ловко делали топором в податливом дереве замок и ставили наверх свежий брус, чтобы поддержать кровлю. В шахте было непривычно тихо, тянул по широкой выработке легкий ветерок, да стук топоров крепильщиков отдавался в ушах.

— Как дятлы в лесу, — улыбаясь, пошутил Бахмутский. — Сам-то давно у нас?

— Первый год я на шахте, с хутора сам. По приволью нашему скучаю, — ответил молодой десятник, радуясь вниманию заслуженного человека. — А на дятлов точно похоже.

— Зачем уехал? — поинтересовался Бахмутский.

— На заработки, — просто ответил парень и, видимо, боясь, что его не так поймут, заговорил часто: — Дак ведь попривык, выдвинули вот, отец плотничал, меня обучал сызмальства, теперь мне ремонт доверили. А приволье что, для отдыха хорошо. Нет, — заключил парень решительно, — отсюда никуда не пойду.

— Молодец, — одобрил Бахмутский. — Шахту любить надо. Тогда и она тебя полюбит. И легко будет работаться.

В лаве он не стал сразу осматривать комбайн, а, согнувшись, прошелся вдоль забоя, высвечивая лампой искрящиеся изломы пласта, серую волнистую линию кровли — крепкого известняка, столь же внимательно вглядываясь в земник — небольшой припай угля на породе, что остается после прохода врубовкой или комбайна.

— Пласт пошел тоньше, — сказал он машинисту и механику, ожидавших его решения у комбайна. — По земнику видно. А кровля жесткая. Вот он, — Бахмутский кивнул на машину, — в гору было полез, вроде того карьериста, да известняк не пускает. Надо ширину захвата по вертикали уменьшить.

— Да мы и так бар отрегулировали с запасом, — оправдывался машинист.

— Где инструмент? — словно не слыша его объяснений, спросил Бахмутский, верный своей привычке при неполадках с техникой работать вместе со слесарями. И пример подавал, и учил на месте, да и, если уж честно, руки ныли без работы. — Давай лучше на лебедку, оттянем его, чертяку. — Он любовно похлопал «чужой» комбайн по стальной плите.

К машине этой, несмотря на ее громоздкость и дороговизну, относились в наркомате с большим вниманием, чем к другим моделям, давали «зеленую улицу» на изготовление новых образцов и даже опытных серий, настойчиво внедряли в разных бассейнах. Бахмутский понимал и причины этого. Комбайны марки С могли работать на крепких антрацитах. Для быстро развивающейся промышленности страны такой уголь был крайне необходим, нужда в нем стремительно росла. Вот чем объяснялось повышенное внимание к С-24, а не «происками завистников», как говорили иные, не понимавшие всей подоплеки этого дела.

Общими усилиями оттянули тяжелую машину от забоя и стали регулировать режущие органы, выбирая нужную высоту. Бахмутский присел у рычагов, а машиниста поставили впереди, чтобы смотрел за работой бара.

— Пошел! — Он махнул рукой, и сразу лава наполнилась грохотом. Стальные зубья и отбойные клеваки врезались в пласт, ломая податливый уголь, а конвейер исправно уносил искрящийся при слабом свете ламп поток вниз, в откаточный штрек. Комбайн остановили, когда мастер снизу замахал лампой, подавая знак, что все вагонетки у люка загружены.

— Ладно, пойдем врубовки осмотрим, — предложил Бахмутский механику, отряхивая с куртки штыб, — пока-то они с составом обернутся. Чего тут без дела сидеть? А там еще качнем малость.

Они вдвоем осмотрели две машинные лавы, спустились по уклону на откаточный штрек. Под люком стояла новая партия порожних вагонеток.

— Алексей Иванович, этак мы за весь участок план выполним, — пошутил машинист. — Только теперь я комбайн поведу.

До конца лавы оставалось метров пятнадцать, когда бар, заскрежетав, врубился в известняк. Машинист выключил энергию, и в забое вновь стало тихо, лишь изредка скрипели контрольные стойки, лучше всякого прибора предупреждающие шахтеров о высоком давлении в выработанном пространстве. Бахмутский прилег на почву у бара, внимательно всмотрелся в него, потом поднял голову, крикнул машинисту:

— Давай ключи!

В отзвуке эха от каменных сводов машинисту послышалась команда: «Включай!»

Машина загрохотала, и он вдруг увидел, что Бахмутский тяжело рухнул вниз. Цепенея от мысли о допущенной оплошности, машинист бросился к нему. Алексей Иванович неловко повернулся на бок. Разорванная на ноге штанина набухала кровью.

Главного механика бережно вывезли на поверхность, доставили в больницу.

— Подколенная артерия перебита, — озабоченно сказал врач. — Немедленно на операционный стол.

Владислава, как только он приехал, сразу провели в палату. Отец лежал на койке, укрытый до пояса простыней. Лицо у него даже под несмытой угольной пылью побелело и осунулось, в руке дымилась папироса.

— Папа, нельзя курить, — почему-то вырвалось у Владислава. Он стоял у койки и не решался присесть на ее край.

— Мне теперь все можно. Гопака вот только на твоей свадьбе уже не спляшу с одной ногой, — невесело отозвался Бахмутский.

И Владислав со страхом увидел неестественную впадину под простыней. Врач ничего не сказал, только подошел к окну, ссутулился, глядя на густую синь надвигающейся ночи за стеклом. Узнав, что у жены «схватило сердце», отец попросил:

— Езжай, сынок, домой, мать успокой, а я уж здесь сам как-нибудь…

Врач повернулся от окна, ничего не сказал. Через несколько часов из больницы позвонили: Бахмутский скончался!

В центре Первомаиска, на площади имени Бахмутского, высится памятник. На высоком постаменте — бюст Алексея Ивановича в фуражке, какие носили тогда техники, в неизменном своем пиджаке, на лацкане которого — высшая награда Родины, орден Ленина, врученный Вахмутскому в Кремле в январе 1939 года. Волевое лицо, прямой взгляд. «Бахмутский Алексей Иванович. Изобретатель первого в мире угольного комбайна», — гласит надпись на граните.

Лишь несколько месяцев не дожил Алексей Иванович до испытаний своего лучшего комбайна Б-6-39. Его ближайший помощник Ф. И. Чекмарев дал слово продолжить дело наставника. Вместе с механизаторами Первомайского рудоуправления Чекмарев доводил первый образец полученного от горловских машиностроителей комбайна. В январе 1940 года начались производственные испытания последнего детища Бахмутского. Для Б-6-39 была выбрана шахта «Ново-Мушкетово».

Комбайн показал высокую производительность, подрубая в среднем по двенадцать метров за смену. Геологические нарушения вынудили перенести испытания на шахту № 1 имени Челюскинцев. За двадцать два рабочих дня комбайн сделал 21 полный цикл, в общей сложности подрубив 965 погонных метров пласта и добыв около двух тысяч тони угля — в два раза больше, чем Б-1. Комиссия дала высокую оценку Б-6-39 и рекомендовала его в серию с использованием на шахтах Донбасса. А первые пять комбайнов после успешного экзамена на шахте № 1 имени Челюскинцев до конца 1941 года работали в забоях нескольких местных угольных предприятий. В июне, когда уже гремела война, газеты сообщили о трудовой победе горняков комбайновой лавы на шахте № 15 треста «Боковоантрацит»: в 60-метровой лаве бригада выдала на-гора около четырех тысяч тонн угля. В целом по Донбассу комбайны Бахмутского дали стране около двухсот тысяч тонн топлива.

Во время оккупации Донбасса гитлеровцы буквально охотились за комбайнами Бахмутского. Несмотря на старания патриотов, сумевших демонтировать и вывезти две машины, а две другие надежно спрятать, один образец Б-6-39 попал все же в руки врагов. Они отправили его в Рур, где тщательно изучили все узлы и частично использовали новинки первомайского изобретателя.

Велики заслуги Алексея Ивановича Бахмутского в горном машиностроении. Заложенные им принципы конструирования чудо-машин использовали создатели комбайнов «Донбасс» и «Горняк», взявших за основу отечественную врубовую машину МВ-60. Следующий шаг к механизированным комплексам, объединяющим в единое целое комбайн, конвейер и гидрофицированную крепь, сделан уже в наше время, когда роль угля, который великий ученый Д. Менделеев называл «черным исполином», нисколько не уменьшилась. Имя Бахмутского навсегда сохранится в истории индустриализации страны Советов; он был пионером, первопроходцем.