Современный французский детективный роман

1

Еще только девять утра, а уже жарко. Сбросив пиджак, Мегрэ лениво разбирает почту и поглядывает в окно: листва деревьев на набережной Орфевр не шелохнется, на Сене ни рябинки, вода блестит, как шелк.

Август. Люка, Лапуэнт и добрая половина инспекторов в отпуске. Жанвье и Торранс отдыхали в июле, а сам Мегрэ собирается провести сентябрь в Мен-сюр-Луар в своем домике, похожем на жилище приходского священника.

Почти всю неделю к вечеру разражается бурная, но недолгая гроза, и ливень заставляет прохожих бежать, прижимаясь к стенам домов. После дождя жара спадает, к ночи воздух становится прохладным.

Париж опустел. Даже уличный шум не такой, как обычно, и кажется тишиной.

Город заполнили автобусы разных цветов и из разных стран; все они неизменно останавливаются и выплескивают толпы туристов в одних и тех же местах — у Нотр-Дам, Лувра, Сакре-Кёр, на площади Согласия, на площади Звезды и, конечно, у Эйфелевой башни.

Сейчас, если вдруг слышишь на улице французскую речь, удивляешься.

Начальник уголовной полиции тоже ушел в отпуск, освободив подчиненных от нудной повинности ежедневных рапортов. Почта не обильна, преступления в основном ограничиваются карманными кражами.

Телефонный звонок вырвал комиссара из оцепенения. Он взял трубку.

— С вами хочет говорить комиссар Первого округа… Соединить?

— Давайте.

Мегрэ хорошо знал его. Немножко манерен, одет всегда с иголочки, но очень образован: до поступления в полицию довольно долго был адвокатом.

— Алло!.. Аскан, это вы?

— Я вас не оторвал?

— Время у меня есть.

— Я вам звоню вот по какому поводу: утром на меня свалилось одно дело, и я подумал, что оно могло бы вас заинтересовать.

— А что такое?

— Убийство, но необычное… Знаете, слишком долго объяснять… Когда сможете освободиться?

— Прямо сейчас.

— Прошу прощения, что назначаю вам встречу у меня в кабинете, но убийство произошло в мало кому известном тушке около Центрального рынка.

Дело происходило в 1965 году, и парижский рынок еще не перевели в Ренжис.

— Через несколько минут буду у вас в комиссариате.

Мегрэ позволил себе удовольствие произнести это недовольным голосом, хотя на самом деле был даже рад немножко отвлечься от рутины последних дней. Он зашел в комнату инспекторов. По привычке хотел было взять с собой Жанвье, но подумал, что на время своего отсутствия надо оставить тут надежного человека, способного проявить инициативу.

— Торранс, поедешь со мной. Возьми во дворе машину.

Комиссариат Первого округа находился недалеко, на улице Прувер. Мегрэ прошел в кабинет комиссара Аскана.

— Сейчас я вам покажу самое поразительное зрелище из всех, что мне доводилось видеть. Ничего рассказывать не буду. Здравствуй, Торранс… Машину лучше оставить здесь. Это в двух шагах.

Они обогнули рынок, от которого в такую жару изрядно пованивало; торговля шла вовсю — как-никак август. Потом прошли по узким улочкам с какими-то подозрительными домами и лавчонками. Увидели несколько клошаров, а одна нищенка, вдребезги пьяная, привалилась к стене, чтобы не упасть.

— Сюда.

Они шли теперь по улице Гранд-Трюандери, и Аскан сворачивал в тупик, такой узкий, что по нему вряд ли проехал бы грузовик.

— Тупик Вье-Фур, — объявил Аскан.

Домов тут было всего с дюжину, да и то вместо одного, снесенного, зияла пустота. Остальные тоже предназначались на снос, и жильцы из них были выселены.

Стены некоторых домов, угрожавшие обвалиться, были подперты бревнами.

В окнах дома, возле которого остановился комиссар Аскан, не было стекол, а кое-где даже рам. Входная дверь забита досками, но Аскан отодвинул две из них (они оказались приставленными, а не прибитыми), и все вошли в просторный коридор.

— Осторожней на лестнице. Нескольких ступенек нет; те, что остались, тоже не очень прочны.

Пахло пылью, затхлостью, но все перебивала вонь, долетавшая с рынка.

Они поднялись на третий этаж. У потрескавшейся стены сидел мальчик лет двенадцати; увидев троих мужчин, он вскочил, глаза у него засверкали.

— Вы комиссар Мегрэ?

— Да.

— Вот не думал, что когда-нибудь увижу вас вот так. Я вырезаю из газет все ваши фотографии и наклеиваю в тетрадку.

Аскан объяснил:

— Это малыш Николье… Тебя зовут Жан, да?

— Да, мсье.

— Его отец мясник с улицы Сен-Дени. Единственный из всего квартала не закрыл в августе лавку. Жан, расскажи…

— Все было, как я вам уже говорил. Почти все мои товарищи на море. Играть мне не с кем, вот я и брожу. Я тут разведал такие места, которых совсем не знал, хоть и родился в этом квартале. Сегодня утром я обратил внимание на этот дом. Подергал доски, которыми забита дверь. Оказалось, они не прибиты. Крикнул: «Эй, кто тут есть?» В ответ только эхо. Я тут ничего не искал. Пошел наверх, просто так, из любопытства. Толкнул сломанную дверь, вот эту, справа, и увидел человека. Я вниз по лестнице и в комиссариат. Мне нужно будет еще заходить в эту комнату?

— Думаю, что нет.

— Оставаться здесь?

— Да.

Мегрэ открыл дверь, прогнившую до такой степени, что она не пошла бы даже на дрова, и застыл на пороге. Он понял, почему комиссар Аскан хотел сделать ему сюрприз.

Довольно большая комната, два окна без стекол — они закрыты картоном и плотной бумагой. На покоробившемся полу с огромными щелями между половицами — невообразимые кучи бесполезного хлама.

На железной кровати с изодранным матрасом лежал мужчина в одежде — он-то и привлек взгляд Мегрэ. Было ясно, что этот человек мертв. На груди пятна засохшей крови, но лицо спокойное.

Одежда, обычная дня клошара, совершенно не вязалась с лицом и руками убитого. Он был довольно стар, длинные серебристые седые волосы отливали голубизной. Глаза тоже голубые, но Мегрэ их закрыл: от пристального взгляда мертвеца ему стало не по себе.

У покойника были слегка закрученные вверх седые усы и бородка а la Ришелье. За этим исключением лицо было чисто выбрито. Но больше всего Мегрэ поразился, обнаружив, что убитый делал маникюр.

— Ни дать ни взять старый актер, играющий клошара, — пробормотал он. — Бумаги при нем были?

— Нет. Ни удостоверения личности, ни старых писем. Мои инспектора, обслуживающие этот квартал, зашли взглянуть на тело, но никто из них мертвеца не знает. Один вроде бы видел, как он рылся в мусорном ящике.

Убитый человек был крупный, с потрясающе широкими плечами. На нем были коротковатые брюки, продранные на левом колене; старый пиджак, чудовищная рвань, валялся на грязном полу.

— Судебно-медицинский эксперт уже был?

— Нет еще. Жду с минуты на минуту. Мне хотелось, чтобы вы посмотрели на труп, прежде чем сюда понаедут.

— Торранс, позвони из ближайшего бистро и попроси как можно скорей прислать группу из научно-технического отдела. И попроси сообщить в прокуратуру.

Лицо человека, лежавшего на колченогой железной кровати, притягивало Мегрэ. Тщательно подстриженные бородка и усы, пожалуй, старили его. Руки такие ухоженные, ногти наманикюрены, а его видели роющимся в помойке…

Но, видно, занимался он этим давно. Комната завалена самыми невообразимыми вещами. И почти все — никуда не годная рухлядь. Старая кофейная мельница. Кувшины с отбитой эмалью, мятые или дырявые ведра, пустая керосиновая лампа без фитиля, непарные башмаки.

— Надо бы составить список всего этого барахла.

Мегрэ подошел к раковине, покрутил кран. Как он и думал, вода отключена. Электричество и газ тоже, как во всех здешних домах, предназначенных на снос.

Сколько, интересно, времени покойный жил здесь? Судя по количеству собранного хлама, достаточно давно. У привратницы и у соседей не спросишь — их нет. Комиссар Аскан вышел на площадку и обратился к малышу Николье:

— Хочешь помочь нам? Спустись вниз. Через несколько минут приедут из полиции, проводи их сюда.

— Хорошо, мсье.

— Не забудь предупредить, что ступенек недостает.

Мегрэ бродил по комнате, время от времени поднимал что-нибудь с полу, обнаружил огарок свечи и коробку спичек. Огарок был прикреплен к дну щербатой чашки.

Впервые за долгие годы службы он сталкивался с подобной картиной, и с каждой минутой удивление его росло.

— Как его убили?

— Несколькими выстрелами в грудь и живот.

— Калибр крупный?

Средний. Вероятней всего, тридцать второй.

— В карманах пиджака ничего нет?

Мегрэ представил себе, с каким отвращением этот утонченный и элегантный полицейский комиссар обыскивал грязные лохмотья.

— Пуговица, обрывок шпагата, кусок черствого хлеба.

— Деньги?

— Две монетки по двадцать пять сантимов.

— А в брюках?

— Грязная тряпка, служившая, видимо, носовым платком, и коробка из-под пастилок от кашля с окурками.

— Бумажника не было?

— Нет.

Даже клошары с набережных, ночующие под мостами, носят в карманах документы, по крайней мере — удостоверение личности.

Явился Торранс и был ошеломлен не меньше Мегрэ.

— Вот-вот будут.

И действительно, Мерс и его подчиненные, предводительствуемые малышом Николье, поднялись по лестнице. Они с изумлением оглядывались.

— Тут что, убийство?

— Да. Говорить о самоубийстве не приходится: в комнате нет оружия.

— С чего начать?

— С отпечатков пальцев — надо установить его личность.

— Жаль пачкать такие холеные руки, но придется — нужны отпечатки.

— Фотографировать?

— Обязательно.

— А красивый был мужик и, видно, крепкий.

Послышались осторожные шаги: пришли товарищ прокурора, судебный следователь Кассюр и его протоколист. Вся троица с недоумением озирала комнату.

— Когда его убили? — спросил товарищ прокурора.

— А вот сейчас узнаем — пришел доктор Лагодинек.

Доктор был молод, полон задора. Он пожал руку Мегрэ, поздоровался с остальными и направился к колченогой кровати. Обитатель комнаты тоже приволок ее либо с улицы, либо со свалки.

— Личность установили?

— Нет.

Народу в комнате набралось много, и все с опаской поглядывали на пол: он так ходил под ногами, что было боязно, как бы не провалился.

— А мы ведь рискуем очутиться этажом ниже, — заметил доктор.

Он ждал, когда кончат фотографировать, чтобы приступить к осмотру тела. На обнаженной груди убитого виднелись три черных пулевых отверстия.

— В него всадили три пули с расстояния примерно в метр. Убийца имел возможность прицелиться: очевидно, жертва спала. В противном случае пули не легли бы так кучно.

— Смерть наступила мгновенно?

— Да. Задет левый желудочек.

— Как вы думаете, пули прошли насквозь?

— Скажу, когда переверну его.

Один из фотографов помог доктору. Насквозь прошла только одна пуля; скорей всего, она застряла в тюфяке.

— Вода тут есть?

— Нет. Отключена.

— Интересно, где он мылся? Тело у него чистое.

— Вы можете приблизительно установить время смерти?

— Между девятнадцатью и двадцатью тремя часами. Когда произведу вскрытие, скажу точнее. Кто он, известно?

— Пока нет. Дадим фотографии в газеты. Кстати, когда они будут готовы?

— Через час устроит?

Фотографы ушли, а остальные эксперты занялись поисками отпечатков пальцев.

— Думаю, я вам больше не нужен? — спросил товарищ прокурора.

— Я, наверно, тоже? — присоединился следователь Кассюр.

Мегрэ неторопливо, с отрешенным видом сосал трубку. Он даже не сразу понял, что обращаются к нему.

— Нет. Я буду держать вас в курсе.

И направился к судебно-медицинскому эксперту.

— Как вы думаете, он был пьян?

— Я был бы изрядно этим удивлен. Впрочем, определим по содержимому желудка. Хотя по внешнему виду я бы не сказал, что этот человек пил.

— Хм, непьющий клошар, — хмыкнул комиссар Аскан. — Редкий случай.

— А если это был не клошар? — заметил Торранс.

Мегрэ молчал. Казалось, он взглядом фотографирует комнату, не упуская ни малейшей подробности.

Эксперты работали уже минут пятнадцать, когда в тупике остановилась машина Института судебной медицины и малыш Николае сбежал вниз, чтобы показать дорогу двум санитарам с носилками.

— Можете забирать.

Убитого перевернули, и все опять уставились на его лицо с аккуратно подстриженной бородкой — лицо благородного отца семейства.

— Здоровый бугай! — пробурчал один из санитаров.

Из-за недостающих ступенек спускаться с такой ношей им было трудно.

Мегрэ подозвал Николае.

— Скажи-ка, юноша, нет ли в квартале парикмахерской школы?

— Есть, мсье Мегрэ. На улице Сен-Дени, через три дома от нашей мясной лавки.

Более десяти лет назад Мегрэ вызвали в одну из таких школ, и он там искал преступника В Париже, вне всякого сомнения, подобных школ немало, имеются и самого высшего разряда. Но вряд ли заведение, располагающееся в районе рынка, принадлежит к первоклассным.

Вероятней всего, первые неумелые опыты ученики этой школы, как, впрочем, и других, делают на клошарах. Готовят там мужских и дамских мастеров, а также маникюрш.

Но чтобы пойти туда, необходимы фотографии. А пока придется ждать, что дадут отпечатки пальцев.

Оставив Мёрса и двух его помощников в комнате, Мегрэ в сопровождении Торранса и комиссара Аскана спустился вниз. Вдохнув в тупике относительно свежего воздуха, они сразу почувствовали себя лучше.

— Как вы думаете, почему его убили?

— Понятия не имею.

Они прошли под арку во двор. Он был завален старыми ящиками и всяким хламом. И тут Мегрэ нашел ответ на вопрос врача. У стены торчала колонка, а рядом на камне — более или менее целый кувшин. Мегрэ решил проверить. Несколько раз качнул вхолостую, но вскоре колонка всхлипнули и полилась вода.

Не здесь ли умывался неизвестный? Комиссар представил, Как он, голый до пояса, обливается водой.

Мегрэ простился с Асканом, пошел по улице Гранд-Трюандери, а потом к рынку. Жара была чудовищная, и Мегрэ зашел в бистро: все равно ему нужно позвонить по телефону; оно оказалось вполне пристойным, и он заказал кружку пива. Торранс сделал то же самое.

— Дайте научно-технический отдел.

Мегрэ позвал инспектора Лебеля, занимающегося отпечатками пальцев убитого.

— Алло! Лебель?.. Успели заглянуть в картотеку?

— Только что оттуда. Отпечатки этого человека у нас не зарегистрированы.

Тоже странно. Большинство клошаров когда-нибудь да сталкиваются с правосудием.

— Благодарю. Не знаете, фотографии не готовы?

— Будут минут через десять. Через десять, Местраль?

— Скажите — через пятнадцать.

До уголовной полиции было рукой подать, и Мегрэ с Торрансом через несколько минут приехали на набережную Орфевр. Мегрэ поднялся в лабораторию, но ему пришлось подождать, пока высохнут снимки. Торранса он оставил в комнате инспекторов.

Мегрэ взял фотографии, вернулся к себе и послал Лурти разнести их по редакциям газет, особенно вечерних.

— Пойдем, Торранс. До завтрака остается час, а нам еще придется походить.

Ходить по кварталу с фотографиями Мегрэ послал Торранса.

— Показывай их владельцам лавок и маленьких баров вокруг рынка. Встретимся у машины.

Сам он направился на улицу Сен-Дени. Эта узкая улочка, несмотря на отпускное время, кипела жизнью: ее обитатели не принадлежат к тем, кого встречаешь на курортных пляжах.

Комиссар разглядывал номера. В нужном доме оказалась лавка, торгующая семенами. Но левее витрины открывался проход во двор. Там была лестница, а на стене, когда-то зеленой, а теперь какого-то неопределенного цвета, висели две эмалированные таблички:

Стрелка указывала на лестницу, рядом была надпись: «На полуэтаж».

Ниже вторая табличка гласила:

И еще одна стрелка указывала на лестницу, но надпись была уже: «Третий этаж».

Мегрэ вытер пот со лба, поднялся на полуэтаж, открыл дверь и оказался в довольно большой комнате; два небольших окна, видимо, недостаточно освещали ее — их дополнял унылый свет свисающих с потолка плафонов из матового стекла.

Тут стояли два ряда кресел: один, вероятно, — для мужчин, второй — для женщин. Юноши и девушки под руководством людей более солидного возраста упражнялись в парикмахерском искусстве, а командовал всем низенький тощий человечек, почти совершенно лысый, с усами, крашенными в черный цвет.

— Вы, полагаю, хозяин?

— Да, я и есть Жозеф.

Ему могло быть шестьдесят, а могло быть и семьдесят пять. Мегрэ машинально обвел взглядом тех, кто сидел в креслах, явно приобретенных по случаю. Внешность этих людей сразу наводила на мысль об Армии Спасения и о бездомных, ночующих под мостами: в креслах сидели сплошь клошары обоего пола, а молодые люди и девушки хлопотали над ними с ножницами, расческами и бритвами. Зрелище было впечатляющее, особенно если учесть скверное освещение. Из-за жары оба окна были открыты, и в комнату врывался уличный шум, что придавало картине еще большую нереальность.

Не дожидаясь, когда г-н Жозеф выразит нетерпение, Мегрэ вынул из кармана фотографии и протянул ему.

— Что мне с ними делать?

— Посмотрите. Скажите, вы его знаете?

— А в чем дело? Вы из полиции?

Г-н Жозеф смотрел с явным недоверием.

— Комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

На Жозефа это не произвело никакого впечатления.

— Вы разыскиваете его?

— Нет. К сожалению, уже нашли. С тремя пулями в груди.

— Где это произошло?

— У него дома, если можно так выразиться. Вам известно, где он жил?

— Нет.

— Он поселился в доме, предназначенном на снос. Туда забрел мальчик, обнаружил труп и сообщил в комиссариат. Узнаете его?

— Да. Здесь его звали Барином.

— Часто он сюда приходил?

— По-разному. Иногда не появлялся чуть ли не месяц, потом начинал ходить по нескольку раз в неделю.

— Фамилию знаете?

— Нет.

— Имя?

— Нет.

— Он что-нибудь рассказывал?

— Почти не открывал рта. Усаживался в первое попавшееся кресло, прикрывал глаза и позволял делать с собой все, что заблагорассудится. Я попросил его отпустить усы и бородку. Они входят в моду, и молодым парикмахерам надо учиться работать их, а это гораздо труднее, чем кажется.

— И давно это было?

— Месяца три-четыре назад.

— А до того он бороды не носил?

— Нет. У него роскошные волосы, с ними можно делать что угодно.

— Как долго он ходил к вам?

— Года три-четыре.

— К вам ходят только клошары?

— Главным образом. Они знают, что в полдень я выдам каждому монету в пять франков.

— И он знал?

— Конечно.

— Он знал кого-нибудь из ваших постоянных посетителей?

— Ни разу не видел, чтобы он разговаривал с кем-нибудь из них. Если же к нему обращались, делал вид, что не слышит.

Время близилось к полудню. Ножницы защелкали быстрее. Через несколько минут все высыплют отсюда, как из настоящей школы.

— Вы живете где-нибудь поблизости?

— Мы с женой живем здесь на втором этаже, как раз над этой комнатой.

— Вам доводилось встречать его на улицах в этом квартале?

— Не думаю. Но если бы и встретил, то не удивился бы. Прошу извинить — время.

Г-н Жозеф нажал кнопку электрического звонка и прошел за некое подобие прилавка, перед которым тут же образовалась очередь.

Мегрэ медленно спускался по лестнице. Ему казалось, что за столько лет службы в полиции, в том числе в наружной службе и в отделе охраны вокзалов, он изучил парижскую фауну. Но что-то ему не припоминается, чтобы он встречал человека вроде этого — по кличке Барин.

Он не спеша дошел до машины, оставленной на углу улицы Рамбюто. Почти сразу же, стирая пот со лба, появился и Торранс.

— Что-нибудь нашел?

— В булочной на улице Лебеля он покупал хлеб.

— Каждый день?

— Почти. Чаше всего поздно утром.

— Булочник о нем что-нибудь знает?

— Ничего. Покойник говорил, что ему дать, и все.

— Еще что-нибудь он покупал?

— Там — нет. На улице Кокильер брал сосиски или сардельки. На углу стоит продавец жареного картофеля, который торгует, главным образом по ночам, еще и горячими сосисками. Так вот, иногда ночью, часа в три, он покупал у него кулечек картофеля и сосиску. Я показывал фотографии в нескольких бистро. Время от времени он заходил туда, брал чашку кофе. Ни вина, ни водки не пил.

Странный получается портрет. Этот Барин, как назвал его г-н Жозеф, похоже, не поддерживал ни с кем никаких контактов. Иногда, видимо, ему удавалось подработать ночью на рынке — разгрузить машину овощей или фруктов.

— Да, надо же позвонить в Институт судебной медицины, — спохватился комиссар.

Это дало ему возможность выпить второй за утро стакан пива.

— Доктора Лагодинека, пожалуйста.

— Минутку, я позову. Да он уже в дверях.

— Алло! Лагодинек? Это Мегрэ… Еще не приступали к вскрытию?

— Часа через два примусь.

— А вы могли бы не попортить ему лицо? Мне понадобится сделать еще несколько фотографий.

— Можно. А когда пришлете фотографа?

— Завтра утром вместе с учеником парикмахера.

— Что вы намерены делать?

— Сбрить ему усы и бороду.

Торранс высадил Мегрэ на бульваре Ришар-Ленуар у самого дома.

— Продолжать сегодня? — поинтересовался Торранс.

— Да.

— Все в том же квартале?

— Пожалуй, на набережных тоже. Может быть, он когда-то там ночевал.

Г-жа Мегрэ сразу почувствовала, что муж озабочен, но не подала виду.

— Есть хочешь?

— Не особенно.

Сегодня Мегрэ самому хотелось говорить.

— Нынче я столкнулся с очень странным типом.

— Преступник?

— Нет, жертва преступления. Его убили. Он поселился в пустом доме, давно уже предназначенном на снос. Занял там единственную более-менее пригодную для жилья комнату и заполнил ее невообразимым хламом, собранным на помойках и свалках.

— Короче, клошар?

— Да, но с внешностью благородного отца семейства.

Мегрэ рассказал жене про парикмахерскую школу, показал фотографии.

— Конечно, по посмертным фотографиям судить трудно.

— В квартале-то его, наверно, знали.

— В том-то и дело, что никому не известны ни его фамилия, ни имя. В парикмахерской школе его звали Барином. Фотографии появятся в сегодняшних вечерних газетах. Интересно, опознает его кто-нибудь.

Мегрэ и вправду поел без особого аппетита. Очень ему не нравилось, когда он чего-то не понимал. А то, что он обнаружил сегодня утром, было совершенно непонятно.

В два часа он уже был у себя в кабинете и, набив трубку, покончил наконец с почтой. Принесли вечерние газеты, в двух фотографию поместили на первой странице.

«Знаком ли вам этот человек?» — задавала вопрос одна газета.

Во второй фотография шла под шапкой: «Безымянный мертвец».

В коридоре ждали репортеры, и Мегрэ поговорил с ними. Сообщить им он мог только то, что пытается установить личность человека из тупика Вье-Фур.

— Это не самоубийство?

— Ни в комнате, ни во всем доме оружия не обнаружено.

— Фотографировать там можно?

— Тело, разумеется, уже увезли.

— Хотя бы обстановку.

— Пожалуйста. У дверей дежурит полицейский. Скажете, что я разрешил.

— Похоже, вы озабочены?

— Пытаюсь представить, как пойдут события в ближайшие дни. На этот раз я от вас ничего не скрыл. Сообщил все, что мне известно. Чем больше об этом будут говорить, тем лучше.

Около четырех начались телефонные звонки. Звонили, конечно, и шутники, и психи, которые всегда в курсе всех дел. Какая-то девушка спросила:

— У него есть бородавка на щеке?

— Нет.

— Тогда это не тот, о ком я подумала…

Человек пять сами пришли в уголовную полицию. Мегрэ терпеливо беседовал с ними, показывал фотографии.

— Вы узнаете его?

— Он и вправду похож на одного моего дядюшку, который несколько раз убегал из дому. И все-таки нет, не он… Этот, видно, высокого роста?

— Под метр восемьдесят.

— Дядюшка был низенький, щуплый.

Впервые за неделю не разразилась гроза, и духота не проходила.

Около пяти вернулся Торранс.

— Что-нибудь нашел?

— Почти ничего… Старик клошар из-под моста Марии вроде бы припомнил этого человека, но не знаю, насколько ему можно верить. Кажется, наш неизвестный уже много лет ночевал под мостами. Ни с кем не общался. Вероятно, иногда ночами работал на рынке. Вот и все, что знали о нем.

— А имя, фамилия, кличка?

— Кличка — Молчун.

— Это все?

— Время от времени он покупал свечку.

В шесть наконец появились более существенные новости. Доктор Лагодинек сделал вскрытие и позвонил.

— Заключение пришлю вам завтра утром, а пока могу сообщить в двух словах, к каким выводам я пришел. По моему мнению, этот человек гораздо моложе, чем выглядит. Ну-ка, Мегрэ, сколько лет вы ему дадите?

— Шестьдесят пять? Семьдесят?

— Судя по состоянию его внутренних органов и кровеносных сосудов, самое большее — пятьдесят пять.

— Жизнь, видно, была нелегкая. А что обнаружено в желудке?

— Он был убит между двумя ночи и пятью утра, скорей всего ближе к трем. В последний раз он ел жареный картофель и сосиску. Пища уже наполовину переварилась. Поел он, видимо, часа в два, перед тем как вернулся к себе и лег спать.

— Он заснул, и этим воспользовались, чтобы…

— Чтобы что? — возразил доктор. — Нет, гостя он не боялся и доверял ему.

— Мне как-то плохо верится, чтобы он кому бы то ни было доверял. Он ничем не болел?

— Ничем. Даже никаких изменений. Это был здоровый человек с исключительно крепким организмом.

— Благодарю, доктор. Жду заключения. Если хотите, завтра утром зайду за ним.

— Пожалуйста, но только не раньше девяти.

— Договорились, ровно в девять.

Больше всего Мегрэ поразил возраст Барина. По всему получается, он давний клошар, с многолетним стажем, но ведь клошарами, как правило, становятся люди далеко не молодые. К тому же они тянутся друг к другу. Обитатели набережных по всей Сене знакомы между собой, и каждый новичок возбуждает любопытство старожилов.

— Еще что-нибудь есть, Торранс?

— Практически ничего. Кроме старика из-под моста Марии, никто его не помнит. А ведь он бродяжничал больше десяти лет. Я справлялся в табачном киоске рядом с его берлогой. Он там иногда покупал спички.

— А сигареты?

— Нет. Довольствовался тем, что подбирал на улицах окурки.

Зазвонил телефон.

— Господин Мегрэ?

Говорила женщина, и, судя по голосу, довольно молодая.

— Да, я. С кем имею честь?

— Моя фамилия вам ничего не скажет. У этого человека, труп которого вы нашли, на голове под волосами нет шрама?

— Право, не знаю. Если есть, уверен, врач отметит это в заключении, которое я получу завтра утром.

— У вас есть какие-нибудь предположения, кто бы это мог быть?

— Пока ничего неизвестно.

— Я перезвоню вам завтра в течение дня.

И она тут же повесила трубку. Мегрэ подумал, что нет необходимости ждать до завтра, чтобы получить ответ на вопрос этой женщины. Он набрал номер парикмахерской школы. Ответил г-н Жозеф.

— Говорит комиссар Мегрэ. Я утром забыл задать вам один вопрос. Вы когда-нибудь сами стригли Барина?

— Да, чтобы показать ученикам.

— Не заметили у него на голове шрама?

— Да, заметил. Но не решался спросить, откуда он.

— Большой?

— Сантиметров шесть. Швы ему не накладывали, поэтому шрам еще и довольно широкий.

— Под волосами его можно заметить?

— Только когда стрижешь. Я вам, кажется, уже говорил, что у него были великолепные волосы.

— Благодарю вас.

Первый разговор продолжался около минуты. Выходит, в Париже есть молодая женщина или девушка, которая знала Барина, поскольку ей известно про шрам. И она поспешно положила трубку, прежде чем Мегрэ начал ее расспрашивать. Позвонит она, как обещала, завтра?

Мегрэ злился. Ему не терпелось установить фамилию неизвестного и узнать, почему тот вел такой образ жизни.

Невообразимая рухлядь, сваленная в комнате в тупике Вье-Фур, наводила на мысль, что человек этот был сумасшедшим либо маньяком. На кой черт собирать вещи, которыми нельзя пользоваться и которые невозможно продать?

Нет, Мегрэ еще не дошел до той точки, чтобы считать этого человека сумасшедшим.

Снова зазвонил телефон. После опубликования фотографий Мегрэ ждал звонков и радовался им.

— Алло!.. Комиссар Мегрэ?

— Я. С кем имею честь?

Как и предыдущая собеседница, эта женщина, как видно, уже немолодая, не ответила, но, словно нарочно, задала тот же самый вопрос.

— У него был шрам на макушке?

— Вы знаете кого-то, кто похож на этого человека?

На другом конце провода молчание.

— Почему вы не отвечаете?

— Вы мне тоже не ответили.

— Да, у него на затылке шрам длиной сантиметров шесть.

— Благодарю вас.

Она повесила трубку, как и первая собеседница. Итак, Барина знали две женщины, но они не общаются, иначе второй звонок не понадобился бы.

Как их отыскать среди пяти миллионов парижан? И почему обе не назвались?

Все это привело Мегрэ в скверное настроение, и из кабинета он вышел, чертыхаясь. Тем не менее кое-что он выяснил: этот одинокий человек не всегда был одинок.

Две женщины знали его. Они его помнят, но не желают быть замешанными в это дело.

Почему?

Хотя грозы не было, стало свежей. Дул легкий ветерок и гнал по небу облачка, розовые, как на оперной декорации.

Мегрэ позволил себе выпить еще стакан пива. Доктору Пардону он пообещал не злоупотреблять спиртным. Но выпить за целый день несчастных три стакана пива — это ведь не значит злоупотреблять.

Мегрэ старался выбросить Барина из головы. И все равно думал: кто же сумел открыть это чудовищное логово, где Обитал Барин, и почему его убили?

Комиссар раздраженно пожал плечами. Он понимал, что не прав: желание сразу все узнать смешно. При всех прошлых расследованиях было точно так же: каждый раз он ворчал, словно судьба была против него.

Но через несколько дней истина выходила на свет божий. Будет ли так и на этот раз?

Поднимаясь по лестнице домой, Мегрэ пытался насвистывать.

2

Наутро Мегрэ повеселел и даже прошелся пешком до самой набережной Орфевр. Муниципальные машины для подметания улиц не спеша двигались вдоль безлюдных тротуаров, оставляя за собой широкие полосы влажного асфальта. Припекало, и над Сеной поднимался пар.

В уголовной полиции, поднимаясь по лестнице, комиссар заметил увешанного аппаратами фотографа, который чего-то ждал. Мегрэ хорошо знал этого человека. Он поспевает всюду, где произошло преступление. Работает на какое-то агентство и часто проводит целые часы в ожидании, не случится ли что. Рыжий, похожий на чересчур рослого мальчишку, он славится настырностью: гони его в дверь — влезет в окно.

Коллеги называют его Коко. На самом деле его зовут Марсель Кон.

На всякий случай он сфотографировал Мегрэ на лестнице — как минимум, в двухсотый раз.

— Вы вызывали свидетелей?

— Нет.

— Вас уже кто-то ждет в коридоре.

— Что ж, первая новость.

И вправду, на скамье сидел мужчина весьма преклонных лет. Держался он, несмотря на возраст, очень прямо и встал быстро, легко.

— Господин комиссар, не можете ли уделить мне время для небольшого разговора?

— Вы по поводу преступления в районе Центрального рынка?

— Да, убийства в тупике Вье-Фур.

Сперва, по давней привычке, Мегрэ заглянул в комнату инспекторов. Там все сидели без пиджаков, окно было распахнуто настежь. Комиссар увидел Торранса, тот просматривал статью в газете, озаглавленную: «Комиссар Мегрэ идет по следу».

На самом-то деле следов нет и в помине.

— Что новенького, ребята?

— Как всегда, анонимные письма. Два письма от сумасшедших — уже не первые…

Вернувшись в кабинет, Мегрэ позвонил в парикмахерскую школу.

— Мсье Жозеф? Хочу попросить вас об одной услуге… Не могли бы вы послать кого-нибудь из ваших учеников в Институт судебной медицины? Надо сбрить Барину усы и бородку. Оплату, разумеется, гарантирую.

— Лучше я схожу сам: дельце-то деликатное…

Затем Мегрэ позвонил в картотеку, его соединили с Мёрсом.

— Местраль на месте?

— Только что пришел.

— Пошлите его в Институт судебной медицины. Там он увидит парикмахера, который должен сбрить у нашего незнакомца усы и бороду. Когда с этим будет покончено, пускай сделает для меня несколько приличных снимков в разных ракурсах. Это очень срочно.

Едва он повесил трубку, телефон зазвонил.

— Алло! Комиссар Мегрэ?

Голос показался ему знакомым.

— Я звонила вам вчера насчет убийства в районе Центрального рынка…

Говорила та из собеседниц, что помоложе.

— Вероятно, вас интересует тот же вопрос?

— Да.

— Вы не единственная, кто обратился ко мне с ним.

— А-а…

— Мне звонила еще одна женщина и спрашивала в точности то же, что вы.

— И что вы ей ответили?

— Я скажу это вам только при личной встрече или если вы назоветесь и укажете ваш адрес.

— Мне бы не хотелось…

— Как угодно, дело ваше.

На этот раз Мегрэ сам бросил трубку, бормоча сквозь зубы:

— Вот ведь негодная!

Итак, кто такой этот Барин, известно троим: двум женщинам, справлявшимся по телефону насчет шрама, и, естественно, убийце.

Мегрэ встал, открыл дверь. Маленький, сухонький посетитель легко вскочил и пошел ему навстречу.

— Я уже беспокоился, вдруг вы меня не примете.

В его походке, разговоре, манере держаться было что-то странное, но что именно — Мегрэ не понимал.

— Меня зовут Эмиль Югон, живу на улице Лепик, в той же квартире, где жили мои родители, когда я родился.

— Садитесь.

— Мне, видите ли, ровным счетом восемьдесят пять лет.

Похоже, человечек немало гордится, что сумел дожить до таких лет и при этом сохранить вполне сносную форму.

— Я пришел сюда с Монмартра пешком. Каждый день хожу пешком часа два, не меньше.

Мегрэ понимал, что приступать к посетителю с вопросами бесполезно.

— У нас в квартале меня прозвали Полковник. Причем полковником я никогда не был, дослужился только до капитана. Когда началась война четырнадцатого года, я учился в унтер-офицерской школе… Всюду я побывал: и под Верденом, и на Шмен-де-Дам. Под Верденом ни царапины. Зато на Шмен-де-Дам осколком снаряда меня ранило в ногу, вот, по сей день хромаю. А во время второй мировой у меня уже возраст вышел, так что обошлось без меня.

Чувствовалось, что он весьма собой доволен. Комиссар призвал на помощь терпение и мечтал лишь, чтобы Полковнику не взбрело в голову посвятить его во все подробности своей биографии.

Но вместо этого посетитель неожиданно спросил:

— Вы установили его личность?

— Нет еще.

— Может, я и ошибаюсь, но, по-моему, его звали Марсель Вивьен, и я очень удивился бы, если бы это оказался не он.

— Вы были знакомы с убитым?

— У него была мастерская тут же в нашем дворе, напротив моих окон. Куда бы я ни шел, обязательно заглядывал к нему поздороваться.

— Когда это было?

— Почти сразу после второй мировой, в сорок пятом.

— Сколько лет было тогда убитому?

— Около тридцати пяти. Высокий такой был, крепкий парень, лицо умное, открытое…

— Чем он занимался?

— Он был столяром-краснодеревщиком. И посещал курсы прикладного искусства. Занимался главным образом реставрацией старинной мебели. Я у него великолепные вещицы видел, сплошь инкрустация.

— Он жил в том же доме, что и вы?

— Нет. У него там была только мастерская, вся застекленная. Приходил утром, вечером уходил.

— И он действительно был похож на фотографии, которые вы видели в газетах?

— Я совершенно в этом убежден, хотя тогда он не носил ни усов, ни бороды.

— А вы не знаете, был он женат?

— Как не знать! Иногда в конце дня за ним заходила жена, на вид его ровесница. И дочка у него была, лет семи-восьми. Она часто забегала после школы поцеловать отца.

— Когда вы потеряли его из виду?

— Не то в конце сорок пятого, не то в начале сорок тертого. В одно прекрасное утро он не пришел в мастерскую, и назавтра не пришел, вообще больше не показывался. Сперва я подумал — болеет. Потом появилась его жена, у нее был ключ. Она прошла в мастерскую и возилась там очень долго, видать, вещи разбирала.

— А после того вы ее видели?

— Да она и сейчас живет в нашем квартале, часто бывает на улице Лепик, покупает овощи с тележек. Несколько лет кряду я встречал на улицах и дочку. Она выросла и теперь уже, наверно, замужем.

— А что сталось с мебелью, которая была в мастерской?

— Все забрал владелец мебельной лавки. А мастерскую занял слесарь.

Мегрэ выложил перед посетителем снимки человека, убитого в тупике Вье-Фур. Полковник внимательно их рассмотрел.

— Остаюсь при своем мнении. Я почти уверен, что это он. Знаете, я давно на пенсии. Летом усядусь на скамейке где-нибудь в сквере или на террасе и разглядываю прохожих. Пытаюсь угадать, кем они работают, как живут. А это развивает наблюдательность.

— Скажите, на вашей памяти с этим человеком не происходило никаких несчастных случаев?

— У него не было машины.

— Несчастные случаи бывают разные. У него не было ранений черепа?

Полковник хлопнул себя по лбу.

— Конечно! Помню, лето было в разгаре. Жара, как вот сейчас. Он возился во дворе с каким-то стулом, у которого не хватало ножки. Я выглянул из окна и вижу: ему на голову валится горшок с геранью. Мадемуазель Бланш с четвертого этажа, поливая цветы, нечаянно столкнула этот горшок вниз. Вивьен отказался ехать в больницу или к доктору. Сам продезинфицировал себе рану и пошел в аптеку. Там ему сделали перевязку.

— Шрам остался заметный?

— Нет, волосы у молодого человека были густые, длинные и такие пышные, что совершенно закрывали пораненное место.

— И больше ничего не помните? Никогда с тех пор не встречали этого человека в вашем квартале?

— Никогда.

— А его жена и дочь остались жить там же? Выходит, он переехал без них?

— Выходит, что так.

— Скажите, он не пил?

— Ручаюсь, нет. Каждое утро около десяти на несколько минут запирал мастерскую и шел в соседнее бистро попить кофе.

— Нет ли у вас в доме жильцов, которые вселились еще до сорок пятого года?

— Дайте подумать… Привратница… Да, привратница та же. Муж ее умер — он был полицейский. Она совсем постарела… Мадемуазель Бланш, о которой я вам рассказывал, та еще жива, но прикована к креслу и, кажется, совсем из ума выжила. А на других этажах?.. Семья Трабюше с четвертого. Сам Трабюше служил в налоговом управлении, теперь, конечно, тоже на пенсии. Все постарели, что поделаешь.

— Вы полагаете, Трабюше могли бы узнать Марселя Вивьена?

— Может, и могли бы, да только окна у них выходят на улицу, и они меньше моего знали, что делается во дворе.

— Благодарю вас, что обратились к нам, господин Югон. Полагаю, что ваши показания чрезвычайно помогут следствию. Сейчас инспектор проводит вас в другой кабинет, и там я очень прошу вас повторить в точности все, что вы мне рассказали.

— Меня вызовут на суд свидетелем?

Старичок явно был в восторге.

— Не торопите события: сперва нам надо задержать убийцу и окончательно установить личность убитого.

Мегрэ распахнул дверь в комнату инспекторов и остановил выбор на Лурти: он быстрее всех печатает на машинке.

Комиссар объяснил Лурти, что от него требуется, тот взял Полковника на себя.

Похоже, конец нити у них в руках. Перед тем как отправиться на улицу Лепик, Мегрэ решил дождаться фотографий. Он знал — Местраль работает быстро. Чтобы унять нетерпение, комиссар принялся разбирать почту.

В половине одиннадцатого перед ним вырос фотограф с пачкой готовых снимков в руках.

— Вам не кажется, что теперь он выглядит помоложе?

— Пожалуй. Впрочем, похоже, он был не так уж и стар. Эксперт дает ему лет пятьдесят пять, не больше. По сколько отпечатков вы сделали?

— Каждая поза в пяти экземплярах, если, конечно, слово «поза» применимо к покойнику. Кстати, на этого вашего парикмахера так подействовала обстановка, что он, по-моему, чуть не грохнулся в обморок.

— Благодарю. Изготовьте мне еще отпечатки: они понадобятся всем газетам.

Мегрэ сунул в карман по два экземпляра каждого снимка, еще одну фотографию протянул Коко — самому настырному фотографу в Париже.

— Держите. Часть работы за вас уже сделали. Здесь наш неизвестный снят после того, как ему сбрили бороду и усы. Пускай ваше агентство распечатает фотографии и разошлет их в любые газеты по своему усмотрению.

Два снимка Мегрэ дал Ледюку, одному из самых молодых инспекторов.

— Отнесите в две наиболее популярные вечерние газеты. Поспешите: они выходят из типографии вскоре после обеда. Помните: снимки отдавать только в собственные руки главному редактору или секретарю редакции.

Затем Мегрэ проследовал в самый конец коридора и заглянул в кабинет, где Лурти отстукивал на машинке показания Полковника. Старичок снова вскочил.

— Не вставайте, прошу вас. Я хотел только показать вам вот это.

Он протянул Полковнику новые фотографии. Едва скользнув по ним взглядом, отставной вояка расплылся в улыбке.

— Это он. Теперь-то я уверен, что не обознался. Постарел, конечно, но это Вивьен и никто другой.

Комиссар кивнул Лурти, чтобы тот продолжал, и вернулся в комнату инспекторов.

— Бери шляпу, Торранс.

— Куда мы теперь?

— На Монмартр. Наша цель — улица Лепик.

Он показал инспектору фотографии.

— Вы велели сбрить ему усы и бороду?

— Да, сегодня утром. Ко мне только что приходил один восьмидесятипятилетний капитан в отставке. Утверждает, что узнал нашего незнакомца, хотя и не видел его последние двадцать лет.

— Кем оказался убитый?

— Вроде бы столяр-краснодеревщик. У него была мастерская на улице Лепик, и в один прекрасный день он исчез.

— Двадцать лет назад?

— Да.

— Семья у него была?

— Кажется, жена и дочь.

— Тоже исчезли?

— Нет. Остались жить в том же квартале.

Они взяли одну из небольших черных машин, что принадлежат уголовной полиции, и поехали на улицу Лепик, забитую тележками зеленщиц.

Дом 65-а оказался в начале улицы, на левой стороне.

— Постарайся приткнуть где-нибудь машину и догоняй меня. Я, наверно, буду у привратницы.

Привратница оказалась еще молодой и приветливой. Она посмотрела на комиссара сквозь стеклянную дверь привратницкой. Мегрэ постучал, и она открыла.

— Что вам угодно?

— Я комиссар Мегрэ из уголовной полиции.

— Вы по поводу кого-нибудь из наших жильцов? — удивилась она.

— Нет, меня интересует человек, который когда-то давно был вашим жильцом.

— Значит, я не обозналась.

— Что вы имеете в виду?

— Увидела вчера фотографию в газете и сразу вспомнила господина Вивьена. Я даже сказала об этом молочнице, но потом подумала и говорю ей же: «Нет, не может быть, что это он. Такой славный парень, такой труженик… Нипочем не поверю, чтобы он стал клошаром».

Мегрэ показал ей новые снимки, и в это время в привратницкую вошел Торранс.

— Это наш инспектор. Всмотритесь хорошенько в снимки.

— Да мне и всматриваться не надо — это он. Вчера я малость засомневалась только из-за усов и бороды. Вы, значит, велели его побрить.

Пристально глядя на фотографию, она добавила:

— Никак в себя не приду от изумления.

— Не помните ли вы, каким образом он съехал от вас? Заранее отказался от помещения? Вернул заказчикам мебель, которую брал на реставрацию?

— Ничего подобного. Просто ушел и больше не пришел, и никто у нас в квартале его с тех пор в глаза не видел.

— Кто-нибудь заявил в полицию о его исчезновении?

— Жена, наверно, заявила, не знаю. Она изредка приходила к нему днем. А дочка чуть не каждый день забегала. Прибежит, поцелует и дальше по своим делам… Они жили недалеко отсюда, на улице Коленкура, номера дома не знаю, там напротив была красильня.

— Скажите, вы с тех пор видели его жену?

— Видела, и нередко, у тележек: она по-прежнему ходит за покупками на улицу Лепик. Сильно похудела, худая стала, как щепка, а раньше была пухленькая.

— Вы с ней не заговаривали?

— Она на меня несколько раз смотрела, но видно было, что не узнает.

— Давно вы встречали ее в последний раз?

— Несколько месяцев, а то и год назад.

— А что с девушкой? Ей теперь должно быть двадцать восемь.

— Не помню, кто мне сказал, что она вышла замуж и дети есть.

— Живет по-прежнему на Монмартре?

— Говорят, да. Только не знаю — где именно.

— Можно взглянуть на мастерскую?

— Идите прямо по коридору, там в конце дверь во двор. В мастерской вы сейчас застанете слесаря, господина Бенуа, он работает.

Слесарь оказался симпатичным человеком лет тридцати.

— Чем могу служить?

Мегрэ протянул свое удостоверение.

— Вы, наверно, насчет бедняги, которому всадили в грудь три пули? Сегодня утром в бистро, где я по утрам пропускаю стаканчик, только и разговоров было, что об этом.

— Вы его знали?

— Нет, откуда же. Мне было всего десять, когда он отсюда съехал. Мастерскую после него занял обойщик и хозяйничал здесь лет пятнадцать. Он был уже немолод, ну и решил перебраться в деревню. Тогда я и снял это помещение.

— Не обращался ли к вам кто-нибудь за сведениями о Марселе Вивьене?

— Никто. А вот со вчерашнего дня здешние старожилы без конца его поминают. Нынче я о нем наслушался утром, пока пил кофе с рогаликами. Старики и пожилые его помнят, и никто не может взять в толк, почему он стал бродягой. Говорят, красавец был, высокий, крепкий, прекрасное ремесло в руках, да и зарабатывал неплохо. И вот пропал, слова никому не сказав.

— Даже жене?

— Говорят, даже ей. Не знаю, может, врут. Я-то повторяю с чужих слов. Будто бы через несколько дней, а то и через неделю, она приходила сюда, чтобы расспросить людей. Вот все, что мне известно, но если хотите услышать то же самое своими ушами, вам стоит лишь заглянуть в бистро по соседству.

— Благодарю.

Мегрэ вместе с Торрансом вернулся на улицу Лепик. Что ж, личность человека, убитого в районе Центрального рынка, теперь почти не вызывает сомнений. Спутники вошли в небольшой бар. У старомодной стойки сидели одни завсегдатаи — это бросалось в глаза с первого взгляда.

— Что вам угодно?

— Пива.

— Мне тоже, — добавил Торранс.

С улицы, с тележек, теснившихся вдоль тротуаров, проникал аппетитный запах овощей и фруктов.

Хозяин подал пиво.

— Скажите, вы, часом, не комиссар Мегрэ?

— Да, это я.

— Тогда вы небось насчет того бродяги, чей портрет напечатали вчера в вечерних газетах?

Теперь на них устремились все взгляды. Вопрос заключается только в том, кто заговорит первый.

Первым заговорил мясник в забрызганном кровью фартуке — здоровенный малый с огромными ручищами.

— Почем вы знаете, может, он удрал с какой-нибудь девчонкой, а когда получил отставку, то вернуться к супружнице духу не хватило? Был у меня подручный, лет десять проработал, таким смирным казался, что дальше некуда. И вот в один прекрасный день он как сквозь землю провалился. Сбежал с восемнадцатилетней соплячкой. А самому уже стукнуло сорок пять. Через два года его след отыскался в Страсбурге, на бирже труда.

Слушатели закивали, подтверждая подлинность истории. Бистро было из тех, которые на каждом шагу встречаются в небогатых кварталах. Большинство посетителей составляли ремесленники, мелкие торговцы, пенсионеры, завернувшие сюда с утра промочить горло.

— А видел его кто-нибудь после того, как он пропал?

Завсегдатаи переглянулись. Какой-то тщедушный парень в кожаном переднике выразил общее мнение:

— Не такой он дурак, чтобы возвращаться в свой квартал.

— Вы были знакомы с его женой?

— Нет. Не знаю даже, где он жил. Я его встречал только здесь: он приходил попить кофе, но все молчком.

— Считаете, он был гордец?

— Нет, просто не любил вступать в разговоры.

Мегрэ пил пиво — первую кружку за день. Он ведет учет кружкам. При встрече с доктором Пардоном не без гордости сообщит ему результат своих подсчетов. С курением, правда, дело обстоит не так блестяще, число выкуренных за день трубок не уменьшается. Но нельзя же отнимать у человека все радости разом на том основании, что ему пошел пятьдесят пятый год!

— Мне сдается, я столкнулся с ним как-то на улице Коссонри, но он был совсем седой и одет, словно нищий. Я решил, что обознался, и пошел своей дорогой.

Это сообщил старичок, потягивающий аперитив, который был в моде сорок лет назад: теперь такого уже давно никто не заказывает.

— Когда вы его видели?

— Месяца три будет. Или нет, раньше: еще весна не началась, а весна в этом году припоздала.

— Благодарю вас.

— Не стоит. Всегда рад помочь. Надеюсь, вы не упустите мерзавца, который начинил его свинцом.

Затем Мегрэ и Торранс направились на улицу Коленкура. Если жена Вивьена и живет на старом месте, то как ее найти? Звонить в каждую дверь, приставать с расспросами ко всем привратницам?

У Мегрэ не хватало духу пускаться в столь долгое предприятие, да еще по такой жаре. Он взял курс на улицу Ламбер, где размещался комиссариат полиции.

Когда-то он знал человека, который исчез при тех же обстоятельствах, что и краснодеревщик, но трудно судить, насколько сходны были причины обоих исчезновений.

Тот был парижский промышленник, преуспевающий и на первый взгляд не отягченный никакими проблемами. Возраст — пятьдесят с небольшим, жена, двое детей: двадцатилетний сын, студент университета, и дочь на три года младше, никто о ней худого слова не говорил.

Однажды утром, в обычное время, он уехал в Леваллуа[13], где у него было предприятие. Машину вел сам. С тех пор несколько лет о нем не было ни слуху ни духу.

Машину обнаружили недалеко от улицы Тампль. Любовницы, по общему мнению, у него не было. Лечащий врач утверждал, что пропавший не страдал никакой серьезной болезнью и мог прожить еще многие годы.

Полиция искала везде, но не там, где следовало. На самом деле в один прекрасный день он попросту решил стать клошаром. Продал одежду старьевщику с улицы Блан-Манто, взамен получил какие-то обноски. Перестал бриться.

Три года спустя один из поставщиков узнал его в Ницце, несмотря на то, что все лицо у него заросло густой бородой. Он торговал газетами на террасах кафе. Поставщик рассудил, что нужно сообщить в полицию, а кроме того, позвонил его жене. Полицейские прочесали город, но пропавшего так и не нашли. Мегрэ часто о нем вспоминал.

— Не кажется ли вам, сударыня, что поиски следует прекратить? Вы убедились, что ваш муж жив и здоров. Он живет так, как ему больше нравится.

— Неужели вы собираетесь мне доказывать, что он сам, по доброй воле, стал бродягой?

Она не поняла. Ее муж сохранил свое удостоверение личности, и через пятнадцать лет, когда он умер в старинном, в те годы еще не снесенном квартале Марселя, полиция известила об этом его родных.

— Добрый день, Дюбуа, — бросил Мегрэ полицейскому, сидевшему за перегородкой.

Каким-то чудом, а может быть, по причине лета, в комиссариате было безлюдно.

— Шеф только что вышел, скоро вернется.

— У меня дело не к нему. Проверьте по вашим спискам, проживает ли еще в вашем округе некая госпожа Вивьен, Марсель Вивьен.

— Ее последний адрес?

— Улица Коленкура, номер дома неизвестен.

— Адрес недавний?

— Очень давний. Она жила там двадцать лет назад.

Полицейский углубился в огромные книги в черных переплетах, время от времени водя пальцем по страницам.

Через четверть часа он отыскал.

— Ее имя Габриэль?

— Да.

По-прежнему живет на улице Коленкура, дом шестьдесят семь.

— Благодарю вас, Дюбуа. Вы избавили меня по меньшей мере от часа блужданий от дома к дому: улица Коленкура длинная.

Мегрэ и его спутник вернулись в машину, хотя до места было метров триста, не больше. Дом номер шестьдесят семь находился близ площади Константен-Пекёр.

— Мне подняться с вами?

— Лучше я пойду один. Если явимся вдвоем, она, чего доброго, испугается.

— Жду вас у Маньера.

До знаменитой пивной было рукой подать. Мегрэ постучался в привратницкую. Еще не старая привратница раскладывала на блюде фрукты.

— Войдите.

Он толкнул дверь.

— Чем могу служить?

— Мне нужно кое-что выяснить. Скажите, госпожа Вивьен еще живет здесь?

— Пятый этаж.

— В той же квартире, где жила с мужем?

— Я тогда еще здесь не служила: мне было совсем мало лет. Кажется, госпожа Вивьен сменила квартиру на более скромную: теперь у нее две комнаты и кухня, окна во двор.

— Она дома, не знаете?

— Скорее всего, дома. Она выходит только по утрам за покупками. И то не каждый день.

Комиссар направился к тесному лифту. Догнав Мегрэ, привратница предупредила:

— Ее дверь налево.

— Благодарю.

Мегрэ сгорал от нетерпения. Похоже, он ухватился за верную ниточку. Еще несколько минут и он все узнает о незнакомце, убитом в тупике Вье-Фур.

Он нажал на кнопку звонка и услышал его дребезжание по ту сторону двери. Затем дверь отворилась Нахмурив брови, на него смотрела немолодая женщина с жесткими чертами лица.

— Госпожа Вивьен?

— Что вам от меня надо? Вы журналист?

— Нет. Я комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Полагаю, это вы мне вчера звонили.

Она не ответила ни да, ни нет, не пригласила его войти. Они смотрели друг на друга, словно не зная, как быть дальше. Наконец Мегрэ решился, толкнул дверь и шагнул в прихожую.

— Мне нечего вам сказать, — решительно объявила она.

— Я прошу вас только ответить на несколько вопросов.

Полуоткрытая дверь вела в гостиную, напоминавшую скорее портняжную мастерскую. Швейная машинка на маленьком столике, на большом столе — ворох недошитых платьев.

— Вы, оказывается, портниха?

— Каждый зарабатывает на жизнь, как может.

Стулья были так же завалены, как стол, и Мегрэ остался на ногах. Собеседница его тоже не садилась.

Его поразила жесткость черт ее липа, напряженная чопорность осанки. Чувствовалось, что этой женщине многое пришлось выстрадать, и вся она словно застыла, ушла в себя.

Она была бы очень недурна собой, если бы дала себе труд одеться понарядней, но видно было, что собственная внешность ее не заботит.

— Вчера мне звонили дважды, оба раза женщины. Обе задали один и тот же вопрос и сразу прервали разговор, явно не желая быть узнанными. Думаю, что другая была ваша дочь.

Ответа не последовало.

— Ваша дочь замужем? И дети есть?

— Какое вам дело? Почему бы вам не оставить нас в покое? Если так пойдет дальше, набегут журналисты, фотографы…

— Могу обещать, что никому не дам вашего адреса.

Она пожала плечами, словно смиряясь с неизбежным.

— Вашего мужа опознали несколько человек. Следовательно, сомневаться не приходится. Вы знали, что с ним сталось?

— Нет.

— Что он вам сказал тогда, двадцать лет назад, перед тем как исчезнуть?

— Ничего.

— Перед этим вы не замечали в нем никаких перемен?

Мегрэ показалось, что ее передернуло. Но он не поручился бы, что не ошибся.

— Он вел себя так же, как всегда.

— Вы были в добрых отношениях?

— Я была его женой.

— Мужья и жены сплошь и рядом не ладят между собой и отравляют друг другу жизнь.

— У нас такого не было.

— Случалось ли вашему мужу уходить вечером из дому без вас?

— Нет. Мы ходили всегда вместе.

— Куда, например?

— В кино. Или гуляли где-нибудь неподалеку.

— Не показалось ли вам, что накануне исчезновения он был чем-то озабочен?

— Нет.

Мегрэ не мог избавиться от впечатления, что она лжет, потому и отделывается односложными ответами.

— К вам приходили гости?

— Нет.

— Даже родные?

— Ни у него, ни у меня нет родных в Париже.

— Где вы познакомились?

— В магазине, где я работала.

Лицо у нее было матово-бледное, как у всех, кто проводит дни в четырех стенах, и держалась она, как деревянная.

— Это все?

— Нет ли у вас его фотографии?

— Нет.

— Но я вижу там, на камине.

Из рамки весело улыбался молодой Марсель Вивьен.

— Эта фотография останется там, где она сейчас.

— Но я ее переснял бы и сразу же вернул.

— Я сказала: нет. Какое право вы имеете лишать меня последнего, что у меня осталось?

Она шагнула к выходу.

— Я хотел бы узнать адрес вашей дочери.

— А где вы раздобыли мой?

— В комиссариате полиции.

Похоже, еще немного, и она посоветовала бы Мегрэ поискать адрес ее дочери тем же способом. Потом, снова пожав плечами, ответила:

— Дочери было всего восемь, когда он исчез.

— Она замужем, не так ли?

На камине виднелась фотография двух малышей, примерно шести и четырех лет.

— Да, замужем. Ее теперь зовут Одетта Делаво. Живет на улице Маркаде, дом двенадцать. А сейчас уходите. После обеда ко мне придет на примерку заказчица, а платье еще не сметано.

— Благодарю вас, — отозвался Мегрэ с некоторой иронией.

— Не за что.

Ему хотелось задать ей еще множество вопросов, но он чувствовал, что настаивать бесполезно. Чтобы ее приручить, потребуется немало времени, если только такое вообще возможно.

На террасе пивной Маньера он разыскал Торранса.

— По кружке? — предложил инспектор.

И Мегрэ не устоял. Это уже вторая сегодня.

— Как она?

— Неподатлива.

Он злился на эту женщину, своим молчанием затруднявшую ему задачу, но в душе понимал ее.

Потребует ли она, чтобы ей выдали тело мужа, захочет ли устроить достойные похороны? И думала ли об этом, пока Мегрэ не нагрянул к ней на улицу Коленкура?

Торранс словно угадал, о чем думает шеф, и пробурчал:

— Так или иначе, а хоронить его придется.

— Да.

— Набегут репортеры, фотографы.

— Отвези меня на улицу Маркаде, дом двенадцать.

— Тут рукой подать.

— Знаю. На Монмартре до всего рукой подать.

В этом уголке Парижа люди подолгу живут в одних и тех же квартирах. Иные почти никогда не бывают в центре.

— Едем к дочери?

— Да.

Дом, похожий на тот, что на улице Коленкура, разве что чуть поновей да лифт попросторней.

— Я подожду здесь?

— Да. Вряд ли я у нее задержусь. Судя по приему, оказанному мне мамашей…

Он спросил дорогу у привратницы, на этот раз весьма почтенных лет.

— Третий этаж направо. Четверть часа назад она как раз вернулась с детьми с прогулки.

— Ее муж приходит домой к завтраку?

— Нет. Ему не успеть. Работа у него непростая: он заведует отделом в универмаге «Бон марше».

Мегрэ поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру направо. За дверью слышались детские голоса. Квартира оказалась светлая, в эти часы ее заливало солнце.

Молодая женщина, открывшая дверь, недоверчиво посмотрела на посетителя.

— Вы, вероятно, комиссар Мегрэ?

— Да.

— Кто вам дал мой адрес?

— Ваша матушка — я прямо от нее.

— Она вас приняла?

— Да. Ей ведь не в чем себя упрекнуть, не так ли:

— Разумеется, ей не в чем себя упрекнуть, но разговоры о прошлом для нее невыносимы.

— Тем не менее она держит на каминной доске фотографию вашего отца.

Двое детей ползали на коленках, играя с электрической железной дорогой.

— Одного не понимаю: зачем вы повесили трубку? Я как раз хотел задать вам несколько вопросов.

— Не хочу, чтобы вся улица указывала на меня пальцами.

— А что думают соседи о вашей семье?

— Что отец умер двадцать лет назад и с тех пор мама — вдова.

— Вероятно, она все равно пойдет на опознание покойного и попросит, чтобы ей выдали тело для устройства похорон.

— Об этом я не подумала.

— Неужели вы обе предпочли бы, чтобы его похоронили в общей могиле?

— Говорю вам, я об этом не подумала.

— Вы хорошо помните отца?

— Прекрасно помню. Не забывайте: мне было уже восемь, когда он исчез.

— Какой он был?

— Красивый, очень сильный, жизнерадостный. Мы с ним часто гуляли вдвоем, и он покупал мне мороженое, разрешал все, что захочу.

— В отличие от матери?

— Мама была строже. И все время боялась, что я перепачкаюсь.

— Откуда вы узнали, что отец больше не вернется? Он вам прислал письмо?

— Если и прислал, мама мне об этом никогда не говорила. Да нет, вряд ли он написал. Мы ничего не знали. Мама все время ждала, каждый день ходила в мастерскую на улице Лепик, проверяла, вдруг он там.

— Вы не замечали ничего особенного в последнее время перед его исчезновением?

— Нет. Мама вам ничего не сказала?

— Я не добился ничего, кроме односложных ответов. А вы полагаете, ей есть что сказать?

— Не знаю. Я никогда ее не спрашивала, но мне кажется, она постоянно что-то от меня скрывала.

— Вы уже не девочка, и, думается, я могу вас спросить, не слыхали ли вы, чтобы у вашего отца была любовница?

Она покраснела.

— Странно! Мне это тоже приходило в голову. Но весь его образ жизни исключает подобные предположения. Он не бросил бы нас ради другой женщины или хотя бы сделал это в открытую.

— Были у него друзья?

— Не знаю. К нам никто не ходил. Отец был не из тех, кто проводит вечера за картами, в кафе.

— Ваши родители ладили?

— Я ни разу не видела, чтобы они ссорились.

— И вы не имеете ни малейшего представления, почему он стал клошаром?

— Понятия не имею. Еще вчера я бы в это не поверила.

— Он был католик?

— Нет. Он не принадлежал ни к одной из церквей и меня не приобщал. Но атеистом он тоже не был. Просто вопросы веры были ему безразличны.

— Вам тоже?

— Да.

— А как ваша матушка?

— В юности она была очень набожной, но ко времени замужества охладела к религии. Они, правда, венчались, но, конечно, просто по обычаю.

— Вы часто навещаете вашу матушку?

— Нет. Почти каждое воскресенье она сама к нам приходит повидаться с внуками.

— Приносит им лакомства?

— Это не в ее духе.

— Пробует с ними поиграть?

— Нет. Сидит на стуле, вся прямая — опуститься в кресло ее не уговоришь, — и смотрит, как они возятся. Мы с мужем иногда пользуемся ее визитами, чтобы сходить в кино.

— Благодарю вас. Больше вам нечего мне сказать?

— Нет, пожалуй. Хотелось бы избежать встреч с журналистами и фотографами.

— Сделаю все от меня зависящее. Но когда ваша матушка пойдет на опознание тела, газеты все равно об этом напишут — им не запретишь.

— Вы все-таки постарайтесь, ладно?

Он потянулся к дверной ручке, и тут она добавила:

— Можно мне его увидеть?

— Да.

— Мне бы хотелось.

В отличие от матери она, наоборот, как-то помягчела. Похоже, это одна из тех дочерей, что обожают отцов.

3

В половине третьего Мегрэ постучал в дверь кабинета судебного следователя. В длинном коридоре на всех скамьях сидели люди, некоторые между двумя жандармами, а кое-кто и в наручниках. Тишина была, как в монастыре.

— Войдите.

Кабинет следователя Кассюра размещается в той части здания, где еще не было ремонта, и тут свободно можно представить себя персонажем бальзаковского романа. Обшарпанный стол, крашенный, как когда-то в школах, черной краской, в углу на полу куча папок. Письмоводитель хоть и не носит люстриновых нарукавников, но выглядит так, словно явился из прошлого века.

— Садитесь, Мегрэ.

Кассюру еще нет и тридцати; в прежние времена немыслимо было бы даже представить, чтобы человек его возраста получил должность в Париже.

Мегрэ, как правило, остерегался молодых судейских чиновников: слишком они напичканы теорией, которую им не терпится применить на практике. Кассюр — один из таких. Высокий молодой человек, в котором еще сохранилось что-то от студента, худощавый, гибкий, всегда безукоризненно одетый.

— Поскольку вы захотели видеть меня, у вас, очевидно, есть что сообщить.

— Я хотел бы держать вас в курсе расследования.

— Обычно полиция устанавливает с нами контакт в самый последний момент, например, когда нужен ордер на арест. — В улыбке Кассюра был какой-то оттенок тоски. — У вас, Мегрэ, репутация человека, который ходит всюду сам, беседует с привратницами в их каморках, с ремесленниками в мастерских, с хозяйками на кухне или в столовой…

— Так оно и есть.

— Мы себе такого позволить не можем. По традиции безвылазно сидим в кабинетах, разве что нас приглашают в прокуратуру, но и там мы теряемся среди специалистов, так что это, как правило, оказывается всего лишь формальностью. В газетах я прочел, что фамилия вашего клошара Вивьен и когда-то он был краснодеревщиком.

— Правильно.

У вас есть какие-нибудь соображения, почему он бросил семью, мастерскую и стал клошаром?

— Я разговаривал с его женой и дочерью. Ни та, ни другая не ответили мне на этот вопрос. Впрочем, я знаю подобный случай: один известный лондонский банкир сделал в точности то же самое.

— Когда Вивьен исчез?

— В сорок пятом.

— Была у него любовница или другая семья?

— Выяснить пока не удалось. Мои люди прочесывают квартал. Трудность расследования в том, что обращаться имеет смысл только к пожилым. Сегодня в бистро, куда Вивьен каждое утро ходил пить кофе, я побеседовал с несколькими ремесленниками, торговцами и мелкими рантье, но впустую. Помнить они его помнят, но рассказать ничего не могут: он ни с кем не общался.

— Странно, что через двадцать лет кто-то решил его убить.

— Потому-то я так отчаянно и копаюсь в его прошлом. Проще было бы принять версию о сумасшедшем, который напал на первого встречного клошара, но она маловероятна.

— Какая у него жена?

— Малоприятная особа. Правда, жизнь у нее была нелегкая. Внезапно осталась одна с восьмилетней дочкой, без всяких средств. Хорошо еще, немного умела шить. Сперва обшивала соседок, потом клиентура расширилась.

— С квартиры съехала?

— Нет. Живет в том же доме на улице Коленкура. Переселилась только на другой этаж — в квартиру поменьше и подешевле. Представьте себе женщину неопределенного возраста, утратившую цель в жизни. Взгляд какой-то неподвижный, выцветшие глаза, как у много выстрадавших людей…

— Ей известно, почему ушел муж?

— Практически я ничего из нее не вытянул. Если она что-то и знает, то скрывает, и заставить ее переменить поведение нет никакой возможности.

— А дочка?

— Сейчас ей двадцать восемь. Замужем за заведующим отделом в «Бон марше», но его я не видел. Немногим словоохотливей матери, держится тоже настороженно. У нее двое детей — мальчик шести и девочка четырех лет.

— С матерью в хороших отношениях?

— Более-менее. Из-за детей видятся почти каждое воскресенье, но, думается мне, особо пылких чувств друг к другу не питают. Одетта — так зовут дочку — создала и ревниво хранит Культ отца. Полагаю, не сегодня-завтра они пойдут получать тело из Института судебной медицины.

— Вместе?

— Меня было это удивило. Нет, придут порознь. Я обеим сказал, что теперь можно заняться похоронами. Обе страшно боятся журналистов и фотографов. Если вы не против, я предпочел бы не предавать гласности эту сторону дела.

— Разумеется. Прекрасно понимаю их. А какие-нибудь соображения относительно причин преступления у вас есть?

— Пока я не напал на след. За всю мою карьеру я не встречал человека одинокого до такой степени. Мало того, что он жил в доме, предназначенном на снос, без воды и электричества, так еще нет никакой возможности узнать, как он проводил свои дни.

— А что говорит судебно-медицинский эксперт? Как у Вивьена обстояло со здоровьем?

— Великолепно. Внешне выглядел лет на шестьдесят пять, но, похоже, ему не было и пятидесяти пяти. Все органы в прекрасном состоянии.

— Благодарю, что держите меня в курсе. Если я правильно понял, расследование грозит затянуться?

— Разве что нам случайно повезет… Если бы госпожа Вивьен решилась нарушить молчание, мы узнали бы много интересного.

Вернувшись к себе в кабинет, Мегрэ позвонил в Институт судебной медицины.

— Алло!.. Не могли бы вы мне сказать, не приходила ли некая госпожа Вивьен опознать труп своего мужа?

— Она ушла с полчаса назад.

— Нет никаких сомнений, что это он?

— Она его мгновенно опознала.

— Плакала?

— Нет. Несколько секунд стояла, вся напрягшись, и смотрела на него. Спросила, когда можно будет заняться похоронами. Я посоветовал обратиться к вам. Доктору Лагодинеку тело больше не нужно. Все, что можно, он уже определил.

— Благодарю вас. Сегодня к вам, очевидно, придет еще одна женщина. Дочка.

— Я к ее услугам.

Мегрэ приоткрыл дверь в комнату инспекторов и позвал Торранса.

— Новостей никаких?

— Шесть человек, как вы приказали, прочесывают окрестности улиц Лепик и Коленкура, опрашивают лавочников, клиентов баров и кафе, а также пожилых людей, которые могли бы знать Вивьена до того, как он исчез…

Никаких доказательств, что, исчезнув из дому, Вивьен сразу стал клошаром, не было. Он мог переселиться в другой район, мог несколько лет прожить в провинции.

Вести розыск по всей Франции у Мегрэ возможности не было, и он, сам не зная почему, ограничился Монмартром.

Чуть позже он позвонил г-же Вивьен, номер которой нашел в телефонном справочнике. Она уже вернулась домой. Голос у нее был недоверчивый, как у человека, который постоянно ожидает скверных вестей.

— Алло! Кто у телефона?

— Мегрэ… Мне сообщили, что вы ходили опознавать труп… Это действительно ваш муж?

— Да, — сухо процедила она.

— Он сильно изменился за двадцать лет?

— Как всякий другой человек.

— Я только что был у судебного следователя. Говорил с ним о похоронах. Он разрешил выдать вам тело для погребения. И согласен, чтобы пресса, насколько это возможно, не была поставлена в известность.

— Благодарю.

— Полагаю, вы не собираетесь привозить тело на улицу Коленкура?

— Разумеется, нет.

— Когда вы намерены его похоронить?

— Послезавтра. Я ждала известий от вас, чтобы вызвать представителя похоронного бюро.

— У вас нет места на каком-нибудь кладбище в Париже?

— Нет. Мои родители не были богачами.

— Значит, похороны, очевидно, состоятся на кладбище в Иври?

— Там покоится моя мать.

— С дочерью вы уже говорили?

— Еще нет.

— Будьте добры сообщить мне время похорон.

— Вы собираетесь участвовать?

Вопрос прозвучал отнюдь не любезно.

— Не беспокойтесь. Вы не ощутите моего присутствия.

— Надеюсь, журналисты за вами не увяжутся?

— Я сделаю так, что этого не случится.

— Как я понимаю, отказать я вам не могу?

Она была желчна. Все эти двадцать лет она исходила желчью. А может, у нее просто такой характер? Может, она и с мужем была такой?

Мегрэ задавал себе все возможные и невозможные вопросы, даже те, которые могли бы показаться нелепыми. Он тщетно пытался мысленно воссоздать внутренний мир Марселя Вивьена, самого одинокого из одиноких.

Большинство людей, как бы сильны они ни были, нуждаются в общении с себе подобными. А он не нуждался. Поселился в огромном пустом доме, который мог в любой момент обрушиться, и сносил к себе в комнату невообразимую, ни на что не годную рухлядь.

Другие клошары знали его только с виду. Некоторые пытались с ним заговаривать, но он, не отвечая, проходил мимо. Два-три раза в неделю он появлялся у г-на Жозефа, чтобы подзаработать пять франков, но и там ни с кем не вступал в беседу, сидел, уставясь в зеркало.

— Похороны состоятся послезавтра, — сообщил Мегрэ Торрансу. Я пообещал, что мы совершим невозможное и газеты об этом будут молчать.

— Некоторые репортеры звонят по нескольку раз в день.

— Отвечайте, что ничего нового нет.

— Так я и делаю, а когда ухожу, то отвечают другие инспекторы. Но газетчики недовольны, подозревают, что мы что-то скрываем.

Ясное дело, скрываем. А не случится ли так, что какой-нибудь пронырливый репортер обнаружит то, что обнаружил Мегрэ?

На следующим день сотрудники уголовной полиции продолжали показывать фотографии Марселя Вивьена и задавать вопросы, но безрезультатно.

Мегрэ позвонил Одетте Делаво. Она тоже опознала отца.

— Вы знаете, когда состоятся похороны?

— А разве мать вам не сказала?

— Когда я с ней говорил в последний раз, она еще не виделась с представителем похоронного бюро.

— Завтра в девять утра.

— Отпевание будет?

— Нет. Обойдемся без церкви. Катафалк до Иври будем провожать только мама, мой муж и я.

Жаль, конечно, что Мегрэ пообещал не сообщать газетам о похоронах. Может быть, как это иногда бывает, убийца пришел бы к Институту судебной медицины или на кладбище.

Он действительно знал Вивьена двадцать лет тому назад?

Никаких доказательств этому нет. Клошар просто мог вызвать ненависть у кого угодно.

А может, какой-нибудь другой клошар решил, что Вивьен прячет в комнате свои сбережения?

Вряд ли. Маловероятно, чтобы у клошара было огнестрельное оружие. Тем более пистолет тридцать второго калибра.

Сколько событий могло произойти за эти двадцать лет! Но Мегрэ неизменно возвращался мыслью к исчезновению Вивьена — к тому дню, когда он вышел, как обычно, из своего дома и не появился в мастерской на улице Лепик.

Не замешана ли тут женщина? Но тогда почему он стал клошаром? Ни в одном из писем, полученных уголовной полицией после опубликования фотографий и статей, ни о какой таинственной женщине в жизни Вивьена не говорится.

В этот вечер, чтобы хоть немножко отвязаться от осточертевшей ему загадки, Мегрэ смотрел по телевизору вестерн. Кончив мыть посуду, г-жа Мегрэ села рядом с ним, но докучать расспросами не стала.

— Разбуди меня завтра на полчаса раньше.

Г-жа Мегрэ не спросила о причине. Тогда он сам объяснил:

— Иду на похороны.

Она догадалась — на чьи, и утром подала ему первую чашку кофе ровно в семь.

Мегрэ попросил Торранса приехать за ним на полицейской малолитражке к половине девятого. Торранс не опоздал.

— Сперва поедем к Институту судебной медицины?

— Да.

На улице уже стоял похоронный автобус, а рядом с ним легковой автомобиль погребальной конторы. В нем сидели обе женщины и муж Одетты. Торранс остановился поодаль, чтобы их не заметили. Ни репортеров, ни фотографов не было. Четыре человека вынесли гроб, с виду очень тяжелый, и через несколько минут похоронная процессия покатила к Иври.

Погода со вчерашнего дня стояла пасмурная и не такая жаркая. Метеорологические сводки обещали в западных департаментах и в Париже дождь.

Торранс держался на расстоянии от машины, в которой ехало семейство Вивьена. Мегрэ молча посасывал трубку, глядя прямо перед собой, и было непонятно, о чем он думает. Торранс тоже хранил молчание, хотя ему это давалось нелегко: в уголовной полиции он слыл самым говорливым из инспекторов.

Автобус проехал чуть ли не через все кладбище и наконец остановился у открытой могилы на новом участке, где было еще много свободных мест. Мегрэ и Торранс держались метрах в ста. Пока опускали гроб, г-жа Вивьен, ее дочь и Делаво неподвижно стояли у края могилы. Женщины держали букеты цветов.

Могильщик протянул г-же Вивьен лопату, предлагая бросить первую горсть земли, но, к удивлению Мегрэ, она покачала головой и ограничилась тем, что кинула в могилу цветы. Одетта сделала то же самое, так что первую горсть пришлось бросить Делаво.

Марселя Вивьена он ни разу в жизни не видел. Для этого он слишком молод. Мегрэ дал бы ему лет тридцать. Одет Делаво в черный костюм: очевидно, это его форма в магазине. Внешне приятный, черноволосый, с черными усиками.

На этом все кончилось. Церемония, если ее можно так назвать, заняла всего несколько минут. Машина с семейством Вивьена уехала. Мегрэ огляделся, но никаких подозрительных фигур не обнаружил. У него было ощущение, что теперь, после похорон этого странного клошара, все стало еще туманней.

Настроение у него было достаточно скверное. Он все так же молчал, словно непрестанно решал вставшую перед ним проблему.

Марселя Вивьена убили, но почему же не вспороли тюфяк, где обычно бедняки прячут деньги?

Нет, все-таки Мегрэ считает, что разгадку следует искать В событиях двадцатилетней давности. Потому-то он и послал шестерых инспекторов на Монмартр.

В уголовной полиции Мегрэ ждал по возвращении приятный сюрприз. Один из шести инспекторов в приподнятом настроении встал ему навстречу.

— Ну, что обнаружили?

— Какого числа исчез Вивьен?

— Двадцать третьего декабря.

— И с тех пор его никто не видел?

— Верно.

— Он купил дочке рождественский подарок?

— Я не подумал спросить об этом его жену.

— Знаете «Сирано», пивную на площади Бланш?

— Да.

— Я показал там фотографию одному шестидесятилетнему официанту, и он вспомнил Вивьена.

— Когда он его видел?

— Уже после двадцать третьего декабря. В январе, примерно через месяц.

— Как он может помнить это через столько лет?

— Он только в январе поступил в «Сирано».

— Часто он видел Вивьена?

— И в январе, и в феврале сорок шестого по нескольку раз в месяц. Причем Вивьен был не один. С ним была молоденькая женщина, невысокая брюнетка, она все время клала руку ему на руку.

— В котором часу они приходили в «Сирано»?

— В одиннадцать-полдвенадцатого, когда закрывалось кино.

— Официант твердо уверен, что это был Вивьен?

— Утверждает, что да: Вивьен пил только минеральную воду, а его спутница заказывала рюмочку «куэнтро». У официанта это было первое такое место работы. До того он был коридорным в гостинице на Бульварах.

— Где-нибудь, кроме пивной, он их встречал?

— Жюльен — так зовут официанта — живет довольно далеко, на бульваре Шапель.

— Когда они перестали ходить в «Сирано»?

— Примерно месяца через два.

— С тех пор он Вивьена не видел?

— Нет.

— А эту женщину?

— Тоже.

— Ему не приходилось слышать, чтобы Вивьен называл ее по имени?

— Нет. Похоже, он больше ничего не знает.

Из этого следует, если, конечно, Жюльен не напутал в датах, что Вивьен бросил семью и мастерскую не для того, чтобы стать клошаром. Он ушел из-за женщины. Очевидно, рассчитывал начать новую жизнь.

Но почему же он появлялся в этом квартале? От «Сирано» до его мастерской метров двести, а до дома, где осталась жить его жена, меньше километра.

Неужели он не боялся, что его узнают? Ему, что же, было все равно? Уж не объявил ли он жене, что навсегда уходит к другой? Может, в этом причина ожесточенности г-жи Вивьен?

— Во второй половине дня поезжайте обратно и продолжайте опрашивать людей. Может быть, в «Сирано» есть и другие пожилые официанты. Или хозяин…

— Хозяину нет и тридцати. Он унаследовал пивную от отца, который переехал жить в деревню.

— Узнайте, куда.

— Будет сделано, шеф.

— В квартале есть маленькие гостиницы. Их тоже нужно обойти. Найти квартиру в Париже в то время было практически невозможно.

Мегрэ знал: кончится тем, что он сам поедет в «Сирано» и сам будет рыскать в квартале Рошешуар.

Он съездил домой, позавтракал; вернувшись, позволил себе выпить аперитив в пивной «Дофина» и поймал такси.

В половине третьего Мегрэ, как он и думал, стоял у террасы «Сирано». На площади Бланш царило оживление: подъезжали автобусы, проходили кучки туристов с фотоаппаратами через плечо. Все или почти все снимали «Мулен-Руж», находившийся рядом с пивной.

На террасе было полно народу: ни одного свободного места. Ловко лавирующие между столиками официанты — всего трое — оказались довольно молодыми, но в полутемном зале Мегрэ заметил еще одного, явно за шестьдесят.

Комиссар вошел, сел на диванчик.

— Кружку пива.

Торранса он с собой не взял: ему было несколько неловко за свой чрезмерный интерес к Марселю Вивьену.

— Вас зовут Жюльен? — спросил он, когда официант принес заказ. — Это с вами разговаривал утром один из моих людей?

— А вы — комиссар Мегрэ?

— Да.

— Для меня большая честь познакомиться с вами. Но я ведь рассказал вашему инспектору все, что знал.

— Ваши воспоминания точно относятся к сорок пятому году?

— Да. Заявляю с полной уверенностью: как я уже говорил, это было мое первое место официанта.

— Значит, конец декабря — начало января?

— Так уж точно я не стал бы утверждать. В конце декабря из-за праздников такое столпотворение, что времени рассматривать клиентов нет.

Жюльена позвали к столику во втором ряду, он принял заказ и принес две кружки пива.

— Извините, но в зале я один. Остальные на террасе. О чем я говорил? Ах да, это было в январе… А также, пожалуй, в феврале: я привык к парочке, а для этого нужно время.

— У вас нет никаких сомнений, что это был Вивьен?

— Фамилии его я не знал, но определенно это он почти каждый вечер приходил сюда вместе с хорошенькой женщиной.

— И, как правило, после закрытия кино?

— Да. Не знаю почему, но меня это удивляло.

— Вы узнали бы эту женщину?

— Видите ли, женщину через двадцать лет узнать трудней…

Тут он что-то припомнил.

— Нет, эту я узнал бы.

— Почему?

— У нее на щеке была маленькая вишневая родинка.

— На левой или на правой?

— Погодите… Они почти всегда сидели вон за тем столом. Значит, обслуживая их, я видел ее левую щеку.

Ему опять пришлось прервать разговор и заняться новым клиентом, который заказал рюмку водки и воду.

— Вы никогда не встречали эту женщину с кем-нибудь другим?

— Нет. Не припоминаю. Думаю, что обратил бы внимание: я привык к ее внешности и манере одеваться.

— А как она одевалась?

— Всегда в черное. Черное шелковое платье, черное пальто с меховым воротником.

— Машина у них была?

— Нет, они приходили пешком: видно, идти было недалеко…

— А случалось им брать такси?

Стоянка была как раз напротив пивной.

— Вот не знаю.

— Скажите, вы не заметили, не направлялись ли они, выйдя отсюда, к метро?

— Нет. Думаю, жили по соседству. После полуночи все выглядит иначе: кабаре заполняют иностранные туристы. Мы тут, как на другом берегу. Между этой и той стороной бульвара — большая разница.

Жюльен вдруг хлопнул себя по лбу.

— Что это я вам наплел?.. Это же не в сорок пятом было. Конечно, в сорок шестом. В сорок пятом я еще служил коридорным в «Гранд-отеле».

Жюльена позвали к столику рассчитаться. Но прежде чем отойти, он сказал:

— Люблю этот район. Он совсем другой, чем остальной Париж. Во дворах тут еще сохранились мастерские ремесленников. Живет много служащих, чиновников, мелких торговцев, мелких рантье, которые слишком привязаны к Монмартру, чтобы уехать доживать свой век в деревне… Вам что-нибудь еще угодно?

— Нет, благодарю. Если вдруг вспомните что-то интересное, будьте добры, позвоните на набережную Орфевр.

— Сейчас, сейчас — успокоил он четырех новых клиентов, громко выражавших нетерпение.

На западе стали собираться тучи, но восточная сторона неба оставалась еще чистой. Время от времени налетали порывы ветерка.

Мегрэ неторопливо попивал пиво, поклявшись в душе, что эта кружка на сегодня последняя. Он уже собирался расплатиться, как вдруг к нему обратился сосед, толстый краснолицый старик с тремя подбородками и огромным брюхом.

— Простите, я не ошибся? Вы — комиссар Мегрэ? Позвольте тоже сообщить вам кое-что. Я на Монмартре родился и прожил всю жизнь. Держал лавку на бульваре Рошешуар, торговал рамами для картин. Уже три года, как закрыл торговлю, но сохранил старые привычки…

Мегрэ с любопытством смотрел на старика, не понимая, куда он клонит.

— Я тут нечаянно подслушал ваш разговор с официантом. Если не ошибаюсь, речь шла о клошаре, которого убили в пустом доме у рынка? Я внимательно рассматривал его фотографии в газетах и уверен, что не ошибся.

— Вы знали его?

— Да.

— Недавно видели?

— Нет. Почти двадцать лет назад. Я точно узнал его по фотографии, где он без усов.

— Бывали у него в мастерской на улице Лепик?

— Нет. Если верить газетам, ее больше не существует. Как и Жюльен, я встречал его в тысяча девятьсот сорок шестом году.

— Когда именно?

— Если не ошибаюсь, начиная с февраля. И встречал регулярно в течение полугода.

— Он жил рядом с вами?

— Где они жили, он и его подруга, не знаю, но обедали они в том же ресторане, что я. «Для гурманов», улица Данкур. Это маленький ресторанчик, где бывают, как правило, только завсегдатаи. Там всего с полдюжины столов. В конце концов мы познакомились.

— Вы уверены, что это продолжалось полгода?

— Я видел их в августе, перед тем как уехать на три недели на Лазурный берег.

— А по возвращении?

— Я по привычке поискал их глазами, но их не было. Спросил у Бутана, хозяина, что слышно о них, но он ответил, что они внезапно перестали приходить.

— Может быть, тоже поехали отдохнуть?

— Нет. Тогда бы осенью они возвратились. Я больше не встречал их ни на бульваре, ни на соседних улицах.

Рассказ этого человека — вне всякого сомнения, правдивого и, похоже, обладающего прекрасной памятью, — взволновал Мегрэ. Если сопоставить его показания с показаниями официанта, то получается, что, бросив жену и дочку, а также мастерскую на улице Лепик, Марсель Вивьен сошелся с молоденькой женщиной, не дав себе труда даже переселиться в другой район.

В течение двух месяцев они довольно регулярно заходили после кинематографа в «Сирано». До середины августа их видели в маленьком ресторанчике на улице Данкур, квартала три отсюда.

На что они жили? Были ли у Вивьена сбережения? Неужели он ничего не оставил жене и дочке?

Надо было об этом спросить у г-жи Вивьен, поскольку дочь может и не знать. Но ответит ли она?

Мегрэ тяжело вздохнул, расплатился, поблагодарил Жюльена и соседа, торговца рамами.

— То, что я сообщил, может быть вам полезно?

— Несомненно.

Набив трубку, Мегрэ пошел пешком по бульвару. На улице Данкур он сразу увидел ресторан с вывеской «Для гурманов». Дверь была открыта — чтобы помещение проветривалось. Зальчик оказался крохотный. Пожилой человек, по виду хозяин, облокотясь на стойку, читал газету.

Ресторан был старомодный: на стенах до сих пор висели ящики для сумок завсегдатаев. Зал от кухни отделяла всего лишь застекленная дверь.

Естественно, в этот час ресторан был пуст.

— Что-нибудь выпьете?

— Нет, благодарю, но с удовольствием задал бы вам несколько вопросов.

— Вы кто?

— Комиссар уголовной полиции.

— Так и думал, что не сегодня-завтра полиция явится ко мне.

— Почему?

— Из-за этого странного клошара Вивьена: он несколько месяцев ходил сюда.

— В каком году?

— В сорок шестом.

— Один ходил?

— Нет. С хорошенькой девушкой, которая никогда не упускала возможности прижаться к нему.

— А как случилось, что вы их запомнили?

— Понимаете, стоило им войти, и все — официанты и посетители — непроизвольно начинали улыбаться. Они выглядели такими влюбленными… Бывало, едят и вдруг с набитыми ртами начинают на глазах у всех целоваться.

— Вас это не удивляло?

— Знаете, в нашей профессии столько всякого видишь, что удивить нас трудно. Он выглядел лет на пятнадцать старше ее, но ведь такие пары встречаются сплошь и рядом.

— Где они жили, не знаете?

— Нет. Вероятно, где-то поблизости, потому что шли они всегда пешком, под руку, словно им не надо было торопиться.

— Такси они никогда не брали?

— Вот уж не могу сказать.

— Ужинать они к вам приходили?

— Нет. Но меня это не удивляло. В полдень к нам приходят люди, работающие рядом; после рабочего дня они идут домой. Вечером же публика бывает самая разная.

— Когда они прекратили к вам ходить?

— В середине августа. Я закрыл на две недели ресторан: повез жену в деревню, да и сам собрался порыбачить. А когда вернулся, больше их не видел. Видно, им приглянулся другой ресторан.

Мегрэ поблагодарил, вышел на бульвар и неторопливо, словно житель квартала, побрел по нему. Он ничего не понимал. Что-то в этой истории не сходилось.

Марсель Вивьен ушел из дому за два дня до рождества. Казалось бы, так любил свою восьмилетнюю дочурку и не дотерпел трех дней. Оттого, что вдруг познакомился с этой молодой женщиной или девушкой?

По дороге оказалась кабина телефона-автомата, и Мегрэ вошел в нее. Набрал номер г-жи Вивьен. В трубке раздался ее резкий голос.

— Кто говорит?

— Опять я. Комиссар Мегрэ. На сей раз у меня к вам всего один вопрос, но он исключительно важен для дальнейшего расследования. Ваш муж, уходя, оставил вам денег?

— Нет!

— У него не было ни счета в банке, ни сберегательной книжки?

— Счет в банке был: заказчики расплачивались чеками.

— И он все снял со счета?

— Да.

— Вы предвидели, что он уйдет?

— Как я могла предвидеть?

— Значит, вы не знали о его связи?

— Не знала и не хочу знать!

И она повесила трубку.

В августе 1946 года Марсель Вивьен вместе с любовницей продолжал жить на Монмартре. Сразу после этого след его теряется. Может быть, он уехал в провинцию или за границу, а может, уже тогда стал клошаром?

А куда же делась его подруга, которая была так влюблена, что это даже вызывало улыбки у завсегдатаев ресторанчика «Для гурманов»?

Мегрэ повезло: подошел автобус с открытой площадкой, один из последних в Париже. Скоро их уже не увидишь.

Мегрэ спокойно попыхивал трубкой, рассеянно наблюдая за непрестанно меняющимися картинами парижских улиц.

Какой вывод можно сделать из полученных сведений? В сущности, ему известно только самое начало: Марсель Вивьен таинственно исчезает; у него была прекрасная профессия, жена, дочка; вдруг он все бросил и ушел к какой-то молодой женщине.

На сколько хватило его сбережений? Что он делал, когда они кончились?

То был резкий перелом в его жизни. В августе 1946 года он покинул Монмартр, где регулярно посещал «Сирано» и «Для гурманов».

Потом опять исчезновение, глухой провал. Он бросил свою подругу или она бросила его?

След его окончательно пропадает, и только через девятнадцать лет его обнаруживают мертвым в комнате полуразвалившегося дома. Жил он там один. Ни с кем не общался.

Два-три раза в неделю появлялся в парикмахерской школе, где на нем упражнялись ученики.

Убили его не случайно: люди, как правило, не выходят на прогулку с пистолетом тридцать второго калибра в кармане.

Получается, надо искать причину убийства Вивьена в его прошлом? Но где: в последних месяцах жизни на Монмартре или в его действиях в последующие годы?

Но неизвестно даже, когда он решил обосноваться в окрестностях рынка.

Куда делась его подруга? И как ее звали?

Сам того не замечая, Мегрэ дошел до тупика Вье-Фур. У двери дома, где жил Вивьен, дежурил полицейский.

Очевидно, если судить по грудам хлама, загромождающим комнату, Вивьен прожил тут долго. Может быть, слегка тронулся? Правда, г-н Жозеф, хозяин парикмахерской школы, никаких странностей в нем не замечал. Но надо сказать, ему чаще приходилось иметь дело с алкоголиками и всякими чудаками, чем с нормальными людьми.

Мегрэ поднялся по лестнице. Впервые он в одиночку пришел в этот мрачный сырой дом, где время от времени что-то неожиданно трещит. Ничего определенного он не искал. Просто хотел посмотреть обстановку, в которой жил Вивьен.

В комнате обнаружены отпечатки пальцев одного лишь Вивьена, отсюда вывод: убийца был в перчатках.

Вот лежит покореженная керосиновая лампа. Что Вивьен собирался со всем этим делать? С непарными башмаками разных размеров? С этим продавленным, а когда-то элегантным чемоданом?

Может быть, он жил и в других комнатах, но покидал их, когда они заполнялись? Мегрэ поднимался по шаткой лестнице, на которой отсутствовали некоторые ступеньки. На пятом этаже ни окон, ни дверей не было, а на полу валялись только старые ящики да картонки.

Заглядывая во все комнаты подряд и стараясь не испачкаться, Мегрэ спустился вниз. Он представил себе, как старый клошар возвращался сюда среди ночи, чиркал спичкой и взбирался наверх. Итак, вопрос сейчас уже не в том, кто он и каково его далекое прошлое, а как долго он вел такую жизнь.

Кивнув полицейскому, Мегрэ направился на улицу Прувер в комиссариат. Аскан тут же пригласил его к себе в кабинет.

— Мне нужна ваша помощь.

— Есть что-нибудь новое, кроме того, что пишут газеты?

— Да, но к газетным сообщениям отношения это не имеет. Двадцать третьего декабря Вивьен ушел из дому, но остался жить в том же квартале. Где он поселился, не знаю, но удалось выяснить, что в январе его в компании хорошенькой девушки встречали в пивной «Сирано» на площади Бланш.

— Это же рядом с его мастерской.

— Вот именно Похоже, он даже не скрывался. Не знаю, может, он просто не подумал об этом. Месяцем позже он все с той же девушкой стал постоянно обедать в ресторанчике на улице Данкур. Короче говоря, держался в том же квартале. Он снял со своего счета в банке все, до последнего су. Возможно, мне удастся узнать, сколько у него там лежало. Жену и дочь он оставил без средств. Ресторанчик этот Вивьен посещал до середины августа. Потом его след пропадает, и вот выясняется, что он стал клошаром и обосновался на рынке. Потому-то мне и нужна ваша помощь. Рынок в вашем округе, тут ошивается множество клошаров, людей, отсидевших в тюрьмах, бывших проституток. Наверно, кто-нибудь из ваших полицейских специализируется по ним?

— Всего четверо.

— Не попросите ли вы их поработать на меня? Мои люди не знают, ни к кому обращаться, ни с какого боку подходить.

— Нет ничего проще. Фотографии у вас есть? Главным образом, те, где он с усами и бородкой?

— Один комплект у меня с собой, но я сейчас позвоню к себе, чтобы доставили побольше.

— Не уверен, что моим людям удастся что-нибудь узнать, но сделают они все возможное. Что именно вы хотите знать?

— Как долго бродяжничал Вивьен. Тут все возможно — и несколько месяцев, и чуть ли не двадцать лет. Клошары знают друг друга хотя бы с виду и интересуются каждым новичком, даже если он отказывается отвечать на вопросы.

— Хорошо. Однако придется заняться не только рынком, но опросить и тех, кто обосновался на набережных.

— Как раз это я собирался сказать. Разрешите воспользоваться вашим телефоном?

Соединившись с уголовной полицией, Мегрэ вызвал Мёрса.

— Говорит Мегрэ… Местраль не ушел?.. Да?.. Надо, чтобы он срочно отпечатал полдюжины комплектов фотографий Вивьена, особенно с бородкой и усами. Их нужно доставить в комиссариат на улице Прувер и передать комиссару Аскану… Благодарю, Мере… Привет…

— Через час они будут у вас, — сообщил Мегрэ Аскану.

— Мои люди примутся за дело уже этой ночью.

Когда Мегрэ вышел, дождь лил как из ведра. Вдруг по мостовой застучал град. Небо сплошь было обложено, но комиссару удалось поймать такси.

— В уголовную полицию, — сказал он.

Мегрэ устал все время задавать себе одни и те же вопросы, не представляя даже, как ответить на них.

В комнате инспекторов он поинтересовался:

— Кто завтра утром свободен?

Инспекторы переглянулись, и трое подняли руку.

— В картотеке возьмете фотографии. Пойдете на Монмартр и будете показывать их во всех маленьких гостиницах в окрестностях бульвара Рошешуар. Весьма возможно, Марсель Вивьен и его подруга около полугода жили в одной из этих гостиниц. Меня главным образом интересует женщина. Поспрашивайте торговцев, особенно в съестных лавках. Ну, ребята, желаю удачи!

Мегрэ вернулся в кабинет в сопровождении Торранса.

— Шеф, есть что-нибудь новенькое?

Снова заводить рассказ у Мегрэ не хватило духу, и он бросил:

— Завтра. Скажи Жанвье, пусть отзовет свою шестерку.

Добрых полчаса он продремал, сидя в кресле, а в открытое окно захлестывал дождь, и на паркете блестели лужицы.

4

Наутро комиссар пришел к себе в кабинет очень рано, и еще до появления инспекторов успел разобрать почту. Чем быстрее ведется расследование, считал он, тем больше шансов на то, что оно придет к желанному концу.

Сотрудники Первого округа, без сомнения, поработали на него ночью, но звонить комиссару Аскану он не стал, чтобы тому не показалось, будто Мегрэ его торопит. Текущими делами занимались Жанвье и еще несколько инспекторов, не участвующих в расследовании. В кабинетах почти никого не было.

Дождя больше не предвиделось. По небу плыли легкие белые облака, и края их, освещенные солнцем, казались розовыми.

— Идем, Торранс.

Он следовал не столько определенному плану, сколько собственному чутью. Да и по какому плану прикажете вести дело, лишенное всякой фактической основы и малейших вещественных доказательств?

— На улицу Лепик. Помнится, почти напротив мастерской я видел отделение банка «Лионский кредит».

Доехали очень быстро: в эти часы движение на улицах небольшое.

— Постарайся пристроить машину где-нибудь поблизости и жди меня.

Он обратился к служащему в окошечке:

— Я хотел бы поговорить с директором.

— Кого вы представляете?

— Я комиссар Мегрэ.

— Вам повезло. Вчера директор вернулся из отпуска.

Ждать не пришлось. Комиссара провели в кабинет, и директор, мужчина лет сорока, с открытым, загорелым лицом, предложил ему сесть.

— Чем могу быть полезен, господин комиссар?

— Если вы читали последние газеты, то знаете о деле Вивьена. Марсель Вивьен, мастер-краснодеревщик, снимал мастерскую напротив вашего отделения. С тех пор прошло двадцать лет. Я хотел бы узнать, не храните ли вы его счет.

— Двадцать лет, конечно, не храним. Когда счет закрывается, то есть клиент снимает всю наличность, мы храним его карточку несколько месяцев, а потом пересылаем в архив на Итальянский бульвар — там размещается правление банка.

— А там долго хранят подобные документы?

— В точности не знаю, но никак не дольше десяти лет. Иначе, подумайте сами, сколько помещения потребовалось бы, чтобы содержать в порядке все это хозяйство!

— Я обратил внимание, что служащий у окошечка уже в годах.

— А, папаша Фрошо! Это наш старейший сотрудник. Прослужил в банке сорок лет. В конце месяца уходит на пенсию.

— Можно с ним побеседовать?

Директор нажал кнопку электрического звонка. В дверь заглянул молодой человек.

— Пришлите мне господина Фрошо.

У старика за толстыми стеклами очков хитровато поблескивали глаза.

— Садитесь, господин Фрошо. Познакомьтесь: комиссар Мегрэ. Он желает задать вам несколько вопросов.

— Весьма польщен.

— У вас превосходная память, господин Фрошо.

— Так считают мои коллеги.

— Клиент, о котором пойдет речь, покинул здешний квартал двадцать лет назад, и у меня есть основания предполагать, что он закрыл свой счет.

— Вы о Марселе Вивьене?

— Откуда вы знаете?

— Читаю газеты. А раз вы меня вызвали, значит…

— Вы правы. А известно вам хотя бы приблизительно, какие суммы Вивьен держал в банке?

— Счет у него был довольно скромный и колебался в зависимости от доходов. В среднем, скажем, его сальдо равнялось десяти — пятнадцати тысячам франков. В конце каждого месяца он снимал на расходы приблизительно тысячи две.

— Когда вы его видели в последний раз?

— Как-то утром, едва я открыл окошечко, он пришел ко мне и сообщил, что переезжает и хочет забрать весь свой остаток. Я спросил, где он теперь будет жить, и он ответил, что перебирается на Монпарнас.

— Какую сумму вы ему выдали?

— Около двенадцати с половиной тысяч.

— Вам не показалось, что он нервничал?

— Нет. Характер у него был жизнерадостный, и профессию он себе выбрал что надо. Ему доверяли реставрацию мебели даже крупные антиквары.

— В течение какого времени он снимал мастерскую на улице Лепик?

— Лет восемь-девять, не больше десяти. Он казался человеком спокойным. Официальное его местожительство было на улице Коленкура.

— Благодарю вас, господин Фрошо… Минутку! Еще вопрос: впоследствии вам никогда не приходилось встречаться с ним на улице?

— С тех пор как он тогда от нас вышел, я ни разу его не видал. В голове не укладывается, как это он мог стать клошаром. Мне он всегда казался таким уравновешенным…

Мегрэ вернулся в машину, где ждал Торранс.

— Нашли, что искали, шеф?

— И да и нет. То немногое, что я выяснил, не слишком-то продвигает нас вперед.

— Куда теперь?

Вокруг тележек, полных овощей и фруктов, толклись хозяйки, и голоса их сливались в непрерывный гул.

— На набережную.

В это самое время по кварталу из гостиницы в гостиницу ходят трое инспекторов, разыскивая следы Вивьена. Поиски могут затянуться на много дней: в этом районе множество небольших отелей. А может быть, полиции повезет, и инспекторы с минуту на минуту толкнутся в нужную дверь.

Так — или почти так — оно и вышло. Едва Мегрэ расположился у себя в кабинете, как ему позвонил один из трех искавших, инспектор Дюпё.

— Откуда говорите, Дюпё?

— Из отеля «Морван» на улице Клиньянкур. Вивьен когда-то здесь жил, и хозяин прекрасно его помнит. Наверно, вам стоит допросить его лично.

— Едем, Торранс.

Торрансу только того и надо: роль шофера при шефе как нельзя больше его устраивает.

— Улица Клиньянкур, отель «Морван».

Они увидели Дюпё, который курил, поджидая их на улице. Рядом со входом в гостиницу марморированная доска с надписью: «Комнаты на месяц, на неделю, на сутки».

Втроем они вошли внутрь. Пузатый хозяин, по-видимому, страдал плоскостопием и еле волочил ноги в матерчатых шлепанцах. Он был небрит и, похоже, еще не мылся с утра, под распахнутой рубахой виднелась волосатая грудь. Казалось, этого человека одолевает непреходящая усталость. Глаза у него слезились.

— Значит, вы и есть Мегрэ, — сказал он, протягивая грязноватую руку для пожатия.

— Мне сообщили, что вы жили здесь еще в сорок шестом году.

— И даже задолго до того.

— Вы нашли фамилию Марселя Вивьена в книге регистрации постояльцев?

— Я не храню регистрационные книги по двадцать лет.

— Но вы его помните?

— Отлично помню. Красивый, обходительный молодой человек.

— Сколько он у вас прожил?

— С января по июнь.

— Вы уверены, что не по август?

— Твердо уверен: в его комнату сразу въехала одна вертихвостка, которую мне потом пришлось выставить за дверь.

— Вивьен жил не один. Известна ли вам фамилия его спутницы? Вы ведь, наверное, заполнили карточку и на нее?

— Это было ни к чему: она у нас не ночевала.

— Выходит, они жили не вместе?

— Выходит так.

Мегрэ поразился. Вот уж что ему и в голову не пришло!

— Она вообще не бывала в гостинице?

— Случалось, заходила за ним поздним утром. Вставал он поздно, потому что возвращался в номер часа в два-три ночи, не раньше.

— И вы убеждены, что он жил один?

— Иначе мне пришлось бы вписать его подружку к себе в книгу: отдел надзора за гостиницами с этим не шутит.

— Подружка Вивьена никогда не поднималась к нему в номер?

— Поднималась, и нередко, но только днем, а этому я не препятствую.

— Вы не знаете, как ее звали?

— Вивьен при мне называл ее Нина.

— Какие-нибудь особые приметы?

— Родинка на щеке.

— Как она одевалась?

— Всегда в черное. Во всяком случае, ни в чем другом я ее не видел.

— У Вивьена было много вещей?

— Один чемодан, совсем новый, дешевенький; сдается, он купил его накануне переезда ко мне.

Трое мужчин переглянулись. Итак, им удалось только установить, что Вивьен съехал из отеля «Морван» в июне, следовательно, июль и часть августа прожил в другом месте.

О женщине же вообще ничего не известно, даже фамилия. Где она жила: в другой гостинице, с родными или, может быть, снимала квартиру?

В разъездах прошло все утро. Вчерашний дождь не принес свежести. Напротив, стало еще жарче, чем в предыдущие дни. Многие прохожие несли пиджаки на руке.

Мегрэ не пробыл в уголовной полиции и четверти часа, как зазвонил телефон. На этот раз говорил Лурти и тоже с Монмартра. У них обоих легкая рука — и у него, и у Дюпё.

— Шеф, я на площади Аббатис. Звоню из бистро напротив отеля «Жонар». Хозяин, похоже, не так уж много Знает, но я подумал, что вы захотите расспросить его лично…

— Поехали, Торранс!

— Куда на этот раз?

— Площадь Аббатис, отель «Жонар».

Фасад, выложенный белой керамической плиткой, запах чесночной подливки в вестибюле.

— Я уже все сказал вашему инспектору.

Хозяин попался не из разговорчивых. Довольно унылая личность.

— Вы хорошо его помните?

— Не могу утверждать, что хорошо. Он мне запомнился, потому что у него была занятная подружка.

— Вы ее вписали в книгу постояльцев?

— Нет. Она ни разу не оставалась в гостинице на ночь. Иногда заходила к нему в номер днем, вот и все.

— Когда он у вас поселился?

— Если не ошибаюсь, в июне.

— А когда съехал?

— В августе. Ближе к концу месяца. Был очень вежлив, сдержан, а это не о каждом постояльце скажешь.

Итак, о девушке по-прежнему никаких сведений, не считая родинки на левой щеке. Есть от чего прийти в отчаяние.

— Можете возвращаться на набережную Орфевр, — сказал Мегрэ инспектору Лурти.

Затем велел Торрансу отвезти его в комиссариат Первого округа. Дверь в кабинет комиссара была открыта. Аскан шагнул навстречу посетителю.

— Вам передали, что я звонил?

— Нет. Я сейчас с Монмартра.

— Я звонил вам, чтобы сообщить: мы добились кой-каких результатов. Ничего сенсационного пока что, но думаю, вам и это пригодится. Садитесь же.

Мегрэ неторопливо набил трубку, утер лоб, зажег спичку.

— Мои инспектора задержали старейшего из клошаров, обретающихся вокруг Центрального рынка. Все зовут его То-то. Заметьте, он перебрался в наши края лет пятнадцать назад, не раньше. Я на всякий случай продержал его до вашего прихода: а то потом, когда понадобится, ищи-свищи его.

Один из полицейских пошел за вышеупомянутым Тото. Бродяга был уже в годах и не пьян, хотя вином от него так и разило.

— Долго еще меня продержат в этой конуре? Я человек свободный, так, что ли? Досье у меня чистенькое.

— Комиссар Мегрэ хочет задать вам несколько вопросов.

— Где вы жили до того, как появились в районе рынка?

— В Тулузе.

— Чем вы там занимались?

— Да тем же, чем и тут. Только в провинции к человеку больше цепляются.

— Вы никогда не были на постоянной работе?

Тото, казалось, ушел в раздумья.

— Всю жизнь таскаю грузы: ящики да корзины.

— А в молодости?

— Я смылся от родителей в четырнадцать. Три раза меня возвращали домой, а я все равно удирал. Прямо хоть привязывай.

— С какого времени вы в Париже?

— С пятнадцати лет. Я знал всех клошаров, до единого. У меня на глазах помирали старики, им на смену появлялись новенькие…

— Вы знали Марселя Вивьена?

— Впервые услышал, как его зовут, от этого господина. Он появился в этих краях еще до меня. Вот уж был молчун! Ходил вечно один. Заговоришь с ним — буркнет «да» или «нет», а то и вовсе не ответит.

— Где он спал?

— Сперва — не знаю. Несколько раз мы с ним встречались в Армии Спасения. Потом, я слышал, он устроился в какой-то развалюхе.

— Вы никогда не встречали его с женщиной?

Того расхихикался, словно вопрос показался ему необычайно смешным.

— Нет, господин комиссар. Здесь у нас этим не балуются. Тем более такие, как он: держу пари, этот из приличных. У нас, между прочим, даже один бывший врач имелся, да только не долго протянул, пил мертвую.

— Вы никогда не видели с Вивьеном каких-нибудь незнакомых вам людей?

— Нет. Да я, впрочем, не больно им интересовался.

— Благодарю вас.

Тото повернулся к комиссару Аскану.

— Мне можно идти?

— Да. — И Аскан добавил, обращаясь к дежурному: — Следующую!

— Это женщина?

— Да.

Вернее было бы сказать — чудовище. Она оказалась так неописуемо толста, что насилу уселась на стул. Ноги опухшие, кисти рук тоже. Пьяная или, во всяком случае, в подпитии, она с вызовом поглядывала на окружающих.

— Чем вам опять не угодила Нана?

— Все в порядке, — отозвался комиссар. — Просто хотим задать вам несколько вопросов.

— На бутылку дадите?

— Идет.

Она поднялась и протянула руку, явно предпочитая плату вперед. Комиссар Аскан вложил в грязную ладонь толстухи пять франков.

— Не тяните, а то выпить охота.

— Вы сказали инспектору, который допрашивал вас нынче ночью, что видели, как кто-то входил в дом в тупике Вье-Фур.

— Чистая правда.

— Когда это было?

— Дня три-четыре назад… Никогда не знаю, какой у нас день недели. Мне-то все едино, сами понимаете… Что знаю, то и знаю: перед этой самой ночью нашли труп того босяка…

— В котором часу происходило дело?

— Да вроде в третьем.

— А что это был за человек?

— В годах, но не старый. Держался прямо. Видать, что не из здешних.

— А как вы это узнаете?

— Не знаю. Сразу видать.

— Раньше вы его не встречали?

— Встречала.

— Когда?

— Тем же вечером, около десяти. Он вышел из ресторана «Фарамон» и стал смотреть, как разгружают овощи, фрукты, рыбу. Ясно было, что ему все здесь в диковинку, все любопытно.

— Был там Марсель Вивьен?

— Это чье фото в газетах? Помнится, он помогал разгружать.

— Не говорил ли с Вивьеном тот человек, которого вы потом видели опять в три часа ночи?

— Нет. Ничего я не знаю… Вы мне своими вопросами совсем голову задурили, и я помираю — так выпить охота.

Мегрэ дал понять, что с нею покончено, и толстуху отпустили на все четыре стороны. Она тут же пошла за бутылкой дешевого красного вина и час спустя уже валялась на тротуаре мертвецки пьяная.

Аскан сообщил:

— Ночью мои люди еще продолжат поиски. Но думаю, то, что мы услышали от этих двоих, тоже представляет интерес.

— Да, — отозвался Мегрэ, раскуривая трубку, успевшую погаснуть. — Во-первых, мы теперь знаем, что Вивьен обретался здесь более пятнадцати лет. Во-вторых, в ночь убийства у Центрального рынка находился неизвестный, незнакомый со здешними местами. И неизвестный этот видел, как Вивьен разгружал овощи… Может быть, он специально искал клошара? Этого мы не знаем. Так или иначе, в третьем часу ночи он вновь оказывается в тупике Вье-Фур. Если стрелял в Вивьена он, то не исключено, что он мог вернуться к себе за пистолетом: ведь не отправился же он в ресторан с оружием такого калибра в кармане.

— Беда в том, что мы не имеем ни малейшего представления, кто этот человек и где живет… Может быть, он приехал из провинции?

— Вы считаете, что толстуха не врет?

— Нет, вряд ли… Эта публика не любит цапаться с полицией: мы в состоянии причинить им массу неприятностей.

— Между гостиницами на Монмартре и Центральным рынком повисают в воздухе пять лет. Вивьен мог провести их и здесь.

Да, но клошаров старше Тото у нас нет. Эта публика не доживает до глубокой старости. Парикмахерской школы тогда еще не было. А торговцы сколачивают здесь кой-какой капиталец и быстро возвращаются к себе в деревни. Нелегко будет найти человека, который торговал бы здесь с сорок шестого года.

— Благодарю вас, — вздохнул Мегрэ, поднимаясь. — Добытые вами сведения трудно переоценить. Хотелось бы мне добиться подобных результатов на Монмартре.

— Вы не напали на след?

— След отыскался, причем даже в двух отелях. Но подружка Вивьена ночевала не с ним. Она никогда не оставалась на ночь ни в одном из двух отелей. Выходит, она жила в третьем или в собственной квартире. Живи она с родителями, ей нельзя было бы приходить домой под утро. И ни фамилии, ни адреса. Только родинка на левой щеке.

— Рано или поздно эта особа нам попадется.

— На такую удачу трудно надеяться. Что касается посетителя ресторана «Фарамон», он едва ли вернется в район Центрального рынка: если он и впрямь убил Вивьена, с какой стати ему рисковать быть узнанным.

— Тем не менее поиски мы продолжим.

— Благодарю, Аскан.

Мегрэ вернулся в машину и велел ехать на набережную Орфевр. После короткой передышки снова навалилась жара. Мегрэ и сам бы с удовольствием перекинул пиджак через руку. Он первым делом сбросил его, едва переступив порог своего кабинета.

— Что нового?

— Звонила женщина, некая госпожа Делаво.

Дочь Вивьена!..

— Не сказала, по какому делу?

— Нет. Можете ей позвонить, она все утро будет дома.

Мегрэ назвал телефонистке номер, и в трубке раздался голос молодой женщины, а вместе с ним крики детей.

— Алло! Комиссар Мегрэ?

— Да, это я.

Голос женщины звучал куда дружелюбнее, чем при первом разговоре.

— Не знаю, стоит ли внимания то немногое, что я могу вам сообщить, но я хотела бы поговорить с вами, если вы можете приехать днем, не очень поздно: потом мне надо вести детей на прогулку. Чувствую, что, если расскажу вам все, на душе у меня станет легче.

Ко второму завтраку Мегрэ заехал домой. Жена подала петуха в вине, одно из его любимых блюд, но ел он рассеянно и даже не похвалил.

— Волнуешься? — осторожно спросила она. — С тех пор как началось это расследование, ты на себя не похож. Тебя снова все время что-то мучает.

— Знаешь, какое бы дело я ни вел, всегда наступает момент, когда кажется, будто я в тупике и ничего у меня не получится. А на этот раз передо мной вообще один сплошной тупик. Едва почудится, что я наконец продвинулся на шаг вперед, как тут же я обнаруживаю, что топтался на месте. Не забывай, я пытаюсь восстановить события, которые большей частью произошли двадцать лет назад. Вдобавок иногда этот Марсель Вивьен, которого убили близ Центрального рынка, становится мне очень симпатичен, а иногда я его просто ненавижу.

— Вот увидишь, в конце концов ты во всем разберешься.

— Разобраться-то так или иначе надо. Кстати, я вспомнил, что должен заглянуть к судебному следователю.

Он вернулся на набережную Орфевр, и Торранс снова сел за руль.

— На Центральный рынок? Или на Монмартр?

— На Монмартр. Улица Маркаде, к Одетте Делаво.

Она была в пестром цветастом платье, от нее веяло свежестью.

— Садитесь, пожалуйста.

Дети, наверно, спали: их было не слышно, и в гостиную они не заглядывали. Одетта Делаво говорила вполголоса.

— Нашли адрес девушки? — спросила она.

Газеты, между тем, о девушке еще не упоминали: Мегрэ не спешил предавать огласке эту сторону расследования. Он переспросил с притворным чистосердечием:

— Какой девушки?

Она лукаво улыбнулась.

— Боитесь себя выдать? Значит, не совсем мне доверяете.

— Вы мне не ответили.

— Я имею в виду ту самую девушку, ради которой отец бросил нас. Мать мне ни слова не сказала. Она очень ревновала, что бы там ни рассказывала, и несколько раз ей даже случалось выслеживать отца, когда он выходил из мастерской. Об этой связи она узнала еще до того, как отец ушел. Она ничего ему не говорила, а просто все больше замыкалась в себе. Потом она сама об этом рассказала, но не мне, хотя я уже выросла и все понимала. Было это много лет назад, я еще жила с ней. У меня есть дядя в Мо, зовут его Шарль. Он был коммерсант, торговал удобрениями и, наезжая по делам в Париж, всякий раз навещал маму. Я уверена, что, когда мы остались без денег и поддержки, он помогал маме, пока она не начала зарабатывать на жизнь.

Мегрэ машинально набил трубку, но закуривать не стал.

— Можете курить. Мой муж дымит весь вечер, пока смотрит телевизор… Однажды я находилась в спальне, а дверь в гостиную оказалась неплотно закрыта. В гостиной сидел дядя Шарль, и я слышала, о чем они говорили. До сих пор помню голос мамы: «В сущности, все к лучшему. Я все равно не долго бы мирилась с тем, что делю его с другой женщиной». — «Ты уверена в том, что сказала?» — «Я несколько раз их выслеживала. Изучила все их привычки, знаю, где живет его девица. Она даже не потрудилась устроиться в другом квартале. Марсель от нее без ума. Никогда не видела, чтобы мужчина настолько терял голову. Чтобы удержать эту особу, он пойдет на что угодно…» Заметили, как мама сказала дяде Шарлю? «Знаю, где живет его девица…» Я об этом вспомнила и решила вам позвонить.

— Она не назвала вашему дяде адрес?

— Нет. Разговор у них свернул на денежные дела. Дядя спросил, надо ли платить по счетам, не получены ли деньги от заказчиков… Полагаю, этот адрес вас интересует?

— Весьма. Несколько моих подчиненных тратят время на его поиски, но пока впустую. Мы даже не знаем фамилии девушки.

— Я убеждена, что маме-то она известна. Только не говорите ей, что это я навела вас на след.

— Не беспокойтесь. И очень вас благодарю. Вероятно, вы не припоминаете человека, который был бы очень высок, очень худ, с длинным лицом и голубыми глазами?

— Когда я могла его видеть?

— Не знаю. Может быть, двадцать лет назад. А может быть, и недавно.

— Не припоминаю никого, кто подходил бы под это описание. Его очень важно найти?

— Если верить одному свидетелю, он убийца вашего отца.

По лицу молодой женщины прошла тень.

— Нет, я его не знаю.

Когда Мегрэ уходил, она пожала ему руку.

— Желаю вам удачи у мамы.

Мегрэ велел ехать на улицу Коленкура. Дверь ему отперли не сразу.

— Это вы! — разочарованно выдохнула г-жа Вивьен. — Придется вам подождать в прихожей: у меня сейчас примерка.

Она кивнула на довольно неудобный стул, и комиссар покорно уселся, положив на колени шляпу и вертя в руках незажженную трубку. Из соседней комнаты доносились женские голоса, но он разбирал лишь отдельные слова.

Ожидание длилось полчаса. Заказчица, блондинка с пышной грудью и улыбкой во все лицо, уходя, окинула его внимательным взглядом. Едва за ней закрылась дверь, г-жа Вивьен в упор спросила:

— Вы наконец оставите меня в покое?

— Поверьте, что я и так стараюсь тревожить вас как можно меньше.

— Воображаю, что было бы, не окажись вы столь любезны!

— Я уважаю ваше горе.

Она резко перебила:

— Горе тут ни при чем; я пошла на похороны только потому, что вы на этом настаивали. Теперь он предан земле, на погребении я побывала — вы довольны?

— Похоже, вы его ненавидели.

— Так и есть.

Они перешли в соседнюю комнату; на столе щетинилось булавками недошитое платье.

— За любовницу?

Она пожала плечами, словно находя вопрос смехотворным.

— Послушайте, господин комиссар, лучше уж я объяснюсь с вами начистоту. Марсель долгие годы казался мне человеком замечательным: он был прекрасный муж, внимательный, трудолюбивый. Без меня или дочки никогда и никуда не ходил. Потом в один прекрасный день его словно подменили. Что ни вечер, он исчезал, даже не давая себе труда сочинить какое-нибудь оправдание. Уходил — и все. А возвращался далеко за полночь.

— И тогда вы стали за ним следить.

— А разве любая женщина на моем месте не поступила бы точно так же?

Любила ли она его когда-нибудь? Трудно сказать. Жили вместе, семью он кормил. Но испытывала ли она к нему хоть каплю нежности?

— Да, я их выследила. Разумеется, он гулял не один. Они были словно два голубка — так и ворковали от восторга, что встретились. Его спутнице было не больше двадцати, а ему-то тридцать пять. Он наверняка не понимал, что смешон. Обнимал ее за талию. Иногда они принимались пританцовывать на ходу, прямо на улице, потом бросались обниматься и покатывались со смеху. И с какой стати? Просто потому, что лишний раз поцеловались под фонарем. Я зашла вслед за ними в кино, они вели себя безобразно. Потом зашли в пивную по соседству, заказали вина.

— В «Сирано».

— Вы в курсе?

— Это происходило, кажется, в январе или феврале тысяча девятьсот сорок шестого года.

— Да, в январе. Он только что от меня ушел. Но выследила я их раньше, когда он еще жил дома.

— И вы ни разу с ним не заговорили?

— Нет. Мне не о чем было с ним говорить. Не могла же я удержать его силой. Да и вообще, он стал другим человеком; я и не подозревала, что такое возможно.

— Он жил в гостинице «Морван»?

— Откуда вам все это известно?

— В июне он поселился в гостинице «Жонар» на площади Аббатисс.

— Там я потеряла его из виду.

— Его приятельница жила не с ним?

— У нее была своя квартира на бульваре Рошешуар, доставшаяся ей в наследство от матери, которая умерла за год до того.

— Вам известно, как звали девушку?

— Да, я узнала у привратницы. Ее звали Нина Лассав.

— И за эти двадцать лет вы ни разу не встретили ее?

— Нет.

— Вы не ходили на бульвар Рошешуар, не узнавали, что с ней сталось?

— Еще чего! Я начала работать.

Это было сказано, жестко холодно, без малейшего волнения.

— Вы знаете номер дома на бульваре Рошешуар?

— Нет… Это неподалеку от площади Пигаль. Между аптекой и булочной-кондитерской.

— Вы не удивились, узнав, что ваш муж стал бродягой?

— Я заключила, что он расстался с этой женщиной. Когда он начал ходить на Центральный рынок?

— По меньшей мере пятнадцать лет назад, но, может быть, и раньше.

— Поделом.

Мегрэ едва удержался от улыбки. Г-жа Вивьен буквально исходила ненавистью.

— Благодарю вас за помощь.

— Теперь-то, зная о моих чувствах, вы оставите меня наконец в покое?

— Постараюсь тревожить как можно меньше. Вы сказали — Нина Лассав, не так ли? А не знаете, она служила где-нибудь?

— Когда началась их связь, она еще работала в бельевом магазине на улице Лепик. Но в продавщицах не задержалась: нашла более легкий источник дохода.

— Благодарю вас, госпожа Вивьен.

Мегрэ церемонно распрощался и вышел, оставив ее пережевывать старые обиды.

Торранса он застал за чтением вечерней газеты.

— Поехали на улицу Лепик.

— К его мастерской?

— Нет. Надо найти бельевую лавку. Кажется, я видел одну в самом конце улицы.

Витрина лавки была невелика. Внутри сухопарая старая дева, стоя за прилавком, складывала комбинации. Она явно удивилась, увидев мужчину без спутницы.

— Чем могу служить?

— Я комиссар уголовной полиции. Разыскиваю женщину, которая когда-то у вас служила. Как давно вы торгуете?

— Сорок лет, господин комиссар.

— Значит, и в сорок пятом, и в сорок шестом вы были здесь?

— Да я за всю жизнь и трех месяцев не отдыхала. Раньше мы торговали вдвоем с сестрой, но в прошлом году она умерла.

— Помните ли вы женщину по имени Нина Лассав?

— Она работала у меня два года. Когда пришла к нам, ей еще восемнадцати не было. Свеженькая, миловидная…

— У вас не было к ней претензий?

— Под конец ее поведение начало меня беспокоить. Я приметила, что ближе к закрытию ее всегда поджидает напротив магазина какой-то мужчина, причем куда старше, чем она. Так продолжалось месяца два, а потом она объявила, что уходит. Я спросила, не собралась ли она замуж, а она в ответ залилась смехом, точно я что смешное сказала.

— С тех пор вы ее не видели?

— Нет. Не знаю, что с ней стало. Боюсь, пошла по дурной дорожке. А ведь когда поступала к нам, такая была свеженькая, такая обходительная…

Мегрэ поблагодарил и вернулся в черную полицейскую машину.

— С каких пор, шеф, вы интересуетесь дамским бельем?

— Я узнал наконец имя любовницы Вивьена. Двадцать лет назад она служила в этой лавке… А теперь поехали к дому, где она в те годы жила. Может, мы и сейчас ее там найдем: квартира досталась ей в наследство от матери.

— Адрес?

— Бульвар Рошешуар, недалеко от площади Пигаль. Между аптекой и кондитерской.

— Вот это да! Вы раздобыли адрес у галантерейщицы?

— Нет. У госпожи Вивьен. Она мне его буквально швырнула в лицо. Отродясь не видел, чтобы кто-нибудь так заходился от ненависти, как эта особа, рассказывая про мужа и его любовницу.

Улицы и бульвары были немноголюдны. Мегрэ и Торранс заметили аптеку, потом и кондитерскую. Посреди — ворота, крашенные коричневым, в воротах небольшая дверь. Она была на запоре.

По ту сторону ворот открылся мощеный дворик с роскошной липой.

Мегрэ постучался в привратницкую. Дверь открыла милая молодая женщина в белом переднике.

— Кого вам?

— Судя по вашему возрасту, вы служите здесь не очень давно.

— Да как сказать! Пять лет уже будет.

— А нет ли среди ваших жильцов некой Нины Лассав?

— Никогда не слышала.

— Знакома ли вам фамилия Вивьен?

— Которого убили близ Центрального рынка? Я о нем на днях в газетах читала.

— Не знаете ли вы, где теперь прежняя привратница?

— Вернулась в родные места. У нее сын — владелец виноградника недалеко от Сансера.

— Вам известна ее фамилия?

— Погодите… Я ее почти не знала. Кажется, Мишу. Да, так. Легко запоминается: Клемантина Мишу.

— Благодарю вас.

Торрансу комиссар бросил:

— Возвращаемся на набережную Орфевр.

— А пива не попьем?

Оба выпили по кружке пива в баре на улице Лоретской богоматери. Наконец-то перед Мегрэ забрезжил свет. Теперь, зная, как звали девушку, он не замедлит ее отыскать.

— Как приедем на набережную, поднимись в картотеку и посмотри, нет ли чего за Ниной Лассав. Если нет, обратись на всякий случай в полицию нравов. Кто знает!..

— Понял.

А сам Мегрэ, очутившись у себя в кабинете, первым делом стащил с себя пиджак и, подойдя к окну, набил трубку. Он все же был не вполне доволен; госпожа Мегрэ сказала бы, что муж ее нервничает.

Так оно и есть. Он вкладывает в это расследование все силы, занимается и настоящим, и прошлым. Уже получены немаловажные результаты, и все же он никак не отделается от ощущения, что упустил нечто существенное. Но что? Сформулировать свое ощущение точно он не может и чувствует себя выбитым из колеи.

— Барышня, соедините меня с жандармерией в Сансере. Начальника, разумеется, если он у себя. Если нет, буду говорить с кем-нибудь из подчиненных.

Он заходил из угла в угол. Через две недели дело закроем, уговаривал он себя. Можно будет поехать с женой в Мен-сюр-Луар, где у них свой домик, и немного отдохнуть. Оттуда и до Сансера недалеко.

— Алло, Сансер?.. Начальник жандармерии?.. Говорит комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Прошу простить, что беспокою вас ради обычной справки, но для нас эта справка может оказаться очень важной. У вас в городе есть винодел по имени Мишу?

— У нас двое Мишу, причем — самое смешное даже не родственники.

— К одному из них, насколько нам известно, переехала лет пять тому назад мать, которая долго пробыла привратницей в Париже.

— Клемантина Мишу, знаю…

— Она и сейчас живет с сыном?

— В прошлом году скончалась.

Все то же самое: шаг вперед, шаг назад.

— Не хотите ли поговорить с ее сыном?

— Нет, на мои вопросы могла ответить лишь она сама. Речь идет о событиях двадцатилетней давности.

— Догадываюсь: дело Вивьена, не правда ли? Как подвигается расследование?

— Не блестяще, особенно сейчас. Я так рассчитывал на старую госпожу Мишу, а она вот умерла годом раньше!.. Благодарю вас, старшина. Какие виды на вино в нынешнем году?

— Если погода продержится, урожай будет невиданный.

— Что ж, будем надеяться. Благодарю.

Мегрэ присел к столу. Звонил он, стоя у окна. Его внимание привлек черно-красный буксир, тащивший за собой четыре баржи.

— Я из картотеки, шеф.

— Ничего?

— Досье на ее имя нет, а в полиции нравов о ней не слыхали.

Зазвонил телефон.

— Господин комиссар, тут какой-то человек желает с вами поговорить, но отказывается назвать себя.

— Ничего, соедините со мной.

Голос на другом конце провода звучал глухо. Скорее всего, собеседник прикрывал рот платком, чтобы изменить голос.

— Господин Мегрэ, не нужна ли вам подсказка?

— Какая подсказка?

— Насчет дельца, которым вы сейчас заняты. Запишите-ка фамилию: Маосье… Вот и все. Теперь дело за вами.

И неизвестный повесил трубку.

5

— Торранс, принеси-ка мне из комнаты инспекторов телефонный справочник.

Мегрэ искал в нем некоего Маосье. Он и представить не мог, что только в Париже эту фамилию носят одиннадцать человек. Кого из них имел в виду его анонимный собеседник?

Предупредив телефонистку на коммутаторе, что ему придется сделать несколько звонков, Мегрэ принялся набирать номера.

Маосье, профессия которого в справочнике не была обозначена, не ответил ни на первый, ни на второй звонок.

Затем Мегрэ соединился с цветочницей из Пасси.

— Позовите, пожалуйста, к телефону вашего мужа.

— У меня нет мужа. Уже пять лет, как я овдовела.

Следующий номер молчал. Понятно: большинство парижан на отдыхе.

Затем Мегрэ поговорил с курсами машинописи на бульваре Вольтер.

Еще один телефон не отвечает. Это уже четвертый. Остается еще семь. Торранс стоял у окна, изумляясь терпению шефа.

Номер врача с площади Вогезов Мегрэ набирать не стал, а при следующем звонке попал в ателье малярных работ на авеню Трюден.

— Алло! Вам кого?

— Будьте добры господина Маосье…

— Господин Маосье вчера уехал в Ла-Боль.

— Надолго?

— Недели на три, а то и на месяц. Вы по какому делу?

— Я звоню к нему домой?

— Нет. Это контора и ателье. Господин Маосье с женой живут на улице Тюрбиго.

— У них в Ла-Боль вилла?

— Да. Называется «Зонтичные сосны». Они ездят туда больше десяти лет.

Авеню Трюден выходит на Монмартр, а улица Тюрбиго в двух шагах от рынка.

Мегрэ ходил взад и вперед по кабинету. Он боялся показаться смешным даже перед Торрансом. Не слишком ли большое значение он придает какому-то анонимному звонку?

— Позвони-ка в агентство Внутренних авиалиний. Узнай, нет ли у них завтра рейса в Ла-Боль, а если есть, можно ли возвратиться в тот же день.

Торранс пошел звонить в соседний кабинет. Через несколько минут вернулся.

— Есть рейс в десять десять, а из Ла-Боль можно вылететь в восемнадцать тридцать. Заказать билеты?

— Да, пожалуйста.

Маосье… Маосье… Мегрэ повторял эту фамилию, насилуя намять, и это вызывало у него чуть ли не физическое страдание. Он знал ее. Во всяком случае, то ли где-то слышал, то ли встречал на вывеске.

Он поднялся к судебному следователю.

— Есть новости, господин Мегрэ? — любезно осведомился Кассюр.

— Ничего особенного, разве что я теперь знаю фамилию и старый адрес женщины, ради которой Вивьен бросил семью.

— Что с ней стало?

— Привратница в этом доме новая. Старая переехала в Сансер и там умерла. Жильцов старше сорока в доме нет. — На миг Мегрэ заколебался, но все же решился. — Только что был анонимный звонок…

— Псих?

— Не знаю. Но попробовать бы надо. Мне сообщили о некоем Маосье. В телефонном справочнике одиннадцать Маосье. Семеро на отдыхе. Среди оставшихся четырех единственный, кого как-то можно заподозрить, — владелец малярного ателье.

— Вы повидаете его?

— Если разрешите. Вчера вместе с женой уехал в Ла-Боль, у них там вилла. Вернутся не раньше, чем через три недели. У меня нет никаких доказательств, что он замешан в этом деле, но я не успокоюсь, пока не увижусь с ним и не поговорю.

— Хотите поехать в Ла-Боль?

— Завтра утром есть самолет Внутренних авиалиний, а вернуться в Париж можно вечером.

— Вы ведете расследование — вам и решать.

— Благодарю вас. Неплохо бы получить от вас следственное поручение на случай, если нарвусь на сутягу.

Кассюр тут же подписал его.

— Желаю удачи, Мегрэ.

Домой Мегрэ возвратился рано, поужинали ростбифом, сыром и салатом, весь вечер просидел перед телевизором. Время от времени он тихо, как заклинание, произносил: «Маосье… Маосье…»

Но на память не приходило ничего.

— Кстати, — объявил он жене, — завтра обедать не приду.

— Много работы?

— Не очень. Просто надо слетать в Ла-Боль.

— В Ла-Боль?

— Да. Надо повидать одного человека. Вернусь тем же самолетом в полдевятого вечера.

Мегрэ по опыту знал, сколько преступников было арестовано только благодаря анонимному звонку или наводке осведомителя.

Когда он встал, ослепительное солнце стояло уже высоко, в воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения. Мегрэ был рад этому, потому что недолюбливал самолеты и чувствовал себя в них так, словно его заперли в камере.

— До вечера.

— Постарайся выкроить время искупаться, — пошутила г-жа Мегрэ.

Это был намек на то, что Мегрэ не умеет плавать. Поэтому они никогда не ездили в отпуск на море, а только в деревню.

Самолет оказался маленький, двухмоторный и рядом с трансатлантическими гигантами выглядел игрушечным. Брал он всего восемь пассажиров. Мегрэ не присматривался к ним. Двое мальчишек носились по салону и без умолку трещали.

Мегрэ попытался вздремнуть, но ничего не вышло. После двух часов полета самолет наконец приземлился на аэродроме Ла-Боль. А перед посадкой вдруг открылось море; оно сверкало, и вдалеке виден был корабль, плывший, казалось, по самой линии горизонта.

Мегрэ нашел такси.

— Знаете виллу «Зонтичные сосны»?

— Адрес есть?

— Нет.

— А фамилию тех, кто там живет, можете сказать?

— Маосье. Луи Маосье.

— Погодите минутку.

Шофер зашел в маленький бар и принялся листать местную телефонную книгу.

— Есть! — вернувшись, объявил он.

— Далеко это?

— За гостиницей «Эрмитаж».

Комиссар чувствовал себя белой вороной. Мужчины тут ходят в шортах и рубашках, расстегнутых на груди. Многокилометровый пляж, уставленный в несколько рядов зонтиками, полон отдыхающими — кто купается, кто загорает.

Вилла, весьма внушительная с виду, была расположена на тенистой улице довольно далеко от шоссе.

Мегрэ поискал кнопку электрического звонка, но не нашел. Белая дверь была приотворена, на террасе видны стол и садовые кресла.

Мегрэ приоткрыл дверь еще на несколько сантиметров и крикнул:

— Эй! Есть тут кто-нибудь?

Никакого ответа. И только на третий раз в полутемном коридоре появилась молодая служанка в белом переднике.

— Кто там?

— Я хотел бы поговорить с господином Маосье.

— Хозяева сейчас на пляже. Приходите после двенадцати.

— Лучше я пойду к ним на пляж.

— Вы их знаете?

— Нет.

— Повернете в первую улицу налево, в конце ее будет каменная лестница, ведущая на пляж. Кабинка хозяев — четвертая… На стенке написан номер — двадцать четыре…

— А вы не могли бы проводить меня и показать ваших хозяев?

— Не могу оставить дом без присмотра.

— Сколько лет господину Маосье?

— Точно не знаю. Я нанялась только на время отпуска. Лет пятьдесят, наверно.

— Как он выглядит?

— Еще довольно красив, очень высокий, худощавый, на висках седина.

— А госпожа Маосье?

— Гораздо моложе. Я не дала бы ей больше сорока.

— Какой, сказали вы, номер их кабинки?

— Двадцать четвертый.

Люди шли целыми семьями, уже в купальных костюмах; кое-кто успел обгореть на солнце.

Мегрэ отыскал спуск на пляж и, лавируя между лежащими людьми, пошел по песку. Кабинку из оранжевой парусины, на которой была выведена цифра 24, он обнаружил сразу.

У входа лежала на животе женщина; лица он не видел, а ее спина, намазанная кремом для загара, лоснилась на солнце.

Мегрэ огляделся, разыскивая человека, похожего на Луи Маосье. Неподалеку, у кромки берега, где на песок лениво набегали волны, человек двадцать мужчин под руководством тренера делали гимнастику. Один из них выделялся ростом и худобой. Может, это Маосье?

Прерывать упражнения Мегрэ не хотел. Он продолжал стоять примерно в метре от женщины из двадцать четвертой кабинки. Видимо, она почувствовала его присутствие. Застегнула лифчик купальника, пожалуй, не более закрытого, чем бикини, и повернулась к Мегрэ.

Она явно удивилась, обнаружив рядом с собой мужчину в брюках и пиджаке. Никого, кроме Мегрэ, в таком наряде здесь, естественно, не было и быть не могло.

— Кого-нибудь разыскиваете? — наконец решилась она спросить.

Лицо у нее было намазано не то маслом, не то кремом. Сложения она неплохого и, видимо, обладает хорошим характером.

— Госпожа Маосье?

— Да. Откуда вы меня знаете?

— Ваша служанка сообщила мне номер кабинки. Я хотел бы побеседовать с вашим мужем.

— Вам придется подождать… Который теперь час?

— Без десяти двенадцать.

— Через несколько минут они кончат заниматься.

— Тот, что выше всех, ваш муж?

— Да. Третий справа. Он худой, у него ни грамма жира, но когда мы бываем в Ла-Боль, он не пропускает ни одного занятия.

Она с любопытством смотрела на Мегрэ, но прямо расспрашивать не решалась.

— Вы сегодня приехали?

— Да.

— На машине?

— Нет, прилетел.

— Мы тоже предпочитаем самолет, если, конечно, не окажется, что нам тут понадобится машина. Остановились в «Эрмитаже»?

— Я сегодня же улетаю, поэтому номер в гостинице не брал.

Гимнастические упражнения кончились, и высокий худой мужчина направился к кабинке. Обнаружив Мегрэ, беседующего с его женой, он нахмурился.

— Этот господин прибыл из Парижа, чтоб повидаться с тобой. Он утром прилетел и сегодня же вечером улетает.

Маосье все это явно не понравилось.

— Господин?..

— Метра из уголовной полиции.

— Желаете поговорить со мной?

— Всего-навсего задать несколько вопросов.

Да, человек, который вышел из ресторана «Фарамон» в наблюдал, как Вивьен разгружает овощи, по описанию был похож на Маосье. А потом видели, как этот человек в тупике Вье-Фур вошел в заброшенный дом, где впоследствии был обнаружен убитый клошар.

— Вы владелец малярного ателье?

— Да.

Из-за обстановки, пляжного шума, крика детей, а главное — из-за того, что собеседник был в плавках, начало разговора выглядело чудовищно нелепо.

— Давно?

— Пятнадцать лет.

— А до этого?

— Работал у хозяина.

— Тоже на Монмартре?

— Комиссар, с какой стати вы меня допрашиваете? Я тут на отдыхе. По какому праву вы нарушаете мой покой?

Мегрэ протянул Маосье следственное поручение, и тот внимательно прочитал его.

— Ну и что из этого?

— Несколько дней назад вы ужинали около Центрального рынка в ресторане «Фарамон».

Маосье обернулся к жене, словно для того, чтобы она напомнила.

— Это в тот вечер, когда у нас ужинала мама. Ты ведь не выносишь ее и решил поужинать в городе.

— Что вы делали после этого?

— Вернулся домой.

Мегрэ заметил, как у женщины вспыхнуло лицо. Она открыла было рот, собираясь вмешаться, но смолчала.

— Нет. На самом деле домой вы зашли только на минутку.

И, пристально глядя на собеседника, Мегрэ вдруг спросил:

— Какого калибра у вас пистолет?

— Нет у меня никакого пистолета.

— Господин Маосье, предупреждаю: ваша ложь обернется против вас. Если вы не скажете мне правду, я испрошу у судебного следователя постановление на обыск у вас в ателье и в квартире на улице Тюрбиго.

Ошеломленная г-жа Маосье уставилась на мужа. Взгляд у него был мрачный; казалось, он вот-вот бросится на комиссара.

— Хорошо, есть у меня старый пистолет; он уже заржавел, и я даже не помню, где он валяется.

— Тридцать второго калибра?

— Возможно. Я не разбираюсь в оружии.

— Странно, что вы не помните, где храните его. Поручите кому-нибудь из ваших служащих передать пистолет мне.

— Послушайте, объясните, что все это значит?

— Это очень серьезно, господин Маосье, и имеет касательство к убийству. Получив ваш пистолет, я отдам его на баллистическую экспертизу и через несколько часов буду знать, замешаны вы в преступлении или нет.

— Делайте что вам угодно. Я на ваши идиотские вопросы отвечать больше не намерен.

Маосье пожал руку проходившему мимо толстяку в плавках, который, миновав еще три кабинки, улегся загорать.

— Двадцать лет назад вы знали молодую женщину по имени Нина Лассав? Потом через нее вы познакомились с Марселем Вивьеном.

— С тем клошаром с рынка?

— Тогда он еще был не клошаром, а владельцем столярной мастерской на улице Лепик.

— Предполагаете, что я должен его знать?

— Да.

— Сожалею, но вынужден вас разочаровать. Я не знаю этих людей.

— А бульвар Рошешуар вам ничего не говорит?

Мегрэ впервые проводил допрос на пляже. Жена Маосье оперлась на локоть и с видимым интересом следила за беседой.

— Как всякий парижанин, я, разумеется, знаю бульвар Рошешуар.

— Где вы жили в тысяча девятьсот сорок пятом году?

— Это было очень давно, и в ту пору я часто менял жилье. Обычно жил в маленьких гостиницах.

— На Монмартре?

— Да. Предприятие моего хозяина было в этом районе.

— В гостинице «Морван»?

— Не помню.

— «Жонар» на площади Аббатисс?

— Может быть.

— А не обедали ли вы в ту пору в ресторанчике «Для гурманов» на улице Данкур? Папаша Бутан еще жив и мог бы вас опознать: у него превосходная память.

— Не могу ничего вам сказать на эту тему.

— Вы не знаете этот ресторан?

— Вполне возможно, разок-другой я там обедал или ужинал. У вас еще много вопросов ко мне?

— Не очень. Особенно если буду получать уклончивые ответы. Но вы можете хотя бы сказать, в каком году вы женились?

— В тысяча девятьсот пятьдесят пятом.

— С Ниной вы порвали?

— Комиссар, вы явно бредите.

— Память у вас еще не прояснилась? Так и не вспомнили, где держите пистолет?

— Я даже не знаю, есть ли он еще у меня.

— Когда вы его купили?

— Я его не покупал. Мне его отдал один мой рабочий. У него двое детей, и он не хотел держать дома оружие.

— Этот рабочий до сих пор работает у вас?

— Да.

— Фамилия?

— Оскар Резон. Вы найдете его на авеню Трюден. Он одним из первых поступил ко мне. Надеюсь, на этом вы исчерпали свои вопросы?

— Благодарю вас за чистосердечие и откровенность. Сударыня, примите мои извинения за то, что помешал вам загорать.

Г-жа Маосье не ответила: она вопросительно смотрела на мужа.

На боковой улочке Мегрэ увидел итальянский ресторанчик, заметил там печь, и вдруг ему пришла охота поесть пиццы. Ожидая, пока она будет готова, он заказал дары моря и бутылку мускателя: полубутылок не оказалось.

Он был серьезен и спокоен. Похоже, день потерян не зря. Допив кофе, Мегрэ велел отвезти себя в Сен-Назер, где надеялся найти отдел уголовной полиции. Обратился в мэрию, но там его направили в Нант. В Нанте в довольно тесном помещении сидело всего трое инспекторов.

Они узнали Мегрэ и, похоже, удивились его появлению.

— Ла-Боль на вашей территории?

— Да, но туда нас вызывают редко: там ничего не случается. Это семейный курорт.

— Мне нужно установить постоянное наблюдение — днем и ночью — за одним человеком, который там живет. Это возможно?

— Все, разумеется, возможно. Но у нас мало людей.

Мегрэ предъявил следственное поручение.

— Все будет сделано, шеф.

Он описал им Маосье и его жену, дал адрес.

— Если кто-нибудь из них вдруг покинет Ла-Боль, немедленно звоните, даже домой.

Он продиктовал номер своего телефона.

— Само собой, мне нужно будет знать также, куда они направляются.

— Ясно, господин комиссар. Не хотите ли стаканчик мускателя?

— Благодарю, уже пил. Мой врач рекомендует мне умеренность.

В Ла-Боль Мегрэ возвратился на такси. Несколько человек на эспланаде были одеты так же, как он, по-городскому; пиджаки они несли на руках. Мегрэ последовал их примеру.

Из Орли он отправился домой, и на площадке его встретила г-жа Мегрэ. Она не смогла удержаться от смеха.

— Что было бы, если б ты провел на море целый месяц!

— А что такое?

— Ты был там всего один день и приехал с великолепным загаром. Посмотрись-ка в зеркало.

И правда, лицо у Мегрэ покраснело. Туфли были полны песка, и Мегрэ поспешил их снять. Он не смог противостоять ребяческому желанию побродить по пляжу в метре от белой каемки пены, которую приносили мелкие волны. Почти два часа гулял он среди пляжной пестроты и шума, уворачиваясь от мячей, которыми перебрасывались девушки.

— Ужинал?

— Перекусил в самолете. Надо позвонить на набережную Орфевр.

Он набрал номер комнаты инспекторов и удивился, услышав голос Жанвье.

— Ты еще здесь?

— Тут был налет на почтовое отделение, так что пришлось поработать. Двух основных участников вместе с деньгами мы взяли. Пока еще в бегах третий, который стоял на стреме. А как у вас, шеф?

— Буду знать через несколько дней, если только моя поездка вообще даст какой-нибудь результат. А пока у тебя не будет двух инспекторов, чтобы начиная с этого вечера сидеть в засаде?

— Найдется. Но народу осталось совсем мало.

— Записывай… Авеню Трюден, около лицея Роллена. Там склад и ателье Луи Маосье, владельца малярного ателье. Представления не имею, что может произойти, но мне спокойней, если я буду знать, что там ведется наблюдение… Второй пост… У квартиры того же Маосье, улица Тюрбиго. В квартире живет старая кухарка…

— Ясно… А если Маосье появится в одном из этих мест?

— Не спускать с него глаз и фиксировать каждый шаг.

Спал Мегрэ плохо: он потел, и лицо щипало от пота.

В ушах стоял шум моря, перед глазами мелькали яркие пятна — как на пляже.

Проснулся он рано и сразу отправился на такси на улицу Тюрбиго. Маосье жил в старом доме, типичном для квартала Марэ; его отремонтировали, и он сохранил внешний облик богатого частного особняка.

— Простите, сударыня, не скажете номер квартиры господина Маосье?

— А его нет. Они с женой уехали в Ла-Боль, у них там вилла.

— Знаю. Но ведь осталась мадемуазель Берта, кухарка.

— Как вам угодно… Второй этаж, направо. Впрочем, направо или налево — все равно: они занимают весь этаж.

Лифта не было, но лестница оказалась широкая и пологая. Мегрэ позвонил в дверь старого, хорошо навощенного дерева. Довольно долго квартира не подавала никаких признаков жизни. Наконец послышались семенящие шаги, и дверь отворилась.

— Хозяева…

— В Ла-Боль, знаю. Я пришел поговорить с вами.

— Со мной?

— Вы мадемуазель Берта, кухарка?

— Входите. Чего говорить через порог?

Она проводила комиссара в просторную гостиную, залитую светом из трех высоких окон и обставленную мебелью, вполне соответствующей стилю здания.

— Присаживайтесь. Вы пылесосы продаете?

— Нет. Я из уголовной полиции.

Она осмотрела его с головы до ног, ничуть не скрывая этого. Чувствовалось, что женщина она решительная и за словом в карман не лезет.

— Вы случайно не комиссар Мегрэ?

— Он самый.

— Занимаетесь тем клошаром, как его?.. Нет у меня памяти на фамилии.

— Вивьен.

— Правильно. Странная мысль — убивать клошара, вы не находите? Если он не из тех сумасшедших нищих, которые прячут в тюфяке миллионы.

— Это не тот случай. Вчера в Ла-Боль я видел вашего хозяина.

— Вот как?

— Вы знали его до того, как он женился?

— Я познакомилась с ним после его помолвки с мадемуазель Касегрен. И с тех пор служу у них. Господин Касегрен, нотариус, живет на авеню Вилье. Жена у него часто болеет. У них осталась служанка, которая и ухаживает за хозяйкой, и готовит. Господин Касегрен после замужества дочери настоял, чтобы я переехала к ней.

— Сколько лет уже прошло с тех пор?

— Почти пятнадцать. Для меня разница в том, что горничной нет и я тут прислуга за все… Правда, не совсем так. Мадам помогает мне да и готовит не хуже моего.

— Часто они уходят из дому?

— Редко. Иногда в театр или в кино. Встречаются всего с несколькими давними друзьями.

— Между собой ладят?

— Не ссорятся по пустякам, если вас это интересует.

— Вы полагаете, они любят друг друга?

Ответом было молчание.

— У господина Маосье на стороне никого нет?

— Вот уж не знаю. Не могу ничего сказать.

— Бывает, что по вечерам он уходит один и возвращается очень поздно?

— Никогда. Ой, нет, было на прошлой неделе… Часов около одиннадцати, когда мадам пошла проводить свою мать, которая ужинала у нас, он как угорелый влетел в дом и кинулся к себе в спальню. И тут же убежал. Мадам, возвратившись, решила не ждать его и легла. Не знаю, слышала ли она, как он пришел. Он прокрался как мышка. А вернулся он, я точно знаю, после трех ночи.

— Давно у них раздельные спальни?

— Почти сразу же после свадьбы. Хозяину с утра надо быть у заказчиков, он встает спозаранку. Мадам просыпалась от этого, а она любит понежиться в кровати подольше…

Достаточно посмотреть, как мадемуазель Берта говорит о Маосье, чтобы понять: она его недолюбливает. О хозяйке же она говорила прямо с обожанием.

— Сколько ей было, когда она вышла замуж?

— Ровно двадцать лет и один месяц.

— Где они встретились, вам известно?

— Нет. Девушкой она много выезжала, но ведь нынешние девушки обходятся без дуэний.

— Счастлива она?

Снова красноречивое молчание.

— Разочаровалась в браке?

— Она не из тех женщин, которые сетуют и разыгрывают меланхолию. Жизнь она принимает такой, как она есть.

На пианино Мегрэ заметил фотографию супругов. На снимке Луи Маосье был с усами, сейчас он их не носит. А его жена в молодости была блондинкой и мелко завивалась.

Кухарка увидела, куда смотрит Мегрэ, и внезапно спросила:

— А что он такого натворил?

— С чего вы так решили? Разве обязательно нужно что-то натворить?

— Будь он ни в чем не виноват, вы бы сюда не пришли. Раз такой человек, как вы, утруждает себя…

— Не могли бы вы проводить меня в его спальню?

— Он взбесится, если узнает. Но ничего. Я его не боюсь.

Они прошли через столовую, потом по коридору.

— Вот тут спальня хозяйки, — растворив дверь, сообщила мадемуазель Берта.

Веселенькая спальня, выдержанная в светло-серых с оттенком голубого тонах. Ноги тонут в белом пушистом ковре.

За стеной спальня Маосье; она, разумеется, скромней, но и в ее убранстве ощущается хороший вкус.

— Кто выбирал обстановку?

— Мадам. Она прослушала в Лувре курс истории искусств и еще посещала Школу декоративного искусства.

— На рояле играет?

— Да. Но только, когда остается одна.

В спальне Маосье все было в бежевых и коричневых тонах.

— Скажите, у Маосье есть оружие?

— Есть. Недели две назад я видела у него револьвер.

— С барабаном?

— Вы хотите знать, есть ли в нем такой цилиндр, куда вставляют патроны?

— Да.

— Нет. Он плоский.

— Пистолет?

— Знаете, взгляните сами.

Она подошла к ночному столику, выдвинула верхний ящик, и на лице ее выразилось удивление.

— Нету…

— Может, он взял его с собой в Ла-Боль?

— Исключено. Чемодан-то собирала я.

— Может быть, куда-нибудь переложил?

Мадемуазель Берта заглянула в два других ящика: там лежали ключи, перочинный ножик, членские билеты разных обществ.

— Сколько помню себя, пистолет всегда лежал в этом ящике.

— Две недели назад вы точно видели его? А патроны в ящике были?

— Были. Целая коробка. Тоже исчезла.

Кухарка обшарила стенной шкаф, ящики комода, даже в ванную комнату заглянула.

Когда она снова посмотрела на Мегрэ, лицо у нее было мрачное и, пожалуй, даже побледнело.

— Я вот думаю, угадала я или нет причину вашего прихода.

— Вы удивлены?

— Немножко. Но не очень. Вы, наверно, будете смеяться, когда узнаете, почему я не удивилась. Он не любит животных. Не хочет ни кошки, ни собаки в доме. У мадам был коккер-спаниель, он всегда был с нею, но хозяин вынудил ее избавиться от пса.

— Думаю, ближайшие несколько дней вам не следует покидать Париж. Вы мне можете понадобиться.

— Я буду здесь.

И через секунду, провожая Мегрэ в гостиную, она спросила:

— Вы видели мадам в Ла-Боль?

— Да.

— Она, конечно, принимает солнечные ванны?

— Да.

— На море она все дни проводит на солнце. В Ла-Боль ездила еще в детстве с родителями.

— Ваши хозяева не хотят детей?

— Со мной они на эту тему не говорили, но, думаю, не хотят.

— Благодарю вас, мадемуазель Берта. Вы мне очень помогли.

— Я старалась быть вам полезной…

Она только не добавила: «…чтобы подложить хозяину свинью».

На набережную Орфевр Мегрэ приехал в такси. Торранс доложил, что звонили из Нанта и что на вилле «Зонтичные сосны» все без изменений. Спрашивали, продолжать ли наблюдение.

— Позвоните им и скажите: продолжать. Людей, куда я тебе сказал, поставил? — спросил Мегрэ у Жанвье.

Жанвье был единственный, к кому он всегда обращался на «ты». Правда, бывало, он «тыкал» и Лапуэнту, который последним пришел в отдел. Остальным говорил «вы», «тыкал» лишь по рассеянности или в пылу работы.

— На улицу Тюрбиго кого послал? Он хорошо укрылся: я проходил мимо и никого не заметил. Правда, напротив дома бистро.

— Там Барон. На Монмартре — Неве.

Мегрэ направился в крыло, которое занимают судебные следователи, и постучался к Кассюру. Тот крикнул: «Входите!»

— Есть новости? — обрадовался он.

— Пожалуй, да… Думаю даже, имеет смысл выдать постановление о задержании.

— Рассказывайте.

Мегрэ, усевшись на неудобный стул, принялся рассказывать, где успел побывать за эти два дня.

— Никакой уверенности, что Маосье — убийца Вивьена, у меня нет, но у нас достаточно улик против него, чтобы допросить, куда основательней, чем я это сделал на пляже.

— Я тоже так думаю. Как вы собираетесь доставить его сюда? Пошлете парочку своих людей или обратитесь к тамошней жандармерии?

— Пошлю своих, если найду незанятых. Мы сейчас работаем с настолько ослабленным составом, что если об этом проведают преступники, будет худо.

— Я подпишу вам постановление.

И он вынул хорошо знакомый Мегрэ бланк.

— Имя?

— Луи.

— Маосье через одно или два «с»?

— Через одно. Благодарю, господин следователь.

— А на авеню Трюден вы пойдете?

— Да, собираюсь сегодня сходить.

Мегрэ опять отыскал Жанвье.

— Нужны два человека.

Бедный Жанвье растерялся.

— И надолго нужны?

— Сколько займет, чтобы съездить кое за кем в Ла-Боль.

Жанвье посмотрел в лицо Мегрэ, и они поняли друг друга.

— Ясно! Возьмите Верана и Лубе.

Мегрэ вызвал их к себе в кабинет, проинструктировал, вручил постановление.

— Самолет через час. Можете лететь им, но я предпочел бы, чтоб возвращались вы поездом.

— Наручники ему надевать?

— Если попытается сбежать от вас, да. Если нет, думаю, не стоит.

Затем Мегрэ вызвал Торранса.

— Поехали, шофер.

Последние дни Торранс только и делал, что возил комиссара.

— Авеню Трюден, напротив лицея Роллена.

— Вы приказали арестовать его?

— Доставить сюда. Когда допрошу поосновательней, чем на пляже, будет видно.

Просторный двор забит стремянками, в глубине строеньице наподобие гаража, заставленное огромными бидонами с краской. На стене эмалированная табличка со словом «контора» и стрелка. Мегрэ пошел, куда она указывала.

В довольно большой и единственной комнате человечек с кислой физиономией занимался счетами.

— Комиссар Мегрэ.

— Вы ко мне?

— Как ваша фамилия?

— Ванье. Жерар Ванье. Но я не понимаю, что полиции…

— Дело касается не вас.

— Кого-нибудь из наших рабочих? Все они у заказчиков. Люди у нас все положительные, работают по многу лет…

— Слева кабинет вашего хозяина?

— Да. Только он там нечасто бывает: все время мотается по заказчикам.

— Дело процветает?

— Не жалуемся.

— Вы компаньон?

— К сожалению, только бухгалтер.

— Когда было основано предприятие?

— Не могу сказать. Знаю только, что в сорок седьмом старый владелец обанкротился. Правда, время он в основном проводил в бистро, деньги транжирил без толку. Господин Маосье взял дело в свои руки, сменил весь персонал.

— А вы?

— Сперва работал тут бухгалтером два дня в неделю. Потом, когда дело стало расширяться, меня взяли на полную неделю. Это было в конце сорок восьмого.

— Маосье много работал?

— Влезал во все. Едва выкраивал время сходить поесть.

— А как у него отношения с рабочими?

— Свойские, но существует граница, которую переступать нельзя, и все ее знают.

— Сколько всего рабочих?

— Сейчас восемь, если считать ученика.

— Вы видели когда-нибудь у него в кабинете пистолет?

— Пистолет? Нет. Зачем он ему? Клиенты чаще всего расплачиваются чеками, их тут же относят в банк. Рядом, на углу.

— Вы позволите?

К величайшему негодованию бухгалтера, Мегрэ вошел в кабинет Маосье и принялся открывать ящики один за другим. Никакого оружия там не оказалось.

— А на каком основании вы вторгаетесь сюда?

— Я веду следствие.

— Когда господин Маосье узнает об этом…

— Я вчера видел его.

— Вы ездили в Ла-Боль?

— Да. А завтра утром или чуть позже он сам будет в Париже.

— Но он собирался вернуться через три недели, а то и через месяц.

— Я попросил его изменить планы.

— И он не протестовал?

Низенький г-н Ванье был возмущен, петушился.

— Я хотел бы знать, что за история…

— Узнаете в свое время.

— Шарить в ящиках, как у себя дома! Задавать нелепые вопросы! Да еще требовать, чтобы патрон приехал из Ла-Боль…

Ни слова не говоря, Мегрэ вышел, оставив человечка возмущаться в одиночестве.

6

Едва Мегрэ вернулся на набережную, как позвонили из Ла-Боль. Говорил Веран, один из двух инспекторов, которых комиссар послал за Маосье.

— Как все прошло?

— Начало было так себе. Он кипятился, отказывался с нами ехать. Упоминал о высокопоставленных друзьях и грозил скандалом.

— Как отнеслась к происходящему его жена?

— Слушала и изумлялась. После нескольких минут препирательства я вынул из кармана наручники и предупредил, что, если он не подчинится, ему придется пропутешествовать до Парижа с этими штуками на запястьях. Он чуть не задохнулся от ярости: «И вы посмеете…» — «Несомненно», — «Но в чем дело, черт бы вас всех побрал?» По-моему, больше всего он страдал от унизительности своего положения. В конце концов пошел с нами на вокзал и сел в ночной поезд. Жена хотела ехать с ним, но он ее отговорил, твердя, что через двое суток уже вернется: «Пойми, им не в чем меня обвинить. Они еще пожалеют, и очень скоро».

На следующее утро Мегрэ расположился у себя за столом, выбрал трубку, не спеша набил ее и кивнул Торрансу, чтобы тот взял блокнот и присел к столу. Обычно стенографировать допросы поручают по возможности Лапуэнту — он считается в уголовной полиции лучшим стенографистом. Но и Торранс не ударит в грязь лицом.

Мегрэ нажал на кнопку, и Веран ввел Маосье; черты лица у того заострились, взгляд словно застыл.

— Садитесь.

— Протестую против моего задержания, считаю его неоправданным и, будь вы хоть Мегрэ, хоть кто, полагаю себя вправе подать на вас в суд.

Мегрэ и бровью не повел.

— Не скажете ли, господин Маосье, где находится ваш пистолет?

— Какой пистолет?

— Тот, что еще на днях лежал в верхнем ящике вашего ночного столика. Если не ошибаюсь, тридцать второго калибра.

— В оружии не разбираюсь и не могу вам сказать, что за калибр у этого пистолета, который хранится у меня давным-давно.

Где он теперь?

— Надо думать, в том же ящике.

Отвечал он злобно, смотрел на Мегрэ с откровенной ненавистью. Быть может, к этой ненависти примешивался страх?

— В ящике пистолета больше нет. Куда вы его дели?

— Доступ в квартиру имею не я один.

— Вы намекаете, что пистолетом могла завладеть мадемуазель Берта? Без шуток, прошу вас! Это ни к чему не приведет.

— Я не сказал, что пистолет взяла кухарка.

— Остается ваша теща? Она и впрямь навещала вас в тот вечер, когда вы обедали в одиночестве у Фарамона и вернулись домой в три часа ночи.

— Я никогда не приходил домой в три часа ночи.

— Если угодно, я вызову на очную ставку свидетеля, который вас отлично видел и, вне всякого сомнения, подтвердит, что это были действительно вы.

У Торранса на лбу выступил пот, он строчил на предельной скорости.

— Мало того, я располагаю свидетелем, который видел, как вы в третьем часу ночи завернули в тупик Вье-Фур; имеется и другой свидетель, слышавший, как несколько минут спустя вы вернулись домой.

— Уж не моя ли жена? — с иронией осведомился Маосье.

— Нет, жена ваша не могла бы свидетельствовать против вас.

В противоположность своему собеседнику Мегрэ хранил спокойствие.

— Значит, мерзавка Берта. Она, видите ли, нянчила мою жену и на этом основании ревнует ее ко всем окружающим, ну а меня так просто ненавидит.

— Где вы познакомились с Марселем Вивьеном?

— Не имею понятия, кто это.

— Вы что, не читаете газет?

— Читаю, но не раздел происшествий.

— И все же вы знаете, что он был убит? Ему, спящему, трижды выстрелили в грудь.

— Разве это меня касается?

— Может быть, и касается. Было бы просто замечательно, если бы вам удалось найти ваш пистолет.

— Для этого мне надо знать, кто его взял или спрятал.

Этот человек будет запираться, совершенно не заботясь о правдоподобии. Он закурил, руки у него дрожали. Может быть, от ярости?

Мегрэ круто переменил тему: прием, рассчитанный на то, чтобы сбить противника с толку.

— Как я догадываюсь, в переулке Вье-Фур вы никогда не бывали?

— Я не способен даже объяснить, где такой находится.

— Что сталось с Ниной Лассав?

— Вы полагаете, что я с ней знаком? Это имя ничего мне не говорит.

— В сорок пятом и сорок шестом годах вы жили на Монмартре в меблированных комнатах близ бульвара Рошешуар.

— Да, я жил в тех местах, хотя и не помню, в каком году.

— А у нее была квартира на бульваре Рошешуар.

— Весьма возможно. Там жили тысячи людей — неужели я со всеми должен состоять в знакомстве?

— Вероятно, вы все же познакомились и с ней, и с Марселем Вивьеном, ее любовником. Подумайте, прежде чем отвечать. Вы тоже были любовником Нины Лассав?

— Мне и думать не о чем. Нет — и все. В те времена я был еще не женат, не чурался женщин, но приятельницы с таким именем у меня не было, и с этим самым Вивьеном я не встречался.

— Словом, к этому делу вы не имеете никакого отношения?

— Ни малейшего.

Он держался все заносчивей, но в то же время все нервозней и никак не мог справиться с дрожью в пальцах.

— Что ж, отправлю вас в камеру — там у вас будет время подумать.

— Не имеете права.

— Вы забываете, что у меня на руках постановление на ваш арест, подписанное по всей форме судебным следователем.

— Если вы намерены допрашивать меня еще раз, требую присутствия моего адвоката.

— Я мог бы вам отказать. Адвокат имеет право присутствовать на допросах, проводимых судебным следователем. Но я готов дать вам все шансы. Кто ваш адвокат?

— Мэтр Луазо. Живет на бульваре Бомарше, тридцать восемь.

— Когда потребуется, я его приглашу.

Мегрэ встал и грузной поступью подошел к открытому окну, за которым сияло безнадежно синее небо. Не считая счастливчиков, что нежатся на пляжах, все сейчас мечтают о дожде, а он не думает идти, и температура поднимается все выше.

Инспектор Веран отвел Маосье в камеру.

— Он еще за это поплатится, — проскрежетал задержанный, явно имея в виду комиссара Мегрэ.

Мегрэ заметил Торрансу:

— Он хитрит. Отстучи мне на машинке свои записи, в следующий раз дадим ему подписать протокол.

— Вы действительно полагаете, что он знал Нину Лассав?

— Очень может быть. Я пустил пробный шар. По-моему, Маосье среагировал: к разговору о ней он не был подготовлен.

Мегрэ взял другую трубку, прихватил шляпу.

— Если срочно кому-нибудь понадоблюсь — я в «Паризьен либере».

Торранс посмотрел на шефа с изумлением, но смолчал. Мегрэ начал с того, что выпил в пивной «Дофина» кружку пива, потом вскочил в такси.

— В редакцию «Паризьен либере».

Ему помнилось, что после освобождения эта газета начала выходить одной из первых. Сам-то он в сорок шестом был не в Париже. Как раз тогда он не поладил с начальником уголовной полиции, который несколько месяцев спустя вышел в отставку. Мегрэ был переведен в Люсон, где ему было совершенно нечем заняться и он убивал время, целыми днями играя на бильярде. Так он протомился почти год, да и г-жа Мегрэ все не могла привыкнуть к Вандее.

К счастью, новое начальство вызвало Мегрэ в Париж. Сперва он был не главным комиссаром, а просто комиссаром и не руководил отделом расследования убийств.

В его жизни, да и в памяти, Люсон так и остался каким-то провалом.

— Мне нужно поговорить с главным редактором.

— Вы от кого?

— Я комиссар Мегрэ.

Главный редактор, незнакомый комиссару совсем еще молодой человек, вышел из кабинета ему навстречу.

— Чему обязан?

— Служба, — сознался Мегрэ.

— Чем можем быть полезны?

— Вы, вероятно, сохраняете все номера вашей газеты?

— Разумеется. Мы их переплетаем по годам.

— Мне нужно просмотреть сорок пятый и сорок шестой годы.

— Идемте.

Они миновали множество коридоров и наконец пришли в темное помещение, где на стеллажах громоздились огромные переплетенные в черную ткань фолианты.

— Дать вам кого-нибудь в помощь?

— В этом нет необходимости. Тем более что придется, может быть, провозиться несколько часов.

Вот что упустил Мегрэ в начале расследования. Один раз такая мысль мелькнула у него в голове, но после он напрочь об этом забыл.

— Если угодно, я распоряжусь, чтобы вам принесли пива. Нам всегда приносят из бистро напротив.

— Благодарю, я только что выпил кружку.

Оставшись один, он стащил с себя пиджак, засучил рукава рубашки и принялся разыскивать том за 1945 год.

Через час с этим томом было покончено. Разумеется, комиссар просматривал только заголовки. Но ни один, похоже, не относился ни к Марселю Вивьену, ни к Нине Лассав, ни к Луи Маосье.

Он поставил том на место и взялся за сорок шестой год, хотя голова у него уже шла кругом. Дважды заглядывал главный редактор, проверяя, не нужно ли чего.

— Может, вам уже захотелось пить?

— Что ж, сейчас я не отказался бы от кружки пива.

Воздух посинел от табачного дыма. В хранилище пахло ветхой бумагой и типографской краской.

Некоторые заголовки возбуждали внимание комиссара, напоминая о делах, в свое время изрядно прогремевших, а теперь совершенно забытых.

Январь… Февраль. Март… Апрель…

Так он добрался до августа. Наконец в номере за семнадцатое число на глаза ему попался заголовок:

«Молодая женщина задушена в доме на бульваре Рошешуар».

Заголовок был набран неброско, сообщение не попало на первую страницу. Казалось, этому происшествию не придали особого значения.

«Двадцатидвухлетняя Нина Лассав найдена задушенной у себя в спальне, в доме на бульваре Рошешуар. Жертва лежала в постели, обнаженная. Ни в комнате, ни во всей квартире не обнаружено следов беспорядка. Привратница допрошена, но ее ответы нисколько не помогли следствию.

Нина Лассав несколько лет прослужила в бельевом магазине на улице Лепик, и хозяйка магазина была вполне довольна своей продавщицей.

В конце 1945 года девушка внезапно оставила службу. В ее жизни был мужчина, но навещал он ее не часто. Что произошло в вечер ее смерти? Полиции будет нелегко это установить. Добавим, что пожилая привратница совершенно не обращает внимания на тех, кто приходит в дом.

Следствие ведет комиссар Пьебёф».

В следующем номере обнаружился заголовок: «Расследование на бульваре Рошешуар не продвигается».

Всего несколько строк: сообщение о том, что предпринимаются попытки больше узнать о частной жизни убитой. Отчет медицинского эксперта, составленный в специальных выражениях, уведомлял о том, что жертва подверглась странгуляции. Никаких иных следов насилия не обнаружено.

Привратницу допросили вторично. Она подтвердила, что девушку иногда провожал домой какой-то мужчина, довольно молодой; бывало, что он заходил к ней в квартиру, но на ночь не оставался ни разу.

Раз или два привратница видела его, но мельком. Узнать, вероятно, не смогла бы. Месяца два назад к девушке стал захаживать другой — его внешность описать легче, приходил он днем, когда светло, и привратница его хорошо рассмотрела.

Очень высокий, очень худой, черноглазый. По лестнице взлетал одним махом; пробыв час, уходил, и всегда один.

Еще три дня спустя «Паризьен либере» сообщала:

«Комиссар Пьебёф допросил подозреваемого.

Допросы в уголовной полиции вызывают много толков. Опознан высокий худой незнакомец, несколько раз посещавший квартиру Нины Лассав на бульваре Рошешуар. Им оказался некий Луи М., маляр, живущий в небольшой гостинице по соседству.

Он не скрывает, что был любовником погибшей, но утверждает, что в день ее смерти не виделся с ней. Между тем привратница показала, что около четырех пополудни находилась на лестнице и видела своими глазами, как он приходил.

За отсутствием доказательств Луи М. оставлен на свободе, но следствие не выпускает его из поля зрения.

Что касается краснодеревщика Марселя В., который более полугода был любовником Нины Лассав, он сумел представить доказательства, что в момент убийства находился в кафе на бульваре Шапель».

Мегрэ делал заметки в старом черном блокноте. Официант из бистро напротив принес кружку пива, покрытого пышной шапкой пены; Мегрэ настолько увлекся своими открытиями, что не заметил, как прошла головная боль.

Он попытался добраться до кабинета главного редактора, но заплутал в коридорах и был вынужден спросить дорогу.

— Вы не будете возражать, если мы перефотографируем несколько статей из вашего архива?

— Какие могут быть возражения?

— Разрешите от вас позвонить.

Трубку взял Мере.

— Местраль на месте? Пришлите его ко мне в редакцию «Паризьен либере». Пусть спросит, где архив… Жду его там.

Вернувшись в хранилище, Мегрэ вновь принялся перебирать старые газеты. О Нине Лассав упоминалось все реже, заметки были все короче: вниманием французских читателей завладел крупный политический процесс.

«Вопреки показаниям привратницы, утверждающей, что у нее на глазах подозреваемый около четырех дня поднимался к Нине Лассав, Луи М., оказывается, тоже имеет алиби. Комиссар Пьебёф и его инспектора продолжают расследование, однако новых улик пока нет».

На этом дело, казалось, было похоронено. Фотографий Маосье и Марселя Вивьена газета не поместила.

Маосье подвергся еще нескольким допросам на набережной Орфевр. Его водили в кабинет к следователю Комельо, который в те времена был еще жив, но привлекать к суду не стали.

Через полчаса примчался Местраль, вооруженный целым набором фотоаппаратов и вспышек.

— Много страниц придется переснимать?

— Заметок шесть, и то коротеньких.

Мегрэ смотрел, как он работает, по ходу дела указывая заметки.

— Нельзя ли получить отпечатки сегодня днем?

— Если вы разрешаете мне прерваться на завтрак, все будет сделано часам к четырем.

Мегрэ заглянул к редактору и поблагодарил.

— Нашли, что искали?

— Нашел.

— Писать об этом, вероятно, еще нельзя?

— Когда станет можно, обещаю, что с вами первым поделюсь информацией.

— Благодарю вас. До свидания, надеюсь, скорого.

Было начало первого. От улицы герцога Энгьенского до бульвара Ришар-Ленуар ходьбы не более четверти часа; Мегрэ с довольным видом оглядывал прохожих, витрины, туристские автобусы. Несколько таких автобусов стояло на площади Бастилии, и туристы-иностранцы фотографировали ее, как до того уже успели, должно быть, запечатлеть Триумфальную арку, Сакре-Кёр и Эйфелеву башню. Туристы явно изнемогали от усталости, но не желали упустить ни одну из обещанных достопримечательностей.

Мегрэ вошел к себе домой, напевая под нос.

— Видно, дела идут на лад, — заметила г-жа Мегрэ, ставя на стол закуски.

— Сегодня я недурно потрудился. Не знаю еще, что мне это даст, но что-то наверняка даст. Жаль, что один из тех, кто имеет отношение к делу, никогда уже не заговорит.

— Ты о ком?

— О Марселе Вивьене. Кстати, я выяснил один факт, который не составляет тайны: Нина Лассав в августе сорок шестого года была убита у себя в квартире.

— Застрелена?

— Нет, задушена.

— Долго бы ты еще ее искал!

— И не говори. Допросил Маосье, он все больше юлит.

Позавтракал Мегрэ с аппетитом. На завтрак была баранья нога дивного розового цвета, у кости она еще слегка сочилась кровью.

— Изумительно! — вздохнул он, потянувшись за добавкой.

— Как, по-твоему, скоро ты управишься с этим делом?

— Пока не могу сказать, но большая часть пути уже пройдена. Самое смешное, что вся информация, которую я откопал сегодня в архивах «Паризьен либере», наверняка хранится в куда более полном виде у нас, в уголовной полиции. Я об этом просто не подумал: мы тогда жили в Люсоне.

— Отродясь не скучала так, как там.

— А я-то!

— Хочешь персик? Спелые, сочные.

— Не откажусь и от персика.

Комиссар снова был в согласии с миром и самим собой.

На службу в этот раз он приехал на такси. Как и в предыдущие дни, окна были настежь распахнуты, и в кабинет врывался чуть посвежевший ветерок.

— Торранс!

— Да, шеф?

— Отпечатал протокол допроса?

— Еще утром.

— Принеси мне один экземпляр.

Когда протокол оказался у него на столе, он распорядился:

— Сходи в архив. В материалах за сорок шестой год должно отыскаться дело об убийстве Нины Лассав в доме на бульваре Рошешуар.

— То-то мне казалось, что я уже встречал ее имя. Теперь припоминаю. Расследование вел комиссар Пьебёф.

— Именно так. Тащи поскорей досье.

Вчитываясь в каждое слово, задумываясь над некоторыми местами, а иногда отвлекаясь, чтобы раскурить трубку, Мегрэ перечитал вопросы, которые утром задавал подозреваемому, и ответы Маосье.

В каждой фразе таился подспудный смысл.

Записанные на бумаге, ответы Маосье казались куда более сумбурными, чем на допросе.

Дочитав, Мегрэ застыл на стуле, прикрыв глаза. Казалось, он дремлет, но мозг его работал как никогда напряженно. Комиссар старался представить себе ход следствия в мельчайших деталях, увязать воедино все, что слышал.

С выводами он не спешил. Внезапно ему пришло в голову позвонить Аскану, комиссару Первого округа.

— Увы, господин комиссар, мои люди ничего больше не обнаружили.

Я по другому поводу. Разыщите мне, если возможно, этих бродяг, Тото и Нана, которых я у вас допрашивал. Если удастся, пришлите их ко мне, будьте добры.

— Вы рискуете набраться блох.

— Не впервой. Это профессиональный риск.

— В этом квартале дело у нас поставлено недурно. К которому часу нужна вам эта парочка?

— Часам к четырем, если можно.

— Постараемся. У меня сейчас как раз под рукой нужные люди.

Затем Мегрэ попросил телефонистку соединить его с мэтром Луазо, проживающим на бульваре Бомарше.

Вскоре она позвонила и сообщила, что адвоката на месте нет: вероятно, ушел в суд.

— Попытайтесь поймать его во Дворце правосудия.

На этот раз ждать пришлось минут пятнадцать. Наверно, адвоката искали по всему зданию.

— Мэтр Луазо у телефона.

— Говорит комиссар Мегрэ. Дело вот в чем. В ходе расследования недавнего убийства мною задержан наш клиент Луи Маосье. Сегодня утром я попытался задать ему кое-какие вопросы, но совершенно безрезультатно. Он не желает говорить иначе как в вашем присутствии, и я не собираюсь ему в этом препятствовать. Не могли бы вы к четырем часам явиться ко мне в кабинет?

— Никак не могу: в три у меня выступление в суде. А вот в пять я к вашим услугам.

— Пускай будет в пять.

Не успел Мегрэ повесить трубку, как Торранс принес не слишком пухлую папку с делом об убийстве Нины Лассав в 1946 году. Комиссар снял пиджак, закурил трубку и склонился над документами.

Первыми лежали показания привратницы в полицейском комиссариате: в два часа дня, видя, что жилица не выходит из квартиры, хотя накануне пришла домой не поздно, привратница поднялась и постучала к ней. Дверь была приоткрыта, и она вошла в квартиру.

«Я не заметила никакого беспорядка. В ящиках никто как будто не рылся. В спальне тоже было прибрано, а на кровати, совершенно обнаженная, лежала несчастная девушка: рот приоткрыт, язык вывалился наружу, безжизненные глаза устремлены в потолок…»

Далее шел протокол, составленный комиссаром полиции, неким Майфером, прибывшим на место происшествия вместе с полицейским Пату. Комиссар обнаружил убитую в положении, описанном привратницей. Одежда жертвы, включая платье из набивной ткани, лежала на стуле близ кровати.

«Убийство, скорее всего, совершено без цели ограбления. То, что убитая обнажена, заставляет думать, что, по-видимому, она близко знала убийцу: она не сделала попытки прикрыть наготу и позволила ему подойти к кровати».

Прямо из спальни комиссар позвонил в уголовную полицию.

Комиссар Пьебёф ответил, что прибудет немедленно, распорядился ничего не трогать и связаться с прокуратурой.

Если Мегрэ не путает, Пьебёфу было тогда около сорока пяти. Ремесло свое он знал и не очень-то клевал на выдумки. В обращении казался грубоватым, нравом отличался вспыльчивым.

С ним приехало двое инспекторов, из них один — от службы общего надзора.

Отчет Пьебёфа оказался весьма пространным, к нему был приложен план квартиры.

«Мебель во всех помещениях стоит на местах; на ночном столике, на самом виду, лежит сумочка убитой; в ней обнаружено триста франков».

Далее следовал отчет прокуратуры о выезде на место происшествия — как всегда, чистая формальность.

К отчету Пьебёфа были приложены два других рапорта, а также фотографии Нины в том виде, как ее нашли. Первый отчет принадлежал Мёрсу. Тот сообщал, что его подчиненные не обнаружили никаких отпечатков пальцев, кроме тех, что оставили жертва и привратница на дверных ручках.

Мегрэ делал пометки в блокноте.

Следующий отчет был написан человеком, долго проработавшим бок о бок с Мегрэ, а теперь, к сожалению, покойным, — комиссар узнал руку доктора Поля, судебно-медицинского эксперта и записного гастронома.

Эксперт в специальных терминах констатировал смерть, наступившую в результате странгуляции. На горле у девушки остались следы от пальцев убийцы. Судя по всему, руки у преступника были необычайно сильные.

Опросили жильцов дома. Их оказалось не так уж много. Никто ничего не слыхал. Никто не встречал на лестнице никаких подозрительных личностей.

— К Нине Лассав ходило много народу?

— Нет.

— Но кое-кто ходил, причем нередко?

— Двое мужчин.

— Вместе?

— Нет. Только поодиночке. Высокий чаще приходил днем. Другой заходил за ней по вечерам. Они с девушкой уходили вдвоем. Не знаю, где они обычно бывали, но однажды вечером я видел их на террасе «Сирано».

— Кто из мужчин начал бывать раньше?

— Тот, что ходил вечером. Второй появился месяца два назад.

— Не встречался ли вам кто-нибудь из этих двоих на лестнице в день убийства?

— Признаться, после шести я вообще не выходил из квартиры.

Другие соседи знали и того меньше. Один из них, немолодой уже холостяк, служил в банке на Больших бульварах; по утрам он уходил в восемь, возвращался не раньше девяти вечера.

— Я не подозревал даже о существовании этой женщины, а уж тем более о том, что к ней приходит то один любовник, то другой.

Маосье нашли благодаря привратнице. Как-то раз он заезжал днем на грузовичке с надписью желтыми буквами на борту: «Лесаж и Жело, малярные работы, бульвар Батиньоль».

Рапорты, рапорты… Малейший вопрос свидетелю облекался в традиционные формулы и заносился на бумагу. Перечитывая эти стародавние документы, Мегрэ подчас не мог удержаться от улыбки.

«По приказу комиссара Пьебёфа я прибыл в малярное ателье Лесажа и Жело по адресу: бульвар Батиньоль, 25. Имел беседу с г-ном Жело. Г-н Лесаж отсутствовал. Задал г-ну Жело вопрос, сколько у него рабочих. Он ответил, что сейчас межсезонье и маляров осталось всего четверо.

Он перечислил их фамилии. Я осведомился о возрасте маляров. Оказалось, что двоим уже за сорок, а третьему даже за шестьдесят.

Четвертому, по имени Луи Маосье, всего двадцать шесть. Мне пришлось около получаса подождать, так как он уехал: повез материалы на стройку. Он водит тот самый грузовик, описание которого дала привратница с бульвара Рошешуар.

Сперва Маосье разыграл негодование. Он возмутился, по какому праву я его допрашиваю, заявил, что не знает никакой Нины Лассав. Я предложил ему следовать за мной на бульвар Рошешуар; привратница тут же его опознала. Вне всяких сомнений, именно его она видела на лестнице два дня назад, примерно в то время, когда было совершено убийство.

Вследствие этого я препроводил его на набережную Орфевр к моему начальнику комиссару Пьебёфу».

Мегрэ утер пот.

Маосье допрашивали четырежды, но он стоял на своем.

По его словам, в тот день, в час совершения убийства, он отвозил на грузовике бидоны с краской на улицу Курсель.

Его товарищи, которым он привез краску, подтвердили эти показания, хотя и не могли с точностью указать время.

Кроме того, допрошены были Марсель Вивьен, а также хозяин и официант кафе на бульваре Шанель.

Вивьен казался совершенно подавленным. Смерть любимой женщины словно парализовала его энергию. Он был отпущен за полным отсутствием состава преступления и вернулся к себе в скромную гостиницу на площади Аббатис.

Маосье в глазах следствия выглядел куда подозрительней, но за отсутствием веских улик его в конце концов тоже отпустили с миром.

На папке не было наклейки «Архив»: в полиции никогда не считают дело сданным в архив, пока преступление не раскрыто; но в конце концов разницы нет никакой.

— Торранс! Через четверть часа приведи мне Маосье из камеры.

Сам Мегрэ, улучив минутку, пошел выпить кружку в пивную «Дофина». Если мэтр Луазо будет так же хитрить, как его клиент, допрос окажется нелегким.

Когда комиссар вернулся, Маосье уже сидел у него в кабинете, а инспектор пристроился у стола, держа наготове стенографический блокнот.

— Надо подождать мэтра Луазо.

Маосье словно не слышал. Мегрэ небрежно перелистывал дело, освежая в памяти кое-какие детали.

Мэтр Луазо пришел прямо в мантии, воспользовавшись дверью, которая соединяет уголовную полицию с Дворцом правосудия.

— Простите за опоздание, слушание моего дела на четверть часа задержали.

— Садитесь, прошу вас. Сейчас я задам кое-какие вопросы. До сих пор ваш клиент систематически все отрицал. Вам известно, в чем он обвиняется?

— Обвиняется? Не слишком ли вы спешите? Насколько я понимаю, против моего клиента еще не начато следствие.

— Допустим. Так вот: ему приписывают убийство бродяги по имени Марсель Вивьен, совершенное в заброшенном доме в тупике Вье-Фур.

Мегрэ повернулся к Маосье.

— Первым делом установим тот факт, что в тот вечер вы были на Центральном рынке.

— Вы располагаете достойными доверия свидетелями?

— Сейчас увидите.

Он послал Торранса за Тото, который вместе с толстухой Нана был доставлен в уголовную полицию комиссаром Первого округа. Тото, нимало не смутившись, как человек, привычный к общению с полицией, обвел взглядом лица присутствующих. Дойдя до Маосье, он оживился.

— Я вон того парня знаю!.. Как дела, старина? Надеюсь, ни во что такое не влипли?

Мегрэ спросил:

— Где и когда вы с ним встретились?

— Да на рынке, черт бы его побрал! Я там каждую ночь толкусь.

— Укажите, пожалуйста, где именно вы находились.

— В двух шагах от «Фарамона». Смотрел, как разгружают грузовик. Там вкалывал один мой приятель или вроде того, потому как он особо никому приятелем не приходился. Звали его Вивьен. Он разгружал овощи, а я ждал другой машины, чтобы тоже напроситься на разгрузку.

— Что произошло затем?

— В «Фарамоне» открылась дверь, и из ресторана вышел вот этот господин. Постоял, поглядел, как парни пыхтят. Я вижу такое дело, подхожу и прошу у него на глоточек красного. А он не франк мне дает, а монету в целых пять франков, так что мне на полную бутылку хватило.

— Встречались вы с ним на рынке раньше?

— Нет, никогда.

— А часто вы там бываете?

— Вот уже пятнадцать лет ни одной ночи не пропускаю.

— Мэтр Луазо, я готов предоставить вам возможность задать свидетелю несколько вопросов.

— В какой день происходило то, о чем вы сейчас рассказали?

— Да разве я дни считаю! Одно верно: в ту самую ночь прикончили Вивьена.

— Вы в этом уверены?

— Уверен.

— Вы не были пьяны?

— В три ночи, конечно, был пьян, но в девять вечера еще нет.

— И вы не сомневаетесь, что узнаёте его?

— Он меня тоже признал, по лицу видать.

Мегрэ обратился к Маосье:

— Это правда?

— Никогда не видел этого подонка.

— Что? Подонка?.. Подонка?..

Торранс вытолкал Того за дверь и ввел толстуху с отечными ногами и пальцами-сосисками. Она слегка покачивалась, хотя вроде бы не успела как следует набраться.

Усевшись, она огляделась и правой рукой ткнула в сторону Маосье.

— Это он, — просипела она; видимо, это был обычный тембр ее голоса.

— Кого вы имеете в виду?

— Мужчину, который в десять вечера вышел из ресторана, куда ходят шикарные типы полакомиться требухой.

— Вам известно название этого ресторана?

— «Фарамон».

— Вы уверены, что видели этого самого мужчину?

— А как же! Я еще приметила, как Тото с ним говорил. Он мне потом похвастал, что тот тип дал ему монету в пять франков. Тото и мне поднес стаканчик.

— Узнаете ее, Маосье?

— Еще чего! Никогда не видел эту бабу, и она меня никогда не видела на рынке.

Мегрэ повернулся к толстухе Нана.

— А потом вы его видели еще раз?

— Той же ночью, около трех. Я сидела на пороге дома, что на углу улицы Гранд-Трюандери и тупика Вье-Фур. Слышу шаги, и тут мимо меня проходит длинный, тощий тип. Узнать его было плевое дело, тем более что на углу торчит газовый фонарь.

— Вы знаете, куда он шел?

— В дом, который уже лет десять просится на снос, и со дня на день его-таки снесут.

Узнаете эту женщину, Маосье?

Впервые вижу.

Ну, если все ваши свидетели — такого же разбора… вздохнул мэтр Луазо.

— Торранс, уведите ее в коридор.

— Ввести третьего свидетеля?

— Подождите минутку… Маосье, на первом допросе вы отрицали, что обедали в тот вечер у «Фарамона». Вы настаиваете на своих показаниях?

Настаиваю.

— Где вы обедали? Не дома, это вы сами мне сообщили К вам приходила теща, а вы с нею не ладите.

— В какой-то закусочной на Больших бульварах.

— Вы могли бы узнать эту закусочную?

— Вероятно, мог бы.

— Пили что-нибудь?

— Я вообще не пью, разве что рюмку вина за едой.

— Итак, к «Фарамону» вы и не заглядывали?

Мегрэ подал знак Торрансу, тот ввел мужчину лет пятидесяти, одетого с головы до пят в черное.

— Садитесь, господин Жанлис.

— На работе меня чаще зовут Робер.

— Не объясните ли вы нам, что у вас за работа?

— Я второй метрдотель у «Фарамона».

— И по долгу службы, вероятно, замечаете, какие посетители приходят, какие уходят?

— Я чаще всего сам указываю им свободные столики.

— Узнаете ли вы кого-нибудь из тех, кто сидит в этом кабинете?

— Узнаю.

И метрдотель указал на Маосье, который слегка побледнел.

— Когда вы его видели в последний раз?

— Я его и видел всего один раз, в понедельник вечером. Он пришел один, а для наших посетителей это редкость. Поел довольно быстро, а когда уходил, я сам распахнул перед ним дверь.

— Вы это подтверждаете, господин Маосье?

— Я больше десяти лет не заглядывал к «Фарамону». Этот человек утверждает, что видел именно меня, хотя было это однажды, в зале, набитом людьми.

— Откуда вы знаете, что зал был набит людьми?

— Просто предполагаю, зная репутацию этого заведения.

— Между прочим, — ввернул метрдотель, — я нечасто вижу таких высоких и тощих посетителей.

— У вас вопросов нет, мэтр Луазо?

— Нет. Поберегу силы для официального допроса в присутствии судебного следователя.

— Благодарю вас, господин Жанлис. Я вас больше не задерживаю.

— Комиссар, есть у вас другие свидетели?

— На сегодня с этим делом я покончил.

Адвокат поднялся, явно испытывая облегчение.

— Сейчас мы перейдем ко второму делу.

— Есть еще и второе? Вам мало того, что вы обвинили моего клиента в убийстве бродяги, которого он в глаза не видел?

Но Маосье побледнел, на этот раз весьма заметно. Резко обозначились круги под глазами и горькая складка у плотно сжатых губ.

— Мы слушаем вас.

— Маосье, вы помните шестнадцатое августа тысяча девятьсот сорок шестого года?

— Совсем не помню С какой стати? Наверно, я работал, как в любой другой день: в те времена я копил деньги и отдыхать не ездил.

— Вы работали в ателье Лесажа и Жело.

— Это правда.

Вид у него был недоумевающий и встревоженный.

— Вы часто разъезжали на грузовичке, на борту которого были намалеваны эти две фамилии.

— Верно, разъезжал.

— В тот день вам нужно было отвезти бидоны с краской вашим товарищам на улицу Курсель.

— Этого не помню.

— Вот передо мной заявление, сделанное вами комиссару Пьебёфу. Надеюсь, вы не станете отрицать, что несколько раз давали ему показания?

И Мегрэ показал ему папку.

— Что вы хотите этим доказать?

— Где вы жили?

— Не помню уже. Я часто менял гостиницы.

— Попытаюсь вам напомнить. Вы жили в гостинице «Жонар» на площади Аббатис. Знаете, кто жил там одновременно с вами?

— Я не водил знакомства ни с кем из постояльцев.

— С тем человеком вы недавно столкнулись на Центральном рынке, спустя двадцать лет. Я имею в виду Марселя Вивьена, у которого была любовница по имени Нина Лассав.

— Меня это не касается.

— Нет, касается. Она нередко навещала Вивьена. Я не знаю, следили ли вы за тем, куда она ходит, но привратница показала, что в течение двух месяцев перед ее смертью вы часто у нее бывали.

— Эта привратница здесь? — осведомился мэтр Луазо.

— Несколько лет назад она вернулась к себе на родину и там умерла.

— Иначе говоря, свидетелем быть она не может, и это вас устраивает. Итак, вы уже представили нам двух грязных, опустившихся пьянчуг, одного собирателя чаевых, а теперь еще и покойницу! Кто следующий?

— Всему свое время, — пробурчал Мегрэ, в очередной раз набивая трубку.

7

Адвокат глянул на часы, которые, как и часы Мегрэ, показывали десять минут седьмого. Он был еще молод и старался напускать на себя важный вид. Поднялся он с явным облегчением.

— Комиссар, вы закончили с моим клиентом?

— Еще не знаю.

— Мне придется уйти: через двадцать минут у меня встреча в моем кабинете, и я не могу пренебречь ею.

Комиссар сделал едва уловимый жест, как бы говоря: «Дело ваше».

Луазо повернулся к Маосье.

Примите добрый совет. Если вас еще будут допрашивать, не отвечайте. Это ваше законное право. Никто не может вынудить вас говорить.

Маосье не шелохнулся. Он стал сосредоточен, менее агрессивен. По всей видимости, отдал себе отчет в серьезности положения, а заодно понял, что его адвокат думает лишь о том, как выставить себя в выгодном свете.

Мэтр Луазо удалился с таким же важным видом, с каким пришел. Едва он вышел, Мегрэ пробурчал:

— Примите добрый совет. Если дело дойдет до суда, смените адвоката. Этот обозлит и судей, и присяжных.

Помолчав, комиссар добавил:

— Конечно, вы вправе не отвечать, но большинство ваш отказ расценит если не как доказательство, то как свидетельство виновности. Я не стану больше задавать вам вопросов, но вы, если захотите, можете в любое время меня прервать.

Мегрэ внимательно наблюдал за Маосье. У комиссара создалось впечатление, что уже в самом начале допроса тот был куда менее агрессивен, чем в Ла-Боль. Сейчас он походил на большого ребенка, который продолжал дуться, хотя этого ему уже совсем не хочется.

— Комиссар Пьебёф был превосходный полицейский, но вот любой ценой выяснить правду не постарался. Кстати, у Нины Лассав действительно была вишневая родинка на левой щеке?

— Это что, ловушка?

— Вовсе нет. В деле, составленном моим коллегой, достаточно доказательств, что вы были ее любовником.

— Привратница умерла.

— Но остались ее показания. Я нашел тут протокол очной ставки между ней и вами. Вы с вызовом спросили: «Как это вы узнали мою фамилию?» Вы были уверены, что она растеряется, не сможет ответить. А она вот что сказала: «Время от времени ко мне заходит поболтать подруга, и как-то днем мы сидели с нею в привратницкой. Если нужно, я могу дать ее фамилию и адрес. И вдруг под арку входит этот человек (она указала на вас). Мы прекрасно рассмотрели его сквозь стеклянную дверь. Подруга удивленно воскликнула: «Смотри-ка! Мой маляр. Он красит мне кухню и оклеивает столовую. Его зовут Луи Маосье, служит он в мастерской на бульваре Батиньоль». Подруга привратницы, Люсиль Госсе, была допрошена и подтвердила, что так все и было. Короче, благодаря ей вас так быстро нашли. В этот день, когда около четырех часов была задушена Нина Лассав, вы работали на улице Баллю в квартире вдовы Госсе. Она вышла прогуляться, а вы помчались к Нине…

Маосье, нахмурив брови, смотрел на комиссара. Казалось, что-то не укладывается у него в голове и он пытается понять.

— Могу зачитать показания привратницы. Почтальон доставил заказное письмо для жильца с четвертого этажа, и привратница понесла его наверх. Спускаясь, она встретила вас: вы поднимались к Нине. Вы по-прежнему отрицаете это?

Маосье молчал. Чем дольше говорил Мегрэ, тем он становился спокойней, хотя не расслаблялся.

— Оба вы сходили по ней с ума. Не знаю, чем она внушила вам такую страсть. Марсель Вивьен ради нее бросил жену и ребенка. Однако она не собиралась жить с ним вместе. Даже ни одной ночи целиком не провела с ним. Не знаю, может быть, это следствие ее воспитания…

Мегрэ говорил чуть глуховатым голосом. Время от времени машинально перелистывал страницы лежащего перед ним дела.

— У Марселя Вивьена, разумеется, было алиби на тот день, когда задушили Нину. Однако в нем есть кое-какие уязвимые места…

Маосье уже гораздо внимательней смотрел на комиссара.

— Сегодня утром я наткнулся в деле на запись на полях, сделанную моим коллегой Пьебёфом. Я вам ее прочту: «Явился подвыпивший старик, завсегдатай бистро на бульваре Шапель, по имени Артюр Жильсон, кличка Деревянная Нога: нога у него не сгибается, и при ходьбе кажется, будто он на протезе. Он заявил, что в тот день, около половины четвертого Марсель вошел в бистро и выпил одну за другой две рюмки коньяку. Это тем более удивительно, что обыкновенно столяр, кроме кофе, ничего не пьет. Сразу после этого, по словам старика, Вивьен направился к бульвару Рошешуар».

Мегрэ на миг замолчал и внимательно посмотрел на Маосье.

— Должен вам сообщить, что никто из присутствующих в бистро не подтвердил показания Жильсона. Верней, хозяин сказал, что такое было, но на другой день после смерти Нины.

Кто-то из них был прав, кто-то ошибся. Мой коллега поверил хозяину бистро…

Маосье не выдержал и спросил:

— А вы?

— Я склонен поверить Деревянной Ноге. Он был стар, но находился в твердой памяти и здравом рассудке. Он уже умер, но осталась эта запись комиссара Пьебёфа. Вивьен больше полугола был любовником Нины. Порвав с семьей, он считал, что Нина принадлежит ему. Она встретила вас, отдалась, но продолжала оставаться в связи и с Вивьеном. Днем он редко приходил к ней. С нею он проводил вечера после совместного ужина в ресторане.

Лицо Маосье опять окаменело.

— Привратница на допросе не вспомнила, был ли он в тот день. Ее спросили, что она делала в это время, и она ответила, что вязала у окна и слушала радио. С ее места ей трудно было увидеть, кто входит под арку.

— К чему вы ведете?

— К тому, что я подозреваю Вивьена в убийстве любовницы, которая в то же время была и вашей. Возможно, он видел, как вы выходили из дома. Мы этого никогда не узнаем. Он был в отчаянии, буквально раздавлен горем. Вероятней всего, придя на бульвар Рошешуар, он вовсе не собирался убивать ее, и оружия у него не было. Возможно, он просто хотел застигнуть вас с ней. Он увидел, что она лежит голая в постели. Для кого она разделась, если он не обещал прийти? Ради нее он пожертвовал всем. Пошел даже на то, что бросил жену и дочь, не оставив им ни сантима. А она обманывает его с первым встречным. Не знаю, что он говорил ей. Во всяком случае, Нина Лассав не пыталась его утихомирить. Она его не испугалась, что доказывает поза, в какой ее нашли… Он был так разъярен, что задушил ее. С ее смертью жизнь для него потеряла смысл. Ему казалось невозможным возвратиться на улицу Коленкура или даже к себе в мастерскую на улице Лепик. Возможно, ему даже было все равно, что вас обвиняли в преступлении, которое совершил он.

— Мало того, что тогда обвиняли, но и вы начали с этого. Я все время вам твердил, что не убивал ее.

— Когда вы узнали, что она мертва?

— Минут через пятнадцать. Я увидел, как Вивьен выскочил из дома и почти бегом помчался в сторону площади Бланш. Я ревновал к нему и решил спросить у Нины, зачем он приходил. Я вошел в дом и на лестнице встретился с привратницей.

Дверь Нининой квартиры была приоткрыта. Мне это показалось подозрительным. Я вошел и увидел труп. Тогда я стал стирать свои отпечатки пальцев со всех предметов, которых касался в предыдущие дни. Заодно стер и отпечатки Вивьена.

— Почему же вы не сообщили о нем?

— Потому что решил сам покарать его.

Бедный Торранс не успевал за стремительным темпом и монолога Мегрэ, и внезапно завязавшегося диалога.

Мегрэ почувствовал, что наступил перелом: Маосье вдруг как-то обмяк.

— Вы так ее любили?

— Это была единственная женщина, которую я по-настоящему любил.

— А жена?

— Я ее люблю. Думаю, она меня тоже. Но наши чувства не назовешь большой любовью.

— Но ведь прошло уже двадцать лет, Маосье.

— Да. И все эти двадцать лет я не мог ее забыть.

— А вы не думаете, что Вивьен тоже?.. Он страстно любил ее, ничуть не меньше, чем вы. От любви он ее и убил. Он не пытался начать жизнь заново. Он предпочел опуститься на самое дно. Ведь спустя двадцать лет вы встретили клошара.

8

Маосье молчал, пристально разглядывая собственные ботинки. Выражение его лица изменилось. Маска высокомерия исчезла, проглянули обычные человеческие черты.

— Двадцать лет вы вели примерную жизнь.

Маосье покосился на комиссара, и губы его тронула неприметная ироническая усмешка.

— Я не убивал ее, это правда. Я даже косвенно не виноват в ее смерти.

— Вы много трудились, делали сбережения. Вам удалось основать собственное дело, вы добились успеха. У вас красивая, обаятельная жена. Прекрасная квартира, вилла в Ла-Боль. И вы поставили все это на карту, чтобы убить человека, которого не видели двадцать лет, который за эти годы скатился на самое дно.

— Я поклялся его покарать.

— Почему вы не предоставили это правосудию?

— Его судили бы как убийцу из ревности, и он отделался бы недолгой отсидкой. Теперь он давно уже гулял бы на свободе.

— Ваш адвокат тоже представит ваше преступление как убийство из ревности.

— Теперь мне все равно. Еще вчера я решил все отрицать, защищаться…

— Как бы то ни было, против вас выдвинуты достаточно тяжкие обвинения.

Зазвонил телефон.

— Говорит Аскан, Первый округ. Все в порядке?

— В полном. Маосье третий час сидит у меня в кабинете.

— Сознался?

— Да.

— Деваться ему некуда, даже если бы и хотел. Дети, игравшие на пустыре возле трущобы, в которой ютился Вивьен, только что притащили мне пистолет тридцать второго калибра. В магазине не хватает трех патронов. Один из моих людей уже выехал в уголовную полицию: она отдаст вам оружие в собственные руки.

— Это послужит дополнительной уликой.

— Нину Лассав убил тоже он?

— Нет.

— А кто? Вивьен?

— Да.

— Выходит, двадцать лет спустя Маосье еще настолько любил Нину Лассав, что отомстил за нее?

— Да. Благодарю вас, Аскан. Ваша помощь была для меня бесценна. Собственно, основную часть следствия провели вы и ваши люди.

— Вы преувеличиваете. Что же, предоставлю вас вашему собеседнику.

Маосье пытался понять, о чем речь, но Мегрэ за весь разговор не произнес ни слова, которое можно было бы истолковать, не слыша реплик на другом конце провода.

— Эти двадцать лет вы искали его по Парижу?

— Не то чтобы по-настоящему искал. Так, смотрел на прохожих на улицах. Не знаю почему, но я был убежден, что рано или поздно его встречу. Я действительно пошел обедать к «Фарамону». До Центрального рынка добрался пешком. При виде ресторана я словно вернулся во времена моей молодости, когда обед у «Фарамона» представлялся мне верхом роскоши и был отнюдь не по карману. Я вошел, пообедал. За столиком оказался один. Моя теща не переваривает меня и изводит бесконечными шпильками. Никак не простит мне, что я начинал простым маляром. Вдобавок она выведала, что я родился в Бельвиле[14] и отца у меня никогда не было.

Через несколько минут в дверь постучал старик Жозеф, рассыльный.

— Один инспектор из Первого округа желает передать вам в собственные руки какой-то сверток.

— Впустите.

Молоденький инспектор трепетал от волнения.

— Я мчался во весь дух, господин комиссар. Мне поручено вам передать…

И он протянул пакет в мятой, явно уже бывшей в употреблении оберточной бумаге. Потом метнул любопытный взгляд на Маосье.

— Я вам больше не нужен?

— Сейчас нет. Благодарю вас.

Когда инспектор вышел, Мегрэ развернул пакет.

— Ваш пистолет?

— Похоже, мой.

— Вот видите, мы добрались бы до истины и без ваших признаний. Из этого пистолета выстрелят оставшимися пулями и сравнят их с теми, что извлекли из груди Вивьена. Вы так боялись попасться с этим пистолетом в кармане, что поспешили от него избавиться и бросили его на пустыре.

Маосье пожал плечами.

— Я действительно дал одному клошару монету в пять франков. Видел я и какую-то толстуху, на вид мертвецки пьяную. Когда я узнал Вивьена, разгружавшего овощи, во мне вспыхнула давняя ярость, и я бросился домой за пистолетом. Потом ждал в темноте. Ждать пришлось очень долго: подъехал второй грузовик, и Вивьен вместе со всеми принялся его разгружать.

— И ваша ненависть не поостыла?

Нет. У меня было такое чувство, словно мне нужно исполнить долг.

Долг перед Ниной?

— Да. К тому же этот человек казался вполне в ладу с самим собой. Разве он не сам решил стать бродягой? Совершенно очевидно, что жизнь клошара вернула ему покой, и мысль об этом подхлестывала мое бешенство.

— Так вы прождали до трех ночи?

— Нет, меньше. До половины третьего. Он направился к тупику Вье-Фур, я пошел за ним по пятам. Толстуха, которую я раньше «приметил на рынке, растянулась на пороге какого-то дома и, казалось, спала, одурманенная вином. Мне не пришло в голову, что она может оказаться опасна. Мэтр Луазо будет в ярости от моих признаний, но мне все равно. Я увидел, как Вивьен вошел в дом. Вслед за ним я поднялся по лестнице, услышал, как закрывается дверь. Около получаса просидел на ступеньке.

— Хотели застать его спящим?

— Нет. Все не мог решиться.

— И что в конце концов вас подтолкнуло?

— Воспоминание о Нине, главное — о родинке у нее на щеке: эта родинка делала ее такой трогательной…

— Он проснулся?

— После первой пули открыл глаза, глянул изумленно. Не знаю, узнал ли он меня.

— Вы ничего ему не сказали?

— Нет. Может быть, я раскаивался, что пошел на такое, но было уже слишком поздно. Я выстрелил еще дважды просто затем, чтобы избавить его от мучений, можете мне поверить.

— Но вы попытались уйти от ответственности.

— Правда. По-моему, я действовал в этом случае чисто машинально. Но и Вивьен тоже не пошел в полицию сообщать, что убил любовницу.

При последних словах лицо его исказилось. Потом он снова пожал плечами.

— Кстати, что сталось с госпожой Вивьен?

— Она живет все в том же доме на улице Коленкура, квартирку снимает поменьше, чем тогда, и занимается шитьем. Похоже, заказчиц у нее хватает.

— У него как будто была дочь?

— Она замужем, мать двоих детей.

— Как вам показалось, они не слишком настрадались?

Мегрэ предпочел промолчать.

— Что со мной будет дальше?

— Вас проводят в камеру. Завтра допросит судебный следователь, вероятно, напишет постановление об аресте. До конца следствия вас, разумеется, поместят в тюрьму Сайте, а потом, до суда, по всей видимости, во Френ.

— Жену я больше не увижу?

— Некоторое время не увидите.

— Когда газеты сообщат о моем аресте?

— Завтра. Кстати, думаю, что репортер и фотограф уже поджидают в коридоре.

Мегрэ все же устал. Он тоже как-то обмяк и чувствовал себя опустошенным. Голос у него осел. Ощущения торжества не было, но все же он испытывал облегчение.

Вместо одного убийцы обнаружилось двое. Разве не было у него смутного предчувствия, что так и будет?

— У меня к вам просьба, в которой вам, несомненно, придется мне отказать. Мне бы хотелось, чтобы жена узнала о случившемся не из газет и тем более не по телефону, от матери или подруги. Сейчас она, наверное, обедает. Я убежден, что мы бы застали ее на вилле.

— Номер вашего телефона?

— Сто двадцать четыре.

— Алло, мадемуазель, соедините меня с Ла-Боль, номер сто двадцать четыре… Да, срочно.

Мегрэ и сам спешил освободиться от всего этого. Три минуты спустя их соединили.

— Вилла «Зонтичные сосны»?

— Да.

— Госпожа Маосье? Говорит Мегрэ. Ваш муж находится у меня в кабинете, он хочет сказать вам несколько слов.

Мегрэ отошел и остановился у окна, попыхивая трубкой.

— Да. Я в уголовной полиции. Ты одна?

— С прислугой.

— Слушай внимательно… Тебя ждет страшный удар.

— Вот как?

— Да. Я сознался. Не мог поступить по-другому.

Вопреки его ожиданиям она не утратила спокойствия.

— И в том, и в другом?

— О чем ты?

— В обоих убийствах?

— Бульвар Рошешуар — там я ни при чем, но Вивьен…

— Я так и чувствовала. Ты увидел его через двадцать лет, и в тебе заговорила прежняя ревность.

— Ты знала?

— Это первое, что пришло мне в голову.

— Почему?

— Потому что я тебя изучила.

— Что ты будешь делать?

— Сперва поживу здесь, как собиралась, если, конечно, не получу вызова в суд. Потом — еще не знаю. Особо пылких чувств между нами никогда не было. Я ведь всегда чувствовала себя заместительницей. Мать, наверно, потребует, чтобы я подала на развод.

— А-а…

— Ты удивлен?

— Нет. Все так. До свидания, Одетта.

— До свидания, Луи.

Когда он повесил трубку, его шатало. Он не предвидел, что разговор повернется таким образом. И дело было не только в словах, но и в том, что за ними стояло. За несколько минут пошли насмарку пятнадцать лет его жизни.

Мегрэ открыл стенной шкаф, налил рюмку коньяку.

— Выпейте.

Маосье медлил, удивленно глядя на комиссара.

— Я не знал… — пробормотал он.

— Не знали, что ваша жена угадала?

— Она собирается со мной развестись.

— Чего же вы от нее хотели? Чтобы она вас ждала?

— Ничего не понимаю.

Он проглотил коньяк одним духом и закашлялся. Потом, не присаживаясь, пробормотал:

— Вы меня щадите. Благодарю.

— Торранс, отведите его в камеру.

Толстяку Торрансу было явно не по себе. Маосье ждал его посреди комнаты. Странное дело: он стал как-то меньше ростом, черты утратили прежнюю четкость, лицо казалось зауряднее, чем прежде.

Он чуть было не протянул руку на прощание, но удержался.

— До свидания, комиссар.

— До свидания.

Мегрэ ощущал тяжесть во всем теле. В ожидании Торранса он мерил шагами кабинет.

— Был момент, когда я его по-настоящему пожалел, — признался Торранс.

— Не промочить ли нам горло на площади Дофины?

— С удовольствием.

Они вышли из уголовной полиции и пешком отправились в излюбленную пивную. Там оказалось несколько инспекторов, в том числе один из отдела расследования убийств.

— Чего вам налить, комиссар? — осведомился хозяин.

— Большую кружку пива. Самую большую, какая у вас найдется.

Торранс заказал то же самое. Мегрэ выпил залпом и протянул кружку хозяину, чтобы тот снова ее наполнил.

— Сегодня пить хочется.

И Мегрэ машинально повторил, не вникая в смысл того, что произносил:

— Да, пить хочется.

Домой он вернулся на такси.

— А я гадала, вернешься ли ты к обеду.

Он рухнул в кресло и принялся утирать пот.

— Расследование закончено, я свое сделал.

— Виновный задержан?

— Да.

— Тот, из-за которого ты летал в Ла-Боль?

— Да.

— Если ты не против, пойдем обедать в ресторан. У меня дома только холодное мясо да винегрет.

— Я не голоден.

— Стол накрыт, так что поешь все-таки.

Этим вечером он не смотрел телевизор и в десять уже пошел спать.