3 марта 1943 года темные колонны оставили Харьков и растворились в неприветливой ночи, исхлестанной свирепой вьюгой. Отдаленное громыхание за южным горизонтом будоражило нервы и заставляло спешить. Боевое задание звучало так: батальону в ускоренном порядке двумя колоннами выйти на линию обороны. Восточная колонна, сформированная из второй роты, взвода тяжелых пулеметов и отделения саперов, двигалась через Безлюдовку и Константиновку в населенный пункт Артюховка, расположенный на левом фланге предполагаемой линии обороны. Западная колонна, в которую входили первая и третья роты с остатком батальона, перемещалась в направлении населенных пунктов Хорошевр, Островерховка, Тимченки, Миргород, расположенных на правом фланге.
Ротмистр Галуза вел своих пулеметчиков — двадцать пять бойцов и две подводы. Свинцовая усталость сковывала движения солдат, которые с трудом переставляли промерзшие ноги в промокших сапогах.
Галуза держал правую руку на автомате, висевшем на шее. Пятку левой ноги он растер в кровь, и каждый шаг причинял ему такую боль, будто кто-то вбивал в ногу гвоздь — все глубже и глубже. Стиснув зубы, он ускорил шаг. Его подгоняла мысль, что надо дойти до реки раньше противника. Галуза задыхался, рубашка на спине взмокла от пота. Время от времени он оглядывался.
Солдаты шли молча. Уже рассвело, метель утихла. Иногда они бросали беспокойные взгляды на небо — не летят ли самолеты? В рассветном сумраке лица казались бледными и уставшими.
Широкая разъезженная дорога с глубокой колеей, разбитой машинами и повозками, вела их через сосновые леса и деревни. Повсюду еще лежал снег, подтаявший и почерневший, с ледяной коркой от ночных морозцев.
Низкая облачность и туман в какой-то мере служили защитой от авиации. Однако около полудня бойцы вдруг услышали приближавшийся издалека характерный звук, будто в небо ввинчивали гигантский бур. Галуза отдал пулеметчикам команду приготовиться к отражению воздушной атаки. Колонна остановилась. Пулеметные расчеты быстро установили «максимы» на пирамидах из зарядных ящиков. Где-то впереди, за узким языком леса, перерезавшим дорогу, урчание перешло в тонкий визг, и сверху донесся треск бортовых пулеметов. Затем загремели винтовочные выстрелы, перемежаясь с отрывистым лаем «Дегтяревых». «Максимы» дополнили концерт своим спокойным «дук-дук-дук». Пилот атаковал первую роту, которая шла сразу же за передовым дозором.
День клонился к вечеру, когда третья рота прибыла к месту назначения. Лес, остро пахнувший хвоей, неожиданно расступился, и бойцы увидели соломенные крыши покосившихся белых хаток с розовыми и ярко-зелеными ставнями — деревню Тимченки. Из-за поворота дороги показался всадник, высокий, стройный, в низкой папахе и длинной казацкой бурке. Из-под копыт коня летел снег.
Надпоручик Янко помахал ему рукой. Всадник повернул к нему и, подъехав, резко остановил коня. Тот заржал и встал на дыбы.
— Капитан Чуканов. — Всадник отдал честь. — Я от вашего соседа справа, из семнадцатой бригады. Командую ротой. — Он наклонился в седле, и они пожали друг другу руки.
— Как там, впереди? — спросил надпоручик. Чуканов махнул хлыстом в том направлении, где перекатывался гул орудий, теперь уже гораздо более отчетливый.
— Слышите?.. Билютинцы задержали их у Тараповки.
Трудно там ребятам, но ничего, это гвардейцы. Они не уступят. А мы тем временем получше окопаемся. Пусть только сунутся, гады. — Капитан выпрямился в седле: — Желаю удачи, надпоручик. Впрочем, мы еще увидимся.
Он хлестнул рыжего коня, и конь загарцевал, взяв с места в карьер. Полы бурки разлетались на ветру.
Было только четыре часа дня, но из-за грязно-серой низкой пелены туч темнеть начинало раньше. В южной части неба густо летали осветительные ракеты и трассирующие пули. Небосклон затянуло черным дымом, на фоне которого мелькали красные сполохи.
Солдаты расположились на короткий отдых на опушке леса и широко раскрытыми глазами смотрели вперед. Ощутимая близость фронта щекотала нервы. В деревне стояли подводы с ранеными. Группа советских саперов колдовала над деревянным мостом, перекинутым за деревней над мутными водами Мжи.
Реку, разлившуюся было по долине, вновь сковало льдом. Местами ее окаймляли высокие камыши. На другом берегу рос небольшой лесок, закрывая черную полосу дороги, протянувшейся вдоль русла реки. Дальше местность резко повышалась, как края блюда с темно-лиловой каемкой лесов. На дне этого блюда, в левой части, виднелись заиндевелые крыши, а над ними — купол церкви.
Надпоручик Янко взял висевший на боку планшет с картой и сориентировался на местности.
— Та деревня за рекой — Соколове, — обратился он к командирам взводов, стоявшим вокруг и внимательно изучавшим местность.
Название деревни на другом берегу никому ни о чем не говорило.
Штаб батальона занял миргородскую школу, стоявшую на горке у леса. Это было одноэтажное здание из красного кирпича, с железной крышей. В большом зале с занавешенными брезентом окнами вокруг стола собрались офицеры штаба и командиры подразделений. Керосиновая лампа желтоватым светом освещала карту, разложенную на столе, и людей вокруг. Темные тени колыхались на стенах.
Полковник Свобода в гимнастерке с пистолетом на ремне склонился над картой. Он только что вернулся из Змиева, где расположился штаб генерала Шафаренко, командира дивизии, в подчинении которого находился батальон, и теперь объяснял боевое задание. Батальону сократили район обороны, исключив из него деревню Тимченки. Теперь он будет защищать рубеж Миргород, Артюховка. Десять километров вместо двенадцати. Но для батальона это все равно много. Такие задачи ставятся не батальонам — полкам. Однако чехословацкий батальон насчитывал почти тысячу человек, и это было в пять раз больше, чем осталось бойцов в 78-м гвардейском полку полковника Билютина, сражавшемся против превосходящих сил противника в Тарановке, в двенадцати километрах отсюда.
У полковника Свободы до сих пор звучал в ушах восхищенный голос генерала Шафаренко:
— Представьте себе, только двадцать пять бойцов! Только двадцать пять бойцов взвода лейтенанта Широнина удержали дорогу возле Тарановки. Двадцать из них погибли, остальные были ранены, но они не отступили. Они достойны высшей награды! — Потом молодой генерал положил худощавую руку на оперативную карту, вздохнул и, покачав головой, сказал: — Видите, какая получается картина. Фашисты перебросили сюда свежие силы. Отовсюду… И с Запада. Союзники все обещают второй фронт, а пока что гитлеровские дивизии загорают там вот уже четвертый год. У них много танков. Нам придется нелегко. Если они не прорвутся у Тарановки, то, по всей видимости, атакуют вас. Сами вы, разумеется, опытный фронтовик. Ну а ваши ребята? Многие ведь первый раз окажутся в бою.
— Я знаю своих солдат. Они прошли хорошую школу. Уверен, что не подведут.
— А что, если все-таки не выдержат? Пойдут разговоры: чехословаки подкачали…
— Знаю, но только этого не случится. Скорее мы погибнем.
— Ладно, вы меня убедили. Не будем больше об этом. Но мы должны вам помочь. Я пошлю вам на подмогу кое-какую артиллерию и «катюши». Вы — единственные союзники на нашем фронте, и я отвечаю за вас перед Верховным Главнокомандованием…
Полковник Свобода знал, что будет нелегко: батальон не должен пропустить через реку ни один фашистский танк. Еще до того, как ехать в Змиев к генералу Шафаренко, он вместе со своим заместителем и начальником штаба осмотрел местность. Оба они — надпоручик Ломский и надпоручик Рытирж — энергичные и способные офицеры, и он может на них положиться. А солдаты? Столько прошли — и сразу рыть окопы. После тридцатикилометрового марша это не шуточка. Но они сделают все, что в их силах. Они не дрогнут. В этом полковник был уверен.
— Если оставить фашистам правый берег, — рассуждал он теперь вслух над картой, — мы у них окажемся в кулаке. Им хорошо будут видны все наши позиции, и они ударят в самом слабом месте, а затем блокируют нас стрельбой, так что мы и носа не высунем… Нет, нет. Оборону нужно выдвинуть вперед, за реку.
— Мы займем Соколове? — отозвался Ломский.
— Да. Там будет узел противотанковой обороны.
— В той лощинке? — уточнил кто-то.
— Окопы отроем в склоне, сделаем ходы сообщения. Противник будет пробиваться к реке, и Соколове окажется тем железным острием, на которое он напорется. Может, это явится для него неожиданностью.
Начальник штаба кивнул в знак согласия:
— Понимаю… Во всяком случае… прежде чем он приступит к форсированию реки, он будет обессилен боем за укрепленную деревню.
— Пожалуй, это единственное решение. Соколове мы ни за что не отдадим противнику.
Командир откашлялся и постучал концом красного карандаша по карте, потом обвел взглядом напряженные лица.
— Я-то знаю, ребята, каково вам сейчас. Мы рвались на фронт, и вот мы здесь. Задача не из легких, но легкое решение мы с вами сами отвергли. Мы сейчас как перед экзаменом, и мы не должны подкачать — вот это главное. В тридцать восьмом нам не позволили воевать за родину, так давайте теперь покажем гитлеровцам, как умеет сражаться чехословацкий солдат. И помните: тот никого не боится, кто перестал бояться смерти. Но для этого нужно любить родину больше, чем себя.
— Пан полковник, — заговорил надпоручик Ярош. — Я прошу оборону Соколова доверить моей роте.
По лицу Свободы пробежала улыбка.
— А я как раз и хотел тебя туда послать. Первая рота всегда получала самые трудные задания. Я рад, что ты сам его просишь, Отакар. Тогда все ясно. Третья рота!..
Янко отозвался:
— Здесь! — и прошептал Галузе: — Записывай!
Совещание у командира закончилось. Зал сразу же наполнился гулом голосов. Офицеры надевали полушубки и шинели. Надпоручик Ломский, с полоской черных усиков под носом, поочередно обнял командиров рот Яроша, Кудлича и Янко. Галуза скромно стоял позади. Янко сказал ему:
— Пулеметы мы распределим по одному на каждый взвод, а ты останешься при мне. Будешь командовать резервом роты.
Надпоручик Янко взял его с собой на совещание у командира, но Галуза чувствовал себя среди офицеров стесненно.
Они вышли на улицу. Была уже ночь. Чувствовалось, что температура опять упала ниже нуля. Фронт на юге затих. Лишь порой в небо бесшумно взлетали осветительные ракеты, загораясь, как звезды. Галуза услышал, как надпоручик Кудлич сказал Ярошу:
— Послушай, Ота, ну зачем ты все это мне даешь?
— Оставь у себя. Так будет верней. Там еще письмо есть, для мамы. Ежели что, так ты передай…
— Ты что это придумал?..
— Да так, ничего… — засмеялся Ярош и потом добавил: — Мне она сегодня снилась. Ругала меня, что я всюду лезу… Мы играли в футбол или еще во что-то. А мать говорит: вот сломаешь себе ногу, так домой с ревом не ходи… Надо же — такой сон!
Голоса удалились в темноту. До Галузы донеслось еще громкое «Но послушай!» Кудлича.
— Галуза! — вдруг раздался рядом голос Ломского. — Так вы держитесь там, в своем Миргороде! — Они крепко пожали друг другу руки.
А Галуза сразу представил себе ротную канцелярию в бузулукских казармах. Командирам пулеметных взводов представляли нового командира роты. Надпоручик Ломский. Пехота. Раздавались недовольные голоса:
— Теперь, когда нам на фронт ехать, нам прислали дармоеда. Что он может знать о пулеметах!
Вошел стройный блондин атлетического сложения. Один из командиров взводов рявкнул:
— Смирно!
— Вольно, вольно, — махнул рукой надпоручик. Он чувствовал себя несколько скованно и не знал, куда девать руки. — Садитесь. Есть на что сесть?
Они сели, с любопытством ожидая, как он им представится. Он прокашлялся.
— Как вы знаете, я назначен командиром вашей роты. Для меня это нелегко… В отличие от вас… Вы тут все старые пулеметчики… и мне придется у вас учиться… потому что… вы в этом пока что лучше разбираетесь, чем я.
Галуза тогда впервые видел офицера, который не побоялся сказать в глаза подчиненным, что он знает меньше их. Галуза долго размышлял, откуда это взялось. Оттого ли только, что Ломский был сердечный, веселый, скромный юноша, или еще и оттого, что вообще в батальоне офицеры уже немного другие, чем были раньше? Впрочем, как и он сам — только что назначенный ротмистр Иржи Галуза. Он сдал экзамен на «отлично» и вполне мог бы быть офицером, если бы в лондонском министерстве не уперлись, что у каждого офицера должен быть аттестат зрелости. А откуда у него такой аттестат? Дома на учебу не было ни времени, ни денег. Ладно, и так хорошо. Ротмистр — это тоже чин.
— Будем держаться, пан надпоручик!
— Почему так официально обращаешься, Юра? Неужели мы и здесь будем на «вы»?
— Я вам тыкать не могу, пан надпоручик.
— Почему? Не признаешь меня пулеметчиком?
— Нет, что вы… вовсе нет… Просто я вас очень уважаю.
На рассвете, когда все краски еще сливались в один серый цвет, через окопы третьей роты возвращалась измотанная разведгруппа. Их было десять человек. Все в изодранных и грязных маскхалатах. Одного они поддерживали под руки, раненый сильно припадал на окровавленную ногу. Другого несли на носилках, сделанных из застегнутой шинели, сквозь рукава которой были просунуты палки.
Галуза столкнулся с разведчиками на дороге за штабом — он как раз проверял посты.
— Что с ним? — спросил он у паренька с длинным запекшимся шрамом через все лицо, кивком показав на носилки.
— Ему теперь хорошо, — горько выдохнул боец и откинул капюшон маскхалата на спину. — Он уже мертв. Пуля попала ему в живот.
Разведчики направлялись в штаб батальона, переехавший в большое кирпичное здание в совхозе «Репяховка». Галуза прошел с ними часть дороги лесом. Парни хмурились, им было не до разговоров. Только тот, со шрамом через все лицо, оказался разговорчивее других. Он рассказал Галузе следующее.
Вечером они прошли лесом далеко за Соколове, к хутору Первомайский. Лес там подступал к самым домишкам, лепившимся вдоль кривой и грязной дороги с замерзшими лужами. Целую вечность пролежали разведчики в снегу среди низких елочек. Деревня казалась вымершей. Нигде ни огонька. Только лай собак говорил о том, что здесь живут люди.
Наконец командир группы подал знак. Они бесшумно подкрались к плетню и, пригнулись, совершенно сливаясь со снегом в своих белых балахонах.
Раздался скрип открываемой двери. Из хаты с ведром в руке вышла женщина в шерстяном платке. Она направлялась к колодцу.
Ефрейтор Черный ловко перескочил через плетень и единым духом оказался возле нее. С испугу женщина уронила ведро. Черный приложил палец к губам:
— Тс-с! Тихо. Не бойтесь. Я чех.
— Вы с нами?
— С вами.
Женщина облегченно вздохнула, но тут же опомнилась и осторожно оглянулась по сторонам.
— Скорей уносите отсюда ноги! В деревне немцы.
— А танки есть?
— Есть. Вон там, в лесу. Туда нам не велят ходить.
— Спасибо, мамаша.
И Черный мгновенно исчез за хатой. Разведчики осторожно обошли деревню. Теперь до них из лесу все явственнее доносились удары по металлу и голоса. Вот завели тяжелый дизельный мотор. Потом между деревьями мелькнул огонек карманного фонарика. Командир группы выделил двоих разведчиков.
— Постарайтесь подойти поближе и подсчитать, что там у них есть. Мы же пока поглядим, нельзя ли где-нибудь взять «языка». Встреча в лесу у развилки. И зря не стрелять!
Немецкий часовой в каске топтался на тропинке у леса. Винтовку со штыком он держал прямо перед собой на согнутых руках. Часовой то и дело покашливал. Остановившись в нескольких шагах от разведчиков, он постучал нога об ногу, повернулся и пошел назад. В ту же секунду за его спиной возникла фигура в белом капюшоне и, приставив к спине автомат, шепотом скомандовала по-немецки:
— Руки вверх!
Немец в испуге вздрогнул, но тут же пришел в себя и бросился в сторону. Фигура в маскхалате прыгнула к его винтовке.
— На помощь! — заорал часовой, но в этот момент другой разведчик бросился к нему сбоку. Блеснул финский нож. Часовой с приглушенным стоном повалился на землю.
— Выньте у него из карманов бумаги! — тихо проговорил командир.
Лес загудел от топота десятков ног. Трещали сучья, раздавались выкрики. Горстка разведчиков стала отходить.
В назначенном месте их уже ждали те двое, которые пытались проникнуть в лагерь. Они выяснили все, что требовалось. Надо было быстро уходить: немцы шли по пятам.
Разведчики петляли меж деревьев, как зайцы. Очереди немецких автоматов прочесывали лес. Вдруг Штефан Гуцко схватился за ветку и упал лицом вниз. Корчась от боли, он хрипел, и снег под ним окрашивался кровью.
— Штефан, дорогой, потерпи!
Командир взвалил его на плечи и, низко наклонившись, спотыкаясь, побрел по снегу.
— Я их задержу, бегите! — крикнул запыхавшийся ефрейтор Черный.
Этот парень был гибкий как пружина и самый быстрый из всего взвода. Метнувшись в сторону, он бросил гранату, чтобы привлечь к себе внимание. Преследователи кинулись за ним, стреляя из автоматов. Ефрейтор Черный помчался через луг. Группа немцев бежала за ним. Они все приближались, потом дали очередь ему по ногам, видно хотели взять живьем. Пули подняли фонтаны снега. Черному вдруг пришло в голову притвориться мертвым. Он вскрикнул, раскинул руки и упал навзничь, повернув лицо в ту сторону, откуда бежали враги. Черный считал тени, а правой рукой потихоньку поднимал автомат. Один, два, три… семь.
Он нажал спуск. Оружие задергалось в его руке, и немцы начали падать как подкошенные. Черный вскочил, дал еще одну очередь и помчался к Соколову…
Сначала их увидел наблюдатель, спрятавшийся в кроне огромной кривой сосны, ветки которой поднимались выше почерневшей и поржавевшей крыши школы. В ствол сосны были вбиты скобы, служившие ступеньками. Наблюдатель стоял на дощатой площадке, держась за ветку и прижимая к глазам артиллерийский бинокль.
— Танки! — закричал вдруг он, и его надтреснутый, взволнованный голос донесся до самых окопов внизу, на берегу. Ритмичный стук лопат и заступов разом стих. Бойцы и сельчане побросали свои орудия труда, выскочили из окопов и замелькали перед брустверами, взволнованно вытягивая шеи.
Из дверей школы выбежал надпоручик Янко, без фуражки, в расстегнутом кителе, и посмотрел на верхушку сосны.
— Где ты их видишь?
— Там, вон там, пан надпоручик.
Боец энергично указывал рукой на юго-запад. В том направлении на горизонте поднимались серые клубы дыма. Танки медленно друг за дружкой спускались по склону в долину. Ветер доносил слабый, едва слышный рокот моторов.
— Они направляются к дороге, — решил надпоручик и, посчитав облачка дыма, повернулся к Галузе, который вышел вслед за ним: — Доложи в батальон: двенадцать танков в колонне. Идут на Тимченки.
Галуза вихрем влетел в помещение.
— Батальон! — крикнул он девушке, которая в углу за столом обслуживала три зеленых ящичка полевых телефонов. — Живо, батальон!
Девушка быстро начала вращать ручку. Галуза выхватил у нее из руки трубку.
— Я — Шестьдесят третий, Шестьдесят третий… вызываю Двадцать второго… На нас идут танки!..
Сквозь открытую дверь было слышно, как надпоручик твердым голосом подает отрывистые команды:
— Боевая тревога! Красную ракету! Стреляй красную!
Возле самого здания прозвучал выстрел и засвистела летящая ракета.
— Есть! — крикнул Галуза и резко положил трубку. Поймав испуганный взгляд белокурой телефонистки, он выскочил из помещения, по дороге сорвав с гвоздя на стене автомат.
Янко стоял возле школы, не спуская глаз с приближавшихся танков. Они сползали к дороге, как большие черепахи.
— Что такое? — отмахнулся Янко от ординарца, который подбежал к нему с полушубком и настойчиво предлагал надеть его. Потом ординарец подал Янко ушанку и портупею с пистолетом. — Что батальон? — крикнул Янко, завидев Галузу.
— Ничего. Там знают о них. Нам приказано стрелять только в том случае, если они проникнут на наш берег. Ими займется Новиков.
Янко проговорил, рассеянно пристегивая кобуру:
— Пока что они идут как на параде…
— Я сбегаю погляжу, как там у Новикова, — предложил Галуза.
Батарея 76-миллиметровых орудий отряда капитана Новикова разместилась правее от школы, примерно в 150 метрах, на опушке леса. Четыре орудия были расположены в шахматном порядке на расстоянии 20 метров друг от друга в полукруглых мелких окопах. Артиллеристы, сгорбившись, стояли на коленях за щитами. Наводчики, не отрывая глаз от резиновых оправ прицельных устройств, лихорадочно крутили рычажки наводки. Длинные стволы с воронками дульных тормозов медленно поворачивались вслед за целью. Ящики со снарядами были открыты, и подносчики уже держали снаряды в руках.
Черные гремящие коробки танков погрузились в лощину, но через минуту опять выползли оттуда. Окутанные вечерним туманом, они переправились через дорогу, ведущую из Мерефы в Соколове, и, покачиваясь среди низких тополей, двинулись по дороге на Тимченки. «Там держит оборону рота капитана Чуканова, — вспомнил Галуза, спешно направляясь по мокрому, тающему снегу к батарее. — Может, они не пустят их через мост?..» У него мороз пробежал по коже, когда он представил себе, что немецкие танки вот-вот окажутся здесь.
Обычно веселый, сейчас капитан Новиков, с покрасневшим лицом, стоял прислонившись к желто-красному стволу сосны. В руке он держал цигарку, зажженным концом обращенную к ладони, и, жадно затягиваясь, сосредоточенно следил за танками. Время от времени левой рукой он поднимал к глазам бинокль, висевший у него на шее на тонком ремешке.
На позициях миргородской обороны все затихло. Солдаты с волнением следили за танками, которые были уже в сотне метров от моста. Из выхлопных труб вылетали черные клубы дыма. Гусеницы взметали снег. Если они пройдут…
Галуза остановился и затаил дыхание. И тут вдруг посреди моста мелькнула ослепительная вспышка. Десятиметровый мост, разваливаясь на части, взлетел на воздух. В облаках дыма дождем посыпались переломанные бревна и брусья.
— Молодцы! — крикнул капитан, улыбаясь во весь рот. Потом загасил окурок и поднял руку: — По танкам… противотанковым!..
За щитами орудий замелькали руки, загремели затворы, сверкнули желтые гильзы, а потом спины артиллеристов вновь стали неподвижными.
— Дальность два… — Капитан чуточку выждал, пока наводчики поставят дальность. — Из четырех орудий — беглый огонь!
Четыре выстрела грянули почти одновременно. Орудия подскочили. Из открытых затворов, звякнув, вылетели горячие гильзы. Из рук в руки переходили новые снаряды, лязгали затворы, пушки рявкали, изрыгая огонь…
Галуза, закрыв уши руками в варежках, восхищенно наблюдал за стрельбой.
— Горит! — вырвалось у него, когда он заметил, что из головного танка повалил жирный, черный дым.
— Горит! — эхом откликнулись окопы. На закопченных и потных лицах артиллеристов засверкали белозубые улыбки. Довольные, артиллеристы хлопали друг друга по спинам.
Колонна танков повернула назад. Командирский танк, окутанный дымом, лизали языки пламени. Галуза радостно обнимал Новикова.
Это было 7 марта, под вечер.
В Соколове на командном пункте первой роты, разместившемся в домишке возле церкви, утром 8 марта окна еще были завешены одеялами. Вокруг стола, склонившись над картой, расчерченной цветными карандашами и освещенной мутным, колеблющимся пламенем керосиновой лампы, собрались надпоручик Ярош, надпоручик Ломский, надпоручик Седлачек, подпоручик Сохор и медик с университетским образованием подпоручик Армии Шеер. Исхудалые щеки их ввалились, будто они разом постарели на десять лет.
Сквозь открытую дверь из соседней комнаты до них доносился разговор связных. Слышались шаги, жужжание полевого телефона.
— Это означает, — объяснял Ярош, сильно наклонившись вперед и поставив ногу, на перекладину стула, — что мы можем ждать их уже сегодня. Отсюда… или вот отсюда. — Синим карандашом он начертил на карте длинные стрелы и продолжал: — Откуда бы они ни пришли, мы попробуем остановить их перед окопами. Если не выйдет, будем с боем отходить-к церкви. Понятно? Это центр обороны. Мы сделаем из нее крепость, как билютинцы в Тарановке…
— У них уйма танков, — озабоченно заметил Сохор.
— Танками займется Седлачек. — Ярош повернулся к смуглому подтянутому брюнету — тот молча кивнул. — От тебя же, Тонда, пока требуется только основательная разведка. Они не должны застать нас врасплох, понимаешь?
Сохор поднял на Яроша большие, все понимающие глаза.
— Ребята их стерегут, — сказал он уверенно.
Ярош обошел вокруг стола, засунув большие пальцы рук за пояс.
— Еще раз обойдем взводы. Все ли у нас… — Он не окончил, так как снаружи донесся топот множества копыт.
Они вышли из дома. Уже рассвело. Над деревней висели низкие серые тучи. К церкви от реки подъезжали четыре 76-миллиметровые пушки, каждая была прицеплена к двуколке, которую тащила четверка лошадей. На левых, оседланных конях трусили возницы, по бокам в развевающихся шинелях, сменяя друг друга, рысцой поспешали бойцы расчета.
Батарея подъезжала к церкви. Были слышны гортанные выкрики. Орудия останавливались одно за другим. Кони мотали головами, фыркали и скалили зубы. Возницы спрыгнули на землю. Сзади гарцевал пригнувшийся к шее коня всадник, а за ним впритык ехал другой. Оба остановили коней как по команде. Первый передал второму поводья и огляделся. Увидев группу офицеров возле дома, он направился к ним по скользкой дороге, левой рукой придерживая планшет. Льдинки со звоном вылетали из-под его сапог. Ярош пошел ему навстречу.
— Старший лейтенант Филатов, — представился всадник. — Командир пятой батареи. По приказу капитана Новикова я откомандирован для поддержки вашей роты.
Ярош отдал честь и пожал ему руку.
— Противника уже слышно. Он обошел Тарановку и идет на нас. Необходимо прикрыть центр и правый фланг нашей обороны.
Филатов с пониманием кивнул и, прищурившись, посмотрел на горизонт.
— Ясно. Две пушки я выдвину вперед, а две оставлю где-нибудь здесь. Сейчас размещу их.
Он на ходу отдал честь и побежал назад. Раздалась протяжная команда. Всадники вскочили на коней.
— Силен, — бросил за спиной Яроша Седлачек и затянулся папиросой.
— Дай курнуть, — проговорил, едва разжимая губы, Ярош, обернувшись к нему.
«Тоже нервничает», — подумал Седлачек и протянул ему дымящуюся папиросу.
В окопах, врезавшихся в склон возле деревни в непосредственной близости от рассеченной надвое балки, беспокойно переминались с ноги на ногу, пехотинцы. Ночью они спали в хатах, бодрствовали лишь бойцы, обслуживавшие тяжелые пулеметы. Теперь же над бруствером густо торчали стволы винтовок, легких пулеметов Дегтярева с тарелкообразными плоскими магазинами, толстые трубки «максимов» и длинные стволы противотанковых ружей. Над ними поднимались головы бойцов, обеспокоенных тишиной. Лишь иногда доносился отдаленный рокот моторов.
Старший сержант Кубеш осматривал протянувшиеся на пятьдесят метров окопы взвода, переходя от одного бойца к другому. Он проверял, все ли в порядке, и одновременно старался разрядить нервную обстановку. Беспокойство овладело всеми, да и сам он с трудом скрывал волнение. Ночью он спал плохо, в голове проносились разные мысли. Что, если его убьют? Наверняка во взводе будут убитые, и среди них может оказаться и он. Кубеш написал письмо домой:
«Милая мама, я стараюсь с честью исполнить свой долг. Ведь ты сама меня так воспитала, и спасибо тебе за это. Я бы не хотел причинять тебе боли, но если я не вернусь, у тебя останется еще Енда. Он вознаградит тебя за твою любовь к нам, мальчишкам. Если б был жив отец, он тоже бы согласился со мной. Наша родина переживает тяжкое испытание, и она нуждается в нашей помощи. Марушке скажи, чтоб не ждала меня и выходила замуж».
Кубеш сунул письмо в нагрудный карман, хотя и понимал, что это глупо. Кто его передаст? Надо было бы отдать его Галузе, но тот остался за рекой, в Миргороде. Там, наверное, не будет так жарко. При мысли о предстоящем у него засосало под ложечкой. Сердце сжалось от страха. Он попытался преодолеть его и мысленно приказывал себе: «Спокойно, Франта! Не дрейфь, не будь трусом!» Он не выспался и промерз, как и все, но ни на минуту не забывал о том, что он командир и коммунист и должен быть примером, о чем не раз говорил им на собраниях капитан Прохазка. Кубеш вспомнил наказы Прохазки: «Коммунист должен быть всегда впереди. Если мы хотим зажигать людей, должны гореть сами!» Кубеш распрямил плечи, выгнул грудь, оглядел своих бойцов.
— Ну, ребята, есть такие, кто испугался фашистов? — загремел он могучим голосом.
Бойцы зашевелились, принудили себя улыбнуться. Кубеш хорошо понимал, что они сейчас скованы тревожным ожиданием.
— Слышите? — заговорил он с наигранной бодростью. — Уже едут. Гитлеровские холопы! Как только покажут нос, хорошенько цельтесь, ребята! Мы этой минуты ждали с тридцать восьмого года.
— А как насчет завтрака, пан ротный [1]? — пропел вдруг голос с натуральнейшим прононсом жижковского франта [2]. Солдаты сразу будто очнулись от колдовского сна и дружно засмеялись.
— Ах, как же так, тебе в постельку завтрак не подали? Ну и персонал, гнать их надо в шею!
— Тебе уже жарят собачий хвост.
— Послушай, Дурдик, ты должен радоваться, что у тебя пустые кишки. По крайней мере, не придется подвязывать штанины!
— Болван! Можно подумать, что только я хочу жрать.
— Ребята, не ругайтесь, сейчас все будет.
По тропинке от деревни в гору к окопам семенили две девичьи фигурки — санитарки. За две ручки они тащили здоровенный термос.
— Если они опять состряпали нам свою кашу, я вылью ее им на голову! — заворчал Дурдик, но голос его потонул в звоне мисок. Из узких накладных карманов английской униформы бойцы вытаскивали алюминиевые ложки.
Около одиннадцати часов дня туманный, темно-фиолетовый лес зазвенел от далекой стрельбы стрелкового оружия. Солдаты в окопах навострили уши. От деревни на передний край пробежали двадцать автоматчиков. Кубеш, заметив Сохора, кивнул ему:
— Что случилось?
— Окружили наш дозор. Идем выручать.
Слева линия окопов заходила в садик, где стояла небольшая хатка, крытая серой соломой. Из дверей, шаркая ногами, вышел дед Трофимыч с миской дымящейся картошки в руках. Простуженно покашлял. Солдаты сдружились с ним с первого дня, когда еще рыли окопы. Когда они отрыли в мерзлой земле яму для тяжелого пулемета и сверху прикрыли ее толстыми сучьями, дед, в старых валенках и облезлой бараньей шапке, приковылял к ним. Почесав свою седую бороду, он засунул руки в карманы изношенного пальтеца, не достигавшего колен, и недовольно проговорил:
— Нет, братцы, так не пойдет. Это же прутики! Да у вас все разлетится от выстрела из винтовки. Здесь нужны брусья, здоровые брусья!
— Какие же брусья! — обернулся Кубеш. — За ними надо топать в лес бог знает куда. Времени нет, отец. А сад ваш ради такого дела мы рубить не будем.
— Сад, конечно, жалко. Но вот… погодите… я вам кое-что принесу.
Дед Трофимыч засеменил на кривых ногах в хату и вернулся, неся топор. Раздались глухие удары. Солдаты удивленно переглянулись. Дед стал разбирать деревянный хлев. Кубеш подошел к нему.
— Отец, зачем?.. Жалко хлев.
Дед лишь махнул рукой.
— Эх! Чего там жалко, — проговорил он, тяжело дыша. — Хлев поставить — тьфу, а вот жизнь солдату вернуть… Вот так-то. Лучше подсоби мне!
Вечером вся команда Кубеша сидела у деда в хате вокруг стола. Пили чай. Печь дышала теплом. Дед достал из сундучка порыжевшую буденовку и рассказывал о Первой Конной, о том, как сражался против Деникина, а потом против белополяков.
Над старинным диваном с мягкой спинкой висели фотографии двух пареньков. Оба были похожи друг на друга как две капли воды, и у обоих были такие же широкие лица и рты, как у деда Трофимыча.
— Это Миколка, а это Васька, — сказал дед. — Двойняшки. Оба воюют, только не знаем где. Давно от них уже нет писем.
Старушка села на табуретку в углу и всплакнула.
— Скорей бы пришел конец этому мучению, — проговорила она.
С того дня ребята из взвода Кубеша чувствовали себя здесь как дома. Забегали погреться, ночью спали. И всегда их ждали тут стакан чая и доброе слово. С едой было хуже. Гитлеровцы, прежде чем драпануть, забрали все, что могли. Так что у деда Трофимыча мало что осталось.
И все-таки он вышел сейчас на пронизывающий холод с миской горячей картошки.
— Ешьте, ребята, — говорил он глухим голосом. — Берите! Ешьте на здоровье!
В это время над головами солдат со свистом полетели снаряды. В разных местах внизу, в деревне, раздались взрывы. Невидимые немецкие артиллеристы вели пристрелку.
Потом наступила тишина, тяжелая и зловещая, как грозовая туча.
Когда в час дня группа гитлеровских танков приблизилась к краю деревни справа, солдаты Кубеша ничего не видели. Им закрывал обзор выступ склона. Они только слышали гул моторов, к которому потом прибавились удары, будто кто-то бил в большой барабан. Затем откуда-то снизу донесся крик «Ура!». От церкви к командиру взвода прибежал связной, и тут же по всему окопу разнеслась весть: справа от деревни горят три танка, остальные ушли.
Старший сержант Ружичка прошел по окопу:
— Приготовиться к бою! Все по местам!
Бойцы легли на бруствер, устремив взгляды на опушку леса на горизонте, где натужно ревели моторы. Так прошло два часа.
Внезапно вибрирующий гул усилился, разливаясь по всему горизонту. Окутанные дымом, из лесу выползали танки. Они находились на расстоянии километра. В окопе всех охватило волнение. Звякали затворы заряжаемых противотанковых ружей. Бойцы склонялись к прицелам.
Сзади, на позициях за рекой, полыхнуло зарево. Раздался воющий грохот реактивных снарядов, донеслись глухие удары орудий. Перед танками вырастали огненные кусты. Небо и земля содрогались. Прошло некоторое время, прежде чем угловатые чудовища выбрались из дымовой завесы. Теперь они стали видны более четко. Слышался лязг гусениц. Три или четыре танка горели, но остальные шли, растянувшись в цепочку. С белой равнины хлестали выстрелы, но танки с каким-то самоуверенным железным спокойствием неудержимо продвигались вперед. Вот из длинных дул их пушек вырвались языки пламени, а потом раздались короткие резкие выстрелы. На брустверах окопов послышались хлопки разрывных пуль. Прямо перед Кубешом поднялся фонтан снега и земли. От взрыва дрогнул окоп. Кубеш быстро нагнулся, прикрывая голову. Окоп наполнился ядовитым запахом тротила. Кубеш закашлялся. Кто-то закричал: «Санита-а-ар!» Кубеш повернул голову. На дне окопа лежал ефрейтор Дурдик, лицо его было в крови. Несколько солдат склонились над ним.
— Эй, сюда, скорей! — звали они.
Пригнувшись, бежали санитарки. Туго набитые санитарные сумки болтались из стороны в сторону. «Только бы не остаться калекой! — мелькнуло у Кубеша в голове. — Лучше погибнуть, чем до конца жизни оставаться калекой!» У него вдруг затряслись руки. Усилием воли он вновь овладел собой.
Позади окопа что-то загудело — это ударило противотанковое орудие. Кубеш почувствовал, как его обдало воздушной волной, и выглянул наружу.
В клочьях дыма он увидел громадные очертания танков. Они уже находились так близко, что можно было различить черные кресты на их башнях. Один застыл на месте, и его броню уже лизали ярко-оранжевые языки пламени. Скрежет и лязг железа усиливались.
Время от времени танки делали короткие остановки. Как только качающийся ствол орудия застывал неподвижно, раздавался выстрел и танк рывком брал с места. В брустверы врезались дугообразные потоки трассирующих пуль из танковых пулеметов.
— Укрывайтесь! — крикнул Кубеш лишь для того, чтобы убедиться, что он не лишился голоса от сознания смертельной опасности.
Вдали оглушительно бабахнуло противотанковое орудие. Снаряд перебил одному из танков гусеницу, и тот беспомощно завертелся на месте. Сзади за ним остановились низкие длинные транспортеры. Из них посыпались фигурки пехотинцев, которые стали разлагаться в разные стороны.
— Стреляйте по пехоте! — закричал Кубеш.
Он рванул затвор своего автомата и, прижав лицо к прикладу, нажал на спусковой крючок. Вся линия окопов ощетинилась огнем, раздался оглушительный треск стрельбы. Заработали пулеметы. Кубеш почувствовал, что самообладание вернулось к нему. Спокойствие разлилось по всему телу.
Немцы шли пригнувшись, стреляя на ходу из автоматов. Напоровшись на плотный огонь, их ряды начали ломаться. Фашисты залегли. Между тем танки цепью приближались к окопам. По огням, просвечивавшим сквозь туман, можно было сосчитать, сколько танков уже горит, но Кубеш не успел этого сделать, так как неожиданно из серой дымной мглы совсем близко высунулись жерло орудия и лобовая броня танка.
— Танк! Танк! На нас едет! — тонким голосом крикнул слева восемнадцатилетний Василь Головко. Неописуемый ужас отразился на его лице. Он бросился к задней стенке окопа и стал карабкаться наверх. Кубеш стянул его вниз.
— Назад! Куда бежишь, сумасшедший?
Со дна окопа на него глянули неподвижные, остекленевшие глаза. Каска откатилась в сторону, сквозь зеленый вязаный шлем чуть выше уха проступала кровь. Стальная метла пуль прошлась по брустверу, вздымая снег и землю. Краем глаза Кубеш заметил, как упали еще два бойца. Глухо ударило орудие.
— Пропустите танки! — ревел Кубеш. — Остановите пехоту!
Взрыв! Бруствер взлетел на воздух. Густо посыпались смерзшиеся комья земли. У Кубеша вдруг поплыли перед глазами растерянные, вопрошающие лица бойцов. Прямо на окоп в облаках дыма накатывался огромный танк. Взгляд Кубеша вдруг наткнулся на противотанковое ружье в окопе, выдававшемся вперед подковой; оно беспомощно торчало стволом кверху. Кубеш пробежал по короткому соединительному окопу, перескочил через убитого заряжающего и отстранил бессильно обвисшее тело стрелка. Судорожными движениями засунул длинный заряд и защелкнул затвор. Кубеш уже не укрывался: ему было все равно. Он прижал приклад к плечу и тщательно прицелился в смотровую щель танка. Казалось, танк вот-вот поднимется на дыбы и раздавит его гусеницами. Раздался выстрел. Больно отозвалась отдача приклада. Танк подскочил и задергался на месте. По инерции он еще немного въехал на бруствер и накренился. «Попал», — с радостным удивлением понял Кубеш. Кто-то бросил противотанковую гранату. Под гусеницами танка взметнулся огонь. Ударной волной Кубеша швырнуло в сторону, сорвало каску. Как в горячечном бреду, до него донеслись пулеметные очереди. Он стал подниматься с земли, отыскивая на ощупь винтовку, валявшуюся на затоптанной глине окопа. Следующий танк с оглушительным грохотом переезжал окоп. Кубеш посмотрел вокруг и увидел, как танки съезжают по склону к деревне. Где-то внизу ржала испуганная лошадь. Дно окопа было усеяно телами. Лишь кое-где поднимались отдельные фигуры. Впереди звучали лающие немецкие голоса. Кубеш почувствовал холод в затылке. Немецкая цепь приближалась к окопу.
— Пехота! — выкрикнул он не помня себя. — Задержать пехоту!
Как во сне, услышал он треск «максима», заработавшего где-то поблизости. Кубеш яростно нажал на спуск. Вражеские солдаты, раскидывая руки, начали падать, корчась на снегу. Некоторые побежали назад. Унтер-офицеры подгоняли солдат. Поредевшие кучки уже приближались к брустверу. Кубеш прицелился в фигуру длинного немца, который ползком продвигался вперед, выстрелил. Немец дернулся, голова его упала в снег…
Трижды ходили гитлеровцы в атаку на окоп первого взвода. И трижды были отбиты.
Внизу, в деревне, громыхали танки, горели хаты. Из взвода Кубеша в окопе на склоне осталось только четыре бойца. От церкви к ним прибежал связной и передал приказ надпоручика Яроша занять круговую оборону.
Прячась за домами, они с боем стали отступать. Неожиданно кто-то крикнул:
— Они сзади нас!
Кубеш обернулся: по дороге за церковью шли танки. «Надо спешить на помощь Ярошу», — мелькнуло у него в голове.
— За мной! — крикнул он охрипшим голосом.
Из окопов перед церковью слышалась стрельба. Стены церкви решетили пули. Поперек разбитых перил на выступе звонницы висел убитый телефонист. Внутри церкви санитарки торопливо перевязывали раненых. Надпоручик Ярош, без головного убора, с перевязанной головой, сбежал по ступенькам. В руке он держал автомат. Сквозь бинты на лбу просачивалась кровь.
— Кто способен держать оружие, — крикнул он, пылая яростью, — за мной!
Доктор Шеер подбежал к нему и предложил перевязать рану, но Ярош выскочил на улицу. За ним устремилась горстка бойцов в бинтах.
— Ты беги туда, — показал он одному, — а вы сюда.
— У меня нет патронов.
— Найди в окопах.
Кругом рвались снаряды. Низко над землей стелилась пелена удушливого чада. Около дороги вспыхнула вдруг соломенная крыша хаты. На противоположной стороне трещал пулемет Игнаца Шпигеля.
— Пан надпоручик, — крикнул кто-то, — укройтесь!
Из-за горящей хаты вынырнул танк, и около него засуетились серые шинели. Потом они стали прыгать через забор, устремляясь к церкви. Ярош пригнулся, крепко сжал автомат и открыл огонь по немцам.
В этот момент заработал пулемет танка. Длинная очередь взметнула снег у ног Яроша и выбила из стены несколько кирпичей. Надпоручик вдруг резко остановился, автомат выпал из его рук, ноги подломились. Мучительное усилие отразилось на его лице. Рука протянулась к гранате, висевшей на поясе, но силы оставили его. Он закачался и упал навзничь.
Танк устремился прямо к воротам церкви. Раздался выстрел его орудия — и снаряд разорвался где-то внутри церкви. Из ворот повалил дым, поднялась кирпичная пыль.
Когда Кубеш со своими бойцами добрался до церкви, он застыл на месте, будто пораженный громом. Всюду вокруг церкви чернели воронки. Некоторые из них еще дымились. Земля была усеяна трупами. Зеленые шинели чехословацких солдат перемежались с серыми шинелями гитлеровской пехоты. Танки уже ушли на восточный край деревни. Там бой кончился.
Однако вокруг все еще шла перестрелка. Трещали горящие хаты, в горле першило от едкого запаха тротила. Защитники деревни сражались не на жизнь, а на смерть. В одиночку и группами. Старались задержать гитлеровцев хоть на час и не дать им перейти на ту сторону. Это было главное. Кубеш махнул рукой своим ребятам. Они набили карманы патронами и побежали туда, где кипел бой…
Перед церковью лежал командир их роты. Он был мертв. Сбоку вдоль забора в черной форме танкистов подходили немцы.
— Руки вверх! — кричали они.
— Все сюда! — приказал Кубеш и первым распахнул дверь ближайшей хаты.
Бойцы вбежали за ним. Они тут же перевернули возле двери стол, поставили на него легкий пулемет, и все заняли места у окон и дверей.
Они оборонялись до ночи. Наконец кто-то прокричал:
— Все за реку! Это приказ командира батальона!
— Бегите через сад! — распорядился Кубеш. — Я буду вас прикрывать.
Когда у него кончились патроны, он выпрыгнул в окно. И тут и там догорали домишки, озаряя тьму красными отблесками. В воздухе пахло гарью. Стрельба теперь прекратилась, раздавались лишь одиночные винтовочные выстрелы. Где-то коротко пролаял пулемет или автомат. Повсюду слышались голоса немцев, выкрики, пьяный хохот. На дороге, пролегавшей в Соколове, в два ряда стояли танки и пехотные транспортеры. Вокруг ходили и бегали гитлеровские солдаты. Иногда проезжала машина или маневрировал танк.
Елизавета Николаевна до этой минуты сидела с обоими детьми в погребе, вырытом в саду. Теперь она решила, что, пожалуй, можно вылезать.
Старший из детей, Николка, высунул голову наружу:
— Мам, уже не стреляют. Пошли?
Она взяла за руку десятилетнюю Марусю. Поднявшись по трем ступенькам, они через двор направились к дверям хаты. В эту минуту где-то рядом заревел мотор, раздался треск ломаемого плетня — во двор въезжал бронетранспортер. Елизавета Николаевна, ухватив мальчика за пальто, рванула его к себе и прижалась с детьми к стене низкого сарая. Из кузова с криками выпрыгивали немецкие солдаты. Они громко стучали сапогами, звенели оружием. Фельдфебель посветил карманным фонариком в сторону сарая. Елизавета Николаевна отвернула лицо.
— Эй, мамаша, комм, комм! — крикнул ей фельдфебель дерзко и настойчиво. — Не видишь, гости? Шнель, шнель! Иди в дом, принеси горячий вода! Понимаешь?
Подойдя к ней, он грубо схватил ее за локоть:
— Ну давай, давай!
Елизавета Николаевна задрожала всем телом. Маруся расплакалась, судорожно цепляясь за руку матери.
В доме было тепло, на плите шумела в чайнике вода. Немцы освещали стены карманными фонариками, шумели, громко смеялись. Елизавета Николаевна трясущимися руками зажгла керосиновую лампу. Комната наполнялась едким запахом шинелей. Солдаты расселись на стульях и на постели, покрытой вышитым покрывалом. Их было семеро. Разувшись и сняв с себя гимнастерки, они расползлись по всей хате, заглянули в комод, покопались в шифоньере.
Николка с Марусей испуганно забились в угол.
— Ха! — рявкнул на них рыжий немец с фюреровскими усиками под носом и покатился со смеху при виде того, как испугались дети.
Елизавета Николаевна поднялась на табуретку у печи, чтобы дотянуться до ковшика, висевшего на стене, и чуть не вскрикнула от испуга: за печкой, сжавшись в полутьме, лежал человек, солдат — она узнала чехословацкую форму. Он знаками дал ей понять, что надо молчать и как можно скорее уходить вместе с детьми. В другой руке он сжимал ручку большой гранаты. На лбу у него выступили капельки пота.
— Горячий вода, быстро! — повелительно требовал фельдфебель.
Женщина слезла с табуретки. Ноги у нее подкашивались. Она боялась, что начнет громко стучать зубами. Сняв с плиты чайник с кипятком, она налила воды в жестяной тазик, потом схватила ведро и показала жестом, что ей надо сходить к колодцу.
— Подите помогите мне! — позвала она детей. Когда за ними захлопнулась дверь, самообладание покинуло ее. Отбросив ведро, она шепнула детям: — Бежим! Быстро!
Они побежали задами к дому тети Клавы. В эту минуту воздух потряс глухой взрыв. Зазвенели стекла, послышались крики и выстрелы. Елизавета Николаевна застыла на месте, прижав руку к губам, но тут же опомнилась и втолкнула оглядывавшихся детей в калитку в низком плетне.
Кубеш пробрался вдоль стены хаты. Он хотел перебежать дорогу, под покровом темноты дойти до реки и по льду перебраться на другую сторону, но в этот момент услышал подъезжающий бронетранспортер. В руке у Кубеша была противотанковая граната — единственное оставшееся у него оружие. Бросить? Нет, не стоит. Надо подождать, пока они проедут.
Неожиданно бронетранспортер свернул и, подминая плетень, поехал прямо во двор. Кубеш заколебался. Через дорогу перейти уже было нельзя: там бы его тотчас же схватили. Он решил спрятаться в доме и тихо проскользнул в дверь…
Когда Кубеш бросал гранату в кучу галдящих немцев, он понимал, что может погибнуть вместе с ними. При взрыве воздушной волной оторвало угол печи. Что-то резко ударило Кубеша по голове. Очнувшись, он осмотрелся. В развороченной комнате лежала груда тел. Некоторые шевелились, кто-то громко стонал. Кубеш выпрыгнул в проем выбитого окна. Со всех сторон к дому сбегались немцы. Вдруг что-то горячее полоснуло Кубеша по горлу. Он почувствовал, как на рубашку хлынула кровь. На бегу зажимая рану рукой, Кубеш скрылся в ночи…