Совсем другое небо

Рудольф Латечка Зуза идет!

Время близилось к полуночи. Над занесенными снегом одинокими домишками светила луна, огромная и блестящая, как большая серебряная тарелка. Пейзаж был сказочный. Однако одинокие хутора, поля, деревья, кустарники — весь этот край, залитый лунным светом, походил на дремлющего дракона.

Только лес не казался им враждебным. Наоборот, он охранял, предупреждал, защищал их. Но от леса всех четверых отделяло в тот момент изрядное расстояние, и пока они осторожно крались по дороге, петлявшей в лощине меж полей.

Вдруг они остановились. Краем леса, совсем недалеко от них, ползла длинная вереница людей в белых халатах, направляясь к Разтокам. Время сразу будто остановилось. Воцарилась невероятная тишина. Всех охватило напряженное ожидание. Это казалось нереальным, будто во сне, бессмысленным и абсурдным. Они смотрели друг на друга с небольшого расстояния как на застывший кадр кинофильма, как на кошмарное наваждение. В этот момент волнение перехлестнуло рамки человеческих сил и парализовало способность хоть как-нибудь действовать. Стрелки времени будто ждали команды, сигнала, чтобы прийти в движение. Как только с хуторов донесся лай собак, немецкие солдаты у леса зашевелились. Партизаны продолжали неподвижно лежать в лощине, почти не дыша и наблюдая за врагом.

Немцы на несколько минут застыли в нерешительности, но потом, когда лай прекратился, поколебавшись, направились к недалекому селению, все время оглядываясь на полевую дорогу в лощине. Когда они скрылись из виду, партизаны поднялись, поспешно перешли по мостику через речку и, с трудом передвигаясь по глубокому, рыхлому снегу, заторопились к хуторам.

На полдороге они остановились, положили раненого на землю и повернули головы в сторону низкого крестьянского дома с хлевами и сараями. Потом партизаны вновь взялись за свою ношу и стали осторожно подниматься по высокому и крутому склону, откуда до неба, казалось, было рукой подать.

Они остановились под развесистой старой грушей и стали сосредоточенно вглядываться в тихий и темный домишко. В этот момент из двора выбежал ощетинившийся пес и угрожающе зарычал.

— Цезарь! — приглушенно позвал Мартин Смрж и протянул руку. Пес радостно завизжал, лег в снег и забарабанил пушистым хвостом по земле, поднимая снежную пыль. — Ты хорошо стерег?

Хозяин запустил сильные пальцы в его лохматую шерсть, так что пес даже заскулил. Но, когда его отпустили, он радостно лизнул руку Мартина, завертелся, запрыгал вокруг него, приглушенно повизгивая. Хозяин смерил его испытующим взглядом, сделал несколько шагов вперед и нерешительно остановился в тени низкого дома, настороженно вслушиваясь в таинственную, неподвижную тишину, царившую окрест. Неожиданно перед его мысленным взором предстала молодая крепкая женщина. Они бывали вместе лишь по большим праздникам, когда он приходил домой за провиантом. Он мысленно долгим взглядом посмотрел ей в глаза, но, не ощутив рядом ее горячего дыхания, вдруг задрожал от страха за нее и, толкнув ногой дверь, шагнул внутрь с автоматом наперевес.

— Немцы! Где немцы? — зашумел он, как лес, продуваемый ураганным ветром.

— Мартин! — воскликнула она с радостным волнением.

Он буквально остолбенел от неожиданности и посмотрел на сгорбленного отца, будто ища у него ответа.

— Они обидели тебя?

— Кто?

— Немцы!

— Да что ты! — Она бросилась к нему. — Они в такую непогоду сюда не доберутся. — Жена с облегчением вздохнула и улыбнулась, сверкнув белыми зубами.

Придя в себя, он повернулся и выбежал наружу. Пес прыгал вокруг него и радостно визжал.

— Ребята! — позвал он приглушенно своим глубоким спокойным голосом. Из тени сарая вынырнули три фигуры с раненым. — Ульяна, — обратился Мартин к жене, которая с испуганным видом стояла в дверях, — приготовь заднюю светелку!

— Что он сказал? — Приковылял старый Смрж, бросив косой взгляд в темные сенцы.

— Чтобы я приготовила светелку, — второпях ответила она.

— Батя, принесите лампу! — проговорил Мартин, спотыкаясь под тяжестью раненого.

Старый Смрж не по годам проворно повернулся и немного погодя внес карбидную лампу.

— Согрей воды и принеси чистое полотно! — обратился Мартин к жене, как только она вернулась из светелки, сообщив, что там все готово. — А ты, Ондро, не трать времени зря и беги за женой.

Ондро Фратель поспешно удалился.

— Положим его на стол, — сказал Мартин Яно Вртаню, когда они вошли в заднюю светелку.

Ульяна последовала за ними с кусками белого полотна. Она бросила тревожный взгляд на мужа, но тот отвел глаза, чтобы избежать объяснений. Ему было не до разговоров. Он не хотел напрасно волновать и без того разволновавшегося отца, который каждый раз цепенел от страха, когда приходилось прятать раненого партизана. С тех пор как у Врбовых нашли при обыске раненого и всех их расстреляли, а хату сожгли, отец потерял покой.

— Мартин… а что с ним?.. — Она с беспокойством посмотрела вслед уходившему отцу.

— Не знаю. Вот придет Павлина, она скажет… — ответил уклончиво Мартин и поморщился. — Ты греешь воду?

— Грею… — Испуганным взглядом она скользнула по фигурам парней и раненого.

В светелке было тихо. Длинный жилистый Яно Вртань озабоченно чесал черный чуб и беспомощно наблюдал за Сергеем, лежавшим на дубовом столе.

Старый Смрж, вернувшись с охапкой дров, молча опустился на колени перед железной печуркой и степенно стал разводить огонь. Казалось, что, занимаясь этим делом, старый Смрж соблюдал какой-то поразительный ритуал. Однако, сосредоточив свое внимание на огне, старик думал совсем о другом.

Сухие дрова в печурке затрещали, огонь загудел. По светелке разлилось уютное тепло, согревая промерзшие тела партизан. Тепло успокаивало.

У входа раздался топот, и в светелку вошли Павлина Фрателева с мужем и соседка Мара Вртанева. Павлина поспешно подошла к столу, потом осмотрела комнату.

— Разрежьте ему штанину, — сказала она и сняла с плеча сумку. — Вода горячая есть?

Ульяна молча вышла и тут же принесла ведро с кипятком, налила воды в таз и приготовила полотенце.

Фрателева засучила рукава порыжевшей кофты и опустила руки в горячую воду. Затем, протерев их раствором формалина, вытерла. Все это она делала просто и естественно, как и подобает опытной акушерке.

— Открой мою сумку и вынь из нее пачку ваты. Но не раскрывай! — приказала она Ульяне, когда покончила с мытьем рук и подошла к столу.

С серьезностью хирурга Павлина осматривала обнаженную ногу Сергея, покачивая головой. Она не произносила ни слова, поэтому все тоже молчали, глядя на ее пальцы, которые двигались быстро и уверенно. Окончив осмотр и дезинфекцию, она сказала:

— Это будет больно, но вы должны выдержать, как положено мужчине. Держите его. Только крепко! — приказала она, как приказывает доктор своим ассистентам, и храбро вскрыла пулевую рану.

Сергей рванулся в руках троих мужчин, но потом застыл, напрягшись как натянутая струна. Через минуту он весь покрылся испариной.

— Терпите, терпите. Еще немножко. Зато потом будет хорошо, — приговаривала Павлина.

— Я выдержу, не бойтесь. Могу даже спеть, чтобы вам веселей работалось, — заговорил он прерывающимся голосом.

Сначала все подумали, что он бредит, но, когда Сергей и в самом деле стал что-то напевать, присутствующие удивленно переглянулись.

— Ты молодчага, Сергей! — не удержался от похвалы Мартин. — Ты в хороших руках!

Он быстро опустил глаза, чтобы избежать взгляда Павлины, но та работала с такой удивительной быстротой, уверенностью и увлеченностью, что не услышала его слов. Краем глаза он наблюдал, как ее пальцы погрузились в кровоточащую рану, как они в ней копошатся и как наконец, к большому удивлению окружающих, в руках ее оказалась пуля.

— На бедренной кости остановилась. Оттого и боль такая была, — сказала она, стараясь подавить волнение. Павлине было приятно, что ей удалось быстро и хорошо сделать сложную операцию.

Парни вздохнули с облегчением, а Фрателева будто ждала знака этого немого восхищения. Она быстро промыла и продезинфицировала рану, потом сцепила ее несколькими стежками, натерла желтой мазью и крепко забинтовала.

— А теперь осторожно разденьте его и уложите. Пусть как следует выспится, — приказала она мужчинам. Радость по поводу на совесть проделанной работы била у нее из глаз.

— Павлина, тебе бы доктором быть! — восхищенно проговорил невысокий коренастый Ондро Фратель, ее муж.

— Если рана не воспалится и все пойдет как надо, он через день-другой встанет на ноги, — сказала Павлина, будто и не слышала похвалы мужа. Она энергично вымыла руки и добавила: — И сразу же в лес, потому как враг не спит. Каждую минуту небо может проясниться, и тогда ожидай фрицев.

— Не пугай, Павлина! — одернула ее Ульяна и бросила предостерегающий взгляд на мужа.

— Как так, не пугай? Не вам объяснять, что они сюда не идут только из-за этой собачьей погоды! Как только погода изменится — приползут, и охнуть не успеешь. Вы же знаете, что они сделали с Врбовыми! Ну, я это так только… Как говорится, осторожность никогда не помешает. Ну, спокойной ночи вам. Уже поздно, вам надо выспаться. Я еще забегу к вам, погляжу что и как, — торопливо простилась она.

Луна зашла за Боровую. Пейзаж потемнел. Все теперь выглядело уныло.

— Зуза идет! Зуза иде-о-о-о-от! — предостерегающе зазвучал под вечер сигнал горного партизанского патруля, заметившего, что по дороге идут немцы.

Мартин Смрж с Яно Вртанем следили глазами за партизанским связным, поспешно приближавшимся к недалекому лесу.

Было тихо, только лохматый пес у ног Мартина стучал хвостом по деревянному полу коридора.

— Они уже в лесу, — сказал Яно Вртань.

Мартин Смрж не ответил.

— А как же мы? — неуверенно спросил Яно Вртань.

— А что «мы»? — повторил Мартин Смрж, не трогаясь с места.

— Останемся здесь? — Яно искоса взглянул на Мартина.

— Останемся! — решительно сказал Мартин, вперившись взглядом в лес, будто он его приворожил.

— Но Сергей советовал уйти. — Вртань нанес удар прямо в лоб, стремясь вывести Мартина из этого состояния тупого равнодушия.

— Не мог же он сказать, чтобы мы остались…

— Если найдут Сергея, а они его точно найдут, нас всех перестреляют. И твоего батю тоже. И сожгут все, что ты нажил за свою жизнь, — медленно развивал свою мысль Вртань, будто до него только сейчас дошли все возможные последствия их поступка.

— Ты говоришь, как мудрец, но ты забыл, что мы живем не во времена мудрецов, — мрачно сказал Мартин, продолжая пристально смотреть в сторону леса. Он словно не замечал, что немцы уже повернули с дороги к хуторам, что они приближаются, ползут, ползут, как серые ядовитые жуки…

Над хуторами висело свинцовое небо, тяжелое и мрачное, будто перед грозой.

Мартин Смрж ворвался в дом. Казалось, только сейчас он осознал, что настает роковая минута как в его жизни, так и в жизни его отца и жены. В комнате он нерешительно остановился и растерянно перевел взгляд с отца на жену. С минуту его затуманенный взор перебегал с одного на другого, а потом он, будто пьяный, потыкавшись по разным углам, вновь направился к дверям.

— Что случилось, Мартин? Тебе плохо? — подбежала к нему жена. Ощутив в руках ее крепкое и пышущее здоровьем молодое тело, он зашатался.

— Нет, ничего, Ульяна… — скорее выдохнул, чем сказал Мартин, и это прозвучало так нежно, как никогда раньше. Он не поцеловал ее, не сказал больше ни слова, только обвел блуждающим взглядом горницу и пошел к выходу медленной, шаркающей походкой, свойственной его отцу…

— Мартин! — позвала она.

Он обернулся в дверях и молча посмотрел, но на этот раз не на нее, а на отца.

— Тебе бы лучше уйти с Яно. Я о Сергее позабочусь… — сказала, она, чуя недоброе.

Будто не слыша ее, Мартин обратился к отцу:

— Батя, не терзайте вы себя…

Он проговорил это ласково и мягко, а потом вышел.

— Что это с ним? — обеспокоенно спросил старый Смрж. — Он как пьяный.

— Если бы! У него вообще нет этого в привычке… Не знаю, что с ним такое делается… — Она в растерянности смотрела на дверь, за которой исчез муж. Все это вызывало беспокойство.

— Ты куда ходил, Мартин? — спросил его Яно Вртань, когда тот вернулся.

— Да так, поглядеть, все ли дома в порядке, — уклончиво ответил Мартин и стал смотреть, где немцы.

А их будто сам черт водил. Они кружили и петляли вокруг их дома, как ястребы над кучкой кур, но каждый раз поворачивали назад и вместе с остальными группами возвращались к другим домам, будто дом Мартина оставляли на закуску.

— Мартин! — крикнула мужу из темных сеней Ульяна. — Где они?

— Да где им быть? У соседей, — жестко ответил он, и она сразу как-то успокоилась, потому что это Мартин произнес уже в своей обычной манере.

— Да ведь они уже уходят! Гляди! Повернули к дороге! — крикнул Мартину радостный Яно Вртань.

— Ей-бо! — бросил Мартин Смрж и, не веря глазам, смотрел вслед уходящим гитлеровцам.

Пес вдруг беспокойно вскочил и заворчал. Мартин пнул его ногой.

— Тихо, ты! Хочешь их сюда зазвать? — рявкнул он приглушенно и поволок собаку в дом.

Через минуту Мартин вернулся и стал смотреть вслед немцам. Крутой склон вынуждал их волей-неволей спуститься к дороге. На хуторе воцарилась тишина, только ветер свистел, будто пастух на дудочке. Ветер усиливался, будто стремился проветрить хутора, поскорее очистить воздух от смрада немецких мундиров.

— Прямо не верится, что они нас обошли, — в сомнении покачал головой Мартин.

— Ты что, жалеешь? — усмехнулся Яно Вртань.

— О чем ты говоришь? И все-таки нам дьявольски повезло! — расхохотался вдруг с облегчением Мартин Смрж.

— Погляди! — показал Яно рукой на небо. — Там прямо все кипит. Похоже, поднимется хорошая метель.

— По крайней мере, будет покой от этих гадов. Хоть бы Сергею стало легче, чтобы мы могли отнести его в горы, — озабоченно проговорил Мартин. — На, закури! — Он вынул из жилетки сигареты.

Они курили и молча смотрели то на дорогу, то на затянутое тучами небо, прислушиваясь к усиливающемуся ветру, а когда докурили, Вртань протянул Смржу руку:

— Спокойной ночи, я пошел. Мама небось уж умирает со страху.

Оставшись один, Мартин Смрж вновь почувствовал, что его охватило непонятное беспокойство. Он взглянул на стонущий лес, будто ждал от него разгадки своего состояния. Но лес равнодушно шумел. Мартин повернулся и направился в комнату Сергея.

Стояло солнечное утро. В небе летали, каркая, вороны и время от времени спускались к строениям. Снег так блестел, что на него больно было смотреть. Воздух был чист, а горы тихи и спокойны, будто тут уже и не было, немцев.

Январское солнце заглядывало в окна домика Смржовых. После трех бессонных и беспокойных ночей Сергею стало легче. Жар спал, и рана начала быстро заживать. Ночью Мартин и Яно предполагали перенести его в горы. Их беспокоила только установившаяся хорошая погода. Горные патрули теперь усилили бдительность, обшаривая край. Однако пока всюду, насколько хватало глаз, до самых Разток, стояла тишина. Но это было кажущееся спокойствие. Сердца горцев наполняла тревога, как будто сверху на них смотрело не приветливое солнце, а застывший глаз дракона, от которого никуда не спрячешься…

— Что это у меня сегодня ничего не кипит? — раздраженно воскликнула Ульяна и открыла дверцу печки. — Ну конечно! — Она бросила взгляд на старого Смржа, сидевшего на табуретке и курившего трубку. — Когда вы подбрасываете в печку, она почти гаснет. Вы спите, батя, или как?

— А? Что такое? — Он повернул лицо к снохе.

— Я говорю, печка чуть не погасла! — резко сказала Ульяна. — Полдень на носу, а обед не готов.

— Да ну, неужто погасла? Не может быть! — Старик разгреб кочергой раскаленные уголья, подложил щепок а несколько поленьев. — Гляди, уже горит, — сказал он примирительно и снова сел, но не для того, чтобы дремать, как думала Ульяна, а чтобы высказать вслух беспокоившие его мысли.

Когда огонь в печке загудел и вода в чугунках на раскаленной плите начала бурно кипеть, старик краем глаза стал наблюдать за снохой, раздумывая, можно ли с ней поговорить и поделиться тем, что его томило и мучило. Наконец он решился. Нет, нельзя больше медлить. Он давно к этому готовился, а сейчас настал подходящий момент. Он еще раз мысленно все повторил, раз-другой пыхнул трубочкой и основательно прочистил горло.

— Ульяна… — начал он, но вдруг остановился и поднял на сноху голубые глаза.

— А? — Она продолжала свою работу.

— Наш Мартин… — Он искоса глянул на сенцы.

— Ну что опять? — Она чуяла неприятный разговор и, нахмурясь, глядела на свекра, но тот не обратил внимания на ее нетерпение.

— Что-то он мне не нравится… — ответил он немного погодя, как следует подумав и не спуская глаз с полоски солнечного света на стене.

— Чем же он вам не нравится? — спросила она с вызовом.

— Тем, что он делает. Он какой-то стал странный…

— Не всем же быть такими, как вы! Мартин не маленький, — отрезала она раздраженно.

Старый Смрж и не ждал от нее другого ответа: у нее была такая же упрямая и горячая натура, как у его сына. Но он не отступился, хотя ему и показалось, что она берет сторону мужа. Он решил сказать ей все, что у него на душе и что его беспокоит.

— Ну конечно, я знаю… — закивал он понимающе. — Наверное, это так. Старый человек — старый мир. Но мы в свое время все-таки не теряли головы. Мы все хорошо обдумывали и ничего не делали с бухты-барахты, как Мартин… — Старик посмотрел в окошко на голубое небо, будто мысленно хотел вернуться к своей юности.

— Нет на то времени, батя, — ответила она сурово. — Мир переменился. Все переменилось, и наши дети… — она невольно взялась за живот, — они будут жить еще быстрее. Когда человек слишком долго размышляет, время у него утекает меж пальцев, как вода, — поди, поймай его! И даже если будешь бежать быстрее ветра, все равно не догонишь. Вот так-то, батя.

— Правда, правда… — соглашался старик, стараясь унять ее пыл. — И все-таки надо стараться избежать ошибок, чтобы потом не жалеть. А мне сдается, что Мартин будто нарочно накликает беду…

— Но, батя! — прервала она его. — Ведь он же солдат!

— Но не партизан. — Старый Смрж резко втянул дым из своей трубочки.

— У нас нет нынче армии, только партизаны! — гневно возразила она.

— А если его убьют? Ты об этом не подумала?

Его бестактность наполнила ее сердце горькой обидой, и слезы выступили у нее на глазах.

— А вы думаете, батя, я этого не боюсь? Я какую уже ночь не сплю — умираю со страху.

— Ну что ты, я не то хотел сказать… — попытался он исправить свою ошибку и успокоить ее.

— Но сказали именно то! — Она вдруг рассердилась на себя за свою слабость. — И даже если бы я и захотела что-то предпринять, он все равно сделает по-своему.

— Вот этого, деточка, я больше всего боюсь. Горячая кровь может таких бед натворить…

— И вы еще удивляетесь, батя? А откуда она у него, эта кровь? И вы таким же были в молодости. Мне говорила об этом покойница мать.

Старый Смрж умолк. Он погрузился в воспоминания. Время как бы откатилось на полстолетия назад. В молодости он был энергичным и неукротимым. Тогда он считал, что ему принадлежит весь мир. Но жизнь научила его, что юность — это не только солнце и синее небо, не только сила и ничем не ограниченная свобода, но и минуты горя, когда возможен проигрыш и ты должен отступить. Но мог ли он отступать сейчас? Он должен был искать доводы, убеждать, настаивать…

— Но тогда были другие времена, деточка. Человек не мог накликать беду вот так просто, как сейчас…

— И что вы мучите меня этим, батя? Скажите это Мартину! — воскликнула она вся вне себя и вдруг испугалась: отчего это она сегодня такая взбудораженная и нервная и так грубо ведет себя по отношению к отцу?

Она прикидывала и так и эдак и не могла понять, как это получается, что она отдает себе в этом отчет и даже сопротивляется этому, а все равно позволяет себе поддаться какому-то неизъяснимому внутреннему беспокойству, которое владеет ею уже с самого утра. Почему?

— Тебя он скорее послушается. — Он стал терять терпение от ее упрямства. — Уговори его!

— Это только масла в огонь подольет, — возразила она, но тут же пожалела.

— А если его убьют? Что будет с хозяйством? — захлебнулся он дымом и злостью. — Это все, что у меня есть! — Он встал и шаркающей походкой пошел к окну.

— А как же я? — Глаза ее вспыхнули гневом. — Об этом вы не думаете? — В ней вновь волной поднялась горечь обиды, на глаза навернулись слезы, но она превозмогла себя и постаралась говорить спокойнее. — Если я потеряю мужа, на черта мне это хозяйство? Вы не так за сына дрожите, как за свое хозяйство, а один бог знает, что с ним будет после войны.

Старый Смрж в изумлении обернулся и вперил в сноху суровый, испытующий взгляд.

— А что с ним может быть?

— Может что-нибудь такое, что нам непривычно, — сказала она уже совсем спокойно.

— А что такое нам «непривычно»? — У него отвисла нижняя губа, голубые глаза беспокойно заморгали под седыми бровями.

— Не знаю, но вот Мартин иногда рассказывает, как там, в России… — уклончиво ответила она.

— Ты мне не говори, что да как в России. Я был там, сам все видел и знаю, что и как, — отчеканил он.

— Говорят, с тех пор там многое переменилось: люди, обычаи, нравы…

— Кто это тебе говорит? — гневно перебил ее свекор.

— Мартин…

— Это Мартин был в России или, может, я? — Старик гордо распрямил плечи.

— Ему рассказывали русские партизаны…

— Глупости! — сердито бросил он, и это ее опять возмутило.

— Они, наверное, лучше знают. Ведь они там выросли и жили, И у нас ведь в ваши времена тоже по-всякому было, вы и сами говорили. Владели всем всякие там паны, обирали вас как липку, а ведь все переменилось! А если у нас переменилось, так почему бы и в той стране, где живет такая масса народу…

— Зуза иде-о-о-от! Зуза иде-о-о-от! — раздался вдруг предостерегающий сигнал, ударив во все окна и двери.

Старый Смрж заметно побледнел.

— Немцы! — Ульяна в испуге подбежала к окну. Полуденная тишина и спокойствие разом исчезли, но солнечный луч, отраженный зеркалом на стену, оставался таким же беспечным, как и раньше.

— Разве я не говорил, что недалеко до беды? — сказал старый Смрж с окаменевшим лицом, и в голосе его прозвучала какая-то мрачная тревога.

— Ради бога, батя, не каркайте! — воскликнула Ульяна раздраженно и в то же время испуганно.

В кухню вбежал Мартин и, подскочив к окну, стал вглядываться в дорогу внизу.

— Что делать с Сергеем?

— Застели постель, как будто в ней никто не лежит.

— А ты?.. Лучше уйди, пока не поздно.

— С ними идет Антек. — Он повернулся к жене и умолк.

Она глядела на него, широко раскрыв глаза, потом вдруг закричала:

— Уходи! Сейчас же уходи! Не теряй времени, беги! О Сергее я позабочусь.

— Если Антек будет про меня спрашивать, скажи, что я у Чиликов, помогаю им пилить тес. — Мартин сорвал с гвоздя пальто и выбежал.

— Мартин, обожди! — крикнула Ульяна, устремляясь вслед за ним.

Старый Смрж молча стоял у окна и отсутствующим взглядом смотрел на дорогу. Какая-то нестерпимая тяжесть в груди гнула его к земле. Он старался ни о чем не думать и чувствовал себя совершенно опустошенным, а на сердце будто лежал огромный валун, который, наваливаясь, казалось, вдавливал его в сыру землю. Да, это его смерть, и те, кто внизу, идут его хоронить…

— Ульяна! — жалобно застонал он и, когда она подошла, взглянул на нее так, что она испугалась.

За то время, пока она стелила постель поверх Сергея, свекор постарел до неузнаваемости. Он весь как-то ссохся, сморщился, будто душа его уже отлетела. У нее сжалось сердце, когда она осознала, что за разговор они только что с ним вели, и внезапно до нее дошло, что злость, раздражение и какое-то внутреннее беспокойство были предвестниками той беды, которая сейчас стоит у ворот. Ульяна была рада, что старик не видит ее лица, что он вновь повернулся к окну.

— Он показывает сюда, он ведет их сюда… — сказал он слабым голосом и повернулся к снохе: — А что русский?

— Я сделала, как велел Мартин… — сказала она уклончиво, потому что не хотела раскрывать, что у Сергея есть автомат, и в случае необходимости он будет защищаться.

— Они найдут его, найдут, а потом… Все будет, как у Врбовых… — Старик в отчаянии качал седой головой.

Снаружи яростно залаял Цезарь. В ответ щелкнул сухой выстрел, и лай затих.

— Прикончили… — необычно тихо и с тоской проговорил старик и пошел к своей табуретке у печи. — Скоро и нас прикончат… — Он умолк, потому что за дверью уже раздавались шаги и звучали голоса немецких солдат.

Ульяна побежала открывать, стараясь оправиться от страха, леденящего душу.

— Заходите, пожалуйста. — Она принудила себя приветливо улыбнуться.

— Partisane? — В дом вошел низенький, приземистый немец с автоматом наперевес и хмурым взглядом обвел сенцы.

— Да что вы! — воскликнула она невинным голосом и быстро ввела их в кухню, где уже пахло едой. Ульяна заметила, что двое немцев остались снаружи, на крыльце. — Здравствуйте, пан капитан. — Она улыбнулась Антеку и двум входившим немцам, а сама подумала: «Ах ты, иуда проклятый! В глаза бы тебе наплевала».

— Зашли на вас посмотреть, сватьюшка, — улыбнулся ей Антек, как старый знакомый. — Как поживаете? Не беспокоят ли вас партизаны? — Он небрежным взглядом окинул старого Смржа. Старик же подумал: «Ах ты, сукин сын, променял партизан на немецкий мундир!»

— Нет, они здесь не появляются… — спокойно ответила Ульяна и увидела, что Антек вместе с солдатами садятся за стол. Она быстро принесла все, что у нее было. — Угощайтесь, пожалуйста. Наверное, вы проголодались… — И тут же умолкла под взглядом злых черных глаз Антека.

— Вы нас недавно тоже так угощали, — произнес он как бы между прочим, а Ульяна подумала: «Тогда ты еще был с нами». Она предпочла не смотреть ему в глаза и промолчать.

— А где ваш муж?

— У Чиликов. Помогает тес пилить. Весной они будут чинить крыши на хлевах…

Потом наступила длительная тишина. Они ели, а старый Смрж, притворясь, будто дремлет, слушал, навострив уши, так как слишком хорошо знал, что означают коварные речи Антека. Он давно знал его. Когда Антек был с партизанами, то часто заходил к ним. Нет, Антек никогда не был добрым человеком, как бы он ни притворялся. Никто не мог его понять. Он всегда врал с пятого на десятое, лишь бы с толку сбить. И ведь сбил же! Все попались на его удочку. И у всех только тогда глаза открылись, когда он к немцам переметнулся. Старый Смрж горько усмехнулся. Антек — опасный шпик. Он готов пронюхать все, что ему прикажут. И пронюхает. Вот и сейчас он пришел не просто так. Он что-то учуял и идет по следу. Знает он про Сергея или нет? Если не знает, то беда еще может обойти их дом. Если же знает — тогда им конец, как бедняге Цезарю. Старик ненавидел Антека. Этот иуда был противен ему, и старик удивлялся, почему ребята вовремя не пристукнули его. А теперь вот приходится дрожать перед ним больше, чем перед немцами, потому что этот предатель знает их всех, знает об их тайниках (хотя они и меняют их постоянно), прекрасно знает все здешние леса и горы. Он знает их как свои пять пальцев. Потому он и опасен, страшно опасен. Чтоб его громом разразило! Откуда, собственно, этот мерзавец объявился? Когда он пришел к партизанам, то утверждал, будто его сбросили русские с первой группой парашютистов с заданием организовать здесь вооруженное восстание. Когда же он перебежал к немцам, то стал говорить, будто кончил немецкую шпионскую школу. Негодяй проклятый! Старик наблюдал за ним краем глаза и, чувствуя свою беспомощность, выходил из себя. Он задыхался от ярости и со страхом ждал того момента, когда они поднимутся и откроют дверь в комнату Сергея.

Все молча ели, только один держался в стороне от прочих и все время выглядывал в окно.

Было слышно лишь чавканье тех, кто сидел за столом.

— А что, ваш муж все еще ездит по дрова? — невинным тоном спросил вдруг Антек и пытливо взглянул на Ульяну.

— Сейчас нет…

— А почему?

— Снегу много. Тонут дровни, — ответила она дрогнувшим голосом.

— Но недавно еще ездил, а? — Он не спускал с нее глаз. Ульяна чертыхнулась про себя: «Ах ты, шпик проклятый! Ведь сам знаешь, что ездил, так зачем спрашивать? Счастье еще, что Мартин не был в партизанах, когда ты был в горах…»

— Ездил, как и каждую зиму, пока погода позволяла… — нехотя ответила она.

— А с той поры в лесу не был?

— Да как-то не приходилось… — уклончиво сказала она.

— И зверя не промышляет?

Она изумленно взглянула на него.

— Ведь он любил лес. Охота для него была… — многозначительно протянул он.

— Была… но теперь… — Она вдруг остановилась и в смятении посмотрела на него.

— Вы хотели сказать, что теперь там партизаны? — засмеялся он недобрым смехом.

— Люди боятся…

— Но ведь это ваши! Чего бояться-то? — Он подозрительно взглянул на нее.

Ульяна не ответила. Она чувствовала, куда он клонит. Он хотел узнать, не с партизанами ли ее муж.

— Он не водится с теми? — Антек кивнул головой в сторону леса.

— Нет… Мы хотим, чтобы нас оставили в покое…

Он не ответил, но своим неприятным взглядом держал ее, как паук муху, которая еще яростно бьется в паутине, пытаясь освободиться.

— Так вы говорите, что он с ними не водится? — глухо повторил он свой вопрос немного погодя.

— Не водится, нет… — кивнула она, охваченная тревогой, не понимая, какую цель преследует этот негодяй.

Знает о том, что делает ее муж, или нет? Знает о Сергее или не знает? Чего он хочет? Может, хочет просто сбить ее с толку, чтобы что-нибудь выведать? Или пришел наверняка? Она ломала себе голову, но поднимающийся в душе страх путал все мысли, и она с ужасом поняла, что уже не способна спокойно все обдумать. У нее было такое чувство, будто голова ее пухнет и лопается от боли.

— А как насчет того немецкого патруля, на который напали у Груни? — откуда-то издали послышался ей голос Антека.

Она задрожала. От его леденящего взгляда у нее обрывалось все внутри. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Не говорите, что вы об этом не знаете. Это от вас недалеко. Вы не могли не слышать стрельбы… — Он улыбался ей злой, застывшей улыбкой.

— Мы не слышали… Ничего не знаем… — говорила она все тише. У нее подкашивались ноги.

Воспользовавшись ее смятением, он нанес прямой удар.

— Они не были у вас… после той перестрелки?

— Нет… не были… — Ею овладело вдруг страшное предчувствие, что он знает обо всем.

Антек, повернувшись к немцам как-то странно, вопросительно взглянул на них, а потом стал смотреть на Ульяну.

— Послушайте, сватьюшка, у вас еще есть возможность выложить все начистоту…

Она энергично замотала головой.

— Но если вы прячете этих… вы знаете, что вас ждет?! — Он угрожающе поднялся.

Она чувствовала, что ее покидают силы, но продолжала отрицательно качать головой.

— Пойдемте, друзья. И вы, сватьюшка, с нами, — сурово сказал он и зашагал к дверям.

Ей почудилось, что мир закачался. Она прислонилась к печке и неподвижным взглядом уставилась на Антека. Зачем скрывать? Напрасно отпираться. Они знают все. Он пришел к ней просто поиграть в жестокую игру, как кошка с мышкой, с бедной, испуганной мышкой, которой все равно некуда убежать, потому что кошка ждет с протянутой лапкой. Хлоп — и поволокут ее в заднюю светелку, прямо к постели Сергея… А потом все разом утихнет, умолкнет, исчезнет, будто ее тут никогда не было, не было…

— Так пойдемте, сватьюшка! — донесся до нее с порога леденящий душу голос Антека.

Не помня себя, она пошла за ними. Ульяна едва передвигала одеревеневшие от страха ноги. Когда они направились к комнате Сергея, ей показалось, будто пол закачался под ней и она падает в ужасную, бездонную пропасть. Все лица — Мартина, Сергея, старика Смржа, немецких солдат и Антека — слились перед ее глазами в одно большое пятно. Предательский вопль, который она все это время подавляла в себе нечеловеческим усилием воли, готов был вот-вот вырваться из груди.

Она шла как во сне, и голоса и фигуры солдат видела будто сквозь пелену густого тумана. Ей уже казалось, что она видит призрачный сон, в котором по чьей-то команде все закружилось, завертелось, а потом вдруг остановилось, внезапно открыв недвижимое тело Сергея. А потом все снова закружилось и снова остановилось, и вновь открывалось и закрывалось неестественно скорчившееся тело Сергея. Это повторялось бесконечно долго, это ужасало ее и заставляло напрягать мысль, чтобы освободиться от этой невозможной, безумной, абсурдной бессмыслицы. Все это она воспринимала, как бы находясь за стеклянной стеной, как если бы это происходило помимо ее, за пределом ее понимания. Она смотрела, широко раскрыв глаза, как они основательно все рассматривают, обыскивают, простукивают, как во всем копаются, а постель, которая дышала, вздымалась и прямо-таки жила жизнью живого Сергея, постель, из-под высоко наваленных перин которой вырывались вздохи, эту постель они не видели. Они ходили вокруг нее, будто ее тут и не было, будто ее не существовало, будто она была невидимой. Они проходили возле нее один за другим с подозрительным равнодушием. Они проходили и уходили, и наконец ушли совсем — в сенцы, еще раз молча взглянув на Ульяну.

Она думала, что сойдет с ума, что не выдержит и закричит во все горло этим мерзавцам: «Вы! Безглазые! Безухие!», а потом бросится в комнату Сергея, раскидает перины на постели и завопит: «Вот! Вы, тупицы! А вы его не нашли! Как же вы хотите найти тех, в лесах? Ха-ха!.. Вы не видели, как над ним шевелятся перины, а хотите найти тех, над кем колышутся леса? Трусы паршивые! Вы боитесь их, потому что знаете: они готовят вам праведную месть за ваши зверства и подлости, мерзавцы проклятые!..»

— А где ваш муж? Говорите, у Чиликов? — как бы издалека услышала она голос Аптека, и ей показалось, что его холодный взгляд сверлит ее мозг и читает ее мысли.

Ей казалось, что все настороженно ждут ее слов, ее волнения и дрожи, что они только и ждут, когда ей откажут ум и сердце, когда она потеряет самообладание и рухнет перед ними на пол, — и тогда они вернутся к постели Сергея, найдут его и молча уставятся на нее…

— Так, говорите, он у Чиликов? — повторил Антек и подозрительно взглянул на нее.

— Мартин? — сказала она, захваченная врасплох, будто приходя в себя от какого-то потрясения. — Да… у Чиликов… — добавила она слабым голосом и потом долго, когда они уже ушли, стояла прислонившись к косяку, не в силах двинуться с места.

У нее вдруг страшно заболела голова, а сердце бешено колотилось от счастья — жестокого, невероятного, нереального, безумного счастья, — оттого, что они не нашли ничего, совсем, совсем, ну совсем ничего, и ушли. «Ушли, не нашли, ушли… — закружилось в ее трещавшей от боли голове, и она не могла додумать до конца эту мысль. — Как это могло случиться? Как могло случиться, что они не заметили человека под перинами, которые дышали, вздымались, жили, жили?..» Она плакала, смеялась, шевелила губами, будто потеряла рассудок.

— Ульяна! — крикнул страшным голосом старый Смрж. — Ульяна!.. Ведут его!..

Она непонимающе взглянула на старого Смржа, как бы очнувшись ото сна.

— Мартина твоего ведут! — закричал он с такой силой, что она окончательно пришла в себя. Потом сел на пороге сенцев и заплакал тоненько, как мышка, попавшаяся в мышеловку.

Ульяна поспешно выбежала на крылечко.

— Мартин!.. — зашептала она тихо и почувствовала, как сердце заполняет страшная пустота одиночества, глухая пустота. Ее постепенно охватывало какое-то ужасающее оцепенение. — Так они тебя схватили… Добрались до тебя… — Арестованные горцы молча спускались по заснеженному склону к дороге. — И не обернешься поглядеть на меня, Мартин? Стыдишься, что схватили тебя, поймали тебя, голубок мой, упрямая головушка… И уходишь спокойно, упрямо и гордо, будто не они тебя ведут, а ты их, Мартин, Мартин… — шептала она в тоске, глядя вслед мужу.

Неожиданно поднялся ветер. Не от леса, как обычно, а прямо с дороги. Он поднял ввысь столбы снега, будто хотел подпереть ими небеса, потом резко завернул к хуторам и помчался к лесу.

Занавешенное снегом солнце глядело на Ульяну жирным расплывчатым пятном. Ветер раз-другой покрутился у леса и воротился, весь взъерошенный от злости. Он гудел и свистел по отрогам, как рассвирепевший разбойник, потом сбежал в долину и там на минутку утих, будто хотел передохнуть, но через секунду вновь поднялся, неся на широких плечах огромные паруса снега, и пошел с ними напролом, словно сумасшедший.

Ульяна стояла, подавленная, и отсутствующим взглядом смотрела вслед мужу. Смотрела, как он исчезает из виду, как он тает перед ее взором, вот он совсем исчез, погас, как солнце.

Она невольно подняла глаза к серому небу, и в ту же минуту ею овладела странная мысль, что Мартин не исчез, что его лишь заслонила снежная вьюга, а когда она кончится, снова выглянет солнце и в его сиянии вновь можно будет увидеть лицо Мартина.