Союз плуга и трезуба

На одном из телевизионных ток-шоу меня настойчиво допытывали: то, что произошло 29 января 1918 года под Крутами — это героизм или трагедия? Я намеренно ушел от однозначных определений, сказав, что у нас найдется множество людей, готовых ринуться в словесный бой друг с другом по этому поводу. Одни будут доказывать, что студенты, павшие на этой железнодорожной станции, были героями. Другие назовут их жертвами. Но при этом сами спорщики в большинстве своем даже не представляют, что происходило накануне боя под Крутами, во время боя и после него.

По моему же мнению, Украине не хватает не хлестких ярлыков, а обычного анализа. Без лишних эмоций. Историю нужно рассказывать так, как она была. Невзирая на политические симпатии и личные пристрастия. Это касается в том числе и боя под Крутами. Хотя бы потому, что множество его участников уцелело и оставило воспоминания об этом событии. Профессиональные историки хорошо знают эти документы. Но, цитируя их, предпочитают умалчивать самые острые места, сбиваясь на привычные штампы, вроде: «Чорний вал червоного нашестя» и «День слави і печалі».

Круты стали поводом для создания политического мифа, потому что среди убитых там оказался племянник министра иностранных дел Центральной Рады Александра Шульгина — Владимир. Членам Центральной Рады, вернувшимся в Киев в хвосте немцев, было совестно перед своим коллегой. Все они были живы и здоровы. Все во главе с Грушевским и Винниченко благополучно бежали под защиту германского оружия. И только в одной из семей, волей революционных событий вознесенных в тогдашнюю украинскую «элиту», случилась трагедия. Как же было не сделать «приятное» своему же брату-министру?

Но были и другие причины. Вместе с Владимиром Шульгиным погибло еще почти три десятка совсем молодых мальчишек — студентов и гимназистов. Привыкшее за время Мировой воины к жестокости общество было трудно чем-либо поразить. То, что взрослые гибнут на фронтах даже не тысячами, а миллионами, уже стало привычным. Газеты за 1914–1917 годы пестрели бесчисленными фотографиями погибших офицеров. Но эти лица мужчин в погонах, отмеченные похоронными крестиками, уже, простите, не трогали. Нервы публики огрубели. Общество нуждалось в чем-то особенно сентиментальном. Это понятно. В массе своей люди эгоистичны. Только сыграв на самых уязвимых точках их психики, можно вызвать сочувствие. А что более поддается манипуляциям политтехнологов, чем родительский инстинкт?

Именно поэтому символом эпохи стала песня киевлянина Александра Вертинского» Я не знаю, зачем и кому это нужно…» — о юнкерах, погибших в ноябре 1917-го в московских боях с Красной гвардией, и стихотворение будущего советского классика Павла Тычины «На Аскольдовій могилі поховали їх» — о тридцати «мучнях», сложивших головы под Крутами.

Старый, хитрый, горячо любящий свою единственную дочь Катю, которую не нужно было посылать в армию, председатель Центральной Рады и большой специалист по сочинению различных «историй» Михаил Грушевский безошибочно выбрал тему для очередной народной «сказки». Перезахоронение «крутян» стало, извините за прямоту, первым «праздником» украинской власти, за которым и доныне «верхи» любят скрывать свою трусость и непрофессионализм. Культ официального государственного мазохизма начался с Крут. «Детьми» в гробах отвлекали внимание от свою лукавых лиц и вертлявых политических задниц. Хотя бой под Крутами был отнюдь не детским делом. Немногочисленные «дети» попали туда по своему почину. И никто из взрослых дядь в Центральной Раде даже не попытался их задержать.

Участник боя под Крутами Игорь Лоський — в 1918 г. ученик Киевской Кирилло-Мефодиевской гимназии — вспоминал: «Тодішній український уряд безнадійно прогавив момент національного підйому, який охопив маси українського вояцтва, коли можна було створити дійсну українську армію… Щоправда, було багато полків з більш чи менш голосними назвами, але ж на той час від них залишилися лише жменьки старшин. Ті ж з них, які залишилися в більш повному складі, були вже цілковито збільшовичені. І лише в останній момент, коли катастрофа була вже неминуча, дехто з державних українських мужів схаменувся і почали наспіх творити нові частини, але було вже запізно».

Так среди прочих импровизированных частей буквально за три недели до боя под Крутами возник и Студенческий курень Сечевых стрельцов. Подразделение считалось добровольным. Но фактически в него зачисляли ДОБРОВОЛЬНО-ПРИНУДИТЕЛЬНО. По словам Лоського, решение о формировании куреня приняло студенческое вече Университета св. Владимира и только что образованного Украинского народного университета. На него собрались те учащиеся, которые считали себя украинцами. Но так как желающих вступить в курень было совсем немного, то «вече» постановило, что «дезертиры» будут подвергнуты бойкоту и исключены из «української студентської сім'ї».

Тем не менее, ушлый украинский студент в курень шел плохо. Третьего января 1918 г. газета «Нова рада», которую редактировал заместитель Грушевского Сергей Ефремов, опубликовала душераздирающее постановление студентов-галичан: «Всі товариші, які вклоняються з під дисципліни і не вступають в курінь, підлягають загальнотовариському бойкотові». В этом же номере было опубликовано еще и такое объявление: «Гусі копчені. Продаються 100 крб. ул. Хрещатик, 27 УКРІНБАНК, товарний відділ».

Как видим, «Нова рада» удачно совмещала украинский патриотизм с продажей гусятины. Такое совмещение несовместимого, возможно, послужило одной из причин, почему в студенческий курень записалось всего чуть больше сотни человек. Да и то, только потому, что помогла Кирилло-Мефодиевская гимназия. Ее директор согласился объявить официальный перерыв в учебе для двух старших классов — 7-го и 8-го — «на час перебування учнів у війську». По словам Лоського, директор только просил, «аби не спокушати до вступу до куреня учнів молодших класів. Правда, це помогло мало, бо кілька учнів 6-го класу таки до куреня вступило».

Курень разместили в пустовавшем Константиновском пехотном училище на Печерске — его юнкера, сторонники Временного правительства, после киевских боев с большевиками осенью 1917 года почти в полном составе уехали на Дон. Здание училища сохранилось до сих пор. Сегодня тут Военный институт связи.

Хотя киевские склады ломились от снаряжения и обмундирования, оставшегося от царской армии, украинское правительство одело студентов, как бомжей. Видимо, Грушевский и Винниченко предчувствовали их скорую смерть.

Курень получил рваные шинели, солдатские штаны и… арестантские шапки вместо головного убора!

«Можна собі уявити, — пишет Лоський, — як гротесково виглядала сотня. Пересічний вигляд був такий: власні черевики, солдатські штани, зав'язані в долині мотузком (обвивачів не було), гімназійна чи студентська куртка або цивільна камізелька і згори шинеля, в якій найменше бракувало однієї поли». Этот воинственный вид дополнили «старі поржавілі рушниці… І це все в той час, як місяць після того більшовики, захопивши помешкання школи, знайшли там повні склади новеньких чобіт, одягу, не кажучи вже про амуніцію і зброю».

Официально после отъезда юнкеров-константиновцев на Дон здание училища принадлежало I Украинской военной школе им. Богдана Хмельницкого, организованной Центральной Радой. Уже больше месяца ее учащиеся (по украинской терминологии, «юнаки») находились на фронте возле Бахмача, пытаясь остановить большевиков. Их было около 200 человек, и они послали в Киев за подмогой. Чтобы передохнуть, посланцы зашли в свою казарму в Константиновском училище и обнаружили там Студенческий курень. Это был единственный «резерв», которым располагало украинское правительство. «Юнаки» подбили студентов ехать под Круты. Те радостно согласились и отправились в путь.

Без связи и патронов

Станция Круты располагается в 120 км от Киева по направлению к Бахмачу. Ее оборону возглавлял бывший кадровый офицер русской армии Аверклий Гончаренко, на момент распиаренного боя — командир куреня I военной школы. Свои силы он выдвинул на два километра впереди станции. «Юнаков» расположили справа от железнодорожной насыпи, студентов — слева. Насыпь была высокая. Поэтому правый и левый фланги не видели друг друга. Приказы передавали устно по цепи.

На самой станции расположился еще и штаб обороны района вместе с эшелоном боеприпасов. А впереди эшелона между флангами украинской позиции курсировала самодельная платформа с одним орудием, которую по своему почину пригнал офицер Богдановского полка сотник Семен Лощенко. Его яркую сине-желтую фуражку запомнили почти все участники боя. По-видимому, эта деталь особенно бросалась в глаза студентам в арестантских шапках.

Отрывок из воспоминаний шестиклассника Кирилло-Мефодиевской гимназии Льва Лукасевича: «Кожен з нас, учасників бою під Кругами, напевно, добре пам'ятає старшину-гарматчика Богданівського полку в синьо-жовтому кашкеті, який, ще з одним вояком на нашему панцеровому потязі, під сильним обстрілом ворога нищив картеччю спроби більшовиків зіпсувати зв'язок поміж двома відтинками нашої лінії, обабіч високого залізничного насипу». Но чтобы стрелять, артиллеристу Лощенко пришлось взять в помощь одного из студентов — подавать снаряды.

В общей сложности, по свидетельству Аверклия Гончаренко, оборону Крут составляли при 18 пулеметах «500 молодих вояків і 20 старшин. Одні вояки місячними боями перемучені, інші — військово невивчені». В составе этих сил Студенческий курень насчитывал, как пишет тот же Гончаренко, 115–130 человек.

Им противостояли бронепоезд красных и несколько отрядов красногвардейцев и матросов в 3000 человек во главе с бывшим полковником царской армии Муравьевым. Как вспоминает Гончаренко: «В ніч з 26 на 27 січня я мав розмову по прямому дроту з Муравьевым. Його вимога у формі наказу звучала так: «Приготовиться к встрече победоносной Красной Армии, приготовить обед. Заблуждения юнкеров прощаю, а офицеров все равно расстреляю». Я відповів, що до зустрічі все готове». В своих мемуарах Гончаренко расписывает свое умелое руководство боем — то, как замечательно косили красных расставленные им пулеметы.

Но автор первых мемуаров о Крутах, опубликованных еще в 1918 году, — студент Университета св. Владимира Иван Шарый нарисовал совсем другую картину. В статье «Січовики під Кругами» он писал: «Штаб, як тільки почали рватися ворожі шрапнелі, переполохався, переніс канцелярію з вокзалу у вагон і з усім ешелоном утік верстов на 6 від Крут, зоставивши керувати битвою офіцера Гончаренка, який весь час стояв у тилу і, певно, с переляку абсолютно не знав, що йому робити… Тікаючи, штаб захопив і вагони з патронами та набоями до гармат, що добило нашу справу під Крутами. З позиції раз за разом передають, щоб дали патронів, а тут огляділись — нема вагонів з патронами. Тоді офіцер Гончаренко кида битву і біжить сам з голими руками за патронами навздогінці штабові. Пробіг версти дві, побачив — далеко, і вернувся назад. Нарешті козаки з правого крила, примітивши недостачу патронів, а також те, що ешелони поїхали геть на другу станцію, почали одступати. Власне, одступати звелів і командир, але цей наказ був пізно переданий січовикам (то есть, Студенческому куреню сечевых стрелков, который лежал слева от железнодорожной насыпи. — О. Б.) і вони бились до того часу, коли вже з правого крила станція була зайнята більшовиками… Битва була програна».

Если отбросить патетику, то главной причиной проигранного боя стало банальное бегство штабного поезда вместе с патронами. На это намекает и Гончаренко: «Тут би дуже придався штаб сотника Тимченка, що мав тепер у себе активних бійців»… Увы, не «придався» — дал деру. Остальное довершила плохая организация связи украинских войск, которая не позволила им даже нормально выйти из боя. Кадровый офицер Гончаренко мог переговариваться по станционному телефону со своим противником Муравьевым по другую линию фронта. Но никто в украинском отряде, растянутом по фронту на 3 км и разделенном насыпью, не позволявшей левому флангу видеть правый, не догадался прихватить полевые телефоны, которые обеспечили бы мгновенную передачу приказов.

К примеру, для связи со студенческой сотней, по словам Гончаренко, были назначены три студента. В результате приказ об отходе, переданный устно, перепутали. Левый фланг, где были студенты, вместо того чтобы отступать, перешел в атаку. Во время нее погиб командир студенческой сотни Омельченко. Это, по словам участника боя Игоря Лоського, только «збільшило загальне безладдя».

Между тем Гончаренко мог бы и позаботиться о телефонах. Еще по штату 1910 года в каждом русском полку полагалась команда связи, в которую входил 21 телефонист. Гончаренко служил офицером с 1912 года, два первых года Мировой войны провел на фронте, дослужился до командира батальона. Но приказы предпочитал посылать, как во времена Наполеона, — с помощью ординарцев. А его старшие товарищи, сбежавшие в поезде, увы, были не профессиональнее.

В результате беспорядочного отступления один студенческий взвод с перепугу забежал на станцию Круты уже занятую большевиками. Там его и перекололи штыками. Как раз в этом глупо погибшем взводе и служил племянник министра иностранных дел Шульгина. Левко Лукасевич вспоминал, что пулеметы «майже не працювали із-за браку амуніції». «Амуніція», по украинской военной терминологии, это те самые боеприпасы, которые увез сбежавший штаб. Несколько километров отступления показались Лукасевичу «вечностью»: «Десь біля п'ятої години вечора купка відступивших і врятованих поранених, згідно з наказом старшин, сіла до потягу… Рештки нашого куреня вже не уявляли жодної сили з військового погляду».

Итак, по воспоминаниям участников боя под Крутами, их командование перепилось еще до битвы и дернуло со станции на поезде при первых же выстрелах, оставив бойцов без патронов. Поезд с командирами пришлось догонять по рыхлому снегу. Можете представить, какую скорость развили украинские юнкера, если этот штабной «потяг» они все-таки догнали! Причем с пулеметами, которые героически тащили на себе!

Недаром большинство этих воспоминаний не выходило с того же 1918 года, когда они были опубликованы по горячим следам. Особенно колоритно описал в киевском «Военно-научном вестнике» гениальное руководство сражением со стороны пьяного украинского командования пулеметчик Студенческой сотни, стыдливо укрывшийся под абривиатурой Б. С-ко. Вот как эта бравая история звучала в оригинале: «Настав день, котрий стоїв дуже багатьом жовнірам надто дорого, це наступила середа. Надзвичайну варту з бойової лінії зняли, залишивши на кожному фланзі чоловік по 30. Пощитали свої сили. Нас з юнкерами було чоловік 250. Вільних козаків з 100 чоловік та кавалери чоловік 60. Оце і вся сила відряда «действующаго на Слободской Україні», як голосно писали тоді газеті. З ранку послали кавалерію на розвідку, чоловік 50, а сами спокійненько гуляли собі по станції, по перону.

Довго розвідка не верталась, нарешті годині о 2 дня вернулося чоловік 2-оє, куди ж решта ділося — невідомо і сказали, що большовики наступають. Як я почув це, то чомусь мені майнуло в голові: «пропав обід! Та ще й з м'ясом». Знову спинився шарварок, знову безглуздя знову всі хлопці, більш як половина, пішли на линію маючи по 1-й обоймі набоїв. Ніхто не звернув уваги на те, що штабний потяг дернув зі станції аж закурило!!! з штабних залишилося щось двоє офіцерів-артілєрістів та наш сотник, на штабному потязі поїхало кілька і юнкерів, до штабу кинулися в середині бою за інструкціями, але його і слід простив…

Від одного кулемета до другого бігав наш кулеметний начальник п. Горошко, дивлячись чи всі на містах… З ліса виринають чорні точки. Ближче і ближче. Нарешті я не витерпів і надавив курок. Та-та-та-та!!! Зацокотав кулемет. Випустив кілька патронів. Бачу «недольот». Беру кроків на 200 нижче і знову стріляю. Видно, що попадаю. Чорні точки тут зникли. Видно добре, що залегли. Перестав стріляти, знову почали бігти. Випустив кулеметну стрічку патронів в 200. Еге!!! Думаю, погано!!! Вистріляв ще ленту на большовиків; давай відступати! Большовикам, видко, не подобалось, що ми беремо з собою кулемет, бо вони почали усиленно цокати з вінтовок. Пробіг я з своїм помішников кроків 200–150, знову стали, випустили ще одну ленту. Ворог заліг, ховаючись від куль, ми, вистрілявши ленту, побігли далі, по напрямку до вагонів, тягнучи за собою кулемета, котрий танцюючи по шпалах, страшно боляче відбивав нам руки. Люде все біжать, як несамовиті. Кричу: поможіть кулемета тягнуть! Куди там! Ніхто нічого і не чує. Так сяк добрели до вагонів… Нарешті, зібрали всіх людей, котрі вийшли з крутського бою так чи инак живими, і ми почали відступати, стріляючи з вікон вінтовками (бо як не треба, то патрони вже найшлися)».

Когда этот веселый поезд, стреляющий во все стороны, прибыл в Дарницу, командиры отдали приказ студентам разойтись по домам малыми группами. Мост через Днепр контролировали части, сочувствовавшие красным. Как пишет Лукасевич: «Всі ми, що ще були в Дарниці, дістали наказ перейти невеликими групами через Дніпро, який у 1918 році був досить слабо замерзлий… Ще й тут невблаганна доля забрала з-поміж нас кількох товаришів, які трагічно загинули під непевним льодом Дніпра… Деміївка була захоплена прихильниками більшовиків — робітниками місцевих фабрик. Ми знищили свої військові документи і всі зовнішні відзнаки, відкинули зброю і кожен зосібна пішов далі, умовившись попередньо, що будемо удавати демобілізованих вояків російської армії»…

Аверклий Гончаренко после битвы под Крутами тоже не стремился воевать. В армии УНР в том же 1918 г. он устроился на теплое местечко казначея Главной школьной управы при Военном министерстве. Потом служил Летичевским уездным комендантом и штаб-офицером для поручений при военном министре УНР. Последняя должность Гончаренко в украинской армии — курсовой офицер Каменец-Подольской военной школы. Никакого стремления к службе в строю его послужной список не обнаруживает — главный «герой Крут» всегда искал тихую тыловую должность. Даже в дивизии СС «Галичина», куда он поступил на службу в сентябре 1944 года, 54-летний Гончаренко устроился при штабе одного из полков.

И уж совсем никто не помнит, что присланный из Киева на подмогу украинским юнкерам и студентам под Круты Первый автоброневой дивизион подполковника Черного в составе 4-х бронеавтомобилей просто отказался разгружаться с поезда, мотивируя это тем, что местность — не подходящая для атаки. По словам подполковника армии УНР Степана Самойленко, «вся обслуга автопанцерників (я стояв на платформі коло тяжкого автопанцерника «Хортиця») була бездіяльними свідками бою під Крутами».

Участник этого боя Игорь Лоський свои воспоминания, опубликованные во Львове в 1929 г., завершил так: «Спомин про крутську трагедію мусить лишити як грізне memento нашого українського невміння організувати ті моральні сили, які в українстві є».

Эта оценка особенно важна, если учесть, что ее дал один из уцелевших в том действе, которое он сам назвал «трагедией».

Капитан Гончаренко — «герой» Крут и СС

Судьбы военных порой складываются причудливо. Капитан Аверклий Гончаренко, непосредственно командовавший в поле под Крутами юнкерами и студентами, прожил долгую 90-летнюю жизнь. Он родился в селе Дощенки Полтавской губернии в 1890 году. Закончил Прилуцкую гимназию, Чугуевское военное училище и даже не подозревал, что станет офицером УНР. В 1912 году подпоручик Гончаренко служил в 76-м пехотном Кубанском полку, стоявшим в Тульчине. В нем же был помощником начальника учебной команды. Первую мировую встретил командиром роты 260-го Брацлавского полка. К 1916-му он уже штабс-капитан, командир его 4-го батальона. А с лета того же года — курсовой офицер 2-й Киевской школы прапорщиков.

Осенью 1917 года Гончаренко украинизировал свой курс и осуществил первый выпуск украинских офицеров — «старшин», как говорили тогда. Его профессионализму принадлежит организация обороны под Крутами. Его же педагогическим способностям можно приписать меткость пулеметной стрельбы, которую проявили юнкера. По украинской терминологии, их называли «юнаками».

По-видимому, после Крут и уличных боев в Киеве Гончаренко не особенно снова лез в мясорубку. Осенью 1918-го он — Летичевский уездный комендант. Потом — помощник губернского коменданта Подолья, штаб-офицер для поручений военного министра УНР и снова курсовой офицер Каменец-Подольской юнацкой школы. После гражданской войны Гончаренко поселился в Станиславове (ныне Ивано-Франковск) и работал в сельскохозяйственной кооперации. В 1943 году 53-летний отставник решил тряхнуть стариной и вступил в дивизию СС «Галичина», сформированную из западных украинцев. Окончил службу в ней штабным офицером. А потом эмигрировал в Великобританию и, наконец, в США, где и умер 12 апреля 1980 года, оставив короткие мемуары.

А у них не было дяди в Центральной Раде…

Кроме Крут, в январе 1918 года украинская армия дала множество боев. Она потерпела все поражения, какие только смогла. Потеряла кучу народу. Не так убитыми, как разбежавшимися от животного ужаса перед «москальскими варварами» с красными ленточками на шапках — ведь известных всем звездочек с серпом и молотом в начале гражданской войны еще не придумали. Но в историю вошла почему-то только одна перестрелка — Круты. Почему?

Да, в общем-то, благодаря только одному человеку, погибшему там, — студенту из очень известной киевской семьи — Владимиру Шульгину. Этот мальчик приходился племянником члену Центральной Рады и министру иностранных дел Украинской Народной Республики Александру Шульгину. Поэтому, когда уже в марте 1918 года Грушевский и его соратники с помощью немцев вернутся в Киев, официальная украинская пропаганда станет раскручивать именно Круты. Как говорится, болело. И председатель Рады, и прочие члены правительства чувствовали вину перед своим близким знакомым. Это была действительно «государственная» трагедия. Министры переживали за министра!

Тела двадцати семи расстрелянных на станции Круты студентов и гимназистов перенесли в Киев и торжественно в присутствии членов правительства и самого «батька нации» Грушевского перезахоронят. А Павло Тычина — тогда еще не советский, а национальный поэт, напишет конъюнктурные стихи: «На Аскольдовій могилі поховали їх, тридцять мучнів українських, славних, молодих»… Что он при этом на самом деле чувствовал, сказать сложно. Может, был искренен. А, может, ловил момент и дешевую популярность, как и тогда, когда в 30-е будет писать «Партія веде» и «В полі трактор дир-дир-дир, ми за працю, ми за мир». Ловкий был человек!

А другие были позабыты. Кто теперь вспомнит январские бои за Чугуев, Екатеринослав, Одессу, Ромодан или Гребенку, предшествовавшие Крутам? Отчаянно-героическую (да, именно так!) попытку поручика Бондаревского организовать сопротивление красным в Сумах и расстрелянного большевиками? Или стоившее больше 50 убитых и 120 раненых трехдневное сражение за Бахмач, в котором украинскими частями руководил командир полка имени Дорошенко хорунжий Хмелевский, погибший годом позже? Не имел бедняга Хмелевский родственников в правительстве! Так что, спите спокойно, пан хорунжий! Никто о вас ни в секретариате Рады в 1918 году, ни в нынешнем президентском секретариате не вспомнит. Как написал другой поэт Александр Олесь:

Александр Олесь, тоже современник тех событий, не преувеличивал. К примеру, в Екатеринославле во главе группы офицеров на телеграфном узле забаррикадировался подполковник Дмитрий Абрыньба. Он отстреливался от наседавших красных до последнего патрона и слал отчаянные телеграммы в Киев. А там «державні діячі» никак не могли понять, началась уже война с большевиками или еще нет? И отвечали: мы ни с кем не воюем! Так и погиб геройский подполковник — георгиевский кавалер еще с Первой мировой. По одним данным — застрелился. По другим — был застрелен красными. И никто не оценил его подвиг.