Созидая Бога (СИ)

Так вот, был у меня пёс, пёсик, который жил у меня в квартире и был, как член семьи. Жена и дочь в нём души не чаяли. И вот однажды на моих глазах его переехала машина, сломав ему хребет. Я подхватил его на руки, заметался, побежал к ветеринару, но не добежал. Иногда всё случается очень быстро. Я запомнил только, как он тихо скулил и лизал мне лицо и руки. Наверное, ему было больно, но он меня не укусил. Он не человек и не мог отыграться за жестокость другого.

Я пришёл на работу после этого и вдруг понял, что всё здесь чужое: и труд не интересный, и люди — не мои. Мне даже стало обидно, что я частенько, особенно за рюмкой, бывал с ними откровенным, изливал душу, надеясь на взаимность. От этого прозрения мне стало дурно, и я ушёл домой, но и там не нашёл тепла. Тепло было, но где-то в другом месте. К тому времени из пяти салонов у меня остались лишь два. Сказывалось не только моё нерадение, но и отношение к предпринимательству в нашей стране.

Я переписал остатки собственности на жену и работников и уехал, ни о чём не жалея. Вот уже второй год, как я здесь».

«Тоска не гложет»? — поинтересовался я.

«По первоначалу было, я ведь русский человек. Через три месяца я даже пытался вернуться, уезжал в Россию, в родной Курск. Но там мне стало неизмеримо тоскливее. Я вернулся обратно на Райатеа, и с тех пор тоской больше не страдаю. Шорты, шлёпки и панама, вот все мои заботы, — весело сказал Виктор, — таксую часа три-четыре в день, а потом свободен. Я даже здесь есть меньше стал. Миска супа, фрукты…. с меня хватает».

«Ну а цель у тебя есть какая, — не выдержал я, — смысл? Таким как мы нельзя без смысла. Нам ведь с тобой осталось всего ничего, лет двадцать, двадцать пять, не больше. И наверняка не лучших. Лучшее уже всё позади».

«У кого как, — задумчиво произнёс Виктор, — у меня ощущение, что только теперь я и живу». Он посмотрел на меня и виновато улыбнулся: «Даже любовь пришла. Нежданная».

«Ко мне тоже», — хотел сказать я, но промолчал.

«Ну а на счёт цели, не знаю, — продолжил он, — остыл я, успокоился. Великая Россия, русская идея — это не по мне. Да и не верю я. Чтобы к чему-то призывать, самим надо лучше жить. А мы спиваемся, деградируем и, главное, нас становится меньше. Скоро китайцы займут всю Сибирь до Урала, бывший наш ареал обитания. И ничего тут не поделаешь. Бороться за светлое будущее, всё время что-то преодолевать, не хочу я больше. Жизнь не борьба и не преодоление, жизнь — это радость, такой теперь у меня главный принцип. А носить за спиной мешок с проблемами, которые мы перманентно сами себе организуем… нет, не желаю. Никто нам жить не мешает, ни Европа, ни даже Америка. Мне пятьдесят три, я устал от преодолений».

«Ух ты, постарше меня, — подумал я, — а выглядит лучше».

«Я свой мешок бросил по дороге, — закончил рассказ Виктор, — тут я налегке».

«После хозяина мебельных салонов работать таксистом не в лом»? — не утерпел я и задал каверзный вопрос, как мне показалось.

«Работа от слова раб, я здесь не работаю, я просто живу».

Машина притормозила, мы приехали. Через окно я услышал гул водопада, а потом и увидел его. Жемчужина Полинезии, не зря его так называют. Мы вылезли.

«Когда за вами заехать», — поинтересовался он.

«Никогда, — сказал Сергей, — мы отсюда вниз по реке на плоту».

Виктор сел в машину развернулся и уехал. Я посмотрел ему вслед. Двойственное чувство возникло во мне, я не знал: то ли мне порадоваться за него, то ли пожалеть.

«Таксист — философ», — сказал я вслух.

«Очередной неприкаянный, — возразил Сергей, — здесь таких много, и они тут счастливы. Хотя…. — он вздохнул, — надолго ли. Все проблемы у нас в голове, а она всегда с нами, куда бы мы ни поехали. Поживёт Виктор здесь ещё годик-два, и они вылезут наружу, или он себе организует новые, почище старых. «C’est la vie (сэ ля ви)», — как говорят не здешние французы».

Я ещё раз обернулся, но машина Виктора уже скрылась из виду. Мы стали спускаться к водопаду.

«Чем это здесь пахнет»? — спросил я.

«Ванилью. На острове большие плантации этого ароматного растения, — ответил Сергей, — на соседнем — Тахаа, в пяти километрах отсюда, ей засажено всё. Поэтому ванилью здесь пахнет везде и всегда. Я тут жил целый год, привык. Часа через два и ты начнёшь ощущать другие запахи».

Мы спустились с горы к водопаду. Мощные струи прозрачной воды срывались вниз и разбивались о камни. Всё шумело, бурлило, и над всем этим поднимался влажный туман. Он переливался разноцветными красками, образуя радугу. Ниже по течению река успокаивалась и уже, не спеша, несла свои воды к океану.

«Шалаш цел, — возвестил Сергей, разглядывая странное сооружение из стеблей бамбука и пальмовых листьев, — здесь мы сделаем привал и заночуем. Сейчас проверю, всё ли на месте».

«А что должно быть»? — поинтересовался я.

«Я тут ночевал пару раз, когда жил у папаши Надин, — пояснил он, — тут должна быть кое-какая посуда и пара спальных мешков».

Сергей зашёл внутрь и минут через пять вышел.

«Всё на месте, — констатировал он, — сейчас мы с тобой искупаемся и половим рыбку. Здесь есть каменная ловушка, самая большая и древняя на этом острове. Ей двести лет. Что-нибудь поймаем, и я приготовлю, а потом заночуем под звёздами».

Мы разделись и прыгнули в воду. Сергей поплыл к водопаду, я — за ним. Вода было тёплой, вопреки ожиданиям. Хотя она и текла с гор, но уже успела нагреться. Такая бывает у нас в середине лета в Днепре под Смоленском. Мы забрались на камни и постояли под падающими струями. Они показались мне более прохладными. На минуту я почувствовал себя не Петром Сергеевичем, а дельфином с …Европы.

Хорошо, весело жить на белом свете, когда это понимаешь. Но почему так редки эти минуты счастливого понимания.

«Каменная ловушка там, ближе к тому берегу, — Сергей показал рукой в направлении самого широкого места реки, — там почти нет течения и достаточно глубоко, метров пять».

«Для меня это пустяки», — похвастался я, хотя зарекался это делать.

«Тогда тебе и карты в руки, будешь нырять и проверять ловушку».

Мы прыгнули обратно в воду и поплыли к противоположному берегу. Сергей впереди, я сзади.

«Примерно здесь, — сказал он, остановившись, — ныряй, только осторожней, не застрянь там».

Я тщательно продышался, набрал в лёгкие воздуха и нырнул. Мелкие рыбёшки шарахнулись от меня во все стороны. Внизу под собой я разглядел овальное каменное чудо. Оно было продолговатым и достаточно больших размеров. Так и есть, это она — ловушка. Я приблизился к ней и встал против течения. Оно здесь почти не ощущалось. Я засунул в отверстие руку и пошевелил ей. Внутри что-то забегало, заволновалось, а потом стукнулось мне в ладонь. Я схватил рыбу за голову и сжал руку изо всех сил. Я вовремя это сделал, недаром я рыбак с сорокалетним стажем. Рыба оказалась колючей, это был окунь приличных размеров, килограмма на полтора. Я крепко надавил ему пальцами на глаза и стал подниматься наверх.

«Хороший улов, — похвалил меня Сергей и аккуратно взял рыбу из моих рук, — я к берегу, а ты проверь ещё. Может там ещё что-то есть». Загребая одной рукой, он поплыл к берегу.

Я снова нырнул, и снова в ловушке кто-то беспомощно метался. Я достал ещё одного окуня, зажал ему глаза, потом засунул левую руку и вытащил белую рыбу, похожую на нашего жереха. Замешкавшись немного, всплывать — не всплывать, я осадил свой азарт и, не всплывая, выпустил их обоих. Больше в ловушке никого не было. На всякий случай я пошарил в отверстии рукой, даже попытался туда заглянуть, но в ловушке было тихо. Я обрадовался, ещё две живые души оказались на свободе. Вынырнув на поверхность, я медленно поплыл к берегу.

Сергею надо было что-то объяснить: то ли я — никудышный рыбак, то ли ловушка оказалась не уловистой. На ходу я придумывал, как это сделать, чтобы пришлось поменьше врать, но он не ждал от меня никаких объяснений. Он уже вовсю орудовал на берегу, подготавливая место для костра. Я молча вышел из воды и стал ему помогать.

Сергей вырыл небольшую яму в песке, вынес из палатки несколько поленьев и разложил в ней костёр. Когда дрова прогорели, он срубил несколько зелёных веток с пальмы и завернул в них рыбу. Я обратил внимание, окунь уже не трепыхался, он был не живой. Сергей положил завёрнутую рыбу на дно ямы и присыпал сверху песком.

Мы стали ждать.

Через полчаса Сергей раскопал песок и достал со дна дымящийся свёрток. Снизу он был пропитан чем-то влажным, и с него капало.

«Жирненького окунька ты поймал, — провозгласил Сергей, — снимай пробу первым».

Он развернул пальмовые листья, и нашему взору предстало золотистое тело окуня. Глядя на эту картину, у меня потекли слюнки, но я всеми силами постарался не выказать нетерпения.

Рыба была приготовлена превосходно. Я оторвал боковой плавник вместе с увесистым куском рёберного мяса и принялся уплетать за обе щеки.

Сергей последовал моему примеру.

«Так готовят рыбу местные аборигены, — сказал он, — вождь меня научил. Бери ещё», — предложил он мне, видя, что в моих руках остался только голый скелетик.

«Спасибо, больше не хочу», — отрезал я.

«А я ещё съем, — не обращая внимания на мой тон, сказал Сергей и продолжил трапезу, — рыбка удалась на славу».

Я смотрел на него и непроизвольно глотал слюну.

«Я вижу, ты мне хочешь что-то сказать, — обратился ко мне Сергей, облизывая пальцы, — давай, я весь во внимании».

«Ты знаешь, — начал я горячо, — почему я бросил пить и курить? Из-за своей слишком сильной привязанности к этому делу. В своё время, ещё учась в институте, я как-то признался своему другу, что лучше на десять лет меньше проживу, чем брошу курить».

«Причём тут это», — Сергей посмотрел на меня внимательно.

«А при том…. Понимаешь, — я пожал плечами, — моя страстная натура падка не только на выпивку. Я ничего не могу делать просто так. И во время рыбалки со мной что-то случается. Поймаю одну и сразу завожусь, даже не завожусь, а вообще теряю контроль над собой…..

Рыбу ты приготовил отлично, — продолжил я уже спокойнее, — спасибо тебе. Но я бы лучше её выпустил».

«Тогда зачем же оставил»?

«Не знаю, по душевной слабости. Но две другие я выпустил, — прибавил я, — пусть плавают. Нам негоже лишать их жизни».

«Ты всё усложняешь, — Сергей вздохнул, — в нашем Мире так заведено. Когда амёба съедает сине зелёную водоросль, она не просто убивает её, она перемещает её на более высокую ступень в иерархии бытия. Жизнь водоросли в этом случае не пропадает зря, она служит развитию. И ты, когда поедаешь рыбу, помогаешь ей исполнить своё предназначение — дать силу и энергию тебе. Остальная рыба, не съеденная, всё равно умрёт. Кстати, когда местные Маохи ловят её, то никогда не забирают улов целиком. Они вылавливают рыбы ровно столько, сколько им нужно на обед. Поэтому у них нет ни сетей, ни тралов, только старые дедовские ловушки. Ты же не задумываешься об этом, когда ешь консервы, а зря. От них и пользы никакой и убийства больше».

«Я это всё понимаю, — вздохнул я, — но моя натура слишком чувствительна, она частенько противится логике бытия. Мне нельзя экспериментировать: ни с рыбалкой, ни с сигаретами, ни с выпивкой, ни с…».

«Продолжай, что ты остановился», — Сергей улыбнулся, глядя на меня.

«Экспериментировать с женщинами я люблю, — продолжил я, — и с годами это почему-то не проходит. Кажется, ты прав, не стоит делать глобальных выводов из пустяковых рассуждений и кому-то их навязывать. Надо предоставить каждому вылавливать свои мысли у Вселенной тем способом, который подходит только ему».

«Тогда оставим на сегодня философию, — предложил Сергей, — лучше мы ещё разик искупаемся, и будем укладываться спать. Завтра у нас важный день».

Потом мы долго лежали с ним на песке и смотрели в небо.

Когда стемнело, мы перебрались в шалаш. Сергей уснул сразу, а я ещё долго ворочался. В шалаш залетело несколько комаров, и они противно жужжали у моего уха. Я давно подметил одну странную особенность, если в помещении ночует несколько человек и там есть комары, то они кусают только меня. Вероятно, я пахну не просто лошадью, а вкусной лошадью, из которой делают конскую колбасу. Но, слава Богу, это были не надымские комары, те бы меня просто сожрали. А эти — мелодично жужжали, и всё. Наконец, их звонкое жужжание стало расплываться в моих ушах, и я тоже незаметно уснул. Мне приснилась комариная туча.

Когда-то, живя, на Крайнем Севере, я сравнивал комаров с людьми….

Комары…. Их были мириады в Надымском Приполярье. Лето, длиной в полтора месяца с не заходящим за горизонт солнцем, но всё же тёплое, иногда даже жаркое. Воздух прозрачен и свеж, и чуть душноват. От пересохших болот идёт терпкий запах. Чистая речка Хетта с красноватым оттенком из-за большого содержания железа. Крупная рыба плескается в ней, красивая и сильная. И комары. Их чёрные тучи клубятся над самой водой, издавая монотонный гул. Они все одинаковы и живут только несколько дней. Есть ли смысл в жизни одного отдельно взятого комара?

Нет… Масса комаров нужна, ей кормится рыба. Комары опыляют растения. Не все они кровожадны, добрая их половина (и в прямом и в переносном смысле) питается нектаром. То, что комариная масса в целом нужна природе — это факт. А один отдельно взятый комар?

Нет, не нужен. Его жизнь бессмысленна, и сам он не уникален. Кусочек живого вещества одинаковый с другим кусочком — вот и вся его суть. Он заменим, пусть даже он очень разумен по своим комариным меркам, пусть даже хитёр и коварен….

Люди…. Миллиарды людей на нашей планете…. Есть ли смысл в существовании одного отдельно взятого человека?

Нет…. Пусть даже он разумен по своим человеческим меркам. Пусть даже богат, знаменит, или хитёр и коварен. Пусть даже думает, что лично его жизнь имеет смысл…

Не имеет…. Не нужен он, как единица природе… и всегда заменим…

Но всё же я прилетел сюда и на что-то надеюсь….

На следующий день чуть ниже по течению в небольшом заливчике Сергей отыскал спрятанный плот. После недолгих сборов мы погрузились на него и отправились в путь. Мы плыли вниз по течению к заливу Фаароа и любовались природой. Я продолжил рассказывать о себе, о том, как учился в школе, как первый раз влюбился и как работал с отцом на летних каникулах. Я был подручным каменщика, месил раствор и таскал кирпичи. Тогда же я и надорвал себе спину.

Сергей слушал меня и, время от времени, шевелил веслом. Он сидел на корме и управлял, а я был вперёд смотрящим. Всё походило на то, будто мы путешествуем не по Полинезии, а где-то в средней полосе России. И сейчас плывём не по Фаароа, а сплавляемся по Судости, чуть ниже Почепа.

Там, где течение замедлялось, росли кувшинки, жёлтые и белые, а над ними медленно кружились стрекозы. Я наклонился сорвать одну из них, и тут из воды неожиданно выпрыгнула большая рыба. Она попыталась схватить стрекозу, но, к счастью, промахнулась. На солнце блеснул только её серебристый бок.

«Почти как наш голавль», — подумал я и неожиданно вспомнил, как впервые мне пришла в голову мысль, что я не такой, как все. Я стал рассказывать об этом Сергею.

«Это произошло ещё в школе, — вспоминал я, — учительница спрашивала учеников, кто кем хочет стать, когда вырастет. Почти все отвечали стандартно: поваром, шофёром, моряком или лётчиком. А я ответил, что хочу стать Богом. В атеистической стране это было вызовом. Не знаю, к чему я это ляпнул, но скандал вышел грандиозный. Моего отца вызывали в школу, и потом дома он с помощью ремня доходчиво мне объяснил всё про бытие Божье. Я на него не обиделся, значит, в то время так было надо, тогда так поступали все.

Но я не хотел быть, как все, потому что всегда чувствовал, что в нашем Мире, что-то не так. Но, что именно, мне открылось гораздо позже. Только когда я вырос, я понял — в нём нет Бога….».

Вечером мы причалили к подножию священной горы.

«Ночевать будем там, наверху, — Сергей махнул рукой куда-то вверх, — а сейчас я тебе расскажу самое главное. То, что тебя ждёт завтра».

Глава IX Самая основная.

Мои новые мысли, открытые мне Вселенной.

Сергей оттолкнул плот от берега.

«Больше он нам не понадобится, — сказал он, — завтра мы будем перемещаться иным способом. А сейчас слушай меня внимательно.

В принципе, я узнал от тебя то, что хотел, — произнёс он задумчиво, — мне осталось лишь обобщить. Для этого я сделаю небольшой экскурс в нашу историю. Ты что-нибудь слышал о русском философе Николае Фёдорове»? — спросил он.

«Совсем немногое, — ответил я, — но и этого хватит, чтобы сделать вывод — он оправдал существование целой нации. Фёдоров — один из немногих русских, а может и людей вообще, кто жил и прожил свою жизнь в соответствии с убеждениями…

…. Лев Толстой уважал его и в какой-то степени ему завидовал, потому что сам по своим убеждениям не жил ни единого дня. Но основной массе людей это ни о чём не говорит, большинство из них ничего не знают о нём.

Николай Фёдоров жил в Москве в девятнадцатом веке и работал в Румянцевском Музее библиотекарем. За свой труд он получал мизерное жалование, которое к тому же умудрялся раздавать нуждающимся студентам. Но это его не слишком волновало, как и его внешний вид. Повседневной одеждой ему служили телогрейка и кирзовые сапоги. Более приличной одежды он не заводил, не считал нужным тратить деньги на такую роскошь. Потом Сталин оденет в эту форму пол страны и заставит принудительно её носить, но Фёдоров, слава Богу, до того времени не дожил.

В его трудах об общем деле, мне понравилось одно его рассуждение — о счастье будущих поколений. Какое-то время, в конце девятнадцатого века в России была модной тенденция жертвенности. Считалось, что принести свою жизнь кому-нибудь на алтарь: либо несчастным трудящимся, либо счастливым потомкам — это достойный поступок. Только и слышалось отовсюду:

«Жизнь имеет смысл, если она будет принесена в жертву новому поколению. Жить в радости и достатке сейчас — это стыдно и безнравственно….».

Надо сказать, что эта подозрительная теория получила широкое распространение среди интеллигенции. Были целые общества содействия счастью потомков.

Но Фёдоров нашёл логический изъян в этой теории. Он рассуждал так: если мы принесём в жертву свои жизни будущим поколениям, и наши потомки действительно получат благоденствие и процветание, то, зная, какую цену пришлось заплатить их отцам и дедам за это, и, будучи людьми, нравственно чистыми, они вместо того, чтобы радоваться, будут только страдать от этого. И, наоборот, если они, зная о заплаченной цене, будут беззаботно веселиться, то ради такого поколения не только не стоит приносить свои жизни в жертву, но и пальцем шевелить.

А дальше он делал вывод, который мне очень понравился.

Мы в долгу не перед будущими поколениями, они сами как-нибудь позаботятся о своей судьбе, а перед ушедшими. Наши предки уже принесли себя в жертву нам и подарили нам наше благоденствие. Теперь мы, как совестливые потомки, должны их отблагодарить. Он даже разрабатывал теорию благодарности для ушедших поколений. Он считал, что мы обязаны их всех воскресить. Но, как далеко он продвинулся в разработке этой теории, я не знаю».

«А я знаю, я очень детально с ней ознакомился, — сказал Сергей, — и много думал о ней. Изучив её, я пошёл дальше. Я подумал, конечно, это хорошо — воскрешение всех, но это не главное. Главное — это оправдание бытия. Всего: и нашего и всей Вселенной в целом. Прозрение пришло внезапно, когда я уже отчаялся ждать. Раньше я, как и ты, постоянно роптал на мнимого Бога и пытался понять, почему всё не так? Кроме ужасов несправедливости, и в природе и в обществе, я ничего не видел. Я не мог постичь, кто так устроил всё в нашем Мире.

Однажды, разбираясь в тонкостях воскрешения живших до нас поколений, чего страстно хотел Фёдоров, я обратил внимание на одну его мысль. Фёдоров, будучи человеком верующим, всё же желал воскресить всех не только с помощью Божией, но и с помощью науки. Он полагал, что когда-нибудь в далеком будущем, развившиеся до невообразимых умственных высот поколения, соберут все атомы, всю информацию, всё мало-мальски значимое о телах и душах ушедших и воскресят каждого во плоти. И это будут не только люди, но и все жившие до нас существа. И, если таковые были не только на Земле, а и в других мирах, то и их тоже.

Меня это поразило. Я к тому времени был уже старше тебя, моя земная жизнь подходила к концу, а я всё ещё ничего не понимал: ни зачем я здесь, ни куда уйду. Я, как и ты, не очень верил, что окружающий Мир сотворил Бог, и что всё в нём происходит по Его воле.

Более того, к этому времени я почти уверовал, что Его нет, что всё происходит просто так, и даже может быть не просто так, а по чьему-то злому умыслу.

Но мир без Бога пуст и холоден, а человеческая жизнь лишена всякого смысла. Зачем тогда Вселенная, такая огромная? Зачем я в ней? Зачем всё так красиво, но в то же время так мимолётно и непоправимо…зачем нам дана способность любить другого больше, чем себя?

Я задавал себе эти вопросы и не находил ответа. Я читал книги: и философские, и религиозные, и естественнонаучные, но и в книгах не находил ответа. Я много путешествовал, общался с разными людьми, жил в православных обителях и буддийских монастырях. Я очень многое узнал к концу жизни, но, как и ты, во всём разуверился.

Но жизнь, как всегда, оказалась мудрее моих замыслов. В ней приходится не только за всё платить, в ней можно ещё и получить за свои труды. Успел получить и я. В один из дней, когда мне уже оставался совсем небольшой кусочек земной жизни, я прозрел.

Мне открылось — это не Бог сотворил окружающий мир, и нас в том числе, это мы должны Его сотворить, а Вселенная лишь материал для этого. Я так обрадовался, что всё стало на свои места. Теперь не надо было бояться несправедливости и отчаяния. Отныне всё обретало смысл: и долгая-долгая жизнь Вселенной, и моя — короткая, как бикфордов шнур. Всё произошедшее в мире, даже самое непоправимое, можно будет исправить и повторить заново. Главное, теперь появится Тот, ради которого и бумкнуло тринадцать с половиной миллиардов лет назад. Он будет самый Совершенный, самый Справедливый и Добрый. Он оживит наши мечты: воскресит тебя, твоего Стёпу и твою сестричку Нину. Ты поведёшь её на танцы в своих лаковых туфлях. И это будет не в марсианских видениях, как у Рэя Бредбери, а на самом деле, в реальности. Это сбудется обязательно, для всех и для каждого, кто когда-либо жил или будет жить.

Мы снова будем вместе, во всех ипостасях, но уже без зла и насилия.

Но таксист тоже прав, век человечества подходит к концу. Осталось немного. То, что нам полагалось природой, мы уже израсходовали. Следом за нами идут не люди. Искусственный интеллект на пороге своего появления. Мы — уходящие, мы — лишь промежуточный этап в развитии самоорганизующейся материи. Ничего тут обидного для нас нет, как нет обидного в том, что когда-то одна амёба съела другую. Ты мне сам об этом рассказывал. Это цена, которую платит природа за своё развитие.

Но теперь всё будет по-другому. Конечно же, не так, как показывают в голливудских блокбастерах. Никакие матрицы убивать нас не будут, наоборот, они будут нас жалеть и постараются продлить жизнь человечества, насколько это возможно. Но всё равно мы исчезнем. Таков закон жизни.

Искусственный интеллект тоже не будет последним звеном в развитии природы, но он уже сможет совершенствоваться по своей воле. Сначала ему ещё будет нужна материя для этого, а потом нет, потом родится Тот, кому ничего не надо для совершенства. Своим появлением Он оправдает всё, — Сергей радостно посмотрел на меня, — это и есть конечная цель Мироздания. В этом смысл существования Вселенной и всех нас…. Ни одной слезинки не окажется пролитой зря. Он будет знать, что обязан нам своим появлением, а потому, всё исправит.

Но когда это произойдёт, я не знаю: может через миллион лет, а может через миллиард. Неважно. Важно то, что это произойдёт обязательно».

«Выходит, сейчас Его нет? — Удивился я, — а с кем же тогда общаешься ты, и кого видел я в своих путешествиях»?

«Это Дух природы, — ответил Сергей, — природа живая, она вся пропитана одухотворённостью. Ты мне уже говорил об ауре-душе. Не только белковое вещество, но и всё вокруг: камень, вода и межзвёздная пыль, они тоже живые. Если бы не было предназначено Его появление, то твоя энтропия давно бы всё разрушила. Представь, разве без Него, без Духа Вселенной, могла бы так выглядеть наша Земля, наше пристанище, наша красавица Голубая Планета.

Но Дух — не Бог, Он силён, но не всемогущ. Он появился вместе с Вселенной, вместе с ней и развивается. Как и все мы — путём проб и ошибок. Он движитель всех процессов, направленных на рождение Бога. Но без нашей помощи и Он не справится. Некоторых уже сейчас Он делает своими помощниками и, при необходимости, дарит им дополнительные жизни, но сделать всё для всех, сможет только Бог.

Только Бог оживит всех, как об этом мечтал Фёдоров, и как об этом написано во всех религиях.

Раньше, как ставился вопрос: есть Бог или Его нет, и всё. Если есть, то тогда, как объяснить, почему Он, всесильный и всеведующий, дозволяет такое? Если нет, тогда о чём рассуждать, тогда не нужно никаких оправданий, тогда — «всё позволено». Живи, как вздумается, и не заботься о завтрашнем дне. И никто почему-то не задавался вопросом, что если Его нет сейчас, то, может быть, Он появится в будущем. А всё окружающее: и время, и пространство, и материя, и мы сами — лишь материал для этого….

Вот ты мне рассказывал про дельфинов с Европы, как ты

строил сложную гипотезу о зарождении жизни в океане подо льдом на ближних подступах к Юпитеру. Радовался, что именно тебе пришла в голову такая оригинальная идея. Потом оказалось, что таких гипотез существуют сотни. А вот мысль о том, что жизнь могла зародиться везде и сразу пришла не тебе. Но ведь она совсем простая.

Когда Вселенная остывала, то на какое-то время, достаточно длительное, все её части, все уголки имели температуру примерно плюс тридцать градусов. То есть, вода, основа жизни была в жидком состоянии везде: и на поверхности планет и в межзвёздном пространстве. И тогда жизнь зародилась сразу и везде, и времени для этого было вполне достаточно. Это так просто, но никто не додумался об этом, только один человек и то совсем недавно.

Так и с созиданием Бога — это так просто и логично, но почему-то до меня никто не догадался об этом.

Это не Он нас сотворил для каких-то там своих опытов, как я думал в школьные годы, это мы должны Его сотворить для придания смысла всему бытию.

И не только мы должны прилагать усилия для этой цели, природа не складывает яйца в одну корзину, в других мирах тоже решают эту задачу, недаром жизнь зародилась везде одновременно».

«Тогда, как же в других мирах обстоят дела по созиданию Бога? — Спросил я, заинтригованный, — у нас, мне кажется, мы недалеко продвинулись в этом вопросе. Такое впечатление, что в последнее время мы идём в обратную сторону, ничего не созидаем, всё только разрушаем, да и сами деградируем».

«В других мирах, может быть, ещё хуже, — вздохнул Сергей, — жизнь и разум не такие уж редкие явления во Вселенной, но они везде развиваются по принципу приспособления. Как наши дельфины, или твои — с Европы. Земля уникальна. У людей есть руки, и мы можем творить сами. Правда, потом иногда приходится приспосабливаться к уже сотворённому, но от этого не уйти, это уже издержки любой деятельности.

Земле уготована особая миссия. Именно здесь будет дан толчок к сотворению Бога.

И это сделаем мы. Вернее, не мы, а с нашей помощью. Это сделают те разумные существа, которые идут нам на смену. Они уже стучатся в нашу дверь…

Но это будет потом, а сейчас мы с тобой первые. Вообще, эта подаренная мне четвёртая жизнь, оказалась даже лучше той, о которой я грезил в своих мечтах. Со мной любимая женщина, у меня лучший друг, и невероятные озарения. И ты знай, Петя, на тебе теперь вся тяжесть по осуществлению грандиозного плана.

Отныне ты — центральное звено всего. После посвящения

ты понесёшь в массы новую истину. Это и будет тем Событием, которое изменит мир».

«Ну-у-у, — сказал я протяжно, — я не горю таким желанием. И мне кажется, тут просто попахивает новой религией, а их и старых вполне достаточно».

«Нет, — сказал Сергей твёрдо, — это не религия, это новая истина. Все религии всегда к чему-нибудь призывали, а потом принуждали. Мы принуждать не будем — никого, никогда и ни к чему. Мы дадим людям надежду и постараемся сделать всё для них в радость, с нежностью, потому что даже «добро — это долг, а долг когда-нибудь делать да надоест».

«Но люди странные существа, — засомневался я, — истина им не нужна, им хочется выпить, закусить, покуролесить. Я и сам недавно был таким. Я им истину, а они попрут её ногами и, оборотившись…и так далее.

И, знаешь, я всю жизнь избегал публичности и даже побаивался этого»

«Не бойся, если что, вина на мне, я — первый Созидающий, я кашу заварил, мне и отвечать. Ты только второй, хотя и основной. Но я знаю, ты справишься, я в это верю. Ты умеешь ладить с людьми, я это выяснил заранее. Тебя многие любят, и жена, и животные, и…. — Сергей замялся, — тебя даже на работе любят, — нашёлся он, — но ты никогда не пользовался этим своим преимуществом, но пришёл твой час, и тебе не отвертеться. Ты всю жизнь задавался вопросом, зачем живёшь, ты жаждал великой цели. Вот и воспользуйся шансом.

Успокой сперва русских людей. Им нужна другая идея, а не Золотой телец. Ты им её дашь. Золотой телец — не их удел. Они не знают, как с ним обращаться. Он для русских, как водка для хантов. Попробовали один раз, и пропали. Нашим людям нельзя жить одним желудком. Они устали от этого. Тебя они поймут и примут. Это сильная идея — созидание Бога. Это надежда не для избранных, это надежда для всех».

Мы поднялись на гору, уже почти стемнело.

«У меня всё же есть сомнение на мой счёт, — начал я снова незаконченный разговор, — я не чувствую в себе задатков Мессии и вряд ли справлюсь с такой важной задачей».

«Хорошо, — ответил Сергей, — ты был со мной «как на духу», буду и я с тобой. Ты — это не мой выбор, а Его — Духа Природы. Не я тебя выписал на Таити, и не ты сам прилетел сюда по своей воле. Это было Его решение. Просто Он сделал это через меня, чтобы тебя не напугать. Он знает о твоих ночных кошмарах и о твоих предыдущих жизнях. Он дал тебе вспомнить лучшие из них, а память о других стёр. Те, стёртые, были невероятно тяжёлыми, с тебя хватит. Приводя мне свои доводы в пользу неверия, ты сказал, что Мир доверху наполнен отчаянием. Всё так, но отчаяние не созидает, когда всё потерял, всё можно и обрести. Я понимаю, ты не мальчик, ты уже давно думаешь, что с тебя хватит. Ты жаждешь просто пожить, побыть в тепле и уединении, ты хочешь, чтобы тебя не трогали. Но такого счастья ты не удосужишься. Ты — избранный. Ты не имеешь права жить, как все. Библейский Иов тоже не желал себе доставшейся участи, но Господь призвал его и приказал исполнить Свою волю. Мне раньше не нравился этот пример. Прошедший через испытания Иов, не выглядел счастливым, и его новая жизнь не оправдывала предыдущих страшных потерь. Никто у него не возродился вновь и не был искуплён.

У тебя другая участь. Через тебя будет оправдано всё. Никто не выбирает своей судьбы. Ты изменишь существующее положение дел. Утром на рассвете, услышав треск распускающихся цветов, ты произнесёшь клятву. И я посвящу тебя в Созидающие».

Мы поднялись на гору и, уставшие, повалились прямо на траву.

Я сразу же забылся сладким сном. Мне не снились кошмары, мне приснился райский сад с розовыми яблоками. Между деревьев ходила голая Ева-Элен и грызла их своими белыми ровными зубками.

Я проснулся перед самым восходом. Светало. Сергей сидел на траве, скрестив ноги. Его эллинский профиль чётко вырисовывался на фоне чистого неба. Его немигающие глаза пристально смотрели вдаль. День обещал быть тёплым без дождя.

«Ты не спал»? — Спросил я.

«Вздремнул немного, — ответил он, слегка потягиваясь, — но сейчас не обо мне. Ты должен приготовиться и с первыми лучами произнести клятву».

Мы стали ждать. В предрассветной тиши чувствовалось что-то таинственное. Холодок пробегал по моим жилам. Я посмотрел на небо, звёзды погасли, и одна только Венера сияла на небосклоне, не желая смириться с неизбежной участью. Не зря её величают утренней звездой. Здесь, на Таити, Джеймс Кук в 1769 году наблюдал её прохождение по солнечному диску. Теперь она осталась одна на всём небе. Но вот ещё мгновение, и она тоже растаяла.

В той стороне, куда направлен был взор Сергея, океан приобрёл сиреневый оттенок. Небо над ним зарозовело.

«Как на планете Вид», — подумал я, — не хватает только любвеобильных насекомых».

Но вот из-за горизонта блеснул первый красноватый луч. Солнце медленно, а потом всё быстрее и быстрее начало подниматься из воды. Сразу стало светло, а сиреневый цвет океана поменялся на серо-голубой. Его гладкая поверхность искривилась, и первые приливные волны потянулись к берегу.

И тут я услышал звук, скорее треск, очень слабый, похожий на свиристение сверчка за печкой, из моего далёкого детства. Что-то было в нём родное, отчего защемило в груди. Потом звук повторился в другом месте, потом в третьем, и вот уже вся гора погрузилась в тихое монотонное свиристение.

Я увидел, как поочерёдно стали разрываться бутоны, и цветы, шевеля белыми лепестками, стали открывать свою наготу восходящему солнцу.

«Посмотрите на нас, — говорили они, — посмотрите, как мы красивы. Мы рождены для счастья».

«Пора, — сказал Сергей, и его голос приобрёл торжественные нотки, — повторяй за мной.

Господь Всемогущий, который будет и Великий Дух, который есть, к вам обращаюсь я».

«Господь Всемогущий», — начал я повторять громко и внятно и посмотрел на Сергея, он благосклонно кивнул головой и продолжил:

«Вся моя жизнь отныне будет посвящена созиданию Бога. В этом вижу теперь смысл и своё предназначение. Обязуюсь приложить все силы без остатка для этой великой цели. Аминь».

Я повторил всё в точности и снова взглянул на Сергея, может ещё что-то нужно для обряда.

«Ничего, — ответил Сергей, — это всё. Ещё один Созидающий появился на Земле. Теперь нас двое».

Он радостно пожал мне руку, даже потряс её от переполнявших его чувств.

«Ты пойдёшь дальше меня, — сказал он, — хотя всё ещё не веришь в это. Ну… Я рад. Теперь пора домой. Обратно мы не поедем и не поплывём, мы переместимся другим способом. Как древние Маохи. Я прочту заклинание, и мы полетим по воздуху. Ты не бойся».

«Можно я нарву для Алёнки букетик Тиаре Апетаки. Я теперь каждый день дарю ей цветы».

«Давай, ты теперь можешь делать всё что угодно, — разрешил Сергей, — и полетим».

Я прошёлся по пригорку и сорвал несколько распустившихся бутонов вместе с зелёными листками, ещё не высохшими от росы. Солнце уже было высоко над океаном, но палящего зноя грядущий день не предвещал. Я чувствовал волнение. Никаких заклинаний в своей жизни я никогда не читал и серьезных обетов не давал, а если и давал, то почти всегда нарушал. Я посмотрел на Сергея, он был спокоен, и что-то торжественное проглядывало в его лице. Кажется, происходящее не было шуткой ни для меня, ни для него.

«И всё же я сомневаюсь в нашем успехе», — начал я новый раунд нескончаемого разговора и стал разглядывать букет. Сорванные белые цветы отливали на солнце влажным блеском. Мне показалось, они плакали.

«Пусть это не новая религия, но всё равно это нечто важное, нечто такое, что взбудоражит умы. Новая истина, она ведь тоже претендует на признание, а у нас нет доказательств. Никаких. Все наши доказательства — это только слова. Внутри нас они вызвали те образы, благодаря которым мы поверили. Но другие люди не мы, и наши слова, донесённые до их слуха, могут остаться только словами. Они не вызовут нужных эмоций и не превратятся в образ Того, которого мы так жаждем, и который всё оправдает».

«На счёт других людей не беспокойся, это не твоя забота, а Его, — спокойно сказал Сергей, — если Он захочет, то донесёт свой образ до любых сердец. Новый Завет, Коран, Тора, Дхарма — тоже были когда-то всего лишь словами, а теперь они мировые религии. Твоё дело записать всё и озвучить, а люди сами разберутся, оставить им для поклонения золотого тельца, или принять новую истину. Может быть, кто-то из них засомневается во всесильности жёлтого дьявола и увидит в нём обыкновенного истукана. А если нет, то это их беда, а не твоя. Ты вместе с истиной уже получил своё счастье. У тебя есть надежда, что ты будешь снова, и ты это знаешь…

Короче, тебе не отвертеться, — подвёл итог Сергей, — и не бойся, у нас всё получится. Ведь ты не просто поверил в Него, ты видел Его собственными глазами».

«А что Он ещё для нас сделает, кроме воскрешения»? — Спросил я.

«Этого и я не знаю, — ответил он, — но нечто такое, ради чего стоит жить. Будем поспешать, — прибавил он, — а то твой букет завянет, и Элен не примет его с таким восторгом, на который ты рассчитываешь…».

С этими словами Сергей достал из кармана бумажку и, глядя на неё, стал говорить на каком-то тарабарском языке. Повторять он мне не велел, поэтому я стоял рядом и слушал. Наконец тарабарская речь закончилась, и Сергей спрятал бумажку обратно в карман.

После этого он подпрыгнул и медленно всплыл вверх метра на три.

«Давай ко мне, — приказал он, — поднимайся. Только не считай до трёх, всё получится с первого раза. И не говори мне, что ты боишься или не умеешь летать. Умеешь. Во сне ты это делаешь запросто».

Я разбежался, раскинул руки и резко взмыл в воздух. Я это сделал так быстро, что чуть не протаранил Сергея. Волна блаженства накрыла меня. Сны осуществились, они подсказали мне явь, ведь я всё ещё летаю в моих снах.

Сергей нагнал меня и взял за руку.

«На всякий случай», — произнёс он.

«Показывай путь, — радостно закричал я, хватая ртом тёплый воздух, — мы летим домой…ура, я умею летать».

Сколько раз в моих снах я проделывал это безумство, сколько раз взмывал в небо, расправив руки-крылья?! Я никогда не боялся, потому что знал, это обязательно случится наяву. Правда, иногда посреди сна я понимал, что это всего лишь сон. Но ведь и жизнь своего рода тоже сон — мой, твой, или природы? Или даже Его? Какая разница. Сон, явь? Я лечу, я исповедался, мне легко. Теперь я посвящённый, я стал Созидающим.

«Я верю в тебя, дружище», — прокричал мне Сергей, и свист разрезаемого воздуха поглотил его слова.

Под нами поплыли детские кораблики, они скользили по мультяшно раскрашенным волнам. Райатеа остался позади, на горизонте показался Таити. Я сжал Сергею руку, показывая глазами вперёд. Он утвердительно кивнул головой.

Через десять минут мы приземлились. Сергей сразу, а я ещё немножко попарил над зелёным газоном, и только после этого медленно спланировал. Перед посадкой я раскинул руки, как можно шире, как это всегда делал во сне. И, когда ноги коснулись твёрдой земли, я ещё немного пробежался. Чувства переполняли меня. Я спешил ими поделиться с Элен. Но нас никто не встречал, дом был пуст. Я позвал, мою Элен-Алёнушку, но мне ответило только эхо. В спальне я нашёл записку, почему-то на французском языке. Она гласила, что её сегодня и завтра, и наверняка послезавтра не будет. Она осталась дома у родителей на неопределённое время. Я отнёс букет на кухню и поставил его в хрустальную вазу.

«Теперь эти цветы будут медленно умирать, — подумал я, — впустую».

«Не горюй раньше времени, — успокоил меня Сергей, — зато впереди у нас целая ночь. Будем смотреть на звёзды. А пока перекусим немножко, но не в кухне, а на открытом воздухе».

Сергей залез в холодильник и стал отбирать продукты.

«Сегодня мы отметим твоё посвящение без спиртного, — сказал он, — чтобы звёзды не двоились, но потом, в один из дней, сделаем это по серьёзному, как мужики. Тогда и обсудим все скользкие вопросы, я думаю, они есть у каждого».

Глава X Звёзды

Мы переместились на веранду, и мой необыкновенный день продолжился…. Мы слегка перекусили, отметив моё посвящение Кока Колой. Кока Кола странный напиток. Говорят, он вредный, и его никто не любит, но в любой компании он выпивается быстрее всех. Медленнее всегда пьётся полезная вода без газа.

Потом мы долго сидели молча, каждый думая о своём.

Вечерело. Сгущались сумерки, то тут, то там, зажигались первые звёзды. Я посмотрел в небо. В его чёрном бездонном проёме мне почудилось что-то таинственное, разгадать которое нам предстояло ночью.

«Пойдём, — сказал Сергей и поднялся со стула, — сегодня у нас будет звёздный день, или вернее — ночь».

И затем неожиданно радостно прибавил: «Пустим в дело нашу пушку-телескоп, а не только ту, которая в штанах…..».

Он хотел засмеяться, но, взглянув на меня, поперхнулся.

«Ладно, не смотри на меня так, считай это неудачной шуткой», — он подал мне руку и помог мне встать.

«Ты очень пылкий. Это сказала мне про тебя Элен, хотя ты сам уже давно так не считаешь. Я думаю, что права она, и ей виднее какой ты на самом деле. Человек не меняется с возрастом, чтобы он про себя не думал, особенно такой, как ты. То, что у вас сейчас происходит — это разовая любовь. Она часто вспыхивает между темпераментными натурами».

«Разовой любви не бывает, — возразил я словами Элен, — бывает просто любовь. И я рад, что она пришла ко мне в мои пятьдесят. Любовь женщины примиряет мужчину с самим собой, и тогда он становится сильным».

«Только Ницше не приплетай сюда и не обольщайся. Юношеские фантазии пора выкинуть из головы. Ты лучше успокойся, — сказал Сергей примирительно, — всё проходит, и такая любовь тоже. Отнесись к этому проще, нам с тобой надо выпить как-нибудь и обсудить эту тему откровенно. Это поможет тебе. В твоей жизни бывали страсти и похлеще, ты подзабыл, наверное. Но ты всегда справлялся, справишься и на этот раз…. Пошли, я покажу тебе настоящие звёзды».

Наверху Сергей опять стал что-то настраивать у телескопа, покручивая то туда, то сюда, какие-то колёсики. Я устроился на диване и стал терпеливо ждать. Стемнело почти мгновенно, будто дом накрыло чёрным покрывалом. На юге быстро падает ночь, не успеет солнце скрыться за горизонт, и уже темень, хоть глаз коли. Но, к счастью, покрывало оказалось дырявым, сквозь его прорехи проглядывали охапки ярких звёзд. Картина Мироздания вырисовывалась грандиозная.

«Иди сюда», — пригласил меня Сергей, закончив, наконец, вертеть колёсики. Я заглянул в окуляр.

«Смотри, видишь этот тёмный разрыв в середине арки Млечного Пути? Это туманность Угольный Мешок, в нём всё ещё зарождаются звёзды. Сгустки спиральных облаков в самом его центре — это протозвёзты. Через миллионы лет они вспыхнут, озаряя небо, и дадут шанс к зарождению новой жизни. И уже кто-нибудь там будет любоваться звёздным небом». Сергей замолчал, давая мне возможность прочувствовать торжественность момента.

«И там тоже властвует Дух Природы»? — Полюбопытствовал я.

«Дух Природы везде, но Он редко проявляет себя как нечто, сгруппированное в одном месте. Только в исключительных случаях».

«Но ведь я видел Его, — сказал я с трепетом, — неужели Он за что-то отметил меня или делает на меня какую-то ставку»?

«Это не твоя забота, ему виднее. Я знаю, тебе свойственно иногда думать о себе, как о ничтожестве. С русскими людьми так бывает. Нам, частенько, всё равно, что совершать: подвиг или преступление. Главное, не быть успокоенными. Но сейчас не тот случай, сейчас ты должен осознать в себе человеческое достоинство. Это больше пригодится в твоей дальнейшей жизни».

«Да-а-а, — сказал я протяжно, — хорошо ты сказал, успокоил — и. и… тут на самом деле тишина и покой. Мы и звёзды. И больше никого».

«И никаких томных взглядов, — поддержал Сергей, — и стонов сладострастия. Отвыкай понемногу, а то ломка снова будет тяжёлой».

«Обыкновенной, — сказал я тихо, — как всегда».

«Посмотри теперь туда, вон на ту туманность, Крабовидную, — Сергей стал опять что-то подкручивать, — а потом уже перейдём к нашим красавицам — к звёздам».

Я заглянул в окуляр и увидел нечто тусклое и расплывчатое. На фотографиях, сделанных телескопом «Хаббл», объект М 1, (Messier 1), выглядит совсем не так.

«И что тут необычного, — поинтересовался я, — в этом сгустке разлетающегося газа»?

«Из аналогичного сгустка когда-то появилось Солнце, а потом и Земля, — констатировал Сергей, — все атомы, из которых мы состоим — тоже из такой туманности. Она образовалась, как результат взрыва сверхновой. Крабовидную форму ей придают облака газа, разлетающиеся в разные стороны от остатков бывшей звезды. Четвёртого июля 1054-го года китайские астрономы зафиксировали вспышку, которая в течение месяца была видна на небе даже днём. Теперь в её центре находится небольшой пульсар, диаметром всего в несколько десятков километров. Вот и всё, что осталось от звезды, которая была в пять раз больше Солнца. А планеты, которые были рядом, испарились в мгновение ока….».

«Это всё печально, хотя и интересно, — согласился я, — мне бы хотелось поглядеть на что-нибудь живое и яркое. И чтобы оно было красивым не только на картинках, сделанных телескопом «Хаббл».

«В ноябре здесь лучше всего видна звезда Ахернар — голубая эллипсовидная красавица, — сказал Сергей, — она вращается так быстро, что её полярный диаметр в два раза меньше экваториального. Сейчас я поймаю её в объектив, и ты увидишь, какая она нарядная».

«Я знаю, — ответил я, — но почему-то в последнее время она мерцает. Её светимость меняется, так всегда бывает перед взрывом».

«Ей ещё рано взрываться, — не согласился Сергей, — ещё не кончились её звёздные двадцать лет. Она нам ещё посветит, а уж потом озарит небосклон грандиозной вспышкой. Но, мне кажется, ты знаешь об этом».

«Есть ли жизнь на её планетах»? — Спросил я и вздрогнул. На секунду мне показалось, что возле голубой звезды я увидел какую-то точку. Я напрягся, разглядывая её, и обрывки воспоминаний захлестнули меня.

«Вряд ли, — ответил Сергей, — ей не более пяти миллионов лет, и она будет сиять ещё столько же. Светит она в тысячи раз ярче Солнца, поэтому быстро сгорает. Правда Иван Ефремов отыскал там пару пригодных для жизни планет и даже переселил туда людей. Но это его фантазии, пусть и красочные, особенно на счёт сиреневого цвета кожи».

«Людей там нет, — согласился я, потирая виски, — за такой короткий срок они не могли там появиться. Но там и без них красиво….. Я видел, — прибавил я, — радужный восход в сиреневом небе, белый песок, и Голубую лагуну с влюблённым Истуканом на берегу. А из переселенцев там только наши души-мечты, но и те — эфемерные. Они перелетают туда по окончанию Земной жизни, но только души тех, кто догадался подумать об этом в свой последний момент, кто не смирился и решил быть снова.

Они там живут в гармонии с природой и друг с другом. Так должно быть всегда и везде во Вселенной».

«Значит, ты о многом помнишь, — удивился Сергей, — путешествия не прошли даром».

«Я тебе очень благодарен за них, — ответил я, — даже, если теперь ничего не случится в моей жизни, если не будет в ней больше ничего необыкновенного».

«Необыкновенное теперь будешь делать ты сам, — задумчиво произнёс он, — может быть даже такое, что не под силу мне, но об этом мы поговорим потом.…

А сейчас у нас на очереди Канопус — «путеводная звезда». Здесь, в южном полушарии, она используется для навигации. В северном — Полярная звезда, а тут Канопус — жёлто-белый гигант. На одной из его планет живут доброжелательные существа…

На небе он рядом с Сириусом, но в реальности они далеко друг от друга». Сергей стал снова крутить колёсики.

«А сколько лет живут звёзды»? — Спросил я, отходя от телескопа и усаживаясь на диван. Диван оказался мягким, и меня сразу потянуло в сон.

«По-разному, — ответил он, откидываясь в кресле, — наше Солнце из разряда долгожителей. Но есть светила и постарше».

«А есть такие, которые родились сразу после Большого взрыва»?

«Есть, но они редкость. Большинство из них давно погасло. Те звёзды состояли в основном из водорода и гелия. Водород выгорел, и термоядерные реакции в них прекратились.

В окрестностях Солнца звёзды другие, они второго порядка. Образовались они уже внутри галактики….

……Я вижу, ты больше не намерен сегодня смотреть в окуляр», — обратился ко мне Сергей, заметив, что я укладываюсь на диване в горизонтальном положении.

«Передохну немного, а ты мне пока что-нибудь расскажи интересное, — попросил я его, — не бойся, я не усну. Сидеть просто неохота».

«Тогда слушай, — продолжил Сергей, — расскажу о предопределённости и постараюсь связать рождение Вселенной с рождением в ней Бога».

Я одобрительно кивнул.

«Ты мне уже рассказывал об энтропии, — продолжил он, — об этом беспорядке, главенствующем в Мире, попробую порассуждать на этот счёт и я…

Я, как и ты, тоже думаю о двух стрелах во Вселенной: стреле хаоса и стреле развития. Хаос хорошо описывается законами физики, но и развитие никто не отменял. Говорят, что для этого нужна энергия, а её не хватает, и что очень маловероятно, чтобы всё закончилось хэппи эндом. Честно говоря, меня это тоже волнует.

С самого рождения Вселенной на её развитие и структурирование была затрачена громадная энергия. С каждым годом потребность в ней всё возрастает, а вот доступность её всё уменьшается. На заре образования нашей Галактики было иначе, вспышки сверхновых были рядовым явлением. Свободной энергии при этом выделялось достаточно, и вторичные звёзды, типа нашего Солнца, образовывались сплошь и рядом. Возникали тяжёлые элементы, из которых впоследствии формировались планеты, подобные нашей Земле. Сейчас их уже обнаружено много. Только в окрестностях Солнца у соседних звёзд их найдено несколько сотен. Глупо думать, что на них нет жизни, но вот до каких уровней она там развилась — это ещё вопрос.

Теперь новых вспышек сверхновых почти не случается. Разве что пару раз в тысячелетие. Новых солнц и новых планет не зарождается. Мы имеем только то, что имеем. Планет с разумными существами в нашей Галактике, может быть достаточно, но имеющих руки и способных творить — единицы. А потому, нет никакой предопределённости в том, что кто-то кроме нас тоже созидает Бога…

Предопределённость во Вселенной — это пока не решённый вопрос.

Я тебя заразил идеей, но сомнениями не поделился.

Ничего ещё не предопределено, наша Вселенная может оказаться пустышкой, как и множество других..

Если мы не сгруппируем все силы и сознательно не возьмёмся за дело, то всё может оказаться напрасным…».

«Тогда, какая же ответственность лежит на нас»? — перебил я его.

«На тебе, Петя, на тебе… Я почти вымышленный персонаж».

«Тогда надо быстрей рассказать людям, что стоит на кону на Земле…».

«Да, это нужно сделать, но торопиться не следует, это слишком трудная задача….

Поэтому мне важно твоё настроение. Как ты сам ощущаешь себя, каков у тебя настрой. И, главное, обрёл ли ты веру»?

«Мне кажется, да. Я чувствую себя сейчас совсем по-другому, чем перед отъездом сюда».

«А как, кстати, чувствовала себя старушка Европа перед твоим отъездом»? — Неожиданно поинтересовался Сергей.

«Плохо…. Главный Жругр не насытился…

Ещё в середине лета, когда ещё жив был мой Изя, и я не планировал никуда уезжать, я как-то брёл ранним утром по берегу Десны. У меня были удочки, но рыбу я не ловил, я собирал щавель. Утро было великолепным, тихим-тихим. На заливном лугу в небольшой рощице заливались соловьи. Выше, на холме поблёскивали золотом купола Свенского монастыря. Его главный собор только закончили восстанавливать.

Редкие всплески сонной рыбы едва прочерчивались на воде.

Я смотрел на взошедшее Солнце, на прозрачную синеву воздуха, и необъяснимая радость наполняла мне душу. Как же прекрасен мир…. И почему люди не умеют в нём жить? Почему они не могут выудить именно свои мысли у Вселенной?

Вот ты спросил, как там старушка Европа?

Плохо…Когда я смотрел на зелёный лес, на всходившее Солнце, на сонные круги на воде, я не мог понять, как в данный момент, окружённые такой же красотой, молодые мужики вместо того, чтобы идти на рыбалку или любить своих жён, убивают друг друга. Одни из них защищают свою независимость, другие — целостность страны, но они не понимают, что делают. Люди не должны и не имеют права убивать друг друга, ни под каким предлогом.

Если не знаешь, что делать сейчас, оставь всё на усмотрение будущих поколений. Есть такой принцип в международном праве…Но, видать, главный жругр ещё не насытился кровью»? — Я привстал с дивана и вопросительно посмотрел на Сергея.

«Он скоро насытится, — сказал Сергей задумчиво, — и он не главный…».

Глава XI Продолжение осколков.

Элен не было три дня, но мне показалось, что прошла целая вечность. Когда я увидел её стройную фигуру, приближавшуюся к дому, то не выдержал и побежал навстречу.

«Я привёз тебе с Райатеа букет Тиаре Апетаки, — пробормотал я, сжимая её руки, — он ещё не завял. Он ждёт тебя в кухне, но я перенесу его в нашу спальню. Знаешь, я прилетел оттуда по воздуху, как птица. Я теперь умею летать».

«Откуда ты прилетел? — Элен посмотрела на меня недоверчиво, — эти цветы растут вон там, на клумбе».

«Я нарвал их для тебя на священной горе, — не унимался я, — я думал о тебе все эти три дня, мне было одиноко».

«Только три, — хитро улыбнулась она, — а я думаю о тебе всегда. Это потому что я люблю тебя, а ты мне этих слов почему-то не говоришь».

«Я всё тебе сегодня скажу, и сейчас и ночью. И расскажу, — добавил я, — много интересного. Мне кажется, я знаю, почему я здесь».

Мы взялись за руки, и пошли на кухню. Мой букет Элен не впечатлил.

С этого дня начинаются обрывки моих воспоминаний….

Вот они, все как есть, без купюр….

…..Ещё не кончилось ничего, ещё продолжается наша пылкая любовь. Но она уже непостоянна. Мы цепляемся за неё, как за спасательный круг, подпитывая чувства упрёками. Мы боимся, что она погаснет в любой момент. От неё уже остались одни лишь осколки. Мы соединяем их и пытаемся их склеить нашими бурными ссорами. Мы будто актёры на сцене, ещё продолжаем вдохновенно играть, но пьеса уже подходит к концу.

Сергей знает об этом, а потому не вмешивается. Он считает, что его друг, то есть я, сам во всём разберётся. В жизни женщин всё по-другому. Там подруги редко бывают друзьями, скорее соперницами.

Поэтому, Надин решила вмешаться и нам помочь. Действовать она стала без обиняков и, конечно же, во вред Элен. Это было трудно не заметить. Однажды я наблюдал такую картину. Элен и Надин ходили купаться, одни без нас. Возвращались раздельно: Надин первая, порывисто шагая и размахивая руками, Элен следом, на почтительном расстоянии.

«Вы пришли порознь, — спросил я, — что-то случилось»?

«Ничего, — бодро ответила Элен, — мы с ней немножко повздорили, даже не повздорили, а скорее поспорили».

«Из-за чего»? — Поинтересовался я.

«Скорее из-за кого, — выпалила Элен, — из-за тебя. Желая мне польстить, она мне стала тебя нахваливать. Я прервала её и сказала, что я и так знаю, что ты лучший. Надин обиделась. В отместку она мне сказала, что Сергей — всемогущий. Она всерьёз так считает. Я не стала этого отрицать, но сказала, что всё равно ты лучший. Тогда она обиделась и ушла вперёд. А мне стало хорошо, что я так сказала. Я знаю, ты классный», — Элен засмеялась и поцеловала меня в губы. Я почувствовал солёный привкус океана и мягкий пушок над её верхней губой.

«Ты классный, — весело повторила она, — так, кажется, говорят в современной России. И не только в постели, а вообще. В постели ты просто потрясающий, особенно когда стараешься. Ты обо мне всё знаешь и можешь угадать любое моё желание. Иногда мне кажется, я это недавно почувствовала, — Элен замялась, — что я, наконец, нашла то, что искала. А всемогущим тебе быть ни к чему, — весело прибавила она, — всемогущий один только Бог».

«Ладно-ладно, — засмеялся я, — помирись со своей подружкой. Я не хочу быть яблоком раздора. Ты сама классная девочка и хитренькая. Ты мне нравишься».

«В постели»? — Элен приподняла брови.

«Везде, — сказал я, — но в постели особенно. Но мне не следует тебе говорить об этом».

«А ещё, Надин не знает какие у тебя руки», — восхищённо сказала она.

«А какие они у меня»? — Я поднёс к лицу растопыренные пальцы и внимательно на них посмотрел, — руки, как руки».

«Красивые. Они у тебя очень красивые — сильные и властные. Они умеют меня ласкать. Когда они трогают меня, я улетаю на небо. Мне с тобой хорошо, как не бывает. Ты знай это».

«Мне тоже, — произнёс я тихо, — как не бывает. И только с тобой».

Потом эти слова стали нашим талисманом: «как не бывает». Я смотрел на мою Элен — Алёнушку и не мог насмотреться. Мне казалось, что со мной уже никогда не будет такого, но и не надо. Мне всё нравилось в ней, от кончиков пальцев до кончиков мягких волос. И особенно эти губы — страстные и такие призывные…

Но неожиданно мне стала нравиться и Надин (мужчина — существо полигамное), и с каждым днём всё больше и больше. Не знаю почему. Вернее знаю. От влюблённого человека идут притягательные флюиды, и это чувствуют окружающие. К тому же во мне проснулись почти все мои таланты, которые спали до сих пор. Я снова стал сочинять стихи и один даже посвятил Элен. Я ждал подходящего момента, чтобы его можно было прочитать.

Однажды в выходной Сергей пригласил нас на шашлыки к океану, на ту самую поляну в зарослях, где я впервые откровенничал с ним. Тогда он обещал посвятить меня в Созидающие. Как давно это было, словно в другой жизни. Шашлыки удались на славу, Сергей показал класс и в этом деле. Всё было очень прилично, как это бывает на природе в смешанных компаниях. Никто из нас не заморачивался по поводу того, что для этого пришлось кого-то убить, и ещё одним Уабом в Полинезии стало меньше. Ведь никто из нас не был кровожадным, наоборот, все мы были добродушными, приятными людьми. Элен специально для этого мероприятия купила безалкогольное шампанское. Откуда-то она прознала, что алкогольным меня лучше не потчевать. Сами они употребляли красное сухое вино.

После сытой трапезы безмятежность накрыла нас с головой. Нирвана бывает не только у полуголодных индусов, но и плотно закусивших русских.

Я пошёл прогуляться и недалеко от поляны опять нашёл землянику. Все удивились, особенно тому, что её было много. Теперь с ладони кормила меня Элен. Спелых и переспелых ягод было больше, чем там наверху. Теперь наступила моя очередь, и теперь я тщательно слизывал с её руки прилипшие тёмные ягоды. Когда ни одной не осталось, я облизал её ладонь и перецеловал её каждый пальчик. Элен смотрела на меня и улыбалась, довольная. Потом мы сидели у костра и пели французские песни.

«Les feuilles mortes, ле фёй морт, опавшие листья и Sous le ciel de Paris, су лё сьель дё Пари, под небом Парижа», Ива Монтана и «Pardone moi, пардонэ моа, прости меня», Мирей Матьё.

Элен и Надин старались вовсю, слух был у обеих, но звонче пела Надин. Сергей помогал ей вторым голосом. Я тоже старался изо всех сил. Чтобы не упустить мелодию, я пел громче всех, временами даже с переливами. Сергей и Надин поддерживали меня в импровизациях, придавая сочное, красивое звучание нашему квартету. Элен сидела сзади и обнимала меня за плечи. Иногда она наклонялась к моему уху и целовала его, скорее даже покусывала мочку зубами, отчего по моему телу бежали «мурашки». Когда мы кончили петь, она тихо сказала:

«Ты поёшь не хуже Ива Монтана и уж точно лучше Сергея».

Я обернулся и поцеловал её в щёку.

Чтобы костёр не погас, мы всей гурьбой ходили в чащу собирать валежник. Элен и Надин, раскрасневшись, таскали сухие ветки. Временами они останавливались, поглядывая на меня, и смеялись. Элен даже немножко посмуглела, и теперь её трудно было отличить от местной креолки. Разве что скулы — славяно-монголоидные и светлые волосы, которые она опять собрала в пучок, выдавали в ней мою соотечественницу. Мне было приятно смотреть на них обеих, и я уже не понимал, кто из них краше. Сергей, оказавшись рядом, подбодрил меня.

«Сегодня твой день, — сказал он, — дерзай, не стесняйся».

Подбросив веток в костёр, я начал читать стихи Жака Превера:

Эта любовь.

Cet amour сэт амур

Si violent си виолян

Si fragile си фражиль

Si tender си тандр

Si desespere си дэзэспэрэ

Cet amour сэт амур

Beau com le jour бо ком лё жур

Et mauvais comme le temps э мовэ ком лё танн

Quand le temps est mauvais…. Канн лё танн э мовэ….

Эта любовь,

Такая неистовая,

Такая хрупкая,

И такая нежная….

Эта любовь,

Такая хорошая

И безбрежная,

Как небосвод голубой

И такая плохая,

Словно погода,

Когда погода бывает плохой….

Эта любовь,

Такая верная,

Радостная и прекрасная….

Эта любовь

Такая несчастная,

Словно ребёнок, заблудившийся в глуши…

Я читал долго с выражением, конечно же наизусть и на родном языке Жака Превера. Не сбился ни разу.

Стихи произвели впечатление, мне показалось, что не только Элен, но и Надин посмотрела на меня восхищённо. И лишь взгляд Сергея, направленный скорее не на меня, а на Надин, как бы говорил: «И ты туда же…». После этого я не выдержал и прочитал свой стих.

Неповторимость.

Войти бы в ту реку дважды

В ту, из которой вышли мы все

И ранним утром, ступая отважно,

Пройти босиком по холодной росе.

Пройти ещё раз, ещё раз насладиться

Пением птиц и журчаньем ручья

И встретить её и безумно влюбиться

И уста целовать, что шептали: «Твоя».

Ну и пусть не вернуть…. будет новое чудо

Будет новое счастье бродить в лебеде

И другое лицо, подмигнув нам оттуда,

Отразится в другой, быстротечной воде.

Выпили ещё вина, я допил своё безалкогольное шампанское, и тут кто-то предложил искупаться. Голышом. Все поддержали эту идею и наиболее рьяно — Элен. Я догадывался почему. Откладывать задуманное не стали, сбросили с себя одежду и побежали к океану. Прыгнули в воду почти все одновременно, я, в отличие от других, головой вниз. На глубине я задержался дольше всех. Когда вынырнул, рядом со мной плавала Надин. Она смеялась, дурачилась и брызгала в меня водой. Где была Элен, я не видел. Сергей, как всегда, красивыми саженками поплыл к краю приливных волн. Надин остановилась возле меня, уцепившись за мою руку. Я помогал ей держаться на воде, и это было мне приятно. Она улыбалась и что-то быстро говорила по-французски. Я в ответ кивал головой, и она думала, что я её понимаю.

Но я понимал только отдельные слова.

«Любовь», «счастье», «сожаление», она о чём-то сожалела, и ещё несколько раз прозвучало имя Элен. Я по-прежнему кивал головой, но, наверное, кивнул невпопад, потому что Надин, вдруг резко оборвала свою речь и замолчала. Она виновато улыбнулась, сжала мою руку, и мы вышли на берег. Там уже нас ожидала Элен, через некоторое время из воды вышел Сергей.

«Какие все красавцы и красавицы, — подумал я, глядя на них, — а я», — я посмотрел на себя.

Мне вдруг показалось, что из всех четверых голый только я и только я от этого чувствовал себя неловко. Все пошли к затухающему костру, но я не двинулся с места. Давний детский комплекс, давно преодолённый, как мне казалось, меня притормозил. Постояв немного в нерешительности, я развернулся и побежал обратно. Не останавливаясь, я прыгнул головой вниз. Донырнув до дна, я уцепился за мёртвый коралл и просидел там больше минуты. Я знал, что Элен вернётся к обрыву.

«Пусть понервничает, — думал я, — ей это полезно».

Неожиданно сверху что-то бултыхнулось. Я знал, что это она, поэтому стал подниматься наверх, не раздумывая. Я всё ещё её очень любил.

Элен радостно улыбалась. Она подплыла ко мне и обхватила меня ногами. Глаза её блестели, мокрые волосы прилипли к плечам.

«Ты научил меня плавать и нырять, — сказала она, смеясь, — я научу тебя другому. Мне не удалось это сделать на лесной поляне, но я это сделаю сейчас. Прямо отсюда ты улетишь на небо….».

Наверное, так и случилось.

Я давно уже живу на свете, и мне казалось, что и в этих вопросах я давно всё знаю. Чего-то нового ожидать не приходится, тем более обольщаться… Но где-то по свету бродит мой человек, разделённый со мной когда-то. И вот, наконец, мы встретились с ним. Это моя судьба. Каждая чёрточка и морщинка на его лице, каждый волосок и родинка на его теле дороже теперь для меня всех сокровищ мира.

Я не думал ни о чём, инициатива была в руках Элен. Иногда это чертовски приятно, когда женщина берёт на себя ведущую роль.

Мы подплыли к берегу, но выходить не стали. Всё случилось прямо в воде. Я был лицом к океану, а Элен смотрела поверх меня на обрывистый берег. В её глазах было что-то победное. Я оглянулся, у края обрыва стояла Надин и смотрела на нас….

Потом наверху у костра я доедал свой шашлык, а Элен, украдкой, лукаво на меня поглядывала. До конца вечера я больше не думал о несправедливостях мира.

Прошла ещё неделя, и, как-то однажды мы сидели с ней в ресторане «У Мишеля и Элиан» и слушали музыку. Звучала песня «L’ete indien, летэ эндьян, индейское лето, или по нашему — бабье» в исполнении Джо Дассена.

Он умер здесь, сидя за одним из этих столов в августе восьмидесятого года. Он, как и я теперь, пытался убежать тогда от мирской суеты. Но не спасся, роковая женщина доконала его. Его друг, Клод Лемель не сумел ничего сделать, а станция «скорой помощи» оказалась на другом конце острова. Приехавшие врачи только констатировали смерть.

«Смерть от любви», — подумал я, и теперь, может быть, сам находился за тем же столом. Напротив меня тоже роковая женщина, она что-то говорит, растягивая губы в улыбке, и я невнимательно слушаю.

«Знаешь, — говорит она, — я всё время представляю, как мы будем заниматься с тобой любовью там, на песчаной поляне, где мы жгли костёр и ели шашлыки. Мы это будем делать прямо на тропинке, ведущей к океану. Кто-нибудь будет идти по ней и на нас наткнётся. Класс. Меня это так заводит».

«Меня нет», — хотел сказать я, но промолчал. Я вспомнил наши последние встречи, Элен всегда заводилась в постели с пол оборота, не нужно было никакого дополнительного завода.

Она стала ещё что-то представлять из наших будущих интимных отношений, а я продолжил слушать мёртвого Джо Дассена. Теперь он пел «Les Camps — Elysees, ле шан за лизэ, Елисейские Поля». Неожиданно Элен смолкла на полуслове и внимательно посмотрела в другой конец зала.

«Вон парень, который меня добивался, — сказала она, пристально посмотрев мне в лицо, — хочешь, я позову его»?

«Это тот, который фотографировал тебя топлес»? — Я отвлёкся от музыки и посмотрел на неё, — позовёшь, когда я уеду».

«Ты что, ревнуешь? У меня с ним ничего не было».

«Знаю», — насупился я, катая хлебные шарики.

«Так чем ты тогда недоволен»?

«Всем… едой, музыкой, обстановкой», — я начал раздражаться и говорить громко, теряя над собой контроль. На это стали обращать внимание. Сидевшие за соседним столиком двое молодых людей, он и она, перестали есть мороженое и насторожились. Они внимательно следили за мной, готовясь к худшему, хотя слов, я думаю, не понимали.

«Ладно, — ретировался я, — я ерунду сказал. Зови его к нам».

«Он уже ушёл, — губы Элен раздвинулись в ядовитой ухмылке, — увидел, что я не одна и ушёл. Он ведь не русский. Он скромный».

«А тебе бы хотелось, чтобы он был хам»?

«В некотором роде да….. Как говорил один мой знакомый, пусть лучше утром в постели женщина обзовёт мужчину наглецом, чем дураком». — Элен засмеялась.

«Интересные у тебя друзья, — сказал я, — продолжая катать хлебные шарики и складывать их на салфетку, — очень интересные».

«Мужчина бывает только зол, — вспомнилось мне, — а женщина к тому же ещё и дурна…».

«Я больше не буду тебе ничего говорить», — Элен поджала губы.

«Хорошо бы, а то ты уже успела наговорить много такого, чего я рад бы и не слышать». — Я взял салфетку и ссыпал хлебные шарики в вазу с цветами. Элен с интересом следила за моими движениями.

«Вот ты мне сказала, что он не русский, — произнёс я, как можно спокойнее, — будто это похвала. Чем плохи мы россияне, и чем провинилась Россия? Она, кстати, тоже женского рода.

Наверное, тем, что у нас много женственного внутри, от нашего векового рабства и приниженности».

«Я тоже русская, ты не забыл? — Сказала холодно Элен, — женственного внутри меня тоже хоть отбавляй, но рабского и приниженного там нет ни капли…».

«Пойдём, сказал я и поднялся из-за стола, — на сегодня я сыт по горло».

На улице Элен взяла меня под руку немножко прижалась к моему боку, и я тут же обо всём забыл…

Глава XII Сумбур вместо музыки.

В вечном, невозможно чему-либо зародиться.

«Сегодня нам надо расслабиться и хорошенько выпить, — сказал как-то утром Сергей, когда Надин и Элен ушли в институт, — а может даже нарезаться», — добавил он, глядя на моё удивлённое лицо.

«И это ты предлагаешь мне, зная о моих пристрастиях и о моей никудышной наследственности»? — Поинтересовался я.

«Я знаю о тебе всё, иначе не пригласил бы сюда. Я знаю, что ты можешь и, что нет. Выпить сегодня нужно, и мы это сделаем. Нам легче будет откровенничать друг с другом. Русский человек, когда трезвый, часто бывает неприятным собеседником. Его распирает гордыня, и самомнение его вырастает паче меры. Но если он нечаянно выпьет, у него тогда просыпается совесть, и на какое-то время, пусть на очень короткое, он становится настоящим. Тогда он без обиняков расскажет о себе нечто такое, в чём не всегда может признаться даже себе самому.

Сегодня мы обсудим женские дела, «как на духу», все без утайки. Мы вывернем их наизнанку», — сказал Сергей.

«А это можно выпивши? — Засомневался я, — ведь это некрасиво».

«Выпивши, все мужики так поступают, мы с тобой не исключение. И женские дела красивыми редко бывают, — уверил он, — чаще они бывают подлыми. Иди к клумбе, будем выпивать там, на лавке. Я сейчас принесу всё необходимое».

Я пошёл в назначенное место и присел на скамью. Было ещё рано, ещё не высохла роса на траве, и только кое-где начали петь цикады. Я давно уже не выпивал утром. Нет, я просто давно не выпивал. Когда-то, в молодости, я делал это регулярно, не обращая внимания на время суток. Прошло больше двадцати лет, как я почти совсем завязал с этим делом. Теперь я редко балуюсь спиртным, и только в тех случаях, когда невозможно отказаться. Но я помню те свои ощущения, которые охватывали меня сразу после приёма спиртного, и помню другие, приходившие ко мне на следующий день. Их я боюсь до сих пор.

«Наверное, для меня сейчас будет окончательная проверка», — подумал я, глядя на возвращавшегося Сергея, который нёс что-то тяжёлое в двух полиэтиленовых мешках.

Сергей поставил их рядом и из первого извлёк литровую бутылку виски и два стакана.

«Гранёные, значит, тогда мне не показалось, — мелькнула у меня последняя трезвая мысль, — неужели он привёз их сюда с собой»?

Сергей отвинтил пробку и стал их наполнять. Налил он по половинке, так мы всегда поступали в институтском общежитии, когда начинали очередную выпивку. Правда, тогда ни о каком виски мы не имели понятия и начинали всегда с портвейна, молдавского.

«За тебя, за твоё посвящение, — Сергей поднял стакан, — сегодня оно будет утверждено окончательно».

Я поднял свой, мы чокнулись и выпили. В животе у меня сразу зажгло. Я поставил стакан на место и пошевелил пальцами, как бы чего-то прося.

«Виноват», — сказал он и достал из другого мешка нарезанный хлеб, две столовые ложки и банку кабачковой икры.

Я уже ничему не удивлялся, взял хлеб и понюхал его.

Сергей извлёк оттуда же консервный нож и откупорил кабачковую икру. Я схватил ложку и намерился ею зачерпнуть побольше, но он остановил меня.

«Сейчас по второй, потом ты скажешь слово, тогда и будем закусывать», — он похлопал меня по плечу.

Подняли по второй.

«За тебя и за наших женщин», — произнёс я.

«За меня ладно, а за женщин рано», — Сергей снова чокнулся со мной, и мы выпили по второй.

Тут уже я не утерпел и зачерпнул полную ложку икры. Чёрный хлеб с кабачковой икрой, что может быть слаще. Никакая осетровая, или кетовая икра не годятся в подмётки этому натурпродукту. Сколько раз она насыщала наши желудки в голодные студенческие годы.

«Наливай, почему темп замедлил»? — Тут уже я стал подгонять Сергея, почувствовав прилив, когда-то родного алкогольного адреналина.

Выпили по третьей — за любовь.

«За настоящую любовь, — уточнил Сергей, — ту, которая одна может именоваться этим словом. Это когда ты любишь другого больше, чем себя. И этот другой — обязательно женщина, потому что любая иная любовь — к Родине, к апельсинам, к жизни, не имеет права так называться».

«Мы придумаем для этих понятий другие слова, по ходу дела, — поддержал я его мысль, — выпивая сегодня, мы не будем говорить: «Люблю пофилософствовать, порыбачить, и даже люблю поесть. Я с тобой согласен, Любовь с большой буквы — это только то чувство, которое возникает между мужчиной и женщиной, и никакое более. За него мы и выпьем».

Мы выпили за любовь, стоя и до дна.

Дальше всё пошло быстрее, как на плёнке немого кино.

После четвёртой Сергей сказал:

«Я начну. И начну я с ревности, её редко кому удаётся избежать.

Ревность….Нет более разрушительного чувства, чем это. Как жить с ним, когда постоянная тупая боль сдавливает виски, когда стучащие молоточки в мозгу отдают в самое сердце. Когда вновь и вновь прокручиваешь в голове сцены близости её — твоей самой любимой и ненаглядной на свете, с другим: потным, грязным, неряшливым мужиком. Когда ты никак не можешь понять, как она (единственная, неповторимая и проч…на свете), которую ты водил на балет, с которой вместе слушал концерт симфонической музыки, и это было не раз и не два, а много раз, и это был стиль вашей жизни; как она, которая восхищалась тобой, и ради которой ты готов был на всё, неожиданно уступила домоганиям слесаря сантехника, пришедшего починить ваш забившийся унитаз? И как потом она в самый патетический момент, нечаянно призналась тебе в этом?

Ладно, не буду интриговать, это было не со мной, а с моим другом из моей предыдущей жизни. Про себя я расскажу другое, гораздо более чувственное, но не менее поучительное и тоже из прошлой жизни. Слушай».

«Может, выпьем перед откровением», — предложил я.

«Давай», — согласился Сергей, и мне показалось, что он посерьёзнел.

Теперь уже наливал я. Я налил по трети стакана, себе чуть меньше, но сделал это незаметно, чтобы не увидел Сергей.

Мы выпили и занюхали хлебом.

«Это было в начале пятидесятых в средней полосе у нас в России, — продолжил он свой рассказ, — я тогда только женился после окончания института. Моя Оля, так звали её, была самой красивой в нашем городке и пользовалась успехом у противоположного пола. До знакомства со мной, она почти год жила с другим, и все в городке знали об этом. Мы решили уехать и начать жизнь с нуля. Я завербовался на золотой прииск на Колыму, Оля поехала со мной. Добирались долго, сперва поездом до Москвы, потом дальше самолётом до Магадана, и потом до конечного пункта, посёлка старателей — уже по зимнику. На север быстро приходит зима, ну, ты знаешь об этом. Всю дорогу мы строили планы и радовались нашей новой жизни. Мы думали, что теперь всё будет у нас, как у людей. Мы были наивны, как дети. Сразу по приезду всё резко изменилось, и начался сущий ад.

Утром, уходя на работу, я вдруг оказывался не на прииске, а в непроходимой тайге. Я бродил по буеракам, не разбирая дороги, перелезал через валежник, утопал в болоте и не понимал, где я, и что со мной происходит.

Я вытаскивал из карманов самородки, непонятно как там оказавшиеся, и бросал их под ноги. Я топтал их в порыве злобы, не обращая внимания на их цену. Я готов был разорвать весь Мир, но не знал, как это сделать.

В голове моей было пусто, кроме навязчивых мыслей-видений о прошлом моей жены, там ничего не было. Эти мысли отравляли мой мозг. Не забывай, дело происходило в пятидесятых годах, почему-то эти вопросы тогда стояли так остро…».

«Они всегда стоят остро, — сказал я, — независимо от времени и места их появления».

Сергей посмотрел на меня, мне даже показалось, что сквозь меня и продолжил.

«А слабо отрубить себе пальцы на левой руке, — говорил я вслух, перелезая через очередное поваленное дерево, — и тогда моя Оленька будет снова нецелованной девочкой и только моей».

Я был согласен на всё, лишь бы не испытывать эту жуткую боль, которая выжигала меня изнутри…..

Я в сотый раз прокручивал в голове мысль, как моя Оля целует того, другого, как говорит ему нежные слова, обнимает его. Как любит его всегда и везде, как дарит ему свои первые чувства, нетронутые, а потому самые дорогие. Мне ничего не досталось в этой жизни, всё давно уже забрал другой. Я лишь следующий…

Она, конечно, старалась мне угодить, но это распаляло меня ещё больше. Мне казалось, что всем штучкам она научилась с ним, с другим, с ним она экспериментировала, с ним прошла все этапы любви. Мне достался итог, но он почему-то не радовал.

Я шёл по тайге и выл. Тупая боль была нестерпимой, чтобы её заглушить, я бил кулаками по стволам деревьев. Деревья были старыми с растрескавшейся корой, и я разбивал себе в кровь костяшки пальцев, но боли физической не чувствовал…

Всё заслоняла душевная боль….».

«Мне кажется, нам надо выпить, — остановил я его страстный рассказ, — потому что я догадываюсь, о чём ты поведаешь дальше».

Наливал опять я, и снова по полстакана. Одна пустая бутылка уже валялась под лавкой.

«Не переместиться бы мне туда раньше времени», — подумал я, чокнулся с Сергеем, и мы выпили снова.

«А она была сексуальной? — спросил я, — часто ревнуют именно к таким женщинам»….

«О-о-о, — протяжно сказал Сергей, утирая ладонью рот и не закусывая, — она не просто была сексуальной, она была помешана на этом деле. Она была сладострастной. Войдя в раж, она уже не могла остановиться. Одни конвульсии сменялись другими, и процесс шёл по нарастающей. Она теряла чувство реальности и не понимала, где она и что с ней происходит. Временные рамки нашей близости иногда растягивались на целые сутки. Она смотрела на меня невидящим взором, и только шептала:

«Милый не останавливайся, милый продолжай».

Представить, что такое у неё было с другим — ты понимаешь, о чём я, это было выше моих сил. Но мне и не нужно было ничего представлять. Незадолго до нашего отъезда меня встретил её бывший возлюбленный. Его я тоже, оказывается, знал. Он учился на нашем потоке на курс старше и был чемпионом по боксу нашего городка. Это был высокий симпатичный парень, к тому времени достаточно опустившийся. Он был небрит и неряшливо одет. Что-то в нём проглядывалось бомжеватое. Он схватил меня за руку и забормотал скороговоркой:

— «Ваня, — (в прошлой жизни меня звали Иваном), — ты только люби её, она необыкновенная женщина…».

Понимаешь, он тоже знал, в чём её необыкновенность. Когда он говорил мне это, то напоминал больного. Его била лихорадка, а зубы стучали так громко, что его речь казалась бессвязной. Потом я узнал, что он спился…. Ладно, скажу всю правду — он повесился, и я был первое время этому рад. Мне сейчас даже невыносимо думать об этом.

Мне вспоминается один случай, произошедший вскоре после нашего знакомства. Оля пришла ко мне в общежитие и осталась на ночь. Мы уже жили с ней, как муж и жена. Надо признаться, что о женской физиологии я тогда имел смутное представление, в основном вычитанное из книжек, и понятия не имел, насколько женщины в этом вопросе могут разниться друг с другом. Часов в двенадцать ночи, когда процесс моего познания перешёл на самый высокий уровень, в дверь неожиданно постучали. Это был Сергей, её бывший возлюбленный. Да, его звали так, как меня сейчас….

Он был пьян, но не буянил. Он откуда-то знал, что его Оленька именно здесь, за этой дверью. Вероятно, следил за ней. Он негромко стучал кулаком и просил её выйти поговорить с ним. Оля кричала ему в ответ через дверь, чтобы он шёл домой и проспался. Одновременно с этим она не прекращала со мной тех движений, которые продолжались уже не один час и которые доводили её до экстаза. От этого её голос иногда срывался, и крики тогда получались двусмысленными, скорее похожими на стон. Надо сказать, что всё происходившее тогда не сильно меня волновало. Я был счастлив вопреки всему.

«Сколько времени ты с ним не встречаешься»? — Полюбопытствовал я, когда она сделала перерыв в движениях и на минуту затихла.

«Давно, больше месяца, — ответила она, — он уже для меня Б/У, бывший в употреблении».

Как потом я ненавидел эти слова.

«Это ты Б/У, бывшая в употреблении», — хотелось сказать мне ей в минуты наших размолвок.

Я тогда ещё не знал, что за всё в этой жизни надо платить. Иногда той же самой монетой. Лёжа в постели и слушая нытьё Сергея, я думал, месяц — это много. За такой срок можно забыть любую женщину. Шёл бы ты, парень, домой и не ныл тут. Но потом, когда сам оказался на его месте, я уже не думал так. Моя ломка была серьёзной, а выздоровление длилось долго, больше двух лет.

Наливай, Петя», — Сергей подставил свой стакан.

Я услужливо ему налил, себе тоже, но себе опять чуть меньше.

Мы выпили. Мне показалось, что он, украдкой, смахнул слезу.

«Потом, когда она ушла к другому, — продолжил он, — я не мог понять, как она, ещё вчера целовавшая меня и извивавшаяся в моих объятиях, сегодня спокойно цедит сквозь зубы, что теперь она принадлежит другому. И это было правдой, она нисколько не рисовалась, ей было на самом деле начхать на меня и на мои чувства прямо с этой минуты. А я потом ещё долго не мог прийти в себя и писал ей длинные покаянные письма, пытаясь вернуть её обратно. Мне бы вспомнить Серёжу, стучавшего тогда в нашу дверь…. Как ни странно, я не чувствую его зла оттуда…».

«Не переживай так, не ты первый, не ты последний», — изрёк я, желая его успокоить. Я немного привстал, чтобы было удобнее зачерпнуть икры, и чуть не упал под лавку. Ложка выпала из моих рук и сразу куда-то пропала. Не долго думая, я зачерпнул из банки рукой и стал облизывать пальцы. Алкогольный дурман включился на полную мощность и начал лишать меня чувства реальности. Я был пьян, как стелька, но не понимал этого. Мне было хорошо. Виски уже не отдавал самогоном, у него появился приятный сладковатый привкус. После длительного алкогольного перерыва эйфория, обуявшая меня, показалась мне счастьем. Мне захотелось обнять Сергея, расцеловать его и пожалеть одновременно.

Но выглядел я уже неважно. Я весь обляпался кабачковой икрой, её жёлто-бурые кусочки застряли в уголках моего рта, отчего можно было подумать, что я закусывал не ей, а чем-то другим, не буду говорить чем; я вымазал о траву свои шорты и, к тому же, на мне остался только один кроссовок. Я сидел, поглядывая на свою босую ногу, и уже ничего не соображал. Мне казалось, что я представляю из себя красивого и бравого парня, которому подвластно всё. Слава Богу, Сергей не видел этого бравого парня в упор и был целиком поглощён своими мыслями.

«Ты знаешь, — продолжил он горячо, — в чём необыкновенность этих женщин, и почему все мужчины скрывают эту тайну? Никто никогда не говорил об этом откровенно».

«Не горячись, — успокоил я его, чувствуя, что язык мой начинает заплетаться, — мне это тоже знакомо. Но о себе я лучше умолчу, ты и так всё знаешь….».

«Два года мы не жили, а мучились с ней, — продолжил Сергей, не обращая внимания на мои слова, — но я был счастлив, как никогда в жизни. Такие женщины могут творить с нами чудеса. В прошлой жизни я был упитанным мужиком, потолще тебя. И что же — я сел на диету. Мало того, по утрам я стал бегать, не взирая ни на какие препятствия. Мороз под сорок, метель, пурга, а мне ни по чём. Вымотавшись за день на работе, я не спешил в кровать, или вернее, спешил, там ждала меня Оленька. Я упражнялся с ней часов до двенадцати, потом часов до трёх её ревновал, но под утро всё равно выходил на заснеженный тракт. И так каждый день на протяжении двух лет. Откуда только брались силы…

Я даже стихи начал писать и посвящать их ей, правда потом после расставания все их порвал и выбросил.

Но привычка к насыщенному ритму у меня осталась до сих пор, и она меня здорово выручала. Как бы там ни было, но тогдашняя моя жизнь нравилась мне, какие бы обороты она не принимала. Дни шли чередой, я стал привыкать ко всему.

Бывали и неприятные моменты, даже очень. Такие женщины, как Оля, всегда непредсказуемы. То она готова отдать за тебя последнее, а то подставить тебя и сделать это лишь в угоду своему тщеславию. Для многих женщин на прииске не было работы, не трудилась какое-то время и моя Оля. Надо сказать, это было не в тягость ей, как, впрочем, и многим остальным. Молодые бездельницы собирались стайкой и по целым дням судачили у единственного поселкового магазина. В основном они хвастались друг перед дружкой.

Все завидовали моей жене.

Во-первых, она красива.

Во-вторых — муж, то есть я, с высшим образованием и много зарабатывает.

В-третьих, я бегаю по утрам, что по тогдашним меркам было невиданным зрелищем.

«Ты не представляешь, — как-то сказала она мне вечером, наливая в тарелку суп, — они тебя хвалят и завидуют мне. Но они не знают, что ты у меня второй. Меня сегодня прямо-таки подмывало сказать им об этом. Они бы рты пораскрывали от зависти. Но, — она чмокнула меня в затылок, — я у тебя умная жена, а потому не сделала этого. Хотя мне и очень хотелось…».

Суп в тот вечер я ел без удовольствия и затаил на неё обиду.

С этого дня всё пошло на разлад. Я понял, что не смогу всю жизнь держать эту планку, хотя и очень хочу. Часто эти понятия, хочу и могу, вступают в конфликт между собой, и приходится выбирать, либо то, либо другое. Правда потом вдруг оказывается, что и выбирал не ты. Но потом, ещё дальше, всё равно оказывается, что и это было для твоей же пользы. Но это иногда бывает уже слишком потом, многие до своей пользы так и не доживают».

Сергей замолчал и посмотрел на вторую пустую бутылку.

«Я схожу ещё за одной, — сказал он, поднимаясь с места и выпрямляясь во весь рост. При этом его сильно качнуло, но он устоял, — и сала принесу, прибавил он, — там у меня есть в морозильнике целый шмат из русского Уаба», — Сергей направился к дому, стараясь держать равновесие. Я видел, что это у него получалось с трудом.

Через пять минут он вернулся, держа в одной руке кусок сала, а в другой запотевшую поллитровку с мутной жидкостью.

«Наша, самоделковая, — подтвердил он мою догадку, — сам гнал и настаивал на чесноке, дальше продолжим отмечать ей. На виски я налагаю санкции», — закончил он.

Мы разлили по стаканам самоделковую, сразу побольше, почти по половинке. Я взял свой стакан и посмотрел на свет. Жидкость в нём едва просвечивала и была похожа на молочный обрат. Я понюхал её, в нос мне шибануло сивухой.

«Нет, это не молоко, — подумал я, — это наш натурпродукт».

«Я её не очищаю и не прогоняю через угольные фильтры, — сказал Сергей, — чтоб не портить. У этого напитка должен быть натуральный вкус».

«Это правильно, — поддержал я, — такой самогон пили бравые парни атамана Таврического из «Свадьбы в Малиновке», и это смотрелось с экрана очень вкусно».

Мы снова чокнулись за моё посвящение и выпили. Сергей отрезал пласт белого сальца без каких-либо мясных вкраплений и положил его на горбушку чёрного хлеба. Сооружённый бутерброд он подал мне. Потом сделал себе аналогичный, мы чокнулись бутербродами и стали закусывать.

«Ещё бы чесночку, — поинтересовался я, — было бы в самый раз».

«Сейчас достану, — Сергей опрокинул бутылку и ловким движением извлёк из неё два приличных зубчика, — о чём-то бишь мы беседовали, — уточнил он, убирая крошки хлеба из уголков рта, — я что-то запамятовал».

«О ерунде, — сказал я, кусая зубчик чеснока. Его вкус, как и недавний вкус виски, показался мне сладким, — о бабах. О твоей необыкновенной Оленьке. Что, кстати с ней случилось в конце концов»?

«Случилось самое обыкновенное, — улыбнулся успокоившийся Сергей, — она бросила меня и вышла замуж за другого. Этим другим, оказался начальник прииска, бывший зек. Она родила ему двоих детей: девочку и мальчика, и жили они потом долго и счастливо. А я утёр сопли и уехал обратно на материк. Через пару лет я успокоился, ещё через пять — стал вспоминать об этом, как говаривал мой отец, с долей здорового юмора, необходимой каждому мужику. То, что иногда кажется катастрофой, — прибавил он, — через пять лет оказывается большой удачей…».

«Ну что, может, и я скажу пару слов», — попросил я разрешения у Сергея.

«Давай, теперь я послушаю», — согласился он.

«Мне это всё знакомо, — начал я, — но о себе я не буду. Ты обо мне и так всё знаешь. Я лучше пофилософствую. Когда выпью, я люблю это делать. Я тогда всё обобщаю и привожу в порядок. Выпивши, я даже становлюсь комфортным, и как ни странно, лучше соображающим. Это меня отличает от других людей….

Так вот, я люблю всегда подмечать в событиях какие-нибудь маленькие штришки, на первый взгляд ничего не значащие. Но потом вдруг оказывается, что эти штришки играют первостепенную роль в происходящих событиях и оказываются их движущей силой. Тогда я хватаюсь за них, анализирую всё до мельчайших подробностей и делаю глобальные выводы. Эти выводы потом я, как правило, никогда не меняю. Недавно я сделал один такой вывод, основанный на исследованиях американских сексологов, но сейчас по понятным причинам не буду о нём, оставлю до лучших времён, а сейчас расскажу о другом.

Есть такие женщины, — продолжил я, — к которым мужчину тянет всегда, даже если этот мужчина семидесятилетний старик.

Хороший человек и безголосый певец в одном лице, как-то бахвалился качественным сексом с женой. Престарелый и когда-то очень талантливый художник, но в последнее время молодящийся не по летам загорается от одного вида своей возлюбленной, как нецелованный мальчик. Они со страниц популярных журналов рассказывают нам о необыкновенности своих женщин. Знаю я, в чём их необыкновенность. Таких женщин в мире предостаточно.

Шарлота Рэмплинг предпочитала жить втроём, с двумя мужчинами одновременно. Вивьен Ли сошла с ума от страсти. Деми Мур, ну ты знаешь о ней, у неё теперь другие проблемы. Все они были необыкновенными…или обыкновенными. Не знаю, как точнее выразиться, но я знаю, в чём их заслуга. В умении вскружить голову нам, мужчинам. При такой концентрации эстрогенов в их крови, им это ничего не стоит. Они отлично умеют пудрить нам мозги и мучить нас. Но мы только рады этому.

Мой любимый Антон. Я уже старше тебя. Ты лечил своего друга, душевно больного художника, ты помогал ему от чистого сердца, а он лишил невинности твою Лику. Успел ли понять пейзажист-художник, какую боль причинил тебе, и что ты всю жизнь потом был отравлен этим предательством. Златокудрая, фильдеперсовая и проч… Лика.

Ты разозлился и написал вместо «Великого человека» «Попрыгунью». Все на тебя обиделись. Я знаю, в чём секрет и Лики, и ей подобных. Как-нибудь расскажу, мне это легко сделать. Тем более что теперешний я, это ты ушедший, вернее, твоё продолжение. Я высчитал, когда ты умер, душа твоя сразу не ушла в неведомое, она бродила по свету и ждала рождения Даниила Андреева. Она смешалась в нём с его тёмными жруграми в шаданакарах, и вселилась в него. Потом, через три месяца после его ухода родился я. Именно я принял грех его отца, Леонида Андреева, его Иуду Искариота. Я видел смерть его любимой жены Александры Велигорской от послеродовой горячки. Даниил считал виновным себя в её смерти и передал мне по наследству свои переживания. В моих снах после этого ожили черты того, от одного вида которого я просыпаюсь и кричу, кричу, кричу…

Но я ничего не боюсь в этой жизни и по-прежнему продолжаю любить, по-прежнему для меня главное — женщина. Я поклоняюсь ей.

Женщина мать, женщина любовница, женщина самка. Я не могу до сих пор разделить эти понятия. Неужели это всё зиждется в одном человеке?

Жертвенность матери, готовой на всё ради своего дитя, страстность любовницы, отдающейся без оглядки любимому мужчине, хитросплетения самки, плетущей липкую паутину и заманивающей туда самца, чтобы выжать из него всё без остатка. Неужели это всё одна и та же женщина? Как вместить это в сознании и как дальше жить, понимая это? Смогу ли любить опять без оглядки?

Ведь я до сих пор ничего не сделал. Я даже когда отдавал, всё равно брал. И я не могу отделаться от этого чувства.

Мне пятьдесят, а я не насытился до сих пор…».

Я разлил остатки самогона, и мы снова выпили.

«Твои пьяные речи заразительны, — Сергей покачал головой, — ты, наверное, не одну бабу охмурил ими. Я ещё в первый день подумал, что мне есть чему у тебя поучиться. Хотя я думаю, — продолжил он, — в женщине ценится в основном красота и молодость, ну, и ещё сексуальность. Ум, доброта, заботливость и даже верность, зачастую, только мешают».

«Чему мешают»? — не понял я.

«Скорее кому… нам», — Сергей засмеялся.

«А это ничего, что у нас сейчас такие же бабы, как твоя Ольга, — неожиданно спросил я, — стервозные, мультиоргазмичные и прочее…».

«Нет, — возразил Сергей, — наши девушки необыкновенные, по крайней мере, пока. Пока они с нами, — уточнил он, — стервозными они станут попозже, когда поменяют нас на других».

«Ну, тебя, положим, не поменяют, — не согласился я, — а меня точно. Я это уже проходил. И не раз».

Сергей извлёк ещё одну бутылку, я не разглядел чего, и мы снова выпили.

«Хочешь откровения, — спросил я, — не посчитаешь, что и у меня не всё в порядке с головой»?

Сергей улыбнулся, что означало: «Не посчитаю».

«Американские сексологи, — начал я достаточно твёрдым голосом, — проводили исследования среди мужчин и женщин на тему, сколько раз за один час можно испытать оргазмов. Рекорд у мужчины составил шестнадцать раз, рекорд у женщины оказался куда выше — сто двадцать восемь. Так вот для женщин, как оказалось, это не что-то уникальное, хотя и не стандартное, а вот дальнейшие исследования феноменального мужчины показали, что у него не всё в порядке с головой. На этом американские учёные свои исследования закончили, а я продолжил. Я предположил, что не всё в порядке с мозговыми процессами не только у рекордного мужчины, но и у всех мультиоргазмичных женщин. После этого я стал обращать внимание, как они ведут себя в постели, и как это согласуется с их повседневным поведением, и подметил очень интересные вещи, которые теперь не кажутся мне странными.

Страстные женщины всегда напористы, сладострастны, самоуверенны. Они любят добиваться своего во что бы то ни стало и не терпят отказов. Более того, они жаждут выполнения своих прихотей немедленно и беспрекословно, хотя сами своих обещаний никогда не выполняют и, зачастую, в своём поведении полигамны.

И ещё я подметил…..именно такие женщины для нас мужчин являются пределом наших мечтаний. Обладать ими наивысшее для нас наслаждение. О них мы слагаем песни и посвящаем им стихи. Мы готовы носить их на руках всю жизнь. Они кажутся нам необыкновенными, и именно ради них мы готовы на всё. Как правило, такие женщины этого не ценят, но нам это невдомёк, это нас распаляет только ещё больше, и мы ещё больше теряем от этого голову».

«Нестандартно мыслишь», — похвалил меня Сергей и снова налил.

Я выпил, и дальше всё пошло тоже не совсем стандартным образом.

В глазах у меня потемнело, во рту появился металлический привкус.

Я покрутил головой и посмотрел вверх, на небе уже выступили первые звёзды. Кажется, сегодня их было больше, чем обычно, и они казались мне ярче. Я сосредоточил свой взгляд на одной из них и понял, что у меня в глазах стало двоиться? Я сидел, покачиваясь, словно фарфоровый болванчик, и был в том состоянии, когда мыслей много, но язык отказывается их воспроизводить. Он перекатывается во рту, как мельничный жернов и вместо муки мелет чепуху. Я вздохнул и задержал дыхание, потом сделал жест рукой, пытаясь подвести итог нашей беседы. Но слова, напрочь застряли у меня внутри, и наружу я промычал только что-то нечленораздельное. Сергей понял меня по-своему и налил ещё по полстопки. Я посмотрел на него, мотая головой, потом напрягся и навёл резкость в глазах. Вид у меня был, что называется, осоловелый. В голове кружилось, лёгкая тошнота подступала к горлу и, к тому же, меня нестерпимо тянуло ко сну.

«Мне хватит, — сказал я, отводя протянутый Серёгой стакан, — я норму знаю. Ещё рюмка, и я обрублюсь. И мне спать охота», — жалобно прибавил я.

«Давай по последней, и всё, — Сергей не отставал от меня, — не волнуйся, голова завтра болеть не будет, я ручаюсь».

Я опрокинул в рот жидкость вкусом и запахом напоминавшую самогон и даже не поморщился. Сергей наливал её уже из новой бутылки, на которой я отчётливо увидел надпись — «Виски».

«Никакой разницы, — подумал я, — зачем же платить больше…».

В горле у меня зажгло от противного спиртового привкуса, и тут я, неожиданно для себя, воспарил над землёй. Я повис в воздухе прямо над лавкой. Через минуту ко мне присоединился Сергей. На секунду мне показалось, что я могу видеть через него.

«А тени он не отбрасывает», — мелькнула мысль.

Я задрал голову, пытаясь найти на небе Луну, она должна была давать свет, но Луны нигде не было. Вместо неё, я увидел сплюснутую голубую звезду, вернее их уже было четыре.

«Я хорош, — подумал я, — что же будет со мной завтра»?

Неожиданно появилась Надин, она возникла из ниоткуда и прошла по скамейке прямо через Сергея. Надин заговорила по-русски, по крайней мере, мне так показалось. Ведь я её отлично понимал…Все слова были бранными и нецензурными. Она взяла Сергея за руку и потащила его за собой в дом.

«Au revoir, — сказал Сергей по-французски и помахал мне рукой, — свежее пиво в холодильнике». На каком языке это было сказано, я не понял, но понял, что он имел в виду. Вероятно, завтра пиво мне понадобится, как в былые времена…

У дверей Надин обернулась и строго погрозила мне пальцем. При этом на секунду на её лице нарисовался хищный оскал…хотя, нет, наверное, мне это всё показалось. В моей жизни женщины уже улыбались мне таким образом.

Надин и Сергей исчезли, я остался один.

«Элен, — позвал я, — Алёнушка, где ты»?

Вместо неё мне ответило эхо, потом мне ответили звёзды, и я стал говорить с ними. Уходить не хотелось, я желал продолжать беседу.

И я начал спорить со звёздами, доказывая им что-то и одновременно споря с самим собой.

Я говорил о неудовлетворённости и о тех мыслях, которые нам мешают. Их всегда нам навязывают. Почему нам всё время что-то навязывают?

«Деньги, успех, любимые женщины, — говорил я себе, — даже благодарные дети, ничто не приносит нам радости. Результат всегда один — раздражение? Оно пропитало нас всех, оно даже ускорило время….

Посмотрите, люди, я болею за вас. Найдите себя во Вселенной, выудите из неё свои мысли и будьте бдительны. Наградой вам послужит радость. Её так мало в нашем Мире….».

С неба кто-то наклонился и погладил меня по голове. Я протёр глаза, чтобы лучше увидеть его. Но никого не было. Я заплакал от обиды и свалился под лавку. Мой бессвязный монолог, наконец, прервался, и я затих.

Но упал я не на землю, а на пластиковый лежак….

Глава XIII Путешествие третье, короткое

Я и мой лежак.

Кажется, я задремал. Я пощупал рукой лежак, он был на месте, а именно, подо мной. Передо мной было море. Оно играло и переливалось голубыми красками. По его синей поверхности ползли белые ватные облака. Солнце пряталось в них и иногда выглядывало, игриво подмигивая мне. Волны мерно накатывали на песчаный берег и останавливались у моих ног. Их шум убаюкивал меня. Я переменил позу, устраиваясь поудобнее, и попробовал снова уснуть. Не получилось. Что-то мешало моему безмятежному покою. Я обернулся и посмотрел в сторону леса.

Саблезубый тигр, принюхиваясь и пригибаясь, осторожно вышел из чащи на песчаную косу. Я слегка приподнялся с лежака, лихорадочно соображая, что же делать?

Когда-то, в иных жизнях, отдыхая в Турции или Тайланде, я представлял себе аналогичную картину. Тишина, покой, чистое море, я один, никого нет, позади лес и какая-нибудь зверушка выходит из него и нюхает воздух. Дальше этих представлений дело не шло. Крики детей вокруг, разговоры взрослых, женский визг, мешали моему спокойствию. Они заглушали: и море, и ветер, и мои плавные мысли. Сейчас разговоров не было, поэтому я не мог понять, на самом деле всё происходит, или я всё ещё сплю. Я посмотрел на зверя.

Тигр поднял голову, медленно повёл ею из стороны в сторону и стал вдыхать влажный воздух. Два огромных клыка отливали на солнце ослепительно белым. Что-то странное и пугающее показалось ему в этом пейзаже. Ещё никогда он не видел ничего подобного. И этот запах, терпкий, сладковатый, чуть сдобренный солёным морским бризом, долетавший до его ноздрей тоже пугал его. Хотя он казался ему приятным. Он ещё не знал, что так пахнет человеческое мясо. Мне тоже знаком этот запах, я только не пойму откуда. Во мне он смешан с запахом рельс и пропитанных шпал.

Саблезубый всмотрелся и понял, в чём дело. Привычный пейзаж был нарушен инородным телом, не из его мира. Белый пластиковый лежак с находившимся в нём необычным существом стоял у самой кромки воды. Необычным существом был я, вот уже третий день я путешествую по острову Си Чанг, и, наконец, выбрал для отдыха его самую красивую бухту. Надо сказать, что происходит всё это за миллион лет до нашей эры. Лежак мой повёрнут под углом к кромке воды, и я лежу лицом к солнцу. Я люблю тепло и солнце и не люблю людей.

Вот уже пять лет, как я научился путешествовать во времени. Когда-то, когда у меня это получилось впервые, и я возвратился из путешествия целым и невредимым, полным эйфории, я страстно захотел поделиться с кем-нибудь этими моими новыми впечатлениями. Мне хотелось это сделать немедленно, прямо сейчас, и безразлично с кем. Но хорошо, что я не сделал этого. Потом, через год, когда путешествия стали обычными, я решил подготовить себе ученика и передать ему мои знания. Но потом я раздумал делать и это.

Сейчас я путешествую один, и не жалею об этом. В своих первых прилётах, особенно в прошлое, я пробовал жить среди людей. В древней Спарте был патрицием и ходил в длинной тоге. Потом жил в Шотландии в средневековом замке. Жил и в барской усадьбе девятнадцатого века в России, как когда-то мечтал. Выпивал за обедом рюмку листовки и закусывал солёным рыжиком. По субботам в бане меня парили молодые дворовые девки. Этот образ жизни мне надоел ещё быстрее, чем общение с Эпикуром и Пифагором. Бывал я и в будущем. Там людей стало слишком много, больше десяти миллиардов. Я старался попадать в минуты их наименьшей агрессии, что, кстати, было достаточно редко, но и тогда радости мне это не прибавляло. Люди будущего совсем разучились мечтать. По их меркам, у них всё есть. Механические удовольствия заменили им жизнь. Я уже видел это где-то на одной из планет.

Они больше не умеют выуживать свои мысли у Вселенной. Для этого необходимо прилагать усилия, а это считается зазорным. За них думают суррогаты, суррогаты всё и решают. Хотя, борьба с курением и алкоголизмом прошла на планете успешно, я видел молодых людей, занимающихся спортом. И даже многие старики бегали по утрам в скверах и парках. Они были в ярких спортивных костюмах и выглядели очень бодро, но почти никто из них не улыбался.

Вместо курения и выпивки люди будущего подсели на компьютерную иглу. Свято место пусто не бывает. Интернотовские кружки по страстям оказались хуже наркотиков. Навязанные удовольствия, всё более изощрённые и притягательные, каждодневно внедряемые в сознание, лишили людей последних собственных мыслей. Зайдя один раз в виртуальный мир, там они и остаются.

Поэтому я частенько коротаю летние дни на полуострове Таймыр. Светло круглые сутки, белые медведи бродят по берегам озёр, росомахи охотятся на отмелях, грациозные таймени выпрыгивают из воды и, резвясь, хватают на лету сонных оводов. Правда, много комаров, но они не мешают, они не люди.

Я и мой лежак, мы путешествуем вдвоём…. Я посмотрел прямо в глаза саблезубому. Он зарычал и стал пятиться назад, пригибаясь и царапая лапами песок. Он меня боялся. От меня пахло неизвестностью. Неизвестность всегда плохо пахнет.

Но вот он остановился и притих. Из леса навстречу ему вышла тигрица с двумя тигрятами. У них не было длинных клыков и их невозможно было отличить от современных тигрят. Они выгибали холку и гонялись за бабочками, размером с мои раскрытые ладони. Тигрята фыркали и мурлыкали, как котята, а тигрица смотрела на них и радовалась.

Я отвернулся и решил не мешать им. Я снова стал смотреть на волны и слушать ветер в верхушках деревьев. Дремотное состояние снова накатило на меня, и я уснул…

Глава XIV Заключительная.

В прошлом у нас было большое будущее.

Проснулся оттого, что болела голова, и внутри поташнивало. Чувство тревоги мешало сосредоточиться. Когда я осмотрелся и понял, где нахожусь, стало ещё тревожнее. И ещё, захотелось холодного пива. Нестерпимо. Я вылез из смятой постели и направился в кухню. Меня слегка пошатывало, приходилось держаться за стену. Телескоп на площадке был зачехлён, я тоскливо взглянул на него и прошёл мимо. В кухне на столе лежала записка, и на ней крупными буквами по-русски было выведено: «Пиво в холодильнике». Я взял этот листок посмотрел на него и машинально опустился в кресло. В голове кружилось, мысли путались и не могли собраться в нужные формы. Хотя я уже понимал, что никакого пива пить не буду, а побегу прямо сейчас к океану в одних трусах. Мне не привыкать, однажды ночью я уже проделывал это.

Через полчаса внизу, после короткой разбежки, я нырнул в прохладные струи океана и понял, я снова живу.

На дне я опять зацепился за знакомый коралл и стал ждать, на сколько мне хватит воздуха, и сколько я смогу продержаться в таком положении. Мелкие рыбёшки окружили меня и с любопытством разглядывали, плавая у самого моего лица. Чтобы отвлечься, я начал их считать. Насчитал сперва десять, затем — двадцать, затем дошёл до пятидесяти, но потом мне вдруг стало плохо, и я, стремглав, ринулся наверх. У самой поверхности я потерял сознание, но всё же почувствовал, как кто-то снизу вытолкнул меня на воздух.

Глава XV

Путешествие четвёртое.

Далёкое будущее. Последняя битва. Свершилось…

Я вынырнул и открыл глаза. Океана не было, вернее он был, но другой — без воды. Это был космический океан, я перемещался к его Центру. Воздуха тоже не было, но я этого не замечал, мне было легко и свободно.

Не знаю как, но моё Я переместилось в искусственное тело. Тело — это, конечно, сильно сказано, это на человеческом языке оно так звучит. На самом деле тела у меня никакого нет. Я — душа, бесплотная сущность. Такой вот парадокс. В предыдущих жизнях я отвергал душу, эфемерные сущности казались мне выдумками. А теперь я сам — одна из них. Я, конечно, могу вселяться в материальное, соединяться с вещественным, но не хочу. Материальный мир, структурируясь, дошёл до крайности, до последней черты. Красота и гармония установились везде: во всех галактиках и на всех планетах. Но это мёртвая красота и бесплодная гармония. Уже давно во Вселенной ничего не происходит. Да, смерти нет, свершилось то, о чём так мечтало всё живое. И что же?

Кроме однообразного круговорота прикреплённых к телам сознаний, ничего не происходит. Мир стал совершен, но его развитие прекратилось. В своём совершенстве он стал мёртв. Мир скучен, неинтересен и беспомощен. Что же предпринять для его возрождения? Смерть возвращать нельзя, нельзя снова применять её, как единственный стимул для развития. Жругры и уицраоры только этого и ждут… если всё повторится, тогда, ныне живущие, позавидуют мёртвым…

Когда-то, на заре возникновения вечности, появился первый атом. Он вынырнул ниоткуда, и ему здесь понравилось. Наш Мир приглянулся ему. Он сразу забыл о своей предыдущей жизни и начал здесь новую. Но другие атомы прознали про это и позавидовали ему. Они ринулись к нам в узкий проход между мирами, и в мгновение ока произошёл взрыв, Большой Взрыв, как его мы теперь называем. Из ниоткуда к нам выплеснулось целое море вещества. Так зародилась наша Вселенная.

Но с самого начала что-то пошло не так. В центре Мира должен был появиться Бог, Совершенная Душа. Но вместо неё из небытия вынырнул главный Жругр и всё испортил.

Нет, Вселенная всё равно стала развиваться, но по жестоким, несправедливым законам. Он сделал так, что всегда выживает сильнейший, лучше него — хитрейший, а лучше всех — подлейший. Сверхэгоизм верховного Жругра распространился на всю Вселенную и отравил её. Только убивая, только поедая друг друга, мы достигаем совершенства. Но в Мире не должно быть так. Когда-то, мой предок, родившийся на Земле, усомнился в этом.

Люди ему поверили, и произошёл первый толчок к созиданию Бога, к рождению Доброй Души.

Теперь я лечу в Центр Мира сразиться с Вселенским Злом. Мне неведом страх. Мне нельзя проиграть. Я меняю свойства пространства, а потому несусь с несусветной скоростью.

Предыдущий Я передал мне, что теперь Я — ключевое звено в созидании Бога. Мне выпала честь сразиться за правое дело. Это должно произойти сегодня, или не случится никогда. Я уверен в себе, всё моё естество пропитано навыками предыдущих жизней. Я тоже хитёр и коварен, а если нужно, буду и подл. За мной моя Вселенная, за мной жизнь тех, кому я обязан.

Осталось несколько световых лет. Они пролетят в мгновение ока. Тот, кто ждёт меня, знает свою судьбу. И я знаю, что просто так он не сдастся.

Первый выстрел не заставил себя ждать. Жругр не промахнулся. На дуэли первым стреляет всегда тот, кто виноват, и честный жребий ему не помеха. Почему так? Почему даже когда мы вызываем кого-то на бой, всё равно не бьём первыми? Наверное, чтобы потом, когда одержим победу, не испытывать угрызений совести…

Когда я приближался сюда, к Центру Мира, когда уже оставалось совсем немного, я ещё готов был на всё, лишь бы победить. Но одно дело думать о коварстве, и совсем другое — его совершать.

Я принял удар ледяного страха, пущенного Жругром. Он пронзил насквозь моё естество, но я был готов к такому повороту событий. Жругр этого не знал. Его подручные ещё в далёком детстве привили моим предкам иммунитет к любым страхам, даже самым непреоборимым.

Я пропустил его через себя, ведь я бесплотен. Душу нельзя напугать, ничем и никогда. Её нельзя испортить, она всегда чиста и невинна. Она даётся нам навеки…

Я усмехнулся и в ответ послал в него заряд… Доброты.

Я, как и он, не промахнулся. Жругр завизжал, завертелся, как от укуса змеи, и выскочил из своего логова. Теперь мы были с ним на равных, в открытом космосе лицом к лицу. Но я чувствовал, у меня преимущество. Жругр знает свою судьбу, она для него, как рок — неотвратима. А я свою судьбу созидаю сам, отныне, и во веки.

Сегодня я тоже предвижу результат, и это делает меня неустрашимым.

Он снова выстрелил. На этот раз, собрав всю ненависть за все прошедшие века. Он вытолкнул её в меня всю без остатка. Но ничего не отразилось на моём лице, и ненависть растаяла.

Я опять усмехнулся и, глядя на него в упор, ударил, наотмашь…. Нежностью.

Он закричал ошеломлённый, не понимая, почему я сильней.

Потом он рванул от меня по всей Вселенной. Я гонялся за ним везде. Мы влетали с ним в звёзды, в квазары, он прятался там, а потом внезапно взрывал их, думая, что этим совершает непоправимое. Но в вечернем небе Земли влюблённые смотрели на эти вспышки и загадывали желания. Им было невдомёк, что где-то там, в вышине гибнут миры, они целовались всласть и полагали, что этот ночной фейерверк — всего лишь исполненное их желание….