Сознавайтесь, Флетч!

ГЛАВА 18

Флетч вернулся к столу Сандерса.

Тот разглядывал снимок, переданный по фототелеграфу. Показал его Флетчу.

На снимке президент Соединенных Штатов пытался надеть свитер, не сняв предварительно фуражку и солнцезащитные очки.

— Это новости, да? — спросил Сандерс.

— Конечно, — подтвердил Флетч. — Я-то думал, что он надевает свитера через ноги.

Джек бросил снимок на стол.

— Пошлю его в воскресное приложение. Может, его опубликуют в разделе «Тенденции».

— Джек, я хотел бы пообщаться с твоим редактором по искусству.

— Я тоже, — ответил Джек. — Давно пора. Ему постоянно звонят. Чтобы обругать последними словами. Зовут его Чарльз Уэйнрайт.

Они вышли в длинный, мрачный коридор.

— Ты помнишь инспектора Флинна по Чикаго? — на ходу спросил Флетч.

— Какого Флинна? Здешнего «упрямца» Флинна?

— Да. В какой-то вырезке я прочитал, что ранее он руководил детективами одного из полицейских участков Чикаго.

— Об этом писала «Стар»?

— Да, газета, в которой ты работаешь.

— Френк Флинн никогда не был в Чикаго. Во всяком случае, два года назад. Он там не служил. Иначе я бы знал его.

— Не помню его и я.

— Загадка века.

— Похоже, ты прав, — согласился Флетч.

Большего грязнули, чем Чарльз Уэйнрайт, Флетчу видеть не доводилось.

Брился он, похоже, квадратно-гнездовым методом и островки гладкой кожи соседствовали с полями щетины. Лет пятидесяти с небольшим, нос и подбородок покрывали угри с черными головками. Воротник рубашки обтрепался, лацканы пиджака залоснились, а на самой рубашке, обтягивающей выступающий живот, остались следы от тех блюд, что откушал мистер Уэйнрайт в последние дни. От томатного соуса до яичного желтка.

— Это наш главный специалист по искусству, Чарльз Уэйнрайт, Ральф, — заговорил Джек, — Чарльз, это Ральф Локе из Чикаго, он готовит статью.

Флетч уже смирился с тем, что придется пожать Уэйнрайту руку, но тот даже не шевельнулся.

— Помоги ему всем, чем можешь, а?

— С какой стати?

Джек не сразу понял, что вопрос поставлен серьезно.

— Потому что я прошу тебя об этом.

— И все же я не понимаю, почему должен пахать за кого-то. У меня полно своих дел.

Флетч поспешил вмешаться.

— Честно говоря, я не пишу статью, мистер Уэйнрайт. По Чикаго прошел слух, что один из бостонских торговцев произведениями искусства собирается подарить картину городскому музею, и издатель попросил меня заглянуть к вам и разобраться что к чему.

— Что значит, разобраться? Вы хотите, чтобы я написал об этом статью?

— Если этот тип действительно намерен подарить Чикаго картину, я думаю, лучше вас никто об этом не напишет.

— Кто это?

— Хорэн.

— Ронни?

— Его так зовут?

Не скрывая своего отвращения к Уэйнрайту, Джек повернулся к Флетчу.

— Ну, я пошел, — и выскочил из маленького кабинетика, заваленного газетами и книгами. И то и другое покрывал толстый слой пыли.

Уэйнрайт сидел за столом. А вокруг громоздились бумажные кипы.

— Я знаком с Ронни с незапамятных времен.

Флетч огляделся, но не обнаружил свободного стула.

— Мы вместе учились в Йеле.

— На гигиеническом факультете?

— Полагаю, будь у него на то желание, он мог бы подарить картину Чикаго. Не пойму только, с чего бы оно могло у него возникнуть.

— Старый город еще привлекает людей. Парное мясо, свежий ветер, знаете ли. Будоражит кровь.

— Может, Грэйс была как-то связана с Чикаго. Ее семейство нажило состояние на резине. Грэйс Галкис. «Галкис Раббер».

— Что-то я вас не понимаю.

— Ронни женился на Грэйс после войны. Когда писал докторскую диссертацию в Гарварде.

— И она богата?

— Была богата. Умерла через несколько лет после свадьбы. Одна из этих ужасных болезней. Рак, лейкемия, что-то в этом роде. Ронни не находил себе места от горя.

— И разбогател.

— Полагаю, он унаследовал ее деньги. Примерно в то же время создал галерею. Как вы понимаете, жалованья преподавателя Гарварда для этого бы не хватило.

— Больше он не женился?

— Нет. Появлялся в обществе со многими женщинами, но никому не предлагал руки и сердца. Вы слышали о нефритовой «Звезде Ханэна»?

— Что это такое?

— Большой кусок нефрита. Знаменитое украшение. Принадлежало Грэйс. Интересно, где теперь эта «Звезда». Надо спросить Ронни.

— Вы спросите его, что он сделал с драгоценностями жены?

— Ну зачем же так грубо. Можно подобрать другие слова.

— Получается, что у Ронни много денег.

— Не знаю. Неизвестно, какую часть наследства получил он, а какая вернулась в сундуки семейства Галкис. Об этом не распространяются вслух, особенно в Бостоне. Вы же знаете, что произошло с деньгами после пятидесятых годов.

— До меня доходили какие-то слухи.

— Живет он хорошо, в своем замке на Ньюбюри-стрит, где находится его галерея. Два верхних этажа — его апартаменты. Ездит на «роллс-ройсе». Каждый, сидящий за рулем «роллс-ройса», должен разориться.

— Нет ли у него другого дома?

— Может, и есть. Не знаю.

— Я хочу сказать, не может же он все время жить над магазином.

— О другом его доме я ничего не слышал.

— Его призывали на военную службу?

— Да. Воевал на флоте во вторую мировую войну. На Тихом океане. Служил адъютантом адмирала Кимберли.

— До того, как женился на Грэйс Галкис?

— Да.

— Кто же помог ему получить такое теплое местечко? С улицы в адъютанты адмиралов не попадают.

— Он же учился в Йеле, — напомнил Уэйнрайт. — Обходительный, симпатичный парень. С прекрасными манерами.

— Откуда он родом?

— Точно не помню. То ли из Мэна, то ли из Вермонта. Забыл. Но деньги за ним не стояли. В Йеле он слыл бедняком.

— Ясно.

— Он до сих пор преподает в Гарварде. Обзорный курс живописи для первокурсников. Написал пару занудных книг.

— Занудных?

— Академических. Я не смог дочитать их до конца. Есть такие книги, в которых автор тратит сто пятьдесят тысяч слов, чтобы поправить мнение человека, никогда не считавшегося авторитетом.

— Действительно, занудство.

— Вас зовут Ральф Локе?

— Да.

— Какая газета?

— «Чикаго пост».

— Вы пишете об искусстве?

— О нет, — покачал головой Флетч. — О спорте. Хоккее.

— Вульгарно.

— Грубо.

— Примитивно.

— Но читают, — подвел черту Флетч. — Раз вы пишете о живописи, у вас, должно быть, обостренное чувство цвета, перспективы.

Грязный человечек, сидевший в грязной комнате ни оспорил его слова, ни согласился с ними. Просто промолчал.

— Расскажите мне о галерее Хорэна. Она процветает?

— Кто знает? Ронни умеет показать товар лицом. У него не выставочная галерея. Попасть в нее можно только по приглашению. Клиенты у него в разных странах, все сделки заключаются в глубокой тайне. Хорэн очень скрытен. Возможно, он заработал миллионы. Возможно, сидит без гроша. Я понятия не имею о его истинном финансовом положении.

— А каково ваше личное мнение?

— Ну, на рынке сбыта произведений искусства в последнее время отмечались и спады, и подъемы. Поначалу появились японцы и начали закупать все подряд. Потом, правда, некоторым из них пришлось продавать. За ними последовали арабы, набитые нефтедолларами. Многие японцы недостаточно хорошо разбирались в западном искусстве. А ислам запрещает изображать людей и животных. Отсюда и неожиданные отклонения от привычной нам шкалы ценностей. Некоторые их уловили и озолотились. Другие ошиблись, и проиграли.

— И вы не знаете, чего добился Хорэн?

— Нет. Но меня заинтересовали ваши слова о том, что он собирается подарить картину музею в Чикаго. Пожалуй, я упомяну об этом в своей колонке.

— Обязательно упомяните, — Флетч попятился к двери. — Премного вам благодарен за помощь.