Нина Тодуа сидела во дворе на лавке и держала на руках маленького братика Вано. На улице было уже темно, жара спадала. Приближалась ночь. Можно сидеть около дома еще полчасика, пока не станет очень холодно. Потом надо идти спать, потому что завтра новый день, и ей потребуется немало сил, чтобы его прожить.
Вано смотрел на сестру и хитро улыбался. Ему было три года, и он пользовался всеми привилегиями, положенными маленькому ребенку, но при этом был большим шалуном. Пока ему все прощалось, все сходило с рук.
Деревянная лошадка, вырезанная отцом на радостях в первые недели после рождения сына, была уже изрядно потрепана, но все равно оставалась любимой игрушкой маленького Тодуа. Он вертел ее в руках и время от времени старался запихать себе в рот. Нина то и дело освобождала голову лошади от крепкой хватки молочных зубов.
— Вано, так делать нельзя. Зачем ты грызешь? Папа делал тебе игрушку, он так старался.
Мальчик внимательно выслушивал замечания сестры, после чего все начиналось сначала.
Нина сидела и смотрела то на небо, тускнеющее после захода солнца, то на теряющий четкие очертания коровник, то на дорогу, по которой уже почти целый час как никто не прошел.
Нина опомнилась только тогда, когда братик неожиданно замахал ручками и напрягся.
Она посмотрела на него и обмерла. Детская ладошка судорожно сжимала безголовую лошадку.
— Вано, где голова?
Вано не отвечал. Он вцепился в сестру и хрипел. Нина схватила брата и, перепуганная, с плачем побежала в дом.
Мать, сообразив, в чем дело, взяв ребенка за ноги, несколько раз тряхнула его.
Отец вышел из комнаты, когда все закончилось. Он посмотрел на женщин, затем на хватающего воздух Вано и на валяющуюся на полу отгрызенную голову.
— Нина, — серьезно сказал он, — сегодня ты будешь ночевать в хлеву вместе с коровами.
Он ушел в комнату.
Ребенок, наполнив кровеносную систему кислородом, заревел. Нина выбежала из дому и, усевшись во дворе на ступеньки, тихо зарыдала.
Страшно было подумать, что по ее вине мог погибнуть младший брат.