Спартак Superstar

Глава 2, в которой героя встречает Броненосец Потемкин

Спартак материализовался быстрее, чем таял. Практически одномоментно к нему вернулись способности ощущать, видеть, слышать и обонять. Он осознал себя в мягком полукресле, за столиком, покрытым белоснежной, до боли в глазах, скатертью. На белом и накрахмаленном переливался гранями чистейший хрусталь. В плоском хрустале чернела и краснела икра, из пузатого специфически благоухала водка, которую с нетерпением ожидали весьма емкие стопки. Ближе к Спартаку хрустальную посуду потеснила фарфоровая в обрамлении серебра столовых приборов. А напротив сидел здоровенный амбал в угольно-черном, безупречного кроя костюме. Амбал кривил рот в улыбке, полной радушия, и хитро, с этаким ленинским прищуром, поглядывал на Спартака, пока тот осматривал себя и осматривался по сторонам.

Наш герой оказался одетым в добротное, сшитое по фигуре, и обутым в удобное. Мельком взглянув вправо, откуда тянуло приятной свежестью, он увидел распахнутое окно. За окном, радуя глаз, зеленел хвойный лес. Почти дремучий. В центре заоконной композиции расположилось поваленное дерево, на его могучем стволе потешно резвились бурые медвежата. Озабоченно приглядывала за плюшевой малышней крупная медведица на первом плане.

«Мишки в сосновом лесу, ожившая картина Шишкина», – услужливо и бесстрастно подсказал мозг. Спартак сморгнул, картина никуда не исчезла, продолжая жить, сохраняя композицию. Спартак отвернулся от рамы-окна, посмотрел налево и увидел низкий подиум так называемой эстрады.

Дожидаясь музыкантов, на авансцене одиноко торчали штативы с микрофонами. Шнуры от гитар и электрооргана тянулись к усилителям. По бокам высилась акустика. В центре, чуть в глубине, стояла барабанная установка. На основном, самом большом барабане красовалась англоязычная надпись: «The Beatles».

За спиной отчетливо послышалось тихое женское хихиканье. Спартак оглянулся – там стояли еще столики, все пустые, кроме одного. За самым дальним столом не спеша пили шампанское две знакомые Спартаку дамы. Не в том смысле, что его когда-то, кто-то с этими дамами познакомил, а в том, что Спартак их узнал. Которая покрупнее – Маша Распутина, поп-певица, которая с родинкой – Мерилин Монро, секс-символ всех времен и народов.

Мерилин эротично подмигнула нашему герою. Он смутился и отвернулся. И встретился глазами с амбалом напротив, который, в свою очередь, тоже ему подмигнул:

– Машку мне, а Мурлин Мурло твоя, не возражаешь? – Амбал взялся за графинчик из горного хрусталя, набулькал себе стопочку, налил Спартаку. – Ну, че? За встречу? Пей спокойно, не боись, бабы от нас никуда не денутся.

Спартак поднял стопку непослушной рукой, покладисто чокнулся с собутыльником... то есть – с сографинником, и выпил залпом.

Сказать, что водка была хороша, – значило бы ничего не сказать. Она была восхитительна! Спартак по жизни спиртное не жаловал и не особенно в нем разбирался, однако и он оценил полнейшее отсутствие и намека на сивушные масла. И сразу понял, отчего на столе нету чего-либо «для запива». Запивать чем-либо данную амброзию – грех и позор для русскоговорящего мужчины.

– Еще по одной? – спросил ради проформы амбал, разливая.

Выпили. По напряженному телу Спартака растеклось благостное тепло.

– Бог троицу любит, – амбал лихо наполнил стопарики. Пузатость графина обманчиво скрадывала его щедрый объем, уровень жидкости в хрустале если и понизился, то самую малость. – Чтобы елось и пилось, и хотелось, и моглось! За тебя, Спартакушка.

Выпили. Потеплевшее тело Спартака чуть расслабилось.

– От теперь и закусить можно! Кушай, брателла. Не стесняйся, все свои, – амбал зачерпнул пальцем горстку красной икры, отправил рубиновые зернышки в рот, почавкал, вытер пальцы о скатерть. – Че не жрешь? Рыбьих яиц не любишь? – Амбал хлопнул в ладоши. – Человек! Меню моему братану!

Озабоченно заскрипел паркет, Спартак повернул голову на звук – к их столику спешил «человек» в ливрее, нес пухлый фолиант с тисненной золотом надписью на корешке: «Меню». Этого человека, как и пьющих шампанское женщин, Спартак тоже сразу узнал. Столик обслуживал Путин, Владимир Владимирович.

– Вовчик, отдай «Меню» братану и сбегай, свистни лабухов. Передай, пусть мою любимую сбацают. Иди, родной. Свободен пока.

Владимир Владимирович сдержанно и с достоинством согнул спину в легком полупоклоне, вручил Спартаку увесистый том «Меню» и деловито ретировался.

– Листай книжку, братан, выбирай, че похавать. Я-то сытый, а те самое оно червячка заморить с дальней дороги... Че ты на меня-то гляделки вылупил? Ты в меню погляди! Тама устрицы-шмустрицы, лобстеры-жлобстеры, суши-уши, все, чего душе угодно. Усе есть, чего можно зъесть, хы-ы! Выберешь, кликнем Вовчика, он мигом обслужит.

Спартак вздрогнул – музыка грянула неожиданно. Повернул голову – на эстраде стояли битлы. Только Ринго сидел за барабанами. Джон приблизил губы к микрофону и запел очень чувственно, чисто по-русски:

– Цыганка с картами, дорога дальняя. Дорога дальняя, казенный дом...

Спартак отложил на угол столешницы так и не раскрытую энциклопедию пищи, вздохнул медленно, резко выдохнул. Взъерошил волосы. Тряхнул головой. Смял лицо ладонью.

– ...Та-а-ганка, я твой бессменный арестант, пропали юность и талант... – тянули битлы хором. Вторя им, мелодично взревела медведица за окошком.

Лицо под ладонью мялось, как всегда. Обычно мялось. Пальцы отчетливо ощущали легкую небритость щеки, влагу зрачка, волосатость бровей.

– Брателла, ты че? Че тя так ломает, а? Глянь – сплошь ништяки кругом! Кончай колбаситься и кайфуй на здоровье...

– Довольно! – Ладонь, перестав мять лицо, шлепнула по столу. Подпрыгнули фарфоровая тарелка и серебряные приборы. Холодные глаза Спартака сфокусировались на мясистой переносице амбала напротив. – Объясни, кто ты такой, где я и... И какого хрена, япона мать?!.

– Тю-ю... – собеседник растянул слюнявый рот до ушей. – Не признал меня, брат? Я ж Петя! Петька Потемкин, вспомнил?

Спартак недоверчиво насупил брови. Глаза его сузились на секунду, брови подпрыгнули, и глаза округлились. А ведь и правда – Петька! По кличке «Броненосец Потемкин». Когда-то, не сказать, чтобы друг, но приятель, и близкий, по тусовке восточных единоборств. Когда-то, в начале 90-х, они приятельствовали. В тогдашней тусовке. Тогдашние тусовочные недруги втихаря обзывали Петьку «Прыщем». У него тогда вся морда краснела от прыщиков. Особая примета – прыщи – исчезли с Петькиной морды, поэтому и не узнал Спартак старинного приятеля.

Тусовка – субстанция текучая. Потемкин сгинул неизвестно куда, кажется... Кажется, в 93-м. Кажется, кто-то как-то трепался, мол, Броненосец подался в бандиты. И, кажется, Спартак в это поверил.

Петя тренировался по школе «Кёкусинкай». Броненосец, помнится, боготворил японца корейского происхождения Ояму, отца-основателя «Школы Окончательной Истины», знаменитого поединками с быками, которым садист Ояма отшибал рога и ломал хребты в целях саморекламы. Супержесткая до идиотизма школа карате соответствовала и характеру, и уму Петра Потемкина, и его бычьей мускулатуре. Среди тусовщиков Петька прославился тем, что однажды явился на семинар к заезжему китайцу и опозорил иностранного инструктора «тайдзи-цюань», сломав тому два ребра одним незатейливым ударом в честном, что важно, устроенном по обоюдному согласию, поединке.

– Че, брат? Признал дружбана Петьку?

– Здравствуй, Броненосец.

– Ну-у слава богу! Меня, понимаешь, попросили тебя встретить по-людски, я, вишь, и сочинил кабачок с бабами, с музычкой и с солидным халдеем. Нравится? Хы-ы!.. А помнишь, как мы с тобой в Парке культуры пиво пили? Помнишь, как мы у Тадеуша в зале бились? Ты мне, чертяка, тогда чуть зуб не выбил! А я те, хы, коленку зашиб. А после, помнишь, мы пошли в парк пивко сосать, режим нарушить. Ты, хы, дотудова еле дохромал, а меня мусора стопорнули, документы проверили и загомонили, типа, не похожий я на фотку в паспорте. У меня, помнишь, губищу, тобою разбитую, разнесло на полрожи... Ии-э-эх, веселые времена были!.. Брат, а может, пивка? Вовчика свистнем, он мигом организует! Ну их, лобстеров-жлобстеров, икру-шмукру, закажем воблы и пива! Много! А потом в баню с бабами. Они на все готовые, только свистни.

– Погоди, Петя. Не гони. Не съезжай с темы. Объясни, где я... то есть – где мы? Я умер?

– Тьфу на тебя! Скажешь тоже – умер! Живехонек ты, брателла. И я тож, тьфу-тьфу-тьфу, на здоровье не жалуюсь. Рановато нам, Спартакушка, на тот свет... Эй-й! Лабухи! Сколько можно «Таганку» пилить?! На бис петь вас не просили, волосатых. Давай, заводи «Песню про зайцев».

Поль кивнул понятливо, дернул струны, Джорж вдарил по клавишам, Ринго по барабанам, Джон запел:

– В темно-синем лесу, где трепещут осины...

– Петя, признайся – вокруг нас, по типу, виртуальная реальность?

– Я балдею! – Петя, изобразив лицом восхищение, схватился за графин с водкой. – За это надо выпить! – Свободной рукой, костяшками пальцев Петя постучал себе по лбу. – За твою башку, за башковитость твою надо по полной.

– Я пить не буду. Виртуальную ханку я пить отказываюсь.

– Обижаешь?

– Не съезжай с темы. Объясни, почему я без всяких истерик тру тут с тобою базары, вместо того, чтобы трахнуться в обморок от сильнейшего стресса, который обязан давным-давно сжечь все мои нервы к ядрене фене?

– Держите меня четверо! Это ж надо, а? Сам допер, что он под успокоительной наркотой сидит! Это ж какая голова у пацана! Золотая! За твою башковитость, братан, – и Петя влил в себя махом стопку. – Ух-х, х-хорошо пошла!.. Брат, я те одну умную вещь скажу, только ты, чур, не обижайся. Эт, вокруг, ни шиша не эта, как ты ее обозвал?

– Виртуальная реальность.

– Во! Не она это. Эт, понимаешь, другая... Как, бишь, ее?.. Забываю всю дорогу... Название на рыбу похоже...

– Какую рыбу?

– Дешевую. Моя бывшая, земная, котяре нашему всю дорогу такую брала... Вспомнил! Ментай! Эт, вокруг, по-научному говоря, ментальная реальность. В ей все, че закажешь – реальнее живого. По твоему вкусу и без всяких напрягов, реально. Навык, ясно, нужен, чтоб райскую жизнь выстраивать, но, раз я в этом деле поднаторел, дык, и ты, ясное дело, еще скорее научишься, с твоей-то, брат, башкой из золота.

– Петь, а можно этот рай убрать на минуточку?

Беззаботно пьяненькое выражение будто волной смыло с раскрасневшегося лица Броненосца.

– Уверен? – спросил Петр неожиданно трезвым голосом. Абсолютно трезвым. Сурово спросил, серьезно.

– На все сто, – твердо ответил Спартак.

– Хы-ы... – Броненосец улыбнулся уголком рта, пряча глаза, такое впечатление, что смущаясь. Хотя смущение и Петька – понятия несовместимые. Во всяком случае, в прежней жизни он ни разу не видел смущенного Броненосца. – Оно тебе надо, брат?

В тихом голосе Потемкина отчетливо слышался стон безнадежно больной надежды.

– Надо, – произнес Спартак с нажимом, будто гвоздь вбил в гроб умирающей надежды Петра Потемкина.

– Хорошо ведь сидим... Может, попозже это... о чем ты просишь?.. – агонизировала надежда по-женски.

– Нет! Сейчас.

– Ну-у, тогда-а держись...

И «заказанный» Потемкиным «рай» исчез. И гнетущая тишина повисла в утратившем лесную свежесть воздухе...

...Вокруг унылые стены, голый пол, из серости потолка торчит ржавая труба, из нее сочится сиреневый дымок. Спартак сидит на полу, обнаженный, неудобно поджав ноги. А напротив Спартака на коленях сидит монстр, лишь отдаленно напоминающий человека.

Тушу монстра покрывают ороговевшие чешуйки кожи. Под чешуей вздулись буграми мышцы грудины и живота, плеч, таза и конечностей. Нижние конечности короче, чем у человека, верхние длиннее. Конституцией монстр походит на гориллу. Кулаки – каждый по пуду, то есть килограммов по шестнадцать. Костяшки кулаков, как маленькие тупые рожки. Шеи у монстра практически нет. Носа тоже. Череп приплюснут. Ушные раковины малюсенькие. Глазницы узкие. Макушка блестит, и только ярко выраженные надбровные дуги покрыты густой шерстью для защиты органов зрения от пота.

– Вишь, успокоительный газ из трубы гуще повалил? – спросил монстр голосом Пети Потемкина.

– Ви-жу... – выдавил из себя Спартак с заминкой.

– Эт, чтоб ты, брат, коньки с перепугу не откинул... Че ты рожу-то, рожу-то че скривил? Не нравлюсь?.. Хы-ы! Сам-то, может, еще и пострашнее сделаешься, чтоб прожить лишку. Я-то еще ничего. Я на ринге таких уродов видел – тебе и не снилось. Было дело, одну тварь как только увидел, так сразу и блеванул. Меня тогда еще пожалели, сняли с соревнований всего облеванного. Битый час чешую в душе драил, блевотину с себя соскабливал.

– Петя, верни, пожалуйста, все обратно, – попросил Спартак предательски дрогнувшим голосом и вновь ощутил под одетой в штаны задницей мякоть комфортного полукресла.

– ...А нам все равно, а нам все равно, пусть боимся мы волка и сову... – пели ментально реальные битлы как ни в чем не бывало. За спиной у Спартака тихо хихикали ментальные блондинки. Напротив сидел реально двуличный Броненосец.

– Живой? – спросил Петя с неподдельным сочувствием и с подкупающе искренней грустинкой в глазах.

– Вроде, – ответил Спартак, взял графин за его хрустальное горло, рывком поднес ко рту, резко запрокинул голову, глотнул жадно.

– Вот это правильно! – поощрил словом алкогольный порыв Спартака «брат» Петя. – И закусить не забудь.

– Ага, – кивнул Спартак, зачерпнул ладонью черной икры, слизнул зернистую и, равномерно работая челюстями, принялся сосредоточенно ее пережевывать. Ладонь Спартак вытер, использовав край белоснежной скатерти в качестве полотенца.

– Вот это по-нашему! – обрадовался Петя. – Эгей-й, лабухи! Кончай «Все равно», радостную заводи! Да чтоб с хрипотцой, будто у Миши Боярского.

Ментально-инструментальный ансамбль «Зэ Битлз» слаженно поменял музыкальную тему. Как и было велено, с «хрипотцой», ливерпульская четверка затянула дружным, веселым хором:

– Пора-пора-порадуемся на своем веку, красавице и ку-у-убку, сча-а-стливому клинку-у-у...

– Спартак! Братишка! Оторвемся на всю катушку? Забодяжим праздник! А?! Пора-пора-порадуемся по-нашему! По земному!! По-русски!!! – Петя разлил водку в стопки и на скатерть. – Ии-и-э-эх, гу-у-уляй, рванина! Желаю плясать на столе с голыми бабами! – Петька схватил стопки, одну сунул Спартаку, другую выпил немедленно. – Для разгону можем Вовчику едало разбить, хошь? Позвать Вовчика?

– Осади, Петь. Не гони, успеем еще, – рассудил Спартак трезво, но стопарик-таки опрокинул. И таки начал пьянеть. То ли от фантастически хмельной водки, то ли от невидимого в этой реальности газа. – Петь, прошу, погоди разгоняться. Прежде, будь другом, разъясни все расклады. Что с тобой... с нами произошло? Что за история, мать ее так?

– Атас! Держите меня четверо – он сказал «история»! Ну-у я ваще балдею! Ну-у-у у тя и башка, братан! Ср-р-разу, и в яблочко! Это ж надо, а?.. Херня, брат, с нашей, язви ее душу, историей! Пра– пра-пра– и еще тыща разов пра-пра-прадеды отказались за базар отвечать и жить по понятиям, а мы расплачиваемся. А еще, понимаешь, врут, типа, сын за отца не в ответе. Хрена-два, понимаешь! Мы до конца света за этих пра-пра-пра в ответе. За древних отказников, понимаешь. Мы для этих оранжевых, зеленых да синих – чисто обезьянки какие. Цена нам руб в базарный день, и все потому, что хрен знает кто, хер знает когда отказался за базары ответ держать! Беспредел, понимаешь!..

– Тормози, Броненосец, – Спартак перехватил руку Потемкина, потянувшуюся к графину. И вдруг представил, что в натуре держится за конечность с чешуей. И лишь невероятным усилием воли заставил себя МЕДЛЕННО разжать, разнять пальцы. – Поговорим о серьезном и после нажремся, я не против. Не понимаю пока, назло кому, но нажрусь я сегодня обязательно. Вдрабадан, – и, немного подумав, Спартак добавил: – А возможно, и завтра тоже...

– Завтра, брат родной, уже без меня набухаешься, – скорчив плаксивую рожу, Петька все же плеснул водкой в стопки из вообще неиссякаемого, такое впечатление, графина. И было отчетливо видно, как спринтерским рывком стаер градус нагоняет здоровяка Петю. Броненосец раскисал на глазах. В темпе миновав секунды назад первую лихую стадию опьянения, его могучий организм взял слезный тайм-аут грусти. – Нам, понимаешь, тереться рядом запрещено. На ринге мы тож не схлестнемся. Они знакомых лбами не сталкивают, и это правильно. Мне б тя жалко было б убивать, веришь? Давай, выпьем, брат. Можа, и не свидимся боле мы с тобою, Спартакушка. Может, меня уже в этом месяце это... Или тебя раньше это... А поживем еще, дык, все одно, хрен знает, свидимся ли. Верняковую стрелку знакомым они устраивают только, когда ты на новенького, свеженький, прям оттуда, с Родины. Чтоб, понимаешь, это... как его... ее, эту ускорить, как ее... Слово умное на «а» начинается, навроде «агитации», но другое...

– Адаптация?

– Во! Оно!.. Пьем! Не чокаясь, за ту хрень, что с нами произошла, – Броненосец всосал алкоголь и уперся в Спартака взглядом несправедливо обиженного ребенка. – Ты че не пьешь? За хрень надо.

Спартак вздохнул тяжко, выдохнул шумно, махнул рукой, другой поднял стопарик да и осушил его одним махом.

– Уважаю! Спартакушка, друг сердешный, а ну их всех! – Тайм-аут грусти зримо пошел на убыль, градус перегнал Петю, зацепил, потянул за собой, приближая вторую стадию пьяной лихости, провоцируя на кураж. – Я так рад тя видеть, морда! Да еще и в натуральном человеческом виде, реально, понимаешь, каким мама родила... Молчи! Тс-с-с!.. Теперь мы обязаны выпить за нас, как за гладиаторов!

– Значит, мы гладиаторы? – Спартак поморщился, наблюдая процесс заполнения стопок и нечаянного орошения икры водкой.

– Гладиаторы мы! – подтвердил Петя, поднимая над столом свой стопарик. – Я – давно, а ты скоро будешь.

– Нам, значит, и мечи положены? – Спартак чокнулся с Петей и, помедлив, следом за ним выпил. С таким выражением, словно не амброзию пил, а змеиный яд.

– Дурак! Я ж говорю – гладиаторы мы, а ты про мячики. Коли хошь в футбол, заказывай в свободное время. Хошь, Пеле-шмеле, хошь, Рональдо-фигальдо, как хошь обыгрывай.

– Я не про мЯчи, я про мЕчи говорил. Меч по латыни называется «гладиус», отсюда и название «гладиаторы». То есть – те, которые вооружены мЕчами.

– Без проблем, браток! Хошь, отращивай себе мечи костяные заместо рук. Чего хошь! Только я те, как другу, не советую. Я те по дружбе, брат, советую отращивать боевую чешую. Как моя, ты же видел! Классная вещь, точно тебе говорю. От тех, которые когти отрастили, спасает – только в путь! Правда, для поддержания кальция в чешуйчатом мясе приходится до фига морепродуктов жрать, дык, и для костяных мечей, сам прикинь, их придется лопать и лопать.

– Блин, бред! Какой бред, блин! – Спартак сильно зажмурился, смешно сморщив нос, икнул, тряхнул головой и констатировал: – Блин, я совсем пьяный, блин! – Глаза его открылись, сморгнули, он весь подался вперед, спросил громким шепотом: – Слушай, как ты думаешь, а вдруг у меня обычная белая горячка, отягощенная бредовыми галлюцинациями? Вдруг ты нормальный, и ты в чешуе, вдруг, вы оба глюки? Вдруг я сейчас в психушке, да? Доктор, я вообще малопьющий. Я только по праздникам. Но ведь мог и сойти с резьбы, да? Как и всякий русский человек, правда? В результате – амнезия. С кем и почему запил – не помню. Поймал «белочку», и случилась галлюцинация с раздвоением личности, битлами, Мерилин Монро, Петькой и президентом. Доктор, вколите мне лекарство, я устал бредить! Пожалуйста.

– У-у-ух-х, как тя, братишка, круто плющит... – расстроился Петя, уже дозревший до бесчинств и разудалой гульбы, уже готовый внутренне к новой волне-стадии пьяной лихости. – Заткнулись там! – заорал на битлов Броненосец. – Заладили, как заезженная пластинка, как на бис-браво, в который уж раз одну и ту же песню поете, уроды! – Музыка и пение смолкли. Потемкин оторвал зад от мягкого сиденья полукресла, привстал, возвысился над столом, грозно пригрозил кулаком блондинкам. – Тихо мне, куклы! Кончай хиханьки-хахоньки, моему другу плохо!

Женщины, до того хихикавшие еле слышно и лишь ради напоминания мужчинам о своем присутствии в зоне досягаемости, разумеется, сразу же онемели, едва прозвучала команда «Тихо».

Петя зло посмотрел на окно – именно «на», а не «в» – и рама сама собою захлопнулась, отсекая робкие шумы леса. И в сочиненном Потемкиным «раю» сделалось тихо, как в могиле, как в той серой камере, где Броненосец был чешуйчатым.

Петя задрал голову, высказался в потолок:

– Халтурщики! Нахимичили хренотень с газами, от вашей хреновой хренотени у пацана крыша поехала, весь кайф, гады, сломали.

Потолок безмолвствовал.

Потемкин звякнул хрусталем о хрусталь. Забулькало, побулькало, перестало. Встречающий сунул в руку встречаемому сами понимаете чего, произнес ласково:

– Выпей заместо лекарства, брат. А ну, как отпустит?.. Пей-пей, сам же полечиться просил... Пей, говорю!.. А ну, сглотни, я сказал!

Спартак глотнул хмельного, хмыкнул, улыбнулся дебильно, и голова его упала мордой в икру.

– Слабак, – вымолвил Петя скорее с сожалением, чем с сочувствием, оттопырил губу и поднес ко рту все еще очень содержательный графинчик.