Спаси и защити!

Донская весна, во вторую неделю Пасхи расцветшая во всем богатстве своих красок, ароматов, звуков и ощущений, могла оставить равнодушным разве что мертвого. Но после переживания, связанного с практикой Иисусовой молитвы, во мне словно что-то надломилось. Умом сознавая многоцветную красоту окружающего мира, душой я была абсолютно равнодушна ко всему происходящему. Мною владела только одна мысль — о Фаворском Свете. Нет, я не хотела пережить это вновь: опыта, который я получила в ту ночь, хватило бы не на одну человеческую жизнь, я хорошо сознавала это. Меня мучила загадка Света, вернее, совсем не загадка, а напротив — то, что это-то как раз и есть самое ясное в моей жизни. Есть я, есть мир и все, что в мире. Все это творение, создание рук Его, разные формы одного и того же вещества. Из него сотканы люди и растения, камни, огонь и звезды; сколь бы разной нам не казалась их природа, все они суть одно. Сейчас я смотрела на мир как на множество разнокрасочных, разнообразных, разнохарактерных, движущихся гармонично и беспорядочно, с бесконечными вариациями хромосом, форм жизни, отношений, мыслей, поступков, ни в чем не похожих друг на друга фарфоровых фигурок, вылепленных чудо-мастером. Фигуркам кажется, что мир, в котором они живут и движутся, единственный, неповторимый и незыблемо правильный. Но стоит проникнуть чуть глубже того, что видно обычными человечьими глазами, как становится ясно: все вокруг — лишь покрытые цветной глазурью кусочки обожженной глины. Мы думаем, что это и есть жизнь, а на самом-то деле Жизнь — микроскопический лучик Света, заключенный в каждом таком кусочке глины. Свет и есть истинное, и есть главное, то, что наполняет этот Мир; кроме этого Света, ничего настоящего в мире нет. Несколько дней я ходила, погруженная в такие мысли, отключаясь от них только для Иисусовой молитвы. И, повторяя Иисусову молитву, я все больше и больше убеждалась в нетварной, истинной природе Слова, которое в моем сознании сливалось со Светом Духа. Только Слово в этом мире было столь же прекрасно, как Свет. Теперь я глубоко понимала монахов-скитников, оставивших свет мирской ради Света Духа: единожды сподобившись переживания Совершенной Красоты, человек никогда не прельстится самыми удивительными дарами этого мира.

Потому, когда Домна Федоровна сказала мне, что будет учить меня заговорному слову, я только пожала плечами:

— Зачем, Домна Федоровна? Вы меня научили Слову молитвы, больше мне ничего и не надо…

От этих слов знахарка подняла брови и посмотрела на меня одним из тех ее взглядов, от которых давит грудь и прожигает насквозь сердце. Однако сейчас на меня это никак не подействовало, и я продолжала равнодушно смотреть ей прямо в глаза.

— Так, доня, — тихо сказала она, — видать, я тебя недооценила. Рассказывай.

Я открыла ей все свои мысли. Странно, но после этого я как будто очнулась от сна. Краски стали ярче, звуки громче, запахи сильнее, солнце жарче. Мир обрел прежнюю объемность.

— Что это со мной? — спросила я, потирая виски.

— Overdose.

— Что?! — не поняла я.

— Передозировка у тебя. Надо было мне тебя не вводить сразу в сильные практики. Дак у меня и думки не было, что тебе что-то с первого раза откроется.

— Домна Федоровна… Теперь я понимаю, почему отшельники от мира уходили. Я бы тоже ушла…

— И, дадунюшка ты моя жалкая! Для того ли ты Спасу обучаешься, чтобы от мира уходить? Спас не от мира ведет, а к миру. Для того Господь мир этот и создал, чтобы мы, творения его, в божественную природу самих себя проникли, и земная материя со Светом Духа его слилась! Отцы святые от мира уходили не для того чтобы в Свет превращаться, а чтобы в себе Свет этот стяжать и природу свою мирскую обожествить. Ты же не монашка, потому в миру тебе Свет искать надобно.

— При помощи молитвы Иисусовой?

— И с ее помощью, и с помощью Слова любого. Потому, хочешь, не хочешь, а заговорному слову учиться тебе надобно.

По спине у меня пробежал неприятный холодок: я вспомнила, как лечила мужа от ломоты при помощи заговора, и как после этого мне было нехорошо.

— Может, не надо, Домна Федоровна? Слаба я для заговоров. Вы же сами знаете…

— А я тебе все заговоры передавать и не буду. Возьмешь себе кружок, и станешь пользоваться, когда будет нужда. А не будет — так другому кому передашь. Но учиться надо. Без слова заговорного в природу Слова ты не проникнешь, не поймешь, на что речь человеческая способна. Да к тому же без словес урочных в Бабий Спас тебя ввести не получится.

— В Бабий Спас? Вы же говорили, это только для тех, кто колдовством занимается…

— Не для тех только. Но ты не боись, то дело не завтрашнего дня.

Утром, сходив на родник, я взяла банку с вербной веточкой, прочитала над ней обучательную молитву, захватила вербу с собой и пришла в кабинет к ворожее. Там я заметила перестановку: стол, стоявший до этого у окна, был подвинут на середину комнаты и развернут ромбом; перед ним стояла ворожея. Она взглянула на вербу, убедилась, что та уже пустила белые ниточки-корешки, поставила ее на середину стола, велела мне встать таким образом, чтобы один из углов находился напротив меня; сама встала на противоположном углу. Обеими руками мы схватились за два боковых угла, ее ладони лежали сверху моих. Я склонилась над вербой, знахарка надо мной. На ухо мне она шептала слова заговоров, а я повторяла их, нашептывая на вербную ветку. Некоторые из заговоров были мне знакомы, в их числе и тот, которым я лечила Володю. Но большинство я слышала впервые. Всего знахарка передала мне шесть заговоров: от разного рода болезней, от порчи, от сглаза, от всякой наведенной беды. Не было только «порченых» и приворотных словес. Это меня очень обрадовало: больше всего я боялась, что знахарка передаст мне часть чернокнижных знаний.

После ритуала над вербой Домне Федоровне пришлось минут двадцать отдыхать в холодке: мое обучение давалось ей нелегко.

— Старею, — как бы оправдываясь, сказала она. — Хотя чего дивиться? До тебя я никого не учила.

— Даже дочь? — удивилась я.

— Дочку учила мама моя. Я ж тебе говорила — от бабушек к внучкам Знание переходит.

Вечером мы взяли баночку с вербой и пошли в степь. Мы довольно далеко отошли от хутора, пересекли лесок и вышли к небольшому высохшему болотцу с зарослями уже отцветшей вербы. Домна Федоровна выбрала место, и я посадила свою вербу рядом с другими кустами. Перед тем, как прикопать прутик, я плюнула в лунку, то же самое сделала Домна Федоровна. Полила ее водой из банки, и мы, встав на колени, повторили ритуал передачи заговора. В третий раз знахарка передавала мне «урочные словеса» наутро, на самой заре.

— Теперь возьмется, — сказала она мне, когда мы возвращались обратно.

Я попросила ее объяснить, для чего я сначала наговаривала на вербу обучательную молитву, а затем мы трижды над этой вербой шептали заговоры.

— То верба не простая, а свяченая, с Вербного воскресенья. Она для ума прибавления, для учебы имеет силу особую. Молитву над ней прочитаешь, верба расти будет — и знания твои расти вместе с ней. Она корни пустила, ты над ней слова заговорные, что выучить хочешь, нашептала, теперь она как примется — слова в тебе прорастать будут. Верба укоренится — и слова урочные в тебе укоренятся. Расцветет кустом — и у тебя слово заговорное крепко будет.

— А если не примется?

— Корешки пустила, значит, примется.

Вечером, когда мы снова собрались у нее в кабинете, я спросила ее:

— Тетя Домна, почему молитвам вы меня учили просто так, без всякого рода ритуалов и походов в степь, а для заговоров все это понадобилось?

— Оттого, что молитва — слово Божие, при ее посредстве ты со Спасом говоришь во всякое время, когда ты к этому разговору готова. А заговор — слово урочное.

— Что значит «урочное»?

— Урочное — от слова «урок». Только не тот, что в школе. «Урок» — слово древнее, означает оно «лихой час». Оттого заговор можно только в час лих произносить, это словеса не на всякий момент жизни.

— В лих час?

— Ну да, ежели беда стрясется.

— Разве молитва в беде помочь не может?

— Может, еще как. Потому я и лечу молитвами.

— Зачем же тогда заговоры, если молитвы есть?

— Потому что заговор тогда применять надо, когда беда не по судьбе пришла, а сделана.

— Вы про порчу и сглаз говорите?

— И про это тоже. А пуще того — про черные слова, вслед брошенные или в дурную минуту реченные.

— И чем же эта сделанная беда отличается от той, что по судьбе?

— Которое по судьбе лихо, ты его сама себе заслужила — мыслями неправедными, словами да делами. А сделанное — то, что тебе другой человек навязал, сознательно или неосознанно.

— И как же можно навязать лихо?

Знахарка вздохнула.

— Проще простого, донюшка. Ежели ворота лиху открыть, оно и привяжется.

— А где они, эти ворота?

— Рядом с тобой.

Я оглянулась (это вышло как-то машинально). Знахарка рассмеялась:

— Ни, доня, так ты ворота эти не увидишь. Человеческими глазами их узреть не можно.

— А какими можно?

— Зрением духовным некоторые видят. Но оно ни тебе, ни мне ни к чему. Просто знай: рядом с тобой двери есть в иной мир, где духи стихий обитают.

— Домна Федоровна… Это уже язычество какое-то! — развела руками я.

— И что? — голос ее был абсолютно спокойным.

— Ну как — что?! Вы ведь Спасу меня учите, православному духовному Пути. А тут — духи стихий… Как это вместе сочетаться-то может?

— В Божьем Миру, Дарья, многое есть из того, что на первый взгляд сочетаться не может никак. А существует, живет и сочетается. То эгоизм людской человека над всей тварью Божьей поставил, и поспешил все остальное объявить нечистым. Сама подумай-то: что же, предки наши до того как Христа приняли, неразумные да недуховные были? Вовсе нет. Знали они и про Слово, и про Господа-Творца, и про духов стихийных. И всему в этом мире свое место находилось.

— А что же это за духи стихий такие? Чем они от прочих духов отличаются — ангелов и небесных всех сил?

— Тем и отличаются, что роду они земного. Это вроде как силы, энергии земные. Когда заговор произносишь, ты к ним обращаешься да помочь приказываешь, работу им даешь в своем мире, в пространстве явленном. Тем слова заговорные от молитвы и отличаются: молитвой ты Спаса просишь, а заговором — духам приказываешь.

— А если они меня не послушаются?

— А многих и не слушаются. Потому заговор только от того человека действен, который его от учителя духовного получил. Учитель ведь не только словесам тебя учит, он тебе силу дает, власть над стихиями. Власть эта — штука опасная. Чуть не удержишь, и вот уже не ты стихиями владеть будешь, а они тобой.

— Как же их удержать мне тогда?

— Тут несколько правил есть, кои соблюдать всегда должно. Во-первых, без причины слова урочные не пользуй. Только ежели уверена, что сглазили тебя, али кого другого, чи испортили. Еще при сполохах да испугах слова те говорить можно. Тогда духам работа есть. А коли просто так, от баловства, от забавы, от гордыни альбо от неразумения заговор речется, духи на волю выходят и, работы не найдя, безобразничают много. Слава Богу, что не всяк их выпустить может.

— А человек может силу заговора получить, если ему учитель не передаст ее? Допустим, прочитал где-то в книге и понравилось ему?

— Может. Так же, на вербу пасхальную наговорив. Но тут уже надо не трижды наговаривать, а все время, пока верба принимается и растет. Все это время каждое воскресенье к литургии ходить надобно, посты соблюдать, молитвы читать. Около года такое учение занимает. Только мало кто выдерживает это. Изматывает очень, и душу, и тело. Но уж ежели кто вытерпит, да до конца доведет, тот силу от стихий прямо в руки получит. И тогда сам уж сможет слова заговорные составлять.

— Разве их составлять можно самому?

— Почему нет? Главное знать, как и к кому обращаться, сколько раз повторить, чем закрепить. Ежели хочешь, научу тебя.

— Не знаю, не уверена… А что, научиться самостоятельно можно, только вербу наговоренную вырастив?

Знахарка помрачнела.

— Не только. Есть и другой способ.

— Какой?

— Жертва духам.

— Жертва? Это как?

— Когда человек существо живое жизни лишает, в дар духам приносит со словами особыми. Таких способов много в учебниках чернокнижных описано. Змейки, лягушки, мыши полевые и летучие, кошки, собаки — вот обычная жертва. И убивают-то их не просто так, а по-особому, издеваясь длительно, чтобы жизнь по капле из них вытекала.

— Ужас… Какую же силу после этого приобрести можно?

— А сама не смекаешь? Силу злую, силу черную. Убивая душу живую, даже лягушечью, благодать нипочем не стяжаешь. После жертвы такой духи служить тебе, конечно, будут — до самой смерти, но уж на смертном пороге они над тобой наиздеваются вволю, намучаешься, как то животное от рук твоих мучалось.

— Неужели те, кто все это совершает, не знают, что их ждет?

— Почему не знают. Знают. Но люди за власть да силу про все забыть готовы… Что там слово заговорное? Про него немногие думают. А власть мирская — разве лучше она? И разве добиться ее другой способ есть кроме как по головам жертв своих шагая? Только расплата за то не сразу, не вдруг приходит, потому как закон людской слеп, преступлений не видит, а коли и видит, то ради власть имущего глаза на то закрывает. В природе же все по-иному: все она видит и за всякий грех преступника найдет и накажет.

— Домна Федоровна. А вот колдуны и маги, которые салоны открывают, в газетах объявления дают — приворожу, исцелю, исправлю карму, — они как заговорами владеют: от учителей или посредством жертвенных действий?

Знахарка усмехнулась.

— Никак не владеют, доня.

— То есть как — никак? Многим же помогает?

— Многим не заговоры помогают, и не сила стихийная, а простой разговор такого вот «мага». Людям порой надо лишь, чтобы кто-то с ними поговорил по душам… Этим и пользуются мошенники газетные.

— И что, все они так уж и мошенники?

— Все до единого, доня. Те, кто дар свой богоданный на деньги обменивает, все мошенники.

— А как же врачи? Они ведь за свой труд тоже деньги получают?

— Ты тут, доня, не сравнивай. На врачах ответственность лежит, даже на самых плохоньких. А волшебник газетный ни за что не отвечает. Да и труд их трудом не назовешь. Но хватит об этом. Мы сейчас не про то говорим, как народ обманывать, а про слово заговорное. Я вот тебе заговоров передала двенадцать штук, на всякую беду. Мы давай-ка теперь с тобой разберем, какой из них когда пользовать и каким побытом. Раскрывай тетрадку свою.

Толстая тетрадь на пружине, половину которой я уже исписала, давно была раскрыта на чистой странице. Я превратилась в слух и стала записывать.

— Ты вот, доня, думаешь, что только лих человек может тебя сглазить от зависти. Ан нет: и сама себя точно также сглазить можешь, ежели хвастаться без меры.

Я улыбнулась:

— Знаю. Да так, наверное, и любой человек. Я вот, например, вообще стараюсь своих планов никому не сообщать. А если и говорю, то про себя добавлю всегда «тьфу-тьфу». А Володя мой вообще такой суеверный! Они, ученые, хоть и материалисты до мозга костей, а сглаза боятся побольше всех остальных. Как проект начинать, так ходят скрытные, загадочные, даже смешно.

— И правильно делают. Это люди по древней памяти еще сохранили, то вроде как инстинкт охранительный. Потому что начало дела любого, ровно младенец новорожденный, слабенькое, всем опасностям подверженное. Как младенца от чужого глазу берегут, так и дело новое надо скрывать и защищать. Вот на то заговор специальный и есть:

Читать этот заговор надо трижды в день в первую неделю как дело начинаешь: на заре, в полдень, и на закате. Хорошо ежели у тебя будет какой-то предмет, с этим делом связанный. Любой предмет, да хоть ручка, которой ты записываешь в блокнот планы, встречи, да что угодно! Вот на этот предмет и начитывай, и всю дорогу его с собой носи. Словеса эти при любом начале употреблять можно, но только в том случае, когда начатое для тебя очень важно. Бо ежели по всякой ерунде будешь их начитывать, они скоро силу потеряют. А сила большая в них, слова эти охраняют от любого лиха, что дело испортить способно.

— Какого лиха?

— Дак вот же, тут все перечислено: от завидящего — от зависти то есть. От своего худого помышления — от хвастовства и гордыни.

— А что значит «от девки-простоволоски и от бабы-самокрутки»?

— А то и значит — от девки, с непокрытой головой ходящей и от бабы, что с мужем невенчанная живет. Вот где тьма лиха таится! Нынешние-то девки голову не кроют, женщины с мужьями не венчаются! Любая такая в себе беду носит, и сглазить может, и испортить.

— А маленькие ребята причем?

— И в детях малых опасность таится, ибо дети ни зла, ни добра не разумеют. От ветров, погод да вихров-вихорей понятно тебе, почему защищаться надо? Потому что в ветрах духи живут, силы стихийные. Они тоже благодать из дела начинаемого вынуть могут. Да и порчу по ветру пускают нередко, и сглаз.

— Это как?

— А вот как: будет про тебя человек худое говорить, или хорошее, но с завистью, а ежели станет он на ветру в тот час, и ветер от него к тебе лететь будет, то и получится порча. От нее, кстати и слова специальные:

— Какой интересный и сложный заговор…

— Да, то слова, по всем правилам заговорным составленные.

— А какие они, эти правила?

— А правила те, чтобы человек посредством словес урочных в такое состояние духа пришел, чтобы ворота в соседний мир открыть. Для начала благословение нужно Богово. Для того ты и говоришь: стану, благословясь, пойду, перекрестясь, раба Божья — очень важно сказать это, что Божья раба, что Бога исповедуешь и силой Его действуешь, а не анчибела нечистого. А потом вот смотри как интересно дальше: ты, по словесам этим, куда-то идти должна. При этом никуда ты не идешь, а на месте стоишь… То для духа твоего будто упражнение, вроде игра — что выходишь ты из обычного твоего пространства и идешь в другое пространство, внешнее, чужое: из дверей в двери, из ворот в ворота, в чистое поле, в широкое раздолье, под восток (понятно почему под восток: навстречу солнышку), на восточну сторону, на окиян-море. Вот ты и «пришла» в место урочное, где стоит дуб булатный, то есть, из стали особой скованный, булатной стали, прочнее которой на свете нету. Из моря бык вылазит, и тоже булатный. Ну, булатный почему, ясно: булат — сталь — оружие — защита. А вот бык почему, ты можешь мне объяснить, археолог?

У меня мелькнула догадка, но она столь далека была от славянских древностей, что я не решилась сказать. Домна Федоровна, видя это, подбодрила меня:

— Ну, доня, смелей! Не бойся, не засмею.

— Хорошо, — я решилась. — Только у меня с быком ассоциации совсем от нас далекие.

— Какие далекие?

— Да вот… картина вспомнилась, «Похищение Европы». Где Зевс в виде быка похитил прекрасную девушку Европу…

— Ай да молодец, Дарья! Верно мысль ухватила! Так и есть оно, бык — это бог древний, да не просто бог, а самый главный! У всех народов обязательно бог в виде быка был, среди множества богов-идолов.

— Да, и в Египте, и в Индии…

— Ну, и у славян тоже! Вот она, видишь, как памятью древней сквозь слова заговорные веет! Таким побытом, бык тут — не просто животное, а существо, силой нечеловеческой обладающее. Этой-то силой он беду и выбадывает.

Моя догадка ее так обрадовала, что она говорила, не переставая улыбаться:

— В каждом заговоре есть такой бог, или существо, властью нечеловеческой облеченное. Может, это зверь, или птица, а может, и человек, и прямо — бог. Разные имена у них могут быть, в том числе и Господа нашего Иисуса Христа, и Матери Божьей, и архангелов, и праведников святых. Но под этими всеми именами ты обращаешься к силам природным. Именем Спасителя да Божьей Матери любым стихиям приказывать можешь. Святой Никола Чудотворец — за путь-дорожку отвечает, а еще за водную стихию. Михайло Архангел — он за огонь ответствен, Илия-пророк, Гавриил Архангел, Иоанн Креститель — нечистую силу прогоняют, Георгий Победоносец — над кровями и ранами властвует. Кроме святых, еще и древние духи называться могут: Мара-полуденница, заря утренняя Мария, заря вечерняя Маремьяна. Мара знаменует зенит солнечный, Мария энергию начала дарует, Маремьяна доброе завершение. Ну да все имена да стихии перечислять — ни сил, ни времени не хватит. Тут и Перун может быть, и Даждьбог, и Род, и Рожаницы, и Макошь, и Сварог. Тебе важно просто понять, какое слово в заговоре на каком месте стоит, и почему.

— Но не все заговоры все это в себе содержат: выйду, приду, там что-то стоит, как-то действует…

— Не все. Есть сокращенные заговоры, их тоже много. Долгие словеса повторять сложно, да и помнишь не всегда. И нужны они не ко всякому случаю. Чем больше лихо, тем длиннее заговор, тем больше духам работы.

— А как свой собственный заговор составить? — меня разобрало любопытство.

— Да так и составляй. Благословись для начала, потом путь свой опиши в то место, где свершаться дело будет, что подействует на беду твою, призови помощника могущественного, прикажи ему, что делать и слова свои закрепи «Аминем».

— Можно попробовать?

— Пробуй, — усмехнулась знахарка, — только реши сначала, от какой беды тебе свой собственный заговор нужен.

На том занятие закончилось. Наставница пожелала мне спокойной ночи и ушла спать. Мне же не спалось: хотелось применить новые знания… Я долго думала, какая ситуация может возникнуть у меня, когда пригодится мой заговор. Я прикрыла глаза, стали наплывать образы: хутор, сады, степь, васильковая вода Маныча, улыбающаяся наставница…

«Я ведь уезжаю, и не увижу всего этого еще очень-очень долго» — подумалось мне. И сердце сжалось, предчувствуя будущую тоску. На ум стали приходить образы, складываться в слова. Я вскочила с постели, зажгла свет, раскрыла тетрадь и записала:

«Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Стану я, раба Божья Дарья, благословясь, пойду, перекрестясь, из хаты в двери, из дверей на двор, со двора в сад, из сада на путь-дорожку. Иду я дорогой широкою, травами зелеными, цветами лазоревыми, иду в степь привольную, в степи привольной стоит курган высокий, коло кургана того камень белый, из-под камня того течет аксай-ручей. Возьму я, раба Божья Дарья, почерпну воды из ручья белого, скажу слова заветные: Матушка Пресвятая Богородица, Святой Никола Милостивый, несите тоску мою, как несет ручей воду свою через недра земные, через степь, через дорогу, несет в реку широкую, в море глубокое. Утони, моя тоска, в море глубоком. Будь слово мое крепко, силой Духа Святого. Аминь.»

Заговоры Домны Калитвиной

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Дай мне, Господи великую оборону — крест животворящий. Крестом спасусь, коловоротом сохранюсь, ключевой водой умоюсь, крестовым полотенцем утрусь, пеленой Господней заклинаюсь. В той пелене пеленаюсь, Матушка Пресвятая Богородица истинного Христа пеленала, в той пелене я весь запеленаюсь. Сокрой меня, Господи, и запечатай тело мое, уста мои от худых дел, от злых людей, от еретика, от еретицы, от колдуна, от колдуницы, от скороеда, от ужа ползучего, от огня кипучего, от острого ножа, от зубастого серпа, от огня, от пламя и от злых людей. Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Дума моя, дума, дума моя злая, кровь моя дурная. Тикай, моя думушка, в дремучий лес, в пень-колоду, в белую березу, в вязкое болото, там тебе место. Аминь.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Батюшка Перун, всем ты царям царь, всем ты огням огонь. Будь ты кроток, будь ты милостив! Как ты жарок и пылок, как ты жжешь и палишь в чистом поле травы и муравы, чащи и трущобы, у сырого дуба подземельные коренья, тако же я молюся и корюся тебе-ка, батюшко, Царь-Огонь — жги и спали раба божьего (имя рек) всяки скорби и болезни, страхи и переполохи. Аминь.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Ходил раб Божий (имярек), ходил по полям, по долам, по зеленым лугам и по желтым пескам, и по быстрым рекам. Видел раб Божий (имярек), как желтые пески пересыпаются, как быстрые реки переливаются, как с зеленой травы вода скатывается. Так бы с раба Божьего (имя рек) и хворь катилась с буйной головы, с ретивого сердца, с ясных очей, с кровяных печеней и со всего тела белого. Аминь.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. На море, на окияне, на быстром буяне лежит камень. На камне алатыри стоит конь белый, на том комоню сидит сам святый Георгий. Держит он иглицу стальную в руках, зашивает семьдесят сем ран, унимает семьдесят семь кровей. Не единой крови не текет, не едина рана не отверзется. Аминь

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Встану я, раба Божья (имярек), благословясь, пойду, перекрестясь, выйду из дома на порожки, с порожков на дорожку, выйду в чистое поле, в чистом поле встает заря утренняя Мария, угасает заря вечерняя Маремьяна. Заря ты, зоренька, красная, ясная, утренняя — Марья, вечерняя — Маремьяна, унеси бессонницу-полуночницу у рабы Божьей (имярек). Полуночница, полуночница, не журися над моей ретивой головушкой, а журися в синем море над серым камнем. Аминь