Спецагент спецотдела ОГПУ-НКВД. Миссия во времени

Теперь мы примерно знаем, в каком направлении исчезали все пропавшие. Бандиты явно не понаслышке знают этот район, не могли же они вести свои жертвы в совершенно неподготовленное место, рассчитывая на авось.

В связи с этим у меня появилось несколько предположений. Очевидно, в этом доме они оставляли трупы только на очень короткое время, а затем перепрятывали их в более надежном месте, но вряд ли очень далеко. Это же не глухой лес, кругом люди, опасно перетаскивать трупы на виду у всех. Поэтому первым делом следует тщательно обыскать ближайшие окрестности. Кроме того, не исключено, что где-то рядом может проживать, по крайней мере, один из членов банды. Должен же кто-то присматривать за этим местом, и в случае опасности подать сигнал своим сообщникам.

Найти ответы на все эти вопросы мы сможем только на месте, поэтому я предлагаю завтра утром съездить в Никольское. Паровоз отходит с Курского вокзала в 8.15 утра. Если у Вас нет возражений, то тогда встречаемся прямо на перроне, под часами.

— Возражений не имею!

— Вот и хорошо! Ну, тогда до завтра!

— До завтра!

Около восьми часов утра Иван подошел к зданию Курского вокзала, и, пройдя его насквозь, оказался на перроне. Он сразу же заметил Климова, который в своем неизменном пальто-реглане и клетчатой кепке уже поджидал его в условленном месте. Вскоре подали нещадно дымивший паровозик с несколькими прицепленными к нему обшарпанными вагонами, который должен был следовать до станции Обираловка, делая остановку в Никольском. Пассажиров было немного, поэтому можно было без спешки занять любые понравившиеся места.

Раздался паровозный гудок, и вскоре за окном вагона промелькнули Спас-Андроников монастырь, завод Гужона, завод Войтовича и живописный цыганский табор, раскинувшийся в районе станции Карачарово. Далее потянулся однообразный ландшафт, перемежаемый неказистыми строениями нескольких деревушек, видневшихся в некотором отдалении от дороги, и лесопосадками. Первым нарушил молчание Климов:

— Я тут захватил с собой во фляжке «Горного дубнячка»… Может, опрокинем по сто грамм?

— Мы же на задании…

— Я же не до чертиков предлагаю нализаться, а выпить просто чисто символически, так сказать, для поднятия настроения, а заодно и согреться…

В вагоне на самом деле было довольно холодно, поэтому Иван охотно согласился:

— А, знаете, давайте!

Он расстелил рядом с собой на лавке газету и выложил на нее из портфеля захваченные из дома круг копченой колбасы, батон белого хлеба и пяток малосольных огурчиков. Поскольку стаканов у них с собой не было, пришлось пить мелкими глотками прямо из крышечки, которой завинчивалась фляжка. Вскоре они перешли на «ты», и за разговорами о делах житейских поездка прошла незаметно…

Выйдя на станции Никольское, Иван и Климов увидели прямо перед собой старинную церковь в стиле нарышкинского барокко, со слегка облупившимися стенами, но все еще сохранявшую величественный вид. Климов махнул рукой в ее сторону:

— Нам туда!

Миновав церковь и прилегающее к ней местное кладбище, они вскоре подошли к одиноко стоявшему на отшибе деревянному дому. Возле него уже суетились люди в кожанках, туго перепоясанных ремнями. Зайдя внутрь дома, Иван с непривычки чуть не вскрикнул от ужаса и отвращения, но вовремя успел взять себя в руки. В одной из комнат буквально везде — на полу, стенах, плинтусах и даже на потолке виднелись брызги и бурые пятна замерзшей крови. Кроме того, уже при поверхностном осмотре выяснилось, что в доме имеется просторный погреб, в стену которого оказались надежно вбитыми крючья, к которым, скорее всего, привязывали похищенных людей. Поскольку это было глухое, уединенное место, здесь жертвы в случае необходимости можно было держать довольно долго, без спешки выбивая из них нужные сведения. Подвал также сверху донизу был забрызган кровью.

Пока Иван осматривал дом, Климов, который все это уже видел накануне, приступил к проведению следственных действий. Для начала он поинтересовался у одного из людей в кожанке:

— Чей это дом? Удалось установить?

— По словам соседей, дом давно стоит заброшенным. Хозяева пропали еще в годы гражданской войны, то ли умерли, то ли погибли, то ли подались в поисках лучшей доли в дальние края. Точно никто ничего не знает. Соседи также утверждают, что никаких подозрительных личностей вокруг дома в последнее время они не замечали, и никаких подозрительных звуков отсюда не доносилось. Лишь иногда по ночам со стороны Носовыхи раздавался шум мотора, однако близко к дому автомобиль не подъезжал. Ну, это понятно, чтобы не оставлять следов, и не привлекать к себе излишнего внимания. Получается, что бандиты доставляли свои жертвы к дому пешком. По всей видимости, они их сразу же загоняли в подвал, поэтому ничего и не было слышно. Лишь в последний раз у них вышла осечка. Неведомым образом пленнику удалось вырваться из их рук, и бандиты вынуждены были стрелять, опасаясь, что тот может скрыться в ночи. На снегу видны следы крови и волочения трупа.

— Другие трупы удалось обнаружить?

— Пока нет, но ищем. Здесь рядом находится кладбище, которое, по сути дела, никем не охраняется. Правда, возле церкви живет сторож, но он клянется, божится, что ничего не видел и не слышал. Я так думаю, что в теплое время года бандиты могли прятать трупы в свежих могилах или же хоронить в окрестных лесопосадках. Зимой они могли их опускать на дно местного водоема, который расположен не очень далеко от дома. На льду видны следы нескольких прорубей, там сейчас ребята шарят баграми.

Как раз в это время к Климову подошел один из агентов уголовного розыска:

— Только что удалось подцепить несколько трупов. К ним были привязаны различные тяжести, чтобы они весной не всплыли.

— Так, ясно! Продолжайте работать, а я пока пойду, еще раз сам поговорю с местными жителями, может быть, кто-нибудь из них вдруг вспомнит хоть что-то интересное.

Климов в сопровождении Ивана и нескольких молодцов в кожанках направился к ближайшему дому, расположенному примерно в полукилометре от места преступления. На стук в дверь и крики им долго никто не открывал, лишь заливалась лаем выскочившая из будки рыжая собака. Наконец, из дома вышла старуха, которая оказалась совершенно глухой и, судя по всему, малость не в своем уме. Она долго вообще не могла понять, о чем идет речь, и что от нее хотят какие-то незнакомые люди. Затем она сбивчиво и невпопад отвечала на вопросы, так что толку от нее оказалось мало. На пособницу бандитов бабуля явно не походила.

Ничего особо интересного не дал обход и других близлежащих домов. Оставалось только побеседовать с церковным сторожем. На стук из неказистого домика вышел громадный бородатый мужик примерно лет сорока в армяке и чесучовых штанах, засунутых в старые кирзовые сапоги, смятые в гармошку. Окинув нежданных гостей внимательным оценивающим взглядом, он с вполне добродушным видом осведомился:

— Чем могу служить?

От Ивана, стоявшего сбоку от Климова, не укрылось, что тот, едва увидев сторожа, сразу же напрягся. В следующее мгновение субинспектор уголовного розыска почти радостно воскликнул:

— Боже мой! Какая встреча! Семен Петрович Митрофанов по кличке Хряк.

— Извините, дорогой товарищ! Ошибочка вышла, обознались Вы! Я Чернышев Валентин Михайлович. Могу и паспорт показать.

— Хряк, ты из себя дурочка не изображай! Ты личность в определенных кругах хорошо известная. Я же тебя прекрасно помню. Раньше ты состоял в банде Якова Кошелькова, по кличке Янька Кошелек, ликвидированной в 1919 году. Тогда почти всю банду повязали или перестреляли, а вот тебе каким-то чудом удалось ускользнуть. За тобой много долгов числится, я это быстро все раскручу. Даже не переживай. И только не говори, что ты здесь оказался по чистой случайности, и о местных делах слыхом не слыхивал.

— Так ведь так оно и есть! Вот истинный крест. — Для пущей убедительности Хряк даже перекрестился.

— Ну, ладно!..

Климов кивнул двум молодым агентам, топтавшимся за его спиной. Те подхватили сторожа под руки и потащили внутрь дома. Вскоре оттуда послышались глухие удары и сдавленные крики. Когда через некоторое время Климов и Иван зашли в комнату, то увидели сильно избитого Митрофанова, сидевшего на стуле в углу. Климов окинул его внимательным взором:

— Ну, что? Ничего не вспомнил?

Митрофанов пожевал разбитыми в кровь губами и упрямо ответил:

— Да не знаю я ничего! Придумывают тут всякие…

— Хряк, ты, может быть, еще не понял, что я тебя живо подведу под высшую меру социальной защиты. Я тебя есть только одна возможность облегчить свою участь — искренне и честно рассказать все, что ты знаешь о банде Голованова.

— Слышь, легавый, ты мне эти сказочки можешь не рассказывать. Мы их и так распрекрасно знаем. Чистосердечное признание, конечно, смягчает наказание, но увеличивает срок. Ничего я тебе рассказывать не собираюсь, что докажешь, то и твое…

Было понятно, что Хряк оказался крепким орешком, и чтобы его расколоть, с ним еще долго придется повозиться. Вдруг осторожно скрипнула входная дверь, и хриплый мужской голос тихо спросил:

— Семен! Ты дома?

Климов потихоньку достал из кармана наган и взвел курок. Его примеру последовали и двое агентов уголовного розыска. В следующий момент в комнату наполовину просунулась косматая голова. Увидев избитого Митрофанова и нацеленные на него три нагана, косматая голова попробовала, было, засунуться обратно, но Климов грозно скомандовал:

— А, ну, стоять! Стрелять буду! Иди сюда!

За дверью несколько секунд кто-то нерешительно потоптался, а затем в комнату вошел обладатель косматой головы, оказавшийся невысоким мужичком в зипуне, подпоясанном веревкой. На вид ему можно было дать примерно лет тридцать с небольшим. В руке он держал старую потертую шапку-ушанку, некогда изготовленную из меха неведомой зверушки. Мужичок стоял, нерешительно переминаясь с ноги на ногу в своих войлочных валенках. По нему было видно, что он явно не ожидал подобной встречи, а потому сильно растерялся и не знает как себя вести. Климов быстро оценил ситуацию, и решил ковать железо, пока горячо. Продолжая держать нежданного гостя на мушке, он с самым грозным видом спросил:

— Кто такой?

— Да, тутошний я. Петром кличут.

— А сюда чего пожаловал?

— Да так! Решил вот в гости к знакомому заглянуть.

Интуиция подсказывала Климову, что мужичок врет. К тому же для случайного гостя он был явно слишком напуган, а значит, чувствовал за собой какую-то вину. Стараясь и дальше не выпускать инициативу из рук, он начал делать вид, что теряет терпение и раздражается все больше и больше:

— Как фамилия?

— Ивонин!

— Так вот, Ивонин, ты меня что, за идиота принимаешь? Ты думаешь, что так и будешь мне лапшу на уши вешать, а я так и буду делать вид, что тебе верю? Да ты знаешь, что я сейчас прикажу с тобой сделать?

Покосившись для наглядности на избитого Митрофанова, Климов с самым решительным видом двинулся на мужичка в зипуне. Однако тут произошло то, чего, наверное, никто не ожидал. Мужичок сначала жалобно всхлипнул, а затем расплакался во весь голос:

— Не надо! Не трогайте меня! Я сам все расскажу!

Еще не веря до конца в свою удачу, Климов решил его дожать:

— Где Голованов?

— В Москве, где же ему быть. На Живодерке у своей бабы живет.

— Откуда ты его знаешь?

— Так это свояк моей жены Вальки.

— Людей убивал?

— Нет, нет, что вы! Мне Семен только иногда кое-какие гостинцы передавал. Вот и все!

— Так, значит, награбленное добро Голованов у тебя хранит?

— Да!

— Ты где живешь?

— На том краю Никольского, ближе к Графским прудам.

— Давай, показывай!

Все это время Митрофанов с ненавистью смотрел на столь некстати подвернувшегося гостя. Не выдержав, он даже сплюнул то ли от злости, то ли от досады, и пробурчал себе под нос нечто вроде.

— Вот, паскуда…

Обернувшись к нему, Климов добавил:

— Ну, а с тобой у нас еще будет время поговорить по душам!

Уже выйдя на улицу, Иван счел нужным заметить:

— Ну и тип этот Хряк!

— Еще бы! Кто прошел школу Яньки Кошелькова или Сабана, того потом в любой банде с распростертыми объятьями встречали. Считалось, и не зря, что на такого всегда можно положиться…

Оставив для охраны Хряка местного милиционера и молодого агента из МУРа, Климов в сопровождении Ивана и еще нескольких агентов отправился следом за Ивониным. Оказалось, что он приехал сюда на подводе, запряженной старой клячей, которую оставил возле чайной на противоположной стороне железной насыпи. Прежде чем отправляться на обыск, Климов сначала зашел в расположенный рядом со станцией поселковый совет, откуда по телефону доложил своему начальству все последние новости, а заодно и проинформировал о предполагаемом местонахождении главаря банды. Затем вся компания взгромоздилась на телегу и примерно за полчаса понурая лошаденка дотащила их до дома Ивонина.

Еще по дороге Климов выяснил у задержанного, что в доме, кроме жены и двух его малолетних дочерей, никого нет. Тем не менее, на всякий случай он приказал всем держать оружие наготове. Когда имеешь дело с бандитами такого калибра как Голованов, можно ожидать чего угодно. Климов на всю жизнь запомнил случай, когда он и еще двое сопровождающих вели арестованного Яньку Кошелькова по Мясницкой улице. Неожиданно к ним подошла старушка — божий одуванчик и передала «бедненькому арестанту» буханку хлеба, в которой, как вскоре выяснилось, был спрятан наган. В результате двое оперативников погибли на месте, Климов еле выжил после тяжелого ранения, а Янька скрылся в очередной раз…

Дом Ивониных представлял собой уединенно стоявшую бревенчатую избу с высоким чердаком, расположенную посреди густого сада, который был обнесен глухим забором с человеческий рост. В заборе имелась только одна калитка, которая изнутри была заперта на засов. Подозрительно покосившись на столь неожиданно возникшее препятствие, Климов приказал одному из своих оперативников:

— Обойди дом с тыльной стороны, и будь там настороже, мало ли что.

Затем добавил другому:

— Обойди ближайшие дома, найди понятых!

Затем скомандовал Ивонину:

— Давай, стучи! И чтобы без всяких сюрпризов. Если что, я тебя первого пристрелю.

Хозяин дома изо всех сил стал колотить кулаками в дверь, а затем еще и громко крикнул:

— Валька! Слышишь, Валька! Открывай!

Через некоторое время изнутри лязгнул засов, и на улицу выглянула полная женщина лет тридцати в наспех накинутом на плечи полушубке, которая сразу же начала ворчать:

— Ну, чего тут разорался?

Увидев незнакомых людей, она сразу же прикусила язык:

— Ой, а это кто с тобой?

Вместо объяснений Климов осторожно отстранил ее рукой от калитки, а затем решительно шагнул внутрь:

— Кто еще находится в доме?

— Никого! Две дочери…

Обернувшись к хозяину, Климов произнес:

— Давай, показывай свои сокровища!

Ивонин безропотно направился в дом. Отодвинув в одной из комнат тяжелый комод, он затем приподнял с помощью топора несколько половиц, и отбросил их в сторону. Повинуясь приказам Климова, хранитель воровского добра стал вынимать из тайника золотые царские червонцы, ювелирные изделия и драгоценные камни, которые были замотаны в тряпки или даже просто завернуты в газеты. Ценности тут же вносили в опись. Вскоре их набралось столько, что они уже не помещались на столе, а Ивонин, стоя на коленях, все продолжал доставать и доставать из тайника свертки. Наконец, он выпрямился и как бы виновато развел руками, мол, извините, все, больше у меня ничего нет.

Климов внимательно посмотрел на него:

— Это все?

— Все! Богом клянусь!

— Да что вы все Бога всуе поминаете! Смотри, если сами еще чего найдем, плохо будет.

Немного поколебавшись, хозяин направился к куче дров, валявшейся в углу кухни. Из нее он вынул одно полено, и с усилием разъединил его на две части. Оно оказалось изнутри полым, и в нем лежали весьма увесистые с виду пачки советских рублей и иностранной валюты.

Пока переписывали номера купюр и заносили их в опись, Климов опять поинтересовался:

— На этот раз все?

— Все! Теперь точно все! Клянусь!

— Ладно, мы это еще проверим…

Молчавший все это время Иван, не желавший вмешиваться в чужую работу, в которой он к тому же мало что смыслил, наконец, не выдержал и спросил у Ивонина:

— Скажите, а где котел, старинный такой?

Но тот лишь удивленно захлопал глазами:

— Какой котел? Не знаю! Не было никакого котла.

Климов отвел Ивана в сторону и вопросительно посмотрел на него. Поскольку обойтись без помощи опытного сыщика пока не было возможности, Ивану пришлось дать краткое пояснение:

— Меня этот котел очень интересует!

— Так, значит, именно из-за него тебя прикомандировали к нам?

— Ну, в общем, да!

— Интересно, что это за котел такой, которым интересуется ОГПУ? Ладно, будем искать! Похоже, что Ивонин говорит правду, и все что у него имелось, он уже выдал. Если Голованов не перепродал или просто не подарил интересующий тебя котел кому-то другому, то он может храниться у него дома или еще в каком-то другом месте. Сам понимаешь, нет никакой гарантии, что все свои сокровища он хранил только у Ивонина. Но в любом случае теперь все упирается в Голованова. Вот им мы теперь непосредственно и займемся. Думаю, что здесь теперь смогут обойтись и без нас.

— Я тоже так думаю.

Климов обратился к остающимся оперативникам:

— Заканчивайте здесь. За старшего остается Тимофей. Завтра ко мне с утра на доклад. Все!..

Стоял солнечный морозный денек, словно созданный самой природой для пеших прогулок. Иван и Климов довольно быстро добежали до станции по уже знакомой им проселочной дороге, громко именовавшейся местными жителями Вешняковским трактом. До прибытия следующего паровоза до Москвы оставалось двадцать минут. Воспользовавшись появившейся паузой, Климов решил проверить, как работает следственная бригада на месте преступления. Как оказалось, Митрофанова-Чернышева уже отправили на машине в Москву под усиленным конвоем, а из водоема продолжали извлекать все новые трупы, которых набралось уже больше десятка…

Неизвестно, о чем думал во время обратной дороги в Москву Климов, а Иван просто не находил себя места от нетерпения. Вот, наконец, и Курский вокзал. Поймав лихача, они попросили доставить их как можно быстрее на Живодерку. Еще на подъезде Климов и Иван услышали звуки перестрелки, доносившейся со стороны доходного дома, где, судя по полученной информации, проживал главарь бандитской шайки. Вскоре Климов заметил одного из своих подчиненных:

— Ну, как дела, Леонтьев?

— Отстреливаются, гады! Их там человек пять-шесть, никак не меньше. Все вооружены. Хотели взять их по-тихому, да только не получилось. Нашли одну бабулю, некую Гордееву Степаниду Андреевну, которая приходится подруге Голованова родной теткой. Сама она живет недалеко отсюда, на Патриарших прудах. Долго ей объясняли, в чем дело и, в конце концов, уговорили нам помочь. Сказали ей, чтобы она позвонила в дверь, и попросила свою родственницу выйти. Вроде бы и повод придумали вполне правдоподобный. Мол, деньги ей срочно нужны, не могла бы она ей дать взаймы рублей десять. По ее словам, она и раньше неоднократно обращалась к Таньке, как зовут подругу Голованова, с подобными просьбами, и та, как правило, ей не отказывала. Но на этот раз, очевидно, то ли Танька, то ли сам Голованов заподозрили что-то неладное, поскольку дверь не открыли, и послали бабулю куда подальше.

После этого со стороны черного хода на улицу попыталось выскользнуть несколько подозрительных личностей, но мы дом плотно обложили, так что вырваться шансов у них не было никаких. На приказ остановиться бандиты сразу же открыли огонь, ответным огнем один из них был убит, остальные скрылись обратно в доме. Теперь вот палят при малейшем шорохе.

— Да, устроили, понимаешь, перестрелку в центре города, могут же случайные люди пострадать. Надо с этим кончать как можно быстрее. Гранаты есть?

— Есть у ребят пару штук.

— Давайте их сюда!

Когда Климову принесли гранаты, он вместе с Иваном и несколькими агентами направился в темный, едва освещаемый сквозь разбитые окна тусклым дневным светом подъезд, в котором стоял неистребимый кошачий запах. Все вместе они поднялись на третий этаж, где находилась квартира, в которой вместе с подельниками засел Голованов. Пока остальные на всякий случай держали дверь под прицелом, Климов быстро прицепил связку из двух гранат к дверной ручке, и привязал к чеке одной из них длинную веревку. Пока на улицу выводили жильцов соседних квартир, Иван попытался ему напомнить:

— Голованова надо обязательно взять живым. Похоже, что только у него можно узнать, где находится интересующая меня вещь.

— Знаешь, мне и самому очень хочется с ним потолковать о том, о сем. Но в данной ситуации ничего гарантировать не могу. Как получится, так и получится!

Затем все спустились на один лестничный пролет вниз, и Климов резко дернул за веревку. Раздался оглушительный взрыв, а еще через мгновение раздался грохот от падения створок дверей. Не успела осесть пыль, как сыщики ринулись вперед, держа оружие наготове. Кто-то из них споткнулся о тело, лежавшее у порога, и чертыхнулся. Следом началась яростная пальба, крики, послышались стоны раненых. Через некоторое время отчетливо раздался громкий окрик: — «Стой, сволочь! Стрелять буду!», который потонул в грохоте выстрелов. Потом раздался еще один выстрел, и разом все стихло.

Когда Иван зашел в квартиру, перед его взором предстало настоящее поле боя. Два трупа, один из которых был женским, лежали в прихожей, еще два тела — в комнате, причем молодой парень в дорогом, явно сшитом на заказ, костюме и модных туфлях на каучуковой подошве все еще подавал признаки жизни. По всей видимости, это и был тот самый Курносый. Здесь же на стуле сидел раненый в плечо сыщик, которому его товарищ оказывал первую помощь. Пройдя на кухню, Иван обнаружил еще одно тело, над которым склонился Климов:

— Вот он, тот самый знаменитый Голованов. Когда понял, что деваться ему некуда, сам пустил себе пулю в висок. Жаль, теперь мы никогда не узнаем ответы на многие вопросы.

Иван с любопытством посмотрел на мертвого бандита. Честно говоря, в своем воображении он рисовал его себе эдаким монстром, а в реальности перед ним оказался неказистый, ничем не примечательный мужичок, такого на улице встретишь, пройдешь мимо, и внимания не обратишь. На мгновение его почти охватило отчаяние. Климов никогда не узнает разгадки своих тайн, а он, скорее всего, теперь никогда не узнает, где искать котел Керидвены. Но вдруг его взгляд остановился на котле весьма внушительных размеров, украшенном фризом из рельефных изображений драконов, который преспокойно стоял себе на плите. И хотя перстень не подавал никаких признаков жизни, известный ему отличительный признак не оставлял сомнений, что перед ним именно тот самый котел.

В следующее мгновение Иван почувствовал на себе тяжелый пристальный взгляд, а затем заметил прямо перед собой черную фигуру с горящими глазами, которая манила его к себе рукой. Им начало овладевать чувство ужаса, но неожиданно он услышал за спиной механический голосок мистера Петрова:

— Смелее, коллега! Вперед! Это как раз то, что нам нужно! Не обращайте внимания на эту тварь.

Иван обернулся, но сзади уже никого не было. Исчезла и черная фигура с горящими глазами. Молодой чекист еще раз внимательно оглядел котел. Да, вид у него был совсем не волшебный. Судя по наличию у него внутри остатков пищи, хозяева явно использовали его по прямому назначению.

Глянув на подошедшего Климова, Иван без излишних церемоний заявил:

— Сергей Петрович! Я забираю с собой этот котел.

— Зачем он тебе?

— В хозяйстве пригодится!

— Пока идут следственные действия, забирать с места преступления ничего нельзя.

— Я шучу! Это именно тот котел, который мне был нужен. Полагаю, что имею право больше ничего не объяснять.

— Ну, да!.. Конечно!.. Так, значит, не было никакого иностранного агента?

— Может быть, и был, кто ж его знает… Спасибо тебе за все! Ты на самом деле классный сыщик! Всего тебе самого доброго!

— И тебе тоже! Ну, бывай!

Воспользовавшись имевшимся в квартире телефоном, Иван позвонил Барченко. К счастью, тот оказался на месте:

— Александр Васильевич!

— Я слушаю!

— Все в порядке! Котел у нас!

— Вы даже представить себе не можете, какой же Вы молодец. Жду!

Иван вынес свой трофей из квартиры, и, поймав лихача, вскоре входил в один из подъездов Политехнического музея. Навстречу ему уже спешил Барченко, потирая от нетерпения руками.

— Иван Антонович! Родина Вас никогда не забудет!

— Да ладно…

На стол Сталина легла очередная информационная сводка секретно-политического отдела ОГПУ, освещавшая ситуацию в стране:

— бои между крестьянами и курсантами военной школы в различных районах Воронежской области. Сопротивление повстанцев удалось сломить только после массированного применения против них артиллерии и авиации…

— под Липецком повстанцы захватили оружейный склад, в том числе и несколько пулеметов, убили председателя райисполкома и несколько ответственных работников ОГПУ…

— на Украине повстанцы контролируют обширные территории, не допуская туда представителей советской власти…

— в Терском округе повстанцы разгромили сводный отряд ОГПУ и местного партактива, а затем объявили о мобилизации в свои ряды всех военнообязанных лиц 1900–1905 годов рождения…

— в горах Северного Кавказа действует крупный повстанческий отряд под командованием бывшего красного партизана Ярового…

— отряд под командованием врангелевского офицера Турищева предпринял попытку захватить город Кисловодск…

— нападение на пороховые склады под Одессой…

Далее в сводке перечислялось еще много фактов подобного рода, собранных в разных частях необъятной страны, но читать ее дальше Сталин пока не стал. Картина в целом ему и так была ясна. Он только бегло просмотрел итоговые цифры. Как выяснилось, за последние несколько месяцев было зафиксировано почти три тысячи актов индивидуального террора против представителей советской власти, партийных и комсомольских активистов, сотрудников ОГПУ. Бесстрастные цифры также сухо свидетельствовали о том, что за это же время в стране произошло несколько сотен выступлений, в том числе и вооруженных, против этой же самой советской власти, в которых, даже по самым скромным подсчетам, приняло участие несколько сотен тысяч человек.

Прищурив свои желтые глаза, Сталин внимательно посмотрел на начальника секретной службы:

— Слушай, Ягода, у нас что, в стране опять началась гражданская война?

— Пока нет, товарищ Сталин! Но очень похоже, что дело идет именно к этому.

— Так куда смотрит ОГПУ? Чем вы там вообще занимаетесь?

— Мы делаем все, что только можем. Но, к сожалению, мы ведь тоже не всесильные. Крестьяне не ходят идти в колхозы, сопротивляются всеми возможными способами. Началось с массового забоя скота, отдельных террористических актов, а вот теперь дело дошло и до массового вооруженного сопротивления. В разных частях страны стали возникать повстанческие отряды, нападающие на колхозных активистов, на бригады по раскулачиванию, отряды ОГПУ, местные органы власти, райкомы ВКП(б).

— Ты мне брось эти сказочки рассказывать. Ты же прекрасно знаешь, что наша партия взяла курс на проведение форсированной индустриализации страны. Другого выхода у нас просто нет. Нам надо за максимально короткий срок пробежать тот путь, который большинство из промышленно развитых стран преодолели в течение нескольких сотен лет. Загвоздка в том, что провести индустриализацию без коллективизации сельского хозяйства никак не удастся.

К тому же нам надо просто-напросто накормить население городов, в первую очередь, конечно, рабочий класс. Уж для тебя-то точно не секрет, что по всей стране, кроме Москвы и Ленинграда, были введены карточки сначала на хлеб, затем на все без исключения продовольственные товары, а вскоре дошла очередь и до многих промышленных товаров. У нас даже рабочие крупных промышленных предприятий получают по шестьсот граммов хлеба в день, а члены их семей — по триста. А вкус масла, молока и мяса многие граждане уже вообще успели позабыть. И это, заметь, в мирное время в той самой стране, которая еще недавно кормила всю Европу и даже продавала излишки хлеба в Америку. Это все кулацкий саботаж. Хлеб у крестьян есть, и его у них надо изъять любой ценой.

— Товарищ Сталин! Все, что Вы говорите, безусловно, правильно. Но хотелось бы Вам напомнить, что мы же сами установили государственную монополию на хлеб, то есть, хлеб у крестьян теперь может покупать только государство по тем ценам, которые оно само устанавливает. Крестьяне считают эти цены слишком заниженными, и поэтому не желают продавать по ним хлеб. К тому же, если разобраться, крестьянам в данной ситуации деньги не особо-то и нужны. По причине полного отсутствия товаров массового потребления им просто некуда их потратить, а продовольствием и одеждой они обеспечивают себя сами. Не хотелось бы Вам напоминать элементарные истины, но, к сожалению, суть дела такова, что если ты перестаешь считаться с законами экономики, то очень скоро законы экономики перестают считаться с тобой. И тогда уже добра не жди.

Кроме того, проводя политику ускоренной коллективизации и искоренения кулачества как класса, мы, по сути дела, губим как класс все крестьянство. Ведь не секрет, что на самом деле так называемые кулаки представляют собой лучшую, самую трудолюбивую и предприимчивую часть крестьянства. Уничтожая их, мы фактически отдаем деревню под власть деревенских люмпенов, лодырей и пьяниц, которые сами толком никогда не работали, а теперь и другим не дадут.

Да, и чего греха таить, раскулачивание и коллективизация зачастую проводится с нарушением самых элементарных не то что правовых, но и просто человеческих норм. Комсомольские и партийные активисты по своему усмотрению отбирают у крестьян любое имущество, которое приглянется лично им, занимаются откровенным грабежом и произволом, часто пьяными врываются в дома, прямо в присутствии хозяев делят между собой их личные вещи. Стоимость изъятого имущества специально занижается по описям, чтобы потом все излишки можно было сбыть на стороне.

Очень часто так называемые активисты в своих поступках руководствуются отнюдь не государственными интересами, а мотивами личной мести. Мало того, что они занимаются откровенным грабежом, так они еще и устраивают всяческие пакости неугодным односельчанам. Под предлогом поиска спрятанных ценностей или зерна они намеренно ломают печи, вскрывают крыши домов, отбирают последние остатки продовольствия. Они также могут любого хозяина произвольно записать в кулаки или подкулачники, что автоматически обрекает крестьянина и его семью на высылку в отдаленные районы страны, а то и на расстрел.

Как следствие, у крестьян остается небольшой набор — либо идти в колхозы, где им приходится трудиться практически за бесплатно, либо бросать свое хозяйство и подаваться в город на заработки, либо бороться, что в последнее время они предпочитают делать все чаще и чаще.

Кстати, товарищ Сталин, Вы знаете, как народ теперь расшифровывает название нашей партии?

— И как же, интересно?

— ВКП(б) — второе крепостное право (большевиков).

— Ягода, я что-то тебя не пойму! Ты что, записался в адвокаты к кулакам и прочим антисоветским элементам?

— Конечно же, нет, товарищ Сталин! Но просто, как глава секретной службы, я обязан трезво оценивать обстановку в стране, и заранее принимать превентивные меры, чтобы развитие ситуации не вышло из-под контроля.

— Хватит болтать! Надо действовать более решительно, все попытки сопротивления подавлять максимально жестко, как в свое время нас учил Владимир Ильич.

— Мы и так действуем максимально жестко. Только вот ведь в чем проблема. Первую гражданскую войну мы выиграли только потому, что смогли повести за собой этих самых крестьян, которые, как Вы знаете, составляют подавляющее большинство населения нашей страны. Они пошли за нами потому, что мы пообещали дать им землю, о которой они мечтали испокон веков, а теперь мы сами же ее у них и отбираем. И любые слова здесь бессильны.

Если мы расшевелим этот осиный рой, то за последствия уже никто не сможет поручиться. Вы ведь прекрасно помните, каких усилий нам стоило победить белых. А ведь они составляли только ничтожную часть населения страны, все белые армии были крайне немногочисленными, победы они одерживали только тогда, когда им удавалось увлечь за собой определенную часть крестьянства, обиженного советской властью. Основной же костяк белых армий составляли офицеры, которые, как у нас всегда считалось, были представителями эксплуататорских классов, поэтому, дескать, и пошли воевать против собственного народа за свое нажитое за счет грабежа этого самого народа добро. Я вот недавно ради интереса посмотрел некоторые статистические данные. Так вот, оказалось, что число людей с высшим и средним образованием в Российской империи перед началом войны почти точно соответствует числу офицеров военного времени в армии и на флоте. Это говорит о том, что любой образованный человек в условиях войны имел все шансы получить офицерское звание. Какие уж тут дворяне и буржуи, выходцы из этих слоев населения к началу революции составляли лишь ничтожный процент офицерского корпуса. По сути дела получается, что гражданская война велась между образованной частью общества и, так скажем, не очень образованной и культурной, но которой мы смогли внушить некоторые наши идеи и разжечь в ней классовую ненависть. Я веду к тому, что фактически размежевание общества в ходе гражданской войны произошло не по классовому, а по культурно-образовательному и даже нравственному принципу.

Кстати, чекисты это прекрасно понимали уже тогда. Помните, товарищ Лацис, один из заместителей Дзержинского, в одной из своих статей в газете «Красный террор», обращаясь к сотрудникам ЧК, прямо писал о том, что не надо искать никаких доказательств вины обвиняемого, достаточно просто спросить его, к какому классу он принадлежит, а также какое образование и воспитание он получил. Именно ответы на эти вопросы и должны определять судьбу обвиняемого.

И вот теперь Вы предлагаете затронуть жизненно важные интересы именно той массы населения, на поддержку которой мы опирались раньше. А на кого, интересно, мы будем опираться в дальнейшем? В надежности большинства частей РККА больше нет никакой уверенности. Армия у нас ведь только называется «рабоче-крестьянской», а на самом же деле по своему составу она преимущественно крестьянская по той простой причине, что именно крестьяне составляют большинство населения нашей страны. В последнее время отмечены многочисленные случаи дезертирства, и все чаще бойцы отказываются выступать против повстанцев или же даже переходят на их сторону. Были попытки поднять восстания и в самих воинских частях. Мы, конечно, жестоко караем всех виновных, но в любой момент ситуация может выйти из-под контроля. И тогда для нас последствия будут просто катастрофическими.

Подавлять крестьянские восстания приходится с помощью частей ОГПУ, курсантов военных училищ и отрядов, сформированных из числа лиц комсомольского, партийного и советского актива. Но насколько у них хватит решимости сражаться и дальше, сказать трудно, к тому же их ряды постепенно тают.

Наше счастье, что у повстанцев пока почти нет вооружения, либо же оно очень старое, припрятанное еще со времен гражданской войны. Сказывается и отсутствие у них опытных командиров. Хотя в последнее время все чаще и чаще фиксируются случаи, когда командование некоторыми отрядами принимают на себя бывшие офицеры различных белых армий, которые более десяти лет находились на нелегальном положении внутри страны или же были заброшены к нам в последнее время из-за рубежа. Вы понимаете, что это означает? Крестьяне своих бывших врагов теперь считают своими союзниками, а объединяет их всех неприятие советской власти.

По мере продолжения разговора лицо Сталина мрачнело все больше и больше:

— У Вас все?

— Нет, товарищ Сталин! Кажется, нам удалось нащупать разветвленную офицерскую организацию, которая готовит восстание в нескольких крупнейших городах страны. В основном она состоит из бывших военспецов, в силу разных причин пошедших некогда на службу в Красную Армию. Многие из них даже особо никогда и не скрывали, что не питают никаких симпатий к советской власти. Предположительно в Москве находится некий центр или штаб, координирующий деятельность отделений этой организации по всей стране. Кроме того, они поддерживают тесные связи со своими бывшими сослуживцами, оказавшимися в эмиграции. Представляете, эти офицеры в течение многих лет с наступлением весны ждали начала интервенции стран Антанты, а вот теперь решили, что настал подходящий момент выступить самостоятельно. Однако конкретных данных у нас пока мало. Многие бывшие военспецы ныне занимают высокие посты в Красной Армии, и арестовывать их лишь на основании одних подозрений в столь непростой ситуации пока представляется преждевременным. Армия может окончательно выйти из-под контроля.

— Смотри, чтобы не было поздно.

— Хорошо, товарищ Сталин!

— Ты что тут развел, понимаешь! Скоро в кого не плюнешь, обязательно в контрреволюционера попадешь. Ищи факты, ищи… У тебя на сегодня все сюрпризы?

— Нет, товарищ Сталин! Я еще не сказал самого главного!

Лицо Сталина стало совсем мрачным:

— Что там у тебя еще?

— Имеются агентурные данные, что в ближайшее время белые планируют высадить крупный десант на Тамани, а также организовать серию провокаций на нашей западной границе. Вы же понимаете, что если крестьянские восстания внутри страны будут поддержаны извне белым десантом, и при этом многие части Красной Армии откажутся защищать советскую власть, тогда наше положение на самом деле станет отчаянным.

Ягода продолжал говорить что-то еще, но Сталин его уже почти не слушал. Настроение у него окончательно испортилось. Лишь напоследок, попыхивая своей знаменитой трубкой, он буркнул:

— Идите, работайте! И чтоб без всякого там мягкотелого либерализма… Постоянно держите меня в курсе всех новостей…

Через три дня плавания по бурному весеннему морю на горизонте в туманной дымке, наконец, показались низкие пологие берега Таманского полуострова. Хотя апрельское солнце припекало уже во всю, на море все еще было достаточно прохладно и сыро, особенно по ночам, что заставляло добровольцев зябко кутаться в шинели. Переход оказался довольно трудным, море все время штормило, от вынужденного безделья спасал только сон, но уснуть в такой обстановке было не так уж и легко. Нервы у людей были напряжены до предела, многие из них, глядя по ночам в звездное небо над головой, невольно задумывались о том, что их ждет впереди.

Но по мере приближения к родным берегам настроение у добровольцев постепенно поднималось. Многие из них ждали этого момента более десяти лет, с тех пор, как с последними пароходами покидали порты Севастополя, Феодосии и Керчи. Все это время их не оставляли мысли о родине. Правда, никто из них точно не знал, какой она стала теперь, эта самая родина, и как она их примет после долгой разлуки — как вернувшихся домой сыновей или же, как заклятых врагов.

Когда две недели назад по приказу генерала Кутепова в частях и подразделениях Российского Общевоинского Союза, дислоцированных в европейских странах, была объявлена общая боевая готовность № 1, почти никто из русских эмигрантов не удивился. В последнее время с родины приходили новости одна волнующее другой. Массовые восстания крестьян, волнения в армии, забастовки рабочих, голодные бунты в городах, раскол внутри самой ВКП(б), ознаменовавшийся кровавыми репрессиями против бывших соратников. Ясно было, что при таком раскладе большевики у власти долго удержаться не смогут. Но чтобы ускорить их конец, нужен был мощный толчок извне.

На первых порах командование наладило заброску внутрь страны наиболее опытных офицеров, которые проводили разведку, а затем по собственной инициативе начали принимать на себя командование разрозненными повстанческими отрядами. Постепенно из них стали формироваться целые армии, под контролем которых находились обширные внутренние районы страны. И вот теперь настал подходящий момент поддержать вооруженную оппозицию внутри СССР несколькими мощными ударами извне. Были все основания рассчитывать на то, что они могут стать для советской власти последними.

Согласно разработанному плану, удары одновременно наносились из стран Прибалтики в сторону Петрограда, со стороны Польши в направлении Минска, Смоленска и далее в направлении на Москву. С юга силы большевиков должен был сковать десант, направлявшийся на Таманский полуостров. В первую очередь перед ним ставилась задача соединиться с отрядами кубанских и донских казаков, уже давно активно действовавших в этом районе. Затем объединенные силы казаков и добровольцев должны были занять Крым, а в дальнейшем продвигаться в направлении на Москву.

Хотя командование заранее объявило, что участие в походе является делом сугубо добровольным, от желающих не было отбоя. В качестве первого эшелона было решено отправить отряд в количестве примерно двух с половиной тысяч человек, разбитых на три группы, условно именовавшихся полками. Отряд должен был захватить и удержать плацдарм, на который, в случае успеха, затем планировалось высадить основные силы.

Добровольцы, в числе которых оказался и Борис Скворцов, грузились на транспорты в Варне и Бургасе с таким воодушевлением, что со стороны могло показаться, что люди едут на увеселительную прогулку. Все, как один, заслуженные боевые офицеры, прошедшие суровую школу Отечественной и гражданской войны. У многих на груди теснились ордена. Борис также с гордостью носил на кителе два белых офицерских Георгия. Провожать добровольцев пришли жены, дети и просто местные жители, многие из которых осеняли воинов крестными знамениями, богомольные старушки принесли с собой православные иконы, издалека доносился колокольный перезвон. Военный оркестр играл «Коли славен…», некоторые молились.

Один пожилой седобородый генерал от инфантерии в старомодном пенсне, придававшем ему определенное сходство с университетским профессором, начал было произносить проникновенную речь: «Господа офицеры! Братья! Соотечественники! Три года мы бились за русский народ, за его свободу и душу, одурманенную ядом большевистской пропаганды, Теперь нам предстоит долгий путь через гибель большевизма к возрождению России…». Но потом не выдержал наплыва охвативших его эмоций, всхлипнул, и просто добавил: «С Богом, сыночки! Постарайтесь остаться живыми!..».

В море транспорты под морскими Андреевскими флагами с синими крестами потеряли друг друга из вида, и теперь подходили один за другим к условленному месту рандеву в районе мыса Тузла. На берегу в предрассветной мгле сначала ничего нельзя было разглядеть, но затем вспыхнули разложенные в виде треугольника костры. Это был условный сигнал, означавший, что все в порядке, и можно начинать высадку. Борис оказался в первой группе, направлявшейся в сторону берега на шлюпках. На всякий случай добровольцы держали оружие наготове. Вдруг это не казаки, а отряд ОГПУ, который устроил им засаду, сейчас подпустит поближе, а затем угостит ливнем раскаленного свинца из пулеметов. Но на берегу их встретил разъезд казаков во главе с подъесаулом, который радостно приветствовал прибывших. Командовавший высадкой генерал Войцеховский, в идеально сидевшей на нем военной форме, тщательно отглаженной, как будто он только что вышел из своей парижской квартиры, а не болтался вместе со всеми три дня в море, пристально посмотрел на подъесаула:

— Как обстановка? Где красные?

— Красных поблизости нет. Они пока еще держатся только в Темрюке. Там удобный порт и через него они постоянно получают свежие подкрепления из Ростова и Мариуполя, а также пополняют запасы боеприпасов. Очевидно, попытаются удерживать этот плацдарм и дальше, чтобы затем при случае нанести нам удар в спину. Похоже, что именно вам и придется их оттуда выбивать, а пока можете спокойно производить высадку, весь берег полностью под нашим контролем.

К счастью, стояла тихая и безветренная погода. Высадка всего десанта прошла четко и организованно. Люди получили полдня свободного времени, чтобы отдохнуть после изнурительного плавания, привести себя в порядок, почистить и смазать оружие. Затем последовала команда строиться в колонны и выступать в поход. В принципе кратчайший путь до Темрюка лежал через Керченский пролив и далее по Азовскому морю. Но красные пока еще контролировали крымский берег, установив в самом узком месте пролива, в районе старинной турецкой крепости Еникале, артиллерийскую батарею, огонь которой запросто мог потопить транспорты с добровольцами. Во избежание лишних потерь командование приняло решение добираться до Темрюка пешим порядком.

Одна за другой мелькали станицы, местные жители, завидев людей в форме русской армии старого образца, да еще с погонами на плечах, сначала настороженно замолкали, а потом начинали расспрашивать, кто они такие и откуда взялись. Узнав, что это белый десант, прибывший на помощь местным казакам, многие начинали плакать от радости, лица у людей светились от счастья, время от времени к добровольцам подбегали женщины и дети, протягивая им узелки с нехитрой снедью или же предлагали утолить жажду. Сами добровольцы чувствовали себя освободителями, которых здесь давно ждали, настроение у всех было бодрое, приподнятое.

Кое-где все еще виднелись следы недавних боев. Бориса особенно поразил вид неразорвавшегося артиллерийского снаряда, застрявшего в стене колокольни. Думать о смерти совсем не хотелось. Пригревало ласковое апрельское солнышко, зеленела свежая травка, степь звенела, дышала, пышным цветом благоухали сады. Казалось, что все вокруг просто купалось в радостном солнечном свете. Наверное, именно такие мгновения и называются праздником жизни.

В полях уже во всю шли работы, но мужчин почти не было видно. Война, ничего не поделаешь! Вся тяжесть хозяйственных забот легла на плечи женщин и детей. Кое-где тарахтели трактора, принадлежавшие ранее, очевидно, МТС. Наверняка казаки уже успели растащить по домам все, что осталось от прежних колхозов…

Наконец, поздно вечером отряд добровольцев добрался до Темрюка. Командовавший осадой города казачий есаул коротко доложил сложившуюся на данный момент обстановку командиру офицерского полка генералу Семенову. По его словам, на этом участке боевых действий установилось временное затишье. На протяжении всех дней осады большевики лишний раз вообще старались не высовываться, а казаки не предпринимали активный действий, ожидая прибытия обещанных подкреплений. Город был хорошо укреплен, и представлял собой крепкий орешек для осаждающей стороны. Есаул утверждал, что на вооружении у красных имелось большое количество пулеметов, артиллерия и даже два броневика, которые в случае необходимости они перебрасывали на наиболее угрожаемые участки.

В данный момент, красные, скорее всего, нападения не ожидали, поэтому было принято решение атаку не откладывать, и начинать ее прямо сейчас. Основная ставка делалась на внезапность, поскольку артиллерии, способной эффективно подавить сопротивление большевиков, ни у добровольцев, ни у казаков не имелось.

Офицерские роты стали короткими перебежками передвигаться в сторону оборонительных позиций противника. Красные некоторое время либо не замечали их, либо просто хотели подпустить поближе. Наконец, словно спохватившись, они открыли ураганный огонь. Сначала затрещали ружейные выстрелы, потом ударили пулеметы, ухнуло несколько разрывов артиллерийских снарядов. Вскоре ночь просто закипела от огня. Добровольцы развернулись в цепи и бросились вперед с криками «Ура!». Однако огонь противника был настолько плотным, что им пришлось залечь на сырую, еще не успевшую толком просохнуть землю.

Положение спасли казаки, неожиданно обрушившиеся на позиции обороняющихся с фланга. Красные, не ожидавшие столь яростного напора, сначала растерялись, а затем дрогнули и в панике заметались между двух огней. Офицерские роты снова бросились вперед, и стали одну за другой занимать улицы и переулки, все ближе и ближе продвигаясь к порту. Вскоре перестрелка начала стихать.

Часть красных войск успела погрузиться на стоявшие в порту суда и отправилась на них в сторону крымского берега, а часть сдалась в плен. Кроме того, победителям в качестве приза достались огромные запасы вооружения и боеприпасов.

Борис с интересом смотрел на захваченных в плен красноармейцев. Это были первые большевики, с которыми он столкнулся лицом к лицу после окончания гражданской войны. С виду обыкновенные русские мальчишки, только ободранные, грязные, голодные и бледные от страха. Генерал Семенов спросил у них, кто по доброй воле желает присоединиться к добровольцам. Не отказался ни один человек. Из бывших пленных был сформирован отдельный батальон, который в дальнейшем проявил себя в боях с самой лучшей стороны…

После взятия Темрюка добровольцы получили приказ двигаться вслед за отступавшими красными войсками в сторону Крыма. Вопреки ожиданиям, при высадке в Керчи они не встретили никакого сопротивления. Борис хорошо помнил этот город. Именно отсюда он некогда эвакуировался в Турцию на одном из последних пароходов, уходивших в туманную даль на виду у красных кавалеристов и под прицелами пулеметов красных тачанок. Он прошелся по памятным для него местам, посетил генуэзскую крепость, храм Иоанна Предтечи, и даже взобрался на гору Митридат. Но долго предаваться ностальгическим воспоминаниям ему не дали отцы-командиры.

Фронт красных явно разваливался, они отступали, не оказывая практически никакого сопротивления, все дальше и дальше на север, в сторону Москвы. В Керчи добровольцы погрузились в уже поджидавшие их вагоны и, усиленные казачьими частями, двинулись вдогонку за ними. Впереди их ожидали тысячи верст неизвестности, а еще потемневшая от смуты и крови страна, которая в очередной раз за свою непростую историю оказалась на перепутье. Кто возьмет верх на этот раз, красные или белые, было еще далеко не очевидно.

Эшелон с добровольцами в сопровождении двух бронепоездов проследовал через весь Крым, миновал степи Северной Таврии, а затем проскочил и всю остальную территорию Украины, практически нигде не встречая сопротивления. Наученные горьким опытом первой гражданской войны, многие ожидали, что красные попытаются любой ценой удержать Харьков, но и этого не случилось. Город был занят без боя…

Далее замелькали названия русских городов — Белгород, Курск, Старый Оскол, Орел, Мценск, бесчисленные станции и полустанки. Несколько раз красные пытались организовать оборону на узловых станциях, но безуспешно. Как правило, хватало огня бронепоездов, чтобы их рассеять. Иногда красные взрывали или разбирали мосты, и тогда их приходилось чинить под прикрытием бронепоездов. Пожалуй, только это и тормозило продвижение вперед.

Словом, вокруг лежала хотя и разоренная войной, нищая, голодная, но уже почти мирная страна. Как-то на ночь добровольцы остановились передохнуть от бесконечной погони за противником на одной из крупных станций. Местное население встретило их хлебом-солью, накормило и напоило, чем смогло, хотя и само явно испытывало нужду во всем.

Возле разбитого вокзала сидел на скамеечке дед, и, наигрывая себе на гармони, пел явно им самим сочиненную песню на злобу дня:

Утром добровольцы продолжили свой путь дальше…

Между тем, поступали сообщения о падении Петрограда, Смоленска и других важных центров. Под контролем повстанцев находились Поволжье, Сибирь и Дальний Восток. Судя по всему, кольцо вокруг Москвы постепенно сжималось все плотнее и плотнее.

В эти дни Борис часто вспоминал слышанное им не так давно стихотворение известной поэтессы Марины Цветаевой «Лебединый стан». Само стихотворение он толком не запомнил, но его последние строчки «И войдет в столицу Белый Полк!» постоянно вертелись у него в памяти. Не только у него, но и всех остальных крепло ощущение того, что стоит приложить еще немного усилий, и они действительно войдут в столицу.

Только под Тулой добровольцам пришлось на некоторое время задержаться. Красные прекрасно понимали, что дальше им отступать уже некуда, и решили под стенами этого города дать свой «последний и решительный бой». В этом сражении могла решиться судьба всей войны.

Большевики стянули к городу все свои самые лучшие и наиболее надежные части — войска ОГПУ, курсантов военных училищ и так называемых интернационалистов, которые прекрасно знали, что в случае победы белых им рассчитывать на пощаду не придется. Кроме того, у красных было достаточно времени, чтобы создать здесь глубоко эшелонированную оборону. Судя по всем признакам, сражение предстояло нешуточное.

В предрассветной тишине добровольцы выгружались из эшелонов на безымянном полустанке недалеко от Тулы. Трава дымилась росой, над неизвестной речушкой стоял такой густой туман, что, казалось, будто над ней разлили парное молоко. Где-то впереди затаились красные, но пока все было тихо.

Для начала командование решило послать на разведку бронепоезд «Офицер». Он осторожно двинулся вперед самым малым ходом, пересек узкий железнодорожный мост, и незаметно для команды проскочил цепи красных, залегших на противоположном берегу реки. В это время ему на встречу выскочил вражеский бронепоезд, который с ходу открыл огонь. «Офицер» не остался в долгу и ответным огнем повредил у красного бронепоезда паровоз, лишив его тем самым маневренности. Кроме того, в одном из его отсеков вспыхнул сильный пожар, и вскоре там начали рваться снаряды, что вынудило команду спешно покинуть бронированное чудовище. Люди в кожанках, матросы и красные командиры стали один за другим спрыгивать на железнодорожную насыпь и тут же падали, скашиваемые сильным пулеметным огнем бронепоезда добровольцев.

В это время группа красных бойцов попыталась взорвать железнодорожный мост позади «Офицера», что не только отрезало бы ему обратный путь, но и серьезно затруднило бы белым дальнейшее продвижение в направлении города. Однако этот маневр вовремя успели заметить бойцы из передового дозора, и сняли их несколькими меткими залпами. В это время то ли опомнилась, то ли только что подтянулась на боевые позиции артиллерия красных, которая открыла губительный огонь по бронепоезду. Под его прикрытием пришли в движение и цепи красных, лежавшие возле моста.

Огрызаясь всеми своими орудиями и пулеметами, «Офицер» стал медленно отползать по мосту назад. На помощь ему пришла артиллерия повстанцев. Несколькими удачными залпами она смогла подавить огонь батарей красных. Снова залегли и их пешие цепи, сильно поредевшие от залпов картечи.

В ходе боя наступил тот критический момент, когда его исход могла решить любая случайность. Почувствовав это, более опытные офицерские роты в едином порыве устремились вперед. Поддержанные пулеметным огнем с бронепоезда, они на одном дыхании преодолели мост, и перекололи штыками еще пытавшихся сопротивляться красных. Путь на Тулу был открыт.

В образовавшуюся брешь командование белых бросило все имевшиеся в его распоряжении резервы. Красные еще пытались вяло сопротивляться, но повстанцев уже было не остановить. Измотанные до предела, серые от пыли, залитые потом, но гордые от осознания выпавшей на их долю миссии, они теперь стремились только вперед…

Вскоре показались городские окраины. Стояла напряженная тишина, одновременно нелепая и пугающая в такой момент. Казалось, что красные готовят западню, и вот-вот все вокруг утонет в потоках расплавленного свинца. Однако ни единого выстрела в сторону наступающих цепей так и не прозвучало. Вместо этого перестрелка началась где-то внутри города. Сухие содрогания пулеметного огня перемежались с частым треском винтовочных выстрелов. Внезапно навстречу повстанцам вышло несколько парламентером с белым флагом. Один из них объявил, что в городе вспыхнуло восстание, поднятое частями Красной Армии, которые больше не хотят умирать за власть комиссаров. Однако самим им не справиться с отборными силами большевиков, и они просят добровольцев оказать им всемерную помощь.

Призыв о помощи был принят с воодушевлением, и колонны белых стали втягиваться в лабиринты городских улиц. Выстрелы звучали со всех сторон, поэтому в такой круговерти трудно было понять, где находятся свои, а где — чужие. Вдруг навстречу колонне, в которой двигался Борис, неожиданно выскочил броневик, и начал поливать ее пулеметным огнем. Несколько человек осталось лежать на земле, остальные бросились врассыпную в поисках укрытия. Придя немного в себя, добровольцы стали бросать в броневик ручные бомбы, стараясь повредить колеса. Наконец, им это удалось, и броневик остановился, упершись своей задней частью в стену дома. Из него выскочило несколько человек в кожанках, которые попытались укрыться в ближайшей подворотне. Однако, едва они туда забежали, как оттуда раздались хлопки выстрелов. Когда добровольцы добежали туда, то увидели, что все уже кончено. Люди в кожанках лежали убитыми, а возле них стоят несколько бывших красноармейцев…

На одной из улиц к колонне добровольцев подошел старик и сказал, что он может показать, где прячутся несколько интернационалистов. Когда патруль подошел к двери указанного им частного одноэтажного дома и потребовал открыть дверь, из окон раздались выстрелы. Не долго думая, Борис швырнул в одно из окон бомбу. Раздался мощный взрыв, а затем все стихло. Патруль выломал дверь, и увидел на полу четыре изрешеченных осколками тела, а в соседней комнате прятались еще двое то ли немцев, то ли австрийцев, не получивших при взрыве ни единой царапины. Когда их под конвоем выводили на улицу, к начальнику патруля подошел тот самый старик, который им показал этот самый дом, и обратился к нему с вопросом:

— Куда вы их ведете?

— Пока в штаб, затем переведем в тюрьму, а потом их будут судить.

— Зачем такие сложности? Лучше расстреляйте их прямо здесь, как они расстреляли моего сына.

— Нельзя, уважаемый! Мы же не бандиты…

Бои в городе постепенно смещались к центру, в сторону кремля. Положение осажденных в нем частей явно становилось безнадежным, но они пока не выказывали намерений сдаваться. Очевидно, на что-то еще продолжали надеяться. Повстанцы уже начали подтягивать к кремлю артиллерию, чтобы при ее поддержке начать штурм, как тут по радио, телетайпу, телефону и всем прочим каналом связи из Москвы поступило сенсационное сообщение — в столице произошло восстание, подготовленное членами подпольной офицерской организации, некогда пошедших на службу в Красную Армию в качестве военспецов. Вскоре последовали дополнительные сообщения — все советское руководство во главе со Сталиным арестовано, объявляется о прекращении огня на всей территории страны. Засевшие в тульском кремле большевики под гарантии сохранения им жизней выкинули белый флаг…

Добровольцы вновь погрузились на эшелоны, и спешно направились в Москву, чтобы закрепить успех. Однако их помощь там уже не понадобилась. Бои в столице, едва вспыхнув, тут же прекратились. Желающих защищать советскую власть в «белокаменной» почти не нашлось.

По настоянию демократической общественности Запада правительство новой России решило проявить гуманизм к вождям большевиков. Им был предложен для поселения необитаемый остров в Тихом океане, куда они могли перебраться вместе со всеми своими сторонниками, пожелавшими следовать с ними добровольно. Там он могли проводить любые социальные эксперименты, какие им только заблагорассудится. Вокруг острова была установлена десятимильная запретная зона, попеременно охранявшаяся военными кораблями разных стран. Доступ всем остальным кораблям в нее был закрыт. Но спустя семь лет британское китобойное судно во время сильнейшего шторма оказалось случайно выброшенным на этот остров. Ни одной живой души китобои на нем не нашли, но зато везде были видны следы ожесточенной борьбы. При более тщательном обследовании выяснилось, что обитатели острова некогда разделились на два лагеря, которые, видимо, враждовали между собой, и в результате почти полностью истребили друг друга. Судьба остальных так и осталась неизвестной…

Вскоре после победы под малиновый перезвон колоколов кремлевских соборов на Красной площади состоялся парад по случаю победы над большевиками. Сначала торжественным строем прошли гвардейские полки, за ними ехали казаки, затем проследовали представители всех классов и сословий. Иван и Настя, стоя возле торговых рядов, могли наблюдать все это действо от начала до конца. После окончания парада они прогуливались по Тверской улице, и вдруг среди празднично наряженной нарядной толпы Иван заметил своего старого друга Борю Скворцова. После взаимных приветствий и радостных объятий Иван вдруг спохватился:

— Подожди, мне же говорили, что тебя убили где-то на юге еще в первую гражданскую!

— Да что ты! Как видишь, я вполне жив и здоров!

— Ладно, а куда ты делся тогда на посту «Бакаири». Я потом обошел его весь, расспрашивал о тебе всех местных обитателей, но тебя там никто не видел.

— Знаешь…

Борис задумался на мгновение, словно собираясь сообщить своему другу нечто исключительно важное, но не успел, поскольку он сам и все окрестности просто утонули в густом тумане, который окутал все вокруг…

Прозвучавший в предрассветной тишине телефонный звонок показался Ивану исключительно резким и громким. Едва сняв телефонную трубку, он услышал взволнованный голос Барченко:

— Алло! Иван Антонович?

— Он самый! А позже Вы не могли позвонить? Люди обычно еще спят в это время.

— Да, будет Вам ворчать. У меня же творческий процесс, а он, знаете ли, протекает в любое время дня и ночи, и от времени года или от погоды никак не зависит. Но суть дела не в этом. К сожалению, у меня для Вас, дорогой коллега, плохие новости. И с этим котлом ничего не получается, что-то с ним явно не так. Не исключено, что где-то произошла ошибка. Но ничего страшного, на ошибках учатся.

Иван еле сдержался, чтобы не выругаться. Мало того, что этот колдун-чекист разбудил его ни свет, ни заря, так еще читает ему прописные истины. На ошибках он, понимаете ли, учится. Если бы этот умник учился на собственных ошибках, это еще куда не шло бы. Так нет же, он почему-то предпочитает учиться исключительно на его ошибках.

Барченко, словно угадав мысли собеседника, стал прощаться:

— Ладно, Иван Антонович! Извините за беспокойство. Мне на самом деле надо было хоть с кем-нибудь поделиться своими мыслями. Отдыхайте, набирайтесь сил. Я думаю, что в ближайшее время мы Вас по пустякам беспокоить не будем. Спокойной ночи или, вернее, уже с добрым утром. Еще раз извините, постарайтесь уснуть, если сможете…

Вновь предоставленный на некоторое время самому себе, Иван занялся своими делами, и постепенно стал забывать и о Бокии, и о Барченко, а все произошедшее с ним самим еще совсем недавно теперь казалось ему уже почти нереальным, словно это случилось не с ним, а с кем-то другим.

И вот однажды в предрассветной тишине опять раздался звон колокольчиков телефонного аппарата. Судя по времени, можно было не сомневаться, что это опять звонит Барченко. Сняв трубку, Иван и на самом деле услышал его голос:

— Алло, Иван Антонович?

— Да!

— Здравствуйте!

— Здравствуйте!

— Знаете, я окончательно убедился в том, что от этого котла никакого толка не будет. Очень жаль, конечно, но ничего, будем искать новые варианты. Да, чуть не забыл. Глеб Иванович просил Вас зайти к нему сегодня в десять часов утра. И не забудьте захватить с собой перстень, он может пригодиться…

Последние фразы Барченко постарался произнести ровным, спокойным тоном, как бы между прочим, но Иван понял, что вся суть нынешнего разговора заключалась именно в них. Его охватили недобрые предчувствия, но выбора у него, по сути дела не было, чтобы там не замыслил Бокий, идти все равно придется…

Настя сегодня была свободна от дежурства в больнице, особых дел дома у нее не было, поэтому она выразила желание прогуляться вместе с ним за компанию по утреннему морозцу. Проходя по Кузнецкому Мосту, Иван неожиданно заметил мистера Петрова, который двигался ему навстречу. В касторовом пальто с барашковым воротником и высоких шнурованных ботинках, подбитых мехом, он выглядел весьма импозантно. При желании его можно было принять за еще уцелевшего нэпмана или крупного советского чиновника, оставившего где-то неподалеку свой персональный автомобиль, и решившего для разнообразия немного размяться. Поздоровавшись с Иваном и Настей, посланец погибшей в прошлом цивилизации, и при этом сумевшей успешно переселиться в будущее, пристально посмотрел на них, а затем произнес:

— Не надо ходить к Бокию. Это западня. Обратно Вы уже не вернетесь. Им нужен только перстень.

Честно говоря, Иван внутренне уже был готов к подобному повороту событий, поэтому он лишь переспросил:

— А что же делать? Ведь от них не скроешься!

— Я Вам помогу укрыться в одной из параллельных реальностей. Там карающий меч пролетарской диктатуры Вас точно не достанет, а дальше, как говорится, будет видно.

— А как же моя жена? А как же родители? Как только в ОГПУ узнают, что я исчез, им не явно не поздоровится.

— Ну, молодую жену Вы можете взять с собой, это не проблема. На счет родителей также можете не беспокоиться. Зная некоторые элементарные научные законы, можно легко сделать так, что пока Вы будете находиться в другой параллельной реальности, здесь пройдут мгновения, и Вашего отсутствия просто никто не успеет заметить.

И тут на Ивана, словно вспышка молнии, снизошло озарение:

— Мистер Петров! Вы мне не объясните некоторые странности. Каждый раз Вы внезапно и без всякой видимой необходимости вмешивались во все задания, которые мне поручали Бокий и Барченко. В результате все добытые мною реликвии оказывались если не ложными, то, во всяком случае, непригодными к использованию. При этом перстень ни разу никак себя не проявил, не считая того раза в джунглях, когда он вам подал сигнал, что я нахожусь неподалеку. Так кто же Вы такой, мистер Петров, и какую роль играете во всей этой истории?

Внезапно вскрикнула Настя:

— Это он!

Иван сначала ничего не понял:

— Кто он?

— Командир отряда ОГПУ, который расстрелял моего отца!

Иван заметил, что с противоположной стороны улицы к ним метнулась тень исполинских размеров. Приглядевшись, он узнал Елизаренко по прозвищу Понимаешь, которого он немного знал по службе на Лубянке. Необыкновенно крупный и развитый физически, он производил впечатление былинного богатыря. При этом он был угодлив и льстив по отношению к начальству, и всех, кто был ниже его по должности и по званию, кажется, вполне искренне считал идиотами, переспрашивая после каждой своей фразы «Понимаешь?», за что и получил свое прозвище. Однажды он подошел к Ивану в коридоре, и попробовал с ним разговаривать в своей обычной манере. Но Иван умел общаться с подобными персонажами на их собственном языке. Елизаренко, не ожидавший встретить отпор, предпочел ретироваться.

Еще не осознавая до конца, что он делает, Иван выхватил из кармана свой браунинг, и всадил в Елизаренко всю обойму:

— На, мразь, получи!

Краем глаза он успел заметить, что в их сторону метнулось еще несколько неясных силуэтов. В следующее мгновение, влекомые неведомой силой, Иван с Настей растаяли в воздухе, словно гонимый ветром столб дыма. Стоявший все это время рядом с улыбкой сфинкса на лице мистер Петров также исчез почти одновременно с ними, словно растворившись в воздухе…

Доклад Разумихина на международной конференции, посвященной судьбам России в XX веке, не остался без внимания ее участников. В нем он пытался доказать, что если бы отряды Белой гвардии не подавили в октябре 1917 года выступление большевиков в Москве, то страну неминуемо ожидала бы затянувшаяся на многие годы кровавая гражданская война, а затем установление одной из самых жестоких и долговечных диктатур в истории. В конечном итоге это привело бы к необратимым последствиям для страны и непредсказуемым последствиям для всего человечества.

Его доклад был последним перед перерывом, и, дослушав его, ученая братия дружно направились в буфет на первом этаже. Сергей внимательно изучил меню — ассортимент, как всегда, особо не радовал своим разнообразием. Пришлось удовольствоваться чашечкой бразильского кофе и парой бутербродов с красной икрой. Сидевший рядом за столиком американец с аппетитом поглощал жареную осетрину и гурьевскую кашу.

Поглощая свой скромный обед, Сергей со стороны с интересом наблюдал за итальянской делегацией, сидевшей за одним столом. Глава делегации, профессор Миланского университета, фамилию которого он не запомнил, без спешки протирал салфеткой столовые приборы. Все это время члены делегации внимательно следили за каждым его движением, при этом никто из них даже не посмел притронуться к ложке или к вилке. Наконец, профессор приступил к еде, и все дружно последовали его примеру. Попутно профессор отпускал какие-то веселые шутки, и вся делегация дружно хохотала и вообще просто светилась от счастья. Внезапно настроение у профессора почему-то испортилось, и он заметно помрачнел. Вся итальянская делегация вмиг впала в меланхолию…

После обеда началась дискуссия. Одни участники конференции в чем-то были склонны согласиться с автором последнего доклада, другие же, напротив были настроены скептически. Особенно неистовствовал один маститый седовласый профессор, известный специалист по этому периоду отечественной истории, облаченный в мундир действительного статского советника. Под громкий хохот некоторых присутствующих он цитировал отдельные цитаты из доклада Разумихина, сопровождая их веселыми комментариями. В целом суть его выступления сводилась к тому, что в России с ее давними политическими традициями, мощным экономическим и культурным потенциалом ничего не могло случиться, просто потому, что не могло. В прениях Разумихин продолжал отстаивать свою точку зрения, приводя в ее защиту дополнительные аргументы. В целом дискуссия затягивалась, и к ней уже мало кто прислушивался, поскольку и так было ясно, что стороны все равно останутся каждая при своем мнении.

Иностранные участники конференции уже с явным нетерпением начали поглядывать на часы. Следующим пунктом программы должна была стать экскурсия по местам, где осенью 1917 года отряды юнкеров и студентов в жестоких боях одержали верх над большевиками — Александровское училище на Знаменке, дом генерал-губернатора на Тверской улице, здание градоначальства на Тверском бульваре и некоторые другие, которые теперь были превращены в мемориальные комплексы и музеи. Председательствующий уже готовился объявить о закрытии конференции, как зал заседаний неожиданно заволокло неведомо откуда взявшимся густым плотным туманом…

…Сергей вернулся к реальности только после того, как кто-то довольно сильно толкнул его в бок. Уже потом до него донесся голос преподавателя по истории КПСС, старого, заслуженного ветерана войны, прошедшего вместе со своей танковой частью весь путь от Курской дуги до Берлина:

— О чем это товарищ Разумихин так задумался? Наверное, собирается с мыслями, что рассказать нам о борьбе здоровых сил в нашей партии против троцкистско-зиновьевской оппозиции.

Причем перед словами «троцкистско-зиновьевская оппозиция» преподаватель на какую-то долю секунды запнулся. Вероятно, он по привычке хотел сказать «троцкистско-зиновьевская банда шпионов и убийц», но вовремя вспомнил, что теперь подобные клише употреблять уже не очень принято, и поэтому предпочел несколько смягчить формулировку.

Впечатления от только что пережитого были настолько яркими и свежими, а переход к новой реальности оказался настолько стремительным, что Сергей не сразу сообразил, где он теперь находится. Он даже помотал головой, словно пытаясь стряхнуть с себя наваждение. Со стороны могло показаться, будто он отказывается отвечать на поставленный вопрос. Сидевший напротив него стукач Тюпников даже вздрогнул от неожиданности, и сразу же насторожился. Но к этому времени Сергей уже успел собраться с мыслями. Он понял, что находится на пятом этаже 1-го гуманитарного корпуса МГУ, и в данный момент у них по расписанию идет семинар по истории КПСС. Кое-что вспомнив из услышанного на вчерашней лекции, он начал рассказывать о том, как троцкистско-зиновьевская оппозиция, вокруг которой сплотились остатки всех разбитых эксплуататорских классов, всячески мешала строительству новой счастливой жизни в нашей стране. Но здоровые силы в партии, сплотившиеся вокруг ЦК, дали решительный отпор всем их проискам, взяв курс на ускоренное построение социализма в отдельно взятой стране…