Спецназ не сдаётся

Часть 2. КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК

Нога в некогда модной туфле на тонкой подошве ступила на грязно-серый тающий снег. И в ту же секунду провалилась вниз, в ледяную талую жижу.

– A-а, чтоб тебя, – раздраженно выругался Анатолий Сафин, молодой мужчина тридцати трех лет, выше среднего роста, худощавый, с небритым одутловатым лицом и темными «мешками» под глазами.

Нет, жизнь к нему явно неблагосклонна. Еще недавно он носил модное пальто из ирландской шерсти, костюмы от Валентино, питался в лучших ресторанах и ездил на «нулевой» «Мазде» цвета мокрый асфальт. Теперь «Мазда» стоит искореженная на милицейской штрафплощадке, он носит дешевую турецкую кожу и питается хот-догами в «тошниловках».

Пять лет назад молодой журналист Анатолий Сафин был у всех на слуху. Он начал свою карьеру, пожалуй, с самого сложного – с военной журналистики. Война в Чечне как раз этому способствовала, он мотался между отрядами чеченских сепаратистов, брал интервью у полевых командиров. Потом все эти материалы выходили во многих газетах, ему дарили приглашения на элитные презентации.

В то время судьба к парню из среднего Нечерноземья явно благоволила. Неожиданная встреча в Чечне с бывшим сокурсником Тимуром Гафуровым оказалась для него поворотной. Узнав, что Анатолий перебивается всякой мело човкой на журналистской стезе, Тим предложил ему встречу с одним из полевых командиров чеченцев. С этого все и началось.

За интервью первыми платили сами интервьюируемые, а затем редакторы газет, пытаясь всячески задобрить его. Толик не гнушался ничем, правда, журналистская братия его не любила, называя «сливным бачком». Ему на это было наплевать, еще со школьных времен Сафин помнил высказывание какого-то римского императора, обложившего жителей Рима налогом на пользование клозетом. Сын императора, возмутившись, воскликнул, что такие деньги будут вонять дерьмом, на что отец, взяв пригоршню монет, полученных от нового налога, сунул под нос отроку и сказал: «Понюхай, деньги не пахнут».

«Деньги не пахнут» – это был жизненный лозунг Анатолия, тем более что деньги платили немалые. Особенно хорошо «отстегивали» иностранные газеты. Западники, как настоящие хищники, бросались на любую информацию с войны. И чем «вонючей» были статьи, тем охотнее их покупали.

Правда, не обходилось без эксцессов. Постоянное орошение Российской Армии и спецслужб помоями не могло сойти с рук. На журналиста, печатающегося под псевдонимом Федор Достовалов, неоднократно подавали в суд. Но у него все было схвачено. В суды Анатолий не ходил (велик был риск получить по роже от истца), на судебные заседания ездили, как правило, маститые адвокаты-правозащитники. Разводя бодягу о защите свободы слова, адвокаты зачастую выигрывали процессы, и Толику даже что-то перепадало в качестве моральной компенсации.

Но всему когда-либо приходит конец. После Хасавюрта Толик еще некоторое время писал о налаживании мирной жизни в покидаемой федеральными войсками мятежной республике. Даже пытался создать серию портретов полевых командиров, но это уже было мало кому интересно, звезда военного журналиста-политолога Федора Достовалова постепенно стала закатываться. Он пробовал писать о криминале, о политике, но все это было длинно, серо и неинтересно. В конце концов большинство крупных газет отказались от его услуг. Пришлось зарабатывать на хлеб насущный написанием рекламных текстов, но на таком поприще не сильно разбогатеешь.

Неожиданно вспыхнувшая вторая Чеченская война не принесла изменений, на которые Анатолий так надеялся. В этот раз пресса была полностью на стороне правительства и его спецслужб. Редакторы, увидев Сафина, открещивались от него, как от прокаженного. Правозащитники тоже помалкивали, только самые маститые, выехав за рубеж на какой-нибудь симпозиум, могли себе позволить критику.

Полгода боевых действий для Анатолия Сафина по-прежнему оставались без изменений. Он перебивался временными заработками и подумывал, не перебраться ли ему на малую родину. Попытаться открыть свою газету или хотя бы пристроиться к «денежному мешку» пиар-менеджером. Но судьба снова совершила разворот, поставив Анатолия перед выбором.

После вчерашней презентации нового офиса Северной нефтяной компании, которую Сафин должен был освещать для воскресного еженедельника, он так набрался дармовой выпивки, что даже не помнил, как добрался домой. Утром он проснулся от зуммера включившегося компьютера – на электронный адрес журналиста пришло сообщение.

Первые десять минут, очнувшись от пьяного сна, он ничего не понимал. Что происходит и где он сейчас находится? Совместить пространство и время помогла заранее припрятанная бутылка «Клинского». Пиво просветило тяжелую голову. Теперь Анатолий мог взглянуть на экран монитора. Короткое сообщение было подписано «Дядя Джо», Сафину пришлось выпить еще бутылку пива, прежде чем он сообразил, что так подписывал свои сообщения Тимур Гафуров. А бывший сокурсник – это большие деньги, с которыми тот легко расставался, если выполнялись его условия. Теперь следовало внимательно прочитать текст и сообразить, что скрывается в простом сообщении, а потом решить, как поступать. Впрочем, как поступать, журналист уже знал, он душу готов продать, лишь бы снова попасть «в струю».

Перевод самого сообщения тоже не занял много времени, как такового шифра не было, информация гласила более чем конкретно: ехать в Чечню для написания большой статьи о морских пехотинцах Северного флота. Заодно навестить проездом в Назрани Наташу. «Наташа» – это было единственное кодовое слово, обозначавшее конспиративную квартиру, на которой Анатолий бывал неоднократно, именно из этой квартиры в первую Чеченскую его вывозили в горы на интервью с полевыми командирами. Через хозяина конспиративной квартиры Тимур передавал Сафину материалы о «бойцах освободительного фронта», задания, а также положенные «сливному бачку» гонорары…

Мысль о деньгах всколыхнула Анатолия, подхлестнув его к действию. Быстро приняв горячий душ, он тщательно побрился и почистил зубы. На кухне из остатков продуктов соорудил себе завтрак в виде двух яиц всмятку, тоста из ржаного хлеба с майонезом вместо масла и чашки крепкого черного кофе. Несмотря на то что желудок после вчерашнего бунтовал и отказывался принимать пищу, Толик заставил себя приготовить завтрак. День обещал быть насыщенным, и еще неизвестно, когда получится поесть в другой раз. После завтрака, чтобы хоть как-то поднять настроение, позволил себе выкурить сигарету. Наконец, затушив окурок о дно пустой банки из-под растворимого кофе «Нескафе», накинул куртку и вышел на улицу.

На улице стояла препротивнейшая погода: безликое серое небо висело буквально над головой, под ногами лежал грязный снег, скрывающий под собой лужи с талой, студеной водой. Не успев выйти из подъезда, Сафин сразу же умудрился попасть в одну из скрытых замаскированных луж и напрочь промочить ноги. С крыш ручьями бежала капель, и падающие капли, ударяясь о стены, выпирающие подоконники, разбивались на сотни брызг, окропляя прохожих.

Толик шел по улице, не чувствуя промерзших ног, сутулясь от брызг, норовящих то и дело попасть ему за шиворот. Но он судьбу не клял, даже наоборот, радовался. Судьба в лице Тамерлана Гафурова подарила ему еще один шанс, и сейчас он был готов выдержать куда более жесткие испытания, лишь бы снова оказаться на гребне.

Наконец и станция метро, Анатолий нырнул за толстую стеклянную дверь. Сунув магнитную карточку в отверстие автоматического турникета, прошел вовнутрь. Смешавшись с толпой, через несколько секунд оказался на самодвижущейся ступеньке эскалатора. Здесь было сухо и тепло, не надо было ежиться от брызг сверху. На стенах висели яркие рекламные плакаты, а мелодичный женский голос через громкоговоритель вещал о прелестях путешествий на Кипр и в Египет.

«Вот получу хороший гонорар, обязательно поеду к теплому морю погреть косточки. Подальше от этой мерзости», – подумал Анатолий, сходя с эскалатора. Едва он успел выйти на платформу, как с воем подошел электропоезд. Двери с шипением раскрылись, толпа прибывших пассажиров выплеснулась на платформу, и тут же их места заняла толпа отъезжающих.

Через двадцать минут Анатолий Сафин стоял перед редакцией газеты «Столица». Это была не новая газетенка, а довольно зрелое издание. Газете шел десятый год, у нее был не только опыт, но и кое-какой авторитет. Официально газета считалась внепартийной, но негласно ее финансировали некоторые партии правого толка, за что «Столица» ненавязчиво несла в читающие массы их догмы.

Кто-кто, а Сафин это знал не понаслышке. Несколько раз сам выполнял конкретные заказы.

Пройдя через вертушку, у которой сидел красномордый вахтер, Анатолий поднялся на второй этаж, где располагалась приемная главного редактора. Сидящее за компьютером существо с ярко-рыжими волосами, курносым носом и огромными васильковыми глазами безмолвно уставилось на вошедшего.

– Гарик свободен? – вопросил Толя, опуская такую деталь, как элементарное приветствие. А зачем? Главный редактор газеты Гарик был любителем «секс-пятиминуток» на рабочем месте, и такие «куклы» в его приемной долго не задерживались, от силы год-полтора.

– Свободен, – проворковало существо у компьютера. Нежданный посетитель молча прошел через приемную и скрылся за полированной дверью главного редактора.

Кабинет редактора был обставлен согласно табели о рангах: дорогая офисная мебель черного цвета, окна прикрыты золотистыми жалюзи, в дальнем углу в керамическом горшке, расписанном в стиле латиноамериканских индейцев, росла большая развесистая пальма, под ней расположились пара кожаных кресел, стеклянный столик с миниатюрным фонтанчиком и прозрачным баром внизу.

Главный редактор газеты, как и положено, сидел в центре кабинета за большим письменным столом, заваленным стопками бумаг, и, держа в зубах карандаш, что-то увлеченно читал. За его спиной в дорогой золоченой раме висела картина «Осень в березовой роще». Желтая листва очень гармонировала с золотой рамой и желтыми, блестящими жалюзи. Сама же картина с нейтральным пейзажем должна была служить убеждением того, что газета не имеет политических кумиров, то есть стоит над политикой.

Гарик – тощий сорокалетний брюнет с редкой шевелюрой, едва прикрывающей лошадиный череп, – был в заляпанном жирными пятнами сером пуловере, из которого выглядывал не совсем свежий воротничок рубашки, выцветших джинсах и прилично стоптанных кроссовках. Тяжелый с горбинкой нос венчали очки в роговой оправе с толстыми линзами.

Увидев вошедшего, Гарик широко улыбнулся, выставив на обозрение большие, желтые от чрезмерного курения зубы.

– Ого, какие люди и без охраны, – пошутил редактор.

– Считаешь, пора завести охрану? – принял шутку Анатолий.

– Все мы под богом ходим, – улыбнулся Гарик. И, тут же став серьезным, спросил: – Ты как, по делу или просто проходил мимо?

– Ты же меня знаешь, Гаврила, ходить в гости просто так и еще по утрам, как Винни-Пух, не мое кредо

– Тогда прошу, – главный редактор указал в направлении пальмы. И, пока гость усаживался в мягкое, глубокое кресло, нажал кнопку связи с секретаршей: – Варвара, два кофе.

Потом достал из стола пачку сигарет и сел напротив Сафина. Через минуту появилась рыжая синеглазка с мельхиоровым подносом в руках. Поставив перед гостем и главным редактором маленькие чашечки с густым, ароматным напитком, она удалилась.

Запустив руку под прозрачную крышку стола, Гарик извлек керамическую бутылку рижского бальзама и вопросительно взглянул на гостя.

– Для профилактика простудных заболеваний по паре капель?

– Ну, разве что для профилактики, – согласился гость.

Кофе был великолепным – горячий, крепкий, сладкий,

добавленный в него бальзам сделал его вкус и вовсе неповторимым.

– Ну, слушаю тебя, Толя, – сделав глоток, Гарик потянулся за сигаретой.

– Мне необходимы командировочные документы в Чечню, – выпалил гость.

– Что-о-о?! – От неожиданности главный редактор подавился сигаретным дымом. – Ты хоть понимаешь, что тебя военные там кончат? Ты же столько им крови попортил в прошлую войну. Взять хотя бы того полковника Багряного, которого ты назвал палачом чеченского народа и окрестил Кровавым. Полковника за эти статьи из армии выперли. Он спился и потом покончил с собой. Там тебе это припомнят.

– Да ну, – усмехнулся Анатолий. – Тогда я статьи писал под псевдонимом Федор Доставалов, а теперь поеду под своим именем, печататься буду тоже под своим именем. Кто узнает?

– Хорошо, – главный редактор как будто сдался. – Но ты хоть понимаешь, что твои интервью с полевыми командирами сейчас никого уже не интересуют. Более того, если ты мне принесешь материал подобного характера, я буду обязан сообщить в ФСБ, чтобы с тобой разобрались на манер того, как ты общался с преступниками, объявленными в федеральный розыск. Ты понимаешь?

– Конечно, понимаю. Но кто тебе сказал, что я собираюсь к боевикам? Я собираюсь проехать по частям и гарнизонам федеральных войск.

– Зачем тебе это надо?! – уже забыв о кофе и тлеющей сигарете, взмолился Гарик.

– Какой тираж у «Столицы»? – не обращая внимания на сетования собеседника, спросил Анатолий.

– Сто пятьдесят тысяч.

– А хочешь пятьсот или, может, даже миллион?

– Слушай, Толик, ты случайно не подсел на иглу? – Теперь главный редактор уже смотрел на гостя с явно выраженным подозрением.

– Нет, – последовал короткий ответ. – Просто я привезу оттуда такую «бомбу», что взрыв от нее будет услышан не только у нас, но и в Европе, а также за океаном. Уж поверь мне, Гаврила.

Гарик поморщился. Он терпеть не мог, когда его называли Гаврилой, но в данном случае… Он давно работал с Сафиным и знал, что в его материале всегда такая тухлятина, что только нос успевай затыкать, когда верстать будешь. Вонять будет далеко и долго. Тем более рейтинг… До подписки еще далеко, но, как говорится, готовь сани летом…

– Хорошо, – наконец сдался главный редактор. – Только смотри, не связывайся с полевыми командирами.

– Что я, совсем ненормальный? – не моргнув глазом, соврал Анатолий. – Они же сейчас совсем озверели – возьмут в заложники и потребуют выкуп с газеты. Как с Масюк было…

– Я не заплачу, – мгновенно отреагировал Гарик.

– Знаю.

Сафин одним глотком допил свой кофе, потом поднялся с кресла и спросил:

– Когда ксивы будут готовы?

– Завтра после обеда, – Гарик тоже поднялся со своего места.

– Отставить завтра. Сегодня вечером все должно быть тип-топ. У нас ситуация, как говорил картавый старец, «Промедление смерти подобно», то есть «время – деньги» другими словами.

– О’кей, – окончательно сдался Гарик.

Сознание вернулось короткой вспышкой, и вместе с ощущением реальности в голове вспыхнула тяжелая боль. Виктор Савченко очнулся, но все еще не мог понять, где находится и что с ним произошло до этого.

Он лежал на правом боку, щека стыла на холодном бетонном полу (по-видимому, этот холод и вернул ему сознание), руки за спиной и ноги у щиколоток были чем-то плотно стянуты. Виктор попытался вытянуть ноги, но ничего не получилось, лишь усилилась тянущая боль в руках. Даже с ушибленной головой нетрудно было догадаться, что связанные руки и ноги еще и схвачены между собой веревкой или проводом.

Ничего другого не оставалось, как смириться и лежать на правом боку. Несмотря на боль в затылке, Виктор пытался вспомнить, что же произошло. Сколько так пролежал, он не знал: в темноте подземного каземата время спрессовалось, как фанерный лист, вроде и долго, а вроде и нет.

Когда за спиной раздался металлический скрежет, Савченко подобно мангусту выгнулся и перевернулся на другой бок. Из приоткрытой двери темноту разрезал острый луч света, осветив небольшое пространство темного помещения. Осознать, что он увидел, Виктор не успел. Дверь распахнулась, и яркий свет ослепил его. В следующую секунду две огромные темные тени заслонили дверной проем, они вошли вовнутрь и, подхватив связанного под мышки, потащили наружу.

Связанный Виктор чувствовал себя тряпичной куклой, его голова болталась из стороны в сторону, а перед глазами мелькали фрагменты бетонного пола. Тащившие его гиганты сделали несколько поворотов, затем вновь открыли какую-то дверь и затащили вовнутрь. На этот раз его не бросили на пол, а посадили на стул. За время перехода глаза привыкли к свету, и сейчас он мог внимательно оглядеться и оценить ситуацию. Помещение, в которое его затащили, оказалось довольно просторным, первое, что увидел Виктор, был огромный на всю стену прозрачный планшет с контурами Чечни. На макете были обозначены все воинские подразделения, расквартированные в республике. Повинуясь мальчишеской любознательности, Савченко отыскал свой батальон, обозначенный буквами «СФ» – Северный флот.

После этого перевел взгляд в сторону и увидел, что в помещении он не один. Напротив него за длинным столом сидели четверо мужчин, они негромко говорили на глухом, каркающем наречии. Это был чеченский язык… Виктор все вспомнил! Его тело сковал ужас от одной мысли – плен. Связанные руки и ноги налились ледяной тяжестью, к горлу подступил ком, затруднив дыхание. «Ну, блин, влип…»

Время шло, чеченцы по-прежнему негромко переговаривались и с любопытством разглядывали пленника, как диковинного зверя. Нервное напряжение понемногу спадало, и Виктор уже мог посмотреть на чеченцев. Лица двух ему даже показались знакомыми. Через минуту он окончательно вспомнил их. Узкое, смуглое лицо, обрамленное аккуратной бородкой, часто мелькало в газетах. Арабский террорист Абдулл Камаль, называвший себя Бабаем, был одним из наиболее непримиримых полевых командиров исламистов.

Второй – длиннолицый в высокой каракулевой шапке, из-под которой выглядывали оттопыренные уши. Некоторое время его лицо мелькало на экранах телевизоров еще до войны. Из политбесед Виктор помнил, это легитимно выбранный президент Чечни.

Третий из пары незнакомцев – огромный детина с черной густой бородой и с опухшим носом, залепленным полосой лейкопластыря. Огромные черные глаза горели ненавистью, рот был искажен в саркастической ухмылке. Его толстые, похожие на сардельки пальцы нервно барабанили по крышке стола.

Четвертый, самый молодой, в черном комбинезоне – в таких любят щеголять в кино американские спецназовцы, – сидел с противоположной стороны от бородатого здоровяка и что-то негромко говорил ушастому. Тот слушал и понимающе кивал, перебирая пальцами нитку разноцветных четок из слоновой кости.

Наконец смотрины закончились, чеченцы и араб поднялись из-за стола. Ушастый и Бабай, не прощаясь, направились к выходу, двое оставшихся подошли к пленнику. Бородатый бугай вытащил из ножен, болтавшихся на поясе, длинный кинжал и, ухватив Виктора за волосы, рывком задрал ему голову. Отточенная сталь впилась в натянутую кожу, еще мгновение, и кровь фонтаном вырвется наружу, унося жизнь из молодого тела.

– Я сейчас тебе башку буду резать, щенок, – каннибальски скалясь, прорычал бородач. Виктор молчал, стараясь покрепче сжать зубы, но поза была слишком неудобной.

– Оставь его, Джавдет, – миролюбиво произнес стоящий рядом незнакомец, положив на плечо бородача руку. – Давай поговорим, а там посмотрим…

– А-а, – раздраженно буркнул Джавдет. Отпустив волосы, он тут же дал пленнику хороший подзатыльник. Потом отошел в сторону и, усевшись на стол, стал демонстративно лезвием кинжала подрезать ногти.

Незнакомец легко развязал путы на руках пленного, сделав шаг в сторону, предоставил Виктору возможность самому освободиться от веревок на ногах. Он не предупреждал разведчика не делать глупостей, это было ясно и так. Долгое время стянутые веревками конечности онемели и сделали пленника совершенно беспомощным. Но, даже если бы Виктор и нашел в себе силы броситься на обвешанных оружием чеченцев, как Терминатор, Джавдет просто разнес бы его на молекулы.

Подождав, пока Виктор разминал затекшие суставы, незнакомец снова приблизился к нему и миролюбиво произнес:

– Поговорим?

«Видно, за лоха приняли, – разминая руки, подумал Савченко, искоса наблюдая за сидящим в стороне бородачом. – Решили поиграть в «хорошего и плохого бандитов». Блин, прямо американское кино».

– Ну так что, поговорим? – снова спросил незнакомец.

– Ничего я вам не скажу, – наконец буркнул пленник.

Мужчина усмехнулся и произнес:

– Даже имя не назовешь? Меня, например, Тимуром зовут. В студенческие годы друзья называли Тимом.

– Виктор.

– А фамилия есть?

– Климов, – выпалил Виктор фамилию погибшего друга-тезки, помня, что террористы обещали мстить семьям тех, кто против них воевал.

– Друзья, наверно, прозвали тебя Клинтоном?

– Да, точно, – согласился пленник.

– Вот видишь, а говорил, ничего не скажешь

– Я не то имел в виду, – Виктор потупил глаза в бетонный пол. Глупо попался, чеченец его «расколол», как мальчишку. Впрочем, а кто он есть?

– Чего ты не скажешь? Какую ты знаешь военную или государственную тайну? – Тимур посмотрел на Джавдета, тот громко захохотал, а Гафуров продолжал: – Мы и так знаем, что ты разведчик сводного батальона морской пехоты. Хочешь, я назову тебе фамилию комбата, начальника штаба и даже твоего взводного? Так что ничего нового ты нам не расскажешь…

Московский резидент блефовал, он не знал никаких фамилий, хотя бы потому, что они ему не были нужны. Он просто вел свою линию, используя знания по психологической обработке. Прежде чем сделать из этого юнца смертоносную куклу, надо размягчить его сознание, усыпить бдительность и подарить надежду на спасение. Только в этом случае можно добиться необходимого результата, на который поставлено так много.

– Что ты от меня хочешь? – устало спросил Виктор.

– Перешли на «ты»? Это уже прогресс, – Тимур достал из нагрудного кармана пачку сигарет. – Будешь?

– Не курю…

– Молодец, – сунув в рот сигарету, резидент закурил. – Мне стало интересно, откуда ты родом, кто твои родители?

– Я из Подмосковья… Но из вашей затеи ничего не получится.

– Что? Что ты сказал? – насторожился Тимур.

– А то. Ни черта у вас, ребята, не выйдет. Родителей я не помню, родственников тоже не знаю, воспитывался в детском доме с трехлетнего возраста. Выкуп вам за меня не светит, вот так-то, ребята.

Услышав его тираду, оба чеченца громко захохотали.

– Ты нас путаешь с абреками. Мы – борцы за освобождение Ичкерии, а не работорговцы, – вдоволь насмеявшись, произнес наконец Тимур. Он взял стул и, поставив его напротив Виктора, сел, облокотившись руками на спинку.

«Так, разговор будет долгим», – догадался Савченко, но вслух произнес совсем другое:

– Значит, будете вербовать в свои ряды, в ислам. Нет, ребята, и против своих я воевать не буду.

Новое заявление было достойно министра иностранных дел независимого государства и вызвало новый взрыв смеха.

– Нам таких вояк и даром не надо, – сквозь смех с трудом произнес Джавдет, кинжал в его руках плясал, как живой огонь. – Мы таких вояк пачками укладывали под Грозным.

Глаза Виктора зло прищурились: «Не сильно вы нас там и укладывали, сами еле выскочили из «котла», да и то не все…»

– Ты в Москве бывал? – неожиданно спросил Тимур.

– Как же, учился в приборо-измерительном техникуме, – ответил Савченко. Он хорошо знал биографию Климова, поэтому сразу же ответил без заминки.

– Это хорошо. А хочешь снова в Москву?

– В Москву?

– В Москву.

– Для чего? – вновь насторожился Виктор.

– Против своих ты же воевать не хочешь? Так? – глядя на пленника в упор, спросил Тимур.

– Так, – подтвердил тот.

– Вот тебе предложение, поедешь в Москву, естественно, под присмотром. Ты получишь новые документы, приличную сумму денег и после выполнения задания будешь свободен, как ветер. Помнишь, как написано в романе Кожевникова «Щит и меч»? «Человек, вербуемый в одной стране для нужд другой страны, освобождается от национальной привязанности, политического эгоизма и преданно, как никто другой, служит собственным интересам, самому себе». У тебя появился шанс стать абсолютно свободным человеком, «вольным стрелком» так сказать.

– Что я должен буду сделать за эти блага?

– Нужно ликвидировать одного человека…

– Я не буду убивать президента, – разведчик вскочил со своего места. Джавдет бросился на него, подобно рассвирепевшему вепрю, но Тимур его опередил, удар ногой сбил еще не совсем пришедшего в себя Виктора. И, пока морской пехотинец поднимался, он проговорил:

– Откуда ты взял этот бред – убивать президента?! Такое не по зубам и государственным службам с армией диверсантов, не то что тебе, пацан. Как сказал Экзюпери: «Всякая власть должна быть разумна». Поэтому никто тебе такого бреда поручать не будет.

«Под эрудита косит, сука», – подумал Виктор, держась за ушибленную грудь. Он снова сел на стул и спросил:

– Так кого я должен буду ликвидировать?

– Он даже не русский, это наш, чеченец. Бывший полевой командир в начале этой войны перешел на сторону федеральных войск. Сейчас в Москве живет, вот его наше руководство и решило наказать.

– Почему же сами его не уберете?

– Для чеченцев убить соплеменника – значит накликать на себя закон кровной мести, – честно признался Тимур. Из занятий по вербовке он хорошо усвоил, что фигуранту надо говорить часть правды, это убеждает в искренности и вызывает большое доверие. Тем более что услышанное этот пленный вряд ли сможет кому-то рассказать.

– А на меня что, этот закон не распространяется? – спросил Виктор.

– Распространяется, но, во-первых, ты русский, в глубинке тебе легче будет спрятаться. Во-вторых, у тебя будет приличная фора во времени.

– А если я откажусь? – не унимался пленный.

– При твоем захвате отряд Джавдета потерял много людей, их смерть требует возмездия, – спокойно произнес Тамерлан. – Если ты откажешься с нами сотрудничать, мне ничего не остается, как отдать тебя. И поверь на слово, твоя смерть не будет быстрой и уж тем более безболезненной. Так что решайся сейчас, времени на раздумья нет. Да или нет?

Джавдет стоял от Виктора в полуметре, он слышал его тяжелое дыхание, краем глаза видел, как душман фалангой большого пальца пробует остроту кинжала.

– Ну так как?

Виктор, тяжело вздохнув, произнес:

– Еще вопрос можно?

– Какой?

– А сколько мне заплатят?

Под ногами хлюпала грязь. Для того чтобы сделать новый шаг, приходилось прилагать немалые усилия. А это выматывало неимоверно – караван с оружием плелся с черепашьей скоростью, останавливаясь на привалы каждые десять километров.

– Мирзо, надо бы передохнуть, – обратился к старшему гнилозубый «индеец». За трое суток, что они шли по горам, тощий абрек потерял не один килограмм и сейчас смотрел на Мирзо глубоко запавшими, красными от напряжения глазами.

– Передохнуть? – переспросил Мирзо, он приложил раскрытую ладонь к глазам и посмотрел вдаль. Узкая тропа, причудливо петлявшая между нависшими отвесными скалами, была покрыта густой селевой грязью и явно не располагала к привалу. – Здесь негде остановиться, – наконец произнес он. – Вот выберемся из теснины, тогда поищем сухое место для отдыха. А пока надо идти.

– Шайтан, – выругался гнилозубый и вернулся назад к каравану, где его ожидали четверо остальных «индейцев», подвизавшихся за хорошие деньги перевести через границу караван с оружием и арабскими наемниками для отряда Бабая.

«Дураки, не понимают, что эта тропа, прикрытая горами, единственно надежное место от вертолетов», – с раздражением думал Мирзо. Не нравилось ему это последнее задание, с самого начала не нравилось. Горы уже не были бесспорной вотчиной моджахедов, федеральные войска все плотнее осаждали дороги, их разведывательно-диверсионные группы шастали по лесам, применяя против партизан их же тактику. Теперь еще пограничники. Перекрыли границу, оседлав господствующие высоты блокпостами с тяжелым вооружением. Еще недавно обычный переход через границу теперь превращался в игру со смертью. В этот раз от разрыва минометного снаряда убило лошадь с боеприпасами и ранило двух арабов. И одного из «индейцев» щелкнул снайпер чуть выше переносицы. Хорошо еще не «повесили на xвост» каравану маневренно-штурмовую группу. Несмотря на то что и в этот раз судьба сберегла Мирзо, на душе было тяжело. Он оглянулся назад – на узкой в метр шириной тропе стояли четверо «индейцев», за ними вытянулся караван. Навьюченные ящиками лошади были покрыты для маскировки прорезиненными полотнищами разорванных палаток. В таком виде животные были похожи на зелено-коричневых верблюдов. Возле каждой лошади, как погонщики, стояли арабские наемники. Угрюмые, бородатые «воины ислама», как один, одеты в водоотталкивающие маскировочные комбинезоны британских коммандос. Каждый был обвешан боеприпасами, упакованными в подсумки разгрузочных жилетов, в руках они держали громоздкие, но мощные «АК-47». В огромных лошадиных глазах и глазах арабов читалась вселенская усталость. Лошади стояли, понурив головы, арабы негромко переговаривались на клакающем наречии, похожем на птичий крик. Привыкшие к жаре и сухому холоду, они очень страдали от промозглой сырости. Но помочь им сейчас никто не мог.

Мирзо поправил на плече ремень автомата.

– Там, на плато, мы отдохнем, – громко произнес он, указывая наверх. – Но сначала нам надо подняться на гору.

К старшему подошел гнилозубый, после гибели вожака власть в банде захватил он.

– Мы поднимемся на гору и будем прикрывать подъем, – главарь «индейцев» не раз ходил с караванами и прекрасно представлял, что будет дальше.

– Давай, – согласился Мирзо, он тоже знал этот маршрут и понимал, что последует дальше. В данном случае лучше держать в резерве своих людей, чем чужих, которые в случае недовольства встанут на сторону своих.

Четверка «индейцев», семеня и припадая, быстро взобралась на гору и, перемахнув через хребет, исчезла. Мирзо подождал несколько минут, давая абрекам время занять позиции. Потом взмахом руки подозвал старшего из арабов. К нему подошел уже немолодой, смуглолицый мужчина слегка прихрамывающей походкой. Вместо левого глаза у него была зарубцевавшаяся рваная рана, длинная черная борода, как стрелами, была расчерчена узкими полосами проседи. Внешность его была абсолютно неопределенной, ему могло быть как тридцать лет, так и все шестьдесят.

– Подъем в горы, – на давно заученном языке фарси произнес Мирзо, обращаясь к арабу. Тот утвердительно кивнул.

Подъем оказался куда тяжелее, чем весь проделанный до сих пор путь. Нагруженные ящиками с боеприпасами, лошади скользили по жидкой грязи, спотыкались, падали на передние ноги. Лошадь, поднявшаяся выше остальных, неожиданно с диким ржанием повалилась на бок и стала падать, кувыркаясь. Боевики едва успели отскочить в сторону. Бедное животное гортанно хрипело, дергалось, безуспешно пытаясь встать, но, видимо, был поврежден позвоночник.

Мирзо снял с плеча автомат, чтобы добить покалеченное животное, старший из арабов его удержал. Он что-то крикнул своим бойцам, и те, навалившись, оттащили раненую лошадь. Затем стали разгружать других лошадей. Сперва на мокрой земле расстилали полотнища палаток, а затем на них складывали ящики с боеприпасами. После проделанной работы, поддерживая лошадь, несколько боевиков-арабов помогали животному взобраться на гору. Спустившись вниз, они хватали следующую лошадь и, подгоняя, толкали вверх. Видя искаженные злобой лица арабов, Мирза помог им вытащить очередную лошадь на гору, где остался. Плато представляло собой небольшую поляну на такой же небольшой горе. Десяток кривых, черных и голых деревьев смотрелись как пучок волос на лысой макушке.

Подняв на гору лошадей, арабы молча, сами нагрузившись, как лошади, стали таскать ящики с боеприпасами, сгружая их пирамидой под деревьями.

Когда весь груз был поднят, арабы немного передохнули и через несколько минут снова двинулись вниз.

– Куда это они? – Возле Мирзо возник гнилозубый.

– Сейчас увидим…

Арабы появились нескоро, тяжело дыша, они тащили покалеченное животное. Лошадь уже не дергала ногами, лишь тяжело хрипела. Боевики оттащили ее на середину плато, затем, опустив животное на пожухлую, прошлогоднюю траву, встали полукругом. Лошадь с трудом дышала, ее живот, подобно кузнечным мехам, то втягивался, то распухал на манер огромного шара.

Старший из арабов вытащил из высокого голенища десантного ботинка длинную трубку небольшого диаметра, один из ее краев был заточен наискось, на манер медицинской иглы. Араб размахнулся и острым концом вогнал трубку в бок лошади.

В предсмертной судороге животное последний раз дернулось и, испуская дух, застонало. Из отверстия трубки хлынула густая, багровая кровь. Старший жадно припал к трубке – его кадык быстро задвигался, поглощая горячую, живительную влагу. Напившись, он поднялся, и сразу же его место занял другой боевик, после него на колени опустился следующий…

– Что это они делают? – ошарашенно спросил гнилозубый. За последние десять лет, половина из которых приходилась на войну, горец повидал много чего. Но увиденное поразило его так, как если бы он попал на шабаш вампиров.

– Они воины по рождению, – спокойно произнес Мирзо, – знают, что еды и боеприпасов не бывает много, особенно во время войны. Вот и используют в еду все, что можно есть. Живая кровь – лучшее средство для восстановления сил.

– Вот дикари, – хмыкнул гнилозубый и, круто развернувшись, направился к своим товарищам, сидящим в секрете, поделиться увиденным.

Напившись крови, двое арабов, достав свои ножи, стали сноровисто разделывать тушу, остальные разошлись в поисках сухого хвороста.

Мирзо, наблюдая за действиями арабов, то и дело поглядывал в небо, опасаясь налета федеральной авиации. Но небо плотно заволокло тяжелыми грозовыми облаками, надежно скрывающими караван.

Привал затянулся на долгих пять часов, за это время боевики успели отдохнуть, поесть, совершить намаз и даже устроить тайник, куда заложили ящики с гранатометными снарядами, снятые с убитой лошади.

Уже смеркалось, когда караван двинулся снова в путь.

– Дальше будет легче, – произнес Мирзо, обращаясь к «индейцам», идущим рядом. – До финиша совсем немного осталось…

Караван не спеша спустился с горы и двинулся дальше, все глубже забираясь в глушь. Мирзо, как опытный проводник, вел караван по одному ему известным приметам.

В горах многие тропы были известны федеральным силам специального назначения. Соответственно, там вполне могли оказаться засады диверсантов. Избегая потерь, боевикам приходилось искать новые маршруты движения, протаптывать новые тропы. Была такая тропа и у Мирзо, он ее приготовил еще осенью, заставив полсотни рабов в разных местах вырубать кусты, лес, убирать валуны. Никто из рабов не мог даже заподозрить, что они строят «дорогу жизни». Тропа была отлично замаскирована, и за зиму ею пользовались всего несколько раз. Поэтому можно было ее считать вполне надежной.

Сумерки сменились ночной чернотой, Мирзо пришлось надеть прибор ночного видения, такие же приборы оказались и у каждого араба. Непримиримые абреки не имели таких цацек, поэтому им пришлось идти вплотную со старшим.

Караван двигался по тропе быстрее, чем днем, сейчас боевикам не следовало отвлекаться на безопасность. Спустившись в ложбину между двух холмов, Мирзо неожиданно ощутил неясное томление в груди, сердце учащенно забилось. Его гориллоподобное тело было готово броситься навстречу опасности. Но он ничего не видел.

«Нервы уже ни к черту», – подумал Мирзо. И произнес вслух:

– Вперед, мы должны добраться до рассвета, – и сделал шаг вперед. Нога в ботинке на толстой резиновой подошве опустилась на подмерзшую землю. И в ту же секунду дремавший несколько недель сейсмодатчик среагировал на колебание почвы – включился блок управления противопехотного комплекса «охотник».

Следующий шаг Мирзо активировал детонатор мины. Взрыв ударил ему прямо в лицо, яркая вспышка швырнула в боевиков сотню стальных шариков. Основную массу смертоносной картечи поглотило огромное тело Мирзо, но остальным тоже досталось…

Поезд в Назрань, несмотря на множество перипетий, прибыл вовремя. Анатолий Сафин ступил на перрон и глубоко вдохнул свежий воздух.

Прежде чем ехать в расположение боевых частей, он должен был выполнить еще одно задание, которое ему поручил Тимур.

Пройдя через шумный вокзал, кишащий разномастной говорливой толпой, Анатолий вышел на привокзальную площадь. Здесь выстроились два десятка легковых машин разных моделей и разного цвета, возле которых толпились смуглолицые, длинноносые таксисты. Выбрав не особенно наглого, уже немолодого низкорослого кавказца в большой кепке «аэродром», он подошел поближе:

– Едем, отец, на Комиссарскую улицу?

– Дэньги платишь, едем хоть в Грозный, – учуяв потенциального клиента, весело проговорил таксист.

– В Грозный не надо, – ответил Сафин, демонстрируя сторублевую купюру.

– Тогда поехали…

Некогда оранжевая тридцать первая «Волга» теперь была блеклая, как старая цветная фотография с мятыми боками и гнилыми крыльями. Несмотря на столь неказистый вид, двигатель машины работал как часы. Шурша шинами по асфальту, «Волга» неслась по улицам Назрани, подобно торпедному катеру, легшему на боевой курс. Кавказские водители еще со времен благословенного застоя слыли лихими наездниками, не считающимися ни с дорожными знаками, ни с сигналами светофора.

Откинувшись на спинку сиденья, Анатолий с любопытством рассматривал мелькавшие картинки местного быта. Восточный город, несмотря на близость к зоне боевых действий, сохранил свой колорит. Женщины в цветастых платках и длинных черных юбках с огромными кошелками важно шествовали по улицам… Старцы в каракулевых папахах, опираясь на трости, сидели на скамейках возле домов… Молодежь, спешащая на учебу и работу… Все это было так похоже на обычный российский город и так неуловимо не похоже, как бывают не похожи близкие родственники.

Близость войны тоже чувствовалась – среди прохожих часто мелькали зеленые и камуфлированные бушлаты солдат и офицеров. Чинно двигались небольшими группами военные патрули. По дорогам неслись ядовито-зеленые грузовики и БТРы. Даже постовые милиционеры были экипированы, как будто в любую секунду им предстояло вступить в бой.

Такси проскочило центр города, затем заюлило по узким улочкам окраины. Заехав на неприметную пустынную улицу, машина остановилась.

– Твоя Комэссарская, – сказал таксист единственную фразу за все время поездки.

– Отлично, – Сафин протянул ему заранее приготовленную купюру, подхватил свою сумку со сменным бельем и журналистскими аксессуарами и выбрался из салона.

Уверенным шагом он пересек улицу и зашел в ближайший двор. Так же уверенно прошел вдоль длинного трехэтажного дома, свернул за угол и вышел на соседнюю улицу. Пройдя по ней еще два квартала, Анатолий свернул обратно на Комиссарскую.

Необходимая квартира находилась в обычном пятиэтажном доме, всесоюзно окрещенном «хрущоба». Выполнив все меры предосторожности (заученные еще с прошлой войны), журналист вошел в грязный, обшарпанный подъезд и не спеша поднялся на третий этаж. На лестничной клетке было темно – либо жильцы экономили электроэнергию, либо скупились заменить перегоревшую лампочку. Впрочем, свет был и не нужен, Анатолий отлично помнил дверь, в которую нужно было позвонить.

Он на ощупь нашел кругляк звонка и трижды на него надавил, через секунду еще раз. Это был условный сигнал, поэтому дверь открыли сразу. Бронированная дверь снаружи были замаскирована под обычную деревянную, она тяжело отворилась, и на Анатолия уставилась морщинистая, горбоносая физиономия старухи.

– Меня прислал дядя Джо, – вместо приветствия произнес Сафин, старуха ничего не ответила, лишь сняла с двери цепочку и распахнула ее чуть-чуть шире. Анатолий в этой квартире был не один раз и хорошо в ней ориентировался. Он быстро пересек коридор, зашел в спальню, заставленную убогой мебелью. Подойдя к громоздкому шифоньеру, ухватил его за бронзовую ручку. Несмотря на внешнюю громоздкость и массивность, шкаф легко отошел в сторону, открыв проход в соседнюю квартиру.

Эта трехкомнатная квартира располагалась в соседнем подъезде, и при необходимости из нее можно было выйти незамеченным. В этой обычной квартире и размещалась конспиративная явка чеченской резидентуры. Постоянного состава здесь не было, за исключением хозяйки (которая, видимо, и была резидентом) и ее сына, двадцатилетнего парня, вечно сидящего за компьютером. Остальные были переменным составом, неизвестно откуда появлялись и неизвестно куда исчезали. В последний раз, когда Анатолий здесь был, в квартире жила молодая чеченка. Через полгода ее показывали по всем программам новостей, говоря о взрыве на железнодорожном вокзале.

Войдя в квартиру, Сафин негромко поздоровался поместному:

– Салам аллейкум.

Хозяйка – грузная, но еще молодая женщина – внимательно посмотрела на вошедшего и коротко сказала:

– Проходи.

Несмотря на свои габариты, хозяйка двигалась легко, как будто плыла над полом. Проходя по коридору, она прикрыла дверь в зал. По раздававшимся мужским голосам журналист догадался, что там находится приличная компания.

Пройдя еще немного по коридору, они свернули в небольшую, тесную комнатенку. Единственное окно было плотно занавешано, все освещение исходило от работающего монитора. Перед компьютером сидел сын хозяйки.

Обернувшись на шум, юноша приветливо улыбнулся Анатолию, они были хорошо знакомы.

– С приездом, – не отвлекаясь от работы, произнес компьютерщик, его пальцы, как акробаты на арене цирка, легко бегали по клавиатуре.

– Спасибо, – ответил Сафин. В это время принтер выплюнул лист бумаги с ровными строчками текста.

– Это вам.

На листке была подробная инструкция поведения журналиста на ближайшую неделю. Будучи педантом, Тимур описал все до мельчайших деталей. Хотя ничего особенного и главное – сложного в инструкции не было. Объехать несколько военных гарнизонов в Грозном, Шали, Бамуте, сделать парочку репортажей о бойцах и командирах. Особое внимание уделить сводному отряду морской пехоты Северного флота. Все…

Прочитав инструкцию дважды, чтобы ничего не упустить, Анатолий смял листок и хотел его засунуть в карман. Но хозяйка квартиры показала на стол, на котором стояла большая металлическая пепельница со встроенной зажигалкой.

– Сожгите, – приказала женщина.

– Да там нет ничего секретного, – пытался отшутиться Сафин, но чеченка не приняла его манеру общения.

– Сожгите, таков порядок, – настойчиво повторила она.

– Без проблем, – Анатолий поднес листок к пепельнице, щелкнул зажигалкой и, когда бумага загорелась, бросил ее в пепельницу.

– У вас усталый вид. Может, кофе? – внимательно глядя на гостя, спросила женщина.

– Да, – кивнул Анатолий. И добавил: – В вагоне подобралась веселая компания, погудели на славу. К тому же проводница попалась – персик. В общем, вымотался…

Женщина молча вышла из комнаты. Вернулась минут через пять, держа перед собой на круглом подносе небольшую чашку с густым, ароматным кофе и граненый стакан, паполовину наполненный темно-коричневой жидкостью.

– Сначала выпейте это, – сказала женщина, кивком головы указывая на стакан. – Это коньяк, натуральный чеченский. После него станет легче.

Сафин, понимающе кивнув и отставив мизинец, поднес стакан ко рту. В несколько глотков он проглотил терпкий, ароматный напиток. И сразу же из глубин желудка горячая волна понеслась вверх – к лицу, щеки запылали, в глазах появился блеск.

– Пейте кофе, – командным голосом произнесла женщина. – Затем отправляйтесь в гостиницу и хорошо выспитесь. После этого можете ехать в Грозный. Вам ясно?

– Есстественно, – прихлебывая горячий кофе, ответил Анатолий, почему-то язык плохо ему повиновался.

– И запомните главное, – продолжала хозяйка, – в нашем деле пьяный – потенциальная жертва.

– Уч-т-ту…

Камера, выделенная Виктору, была метра три на три. Из мебели койка, привинченная к бетонному полу, и небольшой стол, также привинченный к полу. Поверх койки был уложен толстый поролоновый матрас и шерстяное одеяло. Над бронированной дверью висел вмонтированный в стену фонарь в матовом колпаке. Горел он постоянно ровным светом, и через некоторое время уже было не понять, что же сейчас – день, утро, вечер или ночь. Подобное чувство испытывают подводники, находясь закупоренными на долгие месяцы в телах своих субмарин. Но там часы отсчитывают хронометры, давая абстрактное представление о времени суток.

Впрочем, это неудобство мало волновало Савченко. Перед тем как поместить его в эту камеру, его накормили до отвала макаронами по-флотски, напоили крепким, сладким чаем. У боевиков со снабжением был полный порядок.

«Так они могут воевать еще лет двести», – подумал Виктор, когда его вели на нижнюю галерею.

Сейчас, лежа на мягком матрасе, он подложил под голову руки и смотрел на тусклый свет лампы. На какое-то мгновение наступила полная апатия, перед глазами, как в кино, пробегали кадры из прожитой жизни. Родители, школа, семейные торжества с обязательным маминым тортом и чаепитием с бабушкиным «царским» вареньем из крыжовника. Друзья, которые были намного старше его и которые относились к нему как к младшему брату. Сэнсэй, обладатель всевозможных международных наград по карате, Бадун, бывший инструктор «Витязя» и телохранитель, за пьянки отлученный от «тела», Прапор, бывший прапорщик из ЗГВ, тертый жизнью калач и двухметровый верзила Гном, сержант разведки пехоты. Именно Гном, вернувшись с первой Чеченской войны с орденом «Мужества», увидел соседского мальчишку Витю, тщедушного компьютерщика, и стал делать из него мужчину. Подражая Гному, Виктор написал заявление в военкомат: «Желаю служить в морской пехоте Северного флота». Служба… сейчас уже муштра в «учебке», где новобранцев гоняли до седьмого пота, вспоминалась как посиделки в баре.

«К черту воспоминания», – дернул головой Виктор, как будто отгонял дурной сон, но спазм сжал горло и на глазах появились слезы. Видения из прошлой жизни исчезли. Теперь мозг смог работать в необходимом режиме. Сейчас необходимо было осмыслить сложившуюся ситуацию и решить, как действовать дальше.

«Начнем с простейшего… По сравнению с тем, что я слышал о чеченском плене, пытках, голоде и зинданах, у меня тут царские условия. Впрочем, как сказал Тимур, я не пленный, я – «вольный стрелок», которому предстоит выполнить «работу», а потом они меня отпустят и даже заплатят, – Виктор улыбнулся. – С трудом верится, что они сами не могут «пришить» своего земляка, боятся кровной мести. Но пока жив исполнитель, всегда существует вероятность выхода на заказчика. Значит, никакого шанса. К тому же обещали заплатить… Как же, заплатят! Замполит рассказывал, как они заплатили украинским наемникам, которым надоело воевать в первую войну. Для того чтобы разоружить, дали денег, а потом отобрали «стволы», вывели во двор и расстреляли. А баксы у покойников оказались фальшивые. В общем, куда ни кинь, всюду клин. Двести процентов, что грохнут».

Рука нащупала грубое шерстяное одеяло, можно было распустить на лоскуты и удавиться, чтобы не выполнять «работу» для чеченцев.

«Рожденный самураем всегда должен помнить, что он умрет», – любил часто повторять помешанный на дзенбуддизме и всяких кодексах самураев Сэнсэй.

– Ерунда все это, – как правило, отвечал ему прирожденный циник Бадун. – Умрут все – и самураи, и ниндзя, и супермены. Только не все сразу. Весь вопрос в судьбе, и что за дурацкие понятия – мы выбираем судьбу. Хрен вам! Это она нас выбирает! И что бы ни делали: воевали или путешествовали – это будет наша судьба. Что на роду написано, то и будет, и от этого никуда не уйдешь. И неважно, кто ты – самурай или говночерпий…

И Бадун и Сэнсэй, оба оказались правы, погибли в один день, а вместе с ними Гном и Прапор. Они погибли на какой-то заброшенной стройке в перестрелке с бандитами, а он жив. Хотя в ту кашу влезли впятером. Вот теперь и настал его черед.

Мысли Виктора переключились на своих тюремщиков. Огромный, кровожадный Гонза-Джавдет и утонченный, интеллигентный эрудит Тимур. Впрочем, сила и сноровка чувствовались и в нем. Пожалуй, он был намного опаснее гороподобного толстяка, обвешанного оружием, как тигр против дикого кабана. Это чувствовали и оба чеченца, поэтому Тимур и смотрел на Гонзу свысока. Джавдет, понимая это, делал вид, что ничего не замечает.

Но в обработке пленного они действовали слаженно, как единый организм – подавляющая мощь одного кровожадного монстра, готового разорвать тебя на куски, и другой, протягивающий руку помощи. Кнут и пряник, смерть или жизнь (хотя такая жизнь тоже смерть, только ненадолго отсроченная). Выбор в этой лотерее невелик, но все же существует. Виктор выбрал пряник, и на его месте так поступило бы большинство.

«Как там любил рассуждать Сэнсэй о военных древнеяпонских трактатах? Проиграть сражение, чтобы выиграть войну, – Виктор опять и опять прокручивал свои невеселые мысли, но пока ничего придумать не мог. – Меня не убили, кормят, значит, я им нужен. И не здесь, а в Москве, и пока я не выполню предназначенную миссию, до тех пор буду жить. А там посмотрим, как у них получится, что задумали. Главное сейчас – не проявить себя, не показать, что я думаю. Пусть считают периферийным лохом, так легче».

Решение было принято, теперь следовало отдохнуть, чтобы набраться сил на будущее. Виктор отвернулся к стене, чтобы свет не бил в глаза, и попытался уснуть. Но все было тщетно – эту ночь Стрелок провел без сна.

Курить по утрам не только вредно, но и противно. Однако вредные привычки намного живучей полезных советов. Проснувшись, Тимур первым делом нащупал сигареты на столе возле кровати. Вытащил из пачки одну из них, но, прежде чем закурить, включил вытяжку.

Первая стадия операции прошла удачно. Им удалось захватить «языка». Впрочем, понятие «язык» не подходило к пленному, рассказать он ничего не мог, да от него ничего и не требовалось. Главное, чтобы пойманный солдат федеральных войск был физически здоров и не был потенциальным идиотом (патриотом-фанатиком), поэтому для задуманного не подходили офицеры, прапорщики и контрактники.

Взятый в плен два дня назад морской пехотинец подходил для задуманного как нельзя лучше. Молодой парень – «срочник», не особо умный, брошенный своими же друзьями на «мясо», к тому же почти москвич (из Подмосконья), значит, жертва урбанизации. Ради жизни и денег, которые ему пообещали, выполнит все, что прикажут.

Глубоко затянувшись, Тимур выпустил струю дыма на решетку вытяжки. На какое-то мгновение он вдруг вспомнил боевиков, погибших при захвате морского пехотинца. Снайпер Сухум, его помощник Гунар и еще два десятка убитых и раненых бойцов. И не просто бойцов, почти все они были его, Тамерлана, соотечественниками, братьями по крови, как говорится. Но такие ощутимые потери его почему-то не волновали, главное – достигнуть результата, ныполнить первую функцию, чтобы в будущем поэтапно завершить сложную многоходовую операцию.

«Наверное, это настоящий профессионализм, когда отбрасываешь всякую шелуху, типа родовых корней, ради главного, ради по-настоящему великой цели».

Затушив окурок о дно пепельницы, Тимур поднялся с кровати и до хруста потянулся, широко зевнул, подумав: «Неплохо было бы выпить кофе». Но здесь это было несбыточной мечтой.

Умывшись и почистив зубы, Тамерлан оделся и вышел из своего бокса. Сейчас наступило время завтрака, нужно было успеть поесть, чтобы потом заняться непосредственными делами, время не ждало.

Пройдя по коридору, он неожиданно наткнулся на Гонзу. Толстяк с заклеенной переносицей поджидал его в одном из поворотов галереи.

– Салам аллейкум, дорогой Тамерлан, – Джавдет бросился навстречу Тимуру, обхватил его за плечи и, прижав к себе, поцеловал того в небритую щеку. – Завтракать идешь, да? – задал он вопрос. И тут же сам на него ответил: – Я тоже, идем вместе!

– Идем, – согласился Тимур, а про себя подумал: «Жаль, что эту зануду морпехи не грохнули».

После утреннего намаза и завтрака начать работу с пленным Тимур не успел – его вызвали к президенту.

Президентский бокс не шел ни в какое сравнение с той бетонной коробкой, в которой поселили Тимура. Огромное помещение было полностью завешано яркими ворсистыми коврами, мебель из натуральных пород дерева, заставленная дорогой посудой, музыкальной аппаратурой. В углу стоял мощный персональный компьютер «Пентиум-3».

«Не слишком ли роскошно для партизана?» – отметил про себя московский резидент.

Из соседней комнаты, отгороженной цветной ширмой, вышел президент. Он был в полувоенном френче, галифе заправлены в хромовые сапоги, на голове красовалась неизменная каракулевая шапка, подчеркивающая отопыренные уши.

Обменявшись рукопожатиями и объятиями, президент указал на стоящий в стороне широкий топчан, покрытый ярко-красным ковром.

Когда они сели, Ушастый немного помолчал и произнес:

– На нас обрушилось еще одно горе…

«Опять, наверно, кто-то из полевых командиров попал в засаду», – подумал Тимур, прекрасно понимая, что если бы федеральные войска обнаружили бункер, то обстановка внутри подземной крепости была бы несколько другой.

– Что случилось? – наконец спросил он, разумно решив, что пока он не задаст вопрос, склонный к театральным эффектам Ушастый не скажет ни слова.

– Сегодня ночью на мине подорвался Мирзо, – проговорил траурным голосом президент. – Он вел караван с оружием и людьми. Самый опытный из проводников-разведчиков. Мирзо никому не доверял, двигался по одному ему известному маршруту. И вот на тропе оказалась противопехотная мина. Направленным взрывом убило Мирзо, трех «индейцев», которых он за собой тащил, и командира арабов-добровольцев. Ранило нескольких человек и лошадей. Скорее всего, тропу обнаружила разведка русских и на всякий случай заминировала. Вот Мирзо и попался…

Тимур молчал, размышляя про себя: «Война – комбайн смерти, и рано или поздно все в него попадем. Хуже всего го, что она выкашивает сейчас тех немногих, кто, кроме профессионализма, был еще и патриотом. На смену им приходят безграмотные (в военном деле) крестьяне и арабские наемники, которым по большому счету плевать на Чечню, а воюют лишь потому, что ничего другого не умеют делать…»

Не дождавшись реакции Тамерлана, президент проговорил:

– Есть мнение торжественно похоронить Мирзо и командира арабских добровольцев здесь, в горах. После войны мы устроим мемориал в честь павших героев…

«Заговорил прямо как во времена коммунистического застоя: «есть мнение», чье мнение? Гонзы? Бабая? Так им наплевать, что будет с их трупами, не говоря уже о других. Или, может, это мнение тех прихлебателей, которые гордо себя называют «Генеральный штаб фронта сопротивления»?.. Так кого интересует их мнение, шакалы. Скорее всего Ушастый мне это говорит для того, чтобы включить в список положительного мнения на увековечивание памяти павших героев. Сколько их еще будет павших, и к тому же неизвестно, будет ли победа. Удастся ли принудить Россию к новому Хасавюрту?» Но уже в следующую секунду Тимур откинул эту мысль, как крамольную. Если он сам не верит в победу повстанцев, тогда к чему было затевать проведение операции? Зачем нужна была гибель бойцов Джавдета, зачем нужен был тайный переход по горам (с риском быть изнасилованным одичавшими «индейцами). Можно было преспокойно жить в Москве, ждать сообщений с гор и оттуда наблюдать за течением боевых действий в Чечне. Но он приехал, значит, уверен в успехе операции, потому что все учтено.

– Когда намечена процедура похорон? – наконец произнес Тимур, поняв, что президент ждет его ответа.

– Мы положили трупы в ледник. Когда соберутся бригадные генералы, тогда торжественно и похороним павших.

Тимур вышел от президента через полчаса, внимательно выслушав прожекты на тему процедуры похорон. Все это напоминало уже немного подзабытые траурные советские церемонии, естественно, с национальным колоритом. Подобное мероприятие Ушастый хотел запечатлеть на видео, но резидент его отговорил, мотивируя тем, что на пленку могут попасть не только лица полевых командиров (которых Ушастый с пафосом называл бригадными генералами), но и фрагменты местности. И если подобная кассета попадет в федеральную разведку, то не исключено, что чекисты смогут из этих фрагментов сложить картину. Тогда можно ожидать всего…

Немного подумав, Ушастый согласился с его мнением. Подземные галереи, подобно запутанным лабиринтам, тянулись на десятки километров, где несведущему человеку ничего не стоило заблудиться. Чтобы избежать подобной неприятности, за Тамерланом Гафуровым был закреплен молодой парень, хорошо ориентировавшийся в здешних переходах.

Высокий, худощавый проводник с лицом, покрытым редкой черной растительностью, был человеком неразговорчивым. Выслушав, куда надо попасть московскому гостю, он молча разворачивался и шел. В этот раз они пересекли центральную галерею, вышли к подъемному крану и стали подниматься вверх. Винтовая металлическая лестница под ногами гудела и мелко дрожала всем своим стальным телом.

Тусклый свет от вмонтированных в стены продолговатых светильников напоминал пунктир, позволявший лишь видеть сами светящиеся плафоны, но не чрево колодца.

Тимур уверенно шел за проводником, время от времени поглядывая через перила вниз. Там была такая же подсвеченная бездна, которая почему-то неудержимо влекла взор резидента, и он через каждые пять-шесть ступенек снова и снова смотрел вниз. В эрудированном мозгу неожиданно вспыхнула цитата бессмертного Фридриха Ницше: «Если долго смотреть в бездну, то со временем понимаешь, что бездна смотрит на тебя». Неожиданно Тимур ощутил влекущую силу бездны…

Дальше он шел, глядя только вверх и видя при этом узкую спину в дешевом камуфляже. Наконец они достигли верхней галереи, лестница упиралась в широкую бетонную площадку, огороженную перилами из грубо сваренной арматуры. Вход в галерею прикрывала стальная дверь – переборка с замком в виде большого колеса. Ухватившись за колесо, проводник уверенно стал его вращать – раздался приглушенный щелчок и дверь поддалась.

Верхний ярус, или первая галерея, находился в нескольких метрах от поверхности. Местные остряки окрестили его «последний рубеж обороны». Здесь размещалась охрана (они жили не в индивидуальных боксах, как в центральной галерее, а в кубриках на пятьдесят человек), склады с боеприпасами и продовольствием. Боевики, находившиеся здесь, не ходили на задания, они считались президентской гвардией, и их основной задачей была охрана бункера главного командования повстанческих сил. Боевики покидали подземелье лишь для того, чтобы сменить в «секретах» своих товарищей. И в случае обнаружения федеральными войсками командного пункта все свободные от несения караульной службы должны будут занять места в специально оборудованных огневых точках, чтобы сражаться до конца. В случае обнаружения другой альтернативы у рядовых боевиков не было.

Верхний ярус представлял собой более просторный коридор с более ярким освещением. Это обусловливалось большим количеством людей, находящихся там. Хотя коридор был почти пуст. Время после утреннего приема пищи служило для повседневной подготовки.

Проводник провел Тимура через коридор, потом они свернули в какой-то малоприметный аппендикс, в конце которого находилась большая деревянная дверь с толстым войлочным покрытием.

Отворив дверь, молодой человек первым пропустил Тимура, сам зашел следом, плотно притворил за собой дверь и, скрестив руки на груди, замер, как статуя. Его миссия была завершена.

Помещение, куда зашел Тимур, оказалось стрелковым тиром: просторный, длиной около пятидесяти метров и высотой не менее пяти. В конце стены было установлено десять ростовых фигур – мишеней, выкрашенных в ядовито-зеленый цвет. Мишени были установлены на специальные тележки, управляемые при помощи тонких тросов, что позволяло регулировать дистанцию между стрелком и мишенью. На противоположной стороне от тира были установлены широкие столы, сваренные из металлического уголка, предназначенные для разборки-сборки, чистки и перезарядки оружия. На одном из столов сидел Джавдет, болтая своими непомерно толстыми ногами.

– Все готово? – спросил Тамерлан, глядя в противоположную от Гонзы сторону. Там висела стокилограммовая боксерская груша, установлена «шведская стенка», деревянная макивара, на полу расстелено татами.

– Все в полном порядке, – откровенно зевая, ответил Джавдет. – Мальчишку сейчас приведут…

В следующее мгновение дверь отворилась и внутрь буквально влетел пленный морской пехотинец, вслед за ним вошли двое гвардейцев. Оба высокие, широкоплечие, бородатые. Головы обоих венчали зеленые береты с эмблемой государства Ичкерия. На поясах, среди подсумков, висели длинные кавказские кинжалы. Оба бородача были вооружены «АКС» со складывающимися прикладами.

Гвардейцы, прикрыв за собой двери, стали по бокам, взяв оружие на изготовку.

– Доброе утро, Виктор, – Тимур подошел к пленнику и протянул ладонь. Морпех пожал протянутую руку без восторга и раболепства, как-то безразлично. Да и весь его вид был каким-то отрешенным. Тимур считал себя неплохим психологом и прекрасно понимал его состояние. Все-таки плен (пусть даже такой комфортабельный) – мощный психологический барьер, который пленнику приходится преодолевать, смирившись с этой мыслью.

– Надеюсь, наш вчерашний договор остался в силе? – спросил резидент, разглядывая Виктора.

– Да вроде не было повода отказываться, – пожал плечами тот.

– Прекрасно, тогда перейдем к подготовительной стадии…

Тимур подал знак Джавдету, тот соскочил со стола и отошел в сторону, кивком головы указав гвардейцам на пленника. Те понимающе кивнули – теперь при первом же неверном движении Виктора они сделают из него решето.

Подведя Виктора к столу, накрытому рогожей, Тамерлан, подобно фокуснику, сорвал материю. На оцинкованной поверхности лежало шесть пистолетов. И каких! Настоящая классика автоматического карманного оружия. Пистолеты были выложены по размерам, первым лежал «маузер», за ним «стечкин», дальше «кольт» – пехотный, одиннадцатого года, «парабеллум», «ТТ», и, наконец, коллекцию завершал «Макаров», «ПМ», оружие нынешних офицеров. Все оружие было боевым и далеко не новым, на «маузере» пооблетало воронение, и он смотрелся, как старый шелудивый пес. У «стечкина» от непрерывного автоматического огня ствольная коробка от перегрева стала черной с синим отливом. У «кольта» треснули деревянные накладки на рукоятке, и какой-то умелец их перетянул прозрачным скотчем. Хищный профиль «парабеллума» был весь попорчен оспинами ржавчины. Скорей всего этот пистолет попал в Чечню от «черных следопытов», промышлявших поиском и реставрацией оружия времен Второй мировой войны. «ТТ» и «ПМ» выглядели ничуть не лучше остальных.

Тимур специально подобрал такую коллекцию, его весьма интересовало поведение пленника. Несмотря на внешнюю покорность, он все же был морским пехотинцем и был взят в плен не на базаре или за забором части, когда бегал в самоволку за водкой. Его взяли в разведдозоре после продолжительного боя, он прикрывал отход остальных (случайно, заставили или…).

Выставленная коллекция, джентльменский набор заставит учащенно биться сердце любого мужчины. Увидев такой «салат», любой мужик захочет подержать какой-нибудь образец, а взяв в руки, захочет подергать затвор, пощелкать курком, хотя бы просто прицелиться. Вот тогда по манере пользоваться этим самым оружием Тимур и поймет, что за птица попала к ним в сети.

Но пленник никак себя не проявил, он абсолютно безразлично глядел на портативные машины для убийства.

– Ну, какой выбираешь? – наконец не выдержал Тимур.

Виктор пожал плечами.

– Да я с этими штуками не умею обращаться. С автоматом, гранатометом могу, пробовал стрелять из пулемета. А с пистолетом обращаться не приходилось…

– Автомат с гранатометом не подходит, – задумчиво произнес резидент, пленник прошел предложенный тест блестяще. Настоящий лох-деревенщина, одним словом – «срочник». Но все же что-то настораживало Тимура, может, то, что пленник слишком блестяще прошел тест. Оставался еще один способ проверить, не играет ли с ним морпех в «кошки-мышки», выдавая себя за лоха непутевого.

– Ладно, пойдем от простейшего, – Тимур взял из разложенных пистолетов крайний, невзрачный «Макаров». – Пошли со мной.

Они вышли на огневую позицию, оборудованную всем необходимым для стрельбы стоя, с колена, лежа и даже для упражнений по прикладной акробатике.

Тамерлан встал у подзорной трубы, установленной на массивной треноге. Затем вытащил из кармана картонную коробочку с патронами, вытряхнул несколько штук на ладонь.

– Вот тебе три пробных, – вставив в обойму три блестящих бочонка, вогнал обойму в рукоятку и, передернув затвор, подбросил пистолет и тут же лихо его поймал за ствол, протянув Виктору. Тот взял оружие, крепко зажав рукоятку в ладони.

– Какая мишень?

– Третья слева.

Он поднял пистолет, прикрыл левый глаз, стал целиться, но его остановил голос Тимура:

– Сними с предохранителя!

Большой палец правой руки нащупал флажок предохранителя на ствольной коробке и с силой стал давить на него.

Предохранитель снимается вверх, а не вниз, это не автомат, – раздраженно произнес резидент, подумав про себя: «Они там вообще с ума посходили – таких олухов берут в разведку!»

Наконец Виктор справился с предохранителем и тут же три раза надавил на спусковой крючок – раздалось три сухих щелчка, но выстрелов не последовало. Этот «Макаров» и не должен был стрелять, из него заранее извлекли боек, для того чтобы проверить, что будет делать пленник, заполучив в свои руки боевое оружие с патронами. Но пленник не попытался кого-то застрелить, взять заложников или хотя бы самому застрелиться. Он выполнил только то, что от него требовалось.

– Нехорошо, – произнес Тимур, забирая испорченный пистолет. И тут же вытащил из кармана штанов другой, «ПМ». – Попробуй этот…

На этот раз под сводами тира загремели выстрелы, гулко ударив по барабанным перепонкам, и без того спертый воздух наполнился кислым запахом сгоревшего пороха.

– Ну-ка, ну-ка, – резидент припал к окуляру подзорной трубы, стараясь отыскать попадания в мишень. Тщетно – указанная мишень оставалась девственно целой, как и ее соседи слева и справа.

– Ничего страшного, надо подтянуть мишень, – наконец произнес он и, взявшись за валик, стал подтягивать мишень ближе.

Пока Тимур устанавливал мишень, к ним подошел Гонза.

– Ну, как наш крестник? – спросил он по-чеченски.

– Исполнительный, но в цель пока не попал, – признался Тимур.

– Как же он мог попасть, если пистолет держит, как пастух палку. Если его кто-то увидит на пленке, в жизни не поверят, что это специально подготовленный убийца.

– Да, – согласился с толстяком резидент, для задуманного им плана требовалось, чтобы камеры слежения зафиксировали киллера, ликвидировавшего Бахрама Джамбекова, именно на этом и строился весь расчет его операции. – Он должен правильно держать оружие, правильно с ним передвигаться. Вообще, выглядеть он должен на все сто процентов.

– Ты думаешь, я слишком силен в этой науке? – Джавдет отрицательно покачал головой. Действительно, чему мог научить бывший шашлычник?

– А кто может нам помочь?

– Обратись к личному охраннику президента. Его готовили на специальных курсах, он эти штучки знает, как я маринад для баранины.

– Хорошо, – согласился Тимур. Вытащив из кармана несколько пачек с патронами, он протянул их Гонзе. – Я пойду искать этого «учителя бальных танцев» для нашего мальчика, а ты его дрессируй, пусть привыкает к оружию. Может, научится попадать в мишени…

– Хорошо, подрессирую, – согласился Джавдет.

Прежде чем покинуть тир, Тамерлан подошел к гвардейцам, стоявшим у входа, и спросил, указывая на татами:

– У вас кто-то занимается боевыми противоборствами?

– Зачем тебе это надо? – спросил один из боевиков, длинноволосый горец с неприятным скуластым лицом. Второй даже не удостоил московского резидента взгляда.

– Решил поспарринговать, чтобы не зарастать жиром, – откровенно сказал Тимур.

На лицах горцев промелькнула ехидная улыбка.

– Хорошо, завтра мы тебе приведем противника.

Больше говорить было не о чем, и Тимур направился к выходу. Его проводник, как тень, последовал за ним. Уже в дверях они услышали глухие выстрелы «ПМ».

Позиция была великолепной – невысокий холм, устланный пышной периной прошлогоднего сена. Поверх сена была постелена прорезиненная плащ-палатка. Сверху лежал толстый войлочный коврик. Лежать на таком сооружении было тепло и мягко. Тем более когда одета в теплый спортивный костюм на байковой подкладке, на ногах теплые сапоги на цигейке. А над головой, пусть еще слабо, но все-таки уже по-весеннему нежно греет солнце.

Лариса лежала, широко раздвинув ноги, оперевшись локтями на войлочный коврик, ее руки обхватили замысловатой формы, поэтому очень удобную, пластиковую ложу карабина «манлихер». Подняв на лоб черные солнцезащитные очки, она зажмурила левый глаз, а правым наблюдала через оптику за мишенью.

Это была особая мишень.,.

Чтобы мишень после первого удачного выстрела не рухнула, ее насадили на стальной штырь с бетонным основанием.

Лариса наконец сделала все поправки на прицеле, затем, поймав силуэт в перекрестье прицела, затаила дыхание и плавно потянула за спусковой крючок. Карабин с выставленными сошками, упертыми в землю, при выстреле дернулся, несильно ткнув стрелка в плечо. От попадания мишень закачалась. Графиня отработанным до автоматизма движением передернула затвор, досылая патрон в патронник, затем снова поймала в прицел мишень. Снова выстрел, и вновь закачался пригвожденный манекен, вновь летит в сторону еще горячая гильза и снова патрон в патроннике.

Отстреляв пять патронов, Лариса быстрым четким движением вынула пустой магазин, тут же достала из ниши полого приклада запасную обойму, и снова зазвучали выстрелу.

Через пять минут манекен под градом пуль развалился на кусочки – осталась только пара ног в солдатских штанах, из которых торчали рваные обрубки пластикового торса. Отстреляв приготовленные боеприпасы, девушка поднялась во весь рост и взмахнула рукой с зажатым в ней красным платком. Сразу же из укрытия выскочили двое солдат-«срочников» и бросились опрометью к разбитой мишени.

Здесь, на почти заброшенном полковом стрельбище, «новые русские» были желанными гостями. За хруст долларов военные могли предоставить желающим не только армейские мишени и боевое оружие. Любители экзотики и обладатели толстых кошельков пользовались предоставленным шансом.

Лариса не любила армейское оружие, оно было для нее слишком тяжелым и громоздким, но знакома она была с ним не понаслышке. Хотя и не обошлось без коммерческой сделки – Лариса приобрела у начальника стрельбища цинк пулеметных патронов с бронебойными пулями. Сами патроны к «манлихеру» не подходили, но ей нужны были лишь пули, подходящие по калибру к карабину. В моменты душевного дискомфорта хозяйка модного бутика любила, запершись на кухне, перезаряжать оружие. Кропотливая работа, требующая внимания, как правило, отвлекала от грустных мыслей.

Вытащив из нагрудного кармана длинную тонкую сигарету коричневого цвета, Лариса закурила, потом села на войлочный коврик и стала разбирать карабин. Как когда-то говорила Лайма: «Оружие любит, чтобы его лелеяли, то есть чистили и смазывали. Тогда оно тебя не подведет». И оно ее не подводило.

Вытащив затвор, Графиня отстегнула пустой магазин и все это положила перед собой на клеенчатый чехол. Затем достала тонкий стальной шомпол, навинтила на него щетку-«ерш». Тонкие пальцы молодой женщины пробежались по ребрам рифленого ствола. Налив на щетку оружейного масла, она ввела шомпол в отверстие ствола и стала интенсивно двигать вперед-назад. Все это ей казалось очень эротично, хотя в мозгу почему-то вспыхивали фрагменты прошедшей войны, в которой ей довелось принять участие.

Остервенело двигая шомполом, она наблюдала, как к холму не спеша приближаются «срочники». Две фигурки буквально плыли по желтому морю прошлогодней сухой травы. Лариса, глядя на них, зажмурила левый глаз, невольно подумав: «Эх, был бы у меня такой карабин тогда, насечек было бы намного больше».

– Вы – настоящая амазонка, Лариса Николаевна, – неожиданный возглас прервал ее размышления. Не прекращая чистить ствол, Лариса медленно повернула голову, за ее спиной стоял краснолицый, с отвислым пивным брюхом и красными, воспаленными глазами мужчина. Начальник полкового стрельбища был истинным ценителем Бахуса. – Лариса Николаевна, зачем вам надо пачкаться в масле? Одно слово, и мои «пингвины», – майор кивком указал на приближающихся солдат, – языками вылижут вам винтовку. Вы ведь к ним так добры…

Лариса действительно в каждый свой приезд угощала солдат, еще мальчишек, колбасой, печеньем, сгущенкой. Это не было актом доброты и покаяния за убитых таких же мальчишек на первой Чеченской. Нет, все было намного прозаичнее. Она, как радивая хозяйка, подкармливала скот перед забоем, в глубине души надеясь, что время забоя наступит очень скоро.

– Да нет, не надо мальчиков тревожить, я сама справлюсь.

– Ну конечно, вещь-то у вас импортная, так сказать, эксклюзивная. Не то что наши примитивные «калаши».

Лариса промолчала. Закончив чистить ствол, отложила карабин и принялась за затвор.

– Может, кофе с коньячком? – произнес начальник полигона слащавым голосом казарменного донжуана и тут же извлек из кармана своего бушлата плоскую флягу.

– Спасибо, нет, – ответила Лариса. Она отвлеклась от чистки оружия и внимательно посмотрела на офицера. Сейчас она вспомнила другого, того, что лежал посреди улицы в Грозном с простреленными руками и ногами. Истекал кровью и беззвучно матерился, но на помощь никого не звал, понимая, почему снайпер еще с ним возится.

«Интересно, если бы из тебя сделать «кавказский крест», небось визжал бы как свинья, требуя, чтобы спасли, хотя это стоило бы жизни сотни таких мальчишек», – с милой улыбкой на лице подумала Лариса.

Военный по-своему оценил эту улыбку.

– Что же, может, все-таки по маленькой?

– Нет. Я за рулем, и мне уже пора ехать, – отрезала женщина, принявшись собирать смазанный карабин. Подошли солдаты, продемонстрировав каску и бронежилет мишени. Каска представляла собой одну сплошную дыру с рваными краями, вокруг которой раскинулось с десяток одиночных отверстий.

Зеленая ткань бронежилета тоже была утыкана точками впившихся и сплющенных о титановые пластины пуль.

– Великолепные результаты, – внимательно посмотрев на продырявленные атрибуты солдатской экипировки, одобрительно произнес начальник стрельбища. – Чувствуется великолепная спортивная подготовка.

Лариса улыбнулась, рассказ о ней, как спортсменке, был хорошо подготовленной легендой.

Сложенные плоские сошки четко встали на свое место, слегка уплотнив ложу «манлихера». Закрыв линзы оптики, она легко уложила карабин в пластиковый футляр, выполненный в виде большого плоского чемодана.

Один из солдат, отбросив в сторону испорченную каску, подхватил у Ларисы футляр, другой поспешно стал собирать атрибуты снайперской лежки. Мальчики знали, за что старались.

– Всего хорошего, – молодая женщина попрощалась с майором, еще раз представив, как она распяла бы его на «кавказском кресте».

– Очень жаль, что не пришлось попить кофию с коньяком, – напоследок с явным сожалением произнес начальник стрельбища. Но Лариса уже его не слушала, в сопровождении двух солдат она прошла к своей машине.

Футляр с карабином положила в тайник на дне багажника «БМВ», сверху заложила войлочным матом и плащ-палаткой. Опустив крышку багажника, Лариса вытащила из кармана сторублевую банкноту.

– Держите, ребята, купите себе сигарет.

Когда довольные солдаты удалились в сторону казармы, она села за руль и включила зажигание. До встречи с Джамилей оставалось два часа, времени вполне достаточно, чтобы заехать домой и переодеться во что-то поприличнее.

Кафе-кондитерская было небольшим, светлым помещением. Огромные стеклянные витрины были до отказа заполнены всевозможными тортами, пирожными, кексами, рулетами, печеньем. За прилавком, подобно гигантским сахарным головам, важно стояли дородные белокожие матроны в белых кружевных передниках и накрахмаленных наколках. Они тут были и за продавцов, и за официанток.

Лариса и Джамиля заняли дальний столик, чтобы посетителям меньше бросались в глаза шрамы чеченки.

– Два кофе и пару эклеров, – произнесла Лариса, когда возле их столика всплыла «сахарная голова».

– Что-то еще? – спросила матрона. Услышав отказ, она важной походкой царицы не спеша удалилась.

– Какие новости? – спросила Лариса, выложив на столик из своей сумочки пачку сигарет, зажигалку, косметичку, в которой по старой привычке она держала деньги и кредитные карточки.

– Да какие новости… – Джамиля пожала плечами. – У меня новостей не бывает. Живу, как гора, без новостей, и разрушить меня может только время.

– Ну, зачем же так пессимистично, – произнесла Лариса, доставая из пачки сигарету.

– А что же мне остается еще делать? – горько улыбнулась Джамиля, шрам на ее щеке налился кровью и стал похож на толстого дождевого червя. – За годы, что воевала, я собирала себе приданое, потому что больше мне не на кого рассчитывать. Собирала копейку к копейке. Думала, муж никогда куском хлеба не попрекнет. Берегла девичью честь, чтобы не было стыдно. И что теперь? Денег нет, все тело в шрамах, как у старого волкодава. Одна честь и осталась… Только кому она нужна, когда невеста похожа на Квазимоду. Нет у меня здесь судьбы, а там, на войне, я буду делать то, что у меня лучше всего получается.

Подошла официантка, аккуратно поставила на столик фарфоровые чашечки, сахарницу и тарелку с эклерами.

Джамиля, положив две ложки песка, потянулась за пухлым, политым шоколадной глазурью эклером.

Лариса, закурив, наблюдала за подругой, которая с аппетитом уплетала пирожное. Несмотря на почти тридцатилетний возраст, Джамиля все еще оставалась ребенком, которого только и научили нескольким патриархальным постулатам (типа калым и девственность), да еще стрелять без промаха. Умение стрелять пригодилось на войне, а вот все остальное…

Неожиданно Джамиля оторвалась от еды и внимательно посмотрела на подругу, потом произнесла:

– А тебя не тянет туда?

Ее иссиня-черные глаза, до этой минуты безжизненно тусклые, мгновенно вспыхнули и заискрились, как два черных бриллианта. В этом сиянии Лариса неожиданно ощутила странный магнетизм, ее сердце учащенно забилось. Еще недавно встретив искалеченную девушку, она дала себе слово больше с ней не встречаться. Но прошло всего несколько дней, и Ларисе снова захотелось увидеться с Джамилей. Что это, тяга к общению с боевой подругой, жалость к ее увечью или все-таки магнетизм черных кавказских глаз?

Две недели, как Тимур уехал в Чечню, она просто с ума сходила от тоски. И встреча с Джамилей была сейчас отдушиной для нее.

– Мне по ночам снится война, – наконец произнесла она. – Мой друг на днях поехал туда. Но мне он даже думать запретил о Чечне…

– Хорошо, когда есть кому о тебе заботиться, – тоскливо произнесла Джамиля, ее искристый взгляд снова угас.

Решение возникло само собой. Лариса затушила окурок, одним глотком выпила уже остывший кофе и, глядя в упор на подругу, спросила:

– Чем сегодня вечером занимаешься?

– Как обычно, ничем. Может, телевизор посмотрю…

– Слушай, а давай завалимся в какой-нибудь ночной клуб и, как сейчас говорят, оттянемся по полной программе, – предложила хозяйка бутика.

Лицо молодой чеченки смущенно вспыхнуло.

– Ты что, с моей внешностью, – заикаясь, произнесла девушка.

– А что, – не сдавалась Лариса, – это же ночной клуб, а не аристократический. Там полумрак, светомузыка, никто ничего не заметит. Да и по большому счету всем плевать друг на друга, каждый занят только собой.

– Но я не… – Джамиля пыталась найти причину отказаться, но Лариса ничего не хотела слушать.

– Прекрати, боишься согрешить, но ты сама только что сказала, что в этой жизни тебе ничего не светит. Согрешить против веры, но ты едешь на войну, а погибшим за веру все грехи прощаются.

За последние годы Лара, мечтая о браке с Тимуром, сильно поднаторела в вопросах ислама.

– Так и умрешь, ничего не узнав в этой жизни.

Последний аргумент оказался наиболее веским. Черные глаза Джамили вновь вспыхнули огнем, на лице появилась саркастическая улыбка, и она с вызовом произнесла:

– Я согласна.

Дороги были размыты, и тяжелые армейские грузовики «Урал-375», переваливаясь с боку на бок и грозно рыча, двигались вперед.

Анатолий Сафин, выряженный в армейский бушлат, тяжелый бронежилет и кевларовую каску, сидел в кузове грузовика на каких-то ящиках, тюках, коробках. Вокруг него расположилось около десятка солдат внутренних войск. По возрасту еще мальчишки, они почему-то не выглядели детьми. Обветренные лица, вокруг глаз ранние морщины от прищура, никто не шутит, оружие у всех в руках на изготовку, кто-то курит, спрятав сигарету в ладонь.

«Война – школа ускоренного взросления», – мелькнуло в голове журналиста. В этот раз за время посещения Чечни он посетил несколько блок-постов, комендатур, временных отделений внутренних дел. Везде одно и то же – измотанные, обозленные люди, ночные обстрелы, подрывы техники и засады возле населенных пунктов. На всю свою жизнь Толик натерпелся страха, тут же была не только угроза получить пулю снайпера или разлететься на сотню кусков при подрыве тяжелого фугаса. Был страх того, что кто-то из тех мужиков-федералов, которые его радушно принимали, выставляя на стол все, что есть в НЗ, кормили и поили (водкой, коньяком, спиртом), узнает в нем журналиста, который в прошлую войну «ходил в гости» к чеченцам, брал интервью у их полевых командиров и усиленно хаял тех, с кем воевали боевики.

Видя угрюмые лица бойцов, получавших ранения, терявших друзей на этой войне, Сафин прекрасно понимал, что его ждет, если вдруг узнают его. Хотя это и был полный бред, все репортажи писались только для газет и то под псевдонимом. Все равно на сердце было неспокойно, а если сам по пьяни проговорится? Но Толик пил горькую с угрюмыми мужиками и не пьянел, потому что был сплошным оголенным нервом. Он молча ненавидел этих сильных и обозленных людей, в душе лелея надежду, что еще посчитается с ними. За весь свой страх, ужас и головную боль.

Широко зевнув, он потянулся, раскинув руки, затем оторвал от нагретого собственным телом ящика свое седалище и выглянул за обшитый железнодорожными шпалами борт грузовика.

Вокруг тянулся все тот же унылый пейзаж – черные стволы голых деревьев, черная размокшая земля. Кое-где островки серой высохшей прошлогодней травы, нависшие мрачные горы, вершины которых плотно закрывали тяжелые свинцовые тучи. Ранняя весна – не самая прекрасная пора года.

– Куда вылез, блин! Не знаешь, что голову может оторвать, – один из бойцов ухватил Сафина за бронежилет и швырнул его обратно на ящик.

«Быдло», – мысленно обругал солдата журналист и тут же подумал, что в первую войну с ним никто из чеченцев не вел себя так. Они были не то что вежливы или корректны, но дорожелательны и гостеприимны это уж точно. Яркий кавказский колорит плюс шашлыки и домашнее вино, – все это способствовало налаживанию отношений.

Чеченцам необходимо было завоевать доверие средств массовой информации и международного общественного мнения. Пока шла война, им это было нужно, когда война закончилась Хасавюртом, надобность в журналистах отпала. Многих журналистов взяли в заложники, требуя с родственников, издательств и телекомпаний солидные выкупы.

Сафин после всех перипетий вряд ли взялся бы за старое. Как говорится, своя рубашка ближе, но в данном случае у него был «гарантийный талон» в лице Тимура Гафурова, он обеспечивал его безопасность, сводил с нужными ему полевыми командирами и даже иногда доставал ценные документы, потом из всего этого получались сногсшибательные статьи. Он талантливо преподносил слитую ему информацию, хотя по большому счету «уши заказчика» спрятать не удавалось.

Профессионалы, замечающие эти уши, и окрестили Анатолия «сливным бачком».

«Бездари, завистливые бездари», – мысленно отвечал зубоскалам Сафин. Впрочем, собственные прозвища его меньше волновали, нежели собственная судьба. От природы человек неглупый, за годы учебы и работы он развил свои аналитические способности достаточно, чтобы не только писать статьи, но и понять: Тимур ему помогает, защищает и щедро платит, пока ему это выгодно, пока он нуждается в «сливном бачке». А если нужда отпадет, что тогда? Ведь игра идет по большому счету…

«Ладно, пока рано об этом думать», – остановил себя Сафин. Новый заказ Гафурова сулил ему неплохие барыши… Пока он следовал его инструкциям: объезжал гарнизоны федеральных войск, осталась последняя «точка» – сводный батальон морпехов Северного флота.

«Надо выяснить, чего хочет Тимур, а потом уже решать, насколько это для меня чревато. Пока не выполню свою миссию, они меня не тронут. Значит, соскочить у меня время есть», – решил для себя Сафин, засовывая руки в карманы бушлата, в горах промозглая сырость студила пальцы.

В расположении морской пехоты прибывшего с караваном журналиста встретили не так, как на других «Точках». Из высокого начальства оказался только замполит – помощник командира батальона по воспитательной части. Сам комбат вместе с начштаба были на совещании у командующего группировкой. Заместитель командира батальона убыл в одну из рот, расположенную за пределами базы.

Замполит – высокий и худой – сидел в штабном бункере, пил горячий чай из граненого стакана в подстаканнике из нержавейки и читал только что доставленную прессу. Увидев вошедшего Сафина, он оторвался от своего занятия и внимательно оглядел его.

– Журналист Анатолий Сафин, – почти по-военному представился вошедший, протягивая майору командировочное предписание и журналистское удостоверение. Изучив предъявленные документы, замполит расплылся в самой доброжелательной улыбке.

– Очень хорошо, Анатолий, что вы приехали к нам. Давно, давно пора писать о морской пехоте. Можно подумать, морских пехотинцев здесь и вовсе нет, а между тем мы одни из первых, вышвырнув бандитов из Дагестана, вступили в Чечню…

– Да, да, – кивая, соглашался Сафин, для большей убедительности он вытащил портативный диктофон и, включив на запись, поставил его на стол.

Появление записывающего устройства майор воспринял как сигнал к началу торжественной речи.

– Если говорить откровенно, то по большому счету именно морская пехота острее карающего меча, который несет гибель сепаратистам. Скажите, кто в самый трагический момент боев за Грозный в первую кампанию вошел в город, чтобы выровнять положение? Мы, морская пехота. Кто штурмовал президентский дворец? Мы, морская пехота.

Анатолий решил немного подыграть майору.

– А вы и в первую кампанию здесь воевали?

– Мг-м, – крякнул замполит. И негромко произнес: – Нет, – и тут же нажал кнопку «Стоп». Чтобы в дальнейшем избежать несостыковок, пояснил: – Я вообще-то до недавнего времени служил начальником гарнизонного Дома офицеров. Вы же знаете, идет сокращение. До пенсии мне не хватает выслуги, вот и предложили. Я согласился, а что? Год за три, соответственно жалованье плюс боевые, имеет смысл во всех отношениях…

– Ясно, – кивнул Анатолий, снова нажимая на запись.

– Наши бойцы – настоящие воины, – майор уже сориентировался и снова был «на коне». – За две кампании десятки моряков были награждены орденами и медалями, также среди них есть представленные к высокому званию Героя России.

«Еще больше было покалеченных и убитых, которых в цинковых гробах отправили домой», – с непонятным злорадством подумал Сафин, но вслух произнес другое:

– Ну а пример привести можете?

– За примером дело не станет, – радостно произнес майор, он как будто с самого начала разговора ждал этого вопроса. Набрав полные легкие воздуха, он во всю мощь крикнул: – Дежурный!

Через минуту в кабинет вошел двухметровый боец с красной повязкой «Дежурный по штабу» и тремя лычками на погонах.

Прежде чем вошедший успел открыть рот, майор приказал:

– Быстро разыщи мне лейтенанта Кудрина.

– А чего его искать, он в кабинете начальника штаба, стенгазету рисует, – пробасил морпех.

– Так позови.

Еще через минуту в кабинет вошел молодой человек в форме, но без ремня, что делало его не очень-то похожим на военною, а выглядывающие из закатанных рукавов обнаженные и забрызганные гуашью руки только усиливали это впечатление.

– Разрешите войти, товарищ майор?

– Да, да, входите, Артем Валентинович, – замполит поднялся со своего кресла. И, указывая на вошедшего, сказал, обращаясь к гостю: – Вот, прошу любить и жаловать, наш герой. Совсем недавно разведгруппа под командованием лейтенанта Кудрина уничтожила отряд чеченских террористов, который значительно превосходил численностью наших разведчиков. За этот бой лейтенант представлен к ордену «Мужества» и внеочередному воинскому званию. Кроме того, командование решило его рекомендовать для направления на учебу в академию. Нужно продвигать молодых перспективных офицеров.

Лейтенант молчал, скромно потупив глаза в земляной пол бункера. А Сафин, глядя на него, подумал: «Что-то он не похож на героя-головореза, а больше на красную девицу».

Замполит помолчал, давая возможность что-то сказать «виновнику», но лейтенант ничего не говорил. И снова Анатолию пришлось выравнивать ситуацию, он извлек из-под бушлата фотоаппарат и предложил:

– А давайте, я сфотографирую героя?

– Да вы что? – Майор даже подпрыгнул на месте.

– А что? – Журналист изобразил на своем лице наивное непонимание.

– Чувствуется, что на войне вы в первый раз. Ведь чеченские боевики поклялись мстить тем, кто отличился в боях с ними, – назидательно произнес помощник командира батальона по воспитательной части. Потом, взглянув на разведчика, сказал с раздражением: – Идите, лейтенант.

Было видно, что Кудрин не оправдал надежд замполита. Когда лейтенант вышел из кабинета, Сафин неожиданно предложил майору:

– А давайте пройдемся по лагерю, побеседуем с отличившимися бойцами. Сделаем несколько снимков… – Увидев свирепый взгляд офицера, поспешно добавил: – Ничего конкретного, самые общие фотографии. Ну, чтобы украсить статью. Вы же не хотите, чтобы статья была о вашем батальоне, а фотографии десантников или омоновцев?

– Не хочу, – честно признался замполит. Он снял со стула бушлат, висевший на спинке, набросил на плечи и сказал: – Ну, пошли, посмотрим, что можно сфотографировать…

Два часа они бродили по территории батальона. За это время Сафин успел записать две полные кассеты интервью с морскими пехотинцами. Сделать десяток снимков (полевая кухня, солдатские палатки, заготовка дров бойцами и тому подобное). В принципе эти снимки никто не заказывал, Анатолий их делал специально для себя, как доказательство проделанной работы. Неожиданно слух журналиста привлек странный звук.

– Что это? – спросил он.

– А, это, – замполит, прислушавшись, махнул рукой, – «вертушка». Видимо, комбат с начальником штаба возвращаются с совещания.

– А вертолет что, потом вернется назад?

– Да, в Гудермес. Нас часто обстреливают, поэтому летуны здесь не остаются…

– Вы бы не могли посодействовать, чтобы меня взяли на борт? – в наглую обратился к замполиту Анатолий.

– А как же интервью с командиром и ужин? – растерялся замполит.

– Понимаете, не думаю, что ваш комбат расскажет мне что-то новое… Тем более фотографировать все равно нельзя, и к тому же такой редкий шанс – на несколько дней раньше оказаться в Москве. Ведь журналистика – это в первую очередь горячие новости…

– Да, да, я понимаю, – кивнул майор. Он действительно все понимал и был полностью согласен с репортером, но тем не менее на душе остался неприятный осадок.

Личный телохранитель президента был немного выше среднего роста, абсолютно лысый, имел толстую бычью шею и покатые плечи борца. Несмотря на свой вес, он на удивление легко двигался, держа перед собой оружие, кувыркался, прыгал, ползал, крутил «колесо», при всем этом стрелял и еще умудрялся попадать.

Этот охранник с внешностью бегемота и грацией кошки был приставлен к пленнику в качестве инструктора. Он не испытывал к пленнику ни ненависти, ни жалости, просто выполнял свою работу – показывал, как надо двигаться, как правильно держать оружие.

Многое из того, что показывал инструктор, Виктор уже знал. Бадун был выпивохой, но бывший телохранитель был неплохим спецом и часто потешал друзей рассказами, а иногда и показами из тактики бодигардов. Как говорится, мастерство не пропьешь.

Виктор старательно выполнял то, что ему показывали. Конечно, это было топорно, далеко от идеала. Что и должно было подтвердить, что он – лох, «святой хлебопашец», от которого нечего было ждать подвоха. Только так можно было заставить врага расслабиться, потерять бдительность и тогда попытаться вырваться.

Самым опасным в комбинации Виктора был Тимур, он не верил пленному и всякий раз устраивал ему проверки, пытаясь определить, насколько пленный сломался и покорился своей судьбе. Ему предлагали на выбор пистолеты, давали оружие с боевыми патронами. Безмолвно подстрекая, «бери и попытайся что-то предпринять, может, тебе и повезет».

Но давным-давно, когда он еще был хилым, длинношеим с оттопыренными ушами подростком, не знал ни Бадуна, ни Сэнсэя, а Гном был просто парнем из соседнего подъезда, Виктор до дыр зачитывал шпионские романы, в глубине души надеясь, что сам когда-то станет разведчиком и будет так же ловко дурачить врагов, пытающихся его разоблачить. Уже став относительно взрослым, он даже не мог себе представить, какую шутку с ним сыграет судьба.

Как бы то ни было, выйти из сложившейся ситуации он мог, только переиграв врага. В первый день, отстреляв мимо мишени (специально) полсотни патронов, он получил от Джавдета увесистую оплеуху и выслушал лекцию, как надо стрелять, чтобы попадать в мишень. После этого из каждой отстрелянной обоймы на бумаге мишени оставалось одно-два пулевых отверстия. К вечеру Гонза даже улыбнулся, считая себя неплохим тренером, чего он, правда, не мог сказать о своем воспитаннике, считая его безнадежным валенком.

Утром следующего дня Виктора снова привели в тир, в дальнем углу на татами шел поединок двух бойцов. Все присутствующие собрались вокруг ковра и с любопытством, а кто и с азартом, наблюдали за боем. Виктору, подгоняемому охранниками, не оставалось ничего другого, как присоединиться к зрителям.

В центре татами подобно двум танцорам двигались по кругу бойцы. Оба обнаженные по пояс, в широких спортивных штанах, в свете ламп был виден выступивший на их мускулистых телах пот. В одном из дерущихся Виктор узнал Тимура, другой, ширококостный с массивной челюстью, большими надбровными дугами и маленькими колючими глазками был ему незнаком. Но, судя по тому, как здоровяка возгласами поддерживали президентские гвардейцы, нетрудно было догадаться, что он из этого отряда.

Здоровяк, выставив перед собой руки, пытался по-медвежьи обхватить противника. Но Тимур уверенно держал дистанцию, нанося противнику длинные боксерские удары. Не все удары достигали цели, но те, что попадали, звучали глухо, как в бетонную стену. И все же это не останавливало противника, он пер и пер, как танк. Тимуру снопа приходилось, пританцовывая, отходить и снова наносить удары. Мало-помалу гигант стал уставать, его движения замедлились, руки то и дело под собственной тяжестью опускались. Гигант тяжело дышал, через каждые несколько шагов он делал короткую остановку, чтобы перевести дыхание. Одной такой остановкой и воспользовался Тимур. Он резко сократил дистанцию и нанес прямой удар ногой в грудь… Дальше шла экзекуция, сравнимая разве что с избиением младенца. Через минуту все было кончено – верзила рухнул на спину, а Тамерлан замер над ним с высоко поднятыми руками.

Шум, до этой минуты сопровождавший поединок, стих. Несколько гвардейцев из толпы зрителей подхватили бесчувственную тушу борца и потащили его к выходу. К Тимуру подошел Джавдет, похлопал его по мокрому от пота плечу и показал в знак восхищения большой палец.

– Наш Али от сидения в бункере совсем зарос жиром, – переговаривались между собой гвардейцы. – Поэтому и бьют его все кому не лень.

Толпа постелено рассосалась, и дальше снова началась подготовка пленника. Несколько часов Виктор стрелял из пистолета, на этот раз, правда, на мишени была приклеена большая фотография. Портрет уже немолодого чеченца с волевым лицом, отдаленно напоминающим лицо иракского лидера.

Джавдет по-прежнему был недоволен, хотя и признавал, что прогресс все же есть, но слишком большой разлет.

«Естественно», – подумал про себя пленник, он собирался всаживать в мишень каждую четвертую-пятую пулю, и не дай бог, чтобы они были рядом.

После стрельбы пришел телохранитель, в течение часа Савченко стоял неподвижно, стараясь держать правильно пистолет. Потом два часа учился правильно передвигаться по коридору, лестнице.

На вопросы Виктора, когда он будет тренироваться в кувырках со стрельбой по мишени, охранник лишь улыбнулся и сказал:

– Тебе это не надо.

Потом пришел Тимур, он был свежевыбрит и выглядел бодро, как будто вернулся с лекции, а не после жесткого спарринга.

У Гафурова с собой была толстая папка, из которой он достал ворох фотографий и длиннющую «портянку» – план какого-то строения. Разложив все это на оружейном столе, он стал показывать и объяснять. Оказалось, что и фотографии и проект являются одним целым, это усадьба, где скрывается Бахрам Джамбеков, которого Виктору придется «работать». А потому он должен все изучить до мельчайших подробностей.

Поздно вечером его, уставшего от стрельбы и измученного зубрежкой, вернули в камеру, предварительно накормив сытным обедом.

Завалившись на свой лежак, пленник облегченно вздохнул и прикрыл веки. Пока тело отдыхает, необходимо нагрузить мозг по полной программе. Прожит еще один день в плену, надо его проанализировать. В мозгу замелькали кадры увиденного. Поединок на татами, продырявленные мишени, Джавдет с задранным большим пальцем, фотографии виллы. Гладко выбритый, благоухающий французским парфюмом Тимур.

«Интеллектуал, – Виктор снова и снова возвращался к своему главному противнику, интуитивно чувствуя, что он во всем этом ключевая фигура, – психолог, пытается интеллектом задавить, афоризмы рассказывает. Нашел чем удивить, да я сам с десяти лет собираю афоризмы. Кроме Кожевникова, знаю еще и Пифагора, который сказал: «Много знаний не есть ум». Вот так… А Брюс Ли еще лучше сказал: «Мало знать, нужно еще уметь знания применять». Ну а что я знаю? Несмотря на то что я стреляю из рук вон плохо, Джавдет больше ругается для профилактики, чем для дела. Выходит, что я должен просто стрелять. Для чего убивать время, расходовать патроны, изнашивать пистолет. Ерунда, бред какой-то получается».

Виктор повернулся на бок, продолжая думать о своем. Телохранитель три часа дрессировал, как держать пистолет, как с ним двигаться. Но даже не подумал показать, как доставать из-под одежды оружие. А про элементы прикладной акробатики сказал просто: «Тебе это не надо». То есть получается, что надо лишь уметь держать оружие и ходить с ним на изготовку. Более чем странно. Теперь Тимур…

Виктор открыл глаза и сел на постель, мысль о своем главном противнике сняла усталость как рукой. У него перед глазами стоял спарринг. Он анализировал его технику и тактику.

Тимур был в хорошей физической форме, удары – как руками, так и ногами, были молниеносны, но именно арсенал боевых приемов был ограничен. «Несколько ударов ног, затем они повторяются в разной последовательности. Наверняка в запасе есть один-два приема бросковой техники и удушающих приемов. Типичный набор шпиона: несколько приемов, доведенных до автоматизма. Весьма эффективно против простых обывателей или посредственного противника».

Сэнсэй говорил, в этом случае можно противопоставить разнообразие ударов, финтов. То, чего противник не знает. Чем шире диапазон, тем беспощадней будет враг…

Мысли еще не сформировались в мозгу Виктора, но он уже поднялся с постели. Его подсознание знало, что делать.

Тело приняло устойчивую стойку, и он стал выполнять като.

Като, в переводе с японского – бой с тенью. То, к чему на тренировках Виктор относился с прохладцей, сейчас стало самым главным. Только этот бой был не с тенью, а с противником, и имя его – Тимур.

Как ни ждал Анатолий Сафин встречи с Тимуром, все-таки она произошла для него неожиданно. Покинув Чечню, он выехал в Ставропольский край. Откуда его снова переправили в Чечню. Почти неделю он с группой боевиков своим ходом бродил по горам. Это для Анатолия было в диковинку, раньше вели прямо в лагерь того или иного полевого командира, теперь все было по-другому…

«Путают следы», – наконец догадался Сафин и тут же сообразил: раз такие предосторожности, значит, ведут в какое-то особое место.

Последний привал он помнил смутно, разведчики расположились на небольшой поляне у быстрой мелководной речки. Боевики расстелили плащ-палатку, разложили нехитрую снедь. Старший достал из своего рюкзака бутылку водки, граненый стакан. Наполнив его на четверть прозрачной жидкостью, протянул стакан Сафину:

– Пей!

Анатолий хорошо знал местные обычаи – раз угощают, значит, надо пить. Опрокинув содержимое стакана в рот, он одним глотком проглотил разящую сивухой «самопальную» водку. В желудке вспыхнуло адское пламя, а лицо передернула страшная судорога. Видя эту гримасу, чеченцы дружно рассмеялись. Старший, указывая на разложенную снедь, добродушно сказал:

– Закусывай, русский.

Сафин потянулся к разломанной на части курице и тут же рухнул лицом вниз на плащ-палатку.

Сон был ужасным, Анатолию казалось, что его опутывают щупальца гигантского спрута, их объятия душили, потом он кубарем катился по склону горы… То взмывал ввысь и несся на гигантской карусели, и все вокруг стремительно проносилось мимо него, то опять летел в бездну.

Проснулся Сафин, ничего не помня, от жуткой головной боли, рот пересох так, что нельзя было пошевелить языком. По привычке Толик опустил руку с кровати, где он обычно всегда ставил бутылку с минеральной водой или пивом. Но, кроме пары ботинок, там ничего не оказалось, и вместо ковра оказался шершавый бетон. Только сейчас до журналиста стало доходить, что он не в Москве и не у себя дома.

Открыв глаза, он несколько минут смотрел в потолок.

Потом тяжело вздохнул и оторвал голову от постели. Проделал он эту операцию крайне осторожно, справедливо полагая, что голова в данный момент – это драгоценный сосуд из тончайшего стекла.

Мутным взглядом Сафин обвел помещение – оно ему было абсолютно незнакомо. Впрочем, в эту минуту журналисту было совершенно на все наплевать – в полуметре от кровати, на столике стояла полулитровая бутылка из темно-коричневого стекла с красочной этикеткой «Боржоми». С проворством рассвирепевшей кобры Толик метнулся к столу, схватил бутылку и, срывая в кровь кожу на пальцах, оторвал пробку. Искрящийся шипучий напиток с клокочущим звуком перелился из бутылки в глотку, а оттуда в желудок журналиста, обильно орошая газированной минералкой пересохшие внутренности.

Поставив на стол опустевшую бутылку, Толик смачно и громко отрыгнул, снова завалившись на постель, забыв про свою бесценную и хрупкую голову.

Сейчас в его кладезе воспоминаний и размышлений не было ни одной мысли на тему, где он и что с ним.

«В конце концов какой-то результат да будет», – решил журналист. Он попытался заснуть, надеясь, что сон притупит адскую головную боль, но из-за этой боли сон не шел.

Около часа Анатолию пришлось промучиться, прежде чем дверь отворилась и в бокс вошел Тимур Гафуров. Его лицо заросло густой щетиной, но светилось, как всегда, лучезарной улыбкой.

– С приездом, дорогой, – поприветствовал гостя чеченец.

– Тимка, это же свинство с твоей стороны, поить гостя «паленой» водкой, как какого-то бомжа, – вместо ответного приветствия начал ругаться Анатолий.

– Это не водка, – пояснил Тимур, перестав улыбаться. – Это клофелин.

– Но зачем же…

– Потому что ты находишься не в лагере какого-то полевого командира, а в правительственном бункере. Так сказать, святая святых нашего движения. Соответственные и меры предосторожности.

– Зачем же надо было меня сюда тащить? Могли поговорить в каком-нибудь нейтральном месте.

– В Москве, например, – вставил Тимур.

– А хотя бы в Москве, – согласился Сафин.

– Нет, дорогой, слишком много поставлено на карту. Поэтому мы будем говорить о делах здесь.

«То есть, если я не соглашусь с их предложением, есть шанс, что я отсюда не выйду, чтобы сохранить тайну предстоящей операции», – подумал Анатолий. А вслух сказал:

– Ну и что за мероприятие намечается?

– О делах потом, – ответил Тамерлан, – сперва выпьем, закусим. Как положено встречать гостя…

– Надеюсь, на этот раз без клофелина?

– Без клофелина, – хохотнул хозяин бокса, доставая из шкафа консервы, копченые шпроты, голландскую ветчину, колбасу, банки с соленьями. Чувствовалось, что Тимур к встрече подготовился основательно. Разложив на столе продукты, он протянул Анатолию широкий охотничий нож из нержавеющей стали и сказал:

– Давай, похозяйничай тут, а я сейчас вернусь

Он вышел из бокса, а Сафин, взявшись за нож, хорошо натренированным движением еще со студенческой поры быстро вскрыл консервы, потом стал нарезать колбасу. Когда-то это был дефицит, и если мать где-то доставала, то берегла палку колбасы до большого праздника, чтобы потом нарезать ее тонкими ломтиками. Именно с тех пор Анатолий любил хорошо подсушенную, в меру соленую с нежными, тающими во рту кусочками сала, колбасу.

Через минуту вернулся Тимур, в руках он держал плотный полиэтиленовый пакет. Заперев на замок и щеколду бронированную дверь, он достал из пакета бутылку армянского коньяка, лепешку лаваша и большую пластмассовую бутыль с минеральной водой.

Наблюдая за предосторожностями друга, журналист злорадно улыбнулся, и было от чего. Нынешние боевики были уже не те воюющие абреки. Теперь в войне появилась идеология, носящая название «ваххабизм», одно из наиболее радикальных направлений ислама. За употребление продуктов, содержащих свинину, а также алкоголь, Тимур мог получить основательную взбучку.

Наконец стол был сервирован, как последний штрих к натюрморту. Тимур поставил возле бутылки с коньяком два пластмассовых стаканчика и, разломив лаваш пополам, одну половину протянул Анатолию, другую положил возле себя. Затем, на правах хозяина, свернул коньячную пробку и на две трети наполнил стаканчики темно-коричневой жидкостью. Помещение тут же наполнилось ароматом выстоянного виноградного напитка.

– За встречу, – поднял свой стакан Тимур, он любил употреблять алкоголь в соответственном оформлении.

– И за плодотворное деловое сотрудничество, – добавил Сафин. В конце концов, он здесь не ради встречи с однокурсником. Они выпили – марочный коньяк вспыхнул в желудке приятным огнем.

Щеки журналиста мгновенно запылали алым цветом, как яблоки на снегу. Головная боль начала стихать, во всем теле появилась легкость. Анатолий ухватил пальцами ломоть нежно-розовой ветчины и, положив на кусок лаваша, сунул ее в рот и начал с жадностью жевать.

Тимур, в отличие от гостя, закусив маринованным огурцом, к еде не прикоснулся. Сунув в рот сигарету, он прикурил и, пуская дым через ноздри, наблюдал, как Сафин жадно хватал продукты со стола руками и тут же совал их в рот. Кроме того, проявляя свой зверский аппетит, он громко чавкал и пыхтел.

– У тебя что, руки болят? – набив полный рот, не совсем членораздельно спросил Толик.

– Не понял? – удивленно переспросил Тимур, забыв шутку студенческих лет.

– Наливай, говорю, – пояснил свою мысль гость.

– А-а…

Снова выпили, Тимур по-прежнему ничего не ел. Сафин наконец набил свою утробу. Расслабленно облокотившись спиной о шершавую стену бокса, он обратился к Тамерлану:

– Тим, дай закурить.

Тот подвинул пачку сигарет и лежащую на ней зажигалку. Сафин прикурил, задрав голову к потолку, выпустил вверх струю дыма и произнес расслабленно:

– Как говорил Иван Васильевич, тот, что меняет профессию, лепота.

Московский резидент, наблюдая за журналистом, безошибочно определил, что последствия отравления клофе-лином прошли и Сафин сейчас в благодушном настроении, с ним уже можно работать.

– Ну что, по третьей и перейдем к делам? – спросил Тимур, гость кивком великодушно разрешил ему опустошить бутылку.

Они снова выпили, потом еще немного покурили, после этого Тимур затушил окурок и произнес бесстрастным деловым тоном:

– Теперь о деле.

В течение получаса Гафуров посвящал Анатолия Сафина в детали тщательно разработанного плана. В течение разговора он время от времени наблюдал за реакцией гостя. Сперва в глазах журналиста исчезла алкогольная расслабленность, ее сменил профессиональный интерес. Но вскоре животный страх вытеснил журналистский интерес. Тимуру не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, откуда произрастает этот страх. Одно дело ездить по приглашениям к полевым командирам и писать гневные статьи о федералах или хвалебные пасквили о боевиках (в зависимости от заказа). И уж совсем другое самому принимать участие в оперативной разработке, целью которой является ликвидация. Даже без политики хватит надолго сесть по криминальным статьям.

Анатолий неожиданно ощутил жуткую жажду, сейчас он меньше всего думал о статьях Уголовного кодекса. Внезапно он понял, что после этого дела он станет лишь нежелательным свидетелем.

– Что-то непонятно? – закончив изложение плана, спросил Тимур.

– Непонятно только одно, – медленно проговорил Анатолий, стараясь при этом не смотреть в глаза собеседнику. – Моя задача вскрыть акцию по ликвидации перебежчика российскими спецслужбами. Так для чего мне следовало ехать сюда, мотаться по гарнизонам? Я ничуть не хуже написал бы статью, сидя в Москве…

– Конечно, – согласился Тимур, – только в этом случае возникает много ненужных вопросов. А так выходит, что информацию о ликвидации журналист получил после командировки в «горячую точку». Пока проверял ее, ликвидация произошла. Никто к тебе не сможет придраться. Это первое. Второе, на базе отдельного батальона морской пехоты ты был?

– Конечно, – поспешно подтвердил Анатолий. И для большей убедительности добавил: – Я там полкассеты снимков наделал.

– Хорошо, впоследствии они пригодятся для создания верной картинки. Дело в том, что наш главный «исполнитель» – пленный морпех из этого батальона.

– Почему сразу не сказал? – искренне возмутился Сафин. – Я бы навел о нем справки.

– Это излишне, – отмахнулся Тимур. – Там ведь тоже не дурачки командуют, кроме того, есть разведка и особый отдел. Все это могло создать лишние хлопоты.

– Хорошо, – согласился журналист. В конце концов, это задумка чеченцев, пусть что хотят, то и делают. Его волновал другой вопрос. – Что произойдет с исполнителем?

– Он погибнет сразу, как только выполнит порученное задание, – честно признался Тамерлан.

– А со мной? – Сафин, задав этот вопрос, уставился в лицо бывшего сокурсника, ныне работодателя.

– Ты создашь мощную сенсационную бомбу и продашь какому-нибудь информационному агентству. То, что получится грандиозный скандал, можешь не сомневаться, – ответил спокойно Тимур. На его лице не промелькнуло никаких эмоций, он говорил правду, а не выкручивался.

– Ну а после «взрыва» этой сенсации мне не понадобится скоропостижно погибнуть, как выполнившему свою миссию?

– Мы платим тебе пятьдесят тысяч баксов, потому что ты помогаешь нам осуществить нашу программу-максимум. Когда ты ее выполнишь, нам крайне важно, чтобы рупор «свободолюбивого народа» был в целости и сохранности, хотя бы для того, чтобы в будущем воспользоваться твоим «золотым пером». И к тому же ты главный наш свидетель в причастности к ликвидации российских спецслужб. Которые, кстати, не тронут тебя, потому что их интерес в твоей гибели будет виден невооруженным взглядом. Они будут искать доказательства обратного. Но им это вряд ли удастся, потому что после твоей «бомбы» слишком многие полетят со своих мест. А ты сможешь обратиться в посольство США с просьбой дать политическое убежище из страха мести спецслужб. И будь уверен, дадут.

– Черт, как же я этот вариант не просчитал? – почти шепотом произнес Анатолий. Чеченцам убивать его действительно не с руки. А вот политическое убежище – это реальный шанс. Тогда можно рассчитывать на Пулитцеровскую премию, после которой он спокойно может засесть за книгу, а еще лучше, за сценарий для Голливуда. А это уже совсем другая жизнь.

Несколько секунд Сафин молчал, Тимур по его отрешенным глазам видел, что он что-то лихорадочно соображает. Наконец Толик вернулся в реальность и, подмигнув хозяину бокса, весело произнес:

– Знаешь, друг Тимка, а не придать ли нам твоей операции красочное литературно-правдивое оформление?

– Готов выслушать любые предложения, – усмехнулся Тимур.

Три недели, проведенные в плену у боевиков, не прошли для Виктора зря. Каждое утро его вели по винтовой лестнице в тир, где он, изображая «косорукого урода», по-прежнему стрелял мимо мишени. Косолапо передвигался с пистолетом и зубрил наизусть расположение усадьбы и внутренних помещений. По вечерам, когда его запирали в камере, он до седьмого пота по четыре часа тренировался, отрабатывая наиболее эффективные приемы и связки. Только далеко за полночь он ложился на лежак и засыпал тяжелым сном без сновидений.

За три недели тренировок его тело вернуло прежнюю форму, четко обозначив рельеф мышц, хотя лицо осунулось и под глазами появились темные круги. Джавдет, контролирующий пистолетную стрельбу, заметил перемену в пленнике, истолковав ее по-своему:

– Кормят тебя хорошо, дают много отдыхать. Почему худеешь, как узник Бухенвальда? Боишься?

– Боюсь, – честно признался Виктор.

– Вах-х, не джигит, – брезгливо сказал Гонза, протягивая пленнику заряженный пистолет. Больше он не обращал внимания на худобу Савченко.

Этим утром было все как всегда. Двое автоматчиков из президентской гвардии привели его в тир. Невозможность унижения или физического рукоприкладства к пленному сделала конвоиров немного человечнее, они время от времени заговаривали с ним, и вскоре Виктор уже знал, что одного из них зовут Хохи, а другого Имрам.

В тире находился один Гонза Холилов, он сидел на металлическом столе, оперевшись правой рукой на толстую ляжку, деревянная кобура с «маузером» лежала под рукой. Косматая борода, тяжелый взгляд из-под мохнатых бровей делали его похожим на киношного басмача, от которого можно было ждать лишь мучительной казни. Но вместо объявления смертного приговора Джавдет произнес следующее:

– Сейчас тебя отведут в баню, помоешься, побреешься, наденешь чистое белье. Потом продолжим тренировки.

Все те же двое конвоиров провели Виктора по длинному коридору в самый конец, где размещалась просторная душевая, рассчитанная на два десятка человек.

Это было настоящее блаженство, снять пропитанное после многодневных тренировок белье, встать под струи теплой воды и мылиться дешевым стирочным мылом, смывая с пеной грязь, пот и усталость. После душа пришлось заняться своей внешностью. Для этого пленнику выделили станок безопасной бритвы и потрепанную щетку-помазок, в качестве пены для бритья служил все тот же кусок грязно-коричневого мыла.

Трехнедельная щетина отросла до размеров короткой бороды. Лезвие бритвы, скованное рамками станка, подобно ножу хлебоуборочного комбайна, срезало щетину, оголяя кожу лица. После каждого раза станок приходилось раскручивать и промывать под проточной водой, потом снова скручивать и опять бриться.

«Вот если бы Джавдет решил избавиться от своей бороды, представляю, как бы ему пришлось помучиться», – неожиданно подумал Виктор и невольно улыбнулся.

Наконец с бритьем было покончено. Ополоснув лицо холодной водой, Савченко вышел в раздевалку. Вместо его лохмотьев, пропитанных потом, на длинной скамье лежала стопка чистого белья, рядом с ней находилась вторая стопка камуфлированной формы, поверх которой он увидел тельняшку и черный берет морского пехотинца.

– Одеваться, – приказал Хохи, безразлично глядя на обнаженную фигуру пленника, тем временем Имрам раскрутил станок безопасной бритвы, проверяя, на месте ли лезвие.

Быстро облачившись в легкое хлопчатобумажное белье, тельняшку, Виктор взялся за форму. Армейский камуфляж был новый, как говорят, «с нуля», если его решили переодеть именно сейчас, возникал вопрос: для чего? Показать западным журналистам, вот, дескать, как мы обращаемся с захваченными пленниками? Ерунда получается, для чего его готовили? Убить перебежавшего чеченца. В таком случае все это накроется медным тазом. А может, их планы изменились?..

Прийти к какому-нибудь логическому решению Виктор не успел – раздался гортанный голос Хохи:

– Поторопись!

Намотав байковые портянки, Виктор быстро всунул ноги в хромовые сапоги, тут же обнаружив, что обувь ему подобрали по размеру.

После бани Савченко не повели обратно в тир. Они прошли по коридору в один из малозаметных отростков, потом поднялись по широкой бетонной лестнице на высоту примерно третьего этажа панельного дома. Заслонка стальной двери автоматически отворилась, выпуская Виктора и его конвоиров в черный зев штольни. Едва дверь закрылась, огромный длинный коридор погрузился в кромешную темень. Сразу щелкнули предохранители на автоматах конвоиров, потом вспыхнули два фонаря, мощные пучки света пробили темноту, обозначив направление.

– Вперед, – скомандовал кто-то из конвоиров.

Виктор шел между двумя лучами фонарей, не обращая внимания на те фрагменты, что выхватывал из тьмы электрический свет. Его сейчас больше интересовало, почему автоматчики сняли оружие с предохранителей только после того, как закрылась бронированная дверь. Безалаберность и халатность отметались сразу – в президентской гвардии были опытные бойцы.

Просто-напросто конвоиры его провоцировали, им было запрещено трогать пленника, вот они и давали ему шанс попытаться завладеть оружием, а потом, в целях «самообороны», всыпать по первое число.

Насчет того, смог бы он завладеть автоматом или нет, Виктор даже не думал, прекрасно понимая, что в любом случае его отсюда живьем не выпустят.

По штольне гулял легкий ветерок, приятно холодящий только что выбритые щеки Савченко, из чего можно было сделать еще один вывод – они направляются к выходу из подземелья.

Они прошли километр или около того, когда из темноты неожиданно раздался грозный окрик:

– Стоять!

Все трое замерли, в следующую секунду вспыхнул яркий свет десятка ламп дневного света, развешанных на стенах штольни. Впереди оказался опорный пункт, выложенный из прямоугольных железобетонных блоков. Внутри было установлено три крупнокалиберных пулемета, кроме того, имелись бойницы для дополнительного оружия. Возле каждой такой бойницы был установлен самодельный железный ящик с полками для боеприпасов. Подобного типа сооружения строили и федеральные войска, называя их блок-постами. Внутри опорного пункта, кроме Тимура и Джавдета, оказалось два десятка боевиков, половина из которых, как и Савченко, были одеты в армейский камуфляж, на головах красовались черные береты.

«Твою мать, – мелькнуло в голове Виктора, – неужели Тимур задумал напасть на базу батальона, а меня использовать как отмычку для прохода через КПП?»

Он неожиданно почувствовал, как защемило сердце, к горлу подступил ком, теперь наступила ситуация, когда надо на что-то решаться.

Но решиться на активные действия он не успел. К нему подошел Тимур, скептически оглядев пленника, он произнес:

– Неплохо… – Потом добавил: – А ну, пошли за мной.

Они прошли в глубь опорного пункта, где один из углов был занавешен маскировочной тканью. Отбросив материю, Тимур пропустил внутрь Виктора, после чего вошел следом.

За перегородкой оказался еще один человек, явно гражданское лицо. По возрасту ровесник Тимура, а висевший на груди фотоаппарат с огромным профессиональным объективом подсказывал, что это журналист. За его спиной было развешано большое белое полотнище с изображением перекрестия двух флагов, государственный триколор и военно-морской с голубым андреевским крестом. Флаги были довольно талантливо нарисованы, даже с близкого расстояния трудно отличить от настоящих. Над флагами большими черными буквами красовался лозунг – «Привет из Чечни».

– Становись, – Тимур указал в направлении плаката. Когда Виктор подошел к нарисованным знаменам, Тимур на манер фокусника извлек из-за спины автомат. Новый «АК-74» с оранжевым пластмассовым магазином поблескивал при свете люминесцентных ламп вороненой сталью.

– Держи его как на присяге, – приказал Тимур, сейчас он уже не выглядел своим рубахой-парнем, а выглядел жестким работорговцем. Виктор перекинул через шею ремень, взял автомат двумя руками, прижимая к груди.

– Вот так, – неожиданно воскликнул до сих пор молчавший незнакомец. Он поднял фотоаппарат, направив на Савченко черный глаз объектива, потом негромко сказал: – Улыбочку, – и нажал на кнопку пуска. Мигнула фотовспышка. – Еще разочек…

«Странно, – подумал Виктор, – для чего они все это устроили. Не собираются же они эти фотки отсылать моему командованию. Или…» Гадать, что на уме у чеченцев, было делом безнадежным, оставалось только ждать. Хоть в чем-то должны были они проявить свои намерения.

После съемок у флага Виктора вывели за пределы опорного пункта, уже на выходе он заметил, как двое боевиков с остервенением рвали полотно. Из этого можно было сделать первый вывод – натюрморт с «флажками» специально для него сделали, ради этих двух фотографий.

В сопровождении двух десятков боевиков Виктор прошел по туннелю несколько сот метров. Неожиданно они наткнулись на глухую стену, которая впоследствии оказалась ширмой из плотной ткани. Двое боевиков отодвинули полог, чтобы остальные смогли выйти наружу.

Небольшая поляна размером с футбольное поле надежно пряталась в ложбине, окруженная со всех сторон горной грядой.

Виктор наконец-то мог надышаться свежим воздухом – впервые за недели своего заточения, где приходилось дышать спертым воздухом, со всевозможными примесями плесени, сырости и испарениями человеческого пребывания.

Кровь, насыщенная кислородом, буквально ударила в голову. Несколько минут Савченко стоял, покачиваясь, как пьяный, потом, облегченно вздохнув, огляделся по сторонам. Что-то знакомое показалось ему в окружающем пейзаже. Нет, на этой поляне он никогда не был. Знакомой показалась полоса препятствий, в простонародье «тропа разведчика», с набором барьеров, ям, траншей, подвижной дорожки с несколькими ростовыми мишенями и щитами для метания холодного оружия. В стороне от «тропы разведчика» было установлено несколько турников, длинная низкая скамья с металлической перекладиной для качания пресса, бетонная площадка с установленной в центре самодельной штангой.

Не надо было служить в разведке морской пехоты, чтобы догадаться – здесь готовили диверсантов, их еще называли – «коммандос». Судя по высокой прошлогодней траве, выгоревшей до белизны мамонтовых костей, этим лагерем давно не пользовались.

– Ну, что же, думаю, можно начинать, – оглядев площадку, громко произнес незнакомец с фотоаппаратом. Тимур что-то крикнул по-чеченски, боевики, одетые, как и Виктор, в камуфлированную форму и черные береты морских пехотинцев, развернувшись в цепь, стали вытаптывать траву, создавая небольшую площадку.

– Ты бы пока снял бушлат и ремень, – предложил Виктору фотограф. Савченко не стал ждать, когда ему повторит «предложение» Тимур. Снял бушлат, ремень, бросил все на траву и, немного подумав, сверху на бушлат положил берет.

Вытоптанная площадка получилась пять на пять метров. Смятая трава еще хранила природную упругость и пружинила под ногами.

– Очень хорошо, – снова произнес фотограф, он поднес к лицу аппарат и некоторое время выбирал наиболее подходящий ракурс. Потом громко добавил: – Теперь разбейтесь на пары… Ты тоже выбери себе пару, – стоявший позади Тимур подтолкнул пленника в направлении сгрудившихся боевиков.

«Что за ерунда? – мелькнуло в голове Виктора. – Гладиаторские бои, что ли, собираются устраивать?»

Он подошел к чеченцам и стал немного поодаль, сразу же возле него встал молодой парень, наверное, ровесник Виктора. Они были одного роста и примерно одной комплекции. Только в отличие от гладко выбритого Виктора чеченец зарос густой черной щетиной.

– Значит, так, начинаем съемочку, – объявил незнакомец, снова поднимая фотоаппарат.

В течение получаса Виктор старательно изображал из себя «крутого Уокера», он бил противника то ногой, то рукой (кулаком, ребром ладони), то проводил броски или выбивал у него оружие. Несмотря на попытку пленника показаться полным лохом, в рукопашном бою ничего не получилось. Все композиции режиссировал лично Тимур, он внимательно следил, чтобы бьющая ноги или рука заносилась под нужным углом, чтобы бросок или захват проводились как положено. Чтобы пленник на фотографиях смотрел в объектив и выглядел естественно, а лицо партнера, наоборот, не попадало в объектив.

Позируя перед объективом, Виктор обратил внимание, что остальные боевики так же проводят приемы, только почему-то каждый раз оказываются к «фотографу» спиной. Для чего они это делают, много ума не надо, одетые в камуфляж боевики были обыкновенной массовкой, делая снимки более реалистичными.

После демонстрации приемов рукопашного боя перешли к огнестрельному оружию. Виктора фотографировали со снайперской винтовкой, автоматом. Потом он изображал стрельбу из пистолета Макарова.

– Последний штришок, – не отрываясь от фотоаппарата, крикнул незнакомец.

Тимур, взяв у одного из боевиков автоматический пистолет Стечкина с примкнутым деревянным прикладом, подошел к пленнику. _

– Закатай рукава, – приказал резидент.

Пока Виктор старательно закатывал рукава, Тимур засунул ему за пояс на животе «ПМ», так, чтобы была отчетливо видна ребристая рукоятка. Потом в правую руку дал «стечкина», а в левую большую фотографию с портретом того самого чеченца, которого ему следовало убить. На высоком лбу мужчины зияли три дырки от пулевых попаданий. Сразу же возле Виктора возникли пятеро боевиков в армейском камуфляже. Они встали с двух сторон от него так, чтобы не закрывать от объектива.

– Держи пистолет на уровне головы, – приказал Тимур. Когда пленник выполнил команду, добавил: – И улыбайся, улыбайся

После этой фотографии Виктору вернули бушлат, берет, кроме того, дали разгрузочный жилет с магазинами и гранатами, автомат (с которым он фотографировался на фоне флагов) и каску, обтянутую маскировочной сеткой.

Надевая поверх бушлата разгрузник, Виктор обратил внимание на вес. Слишком легкий, ясное дело, автоматные рожки пустые и гранаты учебные.

«Эх, – подумал он с сожалением, – мне бы сейчас полный боекомплект, мы сыграли бы с вами, «носороги», в казаков-разбойников. Нет, не пойдете вы на это, паскуды, значит, буду ждать подходящего случая».

– Оделся? – раздался за спиной голос Джавдета. – Иди к стене.

Бородатый толстяк указал в сторону «тропы разведчика», возле каменной стены с оконным проемом, предназначенной изображать городское строение, столпилось несколько «морпехов из массовки», так же, как и Виктор, одетых по полной программе. Возле них он увидел двух чеченцев в рваном старом камуфляже, из-под которого выглядывала гражданская одежда. Лица чеченцев были загримированы под кровоподтеки и синяки.

Когда Савченко встал рядом с «морпехами», Тимур снова занялся режиссурой. Он быстро заговорил по-чеченски, двое абреков, изображавших пленных, стали на колени, заложив руки за головы. Боевики, переодетые под федералов, встали в стороне, снова повернувшись к фотографу спиной.

– Так не годится, – неожиданно подал голос незнакомец.

– Что не годится? – не понял Тимур.

– Они все время стоят спиной. А в этом проглядывается система. Сам понимаешь, что это означает…

– Ладно, пусть становятся боком, только чтобы лица были смазанные, – после короткого раздумья согласился Тимур. Незнакомец рассмеялся и, подражая голосу известного ведущего популярного шоу, сказал:

– Тим, не учи отца, и баста!

Но съемка снова сорвалась, едва фотограф поднял фотоаппарат, он тут же его опустил, снова обратившись к Гафурову:

– Если мне не изменяет память, солдаты на войне не бывают идеально чистыми…

– А, шайтан, – хлопнул себя по лбу Тимур, он снова заговорил по-чеченски. Несколько чеченцев тут же бросились к ближайшей луже с талой водой, выполняя его команду. Через минуту Виктор и его «подтанцовка» были заляпаны грязью, что называется, до самых ушей.

После серии снимков с пленными, которых по сюжету в конце расстреляли, незнакомец запечатлел Виктора стоящим над «трупами» с каннибальской улыбкой и лежащими (на фашистский манер) руками на автомате, висевшем на груди.

Потом пленника повели в дальний конец поляны. Здесь под голым кустом шиповника лежали пять трупов. Четыре были ярко выраженными кавказцами, пятый был темнее. Длинная козлиная борода и восточные черты выдавали внешность араба.

У ног убитых был расстелен брезент, на котором были разложены разные образцы оружия. Несколько автоматов, ручной пулемет, допотопное ружье времен имама Шамиля и труба одноразового гранатомета с облезлой краской. Было достаточно беглого взгляда, чтобы понять – все оружие повреждено и использоваться по-своему прямому назначению не может.

Его снова поставили над трупами и заставили улыбаться. Потом Тимур приказал взять автомат на локоть, а свободной рукой поднять голову бородатого чечена. Лицо убитого было изуродовано направленным взрывом, расколота верхняя часть черепа, вместо левого глаза зияла черная дыра пустой глазницы, а правый глаз был вывернут наружу и висел, держась за нитки сосудов, из открытого рта вывалился язык, который был почему-то синего цвета.

– Улыбочку, – громко произнес фотограф. И, не отрываясь от аппарата, спросил Тимура: – За^ем тебе нужен этот жмурик?

– Это Мирзо, наш национальный герой, – пояснил чеченец, наблюдая за пленником, брезгливо державшим изуродованную голову. – Он еще в первую войну попортил немало крови федералам, его труп они опознают как родного. Президент собрался на днях Мирзо торжественно похоронить. А пока пусть послужит для нашего дела. Чем не честь для настоящего героя?

– Снято, – раздался крик, Виктор разжал пальцы, и голова с глухим стуком ударилась о землю, покатившись, как кочан мерзлой капусты.

Ночной клуб «Бангладеш» был новинкой в тусовочной Москве. Хозяева увеселительного заведения, по-видимому, люди неглупые, переняв от конкурентов все самое лучшее, создали настоящий Олимп развлечений.

Огромное просторное помещение по размерам превосходило два авиационных ангара. Внутри, подобно амфитеатру, разместились площадки для столиков, каждая из которых огораживалась никелированными перилами, предохраняющими подвыпивших посетителей от падения на нижний ярус.

Между уровнями шли неширокие полосы эстакад, позволяющие гостям танцевать не только внизу на площадке дансинга, но и не отходя от своих столиков. От каждого яруса, как от солнца лучи, отходили десятки больших лучей-коридоров, по которым беспрепятственно двигались, как труженики муравейника, молоденькие официантки и официанты в фирменных фраках.

В самом низу, в центре дансинга на толстом стальном столбе размещалась кабина диджея, похожая на гигантское воронье гнездо.

Цены в клубе были запредельные, но это того стоило.

Лариса и Джамиля попали в «Бангладеш» в десятом часу вечера, когда публика только начала собираться. Для того чтобы подруга не чувствовала себя скованной, Лариса выбрала наиболее удаленную площадку от бликов юпитеров.

– Два кампари с водкой, – заказала Лариса подошедшему к их столику официанту.

– Что на закуску? – спросил голубоглазый блондин с атлетической фигурой.

– А что бы вы порекомендовали? – поинтересовалась Лариса, бесстыже разглядывая юношу.

– К кампари, думаю, лучше всего фруктовая закуска «Африка». Тропические плоды, обжаренные на кокосовом масле и разогретые в горящем роме.

– Отлично, давайте.

Глядя вслед удаляющемуся официанту, Лариса улыбнулась и, подмигнув подруге, произнесла:

– Хорош собой мерзавец, а как сложен?

На что Джамиля ответила небрежным пожатием плеч.

Внизу с дансинга донеслись режущие слух громкие звуки музыки. Заглушая их, прорвался громкий голос ведущего:

– Привет, друзья! Сегодня с вами вечером диджей Стэ-пан! Вуа-уа-уа!

Музыка загремела во всю мощь. И сразу же дансинг стал заполняться ярко разодетой молодежью. С высоты галереи было видно, как блюдце танцплощадки заполнялось колышущимися, дергающимися, как марионетки на невидимых веревочках, фигурами. Постепенно фигурок становилось все больше и больше, в конце концов в бликах светомузыки можно было разглядеть какую-то непонятную, шевелящуюся биомассу.

Ларисе это напоминало банку с дождевыми червями, которую она в детстве видела, когда однажды отец взял ее на рыбалку.

Снова появился официант, он проворно поставил на столик перед женщинами бокалы с напитком и большую глиняную тарелку, разрисованную африканским орнаментом, на которой были горкой насыпаны мелко нашинкованные тропические фрукты.

– Что-нибудь еще? – прежде чем отойти, поинтересовался официант.

– Если что-то понадобится, мы тебя, мальчик, позовем, – великодушно произнесла Графиня. Прошедшая все ступени московской торговли и сферы обслуживания, она хорошо знала, как обращаться с халдеями и им подобными, чтобы те сохранили раболепство перед клиентами и не навязывали панибратства. – Ну, что, Джамиля, давай выпьем за женскую долю, – подняв бокал, предложила Лариса.

– Я не употребляю алкоголь, – девушка отстранилась от стола, выставив перед собой, как защиту, раскрытую ладонь.

– Я уважаю твои религиозные принципы, – достав из сумочки сигареты, Лара закурила. – Только скажу тебе одну вещь. На своей жизни ты решила поставить крест и положить ее на алтарь борьбы за независимость своей страны. Только, насколько я помню из ваших религиозных догм, погибший за веру прямиком– направляется в рай. Как говорится, не согрешишь – не покаешься, – она подняла бокал и произнесла с пафосом: – За нас, женщин.

Звон соприкоснувшихся бокалов заглушила музыка, доносившаяся с блюдца дансинга.

Сладковато-терпковатый напиток обжег нёбо и скатился вниз к желудку, разливаясь там приятным теплом. Постепенно огненный жар поднимался от желудка вверх, заполняя теплом все тело. Лариса, подхватив деревянную ложку, вонзила ее в груду обжаренных плодов и, набрав небольшую горку, положила себе в рот. Немного прожевав, она недовольно сморщилась.

– Фу, какая приторно-сладкая гадость! Как можно закусывать сладкое сладким? – раздосадованно произнесла женщина. – Другое дело, закусить жирной астраханской селедочкой или домашним соленым, хрустящим огурчиком…

Несмотря на весь ее респектабельный вид, аристократическую внешность и отточенные повадки светской львицы, по своей сути Лариса-Графиня оставалась провинциальным плебеем.

– А мне нравится, очень вкусно, – улыбаясь, сказала Джамиля. Алкоголь начал действовать, оказывая свое расслабляющее действие, наполняя мозг девушки веселящим дурманом.

– Ну так ешь, – Вронская подвинула глиняную тарелку поближе к подруге. И тут же предложила: – А лучше давай выпьем!

На этот раз возражений не последовало. Они выпили, потом заказали по новой, потом еще и еще…

От выпитого алкоголя краски стали более расплывчатыми, грохот музыки стал не такой невыносимый, на галерее стало тепло и уютно.

Лариса, закуривая очередную сигарету, сквозь табачный дым наблюдала за своей подругой. Поврежденная часть лица девушки была скрыта тенью и делала ее сейчас очень привлекательной и даже желанной. Графиня, уже довольно длительный срок испытывавшая одиночество из-за отъезда Тимура, соскучилась по ласкам. Почему-то на память пришла Лайма, подарившая ей в глухой горной деревушке радость женской однополой любви. Воспоминания о той ночи разожгли внизу живота молодой женщины жар.

– Потанцевать не хочешь? – спросила Лариса, теперь с большим интересом глядя на подругу.

– Да кто на меня посмотрит, такую красивую, – криво ухмыльнулась Джамиля, несмотря на выпитый алкоголь, она ни на секунду не забывала про свое увечье.

– Я на тебя посмотрю, – улыбнулась Графиня. – Тем более что одеты мы соответствующим образом.

Она провела руками от талии до бедер. На ней был брючный костюм темно-коричневого цвета в косую полоску, состоящий из длинного пиджака и широких брюк. Джамиля была одета в фиолетовое платье-стрейч с алой розой на груди.

– Чем не пара?

Захмелевшая Джамиля громко расхохоталась…

«Бангладеш» они покинули далеко за полночь, за сторублевую купюру гардеробщик услужливо подал молодым женщинам плащи. Застегнувшись на все пуговицы, Лариса глубоко вдохнула ночной свежий воздух. Джамиля зябко поежилась, проведя кончиками пальцев по рубцу шрама на щеке.

– Ну, Лара, будем прощаться, – предложила девушка, – пока я доберусь до Перова…

– А зачем тебе ехать в Перово? Родственники уже видят десятый сон, ты их только разбудишь, да еще под «градусом». Поехали лучше ко мне, там нам будет хорошо… – произнесла Графиня, сделав на последних словах ударение, но Джамиля не обратила на это внимание.

– Поехали, – покорно согласилась она, когда возле них остановилось такси.

В квартире, обставленной с уютом, было тепло и тихо. Повесив свой плащ в прихожей, Лариса прошла в зал и включила музыкальный центр. Из черных пластиковых колонок донесся слегка хрипловатый голос Патрисии Каас.

– Ах, Франция, Франция, страна любви, – со вздохом произнесла Графиня, выгнув спину на манер разнеженной на солнце кошки.

– А ты была во Франции? – проходя внутрь квартиры, спросила Джамиля, осматривая роскошные апартаменты подруги.

– Пока нет, – Лара сняла с себя пиджак и осталась в белой шелковой рубашке с широким галстуком стального цвета. – У меня есть «Бордо», будешь?

Девушка пожала плечами, предоставляя хозяйке право выбора.

Лариса достала из бара бутылку с рубиновым напитком, два хрустальных бокала, вазу с фруктами.

– Я сейчас, а ты пока разлей вино.

Джамиля, взяв бутылку в правую руку, левой извлекла пробку и наполнила бокалы на две трети густым темнокрасным вином. Потом полулегла в просторное кожаное кресло, расслабленно прикрыв веки. Сейчас ей было хорошо, как давно уже не было. В голове приглушенно, убаюкивая, шумел выпитый алкоголь, перенося девушку в другое измерение, заставляя хоть на время забыть про шрамы от ранений, уродующие некогда красивое лицо, про исчезнувшие деньги, собранные на приданое, про разрушенные мечты и неясное будущее…

– Ты не заснула, подруга? – возле уха Джамили неожиданно громко прозвучал голос Графини.

– Нет, – встрепенулась девушка, она хотела что-то сказать, но, увидев, что подруга переоделась в полупрозрачный пеньюар, через который отчетливо виднелось обнаженное тело, сконфуженно замолчала.

– Давай выпьем, – предложила Лариса, присаживаясь на подлокотник кресла, так близко к сидящей Джамиле, что ее бедро буквально легло на плечо девушке.

Французское вино оказалось кислым с легкой горчинкой и терпким ароматом виноградников далекой французской провинции.

– Кислое, – по-детски капризно произнесла Джамиля, отставив свой бокал.

– А ты закуси персиком, – Лара взяла из вазы большой, румянобокий с бархатистой кожей израильский персик и поднесла плод к губам подруги. Джамиля приняла предложенную игру. Ее рот слегка приоткрылся, и белые ровные зубы вгрызлись в румяный бок, погружаясь в сочную мякоть. С уголка рта девушки тонкой струйкой к подбородку побежал персиковый сок.

– Ты испачкалась, – фальшиво-заботливо воскликнула Графиня, с проворством кошки склонилась к лицу и языком слизнула сок, тут же припав губами ко рту Джамили Всасывая ее губы, она одновременно пыталась протолкнуть свой язык за частокол зубов.

– Не надо, – слабо протестовала девушка, отстраняясь и все больше и больше вжимаясь в мягкую спинку кресла. Лариса отстранилась, допила содержимое своего бокала, поставила его на столик и поднялась с подлокотника. Внимательно посмотрев на скованно сидящую подругу, она перевела взгляд на ящик музыкального центра, откуда по-прежнему доносился голос Патриции Каас, и протянула Джамиле руку со словами:

– Здесь нам никто не помешает танцевать, – ее голос звучал неестественно хрипло.

Неожиданно для себя самой Джамиля поднялась из кресла и почти вплотную приблизилась к Ларисе, ее руки легли на талию молодой женщины. Она ощущала жар, что исходил от Лары, через тонкую ткань пеньюара. Руки подруги гладили тело Джамили, то поднимаясь к груди, то опускаясь к бедрам, она чувствовала возле своего лица тяжелое горячее дыхание. И это дыхание больше всего заводило неискушенную девушку, поднимая из глубин души энергию любовной страсти, до сих пор скрытую, запечатанную древними родовыми традициями.

В тот момент, когда губы Графини коснулись шеи Джамили, по телу девушки пробежала судорога, как будто через нее пропустили разряд электрического тока.

– Успокойся, милая, успокойся, – шептала Лара, целуя плечо, шею, покусывая мочку уха, ее руки крепко впились в ягодицы девушки. – Расслабься, милая, и получай удовольствие.

Джамиля прикрыла веки, ее руки, как две змеи, скользнули под пеньюар и сжали две молочно-белые груди, с наслаждением пропуская между пальцев упругую мякоть. Рты женщин слились в страстном поцелуе, в котором участвовали губы, языки и даже десны и зубы. Время от времени этот поцелуй сопровождался охами, вздохами и чавкающими звуками…

Очнулась Джамиля от этого сладострастного мракобесия в спальне, лежа поперек большой двуспальной кровати. Абсолютно голая Лариса сидела сверху и стаскивала с нее платье.

– О, подруга, да ты врешь, что поставила на себе крест, – взвизгнула Графиня, рассматривая ладную фигуру девушки, черный пояс с чулками, блестящие атласные трусики под ним и черный бюстгальтер, скрывающий небольшую крепкую грудь. Запустив руку под бюстгальтер, она шепотом добавила: – Монашенки такое белье не носят.

В следующую секунду она сорвала с Джамили остатки одежды, оставив на девушке лишь пояс и чулки, и принялась неистово целовать тело подруги.

Не знавшие ни мужской ласки, ни губ младенца груди не растекались кругами по телу, как у зрелых женщин, а остались стоять остроконечными холмиками, вершины которых венчали коричневые соски, вокруг которых дыбились черные жесткие волоски – отличительная черта женщин Востока.

Эти волоски еще больше завели Графиню, она страстно целовала и покусывала тело подруги, облизывая рубцы шрамов, она спускалась все ниже…

Джамиля томно стонала и извивалась от этих ласк, почувствовав у своего лона горячее дыхание, тихо прошептала:

– Я еще девушка…

Лариса, целуя внутреннюю сторону бедер, никак не отреагировала на это заявление. Лишь когда девушка стала дрожать как в ознобе, оторвала от ее живота лицо и, с блестящими при свете ночника глазами, тихо произнесла:

– Мы этот недостаток исправим.

Лаская правой рукой влажное, трепещущее лоно девушки, левую протянула к прикроватной тумбочке и достала с верхней полки небольшой пластиковый фаллоимитатор. Эту игрушку она приобрела еще давно в одном из секс-шопов и пользовалась им, если Тимур заканчивал раньше любовные игры, а ей все еще не удавалось достичь пика наслаждения. Или когда приходилось коротать ночи в одиночестве.

Обильно смазав слюной пластиковый цилиндр, Лариса склонилась к уху Джамили и нежно прошептала:

– Повернись, милая, так тебе будет удобнее.

Девушка послушно приняла коленно-локтевую позу и

гут же почувствовала, как в нее проникает скользкий инородный предмет. Джамиля еще громче застонала и задвигала тазом, подчиняясь жадной руке подруги. Извиваясь на постели под ударами искусственного члена, она шептала пересохшими губами:

– Не надо, не надо, это грех…

– Ты собралась на войну, – страстно шептала ей в ответ Графиня, одной рукой орудуя имитатором, а другой грубо тиская тяжело отвисшие груди. – А война все списывает и все грехи отпускает.

Неиспытанное до сих пор удовольствие захлестнуло девушку всю без остатка, не помня себя, она во весь голос пронзительно закричала. Когда волна удовольствия схлынула, все еще тяжело дышащая Джамиля открыла глаза, боли она не почувствовала, вопреки своим ожиданиям. Тело казалось невесомым, было так легко, что хотелось петь, плясать, летать.

Лара с безучастным видом сидела на противоположном краю кровати. Закурив сигарету, она произнесла:

– Пойди прими ванну, а я пока сменю белье… – Потом улыбнулась и, подмигнув, добавила: – Надо же тебе увидеть и другую сторону медали.

Джамиля на дрожащих, плохо слушающихся ногах поднялась с постели и тут же увидела на простыне небольшое кровавое пятно.

Весь день они провели в постели, вымотанные бессонной ночью, обнаженные, крепко обнявшись, как будто хотели еще продолжать дарить друг другу ласки.

Джамиля проснулась первой, когда на темно-синем небе зажглись первые звезды. Бесшумно поднявшись с постели, она стала быстро собирать разбросанные в беспорядке вещи.

Лариса проснулась, когда подруга заканчивала одеваться. Накинув халат, она вышла проводить ее. В коридоре, наблюдая, как Джамиля надевает плащ, сказала:

– Будет скучно – позвони, сходим куда-нибудь, развеемся.

– Да нет, спасибо, – не поднимая на хозяйку квартиры глаз, тихо произнесла Джамиля. – В ближайшее время я уезжаю в Чечню.

– Тогда счастливого пути, – Лара приблизилась к подруге, чтобы на прощание поцеловать, но та увернулась от ее объятий и выскочила на лестничную площадку. Не говоря больше ни слова, она поспешила вниз по лестнице.

Захлопнув дверь, Лариса услышала звонок телефона.

– Да, слушаю.

– Привет, это я, – откуда-то издалека донесся голос Тимура. – Чем занимаешься?

– Скучаю, – тихо произнесла женщина.

– Скучаешь, это хорошо. Скоро приеду, жди.

– Жду, – женщина хотела еще что-то сказать, но на другом конце отключили телефон. На войне длинные телефонные разговоры чреваты гибелью.

Когда художественная съемка была закончена, Тимур с фотографом-журналистом, пленным морпехом в сопровождении двух охранников-гвардейцев вернулись в бункер. Оставшиеся боевики, поспешно убрав извлеченные из морозильника трупы и поврежденное оружие, тоже удалились в черную пасть штольни. На поверхности остался один Гонза Холилов. Некоторое время он стоял, засунув руки в накладные карманы камуфлированных штанов, внимательно оглядывая поляну. Наконец все-таки сдвинулся с места и не спеша направился к небольшому холмику, который раскинулся лысой макушкой недалеко от того места, где были разложены пятеро покойников.

Подойдя к холму, Гонза стащил с плеч плащ-палатку и расстелил ее на холмике. Усевшись, извлек из нагрудного кармана плоскую шкатулку, сделанную из серебра и слоновой кости. Еще в советские времена он купил ее у какого-то пьянчуги за червонец (цена бутылки водки). Вещица была старинная, слоновая кость пожелтела, а узор на библейскую тему почти стерся. Пьянчуга уверял, что это настоящее произведение искусства и стоит бешеных денег, по на расчете с ним это заявление никак не подействовало. Гонза тогда уже вовсю курил гашиш, предпочитая его алкоголю. Новое приобретение он решил использовать для курительных принадлежностей.

Раскрыв шкатулку, Джавдет не спеша стал доставать и раскладывать перед собой ее содержимое. Первой на прорезиненную ткань легла небольшая трубка, сделанная из японского вишневого дерева с длинным прямым мундштуком. Рядом он положил плоский ножик из нержавеющей стали, похожий на хирургический скальпель. Вслед за ножиком достал мельхиоровую рюмку, немногим больше наперстка, миниатюрную серебряную ложечку и позолоченную зажигалку «Ронсон». После этого на свет были извлечены большой темно-зеленого цвета шарик гашиша и замшевый кисет с табаком.

Несколько минут погрев шарик в руке, Гонза приступил к священнодействию. Острым лезвием он аккуратно срезал с шара тонкий слой похожей на пластилин массы и осторожно ссыпал ее в мельхиоровую рюмку, затем повторил это еще и еще раз. Посчитав, что зелья достаточно, Джавдет развязал кисет и, запустив туда три пальца, извлек наружу большую щепоть резаного табака. Опустив табак в рюмку при помощи серебряной ложки, стал смешивать табак с гашишем, при этом заунывно напевая какую-то странную, протяжную мелодию.

Наконец оба компонента наркотического зелья были смешаны. Гонза аккуратно ссыпал смесь в трубку, немного придавив фалангой большого пальца. Перестав выть, он зажал мундштук зубами и стал лихорадочно складывать курительные принадлежности. Когда на плащ-палатке осталась лишь одна зажигалка, он взял ее в руку и, щелкнув, поднес к трубке. Язычок пламени лизнул раз, другой плотно утрамбованный табак. Крошечные лоскуты мелко посеченных листьев табака почернели, обугливаясь, и наконец вспыхнули ярко-красными искрами, которые растеклись по поверхности трубки. Гонза сделал глубокую затяжку горького дыма, смешанного с приторно сладким дурманом, как можно дольше задержал его в себе, давая легким насытиться никотином и дурманом. Потом выдохнул. И сразу же тело стало необычайно легким, а на душе стало по-детски весело. Хотелось смеяться, бегать, веселиться, но ничего этого Гонза не сделал. Он снова поднес трубку ко рту и сделал новую глубокую затяжку, потом еще и еще…

Веселье прошло, его сменило умиротворение. Прикрыв веки, Джавдет погрузился в воспоминания.

Жизнь у человека как дорога. У каждого своя… У одного прямая и ровная, без бугров и кочек, у другого, наоборот, петляет да все через холмы на буераки, у третьего, как кольцо ипподрома, одно и то же и все бегом, у четвертого…

Жизнь Гонзы Холилова как раз была из первого варианта. Он не знал лишений, не знал голода, да и о депортации своего народа в степи Северного Казахстана услышал только в зрелые годы. Их семью миновала эта участь, дед Гонзы еще задолго до войны уехал из Чечни в Ростов, для чего – толком уже никто не помнил, работал на фабрике, закончил ФЗУ. Получив среднее образование, посчитал для себя унизительным продолжать трудиться разнорабочимим. Перебрался в Сочи, где нашел себе подходящую должность управдома. В этой должности он пересидел и войну (купил справку туберкулезника), и депортацию чеченцев, досидел до самой пенсии. Его единственный сын носил прозвище Кривой за то, что в детстве, гоняя с такими же пацанами по обрывам, сорвался и выбил левый глаз. В армию он не пошел служить, освоил мастерство сапожника и нею жизнь занимался ремонтом обуви.

Гонза был пятым ребенком в семье. Четверо старших были девочки. Мать говорила, его отец сильно горевал, что нет наследника, которому можно было бы передать свое мастерство, а заодно и сапожную будку, где он просидел всю свою трудовую жизнь.

Но ниспосланный волей Аллаха наследник впоследствии так и не проявил интереса к профессии отца. Юный Гонза быстро смекнул, что всем в этом мире правят деньги. И у кого больше денежных знаков, тот, соответственно, лучше и живет. А какие доходы у сапожника, он видел своими глазами.

Едва ему минуло пятнадцать лет, Гонза тут же бросил школу и устроился помогать армянину-шашлычнику. (По личному убеждению Гонзы, армяне – нация, которой была открыта тайна обогащения.) Так до самой армии он трудился шашлычником, постигнув все тайны мастерства, которое включало в себя не только умение правильно мариновать и жарить мясо, но также обсчитывать и обвешивать клиентов.

Отслужив два года на подсобном хозяйстве строительного батальона под Ростовом, Гонза решил домой не возвращаться, остался в Ростове, устроился убойщиком на мясокомбинат. Его самой большой страстью стало вонзать нож в горло животного и видеть, как оно бьется в предсмертных судорогах, а из раны пульсирующими толчками хлещет горячая кровь. Иногда Гонза не выдерживал и припадал к этому источнику, жадно глотая солено-сладкую жидкость, которая его пьянила сильнее водки или гашиша, который он употреблял еще с армии.

Жизнь его бежала прямой, гладкой дорогой. Через пять лет, когда Гонза уже был в почете и возглавлял бригаду резчиков на том же комбинате, в стране произошли неожиданные изменения. Сперва в лексикон пришли новые слова «перестройка», «гласность», «ускорение», потом появились и некоторые новые понятия, например «кооперативное движение». Едва в городе появились первые кооперативы, Гонза тут же уволился, открыв через неделю свою шашлычную, ему это было организовать несложно. Поставщики мяса у него были напрямую, минуя перекупщиков, сам он знал все тонкости шашлычного дела. Бизнес пошел, и уже через год он имел десяток шашлычных по всему городу и на паях с армянином Самвелом построил ресторан. В городе его все знали, он входил в «клуб влиятельных друзей», что спасало бизнес от многих непредвиденных проблем.

Перестройка, как и предрекали хохмачи, закончилась перестрелкой. Советский Союз почил в бозе, многие республики стали объедаться суверенитетом. Телевидение все больше и больше говорило о Чечне. Гонза Холилов, до сих пор относящийся к политике нейтрально, вдруг вспомнил, что он чеченец. Узнав у отца все об их тейпе, отправился в мятежную республику, на родину предков.

Тейп Холиловых занимал большое богатое село на равнинной части, в основном состоящее из больших двухэтажных домов серого силикатного кирпича. Дворы были асфальтированы или цементированы, в каждом доме стояла одна, а то и две легковые машины. Мужчины их рода либо работали нефтяниками, либо водителями-дальнобойщиками.

Нежданного-негаданного гостя встретили всем селом, устроив при этом настоящий праздник. После нескольких дней торжества Гонза стал немного приходить в себя, прикидывая, какую выгоду можно поиметь от этого родства. Но тогда он еще не нашел подходящей стези.

Обменявшись с родственниками адресами, Гонза вернулся обратно в Ростов. Теперь наступило совсем другое ирсмя, стремительно раскупались, брались в аренду еще недавно государственные предприятия.

Едва Гонза пересек порог своей трехкомнатной квартиры, как зазвонил телефон.

– Рад тебя слышать, дорогой, – донесся из динамика голос Самвела. – Есть прибыльное дело, надо обсудить.

– Вечером встречаемся в «Поплавке», – не задумываясь, произнес Гонза. Он по-прежнему верил в то, что армяне своими большими носами чувствуют деньги. Да это подтверждали и факты – за то время, что Гонза посещал родственников, Самвел арендовал цех на обувной фабрике, посадил два десятка армян-беженцев из Карабаха, и те день и ночь напролет шлепали ему «фирменную» обувь, и это было только начало…

Вечером они встретились в своем ресторане «Попла-вок», и Самвел сразу перешел к делу:

– Есть десять тонн чистого медицинского спирта. Если из него сделать водку и продать в городе по розничной цене, то мы получим триста процентов прибыли, и это с учетом всех накладных расходов. Я присмотрел за городом небольшой цех безалкогольных напитков. Там можно спокойно бодяжить нашу водку. В долю пойдешь?

Гонза согласился без колебаний, уже погрузившись в производство «левой» водки и коньяка. После десяти тонн спирта Самвел где-то раздобыл еще двадцать тонн авиационного, потом пищевого. Водку они продавали не только в юроде, но и в районах и даже умудрялись отправлять в соседнюю область.

Кроме водки, Гонза участвовал в сделках по продаже наркотиков и оружия. По переброске «товара» он часто использовал родственников-дальнобойщиков.

Начавшаяся война в Чечне неожиданно снова разбудила уже успевшие уснуть национальные чувства.

Гонза принимал беженцев из родного тейпа, помогал им обустроиться, давал хорошую работу, в глубине души мечтая поехать воевать за родину. Единственное, что его удерживало, – он никогда не держал боевого оружия в руках. Но каждодневные телепередачи, статьи в газетах, расхваливающие полевых командиров, сделали свое дело…

Случай поехать в Чечню подвернулся в самом конце первой Чеченской кампании. Как-то отдыхая в сауне с Самвелом, Гонза узнал, что армянин для отправки в Карабах приготовил большую партию стрелкового оружия и три десятка наемников. В основном это были отбросы, которым нужно было вырваться за пределы России.

– Уступи, – предложил Гонза. И, увидев в глазах компаньона интерес, добавил: – Плачу вдвое, – не выяснив при этом истинную цену «товара».

– Вах, что не сделаешь для друга, – радостно воскликнул армянин, тут же прикинув сумму навара. Впрочем, этот вопрос Гонзу нисколько не волновал. Став обладателем небольшого отряда и каравана оружия, он тут же продал весь свой бизнес младшему брату Самвела. Половину денег спрятал в тайник, а вторую забрал с собой, прекрасно понимая, что на войне доллары всегда могут пригодиться.

В родное село они попали за три дня до Хасавюртовского соглашения. Тут же став в районе полновластным хозяином, имея оружие и деньги, Гонза за несколько месяцев сколотил отряд в три сотни «стволов». Это была внушительная сила, и, что бы там ни говорили полевые командиры, на открытое противоборство никто не лез.

Немного обжившись, Гонза снова занялся бизнесом. Просверлив нефтепровод, он тут же наладил перегонку сырой нефти в Низкокачественный бензин, который заливал в цистерны, замаскированные под рефрижераторы, и отправлял в Ростов Самвелу. Предприимчивый армянин добавлял в низкосортный самодельный бензин «этилку», химическую добавку, повышая его октановое число, и пропинал пот эрзац по цене дорогого топлива. Рассчитывался со своим компаньоном наркотиками, продуктами и тяжелым вооружением, которого так не хватало Гонзе. Налаженная система (еще со времен водочных времен) транспортировки беспрепятственно позволяла проводить обмен.

Кроме торговли бензином, наркотиками, дорогими иномарками и оружием, прибавился новый вид бизнеса – работорговля.

Абреки и «индейцы», примкнувшие к отряду Гонзы, долго не могли сидеть без дела. Время от времени они отправлялись за границу республики угонять скот, а если повезет, то и пастуха прихватывали. Когда в приграничных с Чечней селах стали создавать отряды самообороны и совместно с милицией давать отпор налетчикам, абреки переквалифицировались на похищение людей. Похищали всех, кого только могли. Припозднившегося прохожего, солдата в самоволке или «голосующую» на трассе женщину. Как правило, зиндан у Гонзы не пустовал. Глядя на жалких, перепуганных существ, которые полностью были в его власти, Джавдет (к тому времени он так себя окрестил) чувствовал себя едва ли не богом.

Тех пленников, которых не выкупали родственники и не удавалось продать в рабство, Гонза убивал. Справедливо полагая, что хлеб незачем зря переводить. Двое самых крепких абреков выводили несчастного на двор, заломив руки, ставили на колени. Джавдету оставалось лишь, ухватив того за волосы, приподнять голову и провести длинным обоюдоострым кинжалом по натянутой коже горла. Затем с наслаждением он наблюдал, как трепещет жертва в луже собственной крови. Иногда его подмывало прямо там припасть ртом к ране и вдоволь напиться солоновато-сладкой пьянящей жидкости. Но его что-то удерживало от этого шага.

В своем родовом селе он был богат и силен, как феодальный князь, хотя в Чечне испокон веков не было князей, а жили общинно, тейпами. Несмотря на всю силу Гонзы, полевые командиры по-прежнему игнорировали его.

И когда Пастух с Бабаем отправились карать соседний Дагестан, его никто не позвал. Несколько дней Гонза психовал, считая, что с ним так специально поступили, «хотят всю славу себе прибрать».

Еще через несколько дней опомнившиеся от шока и собравшиеся с силами федеральные войска отбросили боевиков и сами двинулись в Чечню.

Призыв президента Ичкерии к полевым командирам защитить Грозный Джавдет воспринял как божественное знамение. Собрав все свои «войска», он направился в Грозный.

Сила у него на тот момент была действительно впечатляющая – почти пятьсот боевиков, вооруженных, что называется, до зубов, десятки грузовых и легковых автомобилей с установленными на турелях крупнокалиберными гранатометами. На двух «КамАЗах», еще недавно таскавших в Ростов «рефрижераторы» – цистерны, установлены платформы с двуствольными зенитными пушками. Замыкающим двигался скотовоз с набитыми внутрь тремя десятками рабов, специально оставленными в живых для земляных работ на оборонительных укреплениях.

Сам Джавдет на белоснежном джипе «Чероки» в окружении четырех адъютантов-телохранителей въехал в Грозный. Но никто его радостно не встречал, в городе полным ходом шла подготовка к новой обороне.

Представитель президентского генштаба указал на район, который надлежало оборонять батальону «бригадного генерала Холилова». За столь высокий титул Гонза был польщен, но этого ему было явно недостаточно.

Готовя огневые позиции, он втайне мечтал, что его батальон подобьет больше всех танков, уничтожит больше всех солдат и захватит больше всех пленных. Тогда он станет вровень и с Пастухом и с Бабаем, а может, и с самим президентом. Чем шайтан не шутит! Так он думал до того, как попал на настоящую войну.

Бои за Грозный оказались далеко не тем, что себе представлял Джавдет. Федеральные войска обрушили на позиции его батальона сотни снарядов и авиабомб. Уже через неделю он потерял всю артиллерию (две зенитные установки и три миномета), большую часть крупнокалиберных пулеметов и автоматических гранатометов. И главное – почти половину личного состава, большая часть которого просто-напросто разбежалась.

Гонза уже не помышлял о лаврах национального героя, хотелось лишь вырваться и остаться в живых. Но федеральные войска наглухо завязали «мешок» вокруг осажденного города, и теперь был только вопрос времени, чтобы истребить боевиков. Это понимали обе стороны.

В один из февральских дней Пастух, возглавлявший оборону Грозного, собрал на военный совет всех полевых командиров и объявил:

– Будем прорываться. Наш агент из штаба федералов согласился за сто тысяч долларов указать наиболее слабое место в обороне войск. Через трое суток идем на прорыв.

Все полевые командиры оживленно загалдели, слова Пастуха ни у кого не вызвали ни малейшего сомнения в успехе. Ведь уходили боевики в прошлую войну и из Буденновска, и из Первомайского… Значит, действительно кто-то помогает.

Радуясь своей удаче, чеченцы даже предположить не могли, что их агент давно раскрыт и теперь штаб федеральных войск готовился к реваншу, назвав предстоящую операцию «Охота на волков».

Добравшись в расположение своего отряда, Гонза Хо-лилов неожиданно ощутил неописуемое чувство страха. Так страшно ему не было ни под бомбежкой, ни под артобстрелом. Инстинкт самосохранения кричал об опасности.

В ночь, когда все силы чеченцев были собраны в единый кулак, Гонза объявил себя контуженым и сообщил бойцам, что его понесут рабы. Два десятка измученных непосильным трудом людей должны были нести деревянный щит, на котором лежал Джавдет, сжимая в каждой руке по автоматическому пистолету Стечкина.

Боевики, подобно ртутной массе, бесшумно вылились из городских руин, просочились через позиции федеральных войск и выплеснулись на открытое пространство поля, за которым был путь к спасению – в горы. Но, как только последние боевики просочились через позиции армейцев, им в спину ударили автоматы и гранатометы, в небе вспыхнули десятки осветительных ракет. Стало светлее, чем днем.

Принимать бой было равносильно смерти, выход был один – через поле в горы. И боевики рванули что есть сил, безумно крича, стараясь не столько себя подбодрить, сколько заглушить страх смерти.

Дикая орда с воем неслась по полю, засыпанному миниатюрными противопехотными минами, которые, взрываясь, отрывали наступившие на них ступни. Но сейчас на пострадавших никто не обращал внимания. Хлопки противопехотных мин глушили разрывы шрапнельных снарядов и визг проносящихся над головой пунктиров трассирующих пуль.

Вжавшийся в доски щита Гонза ошалело наблюдал, как из его упряжки исчезает то один, то другой раб, наступивший на густо разбросанные мины.

– Быстрее, быстрее, быстрее!

Его не зацепила ни шальная пуля, ни осколок шрапнели, рабы вынесли в безопасное место. Их осталось шестеро, еле передвигающих ноги и тяжело дышащих полулюдей. Спустившись с носилок, Джавдет тут же разрядил в них оба пистолета: зачем ему эти доходяги?

Из общего количества прорвавшихся в живых осталась лишь четверть. Многие погибли, многие были покалечены. Пастуху тоже не повезло, мина оторвала ему ступню правой ноги. Отряд Джавдета насчитывал всего семьдесят три человека, при этом из тяжелого вооружения уберечь ничего не удалось.

Звезда военного счастья для Гонзы закатилась. Его отряд принимал участие в нескольких засадах, при этом количество людей постоянно сокращалось. А после последней операции по захвату пленника их осталось всего около трех десятков, которые подчинялись своему командиру в силу привычки. Но так не может продолжаться вечно…

Открыв глаза, Джавдет снова приложился к трубке и сделал глубокую затяжку. Гашиш его уже не брал – слишком много было тревожных мыслей.

– Я уже не бригадный генерал и даже не полевой командир, – вслух размышлял Гонза. – То, что у меня осталось, у Бабая называется группой. Конечно, я лично знаком с президентом и даже допущен в святая святых, бункер. Но что я стою, если за мной нет реальной силы? Ушастый запросто может отдать меня на заклание Пастуху или Бабаю, они оба имеют на меня зуб. Какой же выход?

Федералы предлагают сдаваться тем, на ком нет крови, а на мне ее хватит на десять пожизненных заключений. ФСБ это знает, поэтому закосить под дурачка не получится, выведут на чистую воду…

Мысли Джавдета неожиданно переключились на Ростов. Там, в тайнике, было спрятано триста тысяч баксов. Деньги немалые. Но как их оттуда взять? Самвел, не поделивший с конкурентами территорию, уже год, как гнил под гранитной стелой памятника.

Сейчас из сложившейся ситуации он, Гонза Холилов, видел единственно правильное решение…

В горах темнеет рано, наступившие сумерки быстро сгущались, смешиваясь с киселем тумана и создавая бархатную черноту ночи.

Гонза не стал дожидаться темноты. Выбив из трубки еще тлеющий табак, он затоптал его в землю, сунул трубку и зажигалку в шкатулку, которую, закрыв, положил в нагрудный карман. Поднявшись, он сложил плащ-палатку и, отряхнувшись, не спеша направился к входу в штольню.

Появившаяся мысль, по мнению Джавдета, была спасительной, судьба подбрасывала ему дополнительный шанс выйти сухим из этой кровавой жизни.

…Зеленый чай был слегка теплым и горьковатого вкуса, набухшие в кипятке листья распустились, создав на дне пиалы причудливый орнамент.

Вот уже три часа алжирец Бабай и его гость Тимур, поджав под себя ноги, сидели на ковре и пили из больших, белых, расписанных по бокам арабскими письменами пиал зеленый чай. За все это время они не произнесли ни единого слова.

Тимур, как гость, не мог первым нарушить молчание. А Бабай был слишком погружен в свои мысли. После тяжелого ранения Пастуха он практически стал среди боевиков командиром номер один. У него был авторитет, большой отряд, в большинстве своем состоявший из арабских наемников-профессионалов. Он получал из-за рубежа деньги, амуницию, оружие, медикаменты. Но так было только внутри повстанцев, для деловых кругов Запада главным по-прежнему оставался президент, а он был всего лишь наемником, он даже не чеченец.

А алжирцу Абдуллу Камалю по прозвищу Али-Баба, или короче Бабаю, ох, как надо было это признание. Он мечтал, что рано или поздно его признают главным борцом за веру. Но он по-прежнему оставался лишь наемником, хотя и очень опасным. Все попытки подмять под себя Ушастого (сделать его марионеткой, выполняющей чужие приказы) проваливались. Президент, не имея реальной силы, тем не менее не желал плясать под чужую дудку. Время от времени он покидал свое убежище и направлялся в горы, где нет федеральных войск, чтобы продемонстрировать народу себя.

Вот и сегодня Ушастый покинул бункер, сейчас Бабай думал о том, что ему выгодней – жизнь президента или его смерть. Отхлебывая из пиалы остывший чай, он то и дело поглядывал на Тимура.

План, задуманный этим молодым человеком, кроме оригинальности, нес в себе еще практическую пользу. Пользу для повстанческого движения, но Абдулл еще не знал, какую он может получить выгоду непосредственно от реализации этого плана. Как бы там ни было, нельзя оставить без внимания и самого автора этого плана. Умный, хорошо подготовленный разведчик давно адаптировался в Москве, вхож в деловые и политические круги столицы России. При правильном подходе вырисовываются грандиозные перспективы его использования, особенно, если задуманный план удастся.

– Хороший чай, целебный и жажду утоляет, – наконец произнес Бабай.

– Да, сейчас это наиболее необходимое его качество, – ответил Тимур, прозрачно намекая на то, что жажда, как правило, присуща жаре, а в подземном каземате температура не повышается выше десяти-двенадцати градусов.

– Я понял шутку, – кивнул араб, уголки его губ слегка дрогнули, он провел левой рукой по коротко подстриженной бородке. – Для операции у вас все готово?

Вопрос прозвучал неожиданно и хлестко. Тимур на мгновение задумался, с одной стороны, он за подготовку и проведение планируемой операции отвечает только перед президентом. Но с другой стороны – Бабай входит в круг посвященных. И к тому же, как успел заметить Тимур, алжирец ведет себя с Ушастым на равных, а в некоторых случаях президент перед ним явно заигрывает. Это могло означать только одно – за арабом сила, и она выражается не в тысяче отъявленных головорезов, собранных здесь со всего Ближнего и Среднего Востока, а в могуществе финансовых и религиозных кланов вышеозначенных регионов. Еще неизвестно, как будут развиваться события после приведения в действие его (Тимура) плана, какие и где будут надавлены рычаги, чтобы Совет Европы и ООН высказали свой протест российскому руководству и вновь потребовали независимости сражающейся Ичкерии. После этого еще неизвестно, кто будет главной фигурой на местной политической сцене. Поэтому ссориться московскому резиденту с эмиссаром не с руки.

– Почти все готово, – наконец произнес Тимур. – Ждем сообщения, когда журналист доберется до Москвы, и тогда будем выступать…

– Состав группы и маршруты движения определил? – Абдулл Камаль задавал конкретные вопросы. Как опытный диверсант, он знал: в подготовке и проведении какой-либо силовой акции мелочей не бывает.

– Да, – коротко ответил Тамерлан. Но, видя, что такой ответ не удовлетворяет араба, пояснил: – Состав группы десять человек, маршрут…

– Не мало? – неожиданно перебил Абдулл.

– Для одного русского? – переспросил Тимур, по его лицу скользнула улыбка. – Вполне достаточно.

– Кстати, какой он?

– Какой? – Тимур неожиданно задумался, потом уверенно произнес: – Да никакой, обычный детдомовский пацан. Полный неумеха, ни стрелять, ни правильно двигаться толком не может. Скорее всего из-за этого он и в плен попал, отстал от своих, заблудился, потерял оружие, и, соответственно, мы его, барана, повязали.

Тимур замолчал, неожиданно сообразив, что последняя фраза ему пришла в голову только сейчас.

– Как ты думаешь, он не заартачится? Не испортит все в последний момент? Может, лучше повязать кровью своих? А то на днях мои джигиты притащили двух милиционеров.

– Нет, не стоит, – сразу отрезал резидент. – Он знает, что ему надо убить чеченца, и поэтому согласился. А если для начала отрежем голову у соплеменника, черт его знает, как он себя поведет. Загубим операцию, еще не начав.

– А если в Москве заартачится?

– В Москве ему и делать ничего не надо, главное, чтобы камеры слежения зафиксировали, как он проникает в усадьбу и потом входит с оружием в особняк. А дальше дело техники, как говорится…

– А если попытается сбежать? – Абдулл попытался найти брешь в подготовке операции.

– На маршруте он никуда не денется. Чтобы его контролировать, мне хватит двоих людей. А вот в Москве могут возникнуть осложнения, все-таки хорошо знакомый ему город, наверняка есть знакомые. Потому и беру с собой десять человек.

– Большая группа…

Но и к такому разговору Тамерлан был готов.

– Да, большая, поэтому пойдем двумя маршрутами. Я, русский, двое бойцов пойдем напрямую через Ставропольский край. Вторая группа двинется в обход со стороны Каспийского моря. Они будут ехать поездом с хорошими документами и без оружия. Вероятность их разоблачения равна нулю.

– Ну что же, я вижу, ты основательно подготовился к предстоящей операции, – Абдулл взял в руки большой пузатый чайник и не спеша наполнил пиалы бледно-зеленым, едва теплым напитком. Подняв свою пиалу, произнес: – Пусть Аллах благословит твои намерения, ибо ты идешь на святое дело – покарать изменника и помочь своему народу вновь обрести свободу.

Тимур пригубил из своей пиалы, больше всего ему хотелось, чтобы в ней оказался хороший марочный коньяк, чтобы жгучая, ароматная жидкость разогнала по телу горячую кровь и согрела застывшие от долгого сидения по-турецки ноги. Но в пиале был противный зеленый чай.

Сделав несколько больших глотков, словно его действительно мучила жажда, Бабай поставил пиалу и вытащил из-за спины в кожаной кобуре угловатый черного цвета автоматический пистолет «глок».

– Вот, возьми, – оружие, поблескивая при тусклом свете светильника, лежало на ладони алжирца. – Великолепная модель, семнадцать патронов, два предохранителя, самовзвод. Компактное, удобное оружие. Прими в знак нашей дружбы.

Взяв пистолет, Тимур приложил оружие к своей груди. Он прекрасно понимал, для чего арабу нужна его дружба, и так же хорошо представлял себе, какие в будущем могут быть у него перспективы из этих отношений.

Набрав в легкие воздуха, он уже хотел произнести слова благодарности, но в этот момент открылась дверь в бокс и в проеме показалась грузная фигура Гонзы Холилова.

– Салам аллейкум, – первым поздоровался вошедший.

– Аллейкум ассалам, – в один голос ответили присутствующие.

– Абдулл, возьми моих людей в свой отряд, – с порога заговорил Джавдет.

– Твоих людей? – переспросил, еще не понимая, к чему тот клонит, араб. – А ты сам?

– Я еду в Москву, – Гонза произнес это таким тоном, как будто этот вопрос был давно решен, и для большей убедительности кивнул на Тимура.

Бабай тоже перевел взгляд на своего гостя. Тамерлан понимал, почему в последний момент Гонза решил ехать в Москву. Бывший шашлычник растерял почти всех своих людей, устал от тягот войны и решил воспользоваться возможностью соскочить с поезда смерти.

Еще не представляя, какую выгоду он может получить с Джавдета, Тимур тем не менее кивнул. В конце концов, лучше этого борова иметь в друзьях, чем во врагах…

Целую неделю Виктора никто не трогал, только три раза в день приносили еду. Несмотря на то что занятий больше не было, его по-прежнему сытно кормили. Но вся эта высококалорийная пища сгорала в его организме во время многочасовых тренировок.

Приловчившись к графику получения еды, Савченко теперь и днем тренировался. Он понимал, что, как говорят спортсмены, они вышли на финишную прямую, и поэтому нагрузки увеличил до предела, то и дело стараясь этот предел преодолеть.

В минуты отдыха, лежа с закрытыми глазами, он вспоминал, как его фотографировал неизвестный. Вспоминал знакомую тяжесть оружия, когда Тимур ему показывал, как надо проводить тот или иной прием. Но больше всего вспоминал, как держал за шею чеченца во время очередного позирования. Тогда было достаточно легкого, резкого нажима на шейный позвонок, и на одного боевика было бы меньше. Но тогда бы и он погиб, а выжить ой как хочется.

Виктор представлял себе в эти минуты, как его руки сжимают шею Тимура, он буквально слышал хруст свернутых позвонков. Организм при этом как будто получал порцию допинга, он вскакивал с постели, снова тренировался без устали.

Утром восьмого дня в камеру Виктора вошел Тимур в сопровождении двух незнакомых «горилл», что-то в их аккуратно выбритых лицах показалось Савченко знакомым, но что именно, он не мог понять. Все трое были одеты в теплую камуфлированную форму, в разгрузочных жилетах с набитыми магазинами, полными подсумками гранат. В руках каждого красовался автомат.

– Время пить херши, – с порога весело объявил Тимур и швырнул на постель Виктора камуфлированный бушлат, штаны и вязаную шапочку. – Одевайся, наш час пробил!

Поднявшись со своего лежака, Виктор не спеша стал одеваться. Его никто не торопил, трое чеченцев молча за ним наблюдали. Когда он наконец застегнул бушлат, надел на голову шапку, молча посмотрел на Тимура.

– Готов? Вот и ладушки! – улыбнулся Тим. – Теперь пошли.

В коридоре роли сразу же распределились. Гафуров пошел первым, вслед за ним двинулся автоматчик, второй подтолкнул Виктора в спину и, когда тот тронулся с места, последовал за ним.

Через некоторое время Тимур остановился, открыл бронированную дверь, и они вошли в освещенный коридор. Здесь их ожидала еще одна группа мужчин, облаченных в камуфляж и вооруженных по «полной программе». Ничего особенного, если не считать одной детали, бросающейся в глаза. Эти боевики, как и конвоирующие Виктора автоматчики, были гладко выбриты.

– Ну что, пацан, дрейфишь? – услышал Виктор знакомый голос. Савченко резко обернулся и увидел грузного мужчину с короткой стрижкой и черными подковообразными усами а-ля «Песняры».

– Что, не узнал? – усмехнулся толстяк, и только по лукавому прищуру Виктор узнал Джавдета. Теперь все встало на свои места, и двое сопровождавших его «горилл» были его старыми знакомцами – президентскими гвардейцами Хохи и Имрамом.

Тимур долго говорил на чеченском с Гонзой, тот, слушая резидента, лишь поглаживал разгрузочный жилет, плотно обтягивающий шарообразный живот. Закончив говорить, Гафуров повернулся к конвойным, его голова несколько раз качнулась, как у китайского болванчика. Автоматчики поняли этот жест. Имрам ухватил Виктора за руки, а Хохи надел на них тяжелые, кованые кандалы, от которых тянулась тонкая, но очень прочная никелированная цепочка, конец которой был закреплен за ремень Хохи.

Пока один конвоир закрывал большим самодельным ключом замки на кандалах, другой укрепил на глазах пленника повязку из плотной черной материи.

Дальше для Виктора начался многочасовой марафон в кромешной темноте. Его тащили, толкали по душным, низким туннелям. Первое время пленник пытался считать шаги, пытался угадать направление, в котором они двигались. Но потом сбился и покорно пошел вслед за конвоиром.

Когда неожиданно в лицо ударила тугая струя свежего воздуха, Савченко даже не представлял себе, сколько прошло времени, единственное, что он понял – они выбрались из подземного царства боевиков.

Несмотря на то что бункер остался позади, повязку с глаз пленника никто не снял. Он продолжал идти в темноте, спотыкаясь о камни, цепляясь за кусты и ветки.

– Все, пришли, – наконец услышал Виктор голос Тимура. Тяжелая рука ухватила пленника за плечо и, с силой надавив, посадила его на пень, затем стянула с его лица повязку. Несколько минут Савченко ничего не видел, он беспомощно моргал глазами, привыкая к дневному свету. Когда пришло прозрение, Виктор смог оглядеться. Он находился в центре небольшого походного лагеря, большая брезентовая палатка стояла возле раскидистого дерева, сливаясь с местностью. В стороне от палатки под угловатой скалой горел костер, возле которого сидели четверо тощих длиннобородых абреков с сумасшедшими глазами.

Пятый, видимо, старший, был такой же тощий, с редкой рыже-седой бородой, из-за чего он был похож на старого, облезлого кота. Видимо, на правах старого знакомого он эротично обнимался с толстым Джавдетом.

Покончив с ритуалом встречи, облезлый абрек что-то крикнул своим подчиненным, те поспешно стали тушить костер, собирать палатку. Откуда-то появился табун оседланных лошадей.

Глядя на всю эту суету, Виктор догадался, что это проводники (сталкеры).

После того как следы стоянки были уничтожены, а имущество собрано в один большой тюк и приторочено к седлу лошади, проводники разобрали своих лошадей. На оставшихся указали боевикам Тимура.

– Ну, как говорится, по коням, – усмехнувшись, произнес Тамерлан и неожиданно подмигнул Виктору. Боевики быстро расселись по лошадям, по-видимому, для них это было привычным делом. Достался конь и пленнику.

Савченко усадили в седло. Хохи отстегнул от ремня цепочку и перекинул ее на луку седла. Повод коня пленника он привязал к седлу своего коня. Таким образом Виктор все равно оставался привязанным к своему конвоиру.

Трое из пяти проводников, понукая каблуками сапог бока лошадей, не спеша двинулись. Вскоре они исчезли из виду, но основной отряд не двигался с места. Наконец откуда-то издалека донеслось уханье филина.

Предводитель сталкеров поднял вверх руку, и конники двинулись цепью друг за другом.

Стояла ранняя весна, снег сошел, но еще не было ни травы, ни листьев. Черные стволы деревьев, раскинув корявые руки-ветви, тянулись к серому безрадостному небу, влажная земля мерцала подобно антрациту и утробно хлюпала под копытами лошадей. Пейзаж был мрачным и далеким от оптимизма.

Чтобы не выпасть из седла, Виктору пришлось крепко вцепиться в луку, к которой была прикреплена никелированная цепочка. Понемногу пленник освоился с ездой на лошади, он уже не качался маятником с вытянутыми ногами в стременах и прямой спиной. Теперь его мысли были расслаблены, и он ехал, слегка приподнимаясь в такт движениям своего скакуна. Мозг, освободившись от постоянной мысли удержания в седле, теперь мог находиться в расслабленном состоянии, лениво гоняя по своим извилинам отвлеченные мысли.

«Эх, если бы сейчас налетел «грач», – подумал Виктор, в очередной раз взглянув на небо. – Один залп ракет, и от этих вояк одно месиво осталось бы». Он даже на какую-то секунду представил, что осталось бы на земле в месте попадания ракетного залпа. И тут же поймал себя на мысли, что ему бы тоже не повезло. Потому что находится в гуще этого каравана и в отличие от боевиков намертво прикреплен к седлу коня. Но, даже если бы он один из всех уцелел и даже смог бы освободиться от седла, в лесу ему с закованными в кандалы руками (которые без посторонней помощи не снять) все равно смерть.

«Нет, пока рассчитывать на побег не приходится», – подвел итог своих размышлений Виктор.

На привал они остановились, когда стемнело. Привычные к походной жизни боевики выставили часовых, быстро разбили лагерь из трех просторных палаток. В одной разместились проводники, в другую Хохи втащил пленника, там уже сидели на поролоновых матрасах Тимур, Гонза и Имрам, трое чеченцев ели консервированную говядину прямо из банок, орудуя ножами.

Виктору Имрам протянул открытую банку и кусок лепешки из пресного теста, вместо ножа ему дали небольшую пластиковую ложку. После непродолжительного ужина все улеглись спать.

С наступлением утра караван снова двинулся в путь. К вечеру все повторилось, те же палатки, те же консервы. По-прежнему никто громко не разговаривал, никто не шутил и не смеялся. После ужина – сон, только часовые, как лешие, сидели в своих секретах, охраняя сон товарищей.

Утром третьего дня отряд разделился, основная масса боевиков во главе с Джавдетом и двумя проводниками уехали на лошадях. Тимур и двое гвардейцев, охранявших пленника, Виктор и предводитель сталкеров, нагрузившись рюкзаками, дальше пошли пешком. Последние двое абреков-проводников остались в лагере охранять несложенные палатки и оставшихся лошадей.

Двигаться пешком было гораздо труднее, чем ехать на лошади, даже если ты подготовленный боец. Поэтому пеший отряд значительно чаще останавливался на привалы. С первыми лучами солнца они вышли на равнину и остановились в чахлой лесополосе недалеко от дороги. Здесь никогда не пришло бы в голову федеральным войскам или спецслужбам искать диверсантов. Тимур, выставив для охраны Хохи, остальным велел спать.

Спали без палатки на голой земле в спальных мешках. Виктор несколько раз просыпался от шума проходящих большегрузных машин. И это был не сон, не бред – это была реальная действительность, в сотне метров от него двигались колонны федеральных войск, но ему они ничем не могли помочь. Савченко, скованный кандалами, уложенный и застегнутый в спальнике под самое горло, без посторонней помощи никак бы выбраться не смог. Единственное, что ему оставалось – подать сигнал о помощи только криком. Но кто его услышит за грохотом машин, а как только он попробует это сделать, боевики тут же его нейтрализуют. В лучшем случае заткнут рот, в худшем просто зарежут. Нет, его час еще не пришел. С этими мыслями Виктор вновь заснул.

Ночью они снова двинулись в путь. На этот раз Гафуров приказал заклеить пленнику рот скотчем. Никто не выказал недоумения, подобная мера предосторожности была оправданна, сейчас их путь пролегал по земле федеральной власти, кругом стояли блок-посты, заставы, в селах размещались комендатуры с воинскими гарнизонами. Все это таило смертельную опасность для группы, и никакие меры предосторожности не были лишними.

Теперь шли без привалов и незадолго до рассвета вышли на берег Терека. Помня ориентиры тайника Мирзо, Тимур быстро его отыскал. Тут же Имрам и плешивый проводник стали приводить в готовность лодку.

Через несколько минут все было готово – надутая лодка легла на воду бесшумно. Имрам влез в нее и установил подвесной мотор на корме, затем махнул рукой, подавая сигнал остальным.

Савченко и Хохи сели в середину, Тимур, простившись с проводником, забрался на нос, выставив перед собой автомат.

Когда все было готово, сразу же почти бесшумно заработал мотор. Задрав подковообразный нос, резиновая махина понеслась по черной речной воде.

Лодка, предназначенная для британских подводных диверсантов, была скоростной, бесшумной и легкой в эксплуатации. Для того чтобы ею пользоваться, не требовалось специальной подготовки.

Перемахнув через реку, Имрам выключил мотор, и лодка плавно ткнулась носом в заросли сухих прибрежных камышей.

Теперь наступила очередь Тимура, он бесшумно соскользнул в воду. От холода забило дыхание, и ноги мгновенно задеревенели, но обращать внимание на холод не было времени. Ухватившись за брезентовый фал, закрепленный на носу лодки, Гафуров потащил ее в камыши.

На берегу лодку вновь спустили, свернули в рулон и спрятали вместе с мотором.

Все это время Тимур, дрожа от холода, приговаривал:

– Быстрее, быстрее, мы еще до рассвета должны быть в станице.

Дальше они двигались почти бегом. Темп бега задавал Тимур, он бежал, не жалея сил, совмещая в этом процессе желание согреться и уложиться во времени.

Они успели до рассвета, на их счастье, никто не встретился из станичников (или на счастье самих станичников). Добравшись до ограды, Тимур раздвинул доски забора, и боевики с пленным попали во двор.

С тех пор как дом стал чеченской «точкой», хозяева избавились от собаки. Поэтому во дворе по-прежнему было тихо. Тамерлан, хорошо помня расположение, быстро провел свою группу к входу в подвал.

Здесь было тепло и сухо. Теперь боевики могли перевести дух. Гафуров разделся догола, достав из рюкзака флягу в брезентовом чехле, отвинтил пробку, налил в горсть немного прозрачной жидкости и стал энергично растирать посиневшие ступни ног. Не везло ему в поездках на родину, все время приходилось мочить в ледяной воде ноги.

Растерев ступни, принялся за колени и икры, когда борьба с холодом была закончена, он налил немного спирта в пробку фляги и одним глотком выпил ее.

Гвардейцы сняли с себя амуницию и только после этого сорвали с губ пленного скотч, потом Хохи отстегнул от своего ремня никелированную цепочку и застегнул ее на большом металлическом кольце, по-видимому, специально для таких целей вмурованном в стену.

Теперь можно было позволить себе отдохнуть и поспать.

Несколько дней они отсыпались, ели, что приносила хозяйка, немолодая, грузная женщина с усталым грустным лицом. Виктор читал какую-то рваную книжку без начала и конца, охранники азартно «рубились» в шашки на щелбаны. Тимур только молча лежал на узкой кушетке и несколько раз поднимался наверх переговорить с хозяином.

На пятый день хозяин – невысокий, плотный мужчина с широким, в ямках от оспы лицом – впервые за эти дни спустился в подвал. В руках он держал большую матерчатую сумку.

– Все привез? – спросил Тимур, не поднимаясь с кушетки.

– Как заказывали.

Когда хозяин «точки» вышел из подвала, Гафуров обратился к гвардейцам:

– Ну-ка, примерьте, – сказал он, указывая на сумку.

Хохи, оторвавшись от высокоинтеллектуального занятия, заключавшегося в раздаче шелбанов, поднялся со скамейки и подошел к сумке, но, едва он расстегнул «молнию», как тут же отпрянул, словно там была змея.

– Ты что, совсем озверел, Тимур?! – гневно выкрикнул чеченец. В сумке лежало два комплекта милицейской формы…

– Это наша страховка, – спокойно пояснил Тимур. – Если будем ехать в гражданском, то наш друг, – он указал на сидящего на цепи Виктора, – может попытаться что-то учинить, поднять шум или выкинуть какой-нибудь номер, чтобы привлечь внимание, а нам это ни к чему. Другое дело, если два милиционера сопровождают преступника к месту ведения следствия. Тут к вам никто не прицепится. Понял?

– Понял.

– Так что примеряйте, подгоняйте по себе, чтобы форма сидела на вас как влитая.

Лежа на матрасе, Савченко неожиданно понял, насколько опасен Тимур. В отличие от костоломов-гвардейцев, которым природа дала головы для получения щелбанов, Гафуров своей пользовался довольно рационально, просчитывая буквально все ходы, которые мог в дальнейшем предпринять пленник.

Ночью снова пришел хозяин, теперь он был одет, что называется, по-походному: короткая кожаная куртка на меху и видавшая виды матерчатая фуражка.

– Все готово, машину прогреем, и можно ехать, – произнес он.

– Отлично, по коням, – сказал Тимур, он уже облачился в одежду, в которой приехал из Москвы. Виктору тоже пришлось надеть гражданскую одежду: старые джинсы, свитер с размытым узором, серый китайский пуховик и вязаную спортивную шапочку. От армейского обмундирования остались только высокие ботинки на шнурках, впрочем, такие сейчас многие носили. На этот раз на нем уже не было кандалов, вместо этого запястье правой руки было стянуто наручником, прикрепленным к левой руке Хохи.

Во дворе боевиков ждала допотопная, но все еще крепкая «двадцать первая» «Волга» стандартного серого цвета.

Тимур сел рядом с водителем, Виктора затолкнули на заднее сиденье, боевики сели по бокам.

Когда машина выехала со двора, Виктор успел заметить табличку на углу дома: «Мичурина, 18». С этого момента он полностью сосредоточился, стараясь не пропустить название населенного пункта.

«Волга», немного попетляв по улочкам станицы, наконец выбралась на трассу и, прибавив газу, помчалась вперед, разрезая темень светом фар.

Через минуту проплыл указатель «Станица Вольная» с красной полосой, обозначающей выезд из данного населенного пункта.

Теперь Савченко смотрел только перед собой на ненавистную шею Тимура Гафурова и беспрестанно повторял про себя «Станица Вольная, Мичурина… 18», собираясь в будущем отблагодарить своих новых «знакомых».

Приехав уже на Ставропольский железнодорожный вокзал, лежа на полке в купейном вагоне, Виктор неожиданно спросил у Гафура:

– Слушай, Тимур, а что это за мужик меня фотографировал?

Сидящий на нижней полке Тамерлан поднял глаза и вопросительно посмотрел на пленника, потом улыбнулся и произнес:

– Это журналист Анатолий Сафин, в будущем мечтает стать звездой международной величины.

«За мой счет наверняка», – подумал Виктор, прекрасно понимая, что, раз ему все показывают и рассказывают, в живых его никто не собирается оставлять. Теперь, кроме адреса, он еще должен запомнить фамилию и имя журналиста…