Спецназ обиды не прощает

Глава 1

— Я не знаю, как ты это сделаешь, — сказал президент. — Но ты это сделаешь. Командуй. Весь холдинг в твоем распоряжении. От уборщицы до президента.

— Этого мало, — ответил Клейн.

Полковник Герман Клейн знал, что не бывает невыполнимых задач. Только надо правильно подобать исполнителей. Когда-то в его подчинении была рота, потом — батальон. Сейчас он руководил службой безопасности холдинга «Мировой Океан», и мог распоряжаться множеством разнообразных профессионалов. Но, выслушав президента, Клейн понял, что для решения задачи придется привлечь других специалистов. Тех, кому он доверяет. А в холдинге он уже не верил никому. От уборщицы до президента.

В Афганистане их компанию называли ленинградским землячеством. Герман Клейн, Степан Зубов, Ромка Сайфулин и Костик Ковальский вместе прослужили до самого Вывода, вместе входили в Баку в январе девяностого года, и только после бакинской командировки их разбросали по разным частям. Клейн остался мирить братские народы Закавказья, а остальные ленинградцы отправились в Вильянди, где очень скоро и закончилась их служба государева.

Выйдя через несколько лет в запас, полковник Клейн вернулся в Питер, к родителям. Первое время он еще пытался встречаться с друзьями, но все труднее становилось оторваться от дел. Его бывший командир передал ему по наследству свой пост в холдинге, и Клейн работал по двадцать пять часов в сутки. Договорились собираться хотя бы раз в году, 5 ноября, на День разведчика. Но сам Клейн так ни разу и не пришел на этот сбор — все дела, дела.

Прежде чем обратиться к друзьям за помощью, полковник долго наводил о них справки, используя богатые возможности информационной службы холдинга.

После анализа собранных данных стало ясно, что Степан Зубов почти идеально подходил для решения задачи: он был одинок и в хорошей форме. Компьютер бесстрастно выдал и негативную информацию — Зубов, рядовой администратор гостиницы, в прошлом году купил стометровую квартиру; за последние четыре года он сменил две машины и сейчас ездил на «саабе — 9000». Возможно, это свидетельствовало о связях с криминалом.

Чтобы поговорить с другом незаметно для чужих глаз, Клейн пару дней изучал его распорядок дня, и, наконец, застал Зубова на закрытом теннисном корте. Ему пришлось целый час сидеть на скамейке, наблюдая, как Степан гоняет по площадке азартного толстяка. Выиграв первый сет, Зубов достаточно деликатно указал толстяку на тактические ошибки и дал ему передышку, а сам пошел к открытому окну, достав из кармана белоснежных шортов недокуренную сигару. Здесь-то Клейн и перехватил его, протянув зажигалку.

Они оба были рады встрече, но времени, как всегда, хватило только на короткий деловой разговор. Выслушав полковника, Зубов спросил:

— Сколько платят за поездку?

— Сто долларов в день.

— Нет, не могу, — сказал Степан Зубов. — В городе я тебя подстрахую, вопросов нет. Но уехать не могу. Риск большой. При самом удачном раскладе я теряю неделю. Семьсот баков, конечно, неплохо. Но пока меня тут не будет, за эту неделю я могу потерять гораздо больше.

— Насколько больше?

— На порядок.

— Ясно. Значит, я рассчитываю на тебя в городе. Довезешь нас до аэропорта. О времени выдвижения сообщу за сутки.

— Понял. Кстати, если есть желание пострелять, приезжай ко мне на дачу. Мы там часто собираемся.

— Вернусь из командировки, загляну.

Степан кивнул и оглянулся на своего партнера. Толстяк все не мог оторваться от бутылки «Перье» и продолжал вытирать обильный пот.

— Загоняешь человека, — усмехнулся Клейн. — Сойдет с дистанции раньше срока.

— Ничего, он заводной. Азартный по жизни. Мы с ним зарубились на ящик «Карлсберга», начнут америкосы бомбить Югославию в марте или нет.

— На что ты поставил?

— На март, само собой. Не станут они до апреля тянуть. Весной горы зеленкой закроются, техника спрячется, куда бомбить? Я удивляюсь, что они до сих пор не начали.

— Наверно, авианаводчиков забрасывают, — сказал полковник. — Американцы не могут воевать без комфорта. Наводчик должен обжиться на месте, привыкнуть к объектам, все подходы-отходы по нескольку раз спокойно пройти, чтобы ночью не спотыкаться.

— Так ты думаешь, успеют они в марте? — озабоченно спросил Зубов. — Не хочется из-за каких-то соплежуев терять ящик пива.

Клейн увидел, что толстяк отбросил полотенце и уже постукивает ракеткой по колену. Степан загасил сигару.

— Погоняю хозяина еще часок. Так мы договорились, Граф? Объявишь суточную готовность.

— Договорились, Маузер.

«Граф» — это был один из позывных Клейна. А Степана стали называть Маузером, когда он обзавелся старинной пятизарядной винтовкой, оставшейся еще с тех времен, когда свободолюбивый афганский народ боролся против английских колонизаторов. Он вообще быстро обрастал трофейным оружием и какое-то время даже ходил на боевые с американской М-16, которая прельщала его удобством переноски. Правда, после первой же осечки капризная американка была подарена поварам.

После Маузера самым подходящим кандидатом был Ромка-Рубенс. Теперь его звали Рамазан. Так он подписывал свои картины, которые сплошным панцирем покрывали стены его огромной мастерской.

— Когда ты успел столько нарисовать? — удивился полковник, присаживаясь к столу и раздвигая банки и тюбики, чтобы поставить коньяк и блюдце с лимоном.

— Не нарисовать, а написать, — поправил великий художник.

Ромка Сайфулин в мирной жизни успел сменить несколько мест работы, прежде чем стать свободным художником. Поначалу, как и многие из их племени, он уступил настойчивым приглашениям и подался в менты. Не то ОМОН, не то РУБОП. Но не выдержал, сломался на первом же деле. Ему поручили самое простое — перед захватом войти в окруженное кафе под видом лица кавказской национальности и просто разведать обстановку. Руководители операции прекрасно знали, что лейтенант Сайфулин не раз ходил в разведку. Но они не учли, что это было на другой войне. Через десять минут из окна кафе посыпались первые жертвы этой разведки. Подлетели три кареты «Скорой помощи». Захватывать уже было некого, и Ромку пришлось удалить из органов, от греха подальше. Он пошел в дворники при художественном училище и без лишних формальностей стал мастером классического рисунка и прикладных искусств.

— Это только верхушка айсберга, — скромно сказал великий художник. — Я успел даже поработать на реставрации мечети. А еще съездил в Польшу и потерял там целую выставку. Полсотни акварелей пропали вместе с чемоданами при переезде между двумя городами. Этим я и прославился.

Он тоже был холост и не слишком связан работой, а форму поддерживал в секции самбо. Возможно, к занятиям в этой секции Ромку притягивала неординарная методика старика-тренера, который повторял: «Стопка водки заменяет разминку, а стакан — тренировку». Так что у Клейна были сомнения по поводу его боеготовности. Зато Ромка был мусульманином, что давало определенные преимущества для решения задачи. И Клейн уже начал излагать эту задачу, как вдруг Ромка схватился за пейджер:

— Извини, брат, жду очень важное сообщение. Меня в Германию сватают. На реставрацию замка. Представляешь? Тюрингия, горы, контракт на пять лет… Нет, не то. Просто девушка беспокоится, что я давно не звонил. Вот дурочка. Я же звонил. Правда, другой дурочке.

— Так выпьем за наших многочисленных дам! — Клейн поднял стакан.

Он даже обрадовался, что узнал о поездке в Германию раньше, чем успел предложить работу. Потому что Ромка наверняка сразу согласился бы. И кто тогда будет реставрировать замок в Тюрингии?

«Нет, пусть Рубенс останется дома», решил Граф и свел разговор к планам общего сбора.

— Степан зовет на дачу. Ты как?

— На дачу? — засмеялся Ромка. — Это красивая легенда. Нет у него никакой дачи. Участок в лесу. Вагончик он туда забросил вертолетом, вот и вся дача. Баню мы ему этим летом срубили с Сергеичем, все-таки строитель. А Степка только горючее подвозил. Одно хорошо — глухомань. Пошмалять можно от души. У Кота ружье, у Степки целый арсенал. За лето патронов сожгли кучу. Оказалось, мы не умеем стрелять из пистолета.

— А нам это надо?

— Знаешь, — Ромка смущенно улыбнулся, — мы же считали себя специалистами. Да мы и были специалистами. Но пистолет не наш профиль. А тут Сергеич привозит человека… Он, в принципе, пороха не нюхал. Разве что в тире. И мы у него учимся. Смешно, да?

— Смешно. Ты же разведчик. Ты снайпер, минер, механик, радист. Чему еще ты можешь научиться? И зачем?

— А просто так. Мы все лето тренировались. Работали тоже, но и тренировались. Вполне серьезно. Особенно Степка. Он нас в конце концов перестрелял всех.

— Жаль, меня с вами не было.

— Да, жаль. Но тебя никак было не найти, — сказал Ромка. — Трубка не отвечала, а в холдинге говорят, что Клейн Герман Иванович у них не работает.

— Дисциплина. Не было меня в городе прошлым летом, — сказал полковник Клейн.

— А где был?

— На юге.

Ромка, нарезавший лимон на тончайшие прозрачные дольки, остановился и поднял взгляд на Графа.

— Кавказ?

— Не то, что ты думаешь. Не Чечня. Работал в нашем бакинском филиале, доводил до ума систему связи.

— Хорошо. А то я уже подумал…

— Нет, не думай.

— В декабре девяносто четвертого меня туда звали. — Ромка подцепил кончиком ножа лимонный кружок и протянул его Клейну. — Держи закуску. Но я им сказал, что это не моя война. Тебя не беспокоили?

— Нет. Выпьем за то, чтоб нас больше никто не звал на войну, — сказал полковник.

— Ты начал говорить о каком-то деле. Могу помочь?

Граф разжевал лимон, не торопясь с ответом. Если сейчас ничего не сказать, Ромка все равно свяжется со Степаном и все узнает. Обидится еще.

— Надо перебросить одного человека в аэропорт. Незаметно для окружающих. Степан за рулем, нужен еще один сопровождающий.

— И всё?

— Всё.

— Если Маузер подписался, значит, дело хорошее. Я готов. А с Ковальским ты говорил? Обязательно подключи Сергеича. А то он после Нового года уже два раза в запой уходил. Надо вытаскивать мужика.

Глава 2

Полковник Клейн терпеть не мог некурящих пьяниц. Если уж ты гробишь печень, то к чему трястись над легкими? И то, что Костик Ковальский во время пьянки выставлял курящих гостей из помещения, всегда раздражало Графа.

Сам он пьяницей не был, просто пил, как все. Выпить водки с друзьями — это подарок судьбы. Такие подарки начинаешь ценить только тогда, когда перестаешь их получать. Но в те времена, в Афганистане, они были молоды, здоровы — и оставались живыми среди войны. Чем не повод выпить?

Конечно, можно было пить и в другом месте, но ленинградцы — Клейн, Зубов и Ромка — привыкли собираться у Ковальского. Там можно было и заночевать. И первое, что видели проснувшиеся гости — это комплекс утренней гимнастики в несколько ожесточенном исполнении хозяина.

Тогда, под конец войны, их собрали в Кабуле, приказав оставить обжитые базы в Асадабаде и Кандагаре, Газни и Шахджое… Вместо засад и налетов личный состав занимался строевой подготовкой и превращением краснополосных чеков в бытовую электронику. Лейтенант Сайфулин, бригадный «Рубенс», по примеру подчиненных рисовал офицерам дембельские альбомы. Старлей Зубов вместо коллекционирования редкого оружия открыл ПОП — полевой обменный пункт, освободив боевых товарищей от всех валютных проблем. А «Кот», то есть Костик Ковальский, нашел достойное применение своим ста пяти килограммам живого веса, помноженным на польский шарм.

Никто так и не узнал, к кому возил его по ночам приятель-особист, но возвращался он наутро совершенно измочаленный, благоухающий, с бессмысленной улыбкой и полным багажником виски, или коньяка или невиданного тогда мартини. Поговаривали, что именно его таинственная подружка задержала вывод Кота из Афганистана до самой распоследней минуты, ведь каждый день тогда стоил немалых денег. А когда еще удастся заработать офицеру? Где ж ты найдешь в Союзе зону боевых действий?

Так что Кот, наверно, имел причины заботиться о своем здоровье, снисходительно усмехнулся полковник Клейн. Тем более, что однажды его борьба с курением просто-таки спасла гостей от неминуемой беды. В ту ночь они охраняли подходы к площадке, с которой тактические ракеты уходили на головы духов, сладко дремлющих в двух сотнях километров от Кабула. Пуски прошли нормально. Спецназ отучил местных покушаться на чужое, и никто уже не пытался захватить наши драгоценные установки. У Кота тоже все получилось неплохо, и вернувшись в часть, на рассвете народ собрался вокруг ящика польской водки «выборовой». То ли из-за особо холодной ночи, то ли из-за национальных особенностей напитка, но даже самым отъявленным курильщикам лень было выходить наружу, и все смогли воздержаться. И когда вдруг в расположение нагрянул сам командующий армией…

Полковник Клейн зябко повел плечами. Если бы они тогда не затаились в каптерке Кота, не бывать бы ему полковником. Так и сгнил бы в капитанах. Но мудрый Кот приложил палец к губам, и вся компания застыла, словно в засаде, пропуская над собой головной дозор каравана. Командарм дергал запертые двери, распекал дежурного прапорщика и грозился навести порядок с помощью поганой метлы, парткома и трибунала. Но бардак отступления мягко обволакивал его жуткие угрозы…

Капитан Ковальский не изменил своим афганским привычкам и спустя много лет. Сейчас, глядя на его погрузневшую фигуру в линялых финках и выцветшей майке, полковник Клейн понимал, что вчера было выпито немало. Генеральный директор строительной компании трусил по дорожке школьного стадиона, падал на промороженную землю и делал десяток отжиманий, потом тяжело вскакивал и снова наматывал очередной круг.

На пятачке у школьного забора припарковались несколько машин, но только одна из них, давно не мытая «восьмерка», стояла носом к дороге. Клейн поставил свой джип так, чтобы запереть «восьмерку», потому что это наверняка была машина Кота. Быстрая и крепкая, но самое главное — с широкой дверью. В компьютерной распечатке ничего не говорилось о машине, но он мог ездить по доверенности. В распечатке и о квартире ничего не говорилось. Оказалось, что Кот продал квартиру и прописался в какой-то дремучей коммуналке, но там не жил и даже не показывался, если верить соседям. А вот один из телефонов строительной компании привел Клейна к железной двери в довольно дорогом доме на Варшавской.

Он посмотрел на часы — девять десять. Кот бегал уже двадцать минут. В десять ноль-ноль, если верить суровой секретарше Кота, генеральный директор К.С. Ковальский должен встретиться с заказчиками, и Клейн рассчитывал перехватить его по дороге. Но пока не было никаких признаков того, что Кот готовится к деловой встрече. Он продолжал кружить по дорожке стадиона, мотая опущенной головой, как старый пес.

В горах Коту было тяжелее, чем всем остальным. Он был самым крупным — отличная мишень. Он никак не мог подобрать себе подходящую обувь — советские кроссовки 45 размера в Асадабад не завозили, а самые большие из трофейных были на два размера меньше. Он был вечно голодным и ел быстрее всех, не оставляя сотрапезникам никаких шансов. Но зато он мог нести на себе столько боеприпасов, сколько не удавалось больше никому.

В девять семнадцать Клейн заметил, что Кот начал оглядываться на бегу. К школе подкатила «Нива», перевалила через бордюр и выехала прямо на стадион, догоняя Кота. Распахнулась дверца, и Кот нырнул в машину на ходу. А полковнику Клейну только и оставалось, что растерянно глядеть вслед удаляющейся «Ниве» с грязными номерами.

Годы, прошедшие в армии, в МВД, а затем в службе безопасности коммерческой структуры, научили его не только подмечать признаки опасности, но и прислушиваться к еле различимым сигналам интуиции. Сейчас интуиция подсказывала, что Ковальский согласится на его предложение, и следовало обязательно поговорить с ним, даже пренебрегая конспиративными требованиями к месту и времени переговоров. Клейн развернулся и погнал свой джип к главному офису Ковальского, надеясь, что именно туда направилась «Нива».

Клейн добрался до офиса раньше Кота. Во дворе стоял черный «мерседес», а рядом черный же «Чероки» с охраной. Похоже, что важные заказчики уже прибыли. Ему пришлось подождать еще восемь минут, прежде чем во двор влетела «Нива». Он посигналил, и Костик Ковальский оглянулся, выбираясь из машины и повязывая галстук поверх белоснежной сорочки. Он успел где-то по дороге принять душ и переодеться.

— Здорово, Кот, — сказал Клейн через опущенное стекло.

— Граф? — Ковальский удивленно оглянулся, услышав свой позывной, и машинально ответил позывным Клейна. — Что случилось?

— Ты мне нужен.

— Это срочно? Меня народ уже две минуты ждет, — сказал Кот. — Но если у тебя что-то срочное, пошли.

— А народ?

— А на то он и народ, чтоб терпеть, — сказал Кот и повернулся к своему водителю: — Димка, поразвлекай гостей. Пусть пока смету почитают. Потом, если выдержат, пусть чаю попьют. А дальше видно будет. Пошли в контору.

— Здесь поговорим, — сказал Клейн и распахнул дверь джипа. — Залезай ко мне. Есть интересная задача…

Задача была не столько интересной, сколько необычной. Еще никогда и никто не предлагал Графу стать конвоиром.

— Я работаю в одном большом холдинге, — начал Клейн. — Может быть, слышал, «Мировой Океан»? Рыба и морепродукты. У президента холдинга есть брат, прокурор. Две недели назад он пропал. Поехал подышать горным воздухом, вышел в Нальчике из гостиницы и не вернулся. Формально он в отпуске, так что шум еще не успел подняться. Но шум поднимется, когда выяснится, что его держат заложником в Чечне.

На днях чеченцы вышли на нас. Они не требуют денег. Им нужен свой человек, который сидит у нас в тюрьме. Они требуют найти его, освободить, доставить его в Чечню, и тогда прокурор будет отпущен. Наш президент, как ты понимаешь, не последний человек в этом городе. Он нажал на кнопки, и процесс пошел. Тем более, что у прокурорских тоже свой интерес. Своих они не сдают. Чечена из тюрьмы уже выдернули…

— Вот тебе и соблюдение законности, — усмехнулся Ковальский. — А я тут над бумажками ночей не сплю, чтобы все по закону, лицензии, налоги эти чертовы. Может, мне под твою крышу перейти?

— Да при чем тут законность, — Клейн махнул рукой. — Все оформили как надо. Получилось, что он вообще как бы даже не сидел, а был под следствием. Так что хватило подписки о невыезде. Теперь надо его отсюда вывезти. Этим занимаюсь я. И мне нужны свои люди, чтобы его переправить.

— А как же подписка?

— Это не наша забота, — сказал Клейн. — Я думаю, что расчет у них такой. Если все получится, то чеченец окажется в своей независимой Ичкерии, и там его не достать. Ну, нарушил он подписку, ну пойди теперь накажи его за это. А вот если что-то начнет буксовать, его тут же хапнут и сунут обратно в камеру, но теперь уже поглубже. Но это их прокурорские дела, нас они не касаются. Так что ты думаешь?

— Знаешь, Гера, меня и в мирные-то годы туда как-то не тянуло. В Моздок я больше не ездок, — Кот покачал головой. — Старый я стал, ленивый. Ну как я сейчас все брошу? Заказчики вон серьезные приехали… И вообще дел накопилось… А откуда известно, что они держат заложника именно там? Засадой все это пахнет, не замечаешь?

Клейн понял, что интуиция его не обманула. Кот поедет. Старый и ленивый, он бросит все свои дела и поедет с ним. И почему Клейн сразу не обратился к нему? Почему он доверился чисто формальным признакам, «свободен или занят», «спортсмен или алкаш»? Как он мог забыть, например, что Зубов излишне расчетлив, а Ромка слишком импульсивен, и только Коту удавалось сочетать и расчет, и дерзость, и еще десятки взаимоисключающих качеств. И только Кот никогда не ходил дважды по одной и той же тропе, и даже на базу возвращался каждый раз с новой стороны — иногда по минным полям. И потерь у Ковальского было меньше, чем у других. Так почему ты не обратился сразу к нему, спросил себя Клейн. И признался — гордость не дала. Полковник Клейн не мог позволить, чтобы капитан Ковальский принялся им командовать. Но деваться было некуда.

— Конечно, никто и не собирается проводить размен в каком-нибудь Ачхой-Мартане, — сказал Клейн. — Это было бы слишком наивно, думать, что там мы получим своего живым, и что сами сможем вернуться живыми. Все будет не так просто. Они назначили размен на нейтральной территории.

— Неужели в Швейцарии?

— Почти. В Баку.

— Что ж, район знакомый. Ты ребятам говорил? Как Ромка, Степан?

— У них другая задача. Они мне помогут довезти клиента до аэропорта, и все. Дальше мы с тобой вдвоем.

— Вдвоем? Это несерьезно. Как мы повезем твоего зэка? В железной клетке? В наручниках? Как мы будем спать в дороге? Как водить его в сортир? Нет, это несерьезно. Может, я чего не понимаю в конвойном деле…

— Все продумано, Кот. Докладываю. Размен назначен через неделю. А мы уже сейчас тихо и незаметно прибудем на место, спрячемся и затаимся. Вдвоем с ним мы останемся только в салоне самолета, а это всего лишь три часа. Отсюда нас проводят, на месте встретят. А когда начнется размен, и они покажут нам живого прокурора, вот тогда мы и раскроемся. Главное что? Убедиться, что они намерены именно меняться, а не мозги сушить. Потому что торопиться в этом деле нельзя. В этом деле столько уже народу погорело из-за спешки, из-за доверчивости, из-за глупости своей…

Клейн достал сигарету и вопросительно глянул на Ковальского, но тот лишь рукой махнул и сказал:

— Да ладно, дыми. Но ты что-то недоговариваешь. Почему ты им так легко уступил? Спецназ обиды не прощает. Почему нельзя просто собрать команду и отбить мужика?

— Смысла нет, — сказал Клейн. — Они предлагают вполне приличные условия. Одного на одного. Просто мне не нравится их манера. Они ведь не звонят. Они просто подбрасывают видеокассеты, а там их новые условия. Нет диалога. Но они все про нас знают. Ну, я все сказал. Твои вопросы.

— Да какие там вопросы… Когда надо ехать?

— Как всегда, вчера.

Кот слегка ослабил галстук и покрутил головой.

— Дело, конечно, хорошее. Работы все равно не видно. Пока только разговоры насчет летних заказов, да сплошная пьянка с налоговой, с мэрией, с поставщиками… Развеяться, конечно, не мешало бы. И деньги летние пока еще не все проели, на дорогу хватит.

— Дорогу оплачивает холдинг, — сказал Клейн. — И вообще все расходы холдинг берет на себя. Абсолютно все. Плюс премия. Все будет оформлено как командировка.

— Вот это вы зря, ребята, — сказал Кот, вытянув галстук из-под воротника и запихнув его в карман пиджака. — Зачем же так светиться? А если утечка информации?

— Насчет утечек не беспокойся. Это моя забота. А командировки в Баку у меня бывают по несколько раз за год, у нас же там филиал.

— Ну да, — усмехнулся Кот. — Икра да осетрина тоже ведь морепродукты. Но тогда я вот что скажу. Во всей этой операции мне не нравится одно. Вот мы с тобой улетели. Кто остался на базе? Кто нас прикроет, если что?

«Что значит «если что»?» — хотел сказать Клейн, но удержался. Среди множества суеверных правил было и такое — перед выходом не обсуждать вслух возможные неудачные варианты. Просто чтобы не накаркать. Им не надо было сейчас объяснять друг другу, что именно может случиться. Тем более, что всего не предусмотришь.

— Кто нас прикроет, если что? Не люблю я оставаться с голой задницей.

— Я тоже, — согласился Клейн. — Но здесь уже ничего не поправишь. Я планировал отправить Степана с Ромкой или с тобой. Но они отпали. Придется рассчитывать только на себя.

— А если я возьму с собой надежного человека, а ты останешься? — предложил Кот. — Так во всех отношениях будет лучше. Ты не оголяешь фирму, сидишь в своем штабе, управляешь ходом операции. И не надо никаких командировок, сами слетаем, доставим, все сделаем в лучшем виде. Никаких утечек и протечек. А насчет премии разговор будет отдельный. Ящик шампанского.

— У тебя есть надежный человек?

— Абсолютно надежный. Вадим Панин, мой зам. Он же мой юрист, мой бухгалтер, мой водитель… И мой нарколог, — вздохнул Кот. — Репутация безупречная. Пьяница, бабник, лихач. Сейчас опять без прав катается. На сто процентов наш мужик. Хотя и зануда. Офицер. Такой же капитан, как и я. Единственный недостаток — не был в Афгане.

— Этот недостаток уже не исправишь. — сказал Клейн. — А он согласится?

— А кто его спрашивает? Я скажу, он поедет. У нас дисциплина.

— Мне надо с ним поговорить.

— А вот сейчас и поговоришь, — сказал Кот. — Он уже тут как тут. Зовет меня на работу, как всегда.

На крыльцо офиса вышел человек в сером костюме, приглашающе махнул Ковальскому и пальцем постучал по часам. В ответ Кот показал ему скрещенные ладони и сам поманил его к себе.

— В чем дело, Константин Сергеевич? — сказал зам, подойдя к машине. Увидев, что начальник сидит уже без галстука, а его собеседник курит, он тут же перешел на менее формальный тон. — Банкиры смету прочитали, чаю с лимоном выпили, осталось только девочек им предложить. Ты где застрял?

— Банкиры отменяются, — сказал Кот. — Сейчас я пойду их успокою, а ты посиди тут. Давно хотел вас познакомить. Это тот самый Клейн. А это тот самый Панин.

— Заочно мы уже знакомы, Сергеич обожает рассказывать поучительные истории о своих товарищах, — сказал Панин, пожимая Клейну руку.

Его ладонь была узкой и хрупкой на вид, и браслет часов сползал с тонкого запястья, но рукопожатие оказалось неожиданно плотным и крепким, и Клейн прикинул: «Самбист? Вольник?». Судя по фигуре, Панина можно было отнести, скорее, к фехтовальщикам или боксерам-легковесам. Пиджак тесно облегал широкие плечи и выпуклую грудь, но болтался на животе. Усевшись на место Кота, Панин прежде всего распустил узел галстука и снял его через голову, не развязывая.

— Ненавижу эти удавки, — пояснил он. — Но сегодня архиважная встреча. Крупный заказ на весь сезон. Банкиры затеяли отгрохать себе зону отдыха. Жаль, если мы их упустим.

— Мы нигде раньше не могли видеться? — неожиданно для себя спросил Клейн. — Где-то я видел ваше лицо.

— Это было не мое лицо, — сказал Панин. — Может быть, обойдемся без предисловий? Я так понял, что у Сергеича опять возникли какие-то проблемы.

— А вы специалист по его проблемам? — спросил Клейн.

— Это моя работа, — Панин пожал плечами. — Он тянет фирму, а я просто облегчаю ему жизнь. Какие-то проблемы удается решать легко, какие-то не очень. Но лучше всего не создавать проблем. Лучше всего их избегать. Профилактика дешевле, чем лечение, как говорят венерологи. Так в чем проблема-то?

— А вы, Вадим, давно вместе?

— Уже больше пяти лет. Собственно, со дня основания фирмы. Сергеич таскался с бумагами по коридорам власти, там мы и пересеклись. Я тоже таскался с бумагами. Он хотел создать охранное предприятие, а я — заводик по сборке компьютеров. В результате получилась строительная компания.

— Вы офицер? Где служили, если не секрет?

— В авиации.

— Последний вопрос, — сказал Клейн. — Вы когда-нибудь бывали в Баку?

— Бывал.

— И все-таки я вас где-то видел. И почему-то кажется, что в Баку, — сказал Клейн. — Но дело не в этом. А дело вот в чем…

Он изложил суть дела Панину, и тот, подумав с минуту, засыпал его вопросами. Способ доставки? Кто обеспечивает дорогу? Кто встречает? Что за укромное место? Кто его обеспечивает? Сколько времени держать пленного? Условия содержания? Что делать с пленным в случает осложнений? Есть ли запасные варианты — доставка, укрытие, отход? И наконец, почему нельзя поручить доставку людям из холдинга?

— А вот на этот вопрос я не могу ответить, — сказал Клейн.

— Понятно, — сказал Панин. — На самом деле это тоже ответ. И он меня устраивает. Кстати, вы наводили справки об этом чеченце? Почему его так высоко ценят? Все-таки за прокурора можно было требовать хотя бы пару миллионов. Тем более за брата президента. Да нет, за братишку стартовая цена была бы миллионов десять. Он что, чей-то родственник, наш чеченец? Или полевой командир?

— Справки я, конечно, навел, — сказал Клейн. — Ничего особенного. Попался на банальном разбое. Затеял в кабаке драку, нанес телесные повреждения, а на прощание забрал у потерпевшего часы, кошелек, телефон и кроссовки. Жил без прописки. В боевых действиях не участвовал. По его словам. Может быть и правда родственник кого-то из верхушки. А может, наоборот, кровник. Черт его знает… На Кавказе много такого, что не конвертируется в деньги.

— Это точно, — сказал Панин. — Когда вылетаем?

— Хорошо бы сегодня ночью.

— Ночью нет рейса на Баку.

— Правильно. Нет. Но есть транзит.

Они условились о месте сбора и еще о некоторых деталях. Панин делал последние пометки в своем блокноте, когда на крыльцо офиса вышла целая делегация. Трое телохранителей выстроились в дворе, оглядываясь по сторонам, и под этим прикрытием к «мерседесу» проскочили две фигурки в длинных, до земли, пальто. А генеральный директор К. С. Ковальский стоял на крыльце, широко улыбаясь, и прощально водил в воздухе поднятой ладонью.

— Сорвалось, — констатировал Панин, глядя на выползающий из двора «мерседес». — Ну и хорошо. Не любим мы иметь дело с такими монстрами. Ворочают миллионами долларов, а за десятую долю копейки удавиться готовы. Самое милое дело — частный заказчик. Кстати, у вас в холдинге есть желающие построить домик?

Полковник Клейн понял, что за Кота можно не беспокоиться. И приехав вечером в аэропорт, он не удивился тому, что Кот уже ждал его — зануда Панин не позволял шефу опаздывать.

Сонный чеченец озирался по сторонам, пока Кот тащил его на посадку, подхватив под локоть. Таблетки, которыми следовало поддерживать это сонное состояние хотя бы до следующего вечера, Клейн отдал Панину — зануда Панин ничего не перепутает, не усыпит попутчика насмерть, но и не даст ему очухаться раньше срока. Проводив самолет, он отправился домой дожидаться звонка.

У него было примерно три часа, чтобы поспать, но он все ворочался с боку на бок, и только далеко за полночь забылся в полудреме.

Он проснулся за несколько секунд до того, как раздался звонок. Спокойный голос Панина пробился через треск и шелест эфира. Как и было условлено, он позвонил прямо из аэропорта. Клейн посмотрел на часы. Следующий звонок будет примерно через часа полтора — пока доедут до города, пока доберутся до адреса… На этот раз он заснул легко, и даже увидел обрывок какого-то сна. Проснулся Клейн словно от толчка. Время вышло, но никто не позвонил. Время вышло давно. Уже можно было вернуться обратно в Питер, подумал Клейн, и выругался.

Звонок раздался на два часа позже. Клейн снял трубку, и она показалась ему свинцовой. Еще можно было надеяться, что у задержки будет безобидное объяснение — погода, поломка машины, какая-нибудь еще Техническая Причина…

— Твои еще не приехали, — сказал женский голос в трубке. — Я от соседки звоню.

— Самолет прибыл, — сказал он.

— Да, я знаю. Я звонила в справочное. Самолет прибыл. Твоих нет. Мне ждать? Или все отменяется?

— Ждать, — приказал Клейн. — Ждать до упора.

Глава 3

Президент «Мирового Океана» вполне мог бы сниматься в рекламных роликах своего холдинга. В роли кита, например.

Это был стокилограммовый лысый юноша с кроткими голубыми глазками под нависшим выпуклым лбом. Юноше не было и сорока годиков, а он уже владел небольшой империей с провинциями, а также с послушным сенатом, с легионерами, гетерами и рабами. Империя досталась ему по наследству, когда Папа окончательно отошел от дел и, начитавшись идеалистической философии, принялся возделывать свой сад. (Примерно два гектара в Луизиане). Было у Папы два сына. Старший пошел по юридической части, а младший по экономической. Старший продвигался по службе под прикрытием материнской фамилии и папиных связей, а младший с детства изучал, а потом даже какое-то время преподавал политэкономию социализма. Старший стал прокурором, заработал язву, репутацию твердолобого бюрократа и кличку «Краснокожий» — за кровожадность и неумение договариваться. Его понимание законности пугало Папу, и империю он доверил младшенькому, который умел применять свое образование без ущерба для окружающих. Университетское прошлое до сих пор иногда сказывалось на манерах Императора, то есть Президента.

Вот и сейчас он невозмутимо выслушал Клейна, знаком попросил его остаться в кабинете, впустил в кабинет секретаршу с чаем, лично выжал в стакан несколько мутных капель из лимона, размешал ложечкой, отпил и удовлетворенно кивнул, после чего секретарша удалилась.

— Ты сам-то понимаешь, чего сказал? — спросил Президент.

Вместо ответа Клейн пожал плечами.

— Я вот не понимаю, как это люди могут исчезнуть в аэропорту? Их там встречали?

— Встретили.

— Ну и куда же они делись?

— Я звонил, пока не отвечают, — сказал Клейн. — Сейчас буду дозваниваться.

— Я не понимаю, что значит «не отвечают», — сказал Президент. — Что они там, все вымерли? Звони на склад, звони в гараж.

— Не отвечает ни один телефон.

Президент снял запотевшие очки, протер стекла кончиком галстука, но надевать не стал. Он бросил очки на стол и откинулся на спинку кресла.

— Кто знал об отправке? — спросил он. — О настоящей отправке, не подставной. Кто мог знать?

— Только мы с вами.

— А водители? А кто билеты заказывал? Кто командировку выписывал?

— Клиента я отвез сам. Сам получил, сам и отвез.

— На чем отвез?

— На чужой машине. Со мной были двое моих людей, они ничего не знали о деле. Просто сидели рядом для страховки.

— Что за люди? Ты про них не говорил раньше.

— Это мои люди. Проверенные. Служили вместе. И они ничего не знали, ничего. Просто сидели в машине рядом с чеченцем, чтобы он не дергался. Что у нас еще? Билеты… Билеты заказывал я сам, лично. Семь билетов на прямой рейс, три на транзитный. Командировку выписывали на охранников, которые по легенде улетали прямым рейсом. На транзитный рейс командировку не оформляли. Людей отправил сам, все было нормально.

— Ты не всех сосчитал. Об отправке знали те люди, которых ты отправил.

— Да, знали, — Клейн кивнул. — Они знали. Но это же свои… И даже они узнали о вылете буквально за несколько часов.

— За несколько часов можно много чего организовать. И это еще не все, — сказал Президент. — Еще об отправке знал клиент.

— Не знал, — возразил Клейн. — Ему сказали, что везут для опознания. Он даже не понял, что его в самолет сажают.

— Допустим, — сказал Президент. — Вычеркнем клиента. Остаются четверо: ты, я, твои люди. Кто-то из этих четверых работает против меня. Одна фигура отпадает автоматически. Это я. Остаются трое. Ты и твои люди. Что ты можешь сказать по этому поводу?

— Мне нет смысла работать против вас, — сказал полковник Клейн. — Но если вы думаете иначе… На вашем месте я бы поискал другого начальника службы безопасности.

— Не надо хамить, не надо, — сказал Президент. — Я и сам знаю, что делать на моем месте. И тебя никто не обвиняет. Просто логика заставляет иногда делать весьма неприятные выводы.

— Считать так считать всех. Вы не сосчитали еще кое-кого, — вспомнил Клейн. — А как же чеченцы? Они же тоже знали, что мы повезем …

— Не срастается, — развел руками Президент. — Чтобы перехватить клиента, им надо было узнать день и рейс. А это знали только те самые четыре человека. Вот мы и вернулись к тому, с чего начали.

— Они могли посадить своего человека в аэропорту на регистрации. И как только пройдет его фамилия, позвонить.

— Хороший план. Но даже очень умные чеченцы не станут сажать на регистрацию своего человека за неделю до размена. Ну, какие еще идеи?

Полковник Клейн встал. Руки по швам.

— Я сейчас же вылетаю в Баку и во всем там разберусь на месте. В том, что до сих пор не позвонили, моей вины нет. Мое дело было собрать народ и отправить. Все. За остальное отвечает каспийский филиал. Они должны были встретить. Надо лететь и разбираться на месте, пока не поздно.

— Сядь, — приказал Президент.

— Но моей вины в этом нет, — упрямо повторил Клейн.

— А меня не щекочет, кто виноват! — заорал Президент, вскакивая и нависая над столом всей своей тушей. — Не виноватых искать, а дело делать надо! Ты мне результат выдай! А результат нулевой! Все! Иди домой, сиди дома и жди, пока не позову!

— Это что, домашний арест? — спросил Клейн.

— Оставь ты свои солдафонские штучки, — обмяк Президент, медленно возвращаясь в берега кресла. Он достал кружевной платочек, высморкался и сунул его в нижний ящик стола. Потом надел очки, отхлебнул чаю и добавил: — Сиди дома. Допустим, ты чист, и твои люди тоже. Тогда остается только одно. За тобой наблюдали, а ты не заметил. Значит, теперь мы за ними понаблюдаем. Закажи себе билет на Баку, всем скажи, что вылетаешь. А сам сиди дома, и они проявятся. А я подумаю, как их засечь.

— На живца ловить будем, — мрачно сказал Клейн. — Кого оставить на хозяйстве?

— Кто понадежней. Шалакова оставишь.

— Это не самый лучший вариант.

— Почему опять я? — спросил Президент, отодвигая стакан. — Ну почему опять я должен решать все ваши проблемы? Я виноват, что у тебя нет надежного зама? Почему ты все время затираешь Шалакова? У тебя какие-то личные мотивы, что ли? Так забудь о своих личных мотивах. Оставишь на хозяйстве Шалакова, а сам давай с домашнего телефона дозванивайся до города Баку.

— Все-таки лучше бы мне туда слетать, — Клейн встал. — А насчет Шалакова… Он, возможно, замечательный человек, но опыта маловато. Всю жизнь в замполитах…

— Давай без демагогии, — сказал Президент. — Постой, не беги. Ты в сны веришь?

— Нет.

— Я тоже. Хорошо, что хоть кто-то еще не верит. А то кругом одни ясновидцы да толкователи. Славка мне снился, брат мой. Плохо снился. Будто он в клинике лежит, мы с отцом бегаем, ищем его бокс и не можем нигде найти. А кругом цветы, цветы, и скамейки все черные, обтянуты красным бархатом.

— Это как? — не понял Клейн.

— Не перебивай. И мы бегаем по клинике, нашли наконец его бокс, а там его нет, только цветы. Вот такая хреновина.

— Ну, в клинике лежал ваш отец, насколько я помню, и вы с Ярославом Ильичем его там навещали, вот вам и приснилось такое, — рассудил Клейн. — А теперь на эту картину накладывается ваше беспокойство, это вполне естественно…

— Естественно? Иди уже, Фрейд.

— Не Фрейд, а Фройд.

— И от телефона ни на шаг!

Клейн вышел из кабинета и облегченно вздохнул. Он ожидал более бурной реакции. Он просто сжался весь, когда секретарша внесла стакан с кипятком. Но на этот раз пронесло.

За годы службы Клейн никогда не возражал начальству и никогда не оправдывался. На любое замечание, на любую придирку, на любой, самый идиотский приказ он отвечал: «Так точно. Будет сделано». Сегодня, кажется, первый раз в жизни он позволил себе лирическое отступление в разговоре с начальством. Старею, подумал полковник Клейн.

Он вызвал к себе Шалакова, директора охранного предприятия, входившего в холдинг. Его взял на работу сам шеф, потому что кто-то из родственников этого Шалакова взял на работу кого-то из родственников шефа.

Мишаня Шалаков после политучилища оттрубил весь срок в замполитах внутренних войск, причем не покидая границ Подмосковья. Если б он чуть реже пил, мог бы и до Москвы дорасти. Но там служило слишком много его родичей, и на высоких постах, они берегли свою репутацию и держали замполита на безопасном расстоянии — за 101-м километром.

Вот и сейчас, с утра пораньше, от Шалакова пахло коньяком. (Он недавно вернулся из бакинской командировки и наверняка уже выпил весь набор сувениров).

Полковник Клейн кривил душой, когда называл главным недостатком Шалакова его замполитское прошлое. Не мог же он сказать Президенту в глаза, что его ставленник не годится даже в ночные сторожа, не то что в директора охранного предприятия. И дело было не в пьянстве. Мишаня Шалаков слишком много перенял от контингента, изоляцией которого занимался так долго. Выйдя на пенсию в расцвете лет и скинув погоны, он стал похож на преуспевающего жулика.

Клейн еще мог бы простить ему замшевые пиджаки, золотые цепи и перстни, густой шлейф дорогого одеколона… Но вот охранники его предприятия — почему-то все, как на подбор, кавказцы — больше раздражали полковника. Они носили дорогие костюмы и черные рубашки, брились только по воскресеньям, и вместо душа пользовались дезодорантами, причем без особого успеха. Старший в смене обязательно надевал светлый галстук, рядовым галстук не полагался. В этой униформе они сопровождали Шалакова в его непрерывных командировках.

Между прочим, и по этим командировкам Клейн мог бы сказать Президенту пару неприятных фраз. Все филиалы холдинга обладали достаточно развитыми службами безопасности. Какой смысл тратить деньги на вояжи Шалакова и его нукеров? Что такого ценного могли они наохранять?

В системе безопасности холдинга предприятие Шалакова занималось конкурентами и должниками. И занималось довольно успешно. Считалось, что Мишаня Шалаков разбирается с ними, используя свои родственные связи в МВД. У Клейна были основания сомневаться в этом. Но он никогда не спорил с начальством.

Тяжелое чувство не помешало Клейну проинструктировать Шалакова, передать ключи и печати, обзвонить вместе с ним посты и выполнить еще десяток необходимых процедур.

Все это время дневальный безуспешно пытался дозвониться до каспийского филиала. Клейн вдруг понял, что президент не всех сосчитал. Люди в каспийском филиале остались как бы за скобками. Они ничего не знали. Они просто встречали обычных представителей холдинга. Но это звено в цепочке, самое незаметное и самое незначительное, почему-то больше всего тревожило Клейна.

Он понимал, что тревога, накапливаясь, может перейти в панику, и старался отсечь эмоции. Когда-то это удавалось легко. Легче всего было отсекать эмоции в бою. Чуть сложнее — перед боем. Самым сложным было погасить тревогу, когда в бой уходили друзья, а он оставался «дома»…

Еще и еще раз он прощупывал все детали этого дела. Как только президент показал ему первую видеокассету со связанным братом, было решено — это проблема не холдинга, а прокурорских. И знать о ней должны были только те, кто будет участвовать в решении. Причем каждый будет знать только свою часть решения. Например, Клейн не знал, какая работа ведется в направлении похитителей. Ему достаточно было просто передавать специальному человеку все кассеты, которые попадали в почту холдинга. И даже вторую кассету ему уже не дали посмотреть. Но за доставку чеченца к месту размена отвечал Клейн, и он постарался обеспечить ее со всех сторон.

У похитителей наверняка были свои источники внутри холдинга, и все приходилось делать с поправкой на утечку информации. Он отобрал нескольких молодых охранников и предупредил их о возможной ответственной командировке. С водителями был отработан маршрут: офис — «Кресты» — аэропорт. Рассчитали удобное время, наметили пути объезда возможных заторов.

Нельзя было исключить попытку нападения во время перевозки, поэтому Клейн провел переговоры с инкассаторами. Они сами приехали в офис, и он смог осмотреть бронированный фургон, и даже назвал примерную дату и время, когда эта техника понадобится для перевозки особо ценного груза.

Но за неделю до назначенного срока прокурорские перебросили чеченца в одно медицинское учреждение. Чеченца завели в кабинет, сделали укол и тут же вывели через боковую дверь. У служебного выхода уже стоял зубовский «сааб». Клейн и Ромка запихнули чеченца в машину, и через полтора часа, сделав страховочный крюк по городу, они уже были в аэропорту. Кто знал об этом? Никто. Прокурорские знали только, что чеченец уже не в СИЗО, а в каком-то тайнике холдинга.

Ему пока не в чем было себя упрекнуть. Он отработал свое. Если что-то и случилось, то не на его участке и не по его вине.

Клейн уже садился в машину, когда его позвал дневальный:

— Герман Иванович! Вам звонят из Баку!

В кабинете уже восседал Шалаков, перелистывая его ежедневник. Он приподнялся, уступая кресло, но Клейн схватил трубку и сел на край стола. На связь вышел его бакинский приятель, опер угрозыска, которому он позвонил сразу же, как узнал о задержке. И вот уже ответный звонок. А филиал все молчит.

— Салам, началник.

— Сам начальник, — сказал Клейн. — Поздно встаешь, йолдаш[1] Гасанов. Слушай внимательно. Мне нужна сводка происшествий за эту ночь.

— Рано еще.

— Я понимаю, но ты сам поспрашивай.

— Конкретно, что искать?

Клейн покосился на Шалакова, тот равнодушно смотрел в журнал приема дежурства, демонстрируя полную глухоту.

— Конкретно? Конкретно меня интересует район аэропорта, — сказал он, вытирая ладонью взмокший холодный лоб. — Старые промыслы. Помнишь, мы там по колодцам лазили? Вот на эту же тему.

— Баш уста,[2] начальник. Будем посмотреть, — ответил Гасанов посерьезневшим голосом, явно вспомнив, как вместе с Клейном они вытаскивали трупы из мазутных колодцев.

— Можешь меня встретить? Я сейчас вылетаю, — сказал Клейн.

— Какой разговор, слушай.

Он позвонил в аэропорт и договорился о вылете, а потом отправился домой.

Каждые пятнадцать минут он набирал номера каспийского филиала и выслушивал восемь длинных гудков. Подождем до вечера, решил Клейн. За день что-то прояснится. А если не прояснится, то вечером постараюсь незаметно добраться до аэропорта и улететь в Баку, к Рене.

Подумав о ней, Клейн еще раз ощутил укол тревоги и хотел было позвонить ей, но передумал. Его телефон мог — и должен был — прослушиваться прокурорскими. Никаких звонков. Лететь, и все.

Сначала его отговорил Кот. (Не надо было с ним соглашаться). Потом его пытался остановить Президент. Следовало ожидать, что где-то поблизости уже маячит и третья преграда на пути полковника Клейна к любимой женщине.

Рена была вдовой его боевого товарища. Вагиф и Клейн вместе разоружали бунтующую Нахичевань, пытались восстановить разоренную госграницу, стояли в Карабахе под огнем с обеих сторон. Их накрыло одной миной, и Вагиф погиб, а Клейн был только ранен, и ему довелось везти в Баку друга, завернутого в ковер. Помогли знакомые вертолетчики, и Вагифа опустили в семейный склеп в тот же день, до заката, на родовом кладбище у Волчьих Ворот. Клейна оставили в городе подлечиться, и всю осень он ходил на поминальные четверги в бакинской квартире друга. Там его принимали как родного, и он сидел вместе с другими мужчинами из рода Вагифа за столом в гостевой комнате, и пил с ними чай, ведя тихие разговоры, и замолкал вместе с ними, когда мулла начинал напевать короткую молитву. Клейн даже неслышно произносил вместе со всеми «аминь», когда молитва заканчивалась, и все делали умывающее движение ладонью по лицу… Отец Вагифа был старым комитетчиком, членом ЦК, да и почти все собиравшиеся были коммунистами, но это никогда не мешало им оставаться мусульманами.

Когда через несколько лет он, уже в штатском, снова оказался в Баку, это был совсем другой город. Но дом Вагифа стоял там же, и женщина, открывшая дверь, была та же, в том же черном платье. Затянувшийся траур объяснялся просто. У Рены не было лишних денег. Все, что она зарабатывала в школе и на частных уроках, уходило на еду. А дедушка с бабушкой ничем не могли помочь. Это было не лучшее время для старых коммунистов. Клейн поднял на руки ее сына, да так весь день и носил его по базару, по магазинам, по парку. «Элик, как тебе не стыдно, — укоряла сынишку Рена. — Тебе четыре года, а ты на ручках, как маленький». «А я сверху дорогу показываю, — ответил пацан. — Дядя Герман без меня потеряется».

В ту командировку Клейн ночевал в гостинице. И в следующую тоже. Понадобилась особо холодная зима и длительная задержка рейса, чтобы Рена предложила ему остаться у нее. «Ты уже не боишься соседей?», спросил он. «Этих? Нет. Это все новые соседи. В городе вообще много новых людей. Бакинцы разбежались». «А ты не хочешь разбежаться? Например, в Питер». «Хочу. Но пока не могу», ответила она тогда. Может быть, теперь она ответит иначе, подумал Клейн, с радостью и тревогой собираясь в дорогу.

Походный чемодан стоял наготове в прихожей. Клейн распахнул его для проверки и обнаружил, что еще с прошлой командировки оставил в нем пакеты с грязным бельем. Пришлось заряжать стиральную машину, а чемодан разбирать и проветривать. Если бы мать застала его за этим занятием, началась бы очередная разработка темы женитьбы.

Но за этим холостяцким занятием застал его другой холостяк. Шалаков с порога удивленно спросил:

— А что это гудит, типа стиральная машина? Стираете? Используете домашний арест в личных целях?

— Угадал, — ответил Клейн.

— Придется выключить. Надо поговорить без лишнего шума, — сказал Шалаков, и за ним в прихожую вошли еще трое.

Глава 4

Степан Зубов занимался валютой еще с афганских времен. Начальство ценило его за то, что после очередной удачной засады его группа привозила на базу богатую добычу, причем отнюдь не только амуницию и стволы, которые можно было указывать в отчетах как Результат Своей Работы. Зубов добросовестно сдавал и более ценные трофеи: часы, магнитолы, золото. Его группу ставили в пример другим. Правда, без толку. Ромка Сайфулин все равно, отработав по каравану, сгребал захваченный ширпотреб в кучу, обкладывал ВВ[3] и шмалял в полное свое удовольствие.

А Маузер не стеснялся запихнуть в десантный отсек даже скатанные ковры (не везти же их на броне). Но вот только доллары, которые он сдавал, всегда были фальшивыми. Почему-то в перехваченных им караванах никогда не оказывалось ни одной подлинной купюры.

Выйдя на гражданку, он связался со старыми знакомыми, и ему помогли развернуться, используя накопленный капитал и свойства характера. Его представили хозяину, и он выдержал экзамен в разгульной бане. Наутро из всей компании только двое были способны дойти до холодильника с пивом — Зубов и хозяин. А тут как раз в моду вошел теннис, и Зубов выучился сам и стал тренировать хозяина. Его устроили в интуристовскую гостиницу, и он зашагал по ступеням новой карьеры, от подносчика чемоданов до администратора. Дело было прибыльное, хотя и опасное. Но ему даже нравилось иметь таких противников, как государство и валютчики-конкуренты.

Нравился ему и хозяин, старый валютный волк. Его обаяние слегка портили только две привычки. Перебрав джина, он любил размышлять о политике, называя персонажей по отчеству. А после тенниса, как правило, просил Зубова привезти к нему в сауну пару малолеток, причем Степану приходилось париться с ними до утра, потому что хозяин не мог трахаться без зрителей. Об этом никто больше не знал. И, отсчитывая Степану деньги для расчета с проститутками, хозяин добавлял половину этой суммы ему — за молчаливое соучастие.

Зубов жил один, в старом, наполовину расселенном доме за Почтамтом, и домой возвращался поздно. Убедившись, что на набережной нет чужих машин, заезжал во двор. Оставлял свой «сааб» под окном, но в парадную не входил. Он запирал дворовые ворота, обходил дом и бесшумно открывал дверь черной лестницы. С минуту стоял, прислушиваясь. Это был его привычный ритуал с тех пор, как он получил предупреждение.

«На хорошем месте стоишь. Заплати пару тысяч, — сказала ему проститутка, — и я подскажу, кто тебя хочет отстрелять. Кто, когда и как». За пару тысяч я и сам кого хочешь отстреляю, отослал ее Зубов. Некоторые из его коллег уже заработали пару пуль из ТТ буквально на пороге дома. А тело одного, со следами пыток, нашли и за порогом, в пустой квартире. Убийцы вывезли даже мебель.

Зубов потратил больше, чем пару тысяч, позаботившись о безопасности. Ну не хотелось ему, чтобы его мебелью пользовались чужие.

В постели лежала у него изящная игрушка — наградной ПСМ, который он купил у дипломата из недалекого зарубежья. Но это было оружие «для дома, для семьи»: если и придется стрелять, не дай-то Бог, то по крайней мере обойдется без рикошетов и битой посуды. А для действий на лестнице у него было кое-что другое. Зубов старался любой навык доводить до блеска, и мог с закрытыми глазами сунуть руку в тайник и вынуть оттуда заряженный и взведенный наган.

Однажды он это сделал с особым чувством. Наверху, на площадке второго этажа кто-то стоял, и не просто стоял, а сопел и перетаптывался.

На этой, черной, лестнице не было других жильцов. И стоявшие могли караулить только Зубова. Поэтому он спокойно выжидал, затаясь внизу. По дыханию он понял, что их двое. А по возне решил, что они никак не могут справиться с входным замком. «Ну давай, давай, только потихоньку», раздался шепот. Шепот показался ему женским. Зубов осторожно выглянул, держа площадку под прицелом — и увидел живую иллюстрацию к «Камасутре».

Он незаметно полюбовался парочкой, а потом исчез так же бесшумно, как появился, и отправился спать к Марине. Пережитое подействовало на него странным образом — он предложил выйти за него замуж, причем немедленно. Мотив — если его грохнут, хоть кому-то достанется наследство. А у Марины две дочурки подрастают. Наутро они пошли в загс, но там был не приемный день. В приемный день он был занят, потом она ставила машину на капремонт, потом еще что-то помешало, и в конце концов он забыл о своем решении, а она не стала напоминать.

После разговора с «Графом» Степана Зубова охватило неприятное беспокойство. Его злило то, что он отказался, не просчитав все варианты. Ну, не получит он каких-то денег за эту неделю. Так получит в другую. А смотаться с ребятами на Кавказ уже не удастся никогда. Как перевести в «зелень» эту несостоявшуюся поездку? Вот и получается, что просчитался.

И еще одно беспокоило Зубова. Как воспримут ребята его отказ? Особенно Ромка. Еще неизвестно, как Граф все это преподнесет. А мнением боевых товарищей Степан Зубов дорожил, особенно в последнее время.

Так получилось, что вокруг не было других людей, чье мнение для него хоть что-нибудь означало. Чтобы всерьез прислушиваться к проституткам и фарцовщикам, надо для начала забыть о себе. А он все еще оставался Маузером, и для него было очень важно иногда выходить на связь то с Рубенсом, то с Котом, и получать от них подтверждение: понял тебя, Маузер.

Конечно, он был уже не тот, что прежде. Но, по крайней мере, он старался не делать ничего такого, о чем постыдился бы рассказать Ромке. Ну, к примеру, меняет он горничной две десятки, отсчитал ей деревянных, она убежала. Глядь, а она ему сослепу вместо десятки сто баков подсунула. Сотня старая, жеваная-пережеваная, но ведь сотня. Другой бы тихо порадовался, а Зубову пришлось бежать за ней и проводить курс ликбеза. Зато было что потом Ромке рассказать.

Он не мог отбросить эти мысли. Может быть, потому что больше ни о чем думать и не стоило. Дело двигалось автоматически. Реплики компаньонов и клиентов не заслуживали не только обдумывания, но и запоминания. А вот ребята — совсем другое дело. И Сергеичу тоже не понравится, что он отказался. Сам-то Кот наверняка подписался без разговоров.

Каким же уродом он почувствовал себя сейчас, вспомнив, как они приехали в аэропорт, и Клейн увел чеченца, а они с Ромкой остались в машине. «Кажется, у Графа проблемы, — сказал Ромка, — что-то он темнит, надо его раскрутить, пока не поздно. Поможем товарищу». «Да ладно тебе, — сказал тогда Зубов, — это не наши разборки. Они там миллионами ворочают. Ты его часики видел? У тебя вон «Командирские», а у Графа «Радо». Так что у него все нормально. Было бы что серьезное, он бы не нас позвал»…

И Марину зря обидел. Вообще-то она часто обижалась — то он черствый, то бестактный. А он просто не успевал просчитать, как она отреагирует на его слова или поступки. Так ведь на то и любовь, чтобы не любезничать, а быть самим собой. Просчитывать ему и так приходилось слишком много на работе. Сегодня она час прождала его перед гостиницей в своей замызганной «двоечке». Он, наконец, спустился, передал ей деньги — ей не хватало на новый холодильник. «А ты не поможешь выбрать?» спросила она. Он пожал плечами — твой холодильник, ты и выбирай — и добавил денег на доставку. А потом, уже выйдя из машины, еще раз достал кошелек. «Здесь за углом хорошая мойка. Помой, наконец, тачку. А то в следующий раз не пустят на нашу стоянку». Почему-то она обиделась. Побелела от злости. Ну и черт с ней.

Он поднялся по лестнице и вставил ключ в замок.

— Добрый вечер, господин Зубов, — раздался голос за спиной.

Он застыл, невольно сдвинув лопатки. «Расслабился ты, Степа», подумал он о себе уже как о ком-то постороннем. «В следующий раз не забудешь провериться. Вот и все…»

По шагам он понял, что кто-то спускается с третьего этажа. Он осторожно покосился назад. Длинный темный плащ. Пистолет.

Внизу скрипнула входная дверь, и на лестнице показался еще один «длинный плащ» с пистолетом. «Классика, — подумал Зубов, — наверняка и рация имеется».

— А теперь спокойно открывайте дверь.

— Стоит ли? — спросил он, не оборачиваясь.

— Да за кого вы нас принимаете? — сказал первый. — Нам бы только поговорить. Очень вы нам интересны, господин Зубов.

— Можно и поговорить, — Зубов открыл дверь, осознав, что его не убьют прямо сейчас. Наверно, они хотят поживиться тем, что есть в квартире.

— Друг ваш, такой Клейн Герман Иванович, очень душевно о вас отзывался, — сказал голос, — так что, пожалуйста, держите руки за спиной. За спину руки!

Голос был молодой, наглый, самовлюбленный, и Зубов подумал, что мог бы справиться с мальчишкой, если б тот был один. Но сейчас перевес был слишком явный. Мысленно обматерив Клейна, Зубов нехотя завел руки за спину и тут же был цепко схвачен за локти, а на запястьях щелкнули наручники, больно защемив складку кожи. Нет, фарцовщики не приглашают таких мастеров, подумал он. Здесь что-то другое.

— Вперед! — скомандовал второй голос, с акцентом. — Стой. В левый комната. Вперед. Лег на пол. На пол!

Он лег на ковер в гостиной. Двое вошли за ним, он видел только их ноги.

Один из них рылся в столе, второй принялся обыскивать комнату и сразу же извлек пистолет из-под подушки.

— О, господин Зубов, оказывается, имеет большие заслуги перед братским народом Чуркистана. Забавная штучка. Штамповка дюралевая… А где же вы держите бумаги? Записные книжки, старые письма?

— Нет у меня никаких бумаг.

— Что ж, примерно такой ответ и прогнозировался. Давайте, господин Зубов, вместе подумаем, как сделать нашу беседу более продуктивной. У нас к вам только один вопрос. Ваш друг, господин Клейн, встречался с вами и предлагал работу. Он при этом назвал место, куда надо было доставить одного человека. Вы помните, куда?

— Я что, так похож на безработного? — спросил Зубов.

— Падла, отвечай, когда тебя спрашивают! — второй пнул его в бок. — Адрес говори, адрес!

— Салим, не заводись. Итак, господин Зубов, назовите адрес, и мы навсегда исчезнем из вашей жизни.

Зубов произнес короткий и ясный, универсальный адрес. И получил за это еще пару чувствительных пинков.

— Салим, Салим… Итак, все понятно. Шантажировать и запугивать в данном случае бессмысленно. На это просто нет времени. А как вы, господин Зубов, относитесь к электричеству? Была такая книга в серии «Пламенные революционеры», называлась «Любовь к электричеству». Не читали? Напрасно, напрасно. Очень там жизненно все описано. Например, как делаются революции. На деньги еврейских фабрикантов. Вы, случайно, не еврей? Я не задел вашу национальную гордость? Ну что вы молчите?

— Не успеваю слово вставить, — сказал Зубов.

— Сейчас у вас будет возможность вставить слово, и не одно. Ну так как насчет любви к электричеству? Вот я, например, просто обожаю. Незаменимая вещь, особенно когда собеседник попадается молчаливый. Есть в этих вольтах и амперах что-то волшебное, от чего ухо становится чутким, а язык — подвижным.

— Зря теряете время, — сказал Зубов. — Меня что пытай, что не пытай, один хер не знаю я никакого адреса.

— Все так говорят поначалу, — ответил голос. — Тогда мы начнем с более простых вопросов. Например, на что вы тратите деньги? Квартирка-то пустая. Ни аппаратуры, ни обстановки приличной. Вы, наверно, не тратите деньги, а собираете? Не хотите похвастаться коллекцией? Ну, где сейф? Или вы держите деньги в чулке?

— Сказали бы сразу, что за бабками пришли, — сказал Зубов. — За унитазом коробка из-под стирального порошка.

— Там мало, — сказал второй голос. — Две тысячи любой старушка дома держит, где остальной деньги?

— Остальной в банке, — сказал Зубов.

— Вот-вот, — сказал первый, — вот мы и подошли к самому интересному. Обожаю кредитные карточки. Но только позвольте вам не поверить. Деньги лежат где-то рядом, я просто чую их запах.

Пока первый говорил, второй успел связать Зубову ноги и снять с него туфли и носки. Холодные концы оголенных проводов воткнулись между пальцами ног.

«Надо было соглашаться и ехать с ребятами», — подумал Зубов. «А этим уродам теперь все равно. Адрес не адрес, а если деньги ищут, значит, убьют».

Он почти не слышал, что ему говорили. Все заглушала ненависть. Они перехитрили его, они могут убить его, но им не удастся его сломать. Ничего вы, суки, не узнаете.

Маузер и сам умел пытать, и это умение ему приходилось использовать в Афганистане. И почти всегда безрезультатно. Если и удавалось духа расколоть, то все равно ему нельзя было верить. Чаще всего информация оказывалась бесполезной. Выданные тайники были уже пусты, и на тайных тропах никто не появлялся. И опытные командиры просто старались не брать пленных, чтобы не тратить время зря.

Вот ведь как получилось — сам теперь пленный. Самого пытать будут. Что же, духи нас тоже чему-то научили, не только мы их… Сейчас он представлял, что последует за этими вопросами. Ему будет больно. Очень больно. Но эти уроды просто не знали, что любую боль можно перетерпеть, а вот ненависть не перетерпишь, и она будет полыхать все ярче, и жечь его изнутри сильнее, чем ваше сраное электричество.

Затрещал телефон.

— Да. Да нет, девушка, вы не ошиблись, это квартира гражданина Зубова. Вы ему, извините, кем будете? А может, вы знаете телефоны его родственников? Я врач «скорой помощи». Зачем вам моя фамилия? Ну, Азимов моя фамилия. С кем бы связаться? Тяжелый случай. Ну хорошо, приезжайте. Далеко вы живете? Ну, хорошо, полчаса мы можем подождать.

Он вспомнил, что на набережной стояла старенькая «волга» скорой помощи. Машина-невидимка. А еще он вспомнил, что обидел сегодня Марину, вот она и позвонила, чтобы в очередной раз выяснить отношения. Ох и зря…

— Как приятно иметь такую надежную женщину, — сказал голос. — Господин Зубов, а ведь эта дура вас, наверно, любит. Летит сюда на крыльях любви. Беспокоится о вашем здоровье. Вполне обоснованно, между нами говоря. Вы, я вижу, как раз совершенно о нем не беспокоитесь. Итак, повторяю вопрос. Какой адрес называл Клейн?

— Пошел ты в жопу.

— Ну что, техника готова? Поехали.

Первый разряд заставил его тело выгнуться дугой. Боль прошла, оставив невыносимое жжение в паху. Журчала моча, растекаясь под животом и бедрами.

— А теперь послушайте второй вопрос. Вопрос очень простой. Где деньги?

— Нет у меня никаких…

Второй разряд был длиннее, и Зубова тряхнуло так, что он пару раз врезался носом в ковер. Ковер под щекой намок от слез. Он попытался отползти на сухое место, но пинок вернул его обратно.

— Позвольте вам не поверить. Повторяю вопрос. Где деньги?

— Нет у меня…

От боли он зажмурился и закричал, катаясь по полу. Когда глаза открылись, его испугала чернота. Он не сразу сообразил, что погас свет.

Захватчики, переругиваясь, возились в коридоре, щелкали предохранителем, но свет не загорался.

— Ты, падла, короче, слюшай, свэт как делать?

Зубов засмеялся. Он задыхался от смеха и слез.

— Это истерика, — сказал голос. — Салим, принеси воды.

— Какой воды? Гдэ воды?

— На кухне возьми.

На кухне зашумел кран, что-то падало и разбивалось, но вот, наконец, Зубова усадили на полу и поднесли к губам стакан. Он, смеясь, мотнул головой, и стакан упал. От звонкого удара в ухо Зубов завалился на бок, и его снова усадили.

— Может, хватит в партизанку играть? — сказал голос раздраженно. — Давайте быстренько починим наше любимое электричество, а то ведь придется дамочку в темноте расспрашивать. Салиму все равно, конечно, но нам-то с вами интересно поглядеть.

— Я за фонариком пошел, — сказал второй.

— Только моментом, понял?

— Не надо, — сказал Зубов. — Слушайте… Адреса Клейн не называл, потому что я сразу отказался. Забирайте бабки. Только уходите сразу. Можете меня прямо здесь и замочить после этого, мне все равно. Только уходите.

— Замочим, обязательно замочим, — сказал голос. — Но только если денег окажется слишком мало. Ну что, где сейф?

— В коридоре, — сказал Зубов. — Под ковриком. Поднимаете линолеум, там дверца. Сбоку кнопки. Магнитная блокировка. Надо свет включить…

— Минутку, — сказал голос в темноте. — Невозможно работать в такой обстановке. Как бы нам пробки починить?

— Это не пробки, — сказал Зубов. — На черной лестнице в щитке провода отошли. Пошевелить надо.

— Салим, сходи, пошевели.

— Сам пускай шевелит.

Они сняли с него наручники, и тут же их надели, но теперь его руки были скованы спереди. Прежде чем развязать ему ноги, Салим сказал:

— Короче, падла, не дергайся. Убегать будешь, хуже будет. Твой баба сюда едет. Будешь дергаться, увидишь, какой вещь я с ней делать буду. Совсем плохой вещь, слюшай.

Зубов, шатаясь, побрел к выходу. Мокрые брюки мерзко липли к коленям. Салим шагал рядом, одной рукой держа его за воротник, а другой упирая ствол под ребра.

На площадке горела тусклая лампочка. Они спустились по лестнице, и Зубов открыл щиток.

— Салим, сам посмотри, что там? — раздался голос на лестнице.

— Ничего. Проволока.

Зубов осторожно пошевелил один проводок, второй.

— Ну что, горит? — спросил он.

— Нет.

— А сейчас?

— Да нет же, нет!

Он соединил ладони и запустил их поглубже между проводами, с остановившимся дыханием глядя, как звенья наручников приближаются к закопченным контактам. Пальцы нащупали округлую рукоятку нагана. Осечки не будет.

— А сейчас?

Не дожидаясь ответа, он плавно вытянул руки на себя, чуть отклонил голову и выстрелил через плечо.

Рука, тянувшая его воротник, разжалась. Тело Салима дернулось и навалилось на Зубова сзади. Он присел и, прикрываясь телом убитого противника, выстрелил три раза во второго. Наконец-то он увидел его. Фигура в длинном плаще всплеснула руками и отшатнулась к стене.

— Ты хотел знать, на что я трачу деньги? — спросил Степан Зубов, не слыша своего голоса.

Никто не ответил ему.

Широко раздувая ноздри, он втягивал пороховой кислый дым. Страшно хотелось курить, но времени было мало. Первым делом он обтер рукоятку нагана и вложил револьвер в остывающую ладонь Салима. И только потом принялся обшаривать карманы убитых. Кроме ключей от наручников он нашел и газовский ключ. Сбежав по лестнице, он увидел на набережной «волгу» скорой помощи. Водителя за рулем не было, значит, они приехали к нему вдвоем. Он хотел отогнать их машину подальше, но тут увидел подъезжающую «двоечку» Марины. Прятаться было поздно, и он шагнул ей навстречу, хватаясь за стенку дома.

— Господи, да что с тобой? — она испуганно приложила пальцы к губам.

— Мелкие неприятности. Подожди меня в машине, я сейчас.

— Да ты на ногах не стоишь! — она подхватила его и подставила плечи под его руку. — Держись, все нормально, потихонечку, потихонечку. Ты куда? Вот же вход.

— Придется обойти, — сказал он. — Зайдем через парадное. На черной лестнице света нет. Ты это… Не прижимайся ко мне.

Едва переступив порог квартиры, он принялся раздеваться. Увидев кровь на рубашке, Марина сказала озабоченно:

— Пойду застираю.

— Не надо. Выбросишь где-нибудь подальше. И штаны тоже, и трусы, и носки. Все, все выбросишь! — Голый, шатаясь, он добрел до душа, встал под холодную струю и продолжал кричать из ванной: — Там мои документы разбросаны по комнате, собери все в один пакет! В холодильнике три железные банки кофе, кинь в сумку.

— Тяжелые какие, — удивилась она.

— Да там патроны, — крикнул он. — Все, иди в машину, заезжай во двор, я сейчас буду готов. Только в «02» позвоню, что какой-то шум подозрительный на черной лестнице, спать не дают.

— Вот тебе чистое, — она стояла в дверном проеме, прижав к груди чистую одежду, и смотрела на него.

— Ну что ты смотришь? — спросил он, вытираясь. — Хочешь спросить, что случилось? Так я и сам не знаю, что случилось.

— Ты не кричи, я тебя слышу, — сказала она.

— Ну, Мариша, я честно, — сказал он. — Я не знаю, что случилось. Но на всякий случай мне придется уехать. Ненадолго. Ты сюда не показывайся. Кто будет спрашивать, ты ничего не знаешь. Но спрашивать, похоже, уже никто не будет. Я им отбил охоту спрашивать.

Он с наслаждением затянулся сигарой. Вот сейчас он ощущал себя на сто процентов живым — чистым, сильным, злым и неуязвимым. А враги пусть валяются на грязной лестнице, пока их не подберет похоронная команда.

— И вот еще что, — вспомнил он. — Сейчас мы поедем к одному человеку. Ты, пожалуйста, держись ко мне поближе. Не дай мне его убить, ладно? Все-таки друг.

Глава 5

Клейн очнулся, ощутив, как чьи-то грубые пальцы разжимают его рот и давят на язык. Его снова вырвало, и он замычал, отплевываясь.

— Оклемался? Слава Богу. Пей. Потом опять.

Вода была холодная и соленая. Он залил в себя целую кружку и огляделся. Сквозь слезы он увидел Степана Зубова и какую-то женщину. Она обтерла его лицо полотенцем и вышла из ванной.

— Глаза режет, — проговорил Клейн.

— Это пройдет, Гера. Это дым. Это у тебя пожар был, — громко сказал Зубов. — Ну давай, блевани еще.

— Ты чего кричишь?

— Да просто оглох немного, — сказал Зубов все так же громко, потирая ухо.

— А почему я голый?

— Марина постирает. Я вот прихватил тебе переодеться.

Потом Клейн сидел у открытого окна в какой-то огромной темной кухне. Голая лампочка свисала с закопченного потолка, несколько столов выстроились вдоль стен. Женщина прибирала в ванной, а Степан Зубов докладывал обстановку.

Клейн давно уже, с войны, не видел Зубова в таком взвинченном состоянии. Крайняя степень возбуждения проявлялась, впрочем, только в том, что Степан говорил непривычно длинно и много.

— …Как только я с этими уродами разобрался, первым делом хотел ехать к тебе и бить по лицу, причем ногами. Кого ты на меня навел? Что за отморозки? Это же твои коллеги, ты посмотри, какие у них корочки.

— Этих я не знаю, — слабым голосом сказал Клейн, посмотрев документы, — ОП «Мурена», город Балашиха, Иванов Сергей Иванович. Иванов? С таким-то носом? А этот? Петров Владимир Николаевич, тоже «Мурена».

— Пацан по телефону проговорился, что он Азимов, — вспомнил Степан Зубов. — А второго он по имени называл. Как же его? Салим. Точно, Салим.

— Азимов, говоришь? Забавно, есть у нас в бакинском филиале один такой, зам по транспорту. Конечно, этот такой же Азимов, как и Петров. Это обычный документ прикрытия, чтобы оружие таскать. Нет, ко мне другие заходили. Азимов… Совсем мальчишка.

— Мальчишка, — согласился Зубов. — Ты бы слышал, как он изгалялся над стариком. А как до дела дошло, вся крутизна-то и пропала. Даже не попытался стрелять. Лицо пистолетом закрывал, щенок. Зря я его завалил. Надо было оставить для разговора. Не рассчитал, увлекся. Положил, как в тире. В пояс, в грудь, в голову… Так вот, Маришка меня слегка приводит в человеческий вид, мы падаем в ее тачку и летим к тебе. А у тебя дымок из-под двери, и никаких других признаков жизни. Так вот. Я к соседям. Через балкон, по стеночке, стекло выбил на кухне. Ты лежишь на диванчике, спишь. На полу полная пепельница, бутылка коньяка. Воняет как на ликероводочном заводе. И дым стелется по полу. То есть по идее должен был гореть диванчик. Естественно, вместе с тобой. Они его специально залили коньяком, две бутылки потратили. Наверно, коньяк херовый оказался, диван даже не схватился. Ковер начал тлеть, так я его просто затоптал, даже заливать не пришлось. А вообще-то ты вполне мог сгореть как последний мудак. Вот как опасно курить в постели.

— Я не курил в постели, — сказал Клейн. — Но насчет мудака не спорю. Только мудак будет пить коньяк с Шалаковым.

— Так тебя еще и угостили?

Клейн криво улыбнулся.

— Угостили. Они меня допрашивали весь день. Дознание по всем правилам. Браслеты, мордой на пол, двести двадцать вольт по ногам. Я отрубаюсь — ведро воды, и снова вперед. Весь день развлекались. Под конец усадили на диван. Полстакана коньяка. Какие-то капли, возможно, клофелин. Ствол к башке. Пей.

— Хорошо вам, начальничкам, — сказал Зубов. — Если и замочат, то под наркозом. Мне вот не предложили.

— Хорошо, что ты с ними разминулся.

— А я не разминулся, — сказал Зубов. — Марина, извини. У тебя есть что пожрать?

— В холодильнике сардельки. Если девчонки не съели.

Женщина исчезла в темном коридоре. Глядя ей вслед, Зубов произнес вполголоса:

— Не разминулся я с ними, Гера. Они на лестнице ждали. Когда я тебя выносил, они и проявились.

— Ну?

— Я еще когда первый раз поднимался, их заметил. Один в «уазике» сидел, какая-то коммунальная служба. Второй в парадной околачивался. А когда я тебя на воздух потащил, смотрю в глазок — оба на площадке. Хотел их через дверь положить, а дверь-то железная…

— Слава Богу, — сказал Клейн.

— Так вот, пришлось орать дурным голосом «пожар», «горим», «все на улицу». Народ на площадку посыпался, эти двое слиняли.

— Их трое было.

— Ну, до двух-то я считать умею. «Уазик» испарился, так что, думаю, они не засекли, на чем мы уехали. Но мы на всякий случай крутнулись по дворам. Спасибо, Мариночка, радость моя.

Зубов вырвал из рук женщины пакет и принялся жевать.

— С ума сошел, — сказала женщина. — Давай сварю, это же пять минут.

— За пять минут от них уже ничего не останется, — сказал Зубов. — Так вот, Гера, мне не понравилось такое отношение. С этой «Муреной» надо очень серьезно поговорить.

— Я тоже умею считать до двух и даже больше, — сказал Клейн. — Шалаков привел с собой троих. Не надо было мне его пускать, конечно… Он привел троих. И сам сразу ушел. Он им был нужен только чтобы войти. Чужих я бы не пустил. А его я не мог не пустить. Еще подумал, он какие-то новости принес. Он забрал мои блокноты, визитницу, конверты старые. Мобильник еще забрал.

— Труба у тебя в куртке была, — сказал Зубов и кивнул на телефон, лежащий на столе.

— Это запасная, — сказал Клейн. — Хорошо, что они о ней не знали. На ней же все мои номера. Значит, докладываю. Ситуация примерно такая. Вчера вечером в Баку улетел Кот.

— Так это ему ты сдал чечена? Что, один улетел?

— Не один. С товарищем. Панин, Вадим. Знаешь такого?

— С Димкой? Нормальный мужик, — сказал Зубов. — С таким товарищем и я бы полетел.

— Самолет прибыл по расписанию. Их встретили. Из адреса Кот должен был отзвониться мне. Звонка я не дождался. Решил лететь туда и разбираться на месте. Начал собираться. Тут приходит новый начбез холдинга и …

— Стоп, — сказал Зубов с набитым ртом. — Не догоняю. Какой новый начбез? А ты кто?

— А я никто. Меня отстранили, — сказал Клейн. — Из доверия вышел. Все правильно. Я где-то прокололся, мне и отвечать. Слушай, а что за человек этот Панин? Ты его хорошо знаешь?

— Нормальный мужик, — сказал Зубов. — Говорит, что был летчиком. Может, и был когда-то. Но летчики так не стреляют. А он с двух рук кладет все в десятку. Из пистолета, из винтовки, из всего. Зарубились с ним кидать ножи, он и здесь нас обставил. Видна хорошая школа.

— С криминалом не связан никак? Чья у них с Котом крыша?

— Без понятия, — Зубов пожал плечами. — И вообще, что за вопрос? Если копнуть, так все мы связаны с криминалом. Но Димка мужик нормальный.

— Да я не спорю, нормальный так нормальный, — сказал Клейн. — Мне просто непонятно, где я напортачил. Лучше бы я сам полетел с Котом, чем доверить чужому человеку такое дело.

— Ты не там копаешь, Гера, — сказал Зубов. — Ты же и мне, и Ромке доверил. А что ты о нас знаешь? Может, мы бандиты?

— Судя по нашему компьютеру, вы не бандиты, — сказал Клейн. — Ах, черт! Компьютер…

Зубов резко встал.

— Ты куда?

— Марина останется, присмотрит за тобой.

— А ты-то куда?

— Ты им только мой адрес дал?

— Не давал я адресов. Они сами тебя по компьютеру прокачали. Я же заказывал распечатку недавно, — сказал Клейн и привстал, схватившись за голову. — Рома… Надо его предупредить.

— Звони ему, предупреди, а я полетел, — Зубов распихивал по карманам пистолеты, магазины и документы.

— Куда, куда полетел? — вмешалась женщина. — На ногах не стоишь, а туда же. Я тебя отвезу.

— Я с вами, — сказал Клейн. — Дай ствол.

— Ага, как же. Это, брат, трофеи. Мне же свой родной наган пришлось там оставить. На месте кровавой драмы.

— Ну дай. Зачем тебе столько.

— Не дам, — отрезал Зубов. — Ты пьяный, и вообще заторможенный после отравления.

— Зато ты у нас расторможенный, — сказала женщина.

— Меня подзарядили, — сказал Зубов, и его всего передернуло.

Клейн встал на ноги и тряхнул головой.

— Ну, какой же я пьяный. Все, Степа. Я готов. Вперед.

Марина уверенно вела машину по ночным улицам. К полковнику Клейну постепенно возвращалась способность оценивать обстановку, и теперь, сидя рядом с незнакомой женщиной, он разглядел, что она молода и красива, не накрашена, стрижена под мальчика, и вообще — откуда она взялась?

— Гони на Ржевку, — сказал Зубов. — Гони, пока мосты не развели. Гера, а ты звони, звони еще.

— Не отвечает, — сказал Клейн, послушав длинные гудки.

— Так значит, народу у них хватает. — сказал Зубов. — Ну, положим, уже минус два. Но все-таки хватает. Целое предприятие. Это что, война? Чего им надо?

— Все их вопросы сводились к нашим бакинским связям, — сказал Клейн. — То есть мои связи на виду, здесь все ясно. А вот кто в Баку знает Ковальского, есть у него здесь какие-нибудь азербайджанцы, или чеченцы, или армяне знакомые…

— Ты им что-нибудь рассказал?

— Всякий бред. Пусть проверяют.

— А я не сообразил, — сказал Зубов. — Да мне некогда было соображать. Навалились сразу, без прелюдии.

— Зачем им моя записная книжка? Все равно ничего не поймут. — Клейн еще раз набрал Ромкин номер. — И вообще, откуда взялась эта команда? Только москвичей нам не хватало.

— Вот это и обидно, — сказал Зубов. — Однако разведка у них поставлена. Мариша, ну что ты застряла? Ну, красный свет, ну и что?

Клейн выслушал еще четыре длинных гудка и уже хотел отключиться, когда послышался недовольный голос Ромки.

— Извини, если разбудил, — сказал Клейн.

— Я не спал, брат, я с женщиной общался.

— Тогда еще раз извини. К тебе никто не приходил?

— Брат, когда я ем, я глух и нем. Кто-то стучался, кажется.

— Рома! — сказал Клейн чуть громче, чем хотел. — Никуда не выходи, никого не впускай. Мы к тебе едем, сейчас будем, как понял?

— Я только девушку на такси посажу, и сразу домой. Если раньше приедете, подождите, ладно?

— Рома, Рома, запрись вместе с девушкой и никуда не высовывайся! — закричал Клейн. — Все очень серьезно, Рома!

— Вас понял, надену бронежилет, — и прежде чем запищали сигналы отбоя, Клейн услышал в трубке женский смех.

Глава 6

Дом на Ржевке, в котором жил и работал Ромка Сайфулин, когда-то назывался бараком. Свободный художник формально был дворником, и ему была предоставлена служебная площадь, в свое время уже признанная негодной для проживания людей. Людей, но не дворников или художников. Получив в свое распоряжение половину барака, Ромка снес перегородки, застеклил участок крыши, вытравил крыс, а тараканы ушли сами, не выдержав голода и запаха. Получилась вполне приличная мастерская. На стенах висели картины, в основном горные пейзажи.

Ему так и не удалось продать ни одной картины на афганскую тему. Какой-то ветеранский фонд заказал ему групповой портрет на фоне перевала Саланг. Естественно, ехать на натуру не пришлось, они снабдили его пачкой фотографий. Он написал картину за два месяца, но к этому времени одна половина заказчиков уже лежала на Южном кладбище, а вторая сидела в Крестах.

Зарабатывать удавалось на оформительских работах. Он расписывал стены в ресторанах и банях. Знакомые поляки помогли ему устроить выставку своих работ на международном сборище прогрессивных художников, и его акварели, подвешенные на прозрачных шнурах, скользили в воздухе среди боди-арта, инсталляций и прочего перфоманса.

Акварели произвели сенсацию, и Ромка уже прикидывал, как потратит обещанные тридцать-сорок тысяч марок, но все его чемоданы пропали при переезде в Чехию. У него остался только паспорт, полпачки сигарет и три мятых доллара. Вместо того, чтобы идти заливать слезами посольство, он зашел в ближайший кабак, и неплохо провел там два месяца, вырезая деревянные барельефы с пышноусыми мордами совладельцев пивного ресторана. Один из совладельцев оказался немцем. Он погрузил Ромку в свой «транспортер» и незаконно перевез в Германию, где пришлось выполнить аналогичную работу, но уже не за кроны и пиво, а за бундесмарки. И пиво.

Из этой поездки Рамазан Сайфулин вернулся известным дизайнером и богатым человеком, и в ожидании нового приглашения мог спокойно писать свои афганские пейзажи. Правда, богатство его быстро растаяло, но ему и не нужно было ничего, кроме крыши над головой. Кроме широкой постели под боком. Кроме веселой подружки под рукой.

Никто из новых приятелей-художников не знал о его военном прошлом. Однажды во время пирушки в мастерской кто-то полез в ящик стола за сигаретами и обнаружил Красную Звезду. Орден пошел по рукам. Знатоки оценили его сохранность и предложили срочно продать, потому что цены на регалии стремительно падали. «Дураки, — вмешалась немолодая гобеленщица, — может быть, это последняя память об отце!»

Сам он таких разговоров не начинал, а они и не спрашивали. Люди искусства вообще не склонны задавать вопросы, они обожают рассказывать, особенно о себе. Он тоже рассказывал о себе, но своим особенным способом — картинами.

Выводя по горящему горизонту изломанную линию вершин, он сверялся со своими армейскими рабочими схемами. Иногда было трудно удержаться, чтобы не воспроизвести в масле сектор обстрела, зубчатые змейки рубежей и стрелки огневых позиций.

Еще труднее было заглушить звуки, которые начинали мучить его вместе с постепенным появлением картины. Еще неясные на стадии наброска, они звучали все громче и отчетливее, пока он накладывал слой за слоем, и обрушивались на него со всей своей беспощадной силой, когда картина была готова. Странно, что это не были звуки стрельбы или разрывов. В грохоте боя его чуткое ухо различило и сохранило только человеческие голоса.

Вот перевал, где они подстерегли караван по наводке местной агентуры. Агент был не просто очень бедный, а совершенно нищий «дух», и две тысячи афгани оказались для него достойным вознаграждением. А большей суммой спецназ и не располагал, поэтому агенту разрешили забрать что-нибудь из трофеев. Когда расстреливали колонну, все отчетливо слышали в ночи женские и детские крики, но продолжали стрелять. Позже узнали, что с караваном из Пакистана возвращалась семья местного «середняка», который уже начал сотрудничать с властью и при этом держал в долговом рабстве всю местную бедноту.

Крики гибнущих женщин и детей преследовали его, но самым мучительным и постыдным было то, что он не испытывал раскаяния. От его руки погибло немало мирных жителей, но тогда они были для него только врагами, а врагов следовало убивать, чтобы они не убили его друзей. Мирные жители, ковырявшиеся в камнях своими мотыгами и лопатами, разбегались при звуках боя, а потом выползали на поле и добивали наших раненых своими мирными мотыгами. У Ромки не было к ним никаких чувств, ни ненависти, ни сострадания. Они были просто врагами.

Да, их крики, их невидимые тени на картинах терзали его, и эта непреходящая мука будет преследовать его до конца жизни, но не он виноват в их гибели. Не только он. Виноватых много, и каждый получит свое. Ромка знал, что когда-нибудь и ему придется заплатить. И заплатить не только душевной болью.

Вот душманский укрепрайон. Там наши провернули на редкость удачный налет, но доверились афганским картам и нечаянно пересекли границу. Где-то застряли вертолеты эвакуации, и двум неполным ротам пришлось принять на себя контратаку чуть ли не полка моджахедов и пакистанских пограничников. Шквал огня, оглушительная канонада — но ничего этого не слышал Ромка, глядя на свой пейзаж. А слышал он шипение радиостанции и спокойные голоса в эфире: «Первый, я Второй. По мне работает ДШК. Пробую подойти ближе». (Короткая очередь из крупнокалиберного пулемета ДШК может перерубить человека пополам). Пауза, шипение. «Первый, я Второй. Работаем гранатами». Шипение, и наконец: «Первый, я Второй. Идем дальше».

Так говорили боги. Неуязвимые и бесстрастные. Обреченные на бессмертие и безнаказанность. Боги-разрушители. «Мы города сносили, мы горы ровными делали!» — хрипели эти боги через несколько лет, раздирая на груди рубаху перед очередью в винный отдел. А я тебя туда не посылала, отвечала очередь богам.

В американском фильме про вьетнамскую войну Ромку поразила фраза одного из героев. Офицер, глядя на солдат, размышляет: «Ребята мечтают вернуться домой. Но вот проблема. Я был дома, и знаю, что никакого дома больше нет». С войны не возвращаются. Война сидит в тебе, как мина замедленного действия, и тебе остается только держаться подальше от людей, чтобы не задеть их осколками, когда она, наконец, сработает.

Ромке было легче — убедившись, что «никакого дома больше нет», он имел возможность вернуться туда, где теперь было его место. После первой командировки он послонялся по общаге, погонял личный состав в учебке, да и напросился на вторую. Офицеров с опытом брали в спецназ охотно, работы было много. А вот куда девались на гражданке его отслужившие солдаты-срочники, он не знал. Были среди них и молдаване с хохлами, и абхазы с грузинами, были и чеченцы. Сейчас наверняка все они при деле. Если до сих пор живы.

А потом он и сам оказался на гражданке. Старые друзья поначалу звали его к себе. Кто в менты, кто в охрану, кто в бизнес. И даже в дворницком отделе кадров не раз ловил его некий работник военкомата, предлагая очень выгодное дельце — командировку на юг. Ромка улыбался, разводил руками и отвечал, что очень занят.

Он уже знал, что лучше держаться подальше от людей. Люди оскорбляли его одним своим благодушным видом. Он не мог им простить их суеты, их погони за шмотками. Конечно, это было несправедливо. Люди не виноваты в том, что веселились, когда он хоронил друзей. Каждую минуту кто-то гибнет, кто-то страдает — так что же теперь, всем надеть траур? Ромка понимал, что несправедлив к людям, но ничего не мог с собой поделать. Изо всех сил он старался сдерживаться. Но примерно раз в полгода обязательно срывался. То позволит подвыпившим юнцам напасть на себя, прикинувшись чуркой узкоглазым. То засунет в мусорный бак какого-нибудь крутого в малиновом пиджаке…

Ромка и в дворники-то пошел, чтобы поменьше сталкиваться с людьми. Прибрал с утра пораньше, до первых пешеходов — и свободен. Рисуй себе на здоровье. Только один раз на работе ему пришлось столкнуться с людьми, и то не из-за себя. Как-то прошлой зимой бежал он в барак, уже отстрелявшись на своем участке. Новенькая дворничиха, девчонка в запотевших очках, неловко тюкала ломиком по наледи, а рядом стояла парочка алкашей (муж и жена) с дворнягой на веревке. Проходя мимо, Ромка услышал, что речь идет о защите прав животных. «Срет, и будет срать, — визжала алкашка, — а ты подбирай, мы тебе за это деньги плотим!» Собака завелась, подражая хозяевам, и цапнула дворничиху за сапог. Та поскользнулась на осколках льда и упала. Алкаши радостно захохотали, и Ромка на какое-то время ослеп и оглох от ярости. Когда он очнулся, дворничиха соскребала собачьи мозги со стены дома. Алкаш тихо скулил из-под неподъемной крышки канализационного люка, а его жена сучила ногами, подвешенная за шкирку на крепление водосточной трубы.

Такие срывы, он знал, случались со всеми, кто воевал. Особенно тяжело приходилось ребятам, которых бросили в мирную жизнь безо всякой подготовки. Еще вчера он поливал из пулемета кишлаки вдоль трассы Вывода, еще вчера ему вдогонку стреляли духи, а сегодня он стоит в толпе перед авиакассой и те же самые духи предлагают ему билеты по двойной, тройной цене…

У Ромки все-таки получился более плавный переход. После настоящей войны, с «засадными действиями», с потерями и наградами, наступила война казарменная, в Кабуле. А потом, после недолгой передышки, им дали снова повоевать, направив в Баку. Воевать там, правда, было не с кем. Войска, кроша мирняк,[4] ворвались в город, когда погромы уже закончились. Кто-то стрелял по ним с крыш, слишком метко для мирных граждан. Спецназ полазил по чердакам, пытаясь отловить снайперов, постоял в оцеплении, да и отправился на родную базу в далеком и безмятежном Вильянди. А там у Ромки еще было время, чтобы, мучаясь неопределенностью и ожидая расформирования, постепенно выгонять из себя гарь и грохот войны.

Больше других повезло Графу. Он остался в войсках и продолжал заниматься привычным делом.

Кот, как он сам рассказывал Ромке, на гражданке поначалу изрядно пил, потом подшился и пошел в таксисты. Но там его преследовало неотвязное желание разогнаться на Кировском мосту и резко вывернуть руль, чтобы пробить ограждение и спикировать в Неву. Он ушел в охранники, потом встретил Вадима, и вдвоем они смогли организовать свое дело. Если и были у Кота какие-то срывы, то они имели вид обычных запоев.

Маузер оказался самым стойким из них. И, похоже, устроился лучше всех. Правда, как и они, до сих пор оставался одиноким. Его стойкости и самообладания хватало на то, чтобы никого не прибить, но не хватало на создание семьи. А когда Ромка побывал на его «даче», стало понятно, что Степан Зубов только в городе такой мирный. Засохшая береза в чаще была нашпигована пулями. Выбираясь за город, Маузер только тем и занимался, что стрелял из всех стволов своей коллекции, а потом с упоением чистил оружие. И большую часть своих нетрудовых доходов он изводил на патроны.

Ромка лечился другим способом, более дешевым. Он умел рисовать. Наверно, он ошибся, поступая в военное училище. Он думал тогда, что можно заниматься чем угодно, а рисовать в свободное время. Оказалось, что если ты рисуешь, то свободного времени не остается.

Чтобы черным карандашом нарисовать белый кувшин на белой скатерти, нужно забыть обо всем. Чтобы заточенным резцом превратить кусок дерева в чутко спящего пса, нужно забыть обо всем. Работа заставляла забыть обо всем, и только это спасало его до сих пор.

Иногда он пытался взяться за портреты, но они получались хуже, чем пейзажи. «Аллах запрещает рисовать живое», вспоминал он и смывал очередную неудачную попытку с холста. Потому что в портретах могут поселиться джинны, а у него были все основания держаться от них подальше. Слишком много джиннов лишились своей телесной оболочки с его помощью.

И женское тело, пусть даже под чадрой, ни разу не удалось ему написать так, как хотелось. С восхищением, но без похоти. Может быть, просто не встретил достойной натуры. Все еще впереди, утешал он себя. Бери пример со старика Энгра. Как только перестанет получаться в постели, сразу начнет получаться в живописи. Таковы суровые законы взаимодействия природы и искусства. Этой теорией он охотно делился с каждой своей почитательницей, и самые хорошенькие признавали, что до подлинных высот в живописи ему еще далеко.

И в этот вечер он успел обсудить свою теорию с новой собеседницей. Конечно, Ромка слышал настойчивые телефонные звонки, но он даже не мог придавить аппарат подушкой, потому что все подушки были заняты женщиной. И в дверь скреблись какие-то запоздалые гости, но ему достаточно было одной гостьи, самой желанной сегодня, и даже если бы весь мир сейчас вспыхнул синим пламенем, он попросил бы ее просто закрыть глазки и продолжать, продолжать, продолжать…

Тем более, что сегодня был просто исторический случай. Страсть скрутила его так быстро, что только сажая любимую в такси и прощаясь, он вспомнил, что не спросил ее имени.

Посмеиваясь, Ромка возвращался к своему бараку.

— Господин Сайфулин? Я от Клейна.

Человек стоял под деревом. В слабом свете фонарей белело его лицо. Он дружелюбно улыбался, держа руки в карманах плаща.

Господин Сайфулин выбрал иное продолжение диалога. Он развернулся и побежал к шоссе, перепрыгнув через кусты.

Ромка услышал за собой топот и хруст кустов. Человек «от Клейна» побежал за ним. На это и был расчет. Прихрамывая, он дал себя догнать, а потом сложился, кинулся в ноги и удушающим захватом припечатал преследователя к земле. Свободной рукой Ромка нашарил в чужом кармане пистолет.

— Так, значит, от Клейна? Очень интересно.

Ромка приставил ствол к затылку противника. Сейчас подтянутся ребята, и мы разберемся. Если он так обошелся со своим, придется смывать обиду коньяком…

Но это был не свой. Что-то вспыхнуло сбоку, и он ударился лицом о горячую землю. Он еще чувствовал, что его переворачивают, обшаривают, волокут…

Все вдруг остановилось. Он открыл глаза и увидел звезды под собой.

Глава 7

Они не бросали своих убитых. Иногда, чтобы отбить тело товарища, погибшего в скоротечной стычке, приходилось вести многочасовый бой, приводивший к новым потерям. Но они не бросали своих убитых. Отступая по крутым склонам, они уносили обжигающе холодные тела, и закидывали своих «двухсотых»[5] в вертолет, зависший над пропастью и только одним колесом опирающийся на выступ скалы… Вертолет отрывался от скалы и, накренившись, уходил вниз по ущелью. А они продолжали спуск, отстреливаясь по очереди из двух ПК… Ромка был хорошим пулеметчиком и надежно прикрывал отход своими фирменными короткими очередями.

Они нашли его в кустах за бараком, и сейчас сидели на корточках рядом с ним, ожидая подхода милиции.

Полковник Клейн курил, пряча огонек в кулаке. Говорить было не о чем. Степан Зубов тоже долго курил молча, потом достал телефон и после упорных попыток наконец-то дозвонился до какого-то своего очень полезного знакомого.

— Фима, я созрел, — говорил Зубов вполголоса. — Считай, что ты меня уговорил. Да, по твоей цене. Только один нюанс. Вещь нужна мне сейчас, причем с большим запасом расходных материалов. Цена не имеет значения. Желательно получить все к утру. О’кей, назначай место и время. О’кей.

— Что затеял? — спросил Клейн.

— Так, есть одна идейка… Они начали войну? Так вот. Они узнают, что такое война.

— Ромке это не поможет. Тебе тоже.

— Откуда ты знаешь?

— Все это уже было. Но если ты так решил… — Клейн пожал плечами. — Один мой приятель говорил, что месть придумал черт.

— Ну и что, — сказал Зубов. — Если черт наказывает сволочей, значит, я за черта.

— Кажется, едут. — Клейн заметил высокие фары за деревьями. — Точно, «уазик». Пошли.

Они отступили за барак и бесшумно пробрались к машине. За спиной хлопнули дверцы «уазика», зашипела и забулькала рация. Лучи фонариков скользили по бурой листве, посверкивая на замерзших лужицах.

— Месть приятная штука, — сказал Клейн. — Плохо только одно. Всем не отомстишь, Степа.

— Это мы проходили, — сказал Зубов.

— Я тебе не навязываю ничего. Ты только не заводись. Знаешь, иногда надежнее все оставить как есть, и все решится само собой. В конце концов, все получают по заслугам.

— Вон ты о чем, — протянул Зубов. — В смысле, только Бог может судить? Так вот, я постараюсь, чтобы некоторые уроды явились на этот суд пораньше. И чем скорее, тем лучше для всех.

— Куда теперь? — спросила Марина.

— А ведь нам некуда ехать, — сказал Зубов. — Только если обратно к тебе податься? Мариша, пустишь погреться?

Марина жила в классической ленинградской коммуналке с коридором, в котором вполне можно было разместить тир. Это оказалось очень удобным. Пока хозяйка сновала между комнатой и кухней, гости успевали поговорить о своем.

Они выпили водки. Молча, не чокаясь. Потери не принято обсуждать. В таких случаях принято обсуждать только план ответных мероприятий. Спецназ обиды не прощает.

План Зубова был простым, естественным и невыполнимым. Ехать в Москву первым же поездом. Занять позиции у офиса ОП «Мурена», и когда персонал после утреннего развода выйдет к машинам и собьется в стайку, чтобы покурить перед разъездом, нанести по противнику огневой налет, уничтожая живую силу. У плана по состоянию на 03.45 местного времени было два слабых места. Неизвестно, где находится объект налета. И нечем этот налет проводить.

Объект я установлю, Москва маленький город, а Балашиха вообще не город, говорил Зубов, расхаживая по кухне с сигарой и выпуская дым в сторону открытой форточки. С обеспечением тоже нет проблем. Сейчас все можно купить. Как раз накопились избытки наличности. На Таиланд копил. Ты был в Таиланде? Говорят, там нормально. Да хрен с ним, в Москве веселее.

У Клейна были возражения против этого плана, но он их не высказывал. Он был уверен, что охранное предприятие «Мурена» существовало только на бумаге. Найти его офис, а тем более персонал, скорее всего, невозможно. И даже если Зубов сделает невозможное, найдет офис и расстреляет персонал — даже тогда среди погибших наверняка не окажутся те, кто убил Ромку. Но Клейн не высказывал своих возражений, потому что Зубов и сам все это понимал. Маузер сейчас рвался в бой просто по привычке, которая выработалась на войне, забылась в мирной жизни, но вдруг проснулась. Он привык отвечать ударом на удар.

Клейн не мог присоединиться к Зубову. У него был свой план, попроще. Как можно скорее попасть в Баку и вывезти оттуда Рену. Ее адрес, хоть и зашифрованный, был в пропавшей книжке. Ее номер телефона можно было извлечь из памяти трубки. Противник умеет добывать информацию, значит, Рене тоже могла грозить «Мурена».

— Муренам нечего делать в Баку, — сказал Зубов.

— Зачем тогда им адреса? — сказал Клейн. — Предположим худшее. Кот попал в засаду. Значит, чеченца перехватили.

— Им был нужен адрес укрытия, — напомнил Зубов. — Значит, чеченца у них нет, они его только ищут. Может быть, его свои отбили по дороге, чтобы не меняться. А за прокурора теперь будут денег просить. Ты мне другое скажи. Кто знает, что я и Ромка… Что мы вообще связаны с этой историей? Кто?

— Кто-то внутри холдинга. — Полковник Клейн опустил голову. — Это я виноват… Я ваши данные по компьютеру получил.

— Виноват, не виноват, давай без трибуналов, не время сопли размазывать, — Зубов длинно выругался, чтобы взбодрить собеседника. — А что, просто позвонить нельзя было?

— Во-первых, у меня уже сто лет нет ваших новых телефонов, — сказал Клейн. — Ты вспомни, когда мы виделись последний раз. А во-вторых, это получилось как-то само собой. Уже привык все прокачивать по компьютеру. Да я даже день свадьбы родителей в компьютере прочитал, когда хотел поздравить.

— Хороший у тебя компьютер… Был.

— Ничего не «был», — сказал Клейн. — Мы пробьемся, бывало и хуже. Надо только разобраться, полностью прояснить ситуацию.

— Что тут прояснять? Все ясно. То, что мы с тобой оба сейчас живы, это просто нелепая случайность. Не знаю, как ты, а я ухожу на дно. Вот разберусь с уродами, и сразу на дно. И тебе советую.

— Это не так просто.

— Да, конечно, проще пойти и лечь под трамвай, — сказал Зубов. — Гера, я серьезно. Рванем за бугор, на Кипр, в Чехию. Или, наоборот, на Сахалин. Там нас никто не найдет. Отсидимся месяц-другой, перезимуем, а потом начнем потихоньку всплывать. Все так делают, когда жареным пахнет. И ничего, всплывают люди потихоньку. Можно жениться, фамилию поменять.

— Вся жизнь кувырком, — сказал Клейн.

— Не жизнь и была, — отмахнулся Зубов. — В гробу я видал такую службу безопасности, как у тебя. Лучше на валюте стоять или водку финнам возить. Так вот, Гера, нам бы только перезимовать. Этим уродам нужен чисто конкретный адрес. Они ищут, где ты спрятал того чеченца, вот и все. Эта история не может тянуться долго. Но пусть она закончится без нас.

— Я не могу просто так все бросить, — сказал Клейн неуверенно. — Во-первых, надо срочно связаться с Президентом. Предупредить хотя бы насчет Шалакова…

— Ага, предупреди, — кивнул Зубов. — Заодно сообщи свои координаты. А лучше всего сам приди в контору, чтобы им работу облегчить. Ты что, не понял ничего? Твой президент сам же тебя и сдал. Ты просто оказался крайним, вот и все. Гера, тебя уже вычеркнули из холдинга.

— Но у него же брата похитили… Он же так на меня надеялся… Слушай, Степа, может, все не так? А если они просто загуляли? Это же Кавказ. По дороге из аэропорта заглянули к кому-то, застряли за столом… Нет, надо лететь, разбираться на месте.

— Кому надо? — сказал Зубов. — Тебя вообще уже нет. И меня тоже нет. Они нас приговорили, пойми. И приговор будет приведен в исполнение.

— Да, но если веревка во время казни обрывалась… — Клейн замолчал, потому что вошла Марина с чайником.

— Если веревка обрывалась, то счастливчика расстреливали, — договорил Зубов. — Мне пора ехать за товаром.

— Я с тобой, — сказал Клейн. — Марина, все было очень вкусно.

— Я постелю вам обоим на полу, — сказала Марина. — Вернетесь, никого не будите. Сами устроитесь, хорошо? Вам обязательно надо выспаться. Утром вас девочки покормят. Если они уже убегут, разогреете рис. Сами. Все сами, я в семь выхожу на работу…

— Спасибо, — сказал Клейн и, прощаясь, поцеловал даме ручку. — Милая Марина. Это был не лучший день в моей жизни, но зато я встретил вас.

— Ну-ну, — сказал Зубов.

— Что «ну-ну»? — повернулась к нему Марина. — Учись, как надо обращаться с женщинами.

Они доехали на такси до ночного магазина на Садовой, как раз напротив отделения милиции. Пока Зубов толковал с охранником, Клейн купил копченой колбасы, воды и сухарей — в дорогу. Когда добираешься на перекладных, не стоит рассчитывать на сервис. А он уже разрабатывал самый быстрый маршрут до Баку. С учетом того, что придется обойтись без услуг холдинга, где достаточно было позвонить в отдел перевозок, чтобы без всяких хлопот оказаться в любой точке мира. Да, теперь во всем придется обходиться без холдинга. А холдингу придется обходиться без меня, подумал Клейн.

Зубову легко говорить: «Ухожу на дно». Что он оставляет? Квартиру, «сааб», место. Клейну придется оставить кое-что подороже. Людей. Он отбирал их сам, он учил их, он прошел вместе с ними через бандитские «стрелки» и разборки. И что с ними будет, если он уйдет? Никаких «если», оборвал Клейн свои размышления. Он уже ушел, и не его забота, что с ними будет.

Открылась незаметная дверь за холодильником, и они спустились в подсобку.

Там их ждал Фима, бледный человечек с гладко выбритым черепом и с черной густой бородой от самых глаз. В углу подсобки возвышался верзила в кожаной куртке на голое тело.

Без лишних слов на столе появилась деревянная плоская шкатулка. Зубов открыл ее. В зеленом бархате утопал черный маузер с перламутровой рукояткой.

— Тот самый? — спросил Зубов.

— Естественно. Других таких нет. Коллекционный образец.

— Настроен? Ты проверял?

— Ну ты меня знаешь…

— Расходные материалы?

— Неограниченное количество. Сколько возьмешь?

— Сколько унесу, — сказал Зубов. — Сначала определимся со вторым экземпляром.

— Я не знаю, чем ты еще хотел пополнить коллекцию, — сказал Фима. — Вот, прихватил просто на всякий случай… Я, конечно, понимаю, что это не совсем твоя тема… Не твой формат, конечно. Но с исторической точки зрения вполне подошел бы. Если бы ты собирал грузовики, то это «студебеккер».

Это был армейский кольт М-1911. Клейн залюбовался его устрашающими формами, и это не ускользнуло от Фимы.

— Товарищ тоже коллекционер?

— Начинающий, — сказал Зубов. — Возьмешь?

— Я не взял с собой таких денег, — Клейн покачал головой.

— Ты можешь махнуться. Я могу показать твои экземпляры, — Зубов достал из карманов плаща два трофейных пистолета. — Вот. Простенько и со вкусом, поздний соцреализм. Вариации на темы Вальтера. Меняем два к одному.

— Не смеши меня, — сказал Фима. — Ты же серьезный собиратель. Какие два к одному? Куда я дену этот мертвый груз?

— Пригодится для обмена, — подсказал Зубов. — Все мы начинали с соцреализма.

— Не надо уже на меня давить, — капризно сказал Фима, протирая стволы замшевым лоскутком. — Ты не на работе. Два к одному? Но материалы для «студебеккера» отдельно? Естественно, это довольно дорогие материалы, но вы же не собираетесь их тратить, как семечки? Я взял с собой только две упаковки, и это все, что было.

— Хватит, — сказал Зубов. — Хватит на всю жизнь.

Глава 8

Утром его разбудила Рена. Весь остаток ночи он бродил с ней по Старой Крепости, пытаясь найти тот самый ресторанчик, где когда-то хорошо посидел с Вагифом. Но везде они упирались в закрытые железные двери, и везде пахло гарью. Ему снилось, что все вдруг затянуло дымом, и голос Рены пробивался глухо и невнятно: «Позвони мне, обязательно позвони».

Еще не совсем проснувшись, он нащупал свой мобильник. Аккумулятор подсел и мог отказать в любой момент, а подзарядить его было негде. И все-таки позвонить обязательно надо. Такой сон неспроста, ох и неспроста…

Полковник Клейн не верил в вещие сны. Сновидения казались ему шифровкой, причем шифра не знает никто, и можно только догадываться о содержании сообщения. Звонить Рене он не стал, потому что это был бы бесполезный звонок. Гораздо важнее было сейчас связаться с опером Гасановым.

— Салам, начальник.

— Сам начальник, — отозвался опер Гасанов. — Ты откуда?

— Пока из Питера.

— Что, на самолет опоздал? Я тебя ждал. Мама стол накрыла, так ждали тебя.

— Извини, брат, — сказал Клейн. — Постараюсь добраться своим ходом. Есть новости?

— Есть, но лучше бы не было. Все, как ты спрашивал.

— Можешь говорить?

— Как ты говорил, нашлись два мужика. Не местные. На промыслах, где качалки старые, знаешь?

— Какие-то приметы есть?

— Прилично одеты. Без документов. Огнестрелка.

— Когда? — спросил Клейн внезапно севшим голосом. — Когда случилось, когда нашли, можешь сейчас сказать?

— Случилось ночью. Люди слышали, как стреляют.

— Ты сам их видел?

— Пока нет. Они лежат в хорошем месте, приедешь, спокойно посмотришь. Никто их не знает. Люди говорят, они только вчера прилетели. Не вчера, а послевчера.

— Позавчера, — поправил Клейн.

— Э, какая разница? Главное, что ты понял, да, — засмеялся Гасанов. — Слушай, вчера от вас целая делегация прилетела. Я думал, ты с ними будешь. Очень приличные мужики. Как инкубаторские, одинаковые. Ваш автобус встречал, «океанский».

— Брат, ты Рену знаешь? — спросил Клейн, чувствуя, что горло пересохло. — Мою Рену?

— Твою Рену? Вагифа Рену? Конечно, знаю.

— Ты можешь у нее посидеть, пока я не приеду?

— Как посидеть?

— Чтобы ничего не случилось.

— Понял, брат. Не волнуйся, брат. Говори адрес.

Он сидел на полу, натянув на плечи колючее одеяло. Рядом лежал Степан Зубов под таким же одеялом. За столом перед ним сидели две девчонки лет десяти-двенадцати в джинсах и вязаных кофточках. В комнате пахло жареной картошкой.

— Доброе утро, товарищи, — сказал полковник Клейн.

— Здрасьте… Мама сказала, чтоб вы картошку ели.

— Ну, если мама сказала, придется есть. А умыться где-нибудь можно?

— Алена, покажи, — приказала девчонка постарше.

Через длинный коридор, заставленный всякой рухлядью, Клейн добрался до просторной и темной кухни. На газовой плите в двух цинковых ведрах кипятилось белье. Пена сползала по ведрам к огню и с шипением исчезала, наполняя воздух тяжелым и резким запахом. Толстая тетка в махровом халате резала лук. За другим столом сидел изможденный мужик в оранжевом грязном жилете. Он разминал папиросу, стряхивая табачные крошки в тарелку с остатками макарон.

Пока Клейн умывался над раковиной, ловя струйку холодной воды из бурого крана, девчонка стояла рядом. Она подала ему белоснежное льняное полотенце, от которого пахло лимоном.

— Этот какой-то новый, — услышал он голос мужика, прижимая полотенце к лицу. — А Стяпана, значить, нахуй?

Клейн оглянулся на мужика, и тот застыл с зажженной спичкой. Пламя обожгло ему пальцы, он ахнул и сунул их в рот.

Девчонка потянула Клейна за рукав, и он пошел за ней. За его спиной тетка зашипела что-то тревожное, и мужик отвечал ей вполголоса: «А чего он смотрит! Чего он смотрит!»

Клейн сам вырос в такой же коммуналке. Было весело кататься на трехколесном велосипедике по длинному коридору или играть с соседскими пацанами в прятки. Маме было, наверно, не так весело, но и она вспоминает ту жизнь с умилением. Да, он сам вырос в коммуналке, но сейчас его резанул стыд. Он вспомнил, что потратил почти четыре тысячи долларов на ремонт своей кухни и ванной. Что поделать, на старости лет он стремился к уюту.

Вполне простительный грешок для человека, у которого большая часть жизни прошла в казарме. А лучшая часть из этой «большей части» прошла в полевых условиях. И самые счастливые минуты его жизни прошли в тряском и звенящем вертолете, который уносил его на базу после хорошего боя. И его понимание комфорта в те дни ограничивалось достоверной картой, свежими аккумуляторами в рации и сухими носками.

А теперь он устраивал свой быт, стараясь напичкать жизненное пространство всеми мыслимыми удобствами. Он покупал технику, интересуясь не ценой, а надежностью. Кстати, самая надежная оказалась и самой дорогой. В его кухне стояла даже посудомоечная машина, которой он никогда не пользовался. В его водопровод были вмонтированы три фильтра, но он все равно не пил сырой воды, помня об афганской желтухе. И в мебели полковника Клейна не было синтетики. Только шерсть, только кожа, только хлопок, джут, лен. Неудивительно, что им не удалось поджечь диван…

Кстати, что теперь делать с квартирой? И квартира, и машина были куплены на ссуду, полученную от холдинга, и он еще и четверти не выплатил. «Надо же, — подумал Клейн. — Какая ерунда в голову лезет».

— Умылся? — Зубов встретил его, сидя за столом. Он отодвинул от себя сковороду. — Я тут тебе картошечки оставил. Что соскребешь, все твое. Ты звонил, или мне это приснилось?

— Приснилось, — сказал Клейн, выкладывая остатки картошки на тарелку с клеймом общепита. — Иди, прими водные процедуры. Тебя там вспоминают уже. Переживают за тебя, Стяпан.

— А, коммунальные волки слетаются к обеду, — сказал Зубов, надкусывая сигару. — Пойду курну с народом. Припаду к истокам мудрости и веры.

— Ты не передумал насчет Балашихи?

— Поздно, — сказал Зубов. — Бабки вложены в дело, затраты надо оправдать.

— Ты же собирался на дно.

— Одно другому не мешает. Спешить некуда. Дня три-четыре потрачу на подготовку. Пускай они слегка расслабятся.

— Как ты собираешься таскать то, что купил у Фимы? Рискованное занятие. Особенно сейчас.

— Не впервой, — отмахнулся Зубов. — Пока ты хорошо одет, никто тебя не проверяет. Менты уже научились сначала смотреть на обувь, потом на часы, и только потом решать, можно ли беспокоить такого человека. Вот если я вместо своих итальянских башмаков за триста баксов надену кроссовки, пусть даже за сто баксов, тогда уже могут и тормознуть. Ну, а на крайний случай у меня есть бумаги. В свое время был у меня хороший клиент, советник братского посольства. Заполню пару наградных удостоверений. А тебе могу дать корочки охранника, трофейные, и все дела. Хочешь со мной? Вдвоем веселее будет, Гера.

— Не могу. Не до веселья.

— Ага, — сказал Зубов. — Ты что-то узнал?

— В районе аэропорта, в Баку, нашли двоих убитых, — сказал Клейн. — Без документов, не местные. Убиты вчера ночью.

— Ну и что, — сказал Зубов. — С чего ты взял, что это наши?

— Я не говорю, что это наши. Просто теперь-то я точно должен быть там, — сказал Клейн, — и как можно скорее.

Зубов заложил сигару за ухо и вернулся к столу. Клейн доел жареную картошку, аккуратно подобрал остатки хлебом, а Степан задумчиво ковырял вилкой пустую сковороду.

— Ты хотел умыться, — напомнил Клейн. — Кстати, в коридоре я видел телефон, он действующий?

— Хрен с ней, с муреной, — сказал Зубов. — Никуда она не денется. Я с тобой, Граф. Возьмешь?

— Если ты будешь себя прилично вести, — сказал Клейн.

— Это как получится.

— Ну, по крайней мере, не стреляй на шорох.

— Вообще-то я и не собирался стрелять, — сказал Зубов повеселевшим голосом. — Я думал, мы налегке полетим. В самолет с моим багажом не пустят.

— Самолеты разные бывают, — сказал Клейн.

Ему часто приходилось летать, навещая филиалы холдинга от Таганрога до Иркутска. Расписание самолетов он знал почти наизусть, но сейчас Клейн не собирался пользоваться услугами гражданского флота. Многие военно-транспортные самолеты пропахли грузами холдинга, и никакие стиральные порошки не помогали женам летного состава, когда их мужья возвращались домой со свертками каспийских сувениров.

Стоя в коридоре, Клейн дозвонился до одного из таких любителей осетринки. Через двадцать минут было «дано добро». Клейн с Зубовым упаковали свой тяжелый, но компактный багаж, и отправились в Левашово, где их дожидался борт на Душанбе, с промежуточной посадкой в Дагестане.

Полет прошел нормально. Если не считать того, что Клейн сразу лишился всех своих дорожных запасов, которые были выставлены в качестве закуски. В качестве выпивки контрактники, сопровождавшие груз для братского Таджикистана, выставили самый вкусный в мире авиационный спирт. В качестве стола летчики выставили деревянный ящик — в таких перевозят цинковые гробы. Но этот ящик был еще пуст. Его застелили газетами, заставили солдатскими кружками, и полет прошел нормально.

Клейн пить не стал, ограничившись первым тостом. Он сидел, прислонившись к мелко дрожащей переборке, курил сигарету за сигаретой и думал о Рене. Он представлял, как она сейчас стоит у окна и смотрит на узкую улочку, ожидая его. Гасанов наверняка сейчас сидит у нее на кухне, смотрит старенький телевизор и пьет чай из пузатого стаканчика, экономно откусывая от осколка сахара. А Рена стоит у окна, накинув на плечи серый пуховый платок, который он привез ей откуда-то с Урала. Вот она отошла от окна, села за стол, подвинула к себе стопку тетрадей. На столе под стеклом календарь, расписания уроков — своих и Эльдара… И фотографии.

Догоревшая сигарета обожгла пальцы, но он не почувствовал боли. Так вот почему лицо Панина показалось ему знакомым…Все сходится: капитан, служил в тех краях. Фотография! На ней Рена и Вагиф с друзьями. Стол, шампанское, фрукты, цветы. Какой-то праздник. Все в летних рубашках с погонами. И рядом с Реной сидит какой-то капитан. Она удерживает его руку, протянутую к бутылке. Все смеются. Вагиф на другой стороне стола, он стоит, подняв фужер, и тоже смеется…

«Кто это рядом с тобой?»

«Один хороший человек. Вагиф был его другом».

Она не хотела говорить о нем тогда, и он не стал расспрашивать. Позже она сама рассказала, что был в ее жизни любимый человек, который бросил ее, когда началось «все это». Служил вместе с Вагифом. Улетел в Россию, и там затерялся. Скорее всего, просто погиб где-нибудь в горячей точке.

Клейн видел эту фотографию каждый раз, когда был у Рены. Капитан ему нравился, хотя он и чувствовал почти незаметные укусы ревности.

Ревность обожгла его и сейчас. Но теперь-то он знал, что этим капитаном был Вадим Панин, которого он пару дней назад отправил, как оказалось, на смерть.

Нет. Что бы там ни случилось, Кота так просто не возьмешь. Он и сам отобьется, и Панина прикроет.

Кстати. Интересно, в какой такой авиации служил Панин, если Вагиф, бывший комитетчик, был его другом и служил с ним? Почему авиатор Панин обучал стрельбе Рубенса, Кота и даже Маузера? Не так прост был этот летчик, если спецназовцы признали за ним право учить их… И Рена неспроста уклонялась от рассказов о нем. В этом молчании, кроме обиды покинутой женщины, было что-то еще. И вообще, что нам было известно о Панине? Да и Панин ли он? Может быть, на самом деле его звали…

Клейн оборвал эти рассуждения. Не «звали», а «зовут». С ребятами все в порядке. А любители покаркать пусть поищут другую тему.

«76-й» приближался к Махачкале, и наступило время соответствующего тоста. «За нас, за вас, за Северный Кавказ…» На прощание командир контрактников дал координаты надежных людей на азербайджанской границе, а также подсказал самые дешевые способы ее пересечения.

Поздно вечером Клейн и Зубов вышли из полупустого вагона на перрон бакинского вокзала. До нужного дома они дошли за десять минут и остановились за углом.

— Подожди меня здесь, — сказал Клейн, кивнув в сторону стеклянного павильона чайханы. — Контрольное время десять минут. Нет, пятнадцать.

— Что так долго?

— Хочу осмотреться, — сказал Клейн.

— Может, возьмешь кольт?

— Нет.

— Ну, как знаешь, — сказал Зубов. — Товарищи офицеры, сверим наши часы.

Неторопливо, даже как-то вяло прошелся Клейн по улице перед домом Рены. Он заметил микроавтобус, припаркованный под запрещающим знаком. Вторая подозрительная машина, белая «ауди», стояла на тротуаре, под тусклым фонарем, и водитель читал газету в темноте.

Если это засада, то возвращаться к Зубову уже нельзя, могут проследить. «Хорошо, что я не взял с собой кольт, — думал Клейн, поднимаясь по лестнице. — Нервы ни к черту, могу сорваться».

Он нажал кнопку звонка, и дверь моментально распахнулась. «Нет, лучше бы я взял кольт», подумал Граф, увидев сияющее от счастья лицо Мишани Шалакова.