Список прегрешений

2 глава

— Том. Томас! Том!

Я неподвижно сижу на высокой стене над теплицами и жду, когда маме надоест звать меня и она начнет звать Касс.

— Томас! Где ты? Томас!

За ее спиной прошел Джемисон и бросил на ходу:

— Напрасно стараешься. У этого мальчишки давно уши заложило: чем старше становится — тем хуже.

Я чуть не сорвался, так хотелось ему ответить. Но я сидел слишком близко: они догадаются, что я был тут все время.

— Касс. Касс. Кассандра!

Она сразу высунулась из окна своей спальни.

— Я занята. Чего тебе нужно?

Я все еще не могу привыкнуть к тому, как Касс огрызается, если родители зовут ее. А ведь были времена, когда ни она, ни я не шелохнулись бы, сколько нас ни зови, — но это было еще в те времена, когда мы вместе шли по следу. Мы относились к слежке серьезно; скрючившись от холода, так что тело затекало, мы были готовы сидеть в засаде часами — под мокрыми деревьями или в залитых водой канавах, — поджидая, когда наконец пройдет мимо Джемисон, весь такой довольный. Лишь после этого мы могли пошевелиться. Джемисон использовал всякие яды, спреи, газы и ловушки, а еще у него было ружье, которое его дед оставил у себя после войны, но на которое у него не было разрешения, так что следить за ним было всегда опасно. Отец нам строго-настрого запрещал приближаться к Джемисону, пока тот работал. И он не шутил. Мы с самого начала знали: если попадемся — пощады не жди.

Но Касс считала, что это наш долг. А Лиза, хоть и не смела нам помогать, ни разу не проболталась. Так что мы с Касс разряжали смертоносные маленькие ловушки, которые Джемисон с таким старанием устанавливал. Выбивали маленькие камешки: они должны были с силой вылетать, если срабатывала стальная пружинка. Соскребали грубые серые шарики ядовитой приманки — те, что Джемисон подбрасывал в компостную кучку, и закапывали их поглубже вместе с палками, которыми их собирали и которыми рыли эту яму. С самого начала мы действовали с большой осторожностью. Мы навидались «успехов» Джемисона и не рисковали без нужды.

Весной, когда для Джемисона наступала горячая пора — и самая кровавая, — мы следили за ним день за днем. Неделями воображали себя изгоями или борцами сопротивления, партизанами или разведчиками. Помню, однажды я был даже волчонком. В те времена жизнь казалась намного веселее.

А теперь я следил за ним один. Самое ужасное — это кроты. Джемисон ненавидел кротов так же сильно, как Касс ненавидела его. Я никогда не испытывал ни к кому подобной ненависти, может, у меня дырка там, где должна входить эта злоба. Порой мне кажется, что я почти начинаю ненавидеть, но дальше этого дело не заходит. Да, я считаю, что Джемисон отвратителен. Мне не нравятся его слова и поступки. Мне не нравится, что он работает на нашей ферме: придет время, и хозяином здесь стану я, а каждое поле или лес в округе будут хранить его призрак. Не будь он отцом Лизы, пусть бы убрался куда подальше! Но все же при виде Джемисона я не закипаю от гнева. И я бы не стал день изо дня рисковать из-за него, как Касс. Не представляю, как можно так сильно ненавидеть.

Впрочем, Касс всегда была горячая голова. Злючка, звал ее отец и всегда уходил из комнаты, когда она заводилась. Зато с мамой они могли пикироваться часами, вот как в это утро в саду — Касс наполовину высунулась из окна спальни, а мама грозит ей снизу метлой.

— Не понимаю, почему я должна. Почему?

— Потому что я так сказала.

— Это нечестно!

— Послушай-ка, милочка…

Но Касс ее перебила:

— Не говори мне: «Потому что я так сказала». Я уже не ребенок!

— Предупреждаю тебя, Касс…

Я перебрался по стене поближе к Джемисону, мама и Касс подняли такой шум, что он по-прежнему меня не замечал. Джемисон не из тех, кто глазеет по сторонам, и он никогда не смотрит вверх. Я следил, как он копал — медленно и размеренно, как обычно. Заметив извивающегося дождевого червя на свежем коме земли, он наклонялся и очищал его от влажной почвы, так нежно, что можно было подумать, будто он хочет его спасти, а вовсе не собирается бросить беднягу в старое покореженное ведро у себя за спиной. Я-то знаю, на что ему эти червяки! Он использует их как приманку для кротов.

Но вот Джемисон решает, что набрал достаточно, и, тихо насвистывая, отправляется к сараю. А я остаюсь один, смотрю на ведро, и мне хочется, чтобы Касс была рядом, а не пререкалась бы без толку во дворе с мамой.

Она бы живенько соскочила со стены и, схватив это гадкое ведро, полное извивающихся скользких червей, помчалась бы по тропинке туда, где росла высокая трава. И там бы опрокинула его, чтобы все червяки медленно и тихо расползлись, кто куда. А потом бы поскакала назад, бросила бы ведро, и оно так бы и лежало перевернутое в том самом месте, где он его оставил.

— Вот! — сказала бы она. — Это ему наука! Живодер!

Касс надеялась бы на то, что Джемисон подумает на собак, или что он замешкается у сарая, или что эти червяки окажутся настоящими бегунами, ну, или на что-нибудь еще в этом роде. Касс часто вела себя так, словно все вокруг идиоты; но я-то не мог так поступить с Джемисоном, теперь нет.

Еще несколько месяцев назад, может, это и сошло бы. Когда он приковылял бы из-за теплицы и увидел на траве перевернутое ведро, то, ясное дело, сразу бы смекнул, что это наших рук дело.

— Негодники! — прорычал бы он. — Пакостники!

Он бы понял, почему мы так поступили. Но отец бы посчитал, что все вышло случайно — по неловкости или по недоразумению, и Джемисону пришлось бы согласиться, ведь мы были еще слишком малы, и он не мог в открытую объявить нам войну.

А теперь все иначе. Однажды вечером я увидел, как Касс вскочила, когда вошел Джемисон, и заметил, что она переросла его. А я-то вымахал повыше Касс! Значит, я не могу вести себя, как раньше. Он мне этого не спустит. Ему больше не надо прощать мне мои проделки, ведь я теперь выше его.

Конечно, в конце концов я его одолею. Это решено. Касс все время мне твердит: «Можешь забирать мою половину фермы, но только при условии, что первым делом прогонишь этого типа с нашей земли».

Так что я его уволю. И не позволю даже доработать положенный срок. Просто рассчитаюсь с ним, и все. (Не хотел бы я оказаться на месте любой живности по эту сторону от Фретли в последний месяц работы Джемисона!)

Но пока я словно скован по рукам и ногам. И ничего не могу поделать. Лишь продолжаю следить за ним. Не знаю почему. Я молча наблюдаю за ним с высоких стен и подглядываю в щели в воротах конюшни. Придумываю бесконечные сложные планы, как его остановить и спасти его жертв от гибели, но так и не осмеливаюсь действовать. Все эти бедняги обречены. Я лишь наблюдаю их гибель. И никого не могу спасти.

А Касс может, она-то девчонка! Но ее теперь на аркане не затянешь. Джемисон бы не посмел Касс и пальцем тронуть. Ему не хуже, чем нам, известно, что до самого Рождества она была выше меня и сильнее. И всегда — умнее. Но Джемисон ее бы все равно не тронул, ведь она девочка. Он знает, что отец ему этого не позволит. Если Джемисон напустится на меня, отец останется стоять в сторонке, втайне желая, чтобы я расквасил ему лицо, — все же я ему родная кровь; но он ни за что не вмешается. Он ни разу Джемисона и пальцем не тронул из-за меня, и не спровадил его. Только твердил:

— Не вставай поперек дороги тому, кто просто делает свое дело. Вот мой тебе совет, Том.

А дело Джемисона — убивать вредителей, точно так же, как чинить заборы, латать навесы и прочищать дренажные канавы. Но кроты — не вредители. Если только вы не хозяин великолепного ровненького квадратного газона, который стрижете каждое воскресенье, с которого гоняете чужую ребятню и по которому сами время от времени прогуливаетесь, ворча по поводу проплешин под бельевой веревкой и гордясь роскошными густыми зелеными участками. Тогда, если у вас поселится семья кротов и примется выбрасывать повсюду свои маленькие коричневые земляные холмики, вы, конечно, вправе считать их вредителями. Но здесь на ферме, в яблоневом саду и возле сараев, это всего-навсего кроты, я так считаю.

Джемисон время от времени высказывает за столом свои доводы. И изводит этим Касс. Она с такой яростью смотрит в тарелку, что, кажется, посуда вот-вот разлетится вдребезги.

— Их ходы тревожат корни растений, — ворчит Джемисон. — Об эти кротовые кочки сломаются лезвия моей косилки. А известно ли вам, что они поедают полезных дождевых червей?

Да он с три короба наговорит! Будто кроты его и впрямь интересуют. Думаю, он знает про них больше всех на земле. Однажды он сказал нам, что пенис крота повернут задом наперед, и даже предложил показать это, но мы убежали. Много лет я считал, что это лишь Джемисонова выдумка, пока сам не убедился, увидев трупик, оставшийся в его ведре.

Я поддел мягкий черный комочек палкой и выудил из ведра. Нельзя прикасаться к тому, что там лежало, а то сам умрешь. Никогда не забуду печальный глухой стук, с каким зверек упал на траву, мне стало не по себе и сделалось так грустно, что захотелось взять крота на руки, но этого, конечно, делать было нельзя. Вообще-то держать кротов в руках приятно. У них такие маленькие остренькие мордочки и крошечные глазки, а ушки такие малюсенькие, что не сразу и заметишь. Их короткий топорщащийся мех никуда не направлен: в какую сторону их ни гладь, они кажутся мягкими, как вода в ванне. И пищат не переставая, пока вы их держите. Так что лучше их поскорее отпустить.

Я перевернул мертвое тельце, мне вдруг сделалось интересно. Захотелось убедиться, что Джемисон наврал. Мне часто этого хотелось. Мне вообще хочется, чтобы мир ни в чем не был похож на тот, каким его видит Джемисон. Я пригладил торчавший мех, и мне сделалось не по себе, словно тем, что я вот так распластал мертвого крота, чтобы его разглядеть, я вновь могу причинить ему боль. Коготки на маленьких лапах-лопатках царапнули по шероховатой палке. Я вздрогнул и замер: оказалось, что Джемисон был прав! Выходит, теперь я должен верить ему и тогда, когда он за столом начнет снова убеждать нас, что крота можно испугать до смерти щелчком по носу или громким звуком: например, ударить чем-нибудь железным по ведру. Да что там! Достаточно просто оставить их в ведре на денек — без пищи крот долго не протянет. Возможно, он говорит правду. Наверняка не раз сам такое проделывал. Не сомневаюсь. А теперь вот травит их своей отравой из червяков.

Только посмотришь, как он ее готовит, — враз стошнит. Наверное, он ненавидит червей так же сильно, как кротов, раз так усердствует. Он посыпает червей ядовитым порошком и перемешивает хорошенько. Представляете? А затем, весело насвистывая, направляется туда, где, как ему известно, еще водятся кроты, а гадкое ведро болтается сбоку.

Любой другой давно бы уже отступился. Кого хочешь стошнит, попробуй он повторить то, что делает Джемисон. Отец бы, пожалуй, сказал: «Сколько тут кочек! Поди знай, в каких из них кроты», и просто растоптал бы их, а через пару дней посмотрел бы, где появятся новые.

Но не Джемисон! Я стою за яблоней и вижу: вот он нагнулся над землей, он не спешит. Грозный ангел мести. Он способен различить ходы кротов сквозь любую почву, так мне, по крайней мере, кажется. Он видит любую темную норку там внизу: кладовки с запасами еды и жилые отсеки. Джемисон сразу догадывается: вот тут внизу должен быть основной коридор, ведущий к воде, а это ответвление — почти не используемый ход, на который не стоит обращать внимания. Иногда мне кажется, что он точно знает, где именно там, под землей, кроты, чтобы не умереть с голоду, усердно поедают личинок и червяков.

Я подкрадываюсь поближе — от яблони к яблоне, и прячусь в высокой траве. Джемисон выкладывает у ведра свои инструменты — один за одним, аккуратно. Я знаю: он не обернется, теперь ему не до меня. Он слишком поглощен своим делом: ножницы, деревянный кол, пинцет, старая ржавая крышка от банки из-под кока-колы. Вот он насыпает внутрь еще немного ядовитого порошка — все готово к следующему шагу.

Джемисон просверливает колом маленькое отверстие до подземного хода. С этим он быстро справляется. Потом пинцетом достает первого червя и поднимает его высоко вверх.

Червяк еще живой, мне видны оба его конца, свежепосыпанные серым порошком. Бедняга извивается в воздухе, отчаянно пытаясь вновь обрести покой, вернуться в сырую темную землю. Но тут Джемисон отстригает ножницами от него кусочек и макает сырой срез в крышку от кока-колы, в ядовитый порошок. Затем он бросает червяка в проделанную ямку и подталкивает его колом — тот падает в туннель, где какой-нибудь беспечный крот скоро найдет его и съест. Джемисон аккуратно засыпает отверстие землей, собирает свои вещи и переходит на другое место неподалеку. Там он наклоняется и повторяет все снова.

— Кроты сами так поступают, — услышим мы его заверения позже за обедом, пока он отправляет в рот ложку с супом и отламывает себе хлеб из хлебницы, которую передают по столу.

Заметив презрительный взгляд темных глаз Касс, Джемисон повторит снова:

— Кроты сами так поступают.

Конечно, он прав. Кроты тоже так поступают. Они откусывают кончики у земляного червя, а потом — прямо как Джемисон — оставляют их живыми и беспомощными в своих туннелях, чтобы съесть позже.

После моей ссоры с Лизой я кажусь себе таким вот червяком. А ведь и она должна была себя чувствовать такой же беспомощной в тот день за ледником, когда я довел ее до слез. Поначалу она плакала совсем тихо, так что я даже не заметил и все продолжал задирать ее. Пусть бы кто угодно плакал, только не Лиза! И вот теперь я стою и наблюдаю за тошнотворным занятием ее отца, а когда мой желудок угрожающе сжимается, говорю самому себе: «Стой и терпи, Том. Так тебе и надо! Тебе ничуть не хуже, чем было ей. Стой и терпи».

От таких вещей не отделаться, сколько ни старайся. Мне бы хотелось все забыть, вернуться и начать лето заново. Если бы я мог! Если бы мог…