Спорт королев

Глава 11. Америка

«Королева Елизавета» бросила якорь у пирса номер 90 в Нью-Йорке точно в час дня. А в два часа пятнадцать минут после рекордного спринта через таможню мы уже смотрели очередной заезд в Бельмонт-Парке на Лонг-Айленде.

Первое путешествие на машине, встретившей нас, пожалуй, оказалось в каком-то смысле самым интересным из всего, что мы видели. Кратчайший путь на Лонг-Айленд лежит через Гарлем, мы ехали по широкой дороге, окаймленной маленькими лавчонками, мигавшими при свете солнца яркими неоновыми вывесками, по тротуару спешили или просто гуляли цветные люди в живописной одежде, и на каждом незастроенном пятачке сидел негр и продавал арбуз. Огромные ломти этого гигантского зеленого плода окружали большие и откровенные объявления. «Прочистит живот лучше клизмы», — сообщало одно; «Промойте скорей почки», — предлагало другое. Но у нас не было времени воспользоваться этими советами.

Первое и самое запомнившееся впечатление от первого часа в стране — неоглядный простор везде, куда ни посмотришь.

Лонг-Айленд действительно длинный остров, он тянется на сто десять миль, и нет места, где бы ширина его превышала тридцать миль. В западной части находятся многолюдные городские районы Куинс и Бруклин, а восточная — пустынная, с открытыми всем ветрам песчаными косами, между ними расположены своеобразные крохотные города, застроенные удобными домами в сельском стиле, принадлежащими богатым людям.

Мери и я больше половины свободного времени провели на Лонг-Айленде, изучая берег от Эйстер-Бей на севере до Джонс-Бич на юге. Гигантский пляж Джонс-Бич простирается на много миль и разделен на бесчисленные участки, возле каждого из которых своя стоянка для машин. Там нет поблизости домов, и в ветреное майское утро, когда мы пришли туда, почти не было людей. На пустынное побережье накатывались океанские волны, и мы с трудом представляли, что летом песок, будто темными точками, усеян сотнями тысяч ньюйоркцев, убежавших от удушающей жары города.

Для нью-йоркских любителей скачек на Лонг-Айленде три ипподрома: Бельмонт, Ямайка и Акедакт. Но мы познакомились только с Бельмонтом, потому что во время нашего пребывания скачки проходили там.

В организации соревнований нет ничего похожего на нашу систему. Здесь не проводят двух-трехдневные встречи на разных скаковых дорожках. Вместо этого заезды один за другим продолжаются шесть-десять недель, и все проходят на одной и той же дорожке. Лето тренер проводит на ипподроме вблизи Нью-Йорка, а на зиму переезжает на юг: во Флориду, Калифорнию, Нью-Мексико. Лошади, конюхи, жокеи и тренеры вместе переезжают с одного ипподрома на другой и едва ли попадают домой в перерыве между скачками. В Америке бывает, что у тренера нет своей постоянной конюшни, потому что лошади все время разъезжают с одного соревнования на другое, и тренировки, в которых лошади просто галопируют по полям, здесь большая редкость.

В конюшне Бельмонта много боксов, и каждый тренер может арендовать столько, сколько ему нужно. Все конюшни, которые мы видели, новые и построены по единому плану: посередине очень большого строения «спина к спине» стоят боксы, так что лошади в снег или в дождь могут тренироваться, не покидая помещения, а описывая круги вокруг центрального блока боксов. Сено и другие корма тренеры обычно держат на крышах боксов, где устроены проволочные клети, поднимающиеся к самому потолку.

В конюшнях ипподромов лошади находятся все шесть-десять недель скачек, независимо от того, участвуют они в них или нет. Их кормят и чистят конюхи, служащие у тренера, и живут они в домах, построенных недалеко от конюшни, или снимают комнаты где-нибудь поблизости.

У этой системы есть свои преимущества, лошадей не приходится возить каждую неделю на разные ипподромы, и они не устают перед скачками от путешествия в фургоне. Лошади живут на ипподроме и там же галопируют каждое утро, поэтому когда они участвуют в заезде, то уже все хорошо знают, и я ни разу не видел там скакуна, который бы вспотел в непривычной обстановке от нервозности. С другой стороны, тренер вынужден работать на глазах у всех. В семь тридцать утра стоянки возле ипподрома забиты машинами: владельцы, тренеры, журналисты, профессиональные игроки приезжают, чтобы посмотреть, как лошадь ведет себя на дорожке, и у всех в руках секундомеры. Лошади выходят на старт — часы щелкают, проходят полмили — часы щелкают, заканчивают дистанцию — все смотрят на часы. В Америке каждый тренер работает в одинаковых условиях, а состояние песчаной или гаревой дорожки не зависит от погоды, там только время точно показывает возможности лошади. Тренер говорит конюху:

— Первые полмили пройдешь за шестьдесят пять секунд, следующие четверть мили за двадцать восемь, и потом остановись. — Они так точны в определении скорости, что работа жокея, по-моему, сводится лишь к тому, чтобы соблюдать их инструкции с точностью до полсекунды.

Прямо возле входа на ипподром есть огромный бар, где собираются участники скачек и владельцы секундомеров. Воздух наполнен восхитительным ароматом крепкого кофе и одной-единственной темой разговоров: какая лошадь за сколько секунд прошла ту или иную дистанцию.

Как-то раз в этом баре я непочтительно пошутил в адрес прессы и страшно удивился, когда все встревоженно оглянулись на меня.

— Ш-ш-ш, — сказал тренер, — они могут услышать.

Вспомнив, как весело пикируются журналисты и жокеи в Англии, я заметил, мол, вдруг им понравится моя шутка.

Мне объяснили, что в Соединенных Штатах очень неразумно делать непочтительные замечания в адрес репортеров. Если они рассердятся, то устроят так, что и я, и вся британская команда потеряет симпатии публики. Американцы рассказывали, что они всегда очень осторожны с газетчиками, относятся к ним с почтением и даже льстят им, и только тогда те напишут благожелательные отчеты о скачках.

В изумлении я только теперь оценил точные репортажи и дружелюбие репортеров дома. Они никогда резко и жестоко не критиковали жокеев, напротив, английские журналисты не скупятся на благожелательные оценки. Больше того, если попросить их не публиковать какие-то частные подробности, которые они случайно узнали, то просьба всегда будет выполнена. В мире скачек их воспринимают как друзей и советчиков, тогда как их американских коллег, по словам наших собеседников, считают разрушителями репутаций и тайными агентами публики. Между тем благожелательность и честность прессы, пишущей о скачках, до сих пор я считал правилом, а не исключением.

Бельмонт-Парк — красивый ипподром с небольшими декоративными прудами и прекрасными кустами азалий и других кустарников. Гладкие скачки тут проходят каждую неделю на травяных дорожках, а стипль-чезы от времени до времени на песчаных. Препятствия на расстоянии выглядят такими же, к каким мы привыкли дома, но вблизи оказалось, что они не такие жесткие, и лошадь, задев гребень барьера, обычно не сбивается с шага.

Огромные трибуны окружают скаковую дорожку только с одной стороны, а напротив них стоит самая совершенная и прекрасно информирующая машина тотализатора. На светящемся табло идут сведения о каждой секунде скачек. Этот электронный монстр не только сообщает о малейшем изменении в положении каждой лошади, но и сравнивает с прогнозами, напечатанными в утренних газетах. Когда скачка началась, вспыхивают цифры, за сколько прошла ведущая забег лошадь первые четверть мили, кто пришел вторым, третьим и так далее, порядок, в каком лошади прошли финиш. На табло было так много колонок и мелькающих цифр, что мне не удавалось даже понять их значение.

Жокеи из Европы прибыли на международный стипль-чез кто во вторник, кто в среду, и им дали несколько дней, чтобы они привыкли к новым условиям и правилам.

Нас просто поразило, что все жокеи должны прийти в раздевалку до начала скачек и оставаться там в заключении до конца последнего заезда, не имея права перекинуться словом с тренером или владельцем лошади. В Англии мы должны приехать на ипподром за сорок пять минут до своего заезда и, конечно, вовремя взвеситься. Чем мы занимаемся в остальное время, никого не касается.

— Почему нам нельзя посмотреть другие заезды? — спросили мы.

— Можно, по телевизору, — ответили нам и отвели в раздевалку, обставленную легкими креслами и письменными столами. Возле одной стены стояли два телевизора с большими экранами. По одному шла обычная программа, по другому — местная трансляция скачек.

— Ради бога, объясните, что нам делать с двенадцати дня до своего заезда, ведь это целых четыре часа? — удивлялись мы.

— Идите в турецкие бани, — посоветовали американские коллеги.

И правда, рядом с раздевалкой мы нашли парную и комнату с кроватями, где можно было отдохнуть и остыть после парилки.

Изоляция жокеев в раздевалке, как я понял, — часть плана, цель которого — избежать на скачках жульничества. Исходя из, по сути, позорного факта, что некоторые люди, если представится возможность, совершат бесчестный поступок, американское руководство скачек направило всю силу разума на то, чтобы исключить возможность махинаций. С сожалением мне приходится признать, что почти все внимание они сосредоточили на жокеях. Видимо, они убеждены, что все жокеи прирожденные прохвосты, потому что больше половины мер предосторожности направлены против них. Заперев жокеев в раздевалке, американские стюарды тем самым спасают их от искушения получить тепленькие деньги от профессиональных игроков.

В Америке жокеям разрешают делать ставки на лошадь, с которой они работают, но не на других: там считают, что это побуждает бороться за победу.

Прямо из весовой жокей идет к своему скакуну и выводит его на старт, не заходя, как в Англии, на парадный круг, где собираются тренеры и владельцы. Времени ему оставлено столько, что он едва ли успеет обменяться с ними приветствиями, не только что сговориться о мошенничестве.

На скаковой дорожке через каждые четверть мили установлены кинокамеры, которые снимают один за другим моменты скачек. Потом эти куски склеивают, и вся картина заезда встает перед глазами. Можно сразу установить, если кто-то «осадил» лошадь или помешал соседу. Тренеры изучают эти фильмы, чтобы увидеть ошибки лошади и исправить их к следующему разу.

После заезда все жокеи должны взвеситься, неважно, пришел ты первым или последним, и невозможно скрыть лишний вес или добавить недостающий, потому что весы поставлены на открытой площадке, видной со всех трибун. Прежде чем спрыгнуть с седла, жокей, будто маленький мальчик в школе, должен попросить разрешения: он поднимает хлыст, судья кивает, и только тогда можно спуститься на землю. Потом он возвращается в раздевалку, где сидит взаперти до своего следующего заезда.

Это меры, предупреждающие мошенничество, но есть еще меры, поощряющие честность. Победитель получает двойной гонорар, занявшим второе, третье, четвертое место также полагается дополнительное вознаграждение. Победителю к тому же вручают десять процентов призовых денег, призы часто бывают очень большими, и десять процентов представляют целое состояние. Предполагается, что жокей не станет за взятку намеренно проигрывать, если, победив, он получит огромные деньги. Короче говоря, по мнению руководителей скачек, состояние, которое жокей может выиграть, и угроза потери лицензии заставят его честно работать.

Есть меры, предупреждающие мошенничество со стороны тренеров. У каждой лошади, пришедшей первой, берется на анализ слюна, значит, допинг будет немедленно обнаружен, и тренера ждет суровое наказание. Список лошадей, заявленных на соревнование, публикуется в вечерних газетах, и тренер не может внезапно заменить скакуна. Чтобы предотвратить разные махинации, если в соревнованиях участвуют две лошади из одной конюшни (к примеру, публика ставит на фаворита А, с которым работает знаменитый жокей, но первым приходит неизвестный наездник на лошади Б, а тренер, поставивший на скакуна Б, получает огромный выигрыш), ставки делаются сразу на обеих: в билете тотализатора помечены не скакун А и скакун Б, а номер 1 и номер 1а, и кто бы из них ни пришел первым, билет оплачивается как выигравший.

Хотя правила предполагают, что тренеры и жокеи — люди бесчестные, и сводят на нет возможности жульничества, но и этого руководителям скачек показалось мало. Частные букмекеры здесь вообще запрещены, а билет тотализатора стоит очень дорого. Зато оплата конюхов и жокеев значительно выше, чем в Англии, поэтому суровые правила не вызывают у них возмущения.

Перед тем как наши европейские лицензии были подтверждены и нам разрешили участвовать в скачках, мы прошли медицинскую комиссию, которая обязательна и для американских жокеев. Ни разу в военно-воздушных силах никто так тщательно не проверял работу моих легких, сердца, глаз, нервных рефлексов и прочая, прочая, как американский доктор. Нам рассказывали, что доктор в состоянии сказать осматриваемому: «Сожалею, но вынужден лишить вас лицензии, потому что через шесть месяцев вы умрете». И тот действительно умирал. Тем не менее оказалось, что никому из европейских жокеев не грозит внезапная смерть.

Настал день скачек, и мы с тревогой ждали результатов нашей работы. Американские друзья говорили, что их лошади проходят две мили меньше чем за четыре минуты, а нашим нужно на десять-двадцать секунд больше. Об этом все знают, потому что газеты собрали и опубликовали время европейских лошадей на скачках дома. И мы тоже знали, что наши скакуны всего три дня назад перенесли длинное, тяжелое и утомительное воздушное путешествие и что, приехав, они еще ни разу как следует не ели. Но все же я надеялся, что Роуз Парк сможет развить такую скорость, которая подтвердит ее славу лучшего скакуна на двухмильную дистанцию.

Увы, оправдались самые худшие предсказания. Роуз Парк выглядела смертельно усталой, на первой же миле она безнадежно отстала от остальных. Кампари упал на втором барьере, но он и не был среди первых. Остальные европейские животные тоже оконфузились. Лучший из них пришел пятым в заезде из тринадцати участников.

Отчасти, но только отчасти, причина была в разнице конструкции барьеров, наши лошади не понимали, что они могут наступать на гребень препятствия. И пока мы тратили время, перелетая в воздухе через барьер, американские лошади оставляли нас далеко позади.

Американцы были почти так же огорчены неудачей наших лошадей, как и мы, и они поспешили найти оправдание и подбодрить нас.

Планы нашего участия в международном стипль-чезе изменились, и мы все, за исключением одного ирландского скакуна, улетели домой. Ирландец принял старт через неделю, семидневный отдых и опыт, которого он набрался в предыдущем заезде, сработали, и он победил.

Каждый год осенью Компания Челтенхемского ипподрома дает обед в честь жокея-чемпиона прошлого сезона. Стюарды, члены Национального охотничьего комитета, служащие ипподромов, владельцы лошадей, тренеры, жокеи, журналисты с удовольствием ждут этого торжества. И только один человек не радуется обеду — несчастный чемпион, которому предстоит произнести речь.

Октябрьским днем 1954 года с бритвой в руках я стоял перед зеркалом, готовясь к торжественному событию, и размышлял о том, как прожил прошедший год, и удивлялся удаче, которая сопутствовала мне весь сезон.

В 1954 году я побывал в Новом Свете, построил дом и стал жокеем-чемпионом. Три мечты исполнились в один год.

Осторожно водя бритвой под носом, я думал, что осталось еще одно, чего я страстно хотел достигнуть.

Я хотел выиграть Большой национальный стипль-чез.