Когда в один прекрасный день сделают посмертное вскрытие, то, наверно, найдут на моем сердце выгравированные слова: «Девон Лоч», столь неугасимое впечатление оставило это галантное животное. Всего несколько лошадей завоевывали у меня такую привязанность, и ни одна не приносила столько восторгов и отчаяния.
Я впервые заметил этого выращенного в Ирландии скакуна в октябре 1951 года, когда он участвовал в скачках для молодняка, еще не бравшего призов. Он был большой, умный, совсем молодой, но с признаками будущей силы.
В январе 1952 года шестилетний Девон Лоч впервые взял старт в стипль-чезе для новичков, пришел вторым и проявил качества, которые многое обещали. Потом он повредил колено на передней ноге и пропустил два сезона.
Когда я первый раз работал с ним, то понял, что он даже умнее, чем выглядит.
— Я хотел бы когда-нибудь участвовать с этой лошадью в Большом национальном стипль-чезе, — сказал я тогда Питеру Кезелту. Он улыбнулся моему энтузиазму, потому что Девон Лоч еще даже не вступил на ту лестницу, по которой в Англии поднимаются скакуны к престижным скачкам. Только накопленный в прыжках опыт дает им право выступать на ливерпульском ипподроме Эйнтри. Но уже можно было предвидеть, что способности к прыжкам и ум позволят Девон Лочу подняться на вершину престижной пирамиды.
Первую победу мой любимец одержал в Херст-Парке. Перед днем соревнований несколько дней шли дожди, и скаковая дорожка превратилась в болото. В этом заезде я работал с талантливым новичком, Лочроем, главной надеждой тренера. Но в тот день выяснилось, что эта тонкокостная элегантная лошадь не приспособлена для скачек по вязкой грязи, она пришла в середине участников заезда. Когда Брайн Маршалл привел в тот день Девон Лоча на площадку для победителей, Их величества королева и королева-мать радостно поздравили его, а он, спрятавшись за лошадь, быстро вставил зубной протез, который по дороге передал ему конюх, и только потом улыбнулся им.
Очень опасно работать с лошадью с зубным протезом, он может выпасть, потеряться, его можно даже проглотить. Поэтому стиснутые губы и мрачноватое выражение на лицах у жокеев в паддоке — это не зеркало их характера, просто они оставили зубы, завернув в носовой платок, в карманах своих пиджаков и курток в раздевалке. Понятно, что и Брайн не хотел показать двум королевам голые десны и придумал прекрасный план, доверив свои зубы конюху, который приведет Девон Лоча на площадку победителя. К счастью, мне не приходилось прибегать к таким ухищрениям: зубы, пережившие шалости Тьюлипа, стойко переносили и все невзгоды на скаковой дорожке. Но всякий раз, когда после падения я возвращался с лицом, измазанным кровью, Мери спрашивала: «Зубы целы?»
В том сезоне Девон Лоч участвовал еще в трех соревнованиях, и работал с ним по-прежнему Брайн. В ноябре 1955 года мы снова стали с ним партнерами, он выиграл два стипль-чеза, но потом нам пришлось на время расстаться, потому что я залечивал травмы на пляже в Брайтоне.
Глубокий снег, выпавший зимой того года в Кенте, не позволил как следует подготовить Девон Лоча к мартовским соревнованиям в Челтенхеме. Я пришел в паддок как раз в тот момент, когда Питер Кезелт объяснял это Ее величеству королеве:
— Боюсь, Мадам, что лошадь не совсем готова к сегодняшней скачке, потому что главное выступление у нее в Ливерпуле в Большом национальном стипль-чезе.
— Да, — улыбнулась королева, — но ей не принесет вреда участие здесь.
Когда начался заезд, мои надежды на победу растаяли без следа. Все четырнадцать участников развили такую высокую скорость, что Девон Лоч мог только держаться в середине и несильно отставать. Так мы прошли первый круг. Но еще через полкруга скорость у других лошадей стала падать, Девон Лоч легко обошел их и выглядел совсем неуставшим. Он закончил третьим, но подъем к финишу по холму не составил для него труда, и, казалось, он готов бежать дистанцию снова.
В этих соревнованиях на три мили была показана самая высокая скорость в сезоне, фактически превысившая даже скорость на двухмильную дистанцию. И неудивительно, что многие, утешая Питера Кезелта, говорили: «Мы видели победителя Большого национального стипль-чеза на репетиции».
Что касается меня, то я всегда с удовольствием ждал соревнований в Ливерпуле, но сейчас предчувствие победы вызывало постоянное радостное возбуждение. Оно заставляло меня непроизвольно расплываться в улыбке, когда спрашивали о моих шансах в Большом национальном стипль-чезе. Я заметил, что дома порой глупо улыбаюсь, думая о Девон Лоче. У меня перехватывало в горле, раздувались ноздри и сверкали глаза, когда при мне упоминали о скачках в Эйнтри.
Но меня еще мучил и страх, как бы что-нибудь не помешало участвовать в этих соревнованиях, давило чувство ответственности. Мысль о том, что случайность может заставить меня смотреть этот стипль-чез с трибуны или по телевизору, казалась невыносимой. Но еще более ужасной представлялась картина, как мы падаем у первого препятствия.
За пятнадцать дней до Большого национального стипль-чеза я в девятый раз сломал ключицу.
Я стоял перед выбором: если признаюсь, что сломал ключицу, все решат, что перелом не позволит мне успешно провести заезд. Между тем сам я знал, что за две недели ключица срастется и станет как новенькая. Способность тела амортизировать и пренебрегать ушибами и переломами и есть одно из тех качеств, которые позволяют человеку быть жокеем стипль-чеза. Отличное общее физическое состояние помогает быстрее залечивать травмы, поэтому о здоровье жокея нельзя судить по меркам среднестатистического человека. Жокеи так же, как и все, чувствуют боль, но она проходит у них быстрее, и серьезные сложные травмы у них заживают скорее, поэтому они знают, что вполне способны провести скачку, в то время как другие думают, что им надо лечиться и лечиться.
Как ни парадоксально это может показаться, но если перелом снова и снова случается в одном и том же месте без смещения кости, то с каждым разом боль становится меньше, а срастание проходит быстрее. Я слышал, как скрипят в плече поломанные концы кости, но рука оставалась сильной, поэтому решил, что проведу еще несколько скачек и посмотрю, на что я способен.
Но, с другой стороны, ответственность перед королевой-матерью, Питером Кезелтом, товарищами по конюшне, в конце концов, перед всеми зрителями тяжело давила на меня, никто не простит, если из-за моего эгоизма Девон Лоч потеряет шанс на победу.
Я продолжал работать с эластичной повязкой на плече и через пять дней выиграл скачку с очень трудным финишем, потребовавшим напряжения всех сил. Весь путь от последнего барьера до финиша мы шли ноздря в ноздрю с Фредом Уинтером, и моя лошадь обошла его на шею. Фред Уингер настоящий артист жокейского искусства, и в обычных-то обстоятельствах победа над ним принесла бы удовлетворение, а в моем положении стала лучшим успокоением встревоженной совести.
На следующей неделе я провел еще несколько скачек и снова выиграл, поэтому, когда я приехал в Эйнтри, то, не кривя душой и не сомневаясь, знал, что вполне готов к трудным соревнованиям.
С того момента, как несколько недель назад мне твердо сказали, что я буду работать с Девон Лочем в Большом национальном стипль-чезе, я продумывал план скачки. Неразумно выходить на старт, не представляя, что ты собираешься делать, и слепо полагаться на удачу. И ничего нет полезнее, как четко рассчитанный план кампании. Хотя порой и встречаются неожиданности, но они случаются необязательно!
По опыту Челтенхема я полагал, что в течение первой мили Девон Лоч будет замыкающим. Обычно это самая трудная часть Большого национального стипль-чеза, потому что все рвутся вперед «подальше от неприятностей». Большая опасность этих соревнований — упавшие и потерявшие всадника лошади, которые сами по себе носятся по скаковым дорожкам. И конечно, ближайшим скакунам, идущим за упавшими, тоже грозит падение, потому что им трудно выбрать свободное место для приземления.
К утру дня соревнований мысленно я провел уже несколько дюжин скачек и пришел к заключению, что надо рискнуть и взять старт не спеша. Весь предыдущий день и все утро я был так погружен в свои мысли, что ни с кем не перемолвился словом.
Королева, королева-мать и принцесса Маргарет пришли посмотреть на двух своих лошадей, Девон Лоча и М'ас-Тю-Вю. Когда я вышел на парадный круг, они наблюдали, как проводят скакунов, и, поздоровавшись со мной, сказали, что, по их мнению, Девон Лоч в хорошей форме.
Хотя мы беседовали спокойно, но возбуждение и надежды носились в воздухе. Питер Кезелт помог мне вспрыгнуть на Девон Лоча, а Артуру Фримену на М'ас-Тю-Вю, и с добрыми напутствиями от королевской семьи мы выехали на скаковую дорожку.
Старт прошел удачно, участников было меньше, чем обычно, двадцать девять, четыре лошади сошли после первого барьера. М'ас-Тю-Вю шла впереди, а Девон Лоч после второго препятствия в середине заезда. Но вскоре я понял, что Девон Лочу не нравится такая малая скорость, он бежал в хорошем ритме и у каждого препятствия удлинял шаг. Никогда еще я не работал с такой удивительной лошадью. Он чисто и с запасом перелетал через очень трудные барьеры Эйнтри. Находил правильное место для прыжка и выполнял свою работу так умно, что мне оставалось только сидеть спокойно в седле и не мешать ему. Подбадривания или понуждения Девон Лочу не требовалось.
Обычно в Большом национальном стипль-чезе работа жокея настолько сложная, что получать удовольствия от скачки уже нет ни сил, ни времени — Девон Лоч превратил скачку в наслаждение. Обычно лошади отталкивают друг друга, чтобы занять то место для прыжка, какое им больше нравится, — Девон Лоч шел так легко, что у него оставалось время выбрать место и выполнить прыжок без помех.
Мы одолели «Бечерс», и «Кэнел-Терн», и «Валентайн», и у нас возник только один тревожный момент, когда лошадь Домета, которая шла впереди по внутренней стороне дорожки, споткнулась, прыгая через открытый ров с водой, и я краем глаза увидел, что она сейчас упадет. Она растянулась по другую сторону рва и перекатилась на то место, где должен был приземлиться Девон Лоч. Но мой несравненный Девон Лоч буквально в воздухе изменил направление, коснулся земли в шаге от неуклюже пытавшейся встать Дометы и без колебаний продолжал скачку.
Это была такая скачка, о какой можно только мечтать. Падавшие и потерявшие жокеев скакуны не мешали нам, потому что Девон Лоч ловко обходил их и прыгал все лучше и лучше. Он чисто одолел «Чейер» и ров с водой и шел уже впереди среднего эшелона заезда. М'ас-Тю-Вю шла сразу за нами, но она неправильно рассчитала прыжок через открытый ров с водой и сошла с дистанции.
На следующей миле Девон Лоч без труда обходил лошадь за лошадью. Когда мы в очередной раз подошли к «Кэнел-Терну», то были уже вторыми, но мой скакун так великолепно шел, что не было смысла спешить.
Никогда еще в Большом национальном стипль-чезе мне не приходилось сдерживать лошадь. «Не торопись, мой мальчик, не торопись», — говорил я. Никогда еще я не чувствовал такой запас силы, такую уверенность в своем партнере и такую веру в победу.
Теперь впереди шли только три лошади, и я заметил, как они устали, а Девон Лоч после каждого препятствия вырывался вперед и у последнего уже шел первым. За двадцать ярдов до последнего барьера я понял, что он правильно подходит к месту для прыжка, и он так стильно взлетел, будто это было не последнее из тридцати препятствий, а первое.
Это был лучший момент в моей жизни.
Теперь я знал, что чувствует человек, выигравший Большой национальный стипль-чез, хотя я его и не выиграл. И все, что случилось потом, не может омрачить этих секунд восторга, когда Девон Лоч шел к победе. Есть старая поговорка, которая точно отражает мое состояние: «Лучше выиграть и потерять, чем вообще не выигрывать».
В те ужасные минуты, когда Девон Лоч упал, я обреченно стоял на дорожке и искал глазами хлыст. Я швырнул его от злости и обиды на жестокость судьбы, и теперь было бы глупо поднимать его.
Девон Лоча отвели в его бокс, участники заезда прогалопировали мимо, а я принялся искать хлыст, чтобы оттянуть время. Мне предстояло пережить длинный путь назад в раздевалку, унизительное сочувствие громадной толпы зрителей, любопытство одних и смущенную неловкость других. Мне нужно было побыть одному, чтобы прийти в себя. Спаситель явился в лице водителя машины «Скорой помощи», который, будто угадав мои мысли, ткнул большим пальцем в кузов у себя за спиной:
— Влезай, старина.
Я влез, и он довез меня до паддока, остановив машину возле комнаты «Первой помощи», так что я мог, минуя огромную толпу возле главного входа, незаметно пройти в раздевалку. У меня на всю жизнь сохранилась благодарность к нему.
Когда я медленно переодевался, вошел Питер Кезелт.
— Дик, пойдем в королевскую ложу, они хотят видеть тебя.
Мы вместе поднялись по лестнице. Естественно, он так же переживал страшное разочарование, как и любой бы тренер на его месте, но, наверно, еще болезненнее. Потому что с ним такое уже было. Двадцать лет назад лошадь, которую тренировал Питер, шла первой и растянула ногу у самого финиша. Такая невероятная неудача не должна повторяться.
В королевской ложе стояла такая тишина, будто давно отзвучавшие по всей Британии восторженные крики миллионов глоток в адрес Девон Лоча грузом молчания легли на Их величества. Да к тому же и сказать было нечего. Королева и королева-мать старались утешить меня, говоря, как красиво вел скачку Девон Лоч. Я, в свою очередь, пытался объяснить, как искренне сочувствую им, что мы с Девон Лочем не сумели пройти эти последние пятьдесят ярдов.
— Но ведь это скачки, — возразила Ее величество королева-мать. Но и она, и королева были явно опечалены и расстроены тем, что случилось.
Питер Кезелт вместе со мной спустился вниз, и мы пошли в конюшню проведать Девон Лоча. Он лениво жевал сено и выглядел так, как и должна выглядеть лошадь, только что проведшая трудный заезд. Никаких других признаков болезни или чего-то такого не было. Когда мы вошли, он поднял свою умную голову и посмотрел на нас, я потрепал его по холке, а Питер Кезелт ощупал ноги, нет ли там какого скрытого воспаления или ушиба. И ноги оказались в порядке, холодные и крепкие.
Я стоял близко к Девон Лочу, прижавшись головой к его шее. «Ох, Девон Лоч, Девон Лоч, что же с тобой случилось?» — мысленно спрашивал я его. Если бы он мог ответить.
Мы вернулись в раздевалку, печально попрощались, я забрал Мери, и вместе с отцом и моим дядей мы молча поехали по той же дороге, по которой с такой надеждой спешили утром на ипподром. Я все еще не мог осознать случившееся, и не помню, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким несчастным.
Вся семья собралась в Бангер-он-Ди в маленьком доме Дугласа, наполненном детским смехом и визгом. Сыновья мои и Дугласа были слишком маленькими и не понимали, что значило для нас проиграть Большой национальный стипль-чез.
— По радио сказали, что Девон Лоч упал, — сообщил мой старший. — Ужасно глупо. Почему он упал, папа?
— Как жаль, что вы не победили, дядя Дик. Я поставил шиллинг на вас и проиграл. А конюхи говорят, что остались без пива, потому что их деньги ушли на Девон Лоча.
— Ничего, — утешил меня другой племянник, — уверен, что на следующей неделе вы выиграете, и конюхи снова будут пить пиво.
И только самый младший, трехлетний, ничего не сказал, но назавтра он увидел в газете снимок распластавшегося Девон Лоча, и я долго наблюдал, как он прыгает с софы и падает, приговаривая: «Я Девон Лоч. Бах!»
Весь вечер звонил телефон, и Дуглас отвечал на звонки. А мы с Мери пошли погулять. Легкий ветерок медленно гнал облака, на мгновение закрывавшие луну, мы шли по проселочной дороге в сторону ипподрома в Бангер-он-Ди. Где-то недалеко в мягком лунном свете темнели пустынные сейчас трибуны и препятствия на скаковой дорожке. Здесь я провел свою первую скачку и завоевал первую победу, здесь началась моя лучшая часть жизни, и сюда я пришел за утешением.
Мы остановились там, где река Ди близко подходит к дороге, и, прислонившись к дереву, смотрели на темную поблескивавшую воду.
— Тебе не хочется туда прыгнуть? — спросила Мери.
— По-моему, там слишком мокро и холодно, — вздохнул я.
Груз, который давил на нас целый день, вдруг спал, и мы засмеялись. Но тоскливые мысли не уходили, и мы молча пошли назад навстречу ветру. Несчастные и притихшие, мы вернулись домой и долго лежали без сна, мысленно повторяя один и тот же вопрос: «Почему, почему, почему это должно было случиться?» Мне все еще не верилось, что Девон Лоч упал на ровной дороге за пятьдесят ярдов от финиша.
На следующий день мы уехали домой, в Беркшир, и за неделю пришли сотни писем, многие из них от незнакомых, даже от людей, никогда не ходивших на скачки, но все доброжелательные и сочувственные. Я ожидал, что по меньшей мере пять-шесть писем придет от сумасбродов, которые будут обвинять меня, что я загнал лошадь, отчего она и упала. Но, к моей радости, даже «команда борцов против жестокого обращения с лошадьми в Эйнтри» не высказала ни единого упрека в мой адрес.
Четыре дня спустя королева-мать поехала навестить Девон Лоча, и я тоже отправился туда, чтобы тренировать его и других лошадей Ее величества. Девон Лоч выглядел здоровым и, как всегда, сильным, его вид не давал ключа к раскрытию причины падения. Когда благородная владелица трепала скакуна по холке, мне показалось, будто она тоже, как и я, хотела бы услышать от него, что заставило сильное здоровое животное упасть.
Ее величество сказала, что хотела бы еще раз поговорить со мной о прошедшей скачке, и скоро я получил приглашение в Виндзор.
Она приняла меня в залитой солнцем комнате, смотревшей окнами на длинную, окаймленную деревьями аллею, пересекавшую виндзорский парк. За мирными массивными стенами замка мы обсуждали то возбуждение и отчаяние, которые пережили в Ливерпуле. На прощание Ее величество вручила мне чек и подарила серебряный портсигар в память о скачке, которая была почти что выиграна. Это красивая вещица, и я очень горжусь надписью на ее крышке. Она так много значит для меня, что, когда уезжаю, я кладу ее в сейф банка, но чаще ношу с собой, хотя и не курю.
После окончания Большого национального стипль-чеза еще очень долго обсуждали причину падения Девон Лоча. Сколько было исписано страниц, сколько голосов сорвано в спорах, какие рождались изощренные идеи, но все фантастические объяснения, которые приходили в возбужденные скачкой журналистские головы, можно разделить на четыре основные версии.
Первая. Не почувствовал ли Девон Лоч сердечную недостаточность? Возможно, в его кровообращении есть какой-то изъян, и, когда он развил такую невероятную скорость, легким и мозгу не хватило кислорода, он зашатался и остановился. Прежде после скачек он иногда долго не мог отдышаться, так бывает с лошадью, когда она не совсем здорова. Но после Большого национального стипль-чеза он дышал ровно и спокойно, хотя, если бы эта версия была правильной, должен бы жадно хватать воздух.
Кроме того, согласно этой версии получается, что Девон Лоч, когда упал, был на исходе сил. Но дело обстояло совсем не так. Он совершенно не выглядел усталым. Мне довелось работать с множеством усталых лошадей, они спотыкаются, раскачиваются из стороны в сторону, идут тяжело. Девон Лоч, полный сил, перелетел через последнее препятствие и на высокой скорости помчался к финишу, весь заезд он шел исключительно легко, перед финишем и на финише нас не преследовали соперники, и не было тяжелой борьбы; хотя мы не закончили дистанцию, но поставили рекорд скорости в этом заезде.
Сердечный приступ такой силы, чтобы резко остановить лошадь на полшаге, по-моему, просто убил бы ее. Но через пять минут Девон Лоч, будто ничего и не случилось, спокойно направился в конюшню. Я видел несколько животных, которые во время скачки испытывали сердечную недостаточность, спотыкаясь, они делали несколько шагов и падали замертво. Девон Лоч ни разу не споткнулся и через минуту или две прекрасно себя чувствовал.
Пожалуй, нельзя полностью отбрасывать врожденную слабость сердца, но мне она кажется маловероятной.
Второе объяснение пользуется широкой популярностью, но я убежден, что оно далеко от истины.
«Фата-Моргана, — хором утверждали журналисты и сообщения телеграфных агентств. — Он попытался прыгнуть через открытый ров с водой, который мог видеть уголком глаза».
В газетах печатали отдельные участки фотоснимков и кадры замедленной съемки, чтобы доказать эту точку зрения. И даже в мире скачек больше половины людей скорее верит журналистам, чем мне.
На первый взгляд факты будто бы подтверждают точку зрения прессы. Журналисты говорят, мол, Девон Лоч провел трудный заезд и когда увидел слева от себя край открытого рва с водой, то от усталости не понял, что препятствие не впереди, а сбоку. И будучи хорошо вышколенной лошадью, в последнюю секунду решил взять барьер, который замаячил у него перед глазами.
Кроме того, заявляет пресса, он насторожил уши, как делает лошадь перед прыжком. Ни с того ни с сего лошадь не настораживает уши, в особенности после тяжелой дистанции. Мне трудно с этим согласиться. Насколько я знаю, если в течение заезда у лошади хватает времени и энергии, она то и дело ставит уши торчком, и она всегда успевает решить, надо ли прыгать через препятствие, которого она не видит, или нет.
В газетах печатались фотографии Девон Лоча, где его задние ноги на земле, а передние в воздухе. «Видите, он в прыжке», — говорят они. Но если при галопе со скоростью тридцать миль в час задние ноги вдруг онемели и остановились, передние, естественно, взлетят в воздух, так бывает, когда качаешься на доске, закрепленной в центре. Предыдущий момент, когда задние ноги онемели, и привел к тому, что его подбросило в воздух, а потом он приземлился на живот. Это непроизвольное движение и было истолковано прессой как прыжок.
Все, кто верит, будто Девон Лоч упал потому, что приготовился прыгать через открытый ров с водой, которого впереди не было, приводят еще десятки фактов. Но если бы дело обстояло так, то Девон Лоч перед прыжком сделал бы еще несколько шагов, ведь ров виднелся сбоку. Ни одна лошадь с его опытом не станет прыгать через ров в длину, а не в ширину, потому что она знает, что в длину ей его не взять.
Но главное возражение против этой версии — сам Девон Лоч. Во-первых, он поразительно умное животное. Во-вторых, он великолепный, выдающийся прыгун. В-третьих, он не был сильно уставшим и не чувствовал давления наступавших на пятки соперников. Совершенно невероятно, чтобы такая лошадь и в таких обстоятельствах сделала такую сокрушительную ошибку. Кроме того, он привык видеть сбоку от себя край препятствия и всегда благополучно проходил мимо него. За сто пятьдесят ярдов до падения он прошел мимо «Чейера», и у Девон Лоча и мысли не мелькнуло как-то отреагировать на него. И дома на тренировках, и в других заездах он привык лавировать среди барьеров и рвов, не пытаясь перепрыгивать через те, которые сбоку от него.
Поскольку я сидел на лошади, а не наблюдал со стороны, то могу с уверенностью сказать — версия «Фата-Моргана» далека от истины. Когда лошадь собирается прыгать, она напрягает мышцы в задней четверти корпуса и подтягивает ноги под себя для толчка. Как бы она ни спешила, ни одна лошадь не сможет прыгнуть, не сделав этого. И если бы Девон Лоч сильно устал, он скорей прямо пошел бы на препятствие и упал, стукнувшись об него, чем решился бы прыгнуть с неправильного места. Я более сорока тысяч раз преодолевал на скачках препятствия, не считая охоту в отъезжем поле и прыжки на выставках лошадей, но ни разу мне не встретилась лошадь, которая забыла бы напрячь мышцы перед прыжком. Это чувство абсолютно безошибочно. Девон Лоч не собирался прыгать.
Третья версия утверждает, что Девон Лоч страдает от внезапных и очень сильных мышечных спазмов. И когда на высокой скорости такой спазм сковал его задние ноги; он, естественно, упал.
В ту секунду, когда он упал, я подумал, что он сломал заднюю ногу. Но когда, осмотрев его, не нашел никаких повреждений, то решил, что это судорога.
Мы очень мало знаем о физиологии судорог, а причины внезапных спазмов, известных у людей как колики, вообще полная тайна. У атлетов спазмы возникают обычно после сильного физического напряжения. У лошадей такого рода судороги иногда продолжаются шесть-семь часов. Очевидно, что Девон Лоч не страдал от длительного спазма, потому что через две минуты он уже шел нормально, но внезапная острая колика, по-моему, вполне могла быть.
Если бы подобные события случались на скаковой дорожке часто, никакой неожиданности бы не произошло. Но ветеринары сошлись на мнении, что мгновенные спазмы бывают так редко, что почти неизвестны ни науке, ни практике. Но через некоторое время после рокового заезда я встретил охотника, рассказывавшего, что у него была кобыла, с которой такое случалось. Как-то раз она дважды упала, когда галопировала во время охоты в отъезжем поле, и один раз упала на ровной дороге, спокойно возвращаясь домой. После этого охотник отправил кобылу «на пенсию», решив, что ездить на ней верхом рискованно.
Внезапная судорога могла бы быть вполне разумным объяснением падения, но остается непонятным, почему Девон Лоч насторожил уши, прежде чем упасть.
Есть и четвертая версия, такая же на первый взгляд фантастическая и экстравагантная, как «Фата-Моргана», и такая же недоказуемая.
Девон Лоч легко галопировал, насторожил уши и упал без всякой видимой причины, случай в мире скачек невиданный и неслыханный. Возникает вопрос, не случилось ли на ипподроме еще какого-то события, какого тоже никогда не бывало раньше? Случилось. Единственный раз в истории Большого национального стипль-чеза правящий монарх присутствовал на ипподроме Эйнтри, надеясь вернуться домой с победителем, принадлежавшим королевской семье.
Могла ли быть какая-нибудь связь между двумя уникальными событиями? Как это ни печально и ни иронично, но именно потому, что он принадлежал королеве-матери, Девон Лоч упал.
Когда мы вышли на финишную прямую, казалось, сам воздух дрожал от восторженных криков зрителей. И чем меньше оставалось до финиша, тем дружный вопль становился громче. Я, естественно, знал его причину, но шум мог озадачить и смутить скакуна, который, также естественно, не знал, что принадлежит королеве.
Ему захотелось лучше услышать, что происходит, и он инстинктивно насторожил уши, как делают все лошади в таких обстоятельствах, и тут в его чувствительные перепонки ударила звуковая волна потрясающей интенсивности. Шум, казавшийся мне вдохновляющим и торжествующим, мог страшно напугать Девон Лоча. Возможно, он попытался отпрянуть от него подальше. Он мог так же конвульсивно отреагировать на шум, как и человек, отпрыгивающий в сторону от резкого звука. И несколько нервных вздрагиваний, когда он несся с огромной скоростью, видимо, сбили его с ритма и привели к падению.
Восторг публики и вправду был невероятный. Каждый на трибунах орал и вопил во все горло. Радиокомментатор жаловался потом, что, хотя он кричал в микрофон, срывая голос, радиослушатели не понимали ни единого слова из-за счастливого гула, стоявшего над ипподромом. Я в жизни не слыхал ничего подобного. Торжествующий и радостный шум перекатывался через нас волнами и окружал со всех сторон. Так публика выражала любовь к королевской семье и восторг от того, что у нее на глазах побеждает королевская лошадь. В сообщениях о погоде в тот день говорилось, что легкий ветер дул со стороны трибун на скаковую дорожку. Этот ветер нес с собой и тот невообразимый гул и шум, который стоял тогда над ипподромом.
Помню, как я был ошеломлен, когда впервые услышал, как приветствуют М'ас-Тю-Вю в Лингфилде. Но там публика нежно шептала по сравнению с тем, что она творила в Ливерпуле. Поэтому можно серьезно рассматривать эту версию: взрыв радости, вероятно, и свалил Девон Лоча.
Сердечная недостаточность, «Фата-Моргана», судорога, шок от звуковой волны... Кто может с уверенностью сказать, от чего упал Девон Лоч? И нет Шерлока Холмса, который распутал бы эту мучительную для меня историю и на последней странице предложил бы простейшее объяснение. Что случилось с Девон Лочем — секрет Девон Лоча, о котором он вряд ли помнил пять минут спустя.
Я иногда думаю: а что было бы, если бы мы снова привезли его в Эйнтри и прогалопировали всю дистанцию до финиша? Заметил ли бы он роковое место? Остановился бы, отпрянул в сторону или бы снова упал? Или, как я твердо уверен, пронесся мимо, не спотыкаясь и не отклоняясь в сторону, прямо к финишу? Будет ли звучать в его ушах эхо того невообразимого шума, который встретил нас в тот несчастливый день?
Девон Лоч, благородное и мужественное животное, не будет забыт в истории скачек. Уверен, что и пятьдесят лет спустя, рассказывая о Большом национальном стипль-чезе, газетчики вспомнят Девон Лоча и расскажут его удивительную историю из далекого прошлого. Восьмидесятилетний зритель скажет со вздохом: «Я был там...» Дома он вытащит старые фотографии, и внук удивится, почему лошадь распластала ноги, и, наверно, улыбнется забавным костюмам зрителей.
А что напишут обо мне? Я уже знаю.
Не так давно я слышал, как один зритель сказал другому:
— Кто, говорите, там был? Дик Фрэнсис? Ах да, это тот, кто не выиграл Большой национальный стипль-чез.
Какая эпитафия!