Спой для меня (СИ)

5.5

И телом, и душой:

Вика

Проснуться в объятиях мужчины — новое и на удивление приятное чувство.

Амурский обнимал меня и крепко прижимал к себе, а я задыхалась от его пьянящей близости снова. Рассматривала его лицо на расстоянии десяти сантиметров, слушала мелодичное посапывание.

Подумать только, такая, как я, считай оборванка с улицы, которая никогда даже не мечтала жить в золоте и довольствовалась ванильными мечтами о собственной однушке, попала в постель к миллиардеру. И, самое страшное, я испытывала к Герману нежные и теплые чувства, а еще… ревностную боль.

Эту боль причиняли мысли о прошлом Амурского, представление женщин, с которыми он спал до меня, навязчивое ощущение, что я лишь платоническое удовольствие, но никак не желанная и любимая. Я отгоняла от себя эти серые и грустные домыслы, но они, как злобный порыв сквозняка, закрадывались в голову все чаще и чаще.

Я хотела, чтобы каждый миллиметр души Германа принадлежал только мне. Чтобы весь он являлся лишь моим. Чтобы его прошлое стерлось, вместе с фотографиями на просторах интернета, где он на яхтах, в теплых странах, в барах, и с ним рядом обязательно красивая кукла, типа Валесовой Оксаны.

Сегодня с упоением поняла, что спала дольше, чем обычно, и стрелки часов уже подкрадывались к полудню, когда я выбралась из объятий спящего Амурского и шмыгнула на кухню, портить настроение повару французу своим присутствием. Рафаэль, как ни странно, сегодня принял мой порыв готовить вместо него, как должное, и я наслаждением принялась месить тесто для шоколадных блинчиков и запекать на сковороде банан.

В комнату я вернулась вместе с сервировочным столиком на колесиках (его мне помог везти Рафаэль), и Герман проснулся от дурманящего запаха свежего сваренного кофе, распространившемуся по всему огромному дому. Он забавно щурил глаза, прикрываясь руками от солнечных лучей, и издевался над моим нутром своей дьявольской чертовски привлекательной улыбкой. Ну что, Герман, у меня получилось отблагодарить тебя за оплату обучения?

Я молча придвинула столик к кровати, и Герман приподнялся на локтях, все так же щурился и рассматривал завтрак.

— Сама приготовила? Или французу заплатила, чтоб помог? — Амурский весело усмехнулся, окидывая меня взглядом.

— Сама, — не без гордости ответила я.

Я забралась на постель с ногами и поджала к себе колени, обняв их руками. Следующие минут десять я с упоением наблюдала, как миллиардер жадно поедает мои блинчики с бананом и корицей, запивая все это кофе — мне нравилось просто за ним наблюдать и наслаждаться его реакциями.

— Наверно, повара нам все же лучше уволить, на его место встанешь ты, — с нескрываемым удовольствием на лице, выговорил Герман, пережевывая пищу.

Я вновь залилась розовым румянцем, ни чуть не переживая за судьбу повара.

— Какие планы на сегодня? — Амурский улегся рядом со мной, и его рука осторожно скользнула по моей ноге от щиколотки к колену, заставляя тело моментально среагировать на его прикосновения.

— Репетиция в театре в шесть вечера. Потом свободна.

— Во сколько заканчивается репетиция? — миллиардер вскинул бровь, вызывая мою улыбку.

— В восемь.

— Ты пойдешь со мной в ресторан? — от его слов я невольно втягиваю шею, вспоминая нашу первую встречу в «Дежавю». Мне непреодолимо хочется спрятаться, отвернуться, укрыться одеялом. Амурский моментально улавливает мое смятение и смотрит вопросительно.

— Я не люблю рестораны. Разве ты не понял это в прошлый раз? Мне было жутко некомфортно! А эти устрицы… — я поморщила нос, вызвав усмешку мужчины напротив.

— Хорошо, что ты любишь? — я смотрю на него с непониманием, поэтому он продолжает: — Я просто стараюсь понять тебя. У меня еще не было таких женщин.

— Каких? — сама пугаюсь своей внезапности и снова ежусь, как от озноба.

— Вика, в моей жизни было много разных девушек, но они… любили рестораны, любили красивую жизнь, никогда не готовили мне и не приносили завтрак в постель, не старались быть… удобными для меня.

Кажется, слова даются ему тяжело, а у меня вырастают крылья за спиной. Приятно быть особенной для любимого мужчины, в котором ты тонешь с головой, падаешь на самое дно его души, стараясь разглядеть там каплю… ответных чувств.

Я признавалась ему в любви вчера вечером.

Я сказала самые важные в моей жизни слова мужчине, которого должна была бояться и ненавидеть. Он выиграл мое тело в карты, но почему-то решил подчинить еще и душу. И я должна была содрогаться от ужаса, но вместо этого глупое сердце выбрало отнюдь противоположное. Сердце выбрало любовь, и я ничего не могла с этим сделать. Я не думала, что так бывает: полюбить человека, которого почти не знаешь, о котором ходят грязные слухи, которые пользуется женщинами и меняет их, как перчатки.

— Я люблю гулять по вечернему городу, любоваться закатами, вдыхать туманный воздух и осеннюю сырость. Красоту природы не заменят дорогие и душные заведения, понимаешь? — стараюсь расслабиться, но ничего не выходит. Герман все еще ласкает мою ногу, и это действует, как самое мощное возбудительное средство.

Мне мало его. Ужасно мало. Я хочу снова и снова окунаться в этот порок, наслаждаться этой нежной близостью, дрожать от его толчков внутри меня, задыхаться от ощущений и громко стонать.

— Сегодня я устрою для тебя лучшее свидание в твоей жизни, — многообещающе заявляет Герман и тянет меня в свои объятия, на которые я с удовольствием соглашаюсь.

Репетиция в театре дарит мне чувство полета. Артисты и певцы здесь настолько талантливые и амбициозные, каких я еще никогда не видела среди учеников академии. Анфиса Викторовна предупреждала меня, что уровень театра намного выше, чем у студентов в академии искусств, но уверяла, что я безупречно впишусь в коллектив и стану изюминкой.

Я старалась выложиться на полную! Уже в середине репетиции я так вжилась в роль, что выгнала реальность за пределы стен огромного богатого театра. Сегодня я — не Вика Малинова, а мечтательница, ждущая с дальних берегов своего отважного капитана Грея. И как бы мне не доказывали, что я — просто сумасшедшая девушка со странным именем, я продолжала ждать через боль, через страдания, через дикую и нежную грусть, как бы не было сложно, как бы не давило общество.

После репетиции нас отпустили переодеваться, и я нервно посмотрела на время — почти восемь. Амурский, скорее всего, уже ждет меня снаружи. Пока была там, на сцене, ни разу не задумалась, какое свидание будет «самым лучшим в моей жизни» по мнению такого богатого и влиятельного человека, как миллиардер с обложки. А теперь бегущие строки в голове вызывали волнение.

— Виктория Юрьевна, я хотел бы обсудить с вами несколько моментов, — как только я вышла из актерской раздевалки, меня поймал продюсер и чуть не прижал к стене своим напором. Рослый мужчина шестидесяти лет с благородной сединой и добрыми открытыми глазами стоял так близко, что мне пришлось сделать шаг в сторону. Я взволновано посмотрела на время — пять минут девятого. Герман будет недоволен, что я задерживаюсь.

— Если честно, я тороплюсь, — протараторила на выдохе. — Это не может подождать до завтра?

— Виктория Юрьевна, это касается вашего карьерного роста. Анфиса сказала, что карьера для вас превыше всего? — мужчина вопросительно приподнял брови.

— Хорошо, только не долго. Я правда очень спешу. — Покорно сдаюсь я.

С Геннадием Федоровичем мы долго и упорно обсуждали мои перспективы. Он рассказывал, что порекомендует меня другим продюсерам для постановок, восхищался моим талантом и заявлял, что давно не встречал такого голоса. Даже предложил поехать во Францию и попробовать себя в этой стране. Мы так увлеклись разговорами, что я потеряла счет минутам.

Когда вышла из театра на холодный туманный воздух, знакомый джип покорно стоял у дверей, а время предательски перевалило за десять вечера. Город окутала ночная темнота, и ее разгоняла вереница фонарей вдоль дороги.

— Герман вас не дождался, появились дела, — равнодушно сообщил водитель Олег, и я разочарованно вздохнула. Лучшее свидание в моей жизни придется отложить.

В машине я немного погрустила, но стоило нам только въехать на территорию Амурского, настроение поднялось.

Я соскучилась по Герману, как бы странно это не было. И встретиться с ним, рассказать о репетиции и о предложении продюсера Геннадия Федоровича, раствориться в его объятиях и вдохнуть насыщенный аромат мужского тела, ставший для меня наркотиком, было бы самым лучшим вариантом завершения тяжелого дня.

На парковке приметила красную модную машину. Раньше ее здесь никогда не было. Олег нарочито шумно выдохнул, остановив наш джип рядом с входом, и я напряглась еще больше.

Стоило мне войти в дом, как в слух ворвался знакомый женский голос:

— Герман, я не понимаю, почему ты так жесток? Нам было так хорошо вместе, даже в Японии нам было хорошо!

Хорошо в Японии? Амурский взял с собой женщину на важную встречу? Я ничего не понимаю! Тело парализовало, и я невольно подслушивала разговор. Где я слышала этот голос?

— Вам лучше подняться в свою комнату, Виктория Юрьевна, — охранник помог мне снять пальто, но я продолжала стоять при входе.

— Оксана, когда ты от меня отстанешь? Скажи, ты специально меня провоцируешь? Заставляешь звереть! — голос Германа звучал натужно, будто он находится на пике бешенства.

Какого хрена Валесова делает в этом доме и неужели она действительно была в Японии вместе с Амурским? Если так… то… слезы подступили близко к горлу, мешая дышать. Я превратилась в сосуд, наполненный болью и разочарованием. Еще немного, и я разрыдаюсь, словно ребенок.

— Ты не ответил мне на вопрос: чем она лучше? Ты стал посмешищем рядом с ней! Разве ты не понимаешь, что она присосалась к твоим деньгам и не любит тебя, а я… я люблю, Герман! Я тебя люблю!

Я не сдержалась, и первая слезинка скатилась по щеке, но я быстро смахнула ее. Я выдумала для себя эту красивую жизнь, завернутую в идеальный яркий фантик собственных пустых иллюзий и надежд. Я придумала для себя теплые отношения с миллиардером, потому что мне, на пару дней, это показалось реальным, но сейчас эта самая реальность больно отвечала мне пощечинами и затрещинами.

— А я никого не люблю, ты это знаешь. Все, что ты сказала мне в том отеле, чистая правда. Я готов подписаться под каждым твоим словом.

Я улыбаюсь.

Не знаю зачем.

Так выходит само собой, против моей воли. Делаю первый маленький шаг внутрь дома, чтобы встретиться с Валесовой и Амурским, чтобы посмотреть в его глаза и понять… что все мечты и надежды рухнули. Я считала себя особенной для него, потому что верила его словам, как наивная дурочка, трепетала от звуков чарующего бархатистого голоса и верила каждой, мать его, произнесенной фразе! Зря.

Обняла свои плечи, спасаясь от холода, только это не поможет. Мне холодно изнутри, из глубин души подули лютые ветра, простужая сердце и рассудок.

Оксана Валесова — его идеальная пассия. Она популярна, красива, остра на язык. И рядом с ним она выглядит, как украшение.

А что ему могу дать я?

Разве что, геморрой!

Содержанка, которую он со страстью имеет по ночам. Вот я кто.

— Герман! Я прошу тебя, включи мозг! — крики телеведущей резали мое воспаленное сознание, но я продолжала осторожно и неуверенно идти.

— Я не понимаю, чего ты хочешь? Известности? Обсуждений вокруг тебя? — голос мужчины еще никогда не звучал так ожесточенно.

— Тебя! Тебя хочу, милый, родной!

— Убери руки, Оксана! Блять, просто не подходи ко мне!

Слышу звук бьющегося стекла. Кажется, в порыве гнева кто-то уронил вазу.

Выхожу из-за угла и с опаской устремляю взгляд на «сладкую» парочку. Они стоят в узком светлом коридоре друг напротив друга, а под ногами цветы и осколки. Задерживаю взгляд на холодном лице Германа. Никаких эмоций, кроме ненависти, в глазах прочитать невозможно. Циничный, холодный, еле живой.

— Вика, — шепот срывается с губ Амурского, когда тот меня замечает.

— Так вот она, наша славная мышка, на которую меня променяли! — Визг Валесовой оглушает, она сжимает руки в кулаки и, подобно безумному смерчу, летит в мою сторону.

Я столбенею и чувствую мощный удар по лицу, обжигающий и отрезвляющий. Ах ты ж, сука позорная!

Каким бы милым ангелочком я не казалась на первый взгляд, но никогда в жизни не позволяла себя обижать, унижать, мешать с грязью. Даже отцу это редко удавалось. Поэтому сейчас во мне закипает гнев, а пальцы сами хватают телеведущую за волосы.

Подобно злющей собаке, схватившей за холку котенка, таская Валесову из стороны в сторону, и та мерзко верещит.

— Вика, отпусти ее, пусти! Господи! — Герман старается разнять нас, но я уже не могу остановиться. Мне хочется сравнять эту Оксану с землей за то, что мой миллиардер трахался с ней в Японии и ей было с ним хорошо.

С новой силой вцепляюсь в копну волос, пальцы немеют, на глазах вновь появляются слезы. Эта выскочка с экрана посмела меня ударить, и так просто я ее не отпущу, как бы больно не было моей душе. Еще Герман привязался, не дает мне размазать красивую мордашку о стену.

Амурскому все же удается оттащить меня от Валесовой, но я продолжаю брыкаться в его руках.

— Психичка! Я в суд на тебя подам! Дура! Как смелости хватило? Мышь! — Оксана снова направляется ко мне, но ее успевает перехватить Виктор.

Мы смотрим друг на друга с ожесточением, находясь в руках мужчин. Дышать тяжело, поэтому я громко рычу.

— Уведи Валесову, Виктор. Больше не впускай ее на территорию. — Строго приказывает Амурский.

— Я найду тебя, гадина! И заставлю страдать! — дива с экрана не унимается, но я молчу в ответ, провожаю ее взглядом до самой двери.

— Вика, милая, — начинает Герман, и я вырываюсь из его объятий.

— Замолчи!

— Что? — недоумевающе смотрит в мои глаза. Наверно, я похожа на взъерошенного котенка, который настолько сильно испугался, что стал нападать. Ну и пусть!

— Отвали от меня, Герман! Не трогай больше никогда!

— Позволь мне все объяснить, — руки миллиардера тянутся ко мне, но я упорно отстраняюсь.

— Я сегодня же уеду из этого дома! — сердце щемит в груди, и я съеживаюсь, вновь обнимаю плечи, будто хочу закрыться от мира вся, целиком. — Ты спал с ней в Японии?

Лицо Амурского меняет выражение и становится до смешного серьезным.

— Я могу соврать тебе, сказать, что ничего не было, — голос напряженно опускается до хриплого баса. — Но я не стану тебя обманывать, Виктория Юрьевна.

Это самый низкий поступок мужчины по отношению к женщине в моем понимании. За это невозможно простить. Кажется, Герман выманил мою душу из тела сладким пряником, а теперь хочет ее задушить. И я задыхаюсь.

— Лучше бы ты соврал, — зачем-то шепчу я, закрывая лицо руками. Не хочу, чтобы он меня видел. Не хочу, чтобы находился рядом. Не хочу больше быть частью его жизни. Не хочу быть игрушкой. Не хочу. Не хочу. Не хочу. Эта боль слишком острая, живая, проносится по венам и сухожилиям, заставляет дрожать.

— Ты сможешь меня простить? — в его тихом вопросе скопилась вся мировая надежда. Я собираю силы и смотрю на него исподлобья. Ничего не понимаю.

Простить? За что? Герман мне ничего не обещал и не клялся в любви. Это я, как больная, одержима им.

— Мне нужно время, — отогнав гордость, произношу в ответ.

Я ухожу в свою комнату и запираюсь.

Вот и кончилась моя сказка. Его изменой. Это вообще можно так назвать?

«Вы не состояли в отношениях, ты просто была его призом за карточную победу. Опомнись!» — орет внутренний голос в попытке избавить меня от страданий. Но от этого только больнее.