Спрингфилд [СИ]

ГЛАВА 9

Мы идем по Кошелеву и июльской жаре от «Ашана» к нашему дому через спортивную площадку седьмой школы. Матвей останавливается около беговой площадки.

— Буду бегать, иди домой, — он говорит.

— Хочешь приехать красавчиком в Москву?

Он снимает футболку. Он всегда бегает без футболки и за лето его кожа стала коричневой и толстой. На ней светится алюминиевый крестик.

— Ты сдохнешь на солнце. Я покараулю. Если отлетишь.

Он снимает футболку, пробегает круг и, вспотевший, останавливается.

— Щас сердце лопнет.

— Сдохнешь тут круги нарезать, — говорю. — Ты хочешь умереть?

— Я хочу бегать. Раньше лучше было, — говорит он и слизывает пот с губы.

— Ты поправился.

— Это стресс. Я с тобой потолстел.

— Пожалуйста, не мучай так себя, можно реально умереть. И не доживешь до прекрасной России будущего.

Матвей улыбнулся и ничего не ответил.

Я коснулся его руки и почувствовал, как долбит его пульс.

Я смотрю на его мягкий загорелый живот, будто давно его не видел, и хочу сказать, что он мне очень нравится, но не говорю.

На этой шикарной площадке из красной резиновой крошки Мэт, выбивающий похмелье бегом, похож на мужика из «Осеннего марафона», если бы его снимали в Калифорнии, а я — тот чудик с импортным лицом.

— Хочешь, я с тобой вечером? — говорю.

— У тебя и так все хорошо, — отвечает. — Не худей больше.

— Окей, пап.

Матвей надевает футболку и через три минуты она становится пятнами. Он берет с земли пакет с продуктами и рюкзак. Я тяну пакет на себя.

— Дай я. Ты красный.

— Нормально. Давай.

Он забирает пакет..

— В Москве сейчас надо быть сильным, — говорю. — Вон сколько человек задержали.

— А че там?

— Мы вчера смотрели.

— А. Ну, сильнейший всегда прав.

— Она говорила, что нет.

— Кто?

— Шульман. Физически сильные умирали первыми.

— Я прослушал.

— Она говорила, что выживает не самый сильный, а кто умеет кооперировать. Взаимовыручка делает людей сильными. Вместе выжить проще.

— Как нам.

— Ты опять не слушал.

— Я не слушал. Я засыпал.

— Как всегда.

— Я работаю. Чиню телефоны.

— Ты мой фиксик.

— Я ей больше не верю. Она болтает… что Россия, — он говорил прерывисто, — становится свободнее. Человечнее. Но бля, я че-то… че-то не вижу такого будущего.

— Если не верить, то ничего не получится, — я парировал.

— Юдин говорит, что война будет.

— Бля, опять ты начинаешь!

— Прости. Но все равно не худей,

— Ты говорил, надо сбросить.

— Еще пригодится. Съем тебя в голодный год.

Я засмеялся.

— Ну не может же страна вечно ходить кругами от пиздеца к пиздецу.

— Ну я же могу.

Матвей приходит с работы в обед, греет простую еду, которую я для него оставил, потом садится на наш матрас с Авито, отдыхает полчасика, смотрит «Орел и решку» на ютубе, представляет себя с золотой картой, наслаждается роскошью, приключениями, красотой далекой страны, а потом уходит на работу чинить телефоны. А вечером он сидит на полу в нашей единственной жилой комнате, пьет «Жигулевское» разливное из пластиковой бутылки и играет в «Лигу легенд». Днем далекие страны, а вечером очередная война и все против него. Играет и злится. Пьет и ругается. Представляет себя сильным бойцом. Питается пивом и злостью. Наливает богу войну. Он одерживает очередную победу и бежит в «Пятерку» за еще одной маленькой бутылкой. Я сижу на кухне и забиваю звуки войны видеоблогами про учебу во ВШЭ. И каждый живет в своей комнате.

Уже ночью Матвей хочет трахаться, а я нет. После пива он ласковый, а я хочу пообщаться. Он говорит, что от меня воняет куревом и идет дрочить в туалет. Я чувствую себя виноватым. Потом он приходит со стояком и мы трахаемся. Потом я ложусь на него сверху, когда он ложится на живот и говорит, что ему нравится вес мужика, а потом, что ему душно.

Из коридора я смотрю на кухню. Холодильник почти разморозился. Мне надо выжать тряпки. Матвей падает на матрас и пропитывает его потом. Я выжимаю тряпки и думаю о работе. Я готовлю хот-доги в маленьком кафе на фудкорте «Меги» и мне стыдно, когда меня видят знакомые. Я работаю на этой работе, потому что в Кошелеве другой нет и я могу ходить на неё пешком, а до города полтора часа с пересадками.

Мои коллеги — Галя, Хохол и тезка Андрюха. Галя приехала из деревни и я зову ее Галя-биомасса, потому что она очень злая и большая. У нее добрый парень, он ее любит, а она его нет и мечтает стать моделью в свои двадцать три. Она показывает мне фотографии и просит сказать, что похожа на Милу Йовович. Мы ровесники и оба мечтаем. И она тоже снимают квартиру в «Кошелеве».

Андрюху я называю Зэ-Ка, потому что у него есть судимость за вымогательство. Он широкий и лысый, добрый и всему меня научил по работе.

Хохла я зову Хохлом. Ему девятнадцать и он приехал с Донбасса беженцем, как и многие тут — им дали квартиры от государства. У Хохла красивая балтийская фамилия Куприс, но он, конечно, не знает ничего про Балтийское море, дюны, янтарь или старую Ригу, и даже про своего отца, а Балтика для него — это пиво. Он мечтает стать бандитом и «пиздит чурок». Когда я сказал ему, что он за это сядет, он сказал, что «для карьеры надо». Я сказал, что это здорово — думать о будущем.

А еще у нас была цыганка Роза. Она живет большой семьей в двухкомнатной квартире в старом Кошелеве и на работе все ее боятся.

У нас есть соседка тетя Оля, которая все про всех знает, и про нас она знает тоже. Она похожа на киллера и у неё нет банковской карты и телефона. Я узнал об этом, когда она пришла уговаривать нас скинуться на домофон. Я думаю, она секретная разработка отдела робототехники ЦРУ и умеет стрелять сиськами.

А еще есть сосед Паша. Он живет вместе с другом и женой в такой же однокомнатной квартире прямо над нами. У них есть собака и он ее бьет, а она дико ревет и скулит. Паша с женой очень громко трахаются и я смеюсь, что на самом деле у них инцест и шведская семья.

Однажды во время вечеринки пьяный и злой Паша пришел бить нам морду за то что шумим. Матвей стукнул его и сказал «нехуй портить праздник», и Паша больше не приходил. Может, он даже не помнит, что приходил и был какой-то праздник.

Это было на Old faggot party. Я придумал, что в каждом человеке живет Олдфеггот — старый противный педик, худшее в нас. И мы должны с ним распрощаться. Каждый должен был сделать куклу вуду, подумать обо всем противном, что в себе есть, и сжечь в мангале. Мы с Матвеем делали наших кукол из одной вонючей половой тряпки, но они получились милыми и нам стало жаль их сжигать. Мы назвали их Пинки и Адольф. Пинки — потому что волосы из розовых ниток, а Адольф — потому что похож на извращенца. Мы надели на Адольфа фату, черные трусы на Пинки, посадили их на полку в кухонном шкафу и решили, что они будут играть в этом шкафу вечную свадьбу. Они точно пара, потому что сшиты из одной половой тряпки.

Мать звонила и говорила, что пытается продать квартиру — нет покупателей, из города все уезжают, а если и есть, то за неё предлагают меньше, чем когда ее покупали десять лет назад.

Наша с Мэтом квартира полностью белая: белый кафель, белые потолки и белые стены, от которых сильно пахнет водоэмульсионкой. Стену у матраса мы покрасили в черный и хотели, чтобы на ней можно было писать мелом, но так не получилось. На ней много пятен спермы, которые не отмываются. На той же стене висят постеры с Бивисом и Баттхедом, I want to believe, а на кухне — плакат с индейцем чероки с винтажной рекламы California and Southern Arizona. На окне жилой комнаты вместо штор висит американский флаг.

Раз в неделю мы с Мэтом устраиваем вечеринки. Дикие, как в последний раз. Матвей их сам предлагает. И каждый раз наутро я блюю, а Мэт бегает. Когда Матвей пьет, в нем просыпается поэт. Он ведет всех ночью на баскетбольную площадку, включает на переносной колонке калифорнийский панк-рок девяностых и ретровейв, и мы играем на раздевания, но в итоге голыми оказываются все. И нам никогда не бывает из-за этого стыдно, потому что в Спрингфилде все можно. И если мы веселимся только вдвоем, потом мы ложимся на прорезиненное покрытие баскетбольного поля, смотрим на небо сквозь яркий фонарь, курим и представляем, что звезды — это инопланетные корабли с Нибиру и мы с ними телепатически воюем, а они пытаются нас похитить. Иногда Матвей курит — это от стресса. Мы целуемся и мне с ним не страшно, как и всегда. А утром он становится угрюмым программистом-анальником, надевает очки, бегает и едет в Ашан.

За нашим домом дикая степь и овраг с заброшенными дачными участками и домиками. Однажды, когда мы с Матвеем в очередной раз ругались, я ушел в один из них и уснул. Когда я пришел домой, Матвей сказал, что я дурачок и должен «позаботиться о будущем Андрюше». Днем над домами с международного аэропорта «Курумоч» летят самолеты и оставляют химтрейлы.

Каждый день я открываю страницу магистерской программы ВШЭ и перечитываю список документов, имена научных руководителей, раздел «достижения студентов» и программы международного обмена.

Я пишу тексты каждый день и иногда публикую. Я с библиографической аккуратностью вписываю каждую публикацию в отдельный документ «Портфолио».

Завтра последний день подачи документов и я очень волнуюсь.

— Ты все подготовил? — спросил я Матвея.

— Дай доиграю, — сказал он.

— Это никогда не кончится.

— Да сделал я все.

Он свернул окно с «Лигой легенд» и открыл папку «Хай скул». Там были все документы: скан диплома — все страницы в одном файле, как и требует бюрократия, паспорт два разворота, рассказы, портфолио не было, но это необязательно, биография в свободной форме. Но не было мотивационного письма.

— Я не знаю, что писать, — сказал он. — Я пока думаю.

— Мэт. Времени уже нет, — говорил я.

— Давай завтра, — он поцеловал мою руку.

— Давай дожмем сегодня. Напиши там, что мечтаю заниматься творчеством, нужны социальные лифты, но не хватает знаний, сменить работу хочу с тупой на умную, ну, короче, правду.

— Не знаю, не получается.

— Ну давай я напишу, — сказал я и взял ноутбук. — Все окей, я ща сделаю.

— Андрей, не надо за меня, — говорил он.

— Почему?

— Это твоя мотивация будет, а не моя.

— Какая хуй разница?

— Ну потому что это неправда будет.

— Мэт, приемной комиссии похер на правду, им нужно просто убедительно. Я университетский аферист со стажем, я знаю.

— Ну а если у меня нет мотивации?

Я закрыл ноутбук.

— Передумал что ли? — я говорил. — Нет, блядь, это уже нихуя не смешно.

Матвей встал с матраса и стал махать руками, как он всегда делал, когда злится.

— Нет, — ответил он.

— Ну а че тогда? Ну блядь, тогда в армейку пойдешь. Тупо в армейку, а потом бухать с батей. Ты хочешь с ним жить? Ты хочешь стать, как он? Ты уже как он.

Матвей пнул матрас. Когда он выражал агрессию физически, было страшно, но я продолжал.

— Ты не хочешь узнать, чего ты стоишь? Чего достоин? Блядь, ну я просто не понимаю, ну давай. Ты так хочешь?

— Да не хочу! Я не знаю, что я… Точнее… Блин. Как ты блядь, умеешь заебывать. Я не хочу, чтобы ты опять сказал, что я, как его… слабак с ампутированной волей.

— Я извинился за тогда.

— Да. Ты извинился. Я помню.

— У тебя все нормально с волей.

— Знаю!

Он выдохнул и стал очень серьезным.

— Все будет ок, — он засмеялся. — Бля, ну ты знаешь, что я шизоид. Все ок.

— Матвей. Мы уже много сделали. Не сливай себя. Я в тебя верю.

— Да.

— Ты веришь?

Он подошел ко мне и пошлепал по щеке.

— Ща пойду напишу. Заебись будет.

И он написал письмо буквально за двадцать минут. Он посадил меня на матрас, сел передо мной с ноутбуком на коленях и приготовился читать, как когда детям рассказывают сказку.

— Дорогая приемная комиссия, — начал он, — я хочу поступить в лучший вуз страны, чтобы моего парня там никто не трахнул.

— Да блин!

Мы поржали.

— Ладно. Слушай. — он откашлялся. — Мотивационное письмо. Вообще «вышка» — это мечта. Амбициозная давняя мечта, потому что это самый прогрессивный и свободный вуз страны. Амбициозно мечтать я стал рано, потому что, сколько я себя помню, я хотел спасти мир и быть Питером Паркером. Это прозвучит странно, но я и правда немного Спайдермен — в детстве меня укусил паук фаланга и остался шрам. Думаю, это знак. Когда пришло время поступать в вуз, я понятия не имел, куда себя деть. Естественно, я все еще хотел менять систему и вообще быть супергероем и спасать всех, но так не бывает. Поступил в самарский университет, лишь бы свалить поскорее из родного города без будущего и было общежитие. Но у меня было чувство, будто проживаю совсем не свою жизнь. А она проходит. Я не встраиваюсь в сюжет, который предлагает мне жизнь. Я играю роль подружки невесты в каком-то из эпизодов ситкома. А у невесты улыбка до ушей — она знает, кто она и зачем, и мир ей совсем не жмет и играет по ее правилам. И ни в одной книжке мне не удавалось найти историю, которая объяснит мне, как жить. Именно мне. И, наверное, из-за этого я стал писать и рисовать комиксы. Мне хотелось создавать хотя бы на бумаге такие истории, которые помогут мне и, я надеюсь, кому-то еще справиться с тем, что ты просто какой-то Мэт из умирающего города Тольятти. Умение сочинять истории спасло мне жизнь. Теперь, определившись с тем, что является моим по-настоящему любимым занятием и что у меня получается хорошо, я хочу расширять свои знания и умения. А еще я очень хочу написать роман. Мне не хватает академических знаний в литературе, и от курса «художественная проза» я жду тотального поумнения. Ведь вышка дает лучшие знания в стране. И чем лучше я буду рассказывать важные истории, тем больше толку от меня, балбеса, будет. Да, я очень амбициозен. Но я верю в свои силы. И я знаю, что есть те, кто тоже в меня верит, и я не могу их подводить.

Он закончил и посмотрел на меня.