Спящая красавица

ГЛАВА 12

– Здесь есть место, которое называют Озеро Вызова, – сказал Джош по телефону в понедельник. – Очень красивое в малоизвестное, так что много народу там не должно быть. Я подумал, что мы могли бы пойти туда и устроить поздний обед, если вы не против.

– Да, – сказала Анна.

Она не стала упоминать, что уже много лет не ходила в походы; она пойдет своим обычным шагом, а если это для него слишком медленно, то пусть он или приноравливает свой шаг к ее шагам, или идет вперед. Ей понравилась идея сходить на озеро. «Одолжу у Гейл туристические ботинки», – подумала она.

– Я заеду через полчаса, – сказал Джош. – Вряд ли у вас есть рюкзак, я положу дополнительную поклажу в мой.

– Не надо, я одолжу рюкзак у Гейл, – возразила Анна. – Я хотела бы внести свою долю. Что мне прихватить для обеда?

– Ничего, все уже есть. Пока.

Когда он подъехал, Анна сидела на валуне перед домом и читала. На ней были шорты цвета хаки, голубая – башка с засученными рукавами и белый теннисный козырек Гейл.

Гейл и Лео взяли детей на парад в честь Дня труда – сказала она, бросая рюкзак на заднее сиденье его джипа. – Все они передают привет.

– Какую книгу вы читали? – спросил Джош, поворачивая к главной дороге Ривервуда.

– «Лос-Анджелесский юридический журнал».

– Вы всегда привозите с собой работу, когда приезжаете сюда?

– Всегда. А вы нет?

– Тоже беру. Я могу уехать от моих кабинетов, но не от моего портфеля.

– Сколько у вас кабинетов?

– Два. В университете и в музее. Вы были в Музее Древней истории?

– Нет. У меня не хватает времени на музеи. Я слышала, что там чудесно.

– Так оно и есть. Если хотите, мы как-нибудь устроим частную экскурсию после закрытия музея. Когда вы возвращаетесь?

– Завтра.

– Вы здесь бываете каждый уик-энд?

– О, нет. Я не могу отлучаться часто; мне бы хоть раз в месяц сюда выбраться. Если мне удастся делать это чаще, то нужно будет снять какое-то жилье.

– Гейл и Лео этого не говорили.

Анна улыбнулась.

– Конечно нет. Но я всегда предпочитаю быть в своем собственном доме; я остаюсь с ними, потому что они настаивают. Но даже этому есть предел.

– Но вам нравится быть с ними.

– Да.

Краткие ответы, подумал Джош. Простые, выверенные, почти ничего не позволяющие домысливать. Замкнутая личность. «Я всегда предпочитаю быть в своем собственном доме. Вероятно, в нем не слишком много места Для кого-то еще», – подумал он. Хотелось задать ей так много вопросов, особенно о ее месте в семье Четемов; почему она от них уезжала и когда – она сказала, что это было давно, а как давно это было? – и почему все эти годы, что он был знаком с Дорой, никто никогда не упоминал о ней. Однако он оставил свои вопросы при себе. Когда-нибудь они узнают друг друга настолько хорошо, что она будет откровенна с ним.

Он проехал по долине и свернул на узкую дорогу которая, судя по указателю, вела к ранчо.

– Этот участок принадлежит моим друзьям, они чудесные люди. Я надеюсь, вы познакомитесь с ними однажды. Тропа начинается в их владениях, так что почти никто не пользуется ею. До озера всего несколько миль, но местами подъем довольно крутой; если ваш рюкзак тяжелый...

– Он не тяжелый.

Дорога была покрыта листьями осины, которые, кружась, разлетались из-под колес машины. Анна смотрела на них и вдыхала теплый воздух, пахнущий солнцем и землей. Она на мгновение закрыла глаза, вспоминая Итана и их прогулки, и как он рассказывал ей по пути, как называются цветы и деревья, и помогал очистить сосновую смолу с кончиков пальцев, и смеялся над ее удивлением, когда она впервые нашла маленькую закрученную раковину, и рассказывал ей, что, действительно, в горах водятся улитки; сухопутные улитки, в точности похожие на тех, что живут в воде. Все в мире казалось наполненным чудесами и красотой в те дни, до ее тринадцатилетия.

– Они сейчас в городе, поэтому я не могу познакомить вас, – сказал Джош, когда они проезжали мимо дома из камня и дерева, рядом с которым располагались загоны для лошадей. – Может быть, в следующий раз.

Дорога повернула и пошла в гору, стала неровной, на ней попадались обломки скал, наполовину вросшие в землю.. Они проехали через высохший ручей к небольшой площадке рядом с дорогой.

– Это здесь. Тропа начинается на другой стороне.

Они надели рюкзаки и пошли по лесу, Джош впереди.

Тонкие белые стволы осин смыкались на тропе. Узкие лучи солнечного света пробивались сквозь желтые листья, еще висевшие на ветках, испещряя пятнышками солнца желто-коричневые кусты вдоль дороги и пробивавшиеся на тропе винно-красные кустики сумака. Последние пурпурные цветы горечавки и голубых горных астр виднелись под колючими кустами малины с увядшими листьями, сухие верхушки растений слегка шуршали под ветерком, это были единственные звуки, кроме звуков шагов Джоша и Анны по опавшим листьям осины на траве, которые нарушали царившую в лесу тишину. Они не разговаривали. Анна смотрела на спину Джоша, на его широкие плечи, на мускулистые икры ног, на его военную поступь, когда он опирался о камни, встречавшиеся на тропе; как легко он шел, помахивая руками в такт ходьбе. Он был опытным туристом, шел расслабленым шагом, который Анне показался почти медленным.

Но через несколько минут он уже не казался ей слишком медленным. Незаметно тропа становилась все круче и круче, и по мере того, как они шли вперед, ноги у нее начали болеть, их стало трудно поднимать, воздуха не хватало и слегка кружилась голова. Она попробовала заглянуть за спину Джоша, чтобы посмотреть, не видно ли конца тропы, но потом решила не делать этого. Если бы она знала, далеко ли им еще идти, то не смогла бы поддерживать заданный ритм, сделать шаг, еще один и еще. Джош упорно взбирался по крутой тропе – она совсем не слышала, тяжело ли он дышит – и она ни за что не сдастся. Она доберется до озера вместе с ним.

– Отведи плечи назад и дыши глубже, – сказал Джош через плечо. – Наполни легкие и дыши в одном темпе с шагами.

Анна расправила грудную клетку, расправила плечи и стала глубоко дышать. Головокружение прошло. Она начала соразмерять дыхание со своими шагами и перестала задыхаться.

– Спасибо, – сказала женщина и вспомнила, что он уже обратился к ней проще, по-дружески, и это было приятно. «Если бы он еще заставил мои ноги работать», – подумала она, но сил еще на какие-то слова у нее не хватило: она только старалась не отставать от него и шла вперед шаг за шагом.

Джош протянул назад руку, передавая ей пластмассовую бутылку с водой. Она отпила на ходу, проглотила бархатистую прохладу и оставила во рту кубик льда, возвращая бутылку. Тропа выровнялась и теперь они шли по сосновому лесу, а потом оказались на высокогорных лугах, где солнце оставалось обжигающим, как в чаше, где оно как будто хранилось. Потом они вошли в другой сосновый лес, темный после золотого сияния осиновых рощ и лугов; сюда солнце не проникало. Воздух был мягким и прохладным, терпким от запаха смолы; тропу покрывал настил из сосновых иголок, от этого она была упругой и шаги стали беззвучными. Джош и Анна шагали в молчаливом согласии. Серые сойки перелетали с ветки на ветку, сопровождая их, по сторонам от тропы изредка мелькали бурундуки. Анна двигалась, как будто была частью природы. Это был момент чистого счастья А потом она взглянула вверх и увидела вершины деревьев, слегка колышущиеся под ветерком, их тонкие стволы сужаясь уходили ввысь и становились маленькими точечками на фоне яркого неба. Они слегка поскрипывали. «Прислушайся, Эми. Деревья скрипят как в фильме ужасов. Закрой глаза и ты поверишь, что сейчас должно случиться что-то ужасное».

Она плакала. Шагая вслед за Джошем, упрямо заставляя себя делать шаг за шагом, чтобы идти в ногу с ним, выпрямив спину, чтобы поддержать рюкзак. Она чувствовала, что по ее лицу текут слезы. Деревья качались, дорога расплывалась перед глазами, на губах оставался вкус слез. Она не могла остановить их, что-то внутри нее рыдало, а слезы текли сами по себе, не подчиняясь ее воле. Казалось, эта дорога была бесконечной по скалистому склону, где встречались валуны, и через еще один сосновый лес, пока Джош не замедлил шаги, показывая налево.

– Озеро Вызова. Названо так в честь группы горняков, которые бросили вызов ужасной зиме и выжили. – Он обернулся. – Анна, в чем дело? Что случилось?

Она покачала головой.

– Сейчас все будет в порядке.

Внезапная остановка выбила ее из ритма, и от слабости Анна едва держалась на ногах. Она встала на колено, притворяясь, будто завязывает шнурки на ботинках, и сделала несколько глубоких вдохов. Слезы перестали течь. Встав и поправив рюкзак, сказала уже твердым голосом:

– Ты был прав: это очень красивое место. Спасибо, что взял меня с собой.

– Тебе плохо?

– Нет. Со мной все в порядке.

– Это было воспоминание?

Она бросила на него быстрый взгляд.

– А у тебя есть воспоминания, которые могут вызвать слезы?

Он слегка улыбнулся.

– Я не знаю никого, у кого бы их не было. Я знаю, ты думаешь, я неспособен чувствовать достаточно глубоко, чтобы плакать над чем-нибудь, но у меня есть воспоминания, вызывающие слезы. Будем искать место, чтобы пообедать?

– Да.

Снова он пошел вперед. Небольшое озеро лежало на дне чащи, образованной соснами, как кусочек индейской бирюзы. От берега деревья карабкались по уступам на пятьсот футов вверх, потом уступали место серым скалам, так что над озером высилось кольцо горных вершин. Джош пошел по узкой песчаной полоске у края воды, лотом повернул в лес. Анна шла за ним. Боль прошла. Столько лет она приучала себя блокировать воспоминания, чтобы всем сердцем поверить, что ничего этого больше нет, и вести себя так, словно все было отлично. Она следовала за Джошем, который вернулся к озеру и через минуту они вышли к плоским валунам, нависающим над водой.

– Иногда я прихожу сюда завтракать, – сказал он.

– Один? – спросила Анна.

– Иногда, – он снял рюкзак. – Ты проголодалась?

– Нет. Сил у меня хватало только, чтобы думать о своих ногах.

Он хмыкнул.

– Очень симпатичные ноги.

Анна освободилась от лямок своего рюкзака и подложила его за спину. Она разогнула плечи.

– Я бы еще выпила воды.

Джош уже снимал пластмассовую бутылку со своего ремня, протянул ей.

– Пей, сколько хочешь. У меня есть еще одна в рюкзаке.

Она напилась, потом села на самый большой камень, вытянув ноги, поддерживая себя руками, и закрыла глаза, подставив лицо солнцу.

Джош сел рядом с ней.

– Если хочешь поговорить об этом, я хороший слушатель.

Она покачала головой с закрытыми глазами.

– Спасибо. Здесь не о чем говорить. Расскажи мне о своей работе. Я хотела бы услышать о Египте, если ты не против.

Джош смотрел на нее. Нос и подбородок у нее были розовыми. Следовало предупредить ее о горном солнце, подумал он. Он должен был остановиться на тропе, посмотреть, не устала ли она, вместо того, чтобы ломиться вперед, как пещерный человек. Надо было пустить ее впереди себя и дать ей возможность идти подходящим для нее шагом. Нужно было постараться помочь ей, когда увидел, как по лицу у нее текут слезы, как дрожат губ от сдерживаемых рыданий. Он вспомнил отшлифованный образ Анны Гарнетт, юриста, в солидной обстановке кабинета и то, как гладко стекали аргументы с ее чувственных и холодных губ. «Теперь она выглядела человечной и даже более красивой, – подумал он ? обожженная солнцем, с волосами, растрепанными ветром; с длинными ногами, поцарапанными ветками кустов протянувшимися через тропу; в рубашке, мокрой от пота». Но он вспомнил, как подумал в ее кабинете, что хотел бы увидеть ее радостную улыбку, и хотя сейчас она выглядела расслабленной, но все еще не улыбалась. А теперь он хотел больше: хотел увидеть, как она смеется от радости и проявляет какие-то теплые чувства к другому человеческому существу.

– Я пойму, если ты не хочешь говорить об этом, – сказала Анна, не открывая глаз. – Я не очень много знаю о суевериях, но знаю, что такое работать конфиденциально.

– Шесть лет я проработал над теорией о фараоне по имени Тенкаур, жившем при Восемнадцатой династии, – сказал Джош, сам себе удивляясь, с какой легкостью он говорил. Об этом проекте он не говорил ни с кем, кроме сотрудников в Университете и в Египте. – Я нашел упоминания о нем, но четких свидетельств нет; фактически, я подозреваю, что какой-то политический противник сделал все от него зависящее, чтобы после своей смерти этот фараон стал незначительной персоной.

– А когда была Восемнадцатая династия? – спросила Анна.

– В период между 1570 и 1320 годами до нашей эры. Интересующее меня время относится к 1300 году, в царствование Эхнатона.

– Того, кто верно любил свою жену?

– Да. – Было неприятно вспоминать эту записку, которую он написал Доре, но его больше заинтересовало то, что Анна запомнила такую мелкую подробность. – Ты запомнила это.

– Ты запомнил, за каким столиком сидел в ресторане три с половиной года тому назад. – Она открыла глаза и они обменялись улыбкой. – А что же такого сделал твой фараон, что ты так интересуешься им?

– Еще не знаю точно. И не узнаю, пока не найду его гробницу. Кажется, он был вовлечен в какие-то семейные интриги; он поссорился со своим сыном и, возможно, со священниками. Гармонию в семье и в то время было найти не легче, чем теперь. Анна, не знаю, как ты, а я созрел для обеда.

– Я тоже. Как только я вытянула ноги, все остальное тоже пришло в норму. А ты всегда вот так ходишь в походы?

– Один или с друзьями из города. Но не с теми, кто живет на уровне моря. Прошу прощения.

? А я думала, что только со мной. Чтобы убедиться, что на этот раз выиграл ты.

Он поднял брови.

– Мог бы, – и помолчал, открывая свой рюкзак. – Я знаю, что не рванул бы так сегодня, но когда ты стала наступать мне на пятки, кажется на меня напало упрямство. – Он покачал головой. – Как подросток в соревнованиях. Я прошу меня извинить.

Анна наблюдала, как он вынимает полиэтиленовые пакеты из рюкзака. Она порадовалась такому честному обмену мнениями.

– Наверное, это не первый раз, когда ты проигрываешь женщине.

И снова он помолчал.

– Это первый раз, когда я вообще проиграл кому бы то ни было.

– Это неправда.

Джош поставил на камень две пластмассовые тарелки и наполнил их тонкими ломтиками ростбифа, помидоров, латука, хлеба и оливок. Вынул из упаковки бутылку белого вина и достал два стакана, обернутых салфетками. Он наполнил их и протянул один Анне.

– Ты можешь есть вилкой или подбирать все хлебом, он хоть и промокнет, но вполне удовлетворительный.

Анна положила еду на хлеб, и когда он промок, пошире открыла рот и откусила немного.

– О, чудесно, – сказала она. – Какой замечательный обед.

Несколько минут они спокойно ели, глядя на голубовато-зеленое озеро. Они наблюдали, как форель выпрыгивала из воды и за доли секунды хватала насекомых, прежде чем снова скользнуть в воду и продолжать плавать близко к поверхности, пока не выследит новую добычу и не прыгнет вверх. Мелкие волны от их прыжков величественно расходились широкими кругами к берегу, мирно плескаясь о скалу, на которой сидели Джош и Анна. Появились облака, большие громоздящиеся массы чистых белых волн на лазурном небе. Что-то шевельну лось в душе Анны, она почувствовала тоску, которой не позволяла проникать в свой мир, насколько помнила. Ей захотелось больше чем то, что было перед ней. Больше красоты и безмятежности, больше этой странной удовлетворенности, не похожей на чувство триумфа от по беды на судебном процессе, это было ее собственное редкое удовлетворение, скорее чувство узнавания того что ждет впереди. Ей в голову пришло, что каким-то образом она потеряла контакт с маленькими, спокойными чудесами мира; все в ее жизни было угловатым, раздавленным, сплющенным работой, блестяще успешной, поглощающей и безустанной. В гуще всего этого небольшие удовольствия жизни были раздавлены.

«Но, вероятно, так и должно быть, – подумала она. – Такой жизнью я живу, я не могу изменить ее в одночасье». Об этом следовало подумать. Сейчас важнее было поговорить с Джошем. Что-то ее беспокоило, что-то она сказала раньше. Она подумала и вспомнила.

– Если ты никогда не проигрывал, – сказала она, – как же у тебя могут быть воспоминания, от которых хочется плакать?

Он усмехнулся.

– Хороший вопрос, но я говорил не об этом. Я сказал, что никогда никому не проигрывал. Я был побежден судьбой, или Богом, или, как сказали бы древние египтяне, Богами, или самим собой, но меня никогда не побеждал другой человек. – Он налил еще вина в их стаканы. – Я много об этом думал, это кажется невероятным, но я так не считаю. Я не дрался на кулаках, когда был ребенком, и не занимался индивидуальными видами спорта, я играл в бейсбол и футбол, мы выигрывали и проигрывали как команда. Думаю, это же можно сказать о большинстве подрастающих детей. Я потрясающе умел играть в шарики, но проигрывая, знал, что промахнулся. Проиграл самому себе, другими словами. Мне кажется, это верно и в отношении других людей тоже; мы не используем полностью наш потенциал. И когда погибли мои родители, я обвинял Бога, всех египетских богов, и греческих, и римских, а потом – судьбу. Не было человека, которого я мог бы обвинить. Я думаю, сравнительно редко нам бросает вызов другой человек, обычно, это оправдание, к которому мы прибегаем, умалчивая тот факт, что мы оказались недостаточно хороши или сильны, чтобы победить: то есть мы проиграли сами себе.

Анна сидела очень тихо.

–Это невероятно самонадеянно.

– Правда? Мне говорили, что я слишком строго отношусь к самому себе. Почему ты говоришь, что это самонадеянно?

– Тебя может победить только Бог. Или потребуется целая армия богов: египетских, греческих, римских. Но никакой смертный это сделать не может, только если ты промахнешься, какое-нибудь слабое человеческое существо получает шанс напрячься и сделать что-то лучше тебя.

Джош с любопытством посмотрел на нее.

– В твоих устах это звучит как что-то плохое. Я бы не судил так строго. Ну а если я так поступил? Что в этом плохого? Ты не думаешь, что в нас есть нечто, что могло бы помочь нам побеждать гораздо чаще, если бы мы нашли это. Ведь, возможно, большинство из нас позволяют себя побеждать, потому что слишком хлопотно отбиваться?

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – яростно сказала Анна. – Ты не знаешь, какой вред могут нанести люди, какое разрушение...

– Ты права, – быстро сказал он. – Я зашел слишком далеко. Боюсь, я часто себе это позволяю; беру великолепную идею и дурачусь с нею, пока она не растягивается, как искра, до чего-нибудь абсурдного, до очень тонкого предела.

Он продолжал говорить, чтобы дать ей время успокоиться. Он задумался, не были ли ее сегодняшние слезы связаны с кем-то, одержавшим над ней верх в прошлом.

– Я вступаю в борьбу каждый раз, когда пишу статью. У меня много времени, чтобы поиграть с идеями, пока не добираюсь до крайней точки, приходя к самым безумным выводам. Обычно, я прихожу в себя прежде чем меня занесет слишком далеко. И в довершение всего я забыл десерт.

– Я принесла десерт, – сказала Анна. – И я тоже прошу простить меня. Я была груба. Не знаю, почему я так расстроилась.

«Да, ты расстроилась, – подумал Джош, – и что бы это ни было, это было ужасно, и ты все похоронила, но недостаточно глубоко, чтобы не было всплесков, когда возникает волнение, как вызвал его я». Он смотрел на Анну, достававшую маленькую золотую коробочку из своего рюкзака.

– Трюфели! – воскликнул он. – Ты просто замечательная. Какие?

– Шоколад и орехи.

– У тебя безупречный вкус. Такой же, как у меня. Спасибо, – он положил конфету в рот, не откусывая от нее.

Анна сделала то же самое. Шоколад медленно таял на языке, превращаясь в мягкую, теплую горьковато-сладкую массу, которая текла прямо в горло. Она вздохнула, долгим вздохом наслаждения, и посмотрела на Джоша. Он улыбнулся ей.

– Что еще нужно для пикника. Не могу себе представить, чего еще пожелать. Разве что... я возьму еще одну?

– Еще две, – ответила Анна. – Я не думала, что поход затянется настолько, чтобы каждому полагалось по три конфеты.

– В следующий раз мы выберем более длинный маршрут. – Он взглянул на облака, которые стали больше и темнее, чем несколько минут тому назад. – Нужно идти, если мы не хотим попасть под дождь.

– Мне жаль, – сказала Анна. – Здесь так хорошо.

Они доели сладости, допили вино, и начали упаковывать остатки обеда.

– Что расстроило тебя в деле с Дорой? – спросила она. – Проиграть ей или проиграть самому себе? Ты можешь говорить об этом?

– Конечно. Я проиграл самому себе и тебе. Деньги – это не выход. Для Доры – выход, но не для меня, хотя я бы предпочел не платить их. Самое важное – мои слабости и тот факт, что ты воспользовалась ими таким образом, что почти невозможно было выстроить какую-либо защиту. Мы могли бы доказать, что Дора с самого начала понимала, что я не хотел жениться на ней и никогда не давал повода думать, будто я передумал. Однако, как только ты установила факт моего молчания, когда я должен был говорить, всякая защита была ослаблена. Не совсем разбита, но серьезно ослаблена. Я всегда гордился тем, что не допускал таких вещей; настоящие ученые не позволяют загнать себя в угол, где их доводы выворачиваются наизнанку, а аргументы разбиваются.

– А твоя записка на день рождения? – спросила Анна.

Он резко потянул шнурки своего уложенного рюкзака.

– Это во мне безумствовал поэт. С тех пор я научился контролировать его. Странная вещь: я считал, что понимаю прошлое и знаю, как пользоваться им. Моя жизнь вращается вокруг прошлого, здесь я едва ли больше, чем там. Но с Дорой жизнь сложилась так, что все узнанное мною за всю жизнь, получалось, не имело никакого значения.

– Почему оно так важно? – спросила Анна. – Почему ты больше там, чем здесь? Это такое необычное утверждение.

– И не совсем точное. Я пользуюсь прошлым так же как пользовался музеями, когда был ребенком: как гаванью. Иногда как местом, где можно затеряться. Когда погибли мои родители...

– Сколько лет тебе было?

– Тринадцать. Они были на Аляске, мой отец был фотографом и они летели в Брук Рейндж на маленьком самолете, попали в бурю, самолет упал. На шесть месяцев я выпал из настоящего, полностью отрицал его и жил в прошлом. Я не виделся со своими друзьями, Бог свидетель, я не играл в бейсбол. Я ходил в музеи и читал. Я жил в доме моих дедушки и бабушки, а у них была прекрасная библиотека, там-то я и проводил все свое время. Они были очень терпеливы со мной, договорились с руководством средней школы, так что я мог ходить в школу, когда был готов, и мог делать уроки после шкалы и вечером. В то время я не думал об их чувствах, но, конечно, они не были такими сокрушающими, как мои; мы беседовали об этом позже, когда я уже учился в колледже. Они были замечательными людьми, и провели меня через тот ужасный год. Долгое время я думал, что тринадцатый год нужно вообще убрать из жизни.

Анна смотрела на него, полностью поглощенная его рассказом.

– Я не собирался делать из этого историю одной жизни, – с улыбкой сказал Джош. – Ты спросила о прошлом. Я провел там много времени, потому что так делают все археологи, мне доставляет большое удовольствие представлять себе, что происходило много лет назад, и почему, и как сложилось будто из кирпичей, то что мы имеет сейчас. Я провожу над этим много времени потому, что это мое убежище, когда мне надоедает университет и музейная политика, дорожное движение в Лос-Анджелесе или сам Лос-Анджелес, или когда я хочу уйти от мыслей о чем-то, что я сделал, как считаю, не лучшим образом. Прошлое – хорошее место для пряток, знаешь, оно всегда ждет тебя и в нем можно начать заново с того места, которое оставил, зная, что все осталось по-прежнему. И тебе не нужно делиться им с кем-то, чтобы получать эту радость.

Он замолчал, глядя на озеро, почти говоря сам с собой.

– В чем и состоит проблема с настоящим: его требуется с кем-то разделить. Когда изо дня в день ты идешь, а шагам твоим не вторят другие шаги, а мысли твои никто не разделяет и тебе не с кем обменяться ими, возникает пустота. По крайней мере, в отношении меня это верно, и этого я всегда искал. Не с Дорой; она была приятной подругой, хотя бы в начале, а я был одинок, как и она, поэтому казалось, что имеет смысл жить вместе. Но я еще надеюсь, что кто-то поможет мне почувствовать настоящую связь с миром, когда четкой становится разница, здесь я или в прошлом, и не научным путем, а непосредственным и человечным. Не думаю, что кто-либо может достичь этого в одиночку. Нам нужен другой человек; соединение двух умов, касание двух рук, единение двух сердец.

Тяжелая гряда облаков закрыла солнце. Исчезли тени, озеро стало серо-стального цвета. Анна поежилась от прохладного воздуха.

– Пошли отсюда, – сказал Джош.

Они торопливо достали из рюкзаков свитера и непромокаемые куртки и надели их, потом направились вокруг озера.

– Хочешь идти первой? – спросил он.

– Хорошо, – ответила она и двинулась вперед, делая большие шаги. Идти вниз было так же трудно, как вверх, потому что приходилось удерживаться на крутых местах, а так как небо становилось темнее, она двигалась почти наощупь, согнув колени, упираясь ногами в обломки скал, вросшие в землю, чтобы не скользить по грязи и щебню. Анна слышала шаги Джоша за своей спиной и думала о его словах. «Мысли, совпадающие с твоими. Обменяться мыслями. Соединение двух умов, касание двух рук, единение двух сердец», – эти слова отдавались в ее мозгу в одном ритме с шагами. «Какие удивительные слова, – думала она, – большинство людей так не думают, еще меньше – произносят их вслух. Он человек идей и красивых фраз. Но насколько они истинны?» «Во мне безумствовал поэт», – он сказал, что научился контролировать себя, но может быть и не научился. Слушать его было приятно, но вряд ли стоит принимать всерьез такую причудливую беседу.

Она почувствовала, что на ее волосы упала капля, и едва успела подумать о дожде, как поняла, что это уже град. Меньше, чем за минуту ледяные дробинки обрушились на деревья и тропу, производя ужасающий шум. Анна вскрикнула, когда они забарабанили ей по голове. Она остановилась. Ноги оставляли отпечатки на белой тропе, руки были холодными, как лед.

Джош схватил ее за руку и потащил с тропы в густой лес из сосен и елей. Шум града стих, как будто закрыли окно; он стал безобидным стуком дождевых капель наверху. Джош вытащил из своего рюкзака пончо и расстелил его на земле под елью.

– Переждем, – сказал он. – Я питаю большое уважение к горным бурям.

Поеживаясь от холода, Анна принялась копаться в рюкзаке, отыскивая непромокаемые брюки Гейл.

– Я не прихватила ботинок для снега, надеюсь, это последняя перемена погоды за последнее время.

Джош хмыкнул. Сам он надел брюки от дождя и достал термос.

– Мое последнее угощение сегодня. Надеюсь, ты пьешь черный кофе.

– Да. Ты всегда все планируешь так тщательно? Я просто потрясена.

Он сел, опершись о дерево, и протянул ей пластмассовую кружку с дымящимся кофе.

– Твой дедушка должен был рассказать тебе о непредсказуемости гор.

– Он рассказал, но я не ходила в походы уже много лет.

– Лет? Ты очень сильная туристка, шла так, будто ходишь в походы каждую неделю.

Анна улыбнулась.

– Много тенниса и еще больше упрямства.

Она держала чашку в руках, согревая их. Полянка, на которой они сидели, была похожа на таинственную пещеру, окруженную соснами. Они слышали отдаленный гром и Постоянное шуршание градин о сосновые иглы и ветви вверху. То тут, то там, градины пробивались сквозь ветви деревьев и падали рядом с ними, как крохотные жемчужины на лесной подстилке. Анна посматривала на одну из них, потягивая свой кофе. Она вздохнула и вернула кружку Джошу.

– Так хорошо. Удивительно, как быстро может похолодать.

Джош налил ей еще кофе и протянул кружку обратно.

– Как ты выбрала бракоразводные процессы? – спросил он.

– Я обнаружила, что это у меня хорошо получается. У меня было большое дело в Нью-Йорке примерно через год после того, как я начала работать; моя подруга прислала ко мне свою кузину, а там было вовлечено много денег; дети, опека, собственность, даже фонд. Мы вели переговоры три месяца и добились хорошего соглашения без кровопролития и особой враждебности. Была обеспечена очень хорошая атмосфера, в которой предстояло расти детям, наверное, лучшее, на что мы могли надеяться. Мне понравилось, как все у нас получилось.

– Ты думала о детях.

– Они были самыми уязвимыми. Им не за что было бы зацепиться.

– Но у них была ты.

Она покачала головой.

– Все было не так трагично. Кто-то должен был рассказать им, что случилось с их родителями. Я смогла это сделать и помочь им почувствовать, что люди еще заботятся о них.

Джош взял ее пустую чашку и снова наполнил ее.

– Они должны быть очень благодарны. Сколько им было лет?

– Девять, одиннадцать и двенадцать.

– Трудный возраст. Тебе нравится твоя работа?

– Да. – Она удивленно посмотрела на него. – А тебе твоя?

– Да. Мы оба счастливчики. За что она тебе нравится? Что ты побеждаешь? Помогаешь детям? Видишь торжество правосудия?

– Все вместе. Если ты спрашивал, нравится ли мне принимать участие в кончине браков, то с этим ничего не поделаешь.

– Я извинился за это в твоем кабинете, – сказал Джош. – И сделаю это снова сейчас, если хочешь.

– Нет, мне не хотелось бы возвращаться к этом: тогда я очень рассердилась.

– Я был зол, когда сказал это. Один из тех случаев, когда я захожу слишком далеко. Я прекрасно знаю, что адвокат, специализирующийся на разводах, не разрывает баки или другие отношения; они закончились задолго до того, как добрались до твоего кабинета. Ты получаешь уже осколки. В принципе, ты должна быть разочарована в возможности любых отношений. Ты никогда не видишь начала, с его надеждой; ты получаешь лишь остаток в виде злобы, усталости и мстительности. Предполагаю, что именно об этом я думал в тот день, разрушение в целом, а ты, казалось, была очень озабочена сносом, а не строительством.

Анна кивнула.

– Но без разрушения нет жизни. Наша работа помогает выжить.

Он пристально посмотрел на нее.

– Ты думаешь, что вся жизнь состоит из этого. Выжить после крушения?

– А разве не это ты изучаешь? Культуры, которые процветали, а потом исчезли, потому что не смогли выжить после какого-нибудь крушения?

Джош протянул ей чашку, отметив, как незаметно она отвела беседу от себя лично. «У нее в этом большой опыт», – подумал он.

– Я изучаю как процветание так и разрушение, – сказал он. – Меня интересует и сила, которая позволяет обществу процветать, и слабость, которая вызывает его падение. Ты знаешь; это же относится к людям: что делает нас сильными и плодотворными, как мы становимся теми, кем мы можем быть. И также, как мы переживаем крушения? Нам все это нужно. Как же еще можем мы сохранить человечность, строя общество, взаимоотношения и создавая идеи? Всего лишь выползание из-под руин поможет лишь развить агрессивность.

Анна молчала. Она отдала чашку Джошу и смотрела на ветви деревьев над ними, слушая тишину.

– Может быть, попробуем пойти? Я думаю, буря кончилась.

– Я тоже.

Он вылил остаток кофе и положил термос в рюкзак, Они покинули гостеприимную полянку. Анна пошла вперед вниз по тропе. Солнце жарко грело сквозь облака, и так как воздух стал теплее, тропа превратилась в грязь, было так скользко, что женщина не сводила глаз со своих ног. Один раз подняла голову и внезапно остановилась.

? Посмотри, – сказала она. Серебристый туман стоял над горами, зеленые и золотые деревья, скалы и зазубренные вершины – все сияло в мягком солнечном свет вырисовываясь бледно и тонко, как живопись на тонко прозрачной материи. – Как красиво! – выдохнула Анна Ее лицо и руки были холодными от тумана, волосы влажными, но она все стояла, забывшись перед этим видением мечты. – Я никогда не видела горы такими красивыми.

Джош стоял рядом с ней. Его рука касалась ее руки.

Он почти натолкнулся на нее, когда Анна так резко остановилась.

– Красиво, – согласился он. – Но я все же предпочитаю солнечный свет и тень. Мне нравится более прочный мир.

– Тебе нравится искусство, которое состоит из света и тени? – спросила она через плечо, когда они продолжили свой путь.

– Да, это то что надо. Я собираю всякие произведения искусства. У меня хорошая коллекция, я хотел бы показать ее тебе. После нашей экскурсии по музею, выпьем что-нибудь у меня дома, а потом пойдем поужинаем, если ты захочешь.

– Я захочу, – сказала Анна и сосредоточилась на скользкой тропе весь оставшийся путь вниз.

К тому времени, как они добрались до машины, солнце палило, а облака ушли к горизонту, как дальняя горная цепь. Анна и Джош сняли свою дождевую аммуницию и положили в заднюю часть джипа. Анна стянула мокрый теннисный козырек и встряхнула головой. Пропитавшиеся влагой волосы легли вокруг лица беспорядочной массой кудрей. Джош смотрел на нее.

– Ты очень красивая, – сказал он. – И это был один из лучших походов, которые я когда-либо совершал. Спасибо.

– Мне очень понравилось, – ответила Анна. – И спасибо за обед.

– Трюфели были очень хороши. – Он повел машину вниз по дороге, притормаживая на скользких участках. Мы исследуем Музей Древнего Мира через несколько дней. Я позвоню тебе. Ты свободна в этот уик-энд?

– Нет, я буду работать. Мне многое нужно подогнать. Раньше я никогда не брала четыре выходных дня.

– Тогда мы сделаем это вечером. Действительно, это будет частная экскурсия, только несколько служителей составят нам компанию. – Он остановил джип на перекрестке и оба посмотрели на поток машин на шоссе, ведущем в Тамарак. – Возвращение в мир – это всегда потрясение, – прошептал Джош. Он положил свою руку на руку Анны. – Спасибо еще раз, это был совершенно особенный день.

Она спокойно убрала свою руку.

– Для меня тоже.

В потоке машин образовался просвет и Джош выехал на шоссе. Они ехали молча, пока не добрались до дома Лео и Гейл.

– Буду ждать встречи в Лос-Анджелесе, – сказал он.

Анна вынула свои вещи из джипа.

? Я тоже, – ответила она. – Очень. – И пока шла в дом, то решала вопрос, насколько она действительно именно это имела в виду.

В День труда Винс находился на барбекю в горах недалеко от Денвера, где проводил сбор фондов для своей предвыборной кампании. Здесь, наконец, его нашел Кит Джакс.

– Я звонил тебе три раза. Тебе следует уволить твоего слугу, он не передает тебе моих сообщений.

– Я их получил. Говори потише.

Винс увел его от группы людей, с которыми разговаривал, в один из холлов невысокого дома, где прошел в маленькую незанятую спальню. Дом принадлежал Сиду Фолкеру, банкиру, одному из основных спонсоров сенатора, которому несколько дней назад был доверен секрет об участии Винса в президентской предвыборной гонке.

– Мы можем посидеть здесь несколько минут, – сказал Винс.

– Эй, ты мог бы по крайней мере предложить парню стаканчик.

– Позже. Говори, почему ты здесь оказался.

– Боже, Винс, я только что прилетел из Тамарака...

– Почему? Что происходит?

– Ну, там твоя подруга. Анна, как ее там. Сестра Гейл.

Винс не сводил с него напряженного взгляда.

– Ты видел ее?

? Точно. Рядом с Сити-Холлом пару дней назад; она была там с Джошем. Ты знаешь, парень Доры. Бывший парень.

? Дюран? Что, черт побери, она там с ним делала?

? Ты меня понял. Ну, там был Лео, тоже, но она, знаешь, разговаривала с Джошем, когда я ее увидел. Я не мог подойти поближе, однако, это была душещипательная сцена. Они подвезли воду на грузовиках, ты знаешь ну, тебе все это известно, в резервуаре загрязнилась вода...

– Это все? – спросил Винс.

– Ну, что я еще сделал, стал вроде как приглядывать за домом Гейл и сегодня видел, что они отъехали где-то в полдень. Анна и Джош. Знаешь, в поход. У них были рюкзаки. Он прямо-таки прилепился к этой семье. Мне всегда казалось, что он какой-то странный. Так или иначе, ты хотел, чтобы я выяснил, чего ей надо...

– Ты узнал?

– Нет еще; как бы я мог узнать, если потребовался тебе для того дела? Я имею в виду тогда в июле. И ты знаешь, насчет того, чтобы избавиться от нее, я не знаю, хочешь ты еще этого или нет. И что ты имел в виду. Отомстить ей или еще что. В любом случае, я решил, ты захочешь знать, что она там, вот и прилетел. А за это мне бы получить стаканчик, Винс, и ужин, и я бы остался у тебя сегодня вечером, ладно? А домой вернулся бы завтра.

– Вот ты где! Искал тебя всюду! – Сид Фолкер направился к Винсу, грозя ему пальцем. – Народ хочет тебя видеть, сенатор – ты точно знаешь, как развлечь народ – а сам прячешься здесь. О, извини, я не хотел мешать.

Винс встал.

– Сид, это мой племянник Кит Джакс. Я взял на себя смелость пригласить его сегодня; он что-то вроде неофициального помощника, и чертовски хороший помощник, и оказывает мне большую помощь.

Фолкер сжал руку Кита.

– Хорошо, что ты здесь, Кит. Всем, кого приглашает Винс, у нас рады. Твой дядя важный человек, Кит, великий человек, но держу пари, ты об этом и так знаешь. Держись за него и ты далеко пойдешь. Все время к вершине, вот на что мы здесь нацелены. Мы здесь все в списке – ощущаешь, Винс? Это чувствуется в воздухе! – и ничто нас не остановит. Ладно, ну а теперь, Кит, пора пропустить стаканчик! Давай позаботимся об этом Винс, я хочу, чтобы ты встретился с несколькими людьми, они только что из Калифорнии; они там уже выбрали однажды президента, а я им сказал, у них есть шанс сделать это снова, здесь, в Колорадо. Само собой, я не сказал ничего определенного – в первую очередь мы позаботимся о ноябре, отошлем тебя назад в Сенат под развевающимися знаменами, с победой, ни на минуту не сомневаюсь, что все пройдет без сбоев; эти люди играют по-крупному и хотят, чтобы ты прошел. Кит, ты похож на парня, который сам может найти дорогу в бар.

Кит смотрел на Винса, сощурив глаза, пытаясь осмыслить всю информацию.

– Конечно. Спасибо. Пока, дядя Винс, увидимся у тебя дома, о'кей.

– Совершенно верно, – сказал Винс. – Хорошо, что ты погостишь у меня, Кит, эта квартира становится чертовски пустой, когда я там один. Конечно, она слишком большая, – сказал он Фолкеру, – но я не теряю надежды, что какая-нибудь замечательная леди разделит ее со мной.

Фолкер хмыкнул.

– Я рад, что ты заговорил об этом, Винс. У меня тут есть кое-кто, с кем тебе надо бы познакомиться. Вдова. Вдовы хороши, ты знаешь, их нельзя порицать за то, что они одиноки. Она лапочка, простая и нежная, тебе понравится. Останься после барбекю, будет подан десерт для одной небольшой группы гостей.

– Останусь, Сид, какой ты замечательный друг. Спасибо.

Но когда они шли назад в гостиную, он думал не о Сиде, а о Ките. Тому было двадцать восемь лет и он нигде не мог удержаться на работе, пока Лео не дал ему место помощника управляющего горной службой в Тамараке. И этому он был обязан Винсу. Именно Винс вызволил его из тюрьмы два года тому назад: он пристукнул буфетчика во время ссоры из-за наркотиков возле бара в Майами, и не хотел, чтобы мать узнала об этом. Так что это Винс заплатил за него залог и откупился от буфетчика, нанял адвоката; Винс послал Кита в больницу под Чикаго, чтобы тот вылечился. И это Винс отправил его в Тамарак и поговорил с Лео, чтобы он нашел ему работу.

– Я хочу знать, что там происходит, – сказал он Киту. ? что делает твой дедушка, насколько он расширяет дело, чем занят Лео, где они берут деньги на расширение, все что сможешь узнать. Держи все в поле зрения, если мне от тебя что-то потребуется, ты будешь готов делать это. Я буду приплачивать, какую бы зарплату тебе ни платил Лео. Но если я узнаю, что ты снова увлекся наркотиками или пьешь больше, чем нужно, чтобы себя контролировать, будешь вышвырнут вон. Мэриан и Фред узнают о Майами и о больнице в Чикаго, и Лео тоже. И ты можешь отправляться назад в майамские бордели и путаться со шлюхами и наркотиками, пока тебя не прибьет кто-нибудь, у кого больше соображения, чем у тебя никто и пальцем не пошевелит, чтобы тебе помочь. Второй раз повторять тебе это не надо, я думаю?

Кит покачал головой и поехал в Тамарак.

Не слишком умен, подумал Винс, наблюдая как Кит пробирается к бару Сида Фолкера. Но и не совсем глуп. И без малейшего намека на морально-этическую норму которая смутила бы его. Приятно было сейчас иметь с ним дело; он прост, полностью сосредоточен на себе и послушен, как щенок. Для Винса, который терпеть не мог неожиданностей, лучшего помощника, чем предсказуемый, прозрачный Кит Джакс и быть не могло.

– Так что это за чепуха, вокруг которой столько шума? – спросил Кит, когда Винс в полночь вернулся домой. Он сидел на кухне, пил из высокого стакана и ел шоколадный торт прямо из коробки, в которой его принесли.

– Много содовой, капля виски, – сказал он, так как Винс бросил взгляд на стакан. – Не веришь, проверь бутылку.

Винс наклонился к холодильнику.

– Расскажи мне о толпе в Тамараке у Сити-Холла.

– Ну и заварушка там была. Все тащили бутылки с водой, расписывались, как хорошие бойскауты, мэр говорил, как все хорошо, все болтали одновременно, пара репортеров фотографировала... на мой взгляд, это была сумасшедшая ночь.

– Они должны были кого-то обвинять! Кого они ругали?

– Никого. Они никого не обвиняли. Они только беспокоились, сколько времени это продлится, и будет ли грузовик с водой находиться здесь весь день, чтобы они могли получить воду в любое время, и начали или нет искать причину, и...

– О ком они говорили? Кто, по их мнению, должен был искать причину и решать проблему?

Кит пожал плечами.

– Они. Всегда они, ты заметил? Мэр сказал, что город и компания оплатят расходы за воду.

– И никто не ругал компанию?

– Я не слышал. Они прямо с ума посходили, так разволновались. Эй, Винс, что это он там говорил, ты собираешься стать президентом? Это правда?

– Может быть.

– Ух ты! Вот это будет здорово. Ну, если потребуется помощь, ты знаешь, что бы тебе ни понадобилось...

– Я хочу, чтобы ты наблюдал за Тамараком. Не мотайся в Денвер или куда-то еще, ты мне нужен там. Я хочу знать все, что делает Лео, скоро ли они сообразят, что случилось с резервуаром, сколько времени займет ликвидация аварии. И та женщина. Я хочу знать, когда она там бывает, и с кем встречается. Все, что узнаешь.

– Мелочи. Это все? Я имею в виду, ты хочешь, чтобы я поглядывал, что она делает? Ты не хочешь, чтобы я с нею как-то расправился или еще что? То есть я имею в виду, скажи мне, чего ты хочешь, я сделаю это, но когда не знаешь, то трудно.

Винс почувствовал, как напряглись мускулы шеи, как всегда, когда дело не клеится.

– Я еще не знаю. Это зависит от того, что будет дальше. А ты просто будь там и будь в курсе всего.

– Ладно. А, Винс, послушай. Если ты будешь президентом, можно мне поехать с тобой? Всегда мечтал пожить в Вашингтоне.

– Почему бы и нет? – сказал Винс, выходя из кухни. – Если будешь осторожен и станешь делать, что тебе говорят.

– Ух ты, – снова повторил Кит. – Ясно. Ух ты.

Винс закрыл за собой дверь кабинета и позвонил Белуа, который покинул дом Сида Фолкера до десерта, поданного особой группе гостей.

– Сколько ты получил сегодня вечером?

– Шесть с половиной миллионов. У нас нет проблем с деньгами, Винс, ты это знаешь. К выдвижению кандидатов мы придем в хорошей форме. Чего я хочу, так это получить побольше поддержки от Национального Комитета; они могут многое сделать для нас за сценой, а пока что не делают. Но мы там будем, я уверен на сто процентов, что будем. Ты сегодня был хорош; очаровал всех дам, а мужчин заставил чувствовать себя, как на заседании кабинета. В этом ты мастер. Как вдовушка? Нормально.

– И все?

? Более, чем нормально. Я остаюсь здесь на несколько дней, чтобы познакомиться.

? Она не такая умная, как Мейси.

? Мне не нужна такая умная женщина, как Мейси.

? Что за проблемы с Национальным Комитетом? Я думал, они за нас.

– Я разберусь. Иногда нужен дополнительный толчок. Я беседовал с твоим братом, я тебе говорил?

– Нет. Когда?

– Несколько дней тому назад. Он меня завернул, сказал, что слишком мало. Он хочет кучу денег, Винс, он не кажется человеком, у которого возникли проблемы.

– У него проблемы. И чем дальше, тем хуже. Подожди немного, ты получишь что хочешь. Мы должны сделать так, чтобы семья была с ним заодно.

– А они еще не с ним?

– Они будут с ним. Я этим занимаюсь. Нам нужны только некоторые из них, а потом Чарльз может ставить на голосование. Ты получишь, что хочешь. Доверь мне это дело и не беспокойся.

– Я не беспокоюсь. Я просто жду.

«Я тоже», – подумал Винс, кладя трубку. Он ненавидел ждать. Слишком многое расплывчато, слишком многого он не знал. Что эта сука пытается сделать ему; что эти медоречивые подонки из Национального Комитета сделали бы для него до начала выдвижения кандидатов; какой процент, и достаточно ли большой, будет у него на выборах в Сенат. Он был уверен, что победит, как победил раньше, но ему нужен большой перевес голосов. И он начал развивать события в Тамараке, но не знает, будет ли этого достаточно.

Остальное, казалось, не поддается его контролю. За прошедшие два месяца, впервые с тех пор, как Итан выкинул его из компании и из дома, Винс не один раз почувствовал изнурительную агонию беспомощности, покалывание нервных окончаний от бездеятельности и ожидай напряжение мускулов, когда еще рано прыгать.

– Черт, – пробормотал он в тишине своего кабинета. Он вертел в руках круглое стеклянное пресс-папье ? подарок Женского клуба Пуэбло. Его гладкость раздражала, оно казалось скользким и ненадежным.

– Черт! – взорвался он и швырнул пресс-папье в стену. Оно ударилось о панель стены, отскочило, два раза подпрыгнуло на ковре, закатилось под столик, на котором громоздилось с полдюжины фотографий Доры. «Джош ? подумал Винс. ? Эта сука ходит с ним. Не только живет у Гейл и Лео, но и ходит с Джошем. Что, черт побери, она себе вообразила? Он ее предупреждал...»

Винс посмотрел на зазубрину, оставленную пресс-папье на панели, орехового дерева, и понял, что необходимо владеть собой и заставлять людей делать то, что он хочет, а ему это потребуется очень скоро.

Анна медленно шла по галерее в квартире Джоша, глядя на картины. Они удивили ее разнообразием и великолепием, от французских импрессионистов до минималистов.

– Определенно, не все солнечный свет и тень, – прошептала она.

Джош, ходивший за стаканами с вином, услышал ее и улыбнулся.

– В принципе, не все. Это не то, что ты бы назвала сфокусированной коллекцией. Мои дедушка и бабушка купили импрессионистов, когда побывали в Европе; родители собирали Пикассо и Брака, а также эскимосскую резную миниатюрную скульптуру в гостиной; а я купил остальное. То на что ты смотришь, это история семьи Дюранов, особенно моих дедушки и бабушки, так как они объездили весь свет. У них не было ни малейшего представления, что они покупали предметы настоящего искусства; они покупали потому, что это трогало их воображение, или им нравились художники, с которыми они встречались. И я думаю, они им сочувствовали, считая, что те никогда не будут обладать деньгами, имуществом или какой-нибудь властью.

– Они думали, что имущество важнее, чем искусство? – спросила Анна.

– Нет, но они думали, что деньги необходимы, владение имуществом приятно, а власть полезна. Они не видели ничего романтического в художнике, умирающем от голода. Они были исключительно практичными сталепромышленниками со Среднего Запада, ставшими современными покровителями искусства, потому что любили искусство и считали, что оно необходимо для полноты жизни, и действительно думали о своей ответственности в поддержке искусства, раз у них было много денег, чтобы помочь художникам выжить и даже процветать.

Они дошли до конца галереи и вошли в гостиную, где каминная полка и стеллажи на стене были заполнены эскимосскими миниатюрными резными фигурками: маленькими птичками, большими танцующими медведями, семейными группами, моржами с рыбаками, изгибающими спины, как ковбои на брыкающихся быках.

– Это самая впечатляющая коллекция, которую я когда-либо видела, – сказала Анна.

Джош кивнул.

– Я полюбил каждую из этих вещей с тех пор, как был ребенком. Когда я умру, все это отправится в музей. Не хочу, чтобы коллекция разбивалась.

«Он не оставит их детям», – подумала Анна. Или не собирается иметь детей. Наверное, так оно и было, он жил, как человек со своим укладом и целиком в своих занятиях. И Дора сказала, что Джош ненавидел детей. Анна ходила по гостиной, рассматривала десятки предметов, которые он собрал – египетские скарабеи, греческие вазы, французские изделия из эмали, резные немецкие щелкунчики русские лакированные шкатулки, китайские нефритовые фигурки, африканские маски, ожерелья из перьев с Новой Гвинеи. Квартира была огромной – две квартиры соединены в одну, как рассказал ей Джош – просторные комнаты с высокими потолками обставлены, (чрезмерно заставлены), – подумала Анна, антикварной мебелью. Пухлые диваны и кресла, покрытые слегка выцветшими ткаными накидками, и восточные ковры с рисунками, примятыми за сотни лет. Вместе с собранными им предметами здесь были фотографии самых разных людей – от рыбака на траулере до мужчин и женщин, о которых Анна знала из газет и журналов. Его друзья были так же разнообразны, как и его коллекция.

– Хочешь посмотреть остальных? – спросил Джош. Она кивнула и они прошли обратно через галерею в другой конец квартиры. В его спальне, на круглом, обитом кожей столике было несколько фотографий в серебряных рамках. Анна наклонилась поближе, чтобы посмотреть на них. На всех фотографиях изображена одна и та же пара: мужчина, который мог бы быть Джошем, и высокая красивая женщина с коротко подстриженными в виде шапочки белокурыми кудрями.

– Твои родители, – сказала она. – А я-то думала, где же они.

– Они находятся в личной части дома. – Джош стоял рядом с нею, глядя на них. – Ты бы им понравилась, Анна, они восхищались людьми, которые сами определяют свою жизнь, не позволяя другим делать это вместо них.

Она бросила на него быстрый взгляд.

– Ты не знаешь, насколько это верно в отношении меня.

– Я думаю, это так. Мне кажется, с тобой когда-то случилось что-то ужасное, сокрушительное. Что-нибудь вроде смерти моих родителей, чем она явилась для меня, хотя я не позволил бы себе сравнивать боль; все мы страдаем по-своему. Но ты не позволила этому постоянно разрушать тебя; ты построила свою жизнь и стала замечательной женщиной. Я восхищаюсь этим. И мои родители очень полюбили бы тебя. Вернемся в кабинет, моя экономка сделала паштет, и мы должны отдать ему должное, иначе она будет разочарована. А потом мы можем пойти поужинать.

Не ожидая ответа, он пошел вперед, делая замечания о некоторых картинах, мимо которых они проходили; рассказывая анекдот о рисунке Альберса, который купил на распродаже; вспоминая историю о наброске Миро в своем кабинете. «Как будто, – подумала Анна, – он забеспокоился, что сказал слишком много, подпустил слишком близко и теперь пытается стереть это легким, забавным монологом, чтобы развлечь ее, если она расстроилась».

Но она не расстроилась. Это было удивительно, но вместо того, чтобы отшатнуться от него, заинтересовалась, что еще он мог бы сказать о ней. Нет, на самом деле нет, быстро поправила она саму себя. Ей не нужен анализ, проведенный им; она хотела только приятного общества. И, казалось, Джош тоже нуждался только в этом. Поэтому ей было так хорошо.

– Я заказал столик в ресторане «Ле Плюм» на восемь тридцать, – сказал Джош, когда они уселись на длинный широкий диван в его кабинете. – Но можем пойти туда раньше, если хочешь.

Комната была маленькой и уютной, с темно-зелеными стенами, полированными книжными полками орехового дерева, с бежевыми вельветовыми кушетками и стульями, с камином из зеленого мрамора. И повсюду лежали книги, громоздились на полках, шаткими стопками располагались на полу и на подоконниках, были разбросаны на столах вместе с газетами и профессиональными журналами. В углу стоял телевизор, а рядом с ним проигрыватели для пластинок и компакт-дисков. Джош поставил какую-то музыку, когда они вошли, и причудливые волны сонаты Скарлатти заполнили комнату. Анна знала, что здесь он проводил большую часть своего времени.

– Я хотел бы услышать о твоей работе, – сказал он, протягивая ей тарелку. – Похожи ли дела о разводах одно на другое?

– Не больше, чем египетские фараоны, я полагаю, – ответила Анна. Она намазала паштет на кусочек хлеба и откусила. – Как вкусно.

– Одно из многих фирменных блюд миссис Умико, лесные грибы, вида четыре, я думаю. Она знает все кухни мира; они с мужем работали в бельгийском посольстве во Франции и в американском посольстве в Швейцарии а потом приехали сюда и зарегистрировались в агентстве в то утро, когда я позвонил туда. Оказалось, что мы прекрасно подошли друг другу.

– Это не экономка, которую наняла Дора.

– Нет. Ни она, ни мы не были довольны.

– Она ушла, когда Дора была здесь?

– Она ушла через шесть месяцев после того, как е наняла Дора. А потом я нашел супругов Умико.

Анна нахмурившись посмотрела на него.

– Почему ты не сказал это, когда мы беседовали в моем кабинете?

– Дора гордилась своими способностями нанимать прислугу. Я не подумал, что это было достаточно серьезно чтобы ставить ей это в упрек. Это ничего не изменило бы.

– Нет, изменило бы. – Она все еще удивлялась его сдержанности. Он мог бы использовать эту информацию для ослабления образа Доры в их домашней жизни. Анна даже не сомневалась, кто принял такое решение, Джон или Миллер; а была уверена, что это Джош. Интересно что еще он утаил. «Как удивительно хорошо знала его маленькая Дора», – подумала она. Можно было многим восхищаться в этом человеке.

– Ну, ладно, – сказал он, – расскажи мне о своей работе.

Анна описала некоторые из самых интересных для нее случаев, не упоминая имен, но давая каждому лицу краткую, яркую характеристику, так что Джошу эти люди показались персонажами, полными жизни. Он хмыкнул, когда она рассказала об одном актере телевидения, который подал на развод, потому что жена убрала из их дома все пятьдесят четыре зеркала, а потом сказала ему, чтобы тот выбирал между нею и зеркалами.

– Ты не начинаешь удивляться предпочтениям, которые отдают люди? – спросил Джош. – Наверное, трудно каждый день иметь с ними дело и не выносить приговоров.

– Юристы все время выносят приговоры, – сказала Анна. – Я думаю, мы самые суровые критики всего и все потому, что не можем уйти ото всех глупостей и лжи, как будто это плохая пьеса, на которой мы должны досидеть до конца, услышав каждое слово. Просто мы не говорим о наших чувствах; если мы действительно хорошие юристы, никто не узнает, что мы думаем и чувствуем. Ты счастливец, твои клиенты умерли четыре тысячи лет тому назад.

– Не совсем счастливец. Во многих случаях даже ложь может стать поводом для радости. Молчание могилы представляет определенные трудности для исследования.

Они улыбнулись друг другу и замолчали. Джош наполнил стаканы и они устроились поудобнее на удобном диване.

За окнами огни Санта-Моники казались мозаикой на черном фоне; огоньки слегка колыхались в горячем воздухе середины сентября, а в комнате было прохладно, прохладный воздух обволакивал прохладой лодыжки Анны. Она вздохнула. В каком-то порыве сняла туфли и подобрала под себя ноги, уютно усевшись в уголке дивана.

– Жаль, что мы должны уходить, – прошептала она.

– Мы не должны, – не задумываясь ответил Джош. – Найдем что-нибудь дома. У миссис Умико сегодня выходной, но мы могли бы совершить набег на холодильник. – Он посмотрел на красное шелковое платье Анны и шелковый жакет с ярким рисунком, золотые серьги с рубинами, ожерелье из золотых флорентийских цепочек. – Я должен был бы предложить тебе элегантность и французскую кухню. Это я и планировал на сегодняшний вечер. Если ты выбираешь суп и салат, лучшее, что я могу предложить, это зажечь свечи.

– В этой комнате мне понравится свет горящих свечей, – сказала Анна.

Джош поставил телефон на ручку дивана.

– Я позвоню в ресторан. Мне нравится твой вкус, я это уже говорил, так ведь? В этом ресторане я ем, когда остаюсь дома один. Предпочитаю его всем ресторанам вместе взятым.

– Я неплохая повариха, – сказала Анна, – я могла бы что-нибудь приготовить...

– Но не в красном шелке. Может быть, однажды мы так и сделаем, но не сегодня вечером. Если только ты не возражаешь.

Анна покачала головой. Все отлично.

Джош набирал номер ресторана, когда кончилась соната Скарлатти.

– Не могла бы ты поставить что-нибудь еще? – непринужденно сказал он.

Прямо в чулках Анна подошла к шкафчику и открыла дверцы. Сотни пластинок были расставлены в алфавитном порядке. Она выбрала трио Бетховена и Моцарта и поставила пластинку на проигрыватель, пока Джош положил трубку телефона.

– Спасибо, – сказал он.

И только потом, когда Анна снова уселась, поджав ног на диван, и звуки первого трио поплыли по комнате поразило, как все это отличалось от вечера, который она ожидала провести, или от обычного вечера дома, где она слушала музыку в своей спокойной квартире, готовила ужин для себя одной в своей спокойной кухне, и читала или смотрела телевизор в своем спокойном кабинете «Какая большая разница», – подумала женщина, но как естественно она вошла в эту обстановку, и каким это кажется простым.

«Я должна буду подумать об этом, – размышляла Анна. – Но позднее, не сейчас. Сейчас я, действительно, не хочу тратить время».