Среди роз

Глава 19

Если бы не Гай, Женевьева была бы рада приезду гостей. Близилось Рождество, снегопад продолжался, в замке царило веселье. Каждый вечер Грисвальд готовил настоящий пир, в зале показывали свое искусство музыканты и акробаты.

Лорд Гиффорд и его спутники намеревались провести Рождество в Иденби. Женевьева не знала, о чем Гиффорд беседовал с Тристаном, но поняла, что его призывают ко двору. В присутствии гостей она не решалась спросить об этом Тристана. Они оставались наедине только по ночам и сразу забывали о дневных заботах.

Тристан и Джон дружески беседовали с Томасом Тайдуэллом, вспоминали о бурной юности, о ее ошибках и удачах. Позабыв о былых бедах, они смеялись и поддразнивали друг друга. В сочельник в зале замка собрались крестьяне, торговцы и ремесленники с женами и дочерьми. По традиции Тристан и все домочадцы омыли ноги бедным и страждущим и раздали им монеты, а когда ритуал завершился, священники Томас и Ланг благословили всех собравшихся. После этого начались танцы. Босоногая Тэсс радостно кружилась по залу в объятиях Тристана, а затем ее подхватил Тибальд. Гай попытался пригласить Женевьеву, но лорд Гиффорд вовремя избавил ее от слишком пылкого поклонника.

Женевьева и Эдвина танцевали и с крестьянами, и с пастухами, а Тристан и гонцы короля приглашали на танец молочниц. По обычаю в этот день никто не вспоминал о сословных различиях. Подали пунш в огромной чаше; всю ночь гости ели, пили и веселились.

Для Женевьевы эта ночь стала особенной: несмотря на усталость, ее охватило радостное возбуждение. Наконец священники удалились в одну из комнат замка, чтобы обсудить богословские вопросы, а гости начали постепенно расходиться по домам. Усталая Эдвина ушла спать вместе с Анной. Гай куда-то исчез. В большом зале перед очагом сидели Джон, Томас Тайдуэлл и Тристан. Женевьева хотела покинуть их, но Тристан усадил ее к себе на колени.

В такие минуты Женевьеву переполнял восторг, она жалела, что не познакомилась с Тристаном в прежней жизни, много лет назад — до того, как свершились страшные преступления.

— …Видел бы ты его лицо! — восклицал Томас Тайдуэлл. — Тристан решил во что бы то ни стало доказать отцу, на что способен. Он вздумал укротить огромного черного жеребца, а тот сбросил его прямо в канаву!

— Тогда мне было всего девять лет, — напомнил Тристан. — Я был младшим в семье. Мне казалось, что я должен совершить такой подвиг.

— Твой брат хохотал до упаду, — улыбнулся Джон.

— Да, как и сам эрл. А потом отец задал тебе хорошую трепку!

— И поделом! — засмеялась Женевьева. — Жаль, что я не видела этого!

— Но ты все же укротил этого коня, — продолжал Джон.

— Да, а справиться с Паем было уже гораздо легче. Кстати, Женевьеве известно, на что способен Пай, — заметил Тристан.

Она опустила глаза, удивляясь тому, что этот рассказ так развеселил ее. Удовлетворенно вздохнув, Женевьева поудобнее устроилась на коленях Тристана и начала задремывать. Когда Тристан поднялся, у нее едва хватило сил попрощаться с гостями. Добравшись до постели, она устало опустилась на нее и сразу закрыла глаза.

— Женевьева, в туфлях спать неудобно.

— Я не могу пошевелиться… — простонала она. Тристан разул ее, гладя усталые ступни, пальцы и пятки.

Женевьева задумчиво улыбалась, не открывая глаз, и вздыхала. Она почти не почувствовала, как он снял с нее платье, заключил в объятия и пожелал приятных сновидений.

Женевьева проснулась утром, когда в спальне появилась Тэсс. Тристан был уже одет, в комнате пахло шоколадом. Женевьева услышала, как Тристан шутит с Тэсс, желая ей хорошего Рождества. Она хотела откинуть одеяло, но, вспомнив, что раздета, снова укрылась до подбородка. Тэсс вышла, закрыв за собой дверь. Женевьева ласково и смущенно пожелала Тристану счастья. Он улыбнулся в ответ, но не сразу подошел к кровати, а сначала наполнил чашку шоколадом.

Женевьева подвинулась, освобождая для него место, взяла чашку и отпила ароматной жидкости.

От близости Тристана ей стало тепло и уютно.

— Мне надо поскорее встать. Скоро начнется праздничная служба…

— Еще не скоро. — Тристан взял ее за подбородок. Сегодня его глаза казались особенно светлыми и глубокими, волосы были взъерошены, на губах играла улыбка. Никогда еще он не казался таким мягким и привлекательным. — У нас еще есть время. Я не позволю королю перещеголять меня.

Женевьева удивленно смотрела, как он направился к креслу, где лежал его плащ, и вскоре вернулся с маленьким свертком в голубом бархате, который и подал ей. Тристан снова присел на постель, развернул сверток и вынул оттуда золотое украшение для волос, усеянное сверкающими камнями.

— Эти камни, — сказал он, — напоминают мне твои глаза — они так же часто меняют цвет. Твои глаза становятся то сиреневыми, как аметисты, то синими, как сапфиры, а в минуты страсти и гнева сверкают, как бриллианты.

У Женевьевы гулко забилось сердце. Она не могла вымолвить ни слова, не могла разобраться в своих чувствах. Радовалась ли она тому, что Тристан преподнес ей такой чудесный подарок? А может, стыдилась — того, что он счел необходимым отблагодарить ее? О если бы только Тристан не пытался завоевать Иденби! Они могли бы стать возлюбленными и друзьями!

Не прикоснувшись к украшению, девушка отвела глаза.

— Какая прелесть… — Она натянула одеяло. — Тристан, твой подарок прекрасен. Но мне… нечего подарить тебе в ответ.

Он, видимо, угадал ее мысли.

— Я купил его в Лондоне, Женевьева. На деньги, полученные из северных поместий. И сделал это не для того, чтобы подкупить тебя или отблагодарить. Это рождественский подарок женщине, которая заслуживает большего. Вот и все.

Она с трудом сдержала слезы. Тристан взял украшение и надел ей на голову, и Женевьева засмеялась, вспомнив, что не причесана.

— Мне нравится, когда твои волосы в беспорядке. — Тристан отстранился, любуясь ею. Выражение нежности не сходило с его лица, и Женевьева вдруг растрогалась.

— Но мне нечего тебе подарить, — повторила она.

Он вдруг встал и направился к камину, отчужденный и молчаливый.

— Тристан, я не хотела обидеть тебя…

Он обернулся.

— И все-таки ты можешь сделать мне подарок. — Тристан поднял руку, пресекая возражения Женевьевы, указал на ее живот, укрытый одеялом. — Ты согласна подарить мне его на Рождество? Сделать драгоценный подарок, который позволит мне спокойно спать по ночам? Если да, то поклянись, что будешь осторожна и убережешь ребенка — даже если в душе ты по-прежнему считаешь меня заклятым врагом. Поклянись заботиться о своем здоровье и здоровье малыша.

Женевьева залилась краской. Тристан заговорил о ребенке впервые после возвращения, после бурной и странной ссоры. Она не понимала чувств Тристана, но догадывалась, что ее беременность мучительно напоминает ему о былом счастье. Должно быть, тогда, молодой и веселый, он искренне радовался беременности жены. От волнения у Женевьевы закружилась голова. Возможно, они все еще враги, и тут уж ничего не поделаешь. Мир суров, но жизнь быстро меняется. Может, у нее еще есть надежда? Хотя бы на то, что на трон взойдет один из Йорков?

Этого она не знала. Наступало Рождество; отец и Аксель лежали в могиле. Женевьеве следовало бы презирать Тристана всей душой, но она обязана уберечь ребенка — хотя бы из благодарности. Судя по всему, он не питал ненависти к ней.

— Женевьева!

Она наконец взглянула на него и вновь удивилась тому, что Тристан смотрит на нее так ласково. Она боялась заговорить. «В моем сердце нет места для ненависти! — хотелось сказать ей. — Я не могу ненавидеть тебя. Но должна хранить свою честь и помнить, что ты враг, который пришел, взял то, что пожелал, и погубил моего отца…»

В замешательстве покачав головой, она срывающимся голосом прошептала:

— Милорд, я буду осторожна. И позабочусь о ребенке. — Это признание испугало Женевьеву. Ей не хотелось признаваться в том, что она способна полюбить зародившуюся в ней жизнь и своего врага. Она вскочила, прикрываясь одеялом и смущенно смеясь. — Но это, милорд, не рождественский подарок! — Она грациозно присела. — Вы преподнесли мне драгоценности…

— А ты даришь их мне каждую ночь, — возразил с поклоном Тристан. — Я сплю укрытый этими золотыми прядями. И очень ценю их.

— Пожалуй, их стоит отрезать…

— Не вздумайте, миледи!

— В таком случае попробую снова укрыть вас ими. И немедленно. — Женевьева сбросила одеяло и застыла перед ним — нагая, гордая и прекрасная, не чувствуя стыда. Ошеломленный Тристан молчал.

Она медленно направилась к нему, соблазнительно, как кошка, слегка покачивая бедрами и бесшумно касаясь пола узкими ступнями. Ее волосы, увенчанные сияющим убором, струились вдоль тела и чуть колыхались, сверкал золотистыми искрами, нежно касались груди и бедер, окутывая девушку великолепным плащом.

Тристан замер. Никогда еще Женевьева сама не прикасалась к нему, поэтому сейчас мгновенно воспламенила его. Он изумленно смотрел на нее.

На губах Женевьевы играла легкая и беспечная улыбка под стать ее чувственным движениям. Она казалась искушенной, как Ева, опытной соблазнительницей. Остановившись перед Тристаном, она провела ладонями по бедрам, вызывающе вздернула подбородок и сверкнула глазами.

Привстав на цыпочки, она прильнула к нему, обвила руками его шею — так, что теперь их тела соприкасались. Женевьева ощущала его затвердевшую плоть, но с лукавой усмешкой, едва позволив ему ощутить ее тепло, отстранилась.

— Пожалуй, мне надо одеться! — Она прикрыла грудь волосами, оставив на виду глубокую ложбинку между сливочными холмами. Потом закружилась. Волосы развевались, как золотой водопад, манили и притягивали, скрывали и вновь обнажали ее женственную фигуру, безумно волнуя его. — Пожалуй… — начала Женевьева, но опомнившийся Тристан уже метнулся к ней и заключил ее в объятия.

— Что «пожалуй», миледи?

— О нет, милорд! — с притворным ужасом воскликнула она. — Вы одеты!

— Это легко исправить.

— Мне бы не хотелось доставлять вам лишние хлопоты…

— Вам я ни в чем не могу отказать. Как и самому себе!

С этими словами он бросился на постель. Глаза Женевьевы засверкали от возбуждения, она простерла к нему руки, ее густые волосы покрыли плечи и шею Тристана. Он зарылся в них лицом и начал осыпать торопливыми и пылкими поцелуями ее тело. И вскоре Женевьева забыла обо всем, шепотом призывая его к себе.

— Думаешь, это так просто, плутовка? Ты довела мужчину до помешательства, а теперь не позволяешь ему вкусить медленного и томительного наслаждения! Ну уж нет!

— Тристан… сжалься!

— Увы, миледи, сейчас мне не до милосердия!

Поцелуями и страстными ласками он вновь довел ее до блаженного экстаза, заставил трепетать от нетерпения и умолять… и начал все сначала. В комнате было светло, но Тристан не выказывал ни толики смущения, опуская голову между ее бедер, вызывая в ней дрожь поцелуями и прикосновениями. Наконец Женевьева простонала, что дольше терпеть не в силах.

И сказала правду — она ослабела от наслаждений, но испытывала неутолимое желание. Когда Женевьева попросила его раздеться, он предложил ей помочь ему. К своему удивлению, она обнаружила, что способна без тени смущения касаться языком его груди, опускаться ниже… возбуждать в нем страсть, приближая желанный миг. Рывком притянув ее к себе, Тристан приподнялся и они соединились — так, как никогда прежде.

Услышав резкий стук в дверь и голос Джона, Женевьева вздрогнула. Тристан рассмеялся, натянул на них одеяло и велел Джону войти. Женевьева залилась краской. Джон, стоя на пороге, пожелал им счастливого Рождества, улыбнулся и напомнил, что уже поздно, а гости собрались в зале.

Тристан усмехнулся, привлек Женевьеву к себе и пообещал скоро спуститься. Ни Тристан, ни Женевьева не заметили, что рядом с Джоном в коридоре стоит еще один человек и видит их. Поэтому они не видели и того, что дикая ярость исказила его лицо.

Дверь закрылась. Женевьева вскочила и бросилась к сундуку с одеждой. Тристан тоже встал и начал одеваться. Но, застегивая крохотные пуговки сзади на ее платье, он вдруг повернул ее к себе.

— Я хотел бы получить от вас еще один подарок, миледи.

Удивленная его тоном, она молча ждала продолжения.

— Сегодня мне придется уехать, Женевьева. Я возвращаюсь ко двору вместе с лордом Гиффордом и остальными.

— Что?!

— Да, мне придется вернуться ко двору. Генрих призывает меня. Не хочу опять запирать тебя в башне, поэтому пообещай, что больше не попытаешься сбежать.

Женевьева поразилась, почему ее пронзила такая боль при мысли о скором расставании. Утро, начавшееся так чудесно, закончилось бедой… Боже милостивый, неужели вместе со свободой и честью она утратила гордость и достоинство?

— Тристан, это несправедливо…

— Женевьева, не заставляй меня поставить стражников возле твоей двери.

Ее глаза выражали страдание.

— А если я дам тебе слово, ты поверишь мне? Я до сих пор не понимаю, как ты решился спать рядом со мной. Ты же поклялся, что никогда не сделаешь этого!

— Возможно, я ошибся.

— Пожалуй!

Вдруг Тристан протянул ей меч.

— Возьми! — Ошеломленная и встревоженная, она отступила. Его глаза стали почти черными, на шее вздулись жилы. Тристан схватил ее за руку и притянул к себе — так, что меч оказался зажатым между их телами. — Возьмите его, миледи, и немедленно!

— Тристан, перестань! — Женевьева едва сдерживала слезы.

— Дай мне слово! — потребовал он. — Возьми меч и дай слово.

— Хорошо, только отпусти меня, Тристан…

— Поклянись именем всемогущего Бога.

— Клянусь именем Бога и всех святых! Прошу, Тристан, отпусти меня и не смотри так…

Он разжал пальцы, отвернулся и вложил оружие в ножны, а когда снова взглянул на Женевьеву, в его глазах светилось желание.

— Идем, нас ждут.

Окончательно растерявшись, она робко подала ему руку, и они вышли из комнаты.

День еще не кончился, и Тристан не отходил от Женевьевы, но она уже ощущала боль разлуки. Он стоял рядом с ней во время службы, пока священники Томас и Ланг читали проповеди, и она постоянно чувствовала на себе укоризненный взгляд святых отцов.

«Я ни в чем не виновата!» — хотелось крикнуть ей. Но все-таки Женевьеву терзали угрызения совести — ведь уже много ночей подряд она отдавалась Тристану по своей воле, пригревала врага на груди. Она опустила голову, но не могла молиться. Эдвина как-то рассказала ей, будто отец Томас упрекнул Тристана в том, что тот сделал Женевьеву наложницей. Священник требовал, чтобы Тристан либо женился на ней, либо отпустил. Но тот заявил, что и отец Томас не безгрешен — об этом знал, но помалкивал весь замок.

Значит, Тристан не помышлял о браке, и это вполне устраивало Женевьеву. Отказаться от участи его любовницы она не могла, но ни за что не согласилась бы стать женой — тогда ей пришлось бы поклясться любить Тристана и повиноваться ему. Женевьева не решилась бы на такой шаг. Пусть он лишил ее невинности, но она сохранила честь, поэтому считала, что обязана исполнить долг перед отцом, Акселем и всеми, кто погиб при осаде Иденби.

И все-таки ей было страшно. Тристан уже сказал, что никогда и ни на ком не женится. А Женевьева, несмотря ни на что, мечтала о браке. Что же принесет ей будущее? Одно дело — скитаться одной, искать убежища, голодать, но совсем другое — заботиться о малыше. Что делать, когда Тристан пресытится ею? Не желая поддаваться страху, она обычно уверяла себя, что с нетерпением ждет такой минуты.

Но сердце сыграло с ней злую шутку. Узнав об отъезде Тристана, Женевьева ощутила ужас и чуть не расплакалась. Бог свидетель, ей уже сейчас недоставало Тристана, его ласк и поцелуев. Она не могла дождаться, когда вновь останется с ним наедине…

— Женевьева, служба кончилась! — прошептал Тристан. Она кивнула и поднялась с колен. Сказав, что в кабинете его ждет Джон, Тристан грустно усмехнулся и попросил уложить его одежду. Женевьева собрала вещи и спустилась в большой зал, где сегодня намечался шумный пир. В зале уже собрались гости. Женевьева проскользнула в часовню и затаилась за колонной. Отец Томас вышел из алтаря, огляделся и скрылся за дверью. Тогда она направилась к склепу родителей, коснулась его рукой и дала волю слезам.

— Отец, дорогой… я люблю тебя, я не хотела тебя опозорить… — Как только Женевьева коснулась холодного камня, боль и замешательство покинули ее, и она грустно улыбнулась. — Зато теперь у тебя будет внук, его сын. Если бы ты знал его, то наверняка все простил бы. Ты даже пригласил бы его за стол, оказал ему радушный прием, потому что он замечательный… Но с ним сыграли жестокую шутку… — Она осеклась, вспомнив, что отец мертв и не может освободить ее от обещаний. Он не мог встать и сказать, подобно Иисусу: «Возлюби врага своего».

Затем Женевьева приблизилась ко второму склепу, где покоился Аксель. Искусный скульптор сумел передать выражение его лица. Мраморный Аксель выглядел ученым, мыслителем, а не воином. Сквозь слезы Женевьева подумала, что Аксель давным-давно простил ее. Он никогда и никого не осуждал.

— Мне так недостает тебя, любимый! — шепнула она. Почему именно ему было суждено умереть?

— Так ты скучаешь по нему! — Этот шепот резанул ее слух. Женевьева испуганно обернулась и увидела побледневшего от ярости сэра Гая.

— Гай! Как ты меня напугал…

Взмахнув рукой, он отвесил ей звонкую пощечину. Вскрикнув от неожиданности, она схватилась за щеку и попятилась. Должно быть, не понимая, что делает, обезумевший от ревности Гай осыпал ее грязными словами. Но хуже всего было то, что они напоминали Женевьеве о стыде и унижении, об угрызениях совести, ужасе и боли.

— Неужели это ты, Женевьева — дочь Эдгара, возлюбленная Акселя? Леди Иденби? О нет, не подходи к склепу, не оскверняй память родителей! Где же твоя гордость? Ты, герцогиня, — шлюха!

— Прекрати! — ударив кулаками в грудь Гая, она заметила, что к нему возвращается рассудок. — Прекрати! — шепотом повторила она, тревожно взглянув на дверь и вспомнив, что Тристан подозревает ее в нежных чувствах к Гаю.

— Почему? — Откинув со лба прядь светлых волос, Гай с укором посмотрел на нее. — Твой любовник занят в кабинете.

— Гай, я ни в чем не виновата! Я прибегла к помощи единственного оружия! А когда проиграла, мне пришлось поплатиться — тогда как ты покинул замок и стал предателем…

— Нет, я сражался на стороне Стенли, но они поддержали Генриха, и мне пришлось смириться. Ричард был обречен, я боролся за Иденби, Женевьева! Я рисковал жизнью, чтобы Генрих оценил мою преданность — и отдал мне Иденби. И тебя.

Женевьева печально смотрела на него.

— Гай, замок принадлежит Тристану, и ты это знаешь…

— А ты продолжаешь расплачиваться за свои ошибки. О да! Ты дорого платишь за них, бедняжка Женевьева! Что-то я не заметил, чтобы он бил тебя! Напротив — он держит тебя за руку, нежно пожимает твои тонкие пальцы. Я не видел, чтобы он силой уносил тебя в спальню — ты сама следовала за ним. От меня не укрылось, как округлился твой живот, как ты вспыхиваешь, едва он прикасается к тебе. А еще, миледи, я видел вас разгоряченной и дрожащей, свернувшейся в его объятиях, — после того, как его меч пронзил вас!

— Гай, как ты можешь!

— Ты шлюха, Женевьева. Всему Лондону известно, что ты — наложница приспешника Ланкастеров. Скажите мне, миледи, чем еще вы намерены осквернить память отца, Акселя и Майкла, убитых вашим любовником? Может быть, браком? Стало быть, вы извиваетесь и стонете в его объятиях, надеясь когда-нибудь стать его женой?

Она возненавидела Гая, хотя понимала, как ему больно. Но он ничего не желал понимать. Женевьева сгорала от стыда.

— Прошу прощения. — Она высоко вскинула голову. — Мне пора идти. — Гай схватил ее за руку и привлек к себе. Отбиваясь, она заметила, как увлажнились его глаза. Значит, он жалел о том, что оскорбил ее.

— Женевьева, прости! — Упав на колени, Гай прижался щекой к ее ладони. — Я люблю тебя и буду любить вечно. Это невыносимо…

— Гай, прошу тебя! — Она тоже опустилась на колени и заглянула ему в глаза. — Не надо! Не надо любить меня, не надо жалеть. Он…

— Он умрет.

— Нет, Гай, не смей! — вскрикнула Женевьева. — Если он погибнет, Генрих…

— Я тоже служу Генриху.

Она нетерпеливо покачала головой:

— Тристан давно служит Генриху они близкие друзья. Если Тристана не станет, Генрих отдаст замок кому-нибудь другому.

— Мне! — заявил Гай, и Женевьева содрогнулась, увидев ликование в его глазах.

— Нет!

— Женевьева, я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. Не бойся, я спасу тебя — и Иденби. Я тоже умею действовать коварно и осторожно. Наберись терпения, любимая, и жди меня.

— Гай, ты спятил! Прошу тебя, забудь об этом. Иденби процветает, в нем налаживается жизнь, я не могу подвергать своих людей опасности. Не вздумай…

Он вдруг отдернул руку и поднялся. Женевьева удивленно огляделась и услышала шаги. Размеренные шаги по каменному полу, неумолимо приближающиеся к ним. Страшась обернуться, девушка взглянула через плечо и побледнела.

Посреди часовни стоял Тристан, мощный и величавый в тяжелом малиновом плаще, скрепленном на плече новой пряжкой, на которой белая роза переплеталась с алой. Его голова была непокрыта, а выражение лица было таким зловещим, что Женевьева невольно содрогнулась, подумав о том, слышал ли он недавний разговор. Наверное, Тристан решил, что она сама подстроила эту встречу…

Неожиданно улыбнувшись, он поклонился. Его холодные глаза горели.

— Миледи, сэр Гай…

— Тристан…

Зачем она заговорила? Он ни о чем не спрашивал, но голос ее звучал виновато. Тристан кивнул ей и перевел взгляд на Гая. Потом подошел, взял Женевьеву за руку и сразу почувствовал, что она дрожит.

— У вас покраснела щека, миледи. — Еще никогда он не говорил с ней таким угрожающим тоном.

— Я… упала, — солгала Женевьева. — Сегодня Рождество, мне хотелось навестить родителей. Я оступилась…

Тристан осмотрел статую, стянул перчатку и обернулся к Гаю.

— Это правда, сэр Гай?

— Да, милорд. Я просто помог миледи подняться, ничего более.

Тристан снова посмотрел на Женевьеву. Если бы взглядом можно было убить, она рухнула бы замертво!

Небрежно коснувшись холодного мрамора, он задержал взгляд на безмятежном лице Акселя.

— Красивый юноша. Жаль, что он погиб.

— Да, — отозвалась Женевьева. Нет, она не дрогнет перед Тристаном.

Она коснулась пальцем мраморных губ. Слезы навернулись на ее глаза.

— Он ненавидел войну, — сказала она. — Считал, что те, кто жаждет воевать, должны сражаться друг с другом, а мы — ждать, как и большинство жителей Англии! Но… он поддержал моего отца. Аксель был преданным и отважным.

— Как и прочие обитатели Иденби, — оборвал ее Тристан и обратился к Гаю: — Генрих должен быть благодарен вам, Гай.

Тот промолчал. Тристан сжал запястье Женевьевы.

— Мы уезжаем немедленно, миледи. — Он склонил голову. — Тэсс уложила вещи. Зимой темнеет рано, а нам предстоит долгий путь. Гай, полагаю, вы готовы к отъезду?

Гай сдержанно кивнул, и Тристан пошел прочь, увлекая за собой Женевьеву.

Во дворе уже собрались те, кто готовился в путь. Здесь же стояли Эдвина, Грисвальд и несколько слуг; конюх Мэтью держал на поводу Пая. Только во дворе Тристан отпустил руку Женевьевы. Гай следовал за ней по пятам, и она не смела обернуться.

Увидев Женевьеву, лорд Гиффорд галантно поклонился и выразил признательность за радушный прием. Томас Тайдуэлл, друг Тристана, обнял ее и пожелал удачи. Она слабо улыбнулась, зная, что теплым приемом гости обязаны Тристану. Эдвина, стоя поодаль, еле сдерживала слезы. Тристан сказал ей, что погода портится, а им предстоит провести в дороге много часов. Закончив разговор, он вскочил в седло, и Пай нетерпеливо заплясал на месте. Тристан подъехал к Женевьеве и, пронзив ее мрачным взглядом, холодно поклонился.

— Миледи, отныне вы лишаетесь свободы, — заявил он и кивнул Тибальду.

Сердце Женевьевы упало: теперь ей опять придется сидеть взаперти… Тибальд получил приказ. Он будет спать под ее дверью — вероятно, сменяя на посту Роже де Трейна. Облизнув пересохшие губы, она обратилась к Тристану:

— Милорд, я не…

Он наклонился и с яростью прошептал:

— Будьте осторожны, миледи. Если я снова застану вас с ним, то с удовольствием высеку. А его убью. Я дал слово. Так что вы предупреждены.

Он выпрямился, вскинул руку, и кавалькада устремилась к воротам Иденби.