Средние века

Геральд Камбрийский: идентичность, политика и историография второй половины XIX–XX в.

Геральд Камбрийский (или Геральд из Уэльса¹) (1146–1223) — автор травелогов, житий, трудов по истории, каноническому праву, церковный и государственный деятель. Он родился в смешанной камбро-нормандской аристократической семье в юго-западном Уэльсе, получил превосходное, по тем временам и для тех мест, образование (в частности, дважды по несколько лет учился в Париже), управлял делами валлийской епархии Сент-Дэвидса, служил при королевском дворе, сопровождал наследника английской короны и архиепископа Кентерберийского в их поездках по Уэльсу и Ирландии, ввязался в многолетнюю борьбу, пытаясь вернуть Сент-Дэвидсу статус метрополии, четыре раза был в Риме, провел долгие годы в библиотеках Херефорда и Линкольна, работая над примерно двумя десятками сочинениями. В Линкольне же, по всей видимости, и умер. Он прожил по тем временам очень долгую жизнь — 77 лет.

Биография и сочинения книги Геральда Камбрийского — находка для исследователя: он был вовлечен в важнейшие события английской, валлийской, ирландской и отчасти французской истории, не говоря уже об истории церковной; щедрость, с которой Геральд описывал их в своих книгах, не может не вызвать благодарности историка. Его книги содержат огромное количество сведений историко-этнографического и топографического характера; быт и нравы народов он описывал с не меньшим воодушевлением, чем дела королей и церковных иерархов. Наконец, очевидные литературные достоинства делают Геральда небезынтересным автором для современного читателя.

В этом тексте мы сосредоточимся, прежде всего, на «ирландских» и «валлийских» книгах Геральда: «Истории и топографии Ирландии», «Завоевании Ирландии», «Путешествии по Уэльсу» и «Описании Уэльса»². Их можно отнести к первому, «раннему», периоду его писательской биографии; все последующие сочинения, сколь бы важным вопросам они ни были посвящены — от наставления правителей до статуса епископата Сент-Дэвидса — не снискали широкой известности при жизни Геральда, да и сейчас специалисты нечасто обращаются к ним. А вот «ирландские» и «валлийские» книги обсуждают не только историки и филологи; они являются важными аргументами в дискуссиях по поводу валлийской и ирландской «национальной идентичности». Автора нередко упрекали (и упрекают) в создании «черной легенды» о валлийцах и ирландцах³; впрочем, справедливости ради следует отметить, что его же, хотя и не столь часто, оценивают совершенно противоположным образом и хвалят за неслыханную для тех времен толерантность⁴. То же можно сказать и о фактической достоверности этих сочинений: историки признают их важнейшими источниками по истории Ирландии и Уэльса второй половины XII в., что не мешает некоторым из них весьма критически подходить к данным, приводимым Геральдом⁵.

Стойкий интерес к жизни и сочинениям Геральда Камбрийского возник лишь около 150 лет назад. С 1861 по 1891 г. в “Rolls Series” вышло в свет восемь томов его сочинений, подготовленных Дж. Брюером, Дж. Димоком и Дж. Уорнером⁶, до сих пор остающихся основной публикацией большинства книг Геральда. В середине позапрошлого столетия изданы переводы на английский ряда его работ⁷. Первая относительно полная биография Геральда Камбрийского была написана в начале прошлого века валлийским антикварием и краеведом Генри Оуэном в эпоху так называемого «кельтского возрождения» и носила характерное для того времени название «Геральд Валлиец»⁸. В 20— 30-х гг. XX в. проснувшийся было интерес историков к фигуре Геральда почти исчез: можно упомянуть лишь биографические очерки, написанные известным британским историком Ф. Пауиком⁹ и М. Хэйденом¹⁰, а также две любопытные, но узкоспециальные статьи¹¹. Не стоит, однако, забывать, что в эти же десятилетия был подготовлен ряд важных публикаций и переводов, прежде всего, англоязычная компиляция автобиографических отрывков из всех сочинений Геральда, составленная и переведенная X. Батлером¹².

Восьмисотлетний юбилей Геральда Камбрийского вернул его жизнь и труды в фокус постоянного внимания медиевистов. Прежде всего, отметим обстоятельнейший биографический очерк известного валлийского историка Конвэя Дэвиса «Геральд Камбрейский, 1146–1946», который не потерял своего научного значения отчасти и до сих пор¹³. В первые пять послевоенных лет появляется еще ряд биографических и тематических работ, — как на английском, так и на валлийском языке¹⁴; особенно стоит отметить книгу и две статьи Томаса Джонса, сторонника «патриотической валлийской историографии»¹⁵. В 50-е гг. к фигуре Геральда Камбрийского обращался английский историк церкви Дэвид Ноулз¹⁶. Начинается перевод и интерпретация наследия Геральда (особенно его «ирландских» работ) в Ирландии; во второй половине 40-х-начале 50-х гг. там выходят новое издание и перевод на английский его «Топографии Ирландии»¹⁷.

В последние сорок лет англоязычная историография Геральда Камбрийского пополнилась важными работами. В это время перед историками уже не стояли задачи «вводного» характера; биографическая канва жизни Геральда разработана; появилась возможность более глубокого и специального анализа его текстов и прояснения некоторых «темных» мест его биографии. Первый шаг в этом направлении был сделан немецким медиевистом Михаэлем Рихтером. Его «геральдиана» открывается статьей об одном малоизвестном агиографическом сочинении Геральда Камбрийского — «Житии Святого Дэвида»¹⁸. Основные проблемы, стоявшие тогда перед исследователями жизни и трудов Геральда, были сформулированы Рихтером в статье, написанной к 750—летнему юбилею смерти его героя¹⁹. Однако главной работой немецкого ученого стала написанная им по-английски биография Геральда, первое издание которой вышло в 1972 г., а второе, переработанное, — четыре года спустя²⁰. Уже само ее название «Геральд Камбрийский: развитие валлийской нации» многое говорит о подходах Рихтера к теме. Критикуя восторги «патриотической валлийской историографии» по поводу борьбы Геральда Камбрийского за независимость валлийской церкви, Рихтер все же прочно увязывает эти события с «ростом национального самосознания валлийцев» в середине ХII — начале XIII вв. Работа Рихтера положила начало современному этапу изучения биографии и трудов Геральда Камбрийского; хотя не все исследователи согласны с подходами немецкого медиевиста, обойти их вниманием невозможно. Михаэль Рихтер был также главным редактором превосходного перевода одного из поздних трактатов Геральда — “Speculum Duorum”, изданного в 1974 г.²¹ В 1979 г. он опубликовал статью, посвященную вышедшим в то время переводам валлийских и ирландских книг Геральда Камбрийского²². К сожалению, с восьмидесятых годов Рихтер отошел от этих тем и обратился к проблемам средневековой ирландской истории.

Среди работ 1970-х гг. следует также отметить несколько статей валлийского историка Дэвида Уокера²³, две работы, посвященные «ирландскому контексту» сочинений Геральда²⁴, и две важные статьи о биографических и литературных связях Геральда Камбрийского с его земляком и современником Уолтером Мэпом, автором знаменитого в свое время сочинения “De nugis curialium”²⁵. На рубеже 70—80-х гг. «ирландские» и «валлийские» книги Геральда становятся достоянием широкой публики: в серии “Penguin Classics” печатаются переводы Льюиса Торпа «Путешествия по Уэльсу» и «Описания Уэльса», а затем переиздается сделанный за тридцать лет до этого Джоном О’Меарой перевод «Топографии Ирландии»²⁶.

В 1982 г. выходят в свет сразу две биографии Геральда Камбрийского. В серии «Писатели Уэльса» — книга специалиста по средневековой литературе Бринли Ф. Робертса²⁷. Это сочинение можно рекомендовать как превосходное введение в биографию и библиографию Геральда Камбрийского. В оксфордском издательстве “Clarendon Press” печатается, на наш взгляд, лучшая научная биография Геральда Камбрийского, написанная Робертом Бартлеттом²⁸. Здесь — по сути дела, впервые — и жизнь Геральда, и его сочинения рассматриваются в широком европейском историко-культурном контексте; Бартлетту удалось преодолеть некоторую однобокость как «валлийского патриотического» подхода к этому автору (что, безусловно, обедняло его понимание), так и сугубо «позитивистского». Можно сказать, что новая эпоха в истории «геральдианы» началась именно с данной книги.

После бартлеттовской биографии появляется ряд работ, интерпретирующих некоторые важные проблемы геральдианы. Три статьи валлийского историка Хью Прайса, пожалуй, самые важные из них. Статья «В поисках средневекового общества: Дехайбарф в сочинениях Геральда Камбрийского»²⁹ ставит под некоторое сомнение веру в безупречность трудов Геральда как источников по валлийской истории. Анализируя «Путешествие по Уэльсу» и «Описание Уэльса», Прайс составляет своеобразный перечень того, о чем не написал Геральд; выясняется, что картина валлийского общества, представленная в «Путешествии» и «Описании», не только однобока (что подразумевалось и более ранними исследователями), но порой и абсолютно неверна. Остается сожалеть, что Хью Прайс не пошел дальше и не проанализировал, почему Геральд нарисовал именно такую картину, что за этим стояло: предубеждение, политический расчет или определенная традиция изображения «варварских народов»³⁰. Здесь же можно было поднять вопрос и об «идентичности» Геральда Камбрийского — как ее видел он сам, и как его оценивали современники и позднейшие исследователи; эта тема начинается именно здесь, с анализа картины валлийского общества, им нарисованной. Путешествию Геральда по Уэльсу в 1188 г. в свите архиепископа Болдуина посвящена вторая (не менее интересная) статья Прайса³¹. Автор сосредотачивается здесь на самой «агитационной поездке»³²: ее причинах, целях, маршруте и результатах. Вывод автора таков — истинная роль Геральда в поездке была далекой от того, как описывал он сам, да и в ее ходе возникали и решались многие проблемы, о которых Геральд по разным причинам не упомянул. Третья статья Прайса анализирует фигуру Геральда Камбрийского в контексте англо-валлийских (точнее, англо-нормандско-валлийских) связей того времени³³. Карьера, которую Геральд пытался реализовать, рассматривается как типическая для такого «пограничного» общества, коим был в те годы Южный Уэльс. Впрочем, следует отметить, что этой темы касался Дэвид Уокер в статье, посвященной способам приспособления к новым порядкам некоторых представителей англо-саксонской и валлийской знати в эпоху нормандского завоевания и последующих ста лет³⁴.

Следует упомянуть также об историке, который не писал специальных работ о Геральде Камбрийском; однако в своих исследованиях он не только часто обращался к этой фигуре, но и предложил несколько весьма важных интерпретаций политической и интеллектуальной истории Уэльса и всей Британии, основываясь на анализе «валлийских» и «ирландских» книг Геральда. Выдающийся валлийский исследователь Рис Дэвис — автор новейшей фундаментальной истории средневекового Уэльса³⁵ и ряда других основополагающих работ, продолжая линию, начатую Робертом Бартлеттом, ввел Геральда Камбрийского в этнокультурный контекст средневековой Британии, которому посвятил последние свои сочинения³⁶. Помимо прочих и весьма важных результатов, эта процедура сняла целый ряд проблем, поставленных «геральдианой» столетней давности. Можно сказать, что сочинения Риса Дэвиса отчасти закрыли вековой период «геральдианы».

Обычно употребляемое, если мы говорим о писателе, словосочетание «жизнь и творчество» во многом определило тематику существующих работ о Геральде Камбрийском. Необычным является сильный крен в сторону «жизни», что совершенно нехарактерно для типического средневекового автора, стремящегося если не к полной анонимности, то уж точно к тому, чтобы остаться в тени. История жизни Геральда, напротив, известна нам достаточно хорошо, даже неожиданно хорошо: и из многочисленных автобиографических пассажей его сочинений и из собственно автобиографических сочинений. Об «эгоизме», самолюбовании, эгоцентризме говорят почти все исследователи³⁷; некоторые из них даже предполагают, что именно благодаря этому Геральд более понятен и близок нынешнему читателю, нежели его современники. Так или иначе, с самого начала геральдианы «жизнь», биография Геральда Камбрийского изучается и анализируется с гораздо большим рвением, нежели «творчество», «труды». Так было до недавнего времени.

Прежде всего, речь идет о борьбе Геральда за инвеституру Сент-Дэвидса. Этот почти кафкианская история привлекла внимание практически всех, кто писал о Геральде. Подробнее всего она изложена у Конвэя Дэвиса³⁸, а ее церковно-исторический и политический контекст блестяще проанализирован Михаэлем Рихтером³⁹. В последнее время исследователей стали привлекать и иные периоды биографии Геральда Камбрийского; прежде всего, между 1194 г., когда он ушел с королевской службы, и началом в 1198 г. сент-дэвидской эпопеи. Особенно интересен вопрос о причинах его отставки: если Конвэй Дэвис, следуя за самим Геральдом, считает главной из них желание удалиться от суетного двора и в тишине церковных стен предаться ученым занятиям⁴⁰, то более поздние исследователи в один голос утверждают, что Геральд был вынужден уйти, т. к. в период отсутствия в стране короля Ричарда поддерживал сторонников принца Иоанна, так что после возвращения Ричарда ему ничего не оставалось делать, как подать в отставку⁴¹.

На самом деле, даже поверхностный анализ этих, казалось бы, сугубо «биографических» вопросов демонстрирует невозможность отделить «жизнь» Геральда Камбрийского от его «творчества». Почти все, что мы знаем о нем, мы знаем из его сочинений, поэтому совершенно очевидно, что с определенного момента биографические штудии наталкиваются на необходимость критического переосмысления трудов Геральда как в свете их ценности как источников, так и в более широком контексте. Последнее означает реконструкцию его взглядов на народы, среди которых он жил (и к которым он принадлежал), на правителей, с которыми имел дело и, конечно, на церковь, внутри которой он находился и делал карьеру.

Выше уже говорилось о работах Хью Прайса, питавшегося «верифицировать» данные Геральда. Остановимся же подробнее на проблемах самоидентификации Геральда, прежде всего, этнической, национальной; проблеме, которая была одной из главных в «геральдиане» прошлого века.

Как уже говорилось выше, ключевой здесь является биография Геральда Камбрийского, написанная Михаэлем Рихтером. Основная мысль этого исследования такова: в борьбе за инвеституру Сент-Дэвидса Геральд Камбрийский сражался против английской короны и Кентербери за «валлийское единство» и даже способствовал росту самосознания «валлийской нации»⁴². Поражение Геральда, по мысли Рихтера, привело к тому, что «Уэльс потерял одну из важнейших позиций для объединения усилий в борьбе против нормандских завоевателей»⁴³. Такой подход не может не вызывать сомнений. Во-первых, «Уэльс» берется здесь как субъект тогдашней политики, каковым он, конечно, не был, ибо на его территории существовало по меньшей мере три крайне нестабильных валлийских государственных образования и не менее десятка владений Марки. Уэльс был на рубеже XII–XIII вв. не «субъектом», а «объектом» политики, потому не мог ни потерять, ни приобрести от исхода спора вокруг Сент-Дэвидса. Рихтер новаторски исследует политический контекст, в рамках которого духовенство Сент-Дэвидса в XII в. пыталось освободиться из-под власти Кентербери и приобрести статус метрополии; вообще, эта часть его работы — лучшая. Однако и здесь он пытается свести богатство фактического материала к доказательной базе своих априорных позиций. К примеру, первым сент-дэвидским епископом, заявившим о претензиях на статус метрополии, был Бернард (1115–1148). Апеллируя к римской курии, Бернард пишет об отличии валлийцев от других народов (в частности, англичан и французов), что, по его мысли, дает им право иметь свою церковь возглавляемую своим архиепископом. Рихтер делает такой вывод: потому валлийцы как нация могли бы иметь право на архиепископство⁴⁴. «Отличия» не создают «нации»; здесь следовало бы строже подойти к понятийному аппарату (что автор, впрочем, периодически пытается сделать). Определение, даваемое Рихтером, скорее, внеисторическое; блестящий терминологический обзор понятий “patria”, “gens”, “lingua”⁴⁵ не убеждает, прежде всего, потому, что это очерк того, как в Средние века описывали другие народы, но не того, как эти народы описывали (представляли) себя. Иначе получается, что Бернард и Геральд Камбрийский сражались за права «нации», которую только они (из каких-то своих «ученых» соображений) считали таковой.

Слабость подобного подхода становится очевидной, когда Рихтер пишет, что примерно в то же самое время претензии шотландской или богемской церкви на аналогичный церковный статус подкреплялись тем, что Шотландия и Богемия являются королевствами⁴⁶. Но Уэльс не был королевством (или даже тремя королевствами в тогдашнем понимании этого термина); за спиной Бернарда или Геральда не было местного правителя, стоявшего во главе единого государственного образования. Обоим оказывали поддержку правители Гвинеда, но не следует забывать, что Сент-Дэвидс даже не находился на гвинедской территории⁴⁷!

Гипотеза Рихтера не находит подтверждения и тогда, когда мы обращаемся к фигуре самого Геральда Камбрийского. Главный вопрос, который задают уже более тридцати лет исследователи: кем считал себя Геральд, с какой этнической, — социо-культурной группой он себя идентифицировал? Рихтер пишет⁴⁸, что Геральда следует отнести скорее к типичной для Высокого Средневековья группе космополитически ориентированных образованных клириков, несмотря на то, что по происхождению он был на четверть валлийцем⁴⁹. Если это так, то почему же такой человек вдруг стал, следуя концепции того же Рихтера, самым неистовым сторонником «валлийской церковной (и не только церковной) независимости»?

С определенной долей уверенности можно утверждать лишь следующее: XII век был, конечно, новым этапом в истории валлийского общества. Эта была эпоха первых попыток его «феодальной модернизации», предпринятая рядом местных правителей от Гриффида ап Кинана до Риса ап Гриффида. В это же самое время было кодифицировано валлийское право, записаны т. н. «законы Хауэла Доброго». Одновременно растет интерес к прошлому Уэльса как у самих валлийцев (особенно у представителей ведущих династий, пытающихся обосновать свои претензии на особую роль среди других правителей), так и у англо-нормандцев. Английская корона нащупывает особый тип отношений с Уэльсом, довольно сложным конгломератом владений местной элиты и потомков нормандских завоевателей. Рост интереса короны к Уэльсу совпадает с появлением в самой Англии новой династии — Анжуйской, которая чувствует себя «безродной» и остро нуждается в «историко-мифологической легитимации». В это же самое время появляются книги Гальфрида Монмутского и Геральда Камбрийского, по-разному трактующие валлийское прошлое и задающие различные его мифологемы. Возникает неоформившееся поле идеологической борьбы, актуализируются (а то и просто сочиняются) мифы и пророчества. Роль Геральда в этой борьбе очевидна: сначала он пытается выступить при английском дворе «экспертом» по Уэльсу, с тем, чтобы сделать либо государственную, либо церковную карьеру именно в Англии. Когда это ему не удается, он включается в начатую за 50 с лишним лет до него борьбу за особый статус епархии Сент-Дэвидса. Борьба длилась всего четыре года, но именно они и создали в «национально-ориентированной» историографии второй половины XIX–XX в. концепцию «Геральд Камбрийский-валлийский патриот».

«Самоидентификации» Геральда посвящена и значительная часть его биографии, написанной Робертом Бартлеттом. Исследователь далек от того, чтобы называть Геральда «валлийцем» или приписывать ему участие в рождении валлийского национального духа. Скорее наоборот. Бартлетт, цитируя немецкого исследователя Карла Шмитта, сравнивает Геральда Камбрийского с Джонатаном Свифтом, тоже клириком и желчным полемистом, который в какой-то момент ненадолго стал ассоциировать себя с ирландцами⁵⁰. Бартлетт идет по стопам Рихтера и относит Геральда к космополитическому слою образованных клириков, неустанно разъезжавших по Европе по делам то государственной службы, то церковной, то просто за ученой надобностью⁵¹. Что же до проблемы «национальной» (или «национально-культурной») идентификации Геральда, то Бартлетт, вслед за многими биографами, называет его представителем довольно небольшой группы так называемой «аристократии Марки» — группы камбро-нормандских семей, которым принадлежал в центральном и южном Уэльсе, на основании особого права, Обычая Марки, десяток-другой владений⁵². Представители именно этой группы (кстати говоря, ближайшие родственники Геральда) составили первую волну завоевателей и колонизаторов Ирландии. Интересы фамилий Марки не совпадали ни с интересами короны или, собственно, английской аристократии, ни, естественно, с интересами правителей Исконного Уэльса⁵³. Это была, если рискнуть несколько модернизировать ту историческую ситуацию, «колониальная аристократия». Геральд как ее представитель ассоциировал себя, скорее, с местом, где он родился и служил архидьяконом (южный Уэльс), нежели с местным населением. Его патриотизм был — и это тоже характерно для Средневековья — «провинциальным»; его родина — отцовский замок Манорбьер, а не Уэльс или «вся Британия».

Ту же мысль развивает и Хью Прайс⁵⁴. Ученый еще более минимизирует «валлийский элемент» биографии Геральда Камбрийского. Несмотря на то, что Геральд может написать «наш Уэльс», он идентифицирует себя с местом, а не с населением. Самоидентификация Геральда — колониальная, он сам «создает» себе компатриотов, подчеркивает свое родство с древнейшей династией Уэльса, но не с нынешними валлийскими принцами. Что же до нормандцев, то он выделяет среди них только отцовскую линию — Геральдинов⁵⁵. В развитие темы можно даже, с известной долей осторожности, сказать, что Геральд Камбрийский «аппроприировал» ту часть валлийского и нормандского прошлого, которая была ему необходима для идентификации себя в мирах, в которых одновременно жил: валлийском, камбро-нормандском, англо-нормандском, французском, интернациональном церковном.

Итак, начав XX в. «валлийским патриотом», Геральд Камбрийский закончил его чуть ли не «уэльсо-фобом» и одним из авторов «черной легенды о валлийцах». Вряд ли второе определение будет вернее первого. Просто вопрос о «национальной» идентификации, о «патриотизме» или об отсутствии оного у средневекового автора был поставлен обстоятельствами не XII или XIII в., а ХХ-го. «Геральдиана» постепенно ставит совсем иные вопросы. В завершении статьи — несколько слов о том, какие они.

Как нам представляется, наиболее перспективный путь развития будущих штудий о Геральде — углубление и тематическая детализация анализа его сочинений. Не говоря уже о целом ряде «специальных» его книг (житий, исторических сочинений и проч.), не до конца изучены самые известные его труды — «валлийские» и «ирландские» труды. Они почти не рассмотрены в соответствующем контексте современных Геральду сочинений этого жанра (например, травелогов), да и степень влияния традиции (например, античной) пока выявлен недостаточно. Думается, что мы можем сильно изменить наши представления о том, что именно думал Геральд, например, о валлийцах, после того, как рассмотрим некоторые пассажи из его трактатов в контексте традиции античных и средневековых «описаний варваров»; это же поможет и в вопросе «верификации» его сведений. Неудивительно, если окажется, что Геральд Камбрийский не столько описывал кельтские народы, сколько воспроизводил известные ему по классическим описаниям других народов штампы⁵⁶. Продуктивным представляется также попытаться проанализировать всю библиографию сочинений Геральда, дабы выяснить место в ней «валлийской темы»; уже сейчас можно предположить, что место это будет скромным. В конце концов, «геральдиана» неизбежно из преимущественно «жизнеописания» почти полностью превратится в «анализ текстов»; ибо, как уже неоднократно говорили, жизнь Геральда Камбрийского мы знаем в основном из его сочинений.

В этом смысле, не претендуя на «прорыв» в «геральдоведении», попробуем показать, как именно анализ автобиографических текстов нашего героя мог бы дать нам некоторое представление о вопросе, интересовавшем почти всех исследователей его биографии и трудов. Речь идет о национальной (в данном историческом контексте — этнической и культурной) идентичности Геральда Камбрийского, которая, как мы видим, стала вопросом политическим не только для его современников, но и для историков XX в. Карьера Геральда как королевского клерка, советника Генриха II, Ричарда I и Иоанна I, вполне ожидаемая для одаренного и энергичного человека, обладающего столь глубокими познаниями в латинской литературе, каноническом праве, в валлийских династических делах, нравах, культуре и даже способе ведения войны в Уэльсе, не сложилась именно из-за того, что его смешанное этническое происхождение стало причиной глубоких подозрений в его политической лояльности короне. Как мы видим, Геральд Камбрийский оказался чужим везде: при дворе его считали «валлийцем», правители тогдашнего Исконного Уэльса на него смотрели, скорее, как на представителя англо-нормандского семейства колонизаторов, последние же явно с подозрением относились как к его фамильным связям с местной династией, так и к попыткам сделать карьеру при королевском дворе. Этническое происхождение переплетается с проблемой политической лояльности и до конца распутать данный клубок не удалось никому из историков XX в., писавших о нашем герое, потому, что установки (в том числе и политические) историографии прошлого столетия накладывались на очень сложную биографию Геральда. Прежде всего, это проявилось в попытке одарить его одной-единствен-ной «идентичностью», вполне в духе века массового общества и национально-государственных (или идеологических) мобилизаций. Между тем, в случае Геральда Камбрийского речь может идти, скорее, о «мерцающей идентичности», сформированной из нескольких не сливающихся в одно элементов: принадлежности к англо-нормандскому семейству Марки, династии правителей Дехайбарфа, валлийскому клиру, также кругу людей, получивших образование во Франции; не стоит забывать и о временной принадлежности к окружению нескольких английских королей и т. д. «Мерцающая идентичность» Геральда по-разному проявляется в разных конкретных ситуациях и — более продолжительно — в разные периоды его долгой жизни. Одной «точки сборки» здесь нет и быть не может; таких точек несколько и ни одна из них не является преобладающей, если брать масштаб всей биографии Геральда Камбрийского. Представляется, что именно поэтому в «Описании Уэльса» он дает советы как короне по поводу успешного завоевания Исконного Уэльса, так и валлийцам — как сохранить независимость.

В качестве примера подобной «мерцающей идентичности» возьмем два эпизода из времен начала церковной и государственной карьеры Геральда. В книге “De rebus a se gestis”⁵⁷ он описывает историю, случившуюся в 1176 г. во время исполнения им обязанностей архидьякона Брекона⁵⁸. Речь идет о конфликте вокруг церкви в Керри, на границе между диоцезами Сент-Азафа и Сент-Дэвидса. По версии Геральда, он узнал о том, что епископ Сент-Азафа Адам (Адам де Парво Понте, или Адам Парвипонтанус, назначенный на эту должность за год до этого) готовится прибыть с многочисленной свитой в Керри, чтобы объявить местную церковь находящейся под его властью. В “De rebus a se gestis” утверждается, что это было бы, во-первых, несправедливо, ибо, по мнению Геральда, Керри всегда находился под управлением Сент-Дэвидса, а, во-вторых, привело бы к тому, что население областей Мэлиенид и Элваел также оказались бы под церковной властью Сент-Азафа. И здесь, как мы видим, церковный спор по поводу границ влияния епископатов, перемешивается с династическим и политическим, т. к. речь идет о территориях, в основном находящихся под властью местных валлийских правителей (по крайней мере, в диоцезе Сент-Азафа на северо-востоке Уэльса; в диоцезу Сент-Дэвидса входили как земли местных династий, прежде всего, правителей Дехайбарфа, родственников самого Геральда, так и англо-нормандских лордов Марки, среди которых также были представители его семьи). Перед нами не спор валлийцев с англо-нормандцами (и, тем более, не конфликт местного смешанного населения и короны) и не столкновение традиционной валлийской церкви с унифицирующей властью Кентербери и Рима (а такое столкновение было, оно началось сразу с появления в регионе англо-нормандцев и длилось весь XII в.; сам Геральд был яростным борцом с нравами местного духовенства, сильно отличавшимися (как и в Ирландии) от принятых в католической церкви после григорианской реформы). Это очень сложный локальный (почти микроскопический) конфликт, где переплелись все вышеперечисленные политические и церковные обстоятельства; действия Геральда Камбрийского показывают разные аспекты его идентичности, по сути — разные его идентичности.

Итак, он спешит в Керри, чтобы оказаться в тамошней церкви раньше епископа Адама. Рассылает гонцов в близлежащие храмы, чтобы «мобилизовать» местных клириков; в то же самое время, он просит о вооруженной помощи валлийских правителей, как родственников из династии Дехайбарфа, так и представителей династии Мэлиенида. Последнее он объясняет тем, что епископ Адам движется в Керри в сопровождении валлийских воинов из Поуиса и Кедевайна, входящих в диоцезу Сент-Азафа. Спор из-за церковных границ происходит в контексте противоречий независимых правителей северо-западного и центрального Уэльса. При этом, следует помнить: епископы Сент-Азафа и Сент-Дэвидса признают власть Кентербери, фактически, им назначаются с санкции английского короля, и обе стороны конфликта апеллируют к папе. Наконец, в рассказе Геральда выясняется, что он и епископ Адам вместе учились в Париже и даже были приятелями (автор “De rebus a se gestis” специально отмечает это обстоятельство, оба участника конфликта апеллируют к недавней, на самом деле, студенческой дружбе). В споре из-за церкви в Керри Геральд Камбрийский выступает как, во-первых, защитник территориальных прав главного валлийского епископата Уэльса Сент-Дэвидса, во-вторых, как представитель местной правящей элиты юго-западного Уэльса, в-третьих, как безоговорочный проводник унифицирующей церковной власти Рима, наконец, в-четвертых, как один из космополитической иерархии церковного духовенства, получающей образование в разных европейских центрах учености. Все вышеназванные факторы влияют как на разворачивание конфликта, так и на его исход, который оказался благоприятным для Геральда — несмотря на то, что его соперник находился выше в церковной иерархии. Какую «идентичность» проявил здесь (и выказал значительно позже, записывая этот сюжет в “De rebus a se gestis”) Геральд Камбрийский: валлийскую? Англо-нормандскую? Солдата многочисленной космополитической армии католического духовенства? Одного ответа здесь нет и быть не может. В данном сюжете идентичность Геральда «мерцает» в рамках всего этого спектра; более того, она однозначно не рефлексируется им самим — ни в 1176 г., когда происходят события, ни несколько десятилетий спустя, когда он их описывает. Эта своего рода «ситуативная идентичность», которая может быть описана только в рамках сложной системы лояльностей (этнических, семейных, политических, церковных и даже дружеских), в которой существовал Геральд Камбрийский и, без всякого сомнения, некоторые его современники.

Следующая история, произошедшая примерно восемь лет спустя и тоже описанная в “De rebus a se gestis”⁵⁹, представляет собой несколько иную ситуацию, в которой «мерцающая идентичность» Геральда Камбрийского проявила себя в ином спектре. Геральд приглашен в дом Уильяма де Вере, епископа Херефорда, который принимал правителя Дехайбарфа Риса ап Гриффида (Лорда Риса), архиепископа кентерберийского Болдуина и юстициария Англии Ранульфа де Гланвиля. Судя по всему, дом епископа стал местом переговоров между представителями короля и самым могущественным в то время независимым валлийским правителем; Геральд в книге никак не объясняет свое присутствие, однако можно предположить, что оно не было случайным. В один из дней между архидьяконом Геральдом и Рисом ап Гриффидом, двоюродными племянником и дядей, дважды происходит обмен колкостями; позже данная история была доведена до короля Генриха II, который высоко оценил красноречие и остроумие Геральда (впрочем, это известно из его собственной книги) и даже пожалел о том, что принадлежность к валлийской династии не дает ему возможности сделать придворную карьеру. Что же произошло в Херефорде? За завтраком увидев Риса ап Гриффида, сидящего между епископом Уильямом и бароном Марки Уолтером Фицробером (оба из семейства Клари), Геральд сказал, что правитель Дехайбарфа имеет все поводы для радости, т. к. он находится между двумя великими представителями великого рода, наследство которого он удерживает (речь шла о валлийской области Кардиган, которая была захвачена Клари в начале XII в., а во второй половине столетия отвоевана Рисом ап Гриффидом). В ответ Рис остроумно заметил: хотя эти валлийские земли и были некогда завоеваны чужаками, для него огромная честь, что это сделали не пришельцы без роду и племени, а люди столь известные и славные. Неловкость сгладил епископ Херефордский, сказав: Клари потеряли эти владения, но его семья рада, что теперь они в руках столь хорошего человека высокого происхождения как Рис ап Гриффид. Днем обмен «любезностями» между Геральдом и Рисом продолжился. Валлийский правитель отметил, что Геральдины, семейство, к которому принадлежит бреконский архидьякон, происходящее от валлийской принцессы Несты, состоит из добрых и великих людей, однако все это (видимо, вся их слава) имеет отношение только к одному уголку Уэльса — Пемброку. На что Геральд очень подробно возразил, указав, что Геральдины, сыновья Несты, владеют семью областями в разных частях Уэльса, а дочери Несты были замужем за влиятельными местными баронами; среди членов его рода — епископ Сент-Дэвидса Дэвид. Наконец, родственники Геральда предприняли несколько лет назад поход в соседнюю Ирландию и захватили там немалые земли. Перечислив и подсчитав все владения Геральдинов, архидьякон отметил, что, таким образом, Рис ап Гриффид неправ, ограничивая славу и доброе имя его рода только Кардиганом. В то же время, съязвил он, сам Рис и его сыновья владеют несколькими областями исключительно в Южном Уэльсе и, хотя и претендуют на другие фамильные земли, не предпринимают попыток их вернуть.

Здесь Геральд Камбрийский выступает уже в качестве представителя одной группы — аристократии Марки; причем, несмотря на то, что спор ведется между родственниками, происходящими от одной и той же местной принцессы, перед нами столкновение представителя чисто валлийского политического сознания и колонизаторского. Геральд солидаризируется исключительно с камбро-нормандцами Геральдинами, захватившими земли в Уэльсе и Ирландии. Более того, перед нами не речи клирика, а воинственного аристократа. Чтобы понять эту «ситуационную идентичность» Геральда Камбрийского необходимо вспомнить обстоятельства этих двух споров. Разговоры ведутся в присутствии двух важнейших — после самого Генриха II — людей государства: архиепископа Кентерберийского и королевского юстициария, дело происходит в доме представителя одной из главных фамилий валлийской Марки, судя по всему, в ходе политических переговоров между представителями короны и местным правителем южного Уэльса. Стратегия поведения Геральда очевидна: он хочет показать себя, во-первых, истинным знатоком в делах региона, во-вторых, представителем могущественной камбро-нормандской фамилии, и, в-третьих (и что очень важно), «не-валлийцем», противником местных правителей. В ситуации вокруг церкви в Керри он с удовольствием воспользовался помощью этих самых правителей (а не Геральдинов или иных баронов Марки), здесь же он демонстрирует совсем иную идентичность — в том числе и самому себе. Не следует забывать, что мы обсуждаем историю, рассказанную много лет спустя в книге, которая сочинена уже в совсем иной ситуации — и в то время, когда уже давно стал очевиден крах всех попыток Геральда Камбрийского сделать карьеру при дворе английского короля (не зря же после описания разговоров в доме епископа Херефордского он отмечает: хотя король и порадовался его риторическим победам, тут же пожалел, что не будь Геральд валлийцем, тот удостоился бы высоких августейших почестей). Более того, автор с горечью напоминает о своих заслугах перед короной в Уэльсе (например, Геральд утверждает, что именно он предотвратил несколько рейдов войск Риса ап Гриффида на государевы владения). Не стоит забывать — во времена написания этой книги (после 1208 г.) Геральд проиграл еще одну битву за статус Сент-Дэвидса и совершенно разочаровался не только в перспективах любой из карьер (государственной, церковной), но и обрушил свой гнев на Анжуйскую династию. С его точки зрения, она была воплощением грехов, в частности, неблагодарности и несправедливости, как явствует из истории непризнания Плантагенетами Геральдовых заслуг перед короной. Поэтому не исключено, что в этой истории перед нами две разные идентичности Геральда Камбрийского: в момент перепалки с валлийским родственником в 1184 г. можно говорить о намеренном подчеркивании своей принадлежности к колонизаторской аристократии — в пику не только Рису ап Гриффиду, но и представителям короля (как известно, завоевание Ирландии первоначально было частным предприятием Геральдинов, после чего в дело вмешался Генрих II и «присвоил» плоды их побед). Двадцать с лишним лет спустя, со страниц книги перед нами предстает просто красноречивый оратор, искусный полемист, знаток Уэльса, принесший много пользы короне, но не получивший воздаяния из-за своей принадлежности к местному населению, т. е. валлийцам.

Представляется, что дальнейший подробный разговор о связи «идентичности» и «политики» в случае Геральда Камбрийского может состоять из обстоятельного анализа ситуаций, подобных вышеописанным, анализа, учитывающего не только политическую конъюнктуру в разные периоды жизни нашего героя, но и политическую конъюнктуру первых ста пятидесяти лет историографической «геральдианы».

Имперские книги Геральда Камбрийского

«Ирландские» и «валлийские» книги, как мы уже отмечали, были и остаются самыми популярными среди многочисленных трудов Геральда Камбрийского¹. Интересно, что редкий специалист (кроме, пожалуй, Роберта Бартлетта) рассматривал «Историю и топографию Ирландии», «Путешествие по Уэльсу» и «Описание Уэльса» как цельные литературные произведения, имевшие определенные задачи. Почти никто не попытался дать ответ на вопрос: что же хотел сказать автор своими сочинениями? Представляется, что сейчас важнее постулировать в качестве объекта исследования книги Геральда Камбрийского «сами по себе», а не как источники правдивой или ложной информации по определенному историческому периоду в отдельно взятых кельтских регионах и, тем более, не как повод для общественных дискуссий на национальные темы. Следует попытаться последовательно вписать эти труды в биографическую канву, поместить в английский политический контекст последней трети XII в., в историко-литературную среду средневековых жанров «травелога» и «путешествия» и, таким образом, выделить пласты: «традиционные», актуально-политические и биографические. Иными словами, необходимо понять — как и зачем «сделаны» «История и топография Ирландии», «Путешествие по Уэльсу» и «Описание Уэльса». Но это цель большого комплексного исследования. Здесь же мы попытаемся решить лишь частную задачу: выяснить, какую роль отводил себе автор данных сочинений в «идеологическом обеспечении» имперской колониальной экспансии английской короны второй половины XII в.

Сначала о биографическом контексте. «История и топография Ирландии» была написана Геральдом после двух поездок в Ирландию — в 1183 г., когда он, по его же словам, «помогал дяде и брату советом и усердно изучал местоположение и природу острова, а также примитивное происхождение его обитателей»², и в 1185 г., в составе свиты принца Джона, будущего короля Иоанна Безземельного³. Материал, собранный во время пребывания в Ирландии, лег в основу книги, написанной, судя по всему, к началу 1188 г. Во время поездки по Уэльсу весной этого года, Геральд читал «Топографию и историю Ирландии» архиепископу Кентерберийскому Балдуину, с которым он путешествовал⁴. Это сочинение дорабатывалось автором в 1196 г., когда он жил в Линкольне; позже Геральд вносил изменения вплоть до самой смерти⁵. Первая версия «Топографии» (всего их четыре) посвящена английскому королю Генриху II, в годы правления которого и началось завоевание Ирландии. Как представляется, данная книга должна была способствовать карьере Геральда, который, учитывая его связи с первыми колонизаторами острова, видимо, намеревался стать «знатоком Ирландии, «экспертом по Ирландии» при королевском дворе. Поэтому для популяризации своего сочинения автор организовал невиданное доселе в Англии мероприятие: он устроил публичные чтения в Оксфорде, которые длились три дня; в первый он зачитывал отрывки из «Топографии» беднякам, во второй — самым ученым людям, в третий — дворянам и зажиточным горожанам⁶. «Карьерные задачи», поставленные автором, косвенно подтверждается и им самим. Много позже после неудачного завершения своей придворной карьеры, во вступлении к третьей версии «Путешествия по Уэльсу» Геральд отмечает: «Я совершенно зря потратил время, сочиняя “Топографию Ирландии” для Генриха II, короля Англии, и “Пророческую историю”⁷ для Ричарда из Пуату, его сына и наследника его грехов…»⁸

Материал для «Путешествия по Уэльсу» был собран во время поездки по стране весной 1188 г., которая была затеяна архиепископом Кентерберийским Балдуином как «агитационная» — готовился Третий крестовый поход. Первая версия книги, посвященная епископу Вильгельму де Лоншану, королевскому юстициарию⁹, закончена весной-летом 1191 г. Вторая версия (1197 г.) имеет посвящение Гуго, епископу Линкольна, другу и покровителю автора, третья (1214 г.) — Стефану Лэнгтону, архиепископу Кентерберийскому¹⁰. Сложно сказать, что именно побудило Геральда сочинить «Путешествие». Скорее всего, книгу следовало бы вывести из разряда написанных им для продвижения по королевской или церковной службе; это могло быть «чистое» литературное упражнение; с его помощью автор хотел снискать себе славу, хотя, возможно, им также двигало стремление увековечить память архиепископа Балдуина, который, в отличие от Геральда, отправился-таки в крестовый поход, в ходе которого и умер в 1189 г.

«Описание Уэльса» сочинено в 1193—начале 1194 г. и посвящено Хуберту Уолтеру, тогдашнему архиепископу Кентерберийскому. Геральд дважды переделывал книгу; последняя, третья ее версия от 1214 г. имеет (как и «Путешествие по Уэльсу») посвящение Стефану Лэнгтону¹¹. Геральд создал «Описание» буквально накануне своего ухода с королевской службы; поэтому некоторые специалисты считают, что оно сочинено еще в видах на продолжение придворной карьеры; в то время как другие предполагают, будто автор, потерпев неудачу на государственном поприще, уже рассчитывал на успехи в церковном. В этой связи следует отметить любопытную деталь: Геральд посвятил «Путешествие по Уэльсу» и «Описание Уэльса» Вильгельму де Лоншану и Хуберту Уолтеру незадолго до того, как они превратились в его злейших врагов; точнее — он сам превратил их в своих врагов, написав в 1195 г. жизнеописание архиепископа Йоркского Гальфрида, в котором обрушился с нападками на этих деятелей¹².

Несколько слов о жанровом своеобразии данных книг Геральда Камбрийского. Бринли Робертс помещает их в контекст сочинений, описывающих деяния крестоносцев и паломничества на Святую Землю¹³. Особенно в этом смысле важна «Топография и история Ирландии», ибо, как мы попытаемся показать в дальнейшем, в ней остров интерпретируется автором именно как некий аналог Святой Земли. Другая важнейшая для Геральда традиция — средневековые «описания», прежде всего, труды его современника Александра Неккама (1157–1217), автора сочинения «О природах вещей», которое отличалось избыточным аллегоризмом и богословской ученостью при рассказе о природных явлениях¹⁴. На фоне Неккама «Описание Уэльса» и, в гораздо меньшей степени, «Топография и история Ирландии» выгодно выделяется живостью непосредственного восприятия и попытками рационального объяснения природных феноменов. В чем причина заметной разницы подходов в «ирландской» и «валлийской» книге Геральда — чуть позже.

«Топография и история Ирландии» состоит из трех частей. Первая посвящена местоположению острова, его климату, флоре и фауне. Вторая часть описывает чудеса Ирландии, третья посвящена населению острова и его истории. Все они крепко связаны авторским замыслом. Замысел этот можно реконструировать лишь имея в виду обстоятельства биографического и политического контекста. «Топография и история Ирландии» пишется через 12 лет после первого появления отрядов англо-нормандских¹⁵ лордов на острове. Быстрые успехи «приватной» колонизации Ирландии вскоре были поставлены под некоторый контроль центральной власти: в 1171 г. Генрих II посетил остров, принял присягу у обосновавшихся здесь пришлых баронов и части местных вождей, а также объявил ряд территорий, например, Дублин, королевскими владениями. Несмотря на кажущуюся пустячность, эта поездка много значила для короля. Помимо естественного желания контролировать собственных вассалов, Генрих II счел необходимым на время уехать из Англии после событий конца 1170—начала 1171 г., связанных с убийством архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета. Речь, конечно, пока не шла о полном искуплении грехов и примирении с папой Александром III, однако для короля было полезным представить начавшуюся колонизацию Ирландии как своего рода «крестовый поход», начатый согласно папской булле 1155 г. “Laudabiliter”¹⁶; поэтому неудивительно, что Геральд решился написать книгу об Ирландии, посвященную именно королю. Геральда можно считать если не непосредственным участником первоначальной колонизации острова, то хотя бы одним из тех, кто эту колонизацию «обеспечивал», в том числе и интеллектуально.

С упоминания поездки 1185 г. начинается вступление к «Топографии и истории Ирландии»¹⁷. Геральд пишет, что он, будучи послан королем на остров, лицезрел различные неведомые доселе чудеса и начал прилежно изучать природу и население Ирландии. Таким образом, сразу говорится о неразрывной связи между властью и учеными занятиями автора, а читателю с самого начала предлагается ключ к пониманию книги. Она должна стать одним из инструментов «овладения», «присвоения» короной Ирландии; если лорды обеспечивали военное завоевание и насаждение английских законов, то Геральд способствовал «символическому присвоению» острова, передавая в распоряжение власти «знание» о нем. В этом смысле, важнейшими частями «Топографии и истории Ирландии» являются первая и вторая, повествующие о природных особенностях острова и его чудесах.

Одна из основных тем сочинения: трактовка Ирландии как «предела Запада» — в противовес «Востоку» и его пределу. Эти понятия берутся во всем богатстве смыслов — географическом, историческом, мистическом¹⁸. Западный предел мира — самое подходящее место для многочисленных чудес. В противоположность «пределу Востока», «предел Запада» чист, в нем нет места для ядовитых животных (жаб, змей) и болезней. Здесь не нужны врачи: люди в Ирландии почти не болеют до самой смерти. «Предел Запада» мягок и умерен и это касается не только климата; «Восток» — ярок, пестр, изобилен, но зловреден¹⁹. Во второй части книги, посвященной чудесам Ирландии, противопоставление пределов Запада и Востока продолжается. Чудеса Востока знамениты, существует множество свидетельств о них, чего нельзя сказать о чудесах Запада, которые менее известны и почти не описаны, но от этого не менее важны или «чудесны» (Геральд разделяет все чудеса Ирландии на две категории, которые условно можно назвать «природными», «изначальными» и «производными от деятельности святых»²⁰).

Трактовка Ирландии как «предела Запада» и противопоставление этой благословенной земли «Востоку» нужна Геральду для того, чтобы превознести Генриха II, завоевывающего остров. Монарх, подчиняющий себе «предел Запада», имеет совсем иной статус, нежели обычный монарх-завоеватель.

В третьей части книги автор продолжает настаивать на исключительности Ирландии. Не без некоторого колебания Геральд называет остров, где изначально не было греха, местом, уцелевшим во время Потопа, землей, на которой поселилась внучка Ноя — Цезара²¹. Впрочем, история Ирландии и происхождение ее населения изложены здесь довольно бегло, да и сами эти события не производят впечатления значительных. По Геральду, остров был окончательно заселен лишь с пятой попытки; его земля, чистая от греха, изобилующая чудесами — как природными, имеющими важнейшее назидательное значение для христианина, так и чудесами, ставшими результатом деятельности местных святых, — несравненно важнее людей, которые на ней живут. Потому автор и не стремится особенно убедительно обосновывать претензии английской короны на Ирландию²²: ведь население острова пришлое, не исконное, и особых исторических прав у местных жителей нет, особенно имея в виду их порочность. На последнем Геральд особенно настаивает, утверждая, что ирландцы безнравственны и вообще нет народа менее приверженного вере, нежели они²³. Даже немногочисленные достоинства ирландцев не являются их заслугой — автор объявляет их «природными», а многочисленные грехи — приобретенными. Таким образом, выстраивается некая параллель между островом и его обитателями. Природные чудеса Ирландии соответствуют природным достоинствам ирландцев, т. к. их воспитывают не родители²⁴, а сама природа — уникальная безгрешная природа «предела Запада». Нет соответствия лишь святым христианским чудесам острова, ибо жители его погрязли в неверии, жестокости и прочих пороках. Отсюда напрашивается вывод, к которому методично подталкивает читателя Геральд: чтобы восстановить баланс, необходимо второй раз — после Святого Патрика и прочих местных святых — принести на остров истинную веру. Становится очевидным, что это, руководствуясь папской буллой “Laudabiliter”, должен сделать Генрих II. Функция английской короны окончательно приобретает мистический характер: восстановить божественный порядок на святой земле «предела Запада», установить торжество Нового Завета там, где пока царствуют ветхозаветные пороки²⁵.

Итак, Генриху II предлагается роль не только воина, который дошел бы до «предела Запада», как Александр Македонский некогда достиг «предела Востока» (Геральд именует короля «западным Александром»²⁶), но и величайшего христианского героя, свершения которого должны быть не менее значительны, нежели у тех, кто освобождает «гроб Господень». Генрих II, отказавшийся от участия в Третьем крестовом походе, совершивший тяжелейший грех, приказав убить Томаса Бекета, получает возможность полностью оправдать себя на другом — не менее важном — поприще, завоевав Ирландию. Геральд даже намекает, что сейчас, когда завоевание Востока и Испании отложено по ряду причин, следует обратиться к Западу²⁷.

Геральд также дает понять, что английское господство в Ирландии носит окончательный, вечный характер. Во вступлении он говорит, что его книга есть лучший дар из Ирландии, который только можно преподнести королю²⁸. Было бы более верным интерпретировать ее даже не как «дар», а как «дань», взятую с завоеванной страны. Вечность завоевания символически подчеркивается тем обстоятельством, что эта «дань» представляет собой «книгу», которую «время не может уничтожить»²⁹. Завоевание Ирландии претендует на вечность, т. к. оно закреплено символическим «присвоением» страны путем создания свода знаний о ней. «Топография и история Ирландии» становится важным инструментом колониальной политики английской короны.

«Валлийские книги» Геральда, прежде всего, «Описание Уэльса», на первый взгляд, преследуют ту же цель. Однако они во многом лишены торжественного завоевательного пафоса «Топографии и истории Ирландии». Особенно это касается «Путешествия по Уэльсу». В данной книге с моральной точки зрения все равны — англичане (точнее — англо-нормандцы) и валлийцы, а корона изображена как сила равноудаленная от них. Валлийцы, согласно Геральду, привержены разным порокам, однако автор находит для них достаточно и добрых слов³⁰. Немногим лучше выглядят англо-нормандские лорды Марки и сами английские короли, особенно Генрих II (книга написана после его смерти). Уэльс представлен в «Путешествии» совсем не так, как Ирландия в «Топографии»: Геральд, конечно, рассказывает о местных чудесах, но они здесь не столь многочисленны и не столь необычны. Само «великое прошлое» Уэльса, незадолго до этого изложенное в книге Гальфрида Монмутского «История бриттов», банализируется; именно «Путешествие по Уэльсу» содержит самый опасный выпад против этого исключительно модного тогда сочинения — оно обвиняется в безбожии и даже — в дьявольской природе³¹. Объяснить эти особенности «Путешествия по Уэльсу» можно лишь имея в виду, что, судя по всему, книга не была написана «на заказ» и что Геральд, желая именно «литературной славы», ставил перед собой собственно литературные цели — живо и непосредственно описать поездку по своей родной стране в компании с архиепископом Кентерберийским. Отметим очень важное обстоятельство — Уэльс описан автором, как его родина, а сам Геральд выступает в ней (как и в путешествии с архиепископом Балдуином) в роли «проводника» и «знатока страны».

«Описание Уэльса» носит несколько иной характер. Перед нами опять книга-инструмент, с помощью которой автор намерен решать задачи совсем не литературного свойства, а, прежде всего, карьерного. Другое дело, что, в отличие от ситуации восьмилетней давности, когда Геральд обращался прямо к короне, сейчас адресат «послания», заключенного в новом сочинении, неясен. Генрих II умер, Ричард, ставший королем, отправился в крестовый поход, а потом попал в плен в Германии, принц Джон, управлявший страной в период отсутствия брата, не имел прочных позиций и — после его возвращения — впал в немилость. Государственная служба Геральда, который после смерти Генриха II был послан в Уэльс, чтобы попытаться восстановить там мир и прекратить нападения местных правителей на англо-нормандские владения, сталкивалась с серьезными трудностями³². Недоброжелатели стали обвинять Геральда в предательстве интересов короны. Его происхождение и родственные связи с южноваллийской династией Дехайбарта в который раз помешали карьере. Все это, как мы уже говорили, стало причиной ухода Геральда Камбрийского в 1194 г. с королевской службы.

Впрочем, нельзя назвать «Описание» книгой с размытым, противоречивым замыслом. Уже то, как она организована, говорит о четкой авторской стратегии. «Описание Уэльса» поделено на две части. Первая повествует о положительных чертах валлийцев, вторая — об отрицательных. Любопытно, что описание местоположения страны, ее флоры и фауны, а также генеалогии валлийских правителей входят в первую часть и, соответственно, рассматриваются автором в ряду «положительного». Вторую часть завершают главы, содержащие как советы Геральда по поводу завоевания и управления Уэльсом, так и его рекомендации валлийцам как защищать свою страну.

Уже во «Вступлении» автор сравнивает свое сочинение с предыдущими, т. е. «ирландскими». Он говорит, что «Описание Уэльса» — книга о различии, а не о сходстве; иными словами, о валлийцах, которые непохожи на другие народы (в частности, на ирландцев)³³. Однако тут же Геральд начинает объяснять, почему предметом своих трудов он избрал такие «обычные», «непримечательные» страны, как Ирландия и Уэльс. Его мотивировка многое проясняет, как в характере самого «Описания Уэльса», так и вообще в творческой биографии Геральда. Он оправдывает себя в глазах читателей тем, что хочет спасти от забвения дела тех, кто поступал благородно, но эти деяния не были записаны. Речь здесь, конечно, идет о завоевателях Ирландии, прежде всего, о родственниках Геральда. Следует заметить, что в его «ирландских» и «валлийских» книгах почти нет рассказов о том, как «благородно» поступали ирландские вожди, валлийские принцы, английские короли и даже англо-нормандские лорды Марки. Второй пункт «апологии» Геральда таков: нет смысла описывать великие деяния, которые уже были изложены ранее (падение Трои и проч.)³⁴. Это тоже имеет отношение скорее к «ирландским» книгам, нежели к «валлийским»; последние описывают не столько «деяния», сколько «страну».

Уэльс для Геральда — «своя страна» и «родина», впрочем, он не отождествляет себя с народом, ее населяющим. Валлийцы, о нравах и обычаях которых он повествует, — чужие для автора. Отчасти поэтому Геральд заявляет о своем стремлении быть «объективным» и даже просит не обижаться на свои резкие, но правдивые высказывания³⁵. Валлийцы для Геральда Камбрийского (который, безусловно, следует за Гальфридом Монмутским) — древний народ благородного происхождения, родственный римлянам и франкам³⁶, но пришедший сейчас в упадок. Геральд называет природные грехи народа, из-за которых, по его мнению, тот некогда потерял Трою, а затем — Британию³⁷. Эти грехи, среди которых важнейшим является инцест, лишь усугубились вследствие нищеты; исключение составляет лишь гомосексуализм³⁸, наоборот, исчезнувший из-за все той же нищеты; однако на его место пришел другой порок: валлийцы верят в пророчества и тешат себя иллюзиями о возрождении былого могущества бриттов³⁹.

Таким образом, Геральд Камбрийский действительно пишет о различии, точнее — об отличии валлийцев от, например, ирландцев. Если ирландцы недостойны того острова, на котором живут, то валлийцы «выше», «благороднее» своей страны; в данном случае именно они, а не территория Уэльса, являются объектом символического «присвоения» английской короной. Тут следует обратить внимание на важнейшую деталь — речь не идет о «присвоении» одного народа другим, например, валлийцев — англичанами; Геральд подразумевает присвоение целого народа с его историей и страной, которую тот населяет, наднациональной короной, т. е. — присвоение империей, каковой королевство Плантагенетов, собственно, и являлось⁴⁰. Подчинив валлийцев, корона покорит потомков троянцев и укрепит свой имперский статус, став, некоторым образом, наследником Трои. В то время как захватив и колонизировав Ирландию, этот «Восток наоборот», мистическую Ультиму Туле, она совершит столь же важное, с символической точки зрения, деяние, как и те, кто дошел до пределов Востока. Таким образом, империя будет оправдана мистически. Именно поэтому ранние произведения Геральда Камбрийского можно вполне определить как «имперские», «колониалистские» сочинения.

С этой точки зрения наиболее интересны последние главы второй части «Описания Уэльса», содержащие и рекомендации английской короне, как завоевать и покорить валлийцев, и советы валлийцам — как сохранить независимость. Мы уже говорили, что автор пытается быть объективным и заявляет, что должен попытаться попеременно занять обе позиции. При этом, стилистически и содержательно, наставления валлийцам звучат более непосредственно, чем советы короне. В главе VIII Геральд утверждает, что тот, кто хочет покорить валлийцев, должен, прежде всего, использовать опыт англо-нормандских лордов Марки и кампаний Генриха II в Уэльсе. По мнению автора, лишь лорды Марки на самом деле во всех тонкостях знают, как вести войны с валлийцами⁴¹; впрочем, утверждает он, и наиболее искушенные в войне против ирландцев — англо-нормандские лорды Ирландии. Видимо поэтому в VIII главе можно обнаружить большой отрывок из «Завоевания Ирландии»; значительные заимствования из этой книги содержит также IX глава «Описания», посвященная способам управления покоренным Уэльсом⁴². В ней имеются не столько конкретные рекомендации, сколько воспроизведение сложившейся еще в Античности модели отношения имперского центра с покоренными варварами.

Значительно интереснее X глава, содержащая советы валлийцам. Здесь можно найти и призывы к валлийскому единству, и впечатляющий образ народа с великим прошлым, изживающий свои грехи в диком уголке собственных бывших владений, и эффектный финал, который можно вполне трактовать в проваллийском духе⁴³. Все это, на первый взгляд, не слишком вписывается в образ Геральда как «имперского автора». Однако «неожиданную» X главу можно трактовать и по-иному. Не пытается ли Геральд Камбрийский создать такой образ своей родины, который можно было бы поставить рядом с уже сложившимися образами таких стран, как «Англия», «Франция» и т. д.? Важно иметь в виду, что, как уже отмечалось, он описывает не только и не столько историю с географией, сколько «этническое», «особое» с точки зрения «имперского» и «универсального». Отсюда сугубая отстраненность, даже функциональность: вот так можно валлийцев завоевать, а вот так они могут сопротивляться. В 1194 г. Геральд Камбрийский был лишь потенциально ангажированным автором, лишенным всяких реальных мотиваций со стороны короны, поэтому «Описание Уэльса» можно определить как имперскую книгу, написанную без заказа власти.

А теперь несколько замечаний о месте сочинений Геральда в имперской традиции. В 1979 г. вышла в свет нашумевшая книга американского культуролога Эдварда Саида «Ориентализм»⁴⁴, в которой автор попытался сформулировать концепцию колониалистского дискурса, созданного Западом на заре Нового времени. Данное сочинение, изобилующее выпадами против западной цивилизации, установившей господство над «Востоком» с помощью ей же сформулированного концепта этого «Востока», обычно относят к публицистическим работам, порожденным очередным обострением ближневосточного кризиса в середине 70-х гг. и настроениями в американской университетской среде того времени. Часто переиздаваемый «Ориентализм» — в таком контексте — не потерял некоторой актуальности и до сих пор. Однако материал, собранный Саидом, и выводы, к которым он пришел, заставляют отнестись к его книге с большим вниманием. Если оставить в стороне политическую и идеологическую конъюнктуру, становится очевидно, что «Ориентализм» — не книга о концепте «Восток», созданном имперским Западом (который, между прочим, такой же концепт), а именно исследование колониалистского дискурса как такового. Таким образом, небезынтересно было бы попробовать рассмотреть некоторые черты «ирландских» и «валлийских» сочинений Геральда Камбрийского в контексте книги Саида.

Первая глава «Ориентализма» строится на анализе речи, произнесенной лордом Бальфуром в ходе дебатов о Египте в британской Палате общин в 1910 г. Бальфур пытается обосновать господство британской короны в этой стране «знанием ее великой истории и цивилизации»⁴⁵, что, конечно, заставляет вспомнить Геральда Камбрийского и задачи, поставленные им при создании «Топографии и истории Ирландии» и «Описания Уэльса». Эдвард Саид, в связи с утверждением Бальфура, отмечает: «объект такого знания изначально уязвим для изучения; этот объект представляет собой “факт”, который, даже если он развивается, меняется или трансформируется, как часто происходит с цивилизациями, все равно остается в основе своей, даже онтологически, стабильным»⁴⁶. Подобный вывод можно распространить не только на идеологические конструкции лорда Бальфура, но и на рассуждения Геральда о валлийцах: несмотря на все изменения, произошедшие с ними за V–VI вв. до последней трети XII в., это тот же народ, который потерял почти всю Британию и был вынужден поселиться на западной окраине острова. Главное — вовсе не постоянно меняющаяся реальность жизни народа, главное — наше представление, дающее власть над ним: «Иметь такое знание об этой вещи — значит доминировать над ней, значит иметь над ней власть. Власть означает в данном случае для “нас” — отрицать особость “этого”, восточной страны, так как мы знаем ее и она существует, в некотором смысле, только так, как мы ее знаем»⁴⁷.

Бальфур выступает не только от себя, англичан, западной цивилизации, но и как бы от лица египтян, ибо он знает их историю, культуру, нравы⁴⁸. Но то же самое делает и Геральд Камбрийский, когда дает советы валлийцам, как отстаивать независимость, причем он основывает их, в отличие от английского государственного деятеля начала XX в., не только на знании этого народа, но и на том, что сам — отчасти валлиец. Геральду вполне можно было бы приписать такой, например, пассаж Бальфура о египтянах: «Их великие моменты — в прошлом, они нужны в нынешнем мире только потому, что могущественные современные империи эффективно извлекли их из жалкого состояния упадка…»⁴⁹. Аналогичны представлениям автора «Описания Уэльса» и цитируемые Саидом слова лорда Кромера о задачах колониальной администрации: не навязывать «свою логику», использовать знание о подчиненном народе, чтобы управлять им (или чтобы держать под контролем)⁵⁰.

Совершенно очевидно, что описанная Саидом концепция не является основой некоего специфического «ориентализма», появившегося в начале Нового времени; уже хотя бы потому, что она практически не отличается от взглядов, изложенных в «ирландских» и «валлийских» книгах Геральда Камбрийского и, конечно, в десятках других сочинений Античности и Средневековья. Трактаты Геральда (как и речи Бальфура или книги Кромера) — частные феномены того, что можно было бы назвать «присваивающим дискурсом», который характерен для культур, построенных на принципе «знание-сила», сформулированном Фрэнсисом Бэконом. Описывая — получаешь власть, выводишь объект описания из тьмы хаоса на свет порядка. В ранних книгах Геральда Камбрийского этот «свет порядка», безусловно, исходил от английской короны.

Геральд Камбрийский: границы родины, граница как родина.

«На следующее утро Крест проповедовали в Лландаффе. Англичане стояли по одну сторону, и валлийцы — по другую; многие из обоих народов приняли обет нести Крест»¹. Этими двумя предложениями открывается VII глава книги Геральда Камбрийского «Путешествие по Уэльсу». Данная книга стала знаменитой еще при жизни автора. Переписчики неоднократно снимали с нее копии (до сегодняшнего дня дошло семь списков). На языке оригинала «Путешествие по Уэльсу» было напечатано с 1585 по 1868 г. пять раз, с 1806 года книгу четырежды переводили на английский², причем последний из переводов издан (и переиздан) в популярной серии “Penguin Classics” в карманном формате. Однако речь здесь пойдет не о книге или ее авторе. Попытаемся понять, что происходило тем утром вторника 15 марта 1188 г. на юго-востоке Уэльса, в месте под названием Лландафф; постараемся прокомментировать как это событие, так и процитированный пассаж из книги Геральда Камбрийского и, поместив их в широкий исторический контекст, сделать некоторые предположения по поводу того, как соотносились в сознании европейца Высокого Средневековья понятия «граница» и «родина». Метод нашего исследования обратен наведению фокуса в подзорной трубе или микроскопе: он заключается не в наведении резкости на одну точку, а в последовательном расширении территориального и временного масштаба вокруг одного совершенно рядового исторического факта. Комментируя событие, мы не только объясняем его само; комментарии складываются в довольно отчетливую картину представлений средневекового человека о родине и ее границах.

Нижеследующий текст, собственно говоря, является последовательным ответом на три вопроса. Где конкретно (в широком историко-географическом, историко-политическом и историко-культурном смысле) происходило это событие? Что именно случилось 15 марта 1188 г. в Лландаффе? Почему Геральд Камбрийский описал (и именно так) это событие?

Начнем с первого. Лландафф расположен на юго-востоке Уэльса, рядом с нынешней столицей Княжества Уэльс — Кардиффом. В те годы он был на территории валлийской Марки, а именно в графстве Гламорган³. Это графство, в основном, совпадает с владениями древневаллийского королевства Морганнуг, которое было завоевано нормандцами в конце XI в. Во главе Гламоргана стоял близкий соратник английского короля Вильгельма II Роберт Фицхамо. К концу XII в., о котором идет речь, это было одно из самых колонизованных, богатых и стабильных владений Марки. Колонизаторы — нормандцы, французы, фламандцы, англичане — селились здесь (как и во всей Марке) только на равнине; за небольшим исключением — на довольно узкой полоске вдоль побережья Бристольского залива. Все, что находилось выше, на холмах и в горах, продолжало оставаться «традиционным валлийским миром». Англо-нормандцы периодически предпринимали попытки усилить контроль над местными валлийскими правителями; те, в свою очередь, пользуясь ослаблением пришлых лордов, совершали набеги на их владения. Да и в мирное время говорить о полном подчинении местных династий англо-нормандскими лордами нельзя. Так, например, валлийские правители маленькой территории Сенгеннид, расположенной всего в нескольких километрах от Кардиффа, были практически независимыми⁴. Политически графство Гламорган ослабло к интересующему нас 1188 г. — Вильям Глостер умер в 1183 г., не оставив совершеннолетнего наследника, его владения отданы под опеку короны, а в 1189 г. они перешли сыну английского короля Генриха II Джону, который женился на дочери графа Вильяма Изабелле и таким образом получил Гламорган⁵. Принц Джон (Иоанн) станет английским королем в 1199 г. после смерти своего брата Ричарда I Львиное Сердце и войдет в историю под именем «Безземельного». Соответственно, Гламорган будет коронным владением вплоть до самой его смерти в 1216 г.⁶.

Лландафф, в котором 15 марта 1188 г. англичан и валлийцев призывали отправиться в крестовый поход, был одним из четырех главных епископальных центров Уэльса⁷. Диоцеза Лландаффа охватывала два графства валлийской Марки — сам Гламорган и Гвент, иными словами — весь юго-восток Уэльса. Местные епископы соперничали с епископами Бангора, Сент — Азафа и, конечно же, могущественного Сент — Дэвидса. В 20-е гг. XII в. здесь была даже составлена т. н. «Книга Лландаффа», которая содержала исторические обоснования (практически все — сфабрикованные) претензий местных епископов на первенство среди других диоцезов Уэльса. Инициатором этого начинания был епископ Лландаффа Урбан — нормандец, назначенный на пост по инициативе английской короны; первый глава валлийской диоцезы, признавший верховную власть Кентербери в качестве церковной метрополии⁸. До Урбана епископами Лландаффа были местные уроженцы, которые настаивали на автономии валлийской церкви. В 1188 г. епископом был англо-нормандец Вильям, при котором напряженные отношения между диоцезами Лландаффа и Сент — Дэвидса сохранялись. Следует также отметить, что церкви, а в данном случае — Лландаф, были чуть ли не единственным местом, где пересекались два параллельных мира Марки; валлийский и англо-нормандский. Именно так произошло и 15 марта 1188 г.

Теперь о том, что же именно произошло в Лландаффе в тот день. Для этого следует отступить на три года назад. В 1185 г. Гераклий, патриарх Иерусалима, прибыл в Англию, чтобы склонить короля Генриха II к участию в новом крестовом походе⁹. К тому времени крестоносному движению было чуть меньше ста лет и его пик остался позади. Владения крестоносцев на Ближнем Востоке стремительно сокращались под натиском новой силы — турок-сельджуков, которых возглавлял султан Саладин. Саладин угрожал самому важному крестоносному завоеванию, Иерусалиму, с его главной христианской реликвией — Гробом Господнем. Чтобы остановить натиск турок, Гераклий отправился в Европу. Уже после начала его миссии в 1187 г. Саладин взял Иерусалим, и этот город был навсегда потерян для крестоносцев. Но вернемся в Англию. Генрих II сначала отказался отправиться на Восток, однако потом передумал и принял крестоносный обет вместе с сыном Ричардом. После этого тогдашний архиепископ Кентерберийский Балдуин отбыл в Уэльс проповедовать крестовый поход. Впрочем, поездка имела еще одну цель: Кентербери хотел еще раз продемонстрировать свой контроль над валлийскими диоцезами. Примаса в поездке сопровождал Геральд Камбрийский. Поездка по Уэльсу Балдуина началась 4 марта в Херефорде и завершилась там же 23 апреля — архиепископ объехал регион по периметру. Маршрут был составлен таким образом, что Балдуин смог проповедовать во всех четырех епископальных центрах Уэльса и встретиться практически со всеми важнейшими политическими фигурами — с лордами и валлийскими правителями Марки, а также с независимыми валлийскими принцами юга и северо-запада. Лландафф находился в самом начале маршрута. Балдуин со своими спутниками прибыл сюда из Кардиффа, где накануне они провели ночь. На следующее утро после проповеди 15 марта архиепископ отслужил в Лландаффе мессу и отправился дальше — в аббатство Маргам.

Перед тем, как перейти от события в Лландаффе к его описанию в книге Геральда Камбрийского, к его исторической интерпретации и к самому автору, — несколько слов в завершение сюжета с третьим крестовым походом. Английский король Генрих II не смог принять участие в походе в Палестину, т. к. был вынужден начать военные действия против собственных сыновей Ричарда и Джона, которые составили заговор против него. Преследуемый их войсками, Генрих умер во Франции, в Шиноне 6 июля 1189 г. Королем стал Ричард, на следующий же год отправившийся с войском на Восток в союзе с французским королем Филиппом II Августом и германским императором Фридрихом I Барбароссой. Геральд, который тоже дал крестоносный обет в 1188 г., был освобожден от него архиепископом Балдуином, т. к. новый английский король направил его с неким дипломатическим поручением в Уэльс. Сам Балдуин принял участие в экспедиции, где и умер в лагере крестоносцев, осаждавших сирийский город Акра. Печальные итоги третьего крестового похода известны: Фридрих Барбаросса утонул при переправе через реку в Сирии, а Филипп Август из-за разногласий с Ричардом Львиное Сердце покинул Восток и вернулся во Францию. Оставшись один, Ричард вел довольно успешные военные действия против Саладина, однако взять Иерусалим не смог. Заключив почетный мир с султаном, он решил вернуться в Англию, где за него правил брат Джон. Но на обратном пути английский король был заключен под стражу в Зальцбурге австрийским герцогом Леопольдом, который потом передал пленника новому германскому императору Генриху VI. Важнейшую роль в этом заговоре сыграл и старый недруг английского короля Филипп II Август. Ричард Львиное Сердце, в конце концов, был освобожден за гигантский выкуп. После возвращения он открыл военные действия во Франции и в 1199 г. был убит там при осаде замка¹⁰.

Но вернемся к пассажу из книги Геральда Камбрийского. «Англичане стояли по одну сторону, и валлийцы — по другую; многие из обоих народов приняли обет нести Крест». Во дворе церкви в Лландаффе стоят — отдельно! — англичане и валлийцы. Геральд, говоря о том, что на призыв Балдуина откликнулись многие из присутствующих, не забывает отметить — это были представители каждого из этих народов. Ситуация типичная для границы, для Марки — и для валлийской, и для испанской, и для любой другой: несколько «народов» рядом. Но что подразумевалось в те времена под словом «народ», и в чем виделось как различие между народами, так и принадлежность к одному из них? Тут следует сделать пространное отступление, хронологическое и географическое, и обратиться к процессам большего исторического масштаба и длительности.

Около 900 г. н. э. монах Регино из города Прюм так определил разницу между одним народом и другим: «разница в происхождении, в обычаях, в языке и законах»¹¹. В противоположность новому и новейшему времени, когда заговорили о «крови и почве», в Средние века существенными считались последние три различия из определения Регино; так что чисто теоретически можно представить себе средневекового человека, принявшего чужие обычаи, язык и законы и, тем самым, сменившего свою принадлежность к определенному народу. Поясним, о чем идет речь, когда мы говорим об «обычаях», «языке» и «законах».

Под «обычаями» понимали одежду, внешний вид, правила гигиены, кулинарию, привычки, манеру поведения и так далее. Все эти вещи воспринимались в Средние века как важнейшие — недаром тогдашние путешественники уделяли им много внимания в описаниях собственных странствий. С одной стороны, свои обычаи защищали от чужаков — известны законодательные запреты перенимать обычаи соседей. Особенно часто такие законы принимались в пограничных колонизованных землях.

Другим принципиальным пунктом дифференциации народов была разница языков. Средневековые церковные писатели, поддерживая, естественно, идею единого происхождения человечества, считали именно Вавилонское смешение языков исходным моментом формирования разных народов. Знаменитый энциклопедист второй половины VI — начала VII в. Исидор Севильский писал: «Народы произошли от разных языков, а не языки от разных народов»¹². Пограничные районы и различные Марки — районы, где в ходу было сразу несколько языков, так что там в самых маленьких селениях можно было услышать самую разную речь. Богемский хронист Петер из Циттау отмечает: «Многие наши люди говорят сейчас на улицах на разных языках»¹³. Речь здесь идет о Богемии, где местное чешское население соседствовало с немецким и еврейским. Во время поездки архиепископа Балдуина по Уэльсу ему пришлось нанимать переводчиков, иначе он не смог бы объясниться с валлийцами¹⁴. Заметим, что в валлийской Марке были люди, которые получали во владение землю в обмен на переводческую службу. Подобные примеры можно привести и в отношении других европейских приграничных территорий. Некоторые из правителей таких земель вынуждены были даже применять в государственном управлении двуязычие: последние чешские короли из династии Пржемысловичей носили как чешские, так и немецкие имена. Пржемысл Оттокар II даже имел сразу две королевские печати: одну для своих чешских владений (с чешским именем Пржемысл), вторую — для немецких (с немецким именем Оттокар)¹⁵. Естественно, во всех приграничных землях и Марках разные языки выстраивались определенным иерархическим образом: языки колонизаторов были выше языков колонизуемых. Однако подобная иерархия часто осложнялась разными побочными обстоятельствами; например, в Марке Уэльса территории, находящиеся выше определенного количества метров над уровнем моря, были, как мы уже отмечали, чисто валлийскими, и эти анклавы существовали внутри лингвистически смешанного равнинного общества. И, наконец, последнее обстоятельство, касающееся языков в пограничных землях. Иногда колониальные власти предпринимали попытки ограничить использование местного языка и даже в ряде случаев запретить его (как в случае деятельности английской администрации в Ирландии¹⁶), но все эти примеры относятся к времени после начала XIII в.

Третье принципиальное различие между народами, как это виделось в Средние века, — разница в законах. Еще с Раннего Средневековья само понятие «закона», «законодательства» носило ярко выраженный этнический характер — об этом говорят сами их названия: «Салическая правда», «Бургундская правда», «Русская правда». Соответственно, в приграничных землях, в Марках разные правовые обычаи сосуществовали рядом и чаще всего человека судили (за исключением преступлений против короны и церкви) на основании права того народа, к которому он принадлежал. Та же практика существовала и в валлийской Марке, а после завоевания остального Уэльса английским королем Эдуардом I в 1282—83 гг. — и в валлийских землях, отошедших к короне. Данный принцип (за одним, но очень важным исключением, о котором мы поговорим позже) отражен и в итоговом правовом документе этого завоевания: «Валлийском статуте» Эдуарда I¹⁷. Существовали, конечно, и исключения из правила: например, хартия города Зальцведель, основанного на славянских землях, гласила, что и немцы, и славяне будут одинаково отвечать перед одним законом. Но этот документ датируется 1247 г.¹⁸ и подобные случаи характерны, скорее, для XIII–XIV вв., нежели для более раннего периода. Колонизаторы, власти пограничных земель порой вводили и некоторые новшества — наперекор традициям; иногда эти новшества даже не воспринимались отрицательно (т. е. так, как обычно в Средние века относились к инновациям). Эдуард I ввел в «Валлийском статуте» право женщин на свою долю в наследстве — такого права в Уэльсе не знали. Подобное же новшество было принято немецкими администраторами в Пруссии XIII в. Наконец, можно привести целый ряд примеров того, как люди сознательно переходили из-под юрисдикции «своего» закона, закона своего народа под действие закона соседей. Тем самым, они делали решительный шаг в смене принадлежности к определенному народу.

Подводя итог нашим рассуждениям о существовании разных «законов», «правд» на пограничных территориях, в Марках, выделим три основных варианта их соотношения:

1. Случай этнически-юридических анклавов. Например, немецкие колонисты в славянских монархиях Центральной и Восточной Европы (в Чехии или Польше) обладали почти полным юридическим иммунитетом.

2. Случай, когда власти пытаются вытеснить местное право, не уравнивая население конкретной территории с колонистами, принесшими свои юридические нормы. Речь идет об Ирландии, точнее — той ее части, которая была колонизована английской короной¹⁹.

3. Случай долгого сосуществования разных «законов» и систем права. Так это было на валлийской Марке, отчасти даже после присоединения остального Уэльса к английской монархии.

Кратко остановимся теперь на еще одном важном аспекте жизни средневековых пограничных областей, всевозможных Марок — от валлийской до испанской. Имеется в виду институция, в которой и проходило событие, описанное в книге Геральда Камбрийского — церковь. В церковном отношении европейские приграничные области можно разделить на две категории: те, где живущие там разные народы принадлежали к разным религиям (например, в Испании и Прибалтике), и те, где они исповедовали одну религию. Впрочем, и во втором случае были свои различия — в церковной организации. В Уэльсе (в меньшей степени) и в Ирландии (в большей) это было различие между местной («кельтской») церковью и унифицированным иерархическим католицизмом с папой во главе. «Реформа церкви» — одно из важнейших идеологических обоснований захвата английской короной кельтских земель. Как уже говорилось выше, свое появление в Ирландии Генрих II объяснял ссылкой на папскую буллу 1155 г. “Laudabiliter” и представлял эту экспедицию чуть ли не как крестовый поход. Англо-нормандцы не только навязывали валлийцам и ирландцам иную церковную модель²⁰, они принципиально не назначали на высшие должности в реформированной церкви представителей местного клира. В высшей степени показательна здесь судьба самого Геральда Камбрийского.

И вот мы переходим к третьему вопросу, поставленному в начале нашего рассуждения. «Почему Геральд Камбрийский описал (и именно так) это событие?». Кто такой Геральд, уже много говорилось выше — клирик, ученый, церковный писатель, автор множества книг, потомок влиятельных валлийских и нормандских фамилий Уэльса, племянник епископа Сент — Дэвидса, архидьякон Брекона и т. д. Геральд Камбрийский существовал в языковом, политическом и культурном пограничье. Для этого, как сказал бы Жак Ле Гофф, «средневекового интеллектуала»²¹, который учился в Париже, довольно долго жил в Риме и служил английской короне, родиной была небольшая область, разделявшая английское королевство и кельтскую окраину Британии. Область, где бок о бок жили два (иногда и больше) разноязычных народа, каждый по своему обычаю, закону, однако такое соседство (чаще всего выражавшееся во вражде) создавало некое иное качество, резко отличающее эту территорию от соседних²². Англичане и валлийцы, порознь стоящие во дворе церкви в Лландафе, — очень точная и емкая метафора валлийской Марки. Геральд Камбрийский дал эту метафору, не подозревая, что она является таковой. Он просто описывал земляков, компатриотов, соотечественников — тех, для которых пределы родины были определены границами валлийской Марки, валлийской Границы. Но, в отличие от них, только Геральд осознавал, что именно Граница — вся, как феномен — является его родиной. Описав ее как родину, он в каком-то смысле изобрел родину для себя.