США: История страны

Нередко приходится слышать, что к началу XX века правительство Соединенных Штатов пришло с нулевым багажом международной деятельности. Действительно, со стороны может показаться, что вплоть до начала 1900-х годов нация была полностью сосредоточена на самой себе. Отсюда и разговоры об изоляционистской позиции американцев и полном их невежестве во внешней политике. Но попробуйте сказать об этом филиппинцам, жителям Гавайских островов или американским индейцам! Упорное нежелание Соединенных Штатов ввязываться в запутанные европейские союзы вовсе не означает, что во второй половине XIX столетия они не имели никаких контактов с другими народами. Американская республика всегда была ориентирована на территориальную и экономическую экспансию и для достижения своих целей не стеснялась использовать военные средства. Возможно, полученный опыт оказался не столь полезным для американских политиков, как хотелось бы. Но тем не менее факт остается фактом: в начале XX века, когда на мировой арене начали разворачиваться глобальные вооруженные конфликты, США уже имели собственный внешнеполитический «багаж», которым и не замедлили воспользоваться. Другое дело, что опыт этот был во многом ошибочным. Американцам, как и многим другим народам, предстояло избавиться от иллюзий в ходе ужасных событий XX века.

У себя дома: изменения в индейской политике

История отношений с коренными индейцами весьма показательна в плане того, как именно Соединенные Штаты в XIX веке «уживались» с другими нациями. Проследите за изменениями индейской политики, и вы увидите все: и беззастенчивое применение силы, и ту хитроумную аргументацию, которую американские политики использовали для оправдания своих действий.

Судьба коренных народов Америки напрямую зависела от взглядов белых американцев на землю, которая их приютила. Вспомните, как просто и элегантно они разрешили «индейскую проблему» в 1830-х годах – взяли и переселили восточные племена на западный берег Миссисипи. Пусть живут, где хотят, и не мешают обустраиваться. Сегодня при взгляде на географическую карту просто оторопь берет, с какой это стати доминирующая белая нация «уступила» презренным дикарям такие огромные пространства? Ответ прост: полузасушливые земли, располагавшиеся к западу от 98 меридиана, на тот момент не представляли для белых колонистов никакой ценности, выглядели бесплодными и негостеприимными. Но если «Великая Американская пустыня» не могла послужить американскому рынку, то почему бы не использовать ее для решения политических и социальных проблем? Так родилась идея создания «индейских территорий», позволившая белому обществу отгородиться от нежелательных соседей.

Американские власти силой заставили пять «цивилизованных» индейских племен переселиться на территорию нынешней Оклахомы. Но на тот момент Великие Равнины уже были обитаемы: здесь проживали другие коренные племена – сиу, черноногие, кроу, шайены, команчи, арапахи и кайова. «Равнинные индейцы» – опытные воины и наездники – вели кочевой образ жизни, в основе которого лежала охота на бизонов.

Индейское поселение шайенов

Однако к середине XIX века взгляды белых американцев на Великие Равнины изменились. Земли не хватало, и переселенцы начали свой долгий путь к Тихоокеанскому побережью. Железнодорожные компании стремились расчистить в западных землях «коридор» для прокладки трансконтинентальных линий. Шахтеры, фермеры, скотоводы – все смотрели на запад. Земли, которые раньше казались бесполезными, вдруг приобрели огромную экономическую ценность. Теодор Рузвельт выразил всеобщее мнение, когда задался вопросом: неужели американцы позволят, чтобы столь важные земли оставались «охотничьим заповедником грязных дикарей»?

С 1851 года и вплоть до начала 1880-х годов федеральное правительство Соединенных Штатов активно проводило политику «концентрации». Идея заключалась в том, чтобы «сконцентрировать» индейцев на специально отведенных территориях. Одни племена перемещали на север, другие на юг и таким образом расчищали необходимое пространство в центральной части Великих Равнин. Чтобы соблюсти видимость законности, с индейцами заключали договоры, предусматривавшие выплату правительственных субсидий племенам, добровольно согласившимся на переселение в специальные «резервации». Индейцев клятвенно убеждали, что эти земли переходят в их собственность навечно – «до тех пор, пока растет трава и текут реки».

Однако клятвы оказались недолговечными. По мере того как белые всеми правдами и неправдами (где обманом, а где и просто силой) захватывали «обеспеченные законом» территории индейцев, те стали оказывать сопротивление федеральной политике, отказываясь от добровольного заточения в резервациях. В 1860-1870-х годах конфликт перерос в серию «Равнинных войн». В 1864 году силы белого ополчения вырезали в Сэнд-Крик, штат Колорадо, свыше ста шайенов и арапахов, которые укрылись под надежной, как они думали, защитой американской армии. В 1876 году произошел следующий значительный инцидент: индейские отряды шайенов и сиу под предводительством вождей Сидящего Быка, Желчи и Бешеного Коня разгромили возле местечка Литтл-Биг-Хорн, штат Монтана, 7-й кавалерийский полк полковника Джорджа Армстронга Кастера. Белые колонисты активно уничтожали бизонов – основу жизни и благосостояния индейских племен. Если в середине века по просторам Великих Равнин разгуливало почти 13 млн бизонов, то в конце 1879-х годов они практически исчезли. Развязанная правительством кампания по грабежу и истреблению коренных жителей вкупе с пагубным воздействием инфекционных заболеваний и алкоголя привели к тому, что вскоре численность индейцев катастрофически сократилась и к началу 1880-х годов едва достигала 250 тыс. человек.

За полстолетия, минувшие со времен президента Джексона, жизнь индейских племен печальным образом изменилась: от былой военной мощи не осталось и следа. Индейцы вынуждены были подчиниться и ограничиться рамками выделенных им территорий. Однако тем дело не закончилось. В следующие пятьдесят лет федеральные власти выдвинули новую инициативу: им хотелось, чтобы коренные жители стали менее индейцами, а более американцами. Теперь вместо того, чтобы расселять племена по резервациям, они надумали ассимилировать индейцев в белом обществе.

Сидящий Бык, Татанка-Йотанка (1831–1890)

Один из методов «окультуривания» дикарей опять же имел непосредственное отношение к земле. В соответствии с законом Дауэса о перераспределении (1887) индейские резервации как таковые подлежали уничтожению, а общинная собственность племен – распределению между их членами. Американские чиновники полагали, что частное землевладение изменит мировоззрение коренных жителей: на смену традиционному коллективизму придет жесткий индивидуализм. Индейцам предлагалось не только отказаться от племенного образа жизни, но и стать более самостоятельными – впредь не надеяться на помощь федерального правительства, а рассчитывать на себя. Таким образом Соединенные Штаты рассчитывали покончить с «непомерными» притязаниями индейских племен. В результате проведенного «перераспределения» площадь земельных угодий индейцев сократилась на две трети.

Второй подход касался подрастающего индейского поколения. Вместо того чтобы предоставить детям жить в традиционном «отсталом» мире, решено было интегрировать их в американское общество. Согласно специально разработанной образовательной программе, юных индейцев отрывали от родителей и помещали в школы-интернаты, где они могли приобщиться к благам белой цивилизации. О целях этой программы красноречиво говорит девиз одной из таких школ: «Убей индейца и спаси человека». Если раньше федеральное правительство стремилось убрать индейские племена подальше, теперь оно вознамерилось изъять индейских детей из их собственного мира.

На протяжении какого-нибудь столетия – с 1830-х до 1930-х годов – коренные жители стали объектом правительственного эксперимента: сначала индейцев лишили их исконной земли, а затем и национального самосознания. Предполагалось, что более «эффективная» организация принесет американскому обществу порядок и процветание. Цивилизованные белые политики искусственно ускоряли эволюционные процессы, подталкивая индейские племена к существованию на более высоком (и более унифицированном) уровне. Их соблазняли новыми возможностями в экономической и культурной сферах. Там, где мирные средства оказывались бессильны, в ход шла грубая сила. Соединенные Штаты не останавливались перед военными действиями, чтобы сломить сопротивление коренных жителей. Индейская политика стала демонстрацией широких возможностей федерального правительства. Оказывается, ему под силу было распоряжаться судьбами целых народов, по своему выбору видоизменяя условия их существования и в конечном счете низводя до подчиненного, зависимого положения. Чувствуя на своей стороне моральное превосходство, чиновники, проявлявшие недопустимую пассивность в прочих вопросах, к этой задаче подходили с необъяснимой жесткостью.

То, что сработало дома, могло пройти и за границей. Опыт подавления индейских племен немедленно был взят на вооружение нацией, которая лишь недавно обнаружила, что практически исчерпала собственные незаселенные пространства. В 1893 году историк Фредерик Джексон Тернер в одной из своих статей проанализировал печальный факт, установленный официальной переписью трехлетней давности: «фронтир» как реальность американской жизни перестал существовать. И это был не просто любопытный статистический факт. В статье Тернер утверждал: «Само наличие области незаселенной земли, а также ее постепенное уменьшение в результате продвижения переселенцев на запад – вот важные факторы, объясняющие развитие американского общества». Тот демократический, подвижный, склонный к индивидуализму характер, который отличает американцев, является следствием окружающей их среды. Теперь, когда «фронтир» остался в прошлом, «американской энергии для самоутверждения будет постоянно не хватать новых пространств». Многие сограждане разделяли точку зрения Тернера. Они верили, что для осуществления своего исторического предназначения американская нация нуждается в новых землях, новых рынках, новых возможностях. Раз внутренние ресурсы исчерпаны, нужно найти все это на стороне. А освоение «домашней» приграничной полосы обеспечило американцам хорошую подготовку – как военную, так и политическую – для достижения поставленной цели.

Американские интересы за рубежом

После того как американские правители разобрались с «чужими» народами у себя дома, их взоры обратились за рубеж.

С экономической точки зрения этот интерес был вполне оправдан. Сельскохозяйственные и промышленные интересы, сложившиеся в государстве к 1870 году, настойчиво требовали новых рынков, на которых можно было бы реализовывать излишки американского производства. Сенатор Альберт Т. Беверидж признавал: «Мы производим больше, чем можем потребить. Следовательно, необходимо искать новые рынки для нашей продукции, новое приложение для наших капиталов и новое поле деятельности для наших рабочих рук». В противном случае нацию ожидали неизбежное перепроизводство, обвал цен, рост безработицы и непрекращающиеся паники. Внутренний рынок был и оставался главным потребителем, но зарубежная торговля могла стать хорошим подспорьем в периоды кризисов. Если учесть, что европейские государства надежно защищали свою экономику от вторжения извне, то становится понятным интерес, который Соединенные Штаты проявляли к южным и западным государствам. В начале XX века им удалось значительно укрепить торговые связи с этими странами. Так, объем американского экспорта в Великобританию за период 1900–1920 годов вырос в три раза, но тот же показатель применительно к Китаю за аналогичный период подскочил в десять раз, а к Кубе – почти в двадцать раз.

Если говорить о внутриполитической ситуации, здесь все понятно. Увеличение числа потребителей американских товаров помогало обуздать радикальные настроения в стране. Потерявшие работу рабочие и погрязшие в долгах фермеры представляли собой взрывоопасную смесь, грозившую воспламениться всякий раз, как государство погружалось в пучину кризиса. Если бы удалось удерживать всех этих людей возле станков и плугов – так, чтобы результаты их труда гарантированно продавались, – то, пожалуй, можно было бы рассчитывать на оздоровление экономического, а как следствие, и политического климата в стране. Недаром Джеймс Г. Блэйн, занимавший пост госсекретаря при президенте Бенджамине Гаррисоне, выражал надежду, что это решило бы все проблемы, ибо «причины для стачек – со всем неизбежно сопутствующим им злом – исчезли бы сами по себе». Торговая экспансия за рубеж помогала достичь гармонии дома.

Альфред Т. Мэхэн

В стратегическом плане Соединенные Штаты были вполне готовы не только захватить, но и полностью контролировать чужеземные рынки. В своей работе «Влияние морской силы на историю. 1660–1783 гг.», выпущенной в 1890 году, капитан военно-морского флота Альфред Тайер Мэхэн разработал целый комплекс мер по установлению американского господства в мире. Он доказывал, что великие державы стали таковыми благодаря власти на морских просторах. И Соединенные Штаты не смогут реализовать свой потенциал, пока должным образом не укрепят американский флот. Помимо расширения флота, программа Мэхэна включала размещение американских стратегических баз в различных точках планеты и постройку канала для более удобного сообщения между Атлантическим и Тихим океанами. Решив проблемы флота, Соединенные Штаты получат доступ к колониальным владениям. Советы капитана не остались без внимания. К 1900 году военно-морской флот США вырос в 12 раз и занял по мощи почетное третье место в мире. А к 1914 году американские власти реализовали и остальные цели, намеченные Мэхэном.

Тезис о превосходстве белой расы также оправдывал активную позицию Соединенных Штатов на мировой арене. Причем в начале XX века он получил неожиданное «научное» подтверждение благодаря эволюционной теории Дарвина. По замечанию дипломата Джона Баррета, «правило, согласно которому выживают наиболее приспособленные виды, применимо не только к миру животных, но и к международным отношениям». Распространяя принципы естественного отбора на человеческую историю, социальные дарвинисты предсказывали победу доминантной белой расы над представителями цветных народов. Невежественные и ленивые нации нуждаются в направляющем руководстве цивилизованной расы; без него они не могут развиваться. Профессор Джон У. Берджесс утверждал, что «человеческое право неприменимо на стадии варварства». И кто же лучше приспособлен для роли лидеров, вопрошал сенатор Беверидж, чем англосаксы – народ, которому сам Господь предназначил «быть организаторами мира, нести порядок и систему туда, где царит хаос»?

Если обратиться к религии, идея о национальной «миссии» американцев нашла свое выражение в заокеанском евангелизме. В 1870–1900 годах количество протестантских миссий за рубежом выросло в пять раз. Их служители несли слаборазвитым народам не только христианство (понимай: возможность посмертного спасения), но и западную цивилизацию. В своих проповедях преподобный Джошуа Стронг сочетал заявления о расовом и политическом превосходстве американской нации с тезисом о ее провиденциальной миссии и духовных обязательствах. В книге «Наша страна» (1885) он доказывал, что англосаксы несут в мир истинное христианство и гражданскую свободу – идеи, «получившие более полное развитие в Соединенных Штатах, нежели в Великобритании». Положение на вершине неофициальной расовой иерархии обязывает каждого американца с серьезностью отнестись к эволюционному требованию и Божьему призыву «стать, в некотором роде, сторожем брату своему». Скоро на глазах у всего мира развернется «последнее соревнование рас, к которому и готовят англосаксов». Стронг верил, что американская «раса» распространится по всей земле.

О чем бы ни шла речь – о душах или продажах, о стабильности или стратегии, о звонкой монете или человеческой природе, – насущные интересы нации заставляли Соединенные Штаты играть более активную роль в международной жизни. Основной интерес представляли для них зона Тихого океана, Центральная Америка и Азия. Некоторые государственные лидеры уже тешили себя мечтами о новых территориальных приобретениях. Им мерещились колониальные владения и неограниченная политическая власть. Перед Соединенными Штатами простирались заморские земли, которые предстояло завоевать. А с учетом времени, которое уйдет на их обустройство, следовало поспешать, чтобы помешать настырным европейцам захватить инициативу в империалистической гонке.

Однако не все мыслили в этом направлении. Были и те, кого не вдохновляли мечты о мировом господстве. На рубеже двух столетий многие выдающиеся американцы, и среди них Марк Твен, Джейн Аддамс, Эндрю Карнеги, Сэмюел Гомперс, философ Уильям Джеймс и педагог Уильям Грэм Самнер, выступили с критикой империалистической политики. Некоторые из них приводили доводы практического порядка: мол, для чего городить сложную бюрократию, связанную с колониальным обустройством чужих земель, когда все, что нужно Соединенным Штатам, – это рынки сбыта для американских товаров и угольные базы для морского флота? Другие пеклись о расовой чистоте нации: господствующая раса, утверждали они, не должна смешиваться с низшими народами и растрачивать драгоценный генофонд. Наконец, для третьих это был вопрос принципа: как может республиканское общество – напомним, некогда решительно осудившее колониальную зависимость – стремиться к империалистическим завоеваниям? В 1899 году Американская антиимпериалистическая лига сделала заявление, в котором говорилось: «Соединенные Штаты не могут действовать в соответствии с древней ересью, которую можно было бы исправить».

В конце концов сторонники экспансионизма все-таки взяли верх, и с середины XIX века американцы принялись утверждать свои интересы в Западном полушарии и на Тихом океане. В 1844 году Соединенные Штаты подписали торговое соглашение с Китаем. Десять лет спустя настойчивым усилиям коммодора Мэтью Перри уступила Япония. В 1867 году США захватили в Тихом океане архипелаг Мидуэй и перекупили у России Аляску. А в 1875 году был заключен договор о взаимном обмене с Гавайями, который гарантировал островитянам значительные торговые преимущества (правда, в обмен на ограничение торговых отношений с другими странами). В 1878 году Соединенные Штаты обеспечили себе угольную базу на Самоа, а в 1887 году получили морские права на гавайский Перл-Харбор. По инициативе госсекретаря Блэйна в 1889 году был созван Панамериканский конгресс – для обсуждения американских перспектив в Латинской Америке.

Национальные лидеры, однако, все еще проявляли нерешительность. Так, разногласия в Конгрессе помешали аннексии Санто-Доминго и созданию морских баз на Кубе, Гаити и в Венесуэле. Что хуже, американцы упустили инициативу в сооружении канала на Панамском перешейке: первой за это взялась Франция. Американский президент Гровер Кливленд проявлял себя убежденным противником политики экспансионизма. В послевоенную эпоху затраты на военно-морской флот оставались низкими, дипломатическая служба США страдала от недостатка средств и квалифицированного персонала.

Да и у самих американцев не было единого взгляда на международную политику. Некоторые лишь теоретически поддерживали распространение национальных интересов. Другие настаивали на разработке систематического плана по захвату новых земель и управлению ими. Американская внешняя политика не могла похвастать ни демократичностью, ни согласованностью решений. Главенствующие позиции на этом поприще захватила небольшая группа политиков. Именно они сформировали курс, который привел страну к многочисленным конфликтам, но взамен обеспечил новые завоевания. Так или иначе, в начале XX века «империя свободы», которой грезил президент Джефферсон, приобрела международный размах.

Американцы за границей, 1890–1914 годы

Последнее десятилетие XIX века ознаменовалось более агрессивной позицией Соединенных Штатов на международной арене. Особый интерес американцы проявляли к Гавайям. С 1820-х годов миссионеры занялись активным просвещением островитян. А в 1870-х годах, когда американские корпорации захватили контроль над производством сахарного тростника, Гавайи уже прочно перешли под влияние Соединенных Штатов. Почти до конца века сахарная торговля процветала. Однако в 1890-х годах Конгресс установил новые тарифы, поощряющие свое национальное производство сахара, и зарубежным плантаторам пришлось несладко. Самые сообразительные из них (такие как Стэнфорд Б. Доул) справедливо рассудили: воевать с государством невыгодно, уж лучше идти с ним в ногу. Вышеназванный Доул и другие плантаторы объединили свои усилия с американскими дипломатами и священниками. В 1893 году они при поддержке военно-морского флота США свергли королеву Лилиуокалани, законную правительницу Гавайев. Реакция президента Кливленда была чрезвычайно сдержанной, но в следующие пять лет на другом конце света произошли события, которые и решили участь Гавайских островов. В 1898 году Соединенные Штаты аннексировали эту территорию, и к началу 1900 году Гавайи стали частью США.

Что же это за события, повлиявшие на судьбу Гавайев? Речь идет о войне, которая разразилась между Соединенными Штатами и Испанией в 1898 году. Причиной послужили волнения на Кубе, том самом острове, который всегда доставлял массу беспокойств американцам. В середине XIX века они опасались беспорядков на Кубе в связи с освобождением чернокожих рабов. В 1890-х годах возникли новые поводы для тревоги, поскольку кубинцы взбунтовались против испанского владычества. Собственно, восстания на острове вспыхивали и раньше – в 1860-х, затем в 1870-х, и вот теперь в 1895 году. Поначалу американская публика с сочувствием отнеслась к попыткам кубинцев свергнуть иноземную власть. В прессе развернулась широкая кампания в защиту революционера-мученика Хосе Марти. Американские политики во всеуслышание осуждали политику насильственных перемещений и концентрационных лагерей, которую проводил испанский командующий Валериано Вейлер.

Однако вслед за тем настало время раздумий. В коммерческом отношении кубинские беспорядки несли угрозу как торговле, так и немалым капиталовложениям американцев. Не лучше обстояло дело и на дипломатическом поприще: нестабильная обстановка на острове могла подтолкнуть к интервенции ведущие европейские державы. Президент Кливленд попытался убедить испанские власти смягчить политику, но безрезультатно. Пришедший ему на смену Уильям Мак-Кинли в феврале 1898 года оказался перед лицом все нарастающей международной угрозы. Масла в огонь добавили американские газеты, которые опубликовали письмо одного из испанских дипломатов. Это письмо грешило пренебрежительными высказываниями по поводу американской реформы и оскорблениями в адрес президента США. Дальше – больше. В середине февраля на борту американского линкора «Мэн», пришвартованного в порту Гаваны, прогремел взрыв, который унес жизни 260 американских моряков. Тщательное расследование, проведенное в конце XX века, установило, что причиной инцидента стал взрыв в машинном отсеке. Однако тогда, в конце XIX века, никто не сомневался, что это дело рук испанцев. Мак-Кинли обратился к испанским колониальным властям с просьбой пойти на уступки мятежникам, но также получил отказ. В последних числах апреля Конгресс официально объявил войну Испании. Специально подчеркивалось, что Соединенные Штаты не стремятся к установлению собственного контроля над Кубой. Единственным их мотивом является желание «достичь мира и спокойствия на острове».

Королева Гавайев Лилиуокалани

Военные действия, развернувшиеся вслед за этим объявлением, оказались стремительными и чрезвычайно плодотворными для Соединенных Штатов. Война продолжалась четыре месяца, за это время американцы потеряли 400 человек и потратили 250 млн долларов. Очень популярный в то время госсекретарь Джон Хэй назвал конфликт «маленькой победоносной войной». Кубинская кампания, однако, представляла собой лишь одну страницу истории. Не следует забывать, что Испания, хоть и ослабленная в последнее время, являлась мировой колониальной державой, и американцы вознамерились откусить изрядный кус от испанского пирога. Наибольший успех выпал на долю коммодора Джорджа Дьюи: в мае 1898 года его тихоокеанская эскадра разгромила испанский флот в Манильском заливе. Мак-Кинли послал подкрепление, и в середине августа американцам удалось захватить Манилу. На этом американо-испанская война закончилась. По условиям мирного договора Испания вынуждена была отказаться от Кубы, Пуэрто-Рико и острова Гуам. Помимо того, за 20 млн долларов она уступила Соединенным Штатам контроль над Филиппинами. Таким образом, американцы, совершившие в конце XVIII века антиколониальную революцию, в конце XIX века неожиданно оказались во главе собственной империи.

Правда, в нагрузку они получили и собственное антиколониальное восстание, которое тут же подняли не в меру самостоятельные филиппинцы. В 1899–1902 годах Соединенные Штаты были вынуждены вести свою первую азиатскую войну. Впрочем, это их не слишком обеспокоило. Американские политики считали филиппинцев, как в свое время коренных индейцев, низшей расой, невежественным и не боеспособным народом. «Они не готовы к самоуправлению, – доказывал президент Мак-Кинли. – Нам не остается ничего другого, как взять этих филиппинцев под свою защиту, поднимать их, образовывать и христианизировать». Проблема заключалась в том, что «отсталые» островитяне никак не желали принимать западную цивилизацию. В вооруженном конфликте американцы потеряли 4 тыс. солдат. Последствия для филиппинцев оказались куда ужаснее. Соединенные Штаты прибегли к тем самым военным методам, за которые недавно осуждали испанцев. Сотни тысяч местных жителей были убиты или погибли в результате голода и болезней. По завершении конфликта президента Уильяма Говарда Тафта провозгласили гражданским губернатором Филиппин, и США начали разрабатывать программу постепенного перехода филиппинцев к самоуправлению. Процесс растянулся на целых четыре десятилетия: желанную независимость филиппинцы обрели лишь в 1946 году.

Тем временем Соединенные Штаты налаживали контроль над остальными военными трофеями. В 1900 году они сформировали колониальное правительство на Пуэрто-Рико. Семнадцать лет спустя американцы объявили остров неинкорпорированной территорией и присвоили его жителям американское гражданство. Согласно принятой в 1901 году Поправке Платта, Куба оставалась единственной формально независимой страной. Однако были приняты меры, чтобы ее внешняя политика не несла никакой угрозы могущественному соседу. Куба обязалась разместить у себя американские военные базы; мало того, кубинцы официально признавали за США право вмешиваться в их внутренние дела (чем американцы не замедлили воспользоваться: они несколько раз вводили свои войска на остров – в 1906, 1912 и 1917 годах).

Тот факт, что Соединенные Штаты отказывали одним нациям в политической независимости, не мешал им налаживать торговые связи с другими народами. Больше всего они были заинтересованы в Китае: необъятные китайские рынки манили американских производителей, хотя настораживало традиционное европейское и японское засилье на этих рынках. В 1899-м и 1900 годах государственный секретарь Хэй обнародовал две дипломатические ноты, в которых излагались правила «открытых дверей» для прочих империалистических держав. В числе непременных требований были: свободный экономический доступ к Китаю и «территориальная и административная» целостность этой страны. Заинтересованные в прибылях Соединенные Штаты готовы были поддерживать собственные принципы «открытых дверей», но, так сказать, на расстоянии. Ведь декларации – одно дело, а силовое давление – совсем другое.

Со своими ближайшими соседями американцы не чинились: поступали, как им вздумается, особенно когда дело касалось удобных торговых маршрутов в Азию. В 1901 году Соединенные Штаты заключили договор с Британией, согласно которому они получали право на сооружение в Центральной Америке канала, который свяжет Тихий и Атлантический океаны. В 1903 году американцы перекупили у Французской компании (потерпевшей неудачу со строительством) земельный участок на Панамском перешейке. Затем американские власти оформили разрешение на его аренду у Колумбии, которой в то время подчинялась Панама. Все вроде было готово к строительству, но тут Колумбия заартачилась, требуя повышения оплаты. Все участники проекта переполошились: американский президент вовсе не хотел платить лишние деньги; французы боялись расторжения выгодной сделки; панамские власти опасались, что канал начнут строить в другом месте, и они останутся ни с чем. Три заинтересованные стороны объединили свои усилия и принялись активно настраивать панамцев против колумбийского правления. Восстание вспыхнуло в ноябре 1903 года, к тому времени у берегов Панамы весьма кстати объявился американский военный корабль – якобы для наблюдения за событиями. Соединенные Штаты незамедлительно признали новое панамское правительство и две недели спустя получили вожделенный договор об аренде. А еще через одиннадцать лет завершилось строительство Панамского канала.

По словам самого Рузвельта, он собирался «говорить мягко, но держать наготове большую дубинку». И, несмотря на свой довольно писклявый голос, вполне успешно исполнил роль «с дубинкой». Особенно ему это удалось в Центральной Америке и на Карибских островах – в регионах, чье население, как полагали, относится к более низкой расе. В те времена политическое, экономическое, военное и расовое превосходство Соединенных Штатов не подвергалось сомнению. Во всяком случае сами американцы ревностно охраняли свой авторитет, и близко не подпуская назойливых европейцев. А зачем? Это ведь сфера их влияния, и американцы сами могут позаботиться, чтоб поднадзорные государства вели себя должным образом и правильно использовали полученную независимость. Если же возникнут какие-то проблемы – скажем, угроза «ущемления прав Соединенных Штатов» или, не дай бог, «иностранной агрессии», – вот тогда Соединенные Штаты вмешаются и исправят допущенные ошибки. В 1904–1905 годах Рузвельт вывел собственное «следствие» из доктрины Монро, которое в целях охраны государственного порядка оправдывало применение «международной полицейской власти».

Итак, да здравствует международная полиция! Ее констебли – Рузвельт, Тафт и Вильсон – регулярно совершали обход участка в Центральной Америке и на Карибах. Стоило где-то зашевелиться повстанцам (угроза политической стабильности в США!), или же европейским сборщикам долгов постучаться в двери соседей (угроза экономическим интересам США!) – и полиция тут как тут. Наготове у нее хитрая (и весьма действенная) смесь из вооруженных сил и бухгалтерии. В первые десятилетия XX века Соединенные Штаты неоднократно подобным образом вмешивались во внутренние дела Никарагуа, Гаити и Доминиканской Республики.

С особой настороженностью президент Вильсон следил за событиями в Мексике. Нестабильная обстановка в этой стране спровоцировала ряд вмешательств со стороны США. В результате революции 1910–1911 годов пришел к власти Франсиско Мадеро, но в 1913 году он был убит сторонниками генерала Викториано Уэрты. Европейцы поспешили признать режим Уэрты. Американский же президент отказался это делать и встал на сторону «конституциалистов» под руководством Венустиано Каррансы. Вильсон во всеуслышание пригрозил, что «научит южноамериканских республиканцев, как нужно делать правильный выбор». В апреле 1914 года ситуация получила дальнейшее развитие: мало того, что мексиканские власти арестовали в Тампико группу американских моряков, они еще и проявили преступную несговорчивость, отказавшись приносить извинения. Данный инцидент Вильсон трактовал как непростительное оскорбление «власти и достоинства» Соединенных Штатов и ввел военно-морские корабли в Веракрус. В разразившемся вооруженном конфликте погибли свыше ста мексиканских солдат. В августе 1914 года власть в Мексике снова сменилась: на смену генералу Уэрте пришел-таки Карранса. И хотя сей неблагодарный не выразил желания брать уроки государственного управления у профессора Вильсона, американский президент после долгих колебаний (лично он предпочел бы видеть во главе страны мятежного лидера Панчо Вилью) все-таки признал правительство Каррансы. Возмущенный таким предательством Вилья объявил собственную войну Соединенным Штатам: в 1916 году он неоднократно вторгался в Нью-Мексико, грабя и убивая жителей американского пограничья. На борьбу с ним была послана 11-тысячная армия во главе с генералом Джоном Дж. Першингом. На протяжении десяти месяцев он пытался изловить «бандита и мародера» Вилью, но так и не добился успеха. По истечении указанного срока американская армия вынуждена была вернуться ни с чем. Так бесславно завершилась мексиканская кампания президента Вильсона.

И хотя у Соединенных Штатов вошло в привычку размахивать пресловутой «дубинкой» перед носом у ближайших соседей, это не мешало им претендовать на роль корректного и беспристрастного посредника в международных спорах ведущих держав. Президент Рузвельт приложил немало усилий, чтобы в 1905 году благополучно привести к завершению русско-японскую войну. Он же организовал конференцию для улаживания марокканского конфликта между Францией и Германией. За свою миротворческую деятельность Рузвельт удостоился в 1906 году Нобелевской премии. Там, где дело касалось власти и влияния, Соединенные Штаты во что бы то ни стало стремились склонить чашу весов в свою сторону. Ради этого они не жалели сил, чтобы примирить враждующие стороны и восстановить равновесие на мировой сцене.

На международной повестке дня у Соединенных Штатов стояли две «прогрессивные» задачи: прививать слабым странам универсальные нормы разумного поведения и одновременно направлять более сильные государства к надлежащему использованию их сил. Играя эти две роли – наставника для слабейших и посредника для могущественных, – американцы ощущали себя носителями важнейшей, центральной «миссии» на мировой арене.

Накануне Первой мировой войны, 1914–1917 годы

Однако изменение международной обстановки грозило прервать плодотворную работу Соединенных Штатов. Европейские нации обзавелись непомерно большими армиями. Помимо этого, тысячи резервистов стояли наготове. Попирая чужие национальные интересы, ведущие европейские державы расширяли свои империи, которые и так уже охватывали одну пятую всего земного шара и десятую часть населения планеты. Опасаясь окружения и изоляции со стороны соперников, ведущие державы пытались защитить фланги и с этой целью заключали многочисленные союзные договоры. Германия объединилась с Австро-Венгрией в двойственном союзе; после того, как к ним присоединилась Османская империя, они образовали группу под названием «Центральные державы». В свою очередь, Британия, Франция и Россия заключили Тройственное соглашение (или Антанту); после присоединения Италии сформировалась группа «союзников». Эти союзы – не всегда логически оправданные, подчас довольно странные – возникали для защиты запутанных, взаимопересекающихся интересов государств от реальных и надуманных угроз. Проблема заключалась в том, что сами участники не слишком доверяли союзникам и их обещаниям помощи и поддержки. Атмосфера подозрительности и недоверия лишь усугубляла ситуацию. В конце концов международная обстановка накалилась настолько, что малейшей искры было достаточно, чтобы спровоцировать всемирный пожар. Неизбежное самовоспламенение произошло в конце июня 1914 года и стало следствием рокового инцидента в Сараево, где фанатичный сербский националист убил наследника австро-венгерского трона эрцгерцога Франца Фердинанда. Это событие, само по себе трагичное, вызвало небывалую вспышку национализма и привело к необратимым последствиям. Не прошло и пяти недель, как в Европе разразилась всеобщая война – первая со времен наполеоновских завоеваний. Масштабы вооруженного конфликта не имели прецедента в предыдущей мировой истории: война длилась всего четыре года, но за этот короткий срок погибло больше, чем за предыдущие четыре столетия со всеми их войнами.

В самом начале военных действий президент Вильсон сделал заявление, в котором призвал Соединенные Штаты «хранить истинный дух нейтральности, предполагающий честное, беспристрастное и дружелюбное отношение ко всем участникам конфликта». Вильсон прекрасно понимал, что возможные разногласия между различными этническими группами внутри страны способны развалить республику. Американцы должны доказать свою исключительность, проявить себя «нацией, которая более других способна демонстрировать великолепную непредвзятость решений, достоинство самоконтроля, эффективность беспристрастных действий; нацией, которая сохраняет способность и свободу поступать честным, бескорыстным и наиболее полезным образом для сохранения мира во всем мире». Президент доказывал, что экстраординарная мировая обстановка требует от Соединенных Штатов исключительного лидерства.

Объявленный нейтралитет выглядел осмысленным по целому ряду причин. Военная обстановка 1914 года убедила многих: наилучшей политикой в отношении Европы является отсутствие всякой политики. В этом смысле тактика неприсоединения к военным блокам позволяла Соединенным Штатам оставаться в стороне от военных передряг. Обилие пацифистских групп красноречиво отражало настроения в обществе: американцы стремились разрешать противоречия путем переговоров, а не применения грубой силы. У Вильсона имелись и личные причины для сохранения политики нейтралитета. Его приход к власти в 1912 году стал возможным благодаря расколу в лагере республиканцев, и Вильсон не желал менять установившийся статус-кво. Он отдавал себе отчет, что военная интервенция со стороны США может сплотить его противников и негативно повлиять на исход следующих выборов. Надо сказать, что его расчеты оправдались. Вильсону, хоть и с большим трудом, все же удалось продлить свое президентство на второй срок, и немалую роль в том сыграл его предвыборный лозунг: «Он уберег нас от войны». Наконец, демократическому президенту Вильсону трудно было бы оправдаться перед народом и всем миром, встань он на сторону европейского альянса, в котором участвовал самодержавный режим царя Николая II.

Позиция нейтралитета, в теории выглядевшая вполне разумной и оправданной, на практике оказалась труднодостижимой. В идеологии и сам президент, и его советники, естественно, отдавали предпочтение демократическим порядкам Англии и Франции перед военным режимом Германии. Но их позиция столкнулась с препятствиями эмоционального плана. Дело в том, что американцы немецкого происхождения (а они составляли 9 % всего населения страны) склонны были поддерживать политику своей этнической родины. С ними невольно консолидировались и бывшие выходцы из Ирландии (4 % населения), которые не желали видеть в союзниках ненавистную Британию. С экономической точки зрения более логичным выглядело объединение США с Антантой, поскольку торговый обмен с Францией и Британией по всем показателям превышал таковой с Германией и ее союзниками. В дипломатическом плане момент, когда Вильсон де факто признал установленную Британией морскую блокаду Германии, ознаменовал сдвиг в изначально беспристрастной позиции Соединенных Штатов. Показательны также изменения в военной обстановке внутри страны: с конца 1915 года президент активно поощрял расширение американской армии, что свидетельствует о том, что он не исключал военного решения. Германия делала ставку на подводную войну. С учетом этого намерение США сохранять нейтралитет в открытом море создавало весьма приятные, хотя и неопределенные перспективы.

Как бы там ни было, но военная обстановка в Европе, с одной стороны, и политические решения кабинета Вильсона – с другой, подтолкнули Соединенные Штаты к участию в войне. Решающую роль сыграло принятое в феврале 1915 года решение Германии использовать свои унтерзэботе (подводные лодки) для прорыва британской блокады и приостановки потока товаров в страны Антанты. При этом немцев трудно обвинить в нечестной игре: они предупредили все страны (включая и нейтральные) об опасности, которая может поджидать их морской флот в районе Британских островов. Тем не менее после того как в мае 1915 года затонул британский лайнер «Лузитания» (погибли почти 1200 пассажиров, в том числе 100 американцев), Вильсон сделал резкое заявление с требованием соблюдения условий нейтралитета. Германия вынуждена была на время уступить, но в феврале 1916 года она заявила о своем праве атаковать военные корабли. В марте пострадало французское судно «Суссекс», на борту которого снова находились американцы. И вновь президент Вильсон выступил с угрозами, перед которыми Германии пришлось отступить. Затишье длилось до января 1917 года, когда немцы начали полномасштабную подводную войну против всех судов, включая американские.

В начале 1917 года произошло еще два события, подтолкнувших Соединенные Штаты к участию в войне. В феврале британская разведка перехватила текст так называемой «Телеграммы Циммермана». В этом документе речь шла о переговорах немецкого правительства с Мексикой. Мексиканцам предлагалось встать на сторону Германии и напасть на США. За это им гарантировался возврат земель, потерянных в ходе войны 1846–1848 годов. Обнародование этой телеграммы вызвало законное возмущение и тревогу у американской публики. До сих пор война протекала где-то далеко, в заокеанской Европе. Теперь же американцы убедились, что их собственная безопасность находится под угрозой. Несколько недель спустя в России разразилась революция, и Николая II вынудили отречься от престола. Таким образом, самый одиозный член альянса сошел с международной сцены, что позволило президенту Вильсону с более или менее чистой совестью оказать помощь Антанте.

На самом деле Соединенные Штаты и раньше предоставляли военные займы союзникам. Надежды на скорое урегулирование конфликта путем переговоров не оправдались. Из Европы, опутанной многокилометровой сетью окопов, приходили неутешительные сводки. Судя по всему, военный конфликт зашел в зловещий тупик. В апреле 1917 года Вильсон обратился к Конгрессу за разрешением на вступление Соединенных Штатов в войну. В первую очередь им двигала надежда, что этот шаг приблизит войну к окончанию. Как заявил Вильсон: «Мир должен стать безопасным для демократии». Получив поддержку со стороны Америки, союзники сумеют наконец-то завершить войну и построить под американским руководством справедливое и стабильное будущее.

Участие Соединенных Штатов в войне, 1917–1918 годы

Участие в вооруженном конфликте требовало от США выполнения ряда условий: укрепления армии, мобилизации всех ресурсов, повышения государственных доходов и усиления федеральной власти. А учитывая масштаб войны, речь шла о значительном усилении правительства. То расширение национальной власти, которое произошло в Америке благодаря прогрессивной реформе, теперь должно было послужить установлению нового порядка во всем мире.

Прежде всего требовалось создать сильную армию. На момент вступления в войну вооруженные силы Соединенных Штатов насчитывали 200 тыс. военнослужащих, к концу войны эта цифра увеличилась в 25 раз. Основной прирост (3 млн) обеспечило введение обязательной воинской повинности, остальные 2 млн появились за счет добровольцев. Сорок процентов служило во Франции в составе Американских экспедиционных войск. Командовал этой армией генерал Першинг – опытный военный, который до того уже участвовал в столкновениях с индейцами, филиппинцами и мексиканцами. Будучи сторонником строгой воинской дисциплины, он основательно вымуштровал своих подчиненных. На первых порах Першинг избегал массового участия американских солдат в военных действиях. Так продолжалось до весны 1918 года, когда Першинг, выведенный из терпения оборонительной тактикой британского командования, настоял на проведении наступательной операции. Генерал отказался рассредоточивать своих солдат по войскам союзников и сохранил американский корпус в виде отдельного соединения под собственным командованием.

К тому времени положение дел на военном театре складывалось не слишком удачно для союзников. На море они несли тяжелые потери из-за постоянных нападений немецких подводных лодок. На суше им тоже приходилось сдерживать натиск центральных держав, поскольку те сосредоточили большую часть своих войск на Западном фронте (это стало возможным в результате подписания Германией в марте 1918 года сепаратного мирного договора с большевистским правительством Ленина). Вступление в войну Соединенных Штатов изменило ход войны. Американские эсминцы активно включились в военные действия, значительно снизив к концу 1917 года как число немецких субмарин, так и эффективность их нападений. Военные корабли США обеспечивали конвоирование караванов торговых судов. Получив подкрепление, союзные силы в конце весны – начале лета сумели блокировать немецкое продвижение в направлении Кантиньи, Шато-Тьерри и Белло. В июле союзники начали собственное наступление. Двадцать шестого сентября генерал Першинг во главе миллионной армии развернул Маас-Аргонскую наступательную операцию. Совместными усилиями враг был отброшен. Наступление германских войск захлебнулось, это значительно подорвало боевой дух центральных держав, и вскоре они капитулировали. Союзники согласились на перемирие, что, по сути, означало конец войны.

Домашний фронт

Участие в войне подразумевало использование значительных людских и промышленных ресурсов. А это, в свою очередь, требовало беспрецедентной координации всей жизни в Америке. Как писал историк Дэвид М. Кеннеди, члены «американского общества – предельно раздробленного, в котором традиционно преобладали волюнтаристские настроения, должны были сойти с ума, чтобы действовать в соответствии с назначенными ролями». Война стала своеобразным экспериментом по внедрению прогрессистских принципов – коллективной деятельности, централизованного контроля и усиления народной власти. Искусно лавируя, Вильсон прокладывал курс «между скрытыми опасностями пассивного невмешательства и полновесным экономическим контролем со стороны государства».

Правительственные организации осуществляли контроль над ключевыми областями экономики. В промышленном секторе Военный совет по промышленности под началом финансиста Бернарда Баруха занимался правительственными закупками и надзирал за поставками сырья, выпуском продукции и процессом ценообразования. Совет сумел привлечь к своей деятельности и частные концерны, передав им часть выгодных заказов и добившись смягчения антитрестового законодательства. Результатом стало заметное укрепление крупного бизнеса. Для координации сельскохозяйственной деятельности было сформировано Управление по продовольствию, во главе которого встал опытный инженер Герберт Гувер. Благодаря ему продуктовое снабжение в стране значительно расширилось и стабилизировалось. Гувер справедливо рассудил, что механизмы свободного рынка сработают надежнее, чем принудительный контроль со стороны правительства. И действительно, повышение цен на сельскохозяйственную продукцию стимулировало американских фермеров, а искусственные спады производства, которые время от времени организовывал Гувер, помогали более экономному использованию ресурсов. В итоге повысилась механизация фермерского хозяйства, объемы сельскохозяйственной продукции заметно выросли, равно как и доходы самих производителей.

Участие в войне обошлось американцам в колоссальную сумму, превышавшую 33 млрд долларов. Нация, которая за долгие годы привыкла к сбалансированному бюджету, внезапно обнаружила, что ее расходы решительно не желают сходиться с доходами. В годы войны федеральное правительство тратило втрое больше, чем получало. Национальный долг, составлявший в начале войны 3 млрд долларов, к 1919 году вырос до 27 млрд. Отчасти это объяснялось финансовой политикой президента, который активно использовал займы для покрытия военных издержек. В результате налоги, то есть реальные деньги, покрывали лишь треть необходимой суммы, все остальное приходилось на долговые обязательства. Это неизбежно привело к росту инфляции и значительному повышению (чуть ли не вдвое) цен на большинство товаров.

Война существенно изменила материальное положение некоторых групп населения Соединенных Штатов. Благодаря деятельности Национального военного совета по труду, который защищал право рабочих на создание организаций, членство в профсоюзе возросло на 60 %. Для женщин открылись новые возможности на производстве. Участие в войне значительно (примерно на одну шестую) сократило число рабочих-мужчин, соответственно, на их места пришли женщины. В годы войны американки занимали 25 % всех рабочих мест на заводах и фабриках. Но и этого было мало. По мере расширения производства росла и потребность в рабочей силе. Около полумиллиона чернокожих южан снялись с насиженных мест и потянулись в крупные промышленные города Севера. В результате резко возросла численность черного населения в таких городах Среднего Запада, как Детройт, Чикаго, Кливленд и Гэри. На востоке эта тенденция вызвала недовольство у местного населения, в ряде городов (например, в Сент-Луисе, Нью-Йорке, Вашингтоне и том же Чикаго) возникли расовые беспорядки.

В годы войны усилилось влияние федерального правительства, как на производственную сферу, так и на общественное мнение. Комитет общественной информации играл роль мощной пропагандистской машины, выполняя сразу несколько задач: формируя демонический образ врага, по возможности американизируя собственных иммигрантов и насаждая в обществе выработанное на правительственном уровне отношение к войне. Тех, кто не желал поддаваться агитации, убеждали с помощью закона. Акт о шпионаже, принятый в 1917 году, а также акт о саботаже и подстрекательстве 1918 года были направлены не только против шпионов и саботажников. Под их действие подпадали и рядовые граждане, выражавшие несогласие с войной. Правительство возбудило свыше 2 тыс. судебных дел за антивоенные настроения. Преследование радикалов продолжались и в послевоенные годы, только теперь, в 1919–1920 годах, они проходили под знаком борьбы с большевистской «красной угрозой». В январе 1920 года министр юстиции провел рейд по трем десяткам американских городов, арестовав свыше 4 тыс. подозрительных радикалов.

Битва за мир

Державы-победительницы желали максимально ослабить Германию, расчленив и уничтожив основу ее военной мощи. Однако Вильсон в своих мечтах лелеял куда более грандиозные планы: он надеялся покончить не только с этой войной, но и вообще со всеми войнами в мире. Однако президента ждало жестокое разочарование: его предложения – благородные и справедливые, по мнению самого Вильсона, – не встретили понимания ни у европейских союзников, ни у американских сенаторов.

В январе 1918 года он подготовил проект договора, который носил не столько карательный, сколько миротворческий характер. Программа мероприятий, изложенная в четырнадцати пунктах, должна была устранить «главные стимулы к войне». Суть вильсоновской «программы мира» можно свести к пяти основным положениям. Во-первых, президент отстаивал приоритет демократии перед империализмом (для этого он предлагал ослабить колониальные амбиции и, напротив, расширить право государств на самоопределение). Во-вторых, он требовал покончить с секретностью и практиковать открытость в дипломатической деятельности. В-третьих, вместо системы ограничений он предлагал ввести свободу торговли и мореходства. В-четвертых, при решении международных споров советовал полагаться на силу морали, а не на силу оружия (в качестве решения предлагалась демилитаризация). И, наконец, в-пятых, призывал смирить узконациональные интересы во имя духа сотрудничества и коллективизма. Последнее предложение являлось, по мнению Вильсона, «кульминационным моментом всей программы, окончательным боем за свободу человечества». Для его реализации президент предлагал совместно учредить организацию под названием Лига Наций.

В январе 1919 года Вильсон представил свой план на Парижской мирной конференции – в противовес альтернативной повестке дня, предложенной Британией, Францией и Италией. В свете исключительной важности вопроса обсуждение велось на закрытой сессии, куда Германия и Советская Россия не были допущены. Предложение Вильсона о свободе торговли и мореходства не встретили должного отклика у остальных участников конференции. Не лучше обстояло дело и с правом наций на самоопределение: оно вступало в противоречие с существовавшими территориальными соглашениями. Принятая в результате система мандатов служила не уничтожению колониальной системы, а, скорее, ее перераспределению. Предложение о разоружении прошло, но только применительно к побежденным государствам. Мало того, выигравшие войну европейские союзники планировали примерно покарать врагов, раздробив их территории, равно как и проживавшие на них народы. Поскольку основной виновницей войны считалась Германия, то на нее налагался штраф в размере 30 млрд долларов – так сказать, в порядке компенсации расходов. Вильсону трудно было возражать, поскольку он никогда не выставлял свои мирные принципы в качестве предварительного условия для вступления Соединенных Штатов в войну. И вот теперь европейские союзники вынудили его пойти на уступки в основных вопросах.

Тем не менее Вильсон не желал отказываться от Лиги Наций. Он верил, что организация коллективной безопасности покончит с войнами и обеспечит стабильный мир во всем мире. Он надеялся, что сумеет добиться от сената ратификации мирного договора (а следовательно, и устава Лиги Наций как составной части). Однако и здесь президента ожидало горькое разочарование, отчасти по его собственной вине. Хотя на выборах 1918 года республиканцы сумели обеспечить себе большинство мест в Конгрессе, Вильсон не включил никого из них в состав «Мирной комиссии». Понятно, что обманутые в ожиданиях республиканцы не склонны были поддерживать президента. Они не преминули указать на многочисленные отступления от «программы мира», которые допускал сам Вильсон.

Наибольшие нарекания у критиков вызывал тот факт, что в случае ратификации мирного договора Соединенные Штаты должны будут подчиняться решениям Лиги Наций.

В этом вопросе вильсоновский идеализм действительно вступал в противоречие с американской традицией, предполагавшей независимость внешней политики. Пока США оставались вне всяких международных союзов, они были вольны выбирать, когда и куда им вмешиваться. Вступление в Лигу Наций, доказывал республиканский сенатор Уильям Э. Борах, противоречит национальным принципам американцев. Если договор будет утвержден, то Америке придется «раз и навсегда отказаться от своей великой политики «неприсоединения к запутанным европейским союзам», на которой вот уже сто пятьдесят лет базируется сила республики». Кроме того, данный мирный договор ущемлял «право нашего народа самостоятельно управлять своей судьбой, не подвергаясь никаким ограничениям – ни моральным, ни юридическим – со стороны иностранных держав». Концепция коллективной безопасности, столь милая сердцу Вильсона, вызвала дружное возмущение у тех, кто видел в ней угрозу американской независимости.

Критики потребовали внести необходимые изменения в устав Лиги Наций. Президент отказался идти на уступки. Вместо того он отправился в длительный тур по штатам, повсюду пропагандируя мирный договор и свое детище, Лигу Наций. Осенью 1919 года он вернулся в Вашингтон – вконец измотанный постоянными переездами и напряженным расписанием встреч. Второго октября у Вильсона случился обширный инсульт, который сделал его практически нетрудоспособным на оставшиеся полтора года президентства. В ноябре того же года сенат отказался ратифицировать Версальский договор. В 1921 году Соединенные Штаты подписали сепаратные мирные договоры с Германией, Австрией и Венгрией.

Первая мировая война стала шокирующим событием для всего мира: она продемонстрировала, сколь негуманной может быть наша цивилизация. Американцы стали всерьез сомневаться в возможности разумного и нравственного решения международных споров. Свыше 10 млн человек сложили головы на полях сражений, еще 20 млн получили различные ранения. Мирные переговоры обнаружили наличие глубоких противоречий в победном лагере союзников. Итоговые соглашения оставили чувство глубокой обиды в сердцах у немцев, на котором позже и сыграл Гитлер. Громкие разговоры о самоопределении подтолкнули к действиям таких националистических лидеров, как Хо Ши Мин и Махатма Ганди. Долгие прения в американском Конгрессе по поводу судьбы Лиги Наций лишь усилили тягу к автономной (а никак не коллективной) международной политике. И вдобавок ко всему события, связанные с завершением войны и мирными переговорами, окончательно испортили отношения между Советской Россией и Западом. Одностороннее решение Ленина о выходе из войны вызвало справедливое негодование у союзников (Соединенные Штаты не были исключением). В результате они не только исключили Россию из версальских переговоров, но и организовали в 1918 году коллективное военное вторжение с целью поддержки контрреволюции. Вплоть до 1920 года западные войска оставались на территории России.

Хуже всего то, что окончание войны не сняло международной напряженности. Скорее, следовало говорить о ее переориентации. Верный своим прогрессистским устремлениям Вильсон втянул нацию в войну. Но очень скоро Америка обнаружила, что не может переделать мир по своему образу и подобию. Потерпев поражение на пути реализации собственной социальной программы, послевоенная Америка подвергла ревизии и свои отношения с другими государствами, и основополагающие принципы прогрессизма. Желание вернуться к «привычным стандартам» возобладало над всеми лозунгами о коллективной ответственности.