Глава первая Курс на раскол Европы

Церемония в Вашингтоне и речь в Фултоне

Подписание Североатлантического договора 4 апреля 1949 года в Вашингтоне было обставлено торжественно. Министров иностранных дел стран — будущих членов НАТО — лично приветствовал выглядевший весьма импозантно государственный секретарь США Дин Ачесон. Затем дали возможность высказаться премьер-министру и министру иностранных дел Бельгии, министрам иностранных дел Канады, Дании, Франции, Исландии, Италии, Люксембурга, Португалии, Голландии, Норвегии, Великобритании. Речи соответствовали моменту; ораторы клялись в преданности миру, в святом отношении к уставу ООН. О том, что создававшийся пакт подрывал дух Объединенных Наций, будучи направлен прямо против одного из членов-учредителей ООН — Советского Союза, старались вслух не говорить.

Единственный диссонанс общему благолепию прозвучал в речи Шумана. Ярый французский националист и одновременно европеист, сторонник объединения Западной Европы (как мечталось — с Францией во главе), в будущем — один из крестных отцов западноевропейской интеграции, рискнул, хотя бы на словах, отмежеваться от антисоветизма нового союза. Чтобы соблюсти видимость самостоятельности, но одновременно и не слишком разозлить хозяев, французский министр попытался изобразить дело так, будто Североатлантический блок не направлен против Востока, а если направлен, то одновременно и против Германии.

«Множественность возможных рисков требует множественных мер предосторожности. Такой ответ мы дали Германии в 1935 году в ответ на ее протесты по поводу заключения Франко-русского договора, который, как она считала, противоречил Локарнскому пакту, — рассуждал Шуман. — Теперь мы дали такой ответ СССР, с которым мы остаемся связанными оборонным союзом против возможной германской угрозы и обязательством никогда не принимать участия ни в каких враждебных действиях, направленных против него. Мы будем придерживаться наших обязательств неукоснительно. Разве расширяя сеть наших дружеских отношений, как старых, так и новых, мы отказываемся от дружбы, которая не удовлетворяет потребностей нашей безопасности? Разве является угрозой для кого-либо наше стремление застраховать себя от любого риска, когда мы организуем систему общей обороны против угрозы любого нападения, откуда бы она ни исходила?»

Пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре, Шуман договорился до очевидной двусмысленности. Если новый военный союз не был направлен против СССР, то против кого же? Против поверженной Германии, которую, как он не мог не осознавать, США и Англия собирались рано или поздно к этому союзу присоединить? (Через четыре дня после подписания договора о создании НАТО было опубликовано сообщение министров иностранных дел США, Англии и Франции о достижении ими договоренности о создании сепаратного западногерманского государства.) Если же новый пакт не был направлен ни против СССР, ни против Германии, то в мире оставалась страна, которая теоретически могла представить угрозу суверенитету Франции. Но именно в столице этой страны происходила церемония подписания нового договора.

Антисоветскую направленность Североатлантического альянса не могли скрыть дипломатические двусмысленности. Она была очевидна всем. Советское правительство в меморандуме от 31 марта 1949 года, разоблачая агрессивную направленность НАТО, подчеркивало, что «Североатлантический договор не имеет ничего общего с целями самообороны государств — участников договора, которым никто не угрожает и на которые никто не собирается нападать. Наоборот, этот договор имеет агрессивный характер и направлен против СССР…»

В преддверии подписания Североатлантического договора массовые манифестации протеста несколько дней подряд потрясали Апеннинский полуостров, тысячи антифашистов, бывших партизан, протестовали перед датским парламентом, мощная волна протестов охватила Францию. Народы Европы были против создания нового инструмента агрессии, против нового раскола Европы, подрывавшего их надежды на прочный мир на земле после самой кровавой войны в мировой истории.

Но эта волна протестов, похоже, лишь укрепила веру, буржуазных лидеров западноевропейских стран в «обоснованность» курса на заключение военного союза в мирное время. Ведь НАТО была направлена не только против СССР и стран социализма. Буржуазия десяти западноевропейских стран, Канады объединялась с правящим классом США в новый «Священный союз» и против народов своих стран, отдавала себя под опеку заокеанского сюзерена, чтобы не допустить социальных перемен.

Во время церемонии подписания военный оркестр играл популярную легкую музыку и джазовые мелодии. Под звуки мелодий Гершвина американцы со своими новыми вассалами раскалывали Европу, закладывали под нее мину военного противостояния на долгие годы вперед. Музыкальное сопровождение помпезной церемонии свидетельствовало не только об отсутствии у Вашингтона дипломатического опыта и элементарного такта, но и о нескрываемой радости американских чиновных лиц. Делался большой шаг в направлении «американского века». Старые европейские державы, относившиеся еще недавно к Америке как к выскочке и нуворишу, облапошившие Соединенные Штаты, как они считали, после первой мировой войны, ныне покорно пришли на поклон Вашингтону. А разжиревшие на второй мировой войне американские военно-промышленные монополии считали, что теперь им все дозволено, что теперь им уже не надо держаться в стороне от превратностей европейской политики, как советовал в свое время первый президент США Джордж Вашингтон в своем прощальном обращении к американской нации. Теперь, когда Америка могла подчинить Европу, вовлечению в европейскую политику на таких условиях противились лишь самые ярые американские изоляционисты, но их было мало, и их в официальном Вашингтоне не принимали во внимание.

Веселые мелодии, лившиеся из динамиков в зале, где проходила процедура создания НАТО, символизировали не только торжество хозяев. Мелодии были американскими и незримо напоминали собравшимся, кто теперь будет «заказывать музыку», определять военную доктрину блока, политику стран, в него входящих. Но, в изменение известной поговорки, платить по счету во многом предстояло европейским слушателям.

Чтобы понять причины, собравшие представителей десяти западноевропейских стран и Канады в Вашингтоне 4 апреля 1949 года, равно как и смысл и дальнейшее развитие созданного в тот день Североатлантического союза, вернемся на несколько лет назад.

Антикоммунизм, эта, по ставшим крылатыми словам великого немецкого писателя Томаса Манна, «величайшая глупость нашего века», стал той почвой, на которой выросла «холодная война» и ее детище — агрессивный блок НАТО.

Историки обычно датируют начало «холодной войны», раскола Европы, приведшего к потере народами Западной Европы многих из плодов победы над фашизмом — и, главное, стабильного мира на континенте, — со знаменитой речи английского премьера (тогда — бывшего) Уинстона Черчилля 5 марта 1946 года в маленьком американском городке Фултоне, в провинциальном Вестминстерском колледже. Уговорил Черчилля, отдыхавшего во Флориде, приехать и выступить Гарри Трумэн. Он знал, что должен был сказать Черчилль, — они обговорили тему заранее.

В своей речи, ставшей уже на следующий день известной всему миру, Черчилль провозгласил:. «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике железный занавес спустился на континент». В речи содержались все основные темы развертывавшейся «холодной войны» — и непримиримая вражда к СССР, и призыв к подавлению коммунистических и рабочих партий на Западе. «В значительном большинстве стран, отстоящих далеко от русских границ, — вещал тогдашний духовный вождь антикоммунизма, — и разбросанных далеко по всему миру, созданы коммунистические пятые колонны, которые действуют в полном единении и абсолютном повиновении указаниям, получаемым из коммунистического центра».

Предлагался и рецепт борьбы против «коммунистической угрозы». Черчилль выдвинул идею создания «братской ассоциации народов, говорящих на английском языке». «Это означает, — продолжал он, — особые отношения между Британским содружеством и империей, с одной стороны, и Соединенными Штатами — с другой». Короче говоря, Черчилль предлагал военный союз.

Фултоновская речь стала началом кампании по заталкиванию стран Западной Европы в антисоветский пакт. Черчилль боялся не за безопасность Англии или ее западных партнеров. И тогда, и позже он знал, что СССР не собирается никому угрожать и единственной его целью на внешней арене является обеспечение условий для мирного строительства и восстановления страны. Страшила британского премьера возможность укрепления безопасности СССР в случае создания в Восточной Европе в результате победоносных социалистических революций дружественных ему государств.

К концу войны Черчилль стал понимать, что у Запада не хватит сил для установления военного контроля над всей Европой. Он метался. Печальную известность приобрели его призывы не разоружать сдавшиеся немецкие части или хотя бы сохранять их оружие на случай использования как против СССР, так и освободившихся от фашистского гнета народов. 8 мая 1945 года он шлет телеграмму главнокомандующему силами западных союзников на европейском театре генералу Эйзенхауэру. «Я слышал, и это вызывает у меня значительное беспокойство, что немцы должны уничтожить все их самолеты на месте, — говорилось в ней. — Я надеюсь, что этот подход не будет применяться к оружию и другим видам оборудования. Оно может понадобиться нам когда-либо, а может быть, и уже сейчас во Франции и, особенно, в Италии».

Именно тогда, в момент победы над германским фашизмом, и родилась идея «железного занавеса», который должен был бы перегородить Европу, отсекая западную ее часть от влияния социализма. Термин «железный занавес» прочно вошел в политический лексикон поборников «холодной войны» после речи Черчилля в Фултоне. Но впервые применен он был Черчиллем раньше. 12 мая 1945 года, когда все человечество праздновало победу, Черчилль послал Трумэну телеграмму, в которой он впервые использовал фразу «железный занавес». До того этот термин использовался лишь покончившим с собой за несколько дней до этого шефом пропаганды фашистской Германии Геббельсом. В телеграмме прозвучали все главные причины, почему Запад, в первую очередь — США и Великобритания, начал «холодную войну». Тут и стремление говорить с СССР с «позиции силы», и недовольство и испуг перед стремлением солдат к демобилизации, и понимание того, что такой силы, которая помогла бы оставить СССР в столь же уязвимом положении, как и до войны, нет.

Черчилль по сути дела работал на могущественного американского союзника, призывая его к тому, чего горячо желал и сам Вашингтон, — расчленить Европу, чтобы перегруппироваться, разгромить левые силы в ее западной части, а затем перейти в наступление на социализм. Именно для этого и понадобился Черчиллю «железный занавес», перегородивший континент.

Со второй половины 1944 года сама Великобритания уже вела войну против левых сил. Английские войска, заполняя, как заявлял Лондон, «вакуум», якобы образовавшийся в Греции после изгнания немецких оккупантов, вели бои против партизан из ЕЛАС — Народной национальной армии освобождения, вынесшей основное бремя борьбы против фашизма, — чтобы посадить в Афинах правительство, привезенное в обозе британского экспедиционного корпуса под командованием генерала Скоби. В Греции проигрывался сценарий подавления левых сил во всех странах Европы. Когда в дополнение к вооруженному восстанию против новых оккупантов в стране началась всеобщая забастовка, Черчилль отбросил всякие претензии на «освободительную миссию», «борьбу за свободу и демократию» и т. д. Генерал Скоби получил приказ: «Без колебаний ведите себя так, словно вы находитесь в покоренном городе, где началось местное восстание».

В конце 1944 года в Афины был послан с подкреплениями английский фельдмаршал Александер. Опытный военный быстро разобрался в ситуации и уже вскоре телеграфировал в Лондон свои выводы — невозможность военной победы и необходимость разрешения конфликта политическим путем. Его логика была проста: если немцам не удалось подавить партизанское движение с семью дивизиями, тем более не удастся это ему, Александеру, с меньшим числом солдат. В Греции британский лев перехватил антикоммунистический штандарт из рук разгромленного германского фашизма, но сил не хватало, и Черчилль призывал Вашингтон присоединиться к «крестовому походу» против коммунизма.

Существовала и еще одна причина, по которой лидер британских консерваторов столь активно ратовал за раскол Европы и создание антикоммунистического военного союза. Ослабленная войной Британия не имела сил для удержания империи. Черчилль надеялся сделать это с помощью могущественного заокеанского союзника. Этот мотив фултоновской речи не стал тогда предметом широкого обсуждения, но некоторые современники обратили на пего внимание. В памфлете, поддержанном 100 членами английского парламента от лейбористской партии, говорилось, что, произнося речь в Фултоне, Черчилль надеялся, что «США можно убедить подпереть Британскую империю, равно как и Европу, в качестве бастиона борьбы против большевизма».

Но Вашингтон, как показало будущее, отнюдь не собирался укреплять позиции Великобритании в Европе, на что надеялся Черчилль. Уже очень скоро Лондон понял, что в Европе он может довольствоваться лишь позицией привилегированного, но младшего партнера США. Что же касается надежд на защиту Соединенными Штатами Британской империи, то туг Черчилль и вовсе просчитался. Они взяли под свою руку империю, но не британские позиции в ней. Но об этом позже.

Призывы Черчилля начать «крестовый поход» против СССР и левых сил в Западной Европе упали в Вашингтоне на хорошо подготовленную почву. С 1945 года американское руководство быстрыми темпами переходило на курс конфронтации с СССР, надеясь не допустить его усиления, лишить его плодов победы.

Вашингтон: опьянение всемогуществом и страх

Этот курс был следствием не только возрождения традиционного, глубоко укоренившегося в американском правящем классе антикоммунизма, наложившегося на иллюзию всемогущества, порожденную монополией на обладание атомным оружием, но и линии на ослабление традиционных соперников в Западной Европе. Если Великобритания пыталась заполнить «вакуум силы» в Греции, то для усилившихся в результате войны Соединенных Штатов таким «вакуумом силы» представлялась вся Западная Европа да и весь несоциалистический мир.

«С разгромом Германии весь континент к западу от России превратился в вакуум силы», — провозглашалось в полуофициальном издании «Соединенные Штаты в мировой политике», подготовленном под эгидой Совета по международным отношениям — главной внешнеполитической организации правящего класса США. А выгоды от этого обстоятельства были для правящих кругов США самоочевидны. «Ради нас самих, ради мировой цивилизации мы должны предпринять максимум усилий, чтобы помочь заполнить… моральный, политический и экономический вакуум, созданный в Европе», — заявлял один из наиболее влиятельных в 40-е годы в Вашингтоне публицистов и историков Чемберлин. Ему вторил в книге «Цена власти», вышедшей в конце 1945 года и в наиболее развернутой форме разработавшей план навязывания миру американской гегемонии, известный журналист Хенсон Болдуин. Ослепленный небывалыми возможностями, открывшимися перед Америкой, он вещал: «Сегодня мы — нация-банкир, нация-кредитор, нация-экспортер, великая морская и воздушная держава, центр мировых коммуникаций. Если Рим был в свое время центром существовавшего тогда мира, то в еще большей степени Вашингтон является центром западного мира в XX веке».

Но на пути к американской гегемонии во всей Европе и соответственно во всем мире стояли два препятствия — Советский Союз с его мощью и огромным престижем и левые силы в Европе. Опьянение всемогуществом сочеталось у вашингтонских лидеров не только с ненавистью к СССР, но и с прямо-таки патологическим страхом перед ростом популярности левых сил и идей в Европе. Этот рост был результатом признания в европейских странах заслуг коммунистов, других левых организаций и партий, вынесших на своих плечах основное бремя антифашистской борьбы. На коммунистах Западной Европы лежал к тому же отсвет великих побед Советского Союза, внесшего ключевой вклад в победу над германским фашизмом. Сила социалистических идей и левых партий проистекала и из того, что в оккупированных странах подавляющая часть буржуазии сотрудничала с фашистскими оккупантами и полностью себя скомпрометировала.

Известный французский буржуазный историк А. Гроссер отмечал, что лидеров американского монополистического капитала беспокоило широкое признание в Европе того, что «коллаборационисты… представляли социальные силы, аналогичные тем, которые управляли американским, но не советским обществом». Даже генерал де Голль не мог скрыть своего презрительного отношения к лидерам класса, интересы которого он защищал. Принимая вскоре после возвращения в освобожденную Францию приехавшую навестить его группу видных французских промышленников, он заметил: «Что-то я не видел вас в Лондоне, господа». И добавил: «Что ж, хорошо, что вы по крайней мере не в тюрьме». Ведь подавляющая часть крупной буржуазии поддерживала вишистское правительство, сидевшее к тому времени за решеткой.

Во Франции после второй мировой войны коммунистическая партия из года в год была лидером по числу отданных за нее голосов, а министры-коммунисты занимали важные правительственные посты. Социалисты были второй по популярности партией. Похожая ситуация существовала в Италии. Сдвиг влево в Западной Европе был повсеместным.

Об этом же свидетельствовала и победа в 1945 году в Великобритании лейбористской партии с ее сильным левым крылом. Испуг Вашингтона из-за ослабления позиций его классовых союзников в Европе и усиления левых сил подстегивался начавшейся волной национализаций, расширением вторжения государства в экономическую жизнь.

Традиционные методы ведения капиталистического хозяйства, основанного на ничем не сдерживаемой конкуренции, ведущей к обострению социально-классовых противоречий, подорвали к себе доверие в Западной Европе до такой степени, что даже многие считавшиеся консервативными партии осуждали монополии, выступали за ограничение свободы капитала, большее участие государства в управлении экономикой. Именно такой была программа голлистской партии во Франции. Эти идеи нашли отражение даже в новых конституциях ряда западноевропейских стран. Явно эти темы звучали даже в основном законе Западной Германии, принятом 23 мая 1949 года.

В Америке все это воспринимали как «социализацию Европы», предавали анафеме, страшась остаться единственным бастионом традиционного капитализма, «попасть в изоляцию».

Все это лишь усиливало ненависть Вашингтона к коммунизму. Помноженная на провинциализм и узость кругозора большинства американских политиков, эта ненависть проявлялась порой даже со смешной стороны. В мае 1946 года заведующий протокольным отделом министерства иностранных дел Франции сидел на официальном обеде рядом с одним из лидеров конгресса США сенатором А. Ванденбергом, позже автором резолюции, расчистившей дорогу для вступления США в НАТО. Как рассказывал затем французский чиновник, Вандепберг «в течение всего обеда не мог спустить глаз с сияющего лица Мориса Тореза. «Как такой здоровый человек может быть коммунистом?» — все время твердил он».

Появление Западной Европы вкупе с усилением СССР, ростом его престижа и усилением его международных позиций преследовало Вашингтон как кошмар. Европа могла стать независимой силой, неподвластной США. Положение с конца 1945 года усугублялось в глазах многих американских руководителей тем, что США могли быстро лишиться своего основного рычага давления на европейскую политику — вооруженных сил, дислоцированных в Европе. Генерал Дж. Маршалл — будущий американский госсекретарь — 1 сентября 1945 года, за день до подписания капитуляции Японии, когда СССР и США формально еще сражались рука об руку с общим врагом, требовал от американского правительства сохранения способных к нападению вооруженных сил. Призыв не остался втуне, тем более что аналогичные идеи высказывались многими другими американскими политиками. Через полтора месяца Трумэн обратился к конгрессу с посланием, требуя введения всеобщей воинской повинности в мирное время. Но конгресс, опасавшийся взрыва недовольства американских солдат, блокировал предложение президента. Оставалась атомная бомба, на которую правящие круги США возлагали все большие надежды, тем более что они надеялись сохранить монополию на нее на длительный срок.

Курс на конфронтацию взят

Таким образом, после окончания второй мировой войны Вашингтон оказался в двойственном положении. Черные страхи перед усилившимися левыми в Западной Европе отравляли розовые мечты об «американском веке». Западная Европа была ослаблена, ее правые лидеры готовы были отдать себя под руку заокеанского капитализма, по одновременно были сильны и даже росли антикапиталистические силы, был высок престиж Советского Союза. Настроения в самой Америке, в американской армии не позволяли Белому дому перейти на рельсы конфронтации, открытого военного давления на СССР и на левые силы в Западной Европе.

Но курс на конфронтацию был взят, хотя пока и не открыто. Его цели были очевидны: подорвать позиции левых сил и укрепить позиции классовых союзников Вашингтона в Западной Европе; расколоть Европу, сделать западную ее часть зависимой от США, придатком американской глобальной стратегии. Последняя же ориентировалась в первую очередь на то, чтобы отбросить социализм, а в идеале — разгромить СССР и уничтожить его как силу, стоящую на пути полной американской гегемонии на мировой арене.

Ключевую роль в замыслах Вашингтона играло стремление расколоть Европу, не допустить создания в ней какой-либо системы коллективной безопасности или того, чтобы усиление западноевропейских стран позволило бы ей в перспективе играть независимую от Вашингтона роль в мировой политике. Так, например, в одном из секретных документов американского Комитета начальников штабов, датированном И декабря 1947 года, выражалось откровенное опасение, что даже Великобритания, наиболее последовательный союзник США на континенте, исходя из необходимости мира для экономического возрождения, уязвимости в случае войны, а также учитывая возможные колебания американской политики, может выбрать для себя «какой-либо вариант ее традиционной роли «балансира» в политике баланса сил, на этот раз — в качестве посредника на глобальном уровне между СССР и США».

Новые лидеры, пришедшие к власти в США после смерти президента Ф. Рузвельта, обратили пристальное внимание на заявление лейбористской партии, победившей консерваторов на парламентских выборах в стране в 1945 году: «Мы должны укреплять в мирное время великую, рожденную войной ассоциацию с США и СССР. Нельзя забывать того, что в годы, предшествовавшие войне, тори столь сильно страшились России, что они упустили возможность установления партнерства, которое вполне могло бы предотвратить войну». Страшили Вашингтон и чрезвычайно широко распространенные в 40-е годы в Западной Европе, в том числе в буржуазных партиях, идеи о том, что она должна стать «третьей силой», независимой как от США, так и от СССР.

Новая линия американского руководства начала проявляться уже в Потсдаме, но развязывание Вашингтоном полномасштабной «холодной войны» стоит, наверное, датировать 25 января 1946 года. В этот день Трумэн сделал шаг, который он сам назвал «началом новой линии» в политике США в отношении СССР. Президент послал меморандум государственному секретарю Бирнсу с приказом «не идти в дальнейшем на компромиссы» с СССР. В мае одобрением администрацией США доклада генерала Клея, заместителя американского военного губернатора в Германии, был взят курс на раскол Германии, завершившийся через три года созданием западногерманского государства.

Переход американской политики на рельсы тотальной конфронтации с СССР завершился к концу сентября 1946 года, когда руководство США выработало меморандум, озаглавленный «Отношения Америки с Советским Союзом». (Позже, в начале 70-х годов, этот документ, носивший гриф «совершенно секретно», был рассекречен.) Его подготовил по указанию Трумэна специальный советник президента Кларк Клиффорд (в будущем министр обороны в администрации президента Джонсона), при содействии государственного секретаря, военного министра, министра военно-морского флота, членов Комитета начальников штабов (КНШ), главы американской разведки, министра юстиции.

В докладе, в некоторых своих частях дословно повторявшем фултоновскую речь Черчилля, был недвусмысленно взят курс на конфронтацию с СССР во всех областях. «Компромиссы или уступки, — заявлялось в документе, — считаются Советами свидетельством слабости…» Отсюда логически вытекал вывод: необходима максимально жесткая политика по всем линиям.

Возможность ограничения вооружений фактически отвергалась под тем предлогом, что «любые предложения, ставящие вне закона атомную войну и наступательные вооружения большого радиуса действия, серьезно ограничат мощь США».

Официальной целью американской политики делалось развязывание массированной гонки вооружений, подготовка к войне против СССР: «Уязвимость Советского Союза ограничена из-за обширности территории, по которой разбросаны его ресурсы и рассредоточены ключевые отрасли промышленности, но он является уязвимым по отношению к ядерному оружию, биологической войне и ударам авиации дальнего действия. Для того чтобы поддержать нашу мощь на уровне, достаточном для обуздания СССР, Соединенные Штаты должны быть готовы вести атомную и биологическую войну». Объявлялось, что такая война «будет «тотальной» в еще более ужасном смысле, чем любая из предшествовавших войн, поэтому необходима постоянная разработка новых вооружений, как наступательного, так и оборонительного характера».

Началась интенсификация военных приготовлений, с упором на наращивание атомного потенциала. Одновременно в кабинетах военного ведомства один за одним рождались планы атомных войн против СССР. Последним из известных и самым разработанным был «Дропшот», принятый в 1949 году. По сути дела именно в 40-е годы американские военные планировщики разработали, а их руководители приняли стратегию «массированного возмездия», которая лишь много позже, в 1954 году, была с помпой объявлена государственным секретарем США Джоном Даллесом и была сделана официальной доктриной НАТО. И в 40-х годах, и позже, когда «массированное возмездие» уже вышло на поверхность, речь шла о «тотальной» войне, о «массированных» ударах, о различных их вариантах. Но одно оставалось неизменным. С самого рождения американской атомной стратегии США исходили из атомной, позже термоядерной войны, ограниченной территорией Европы.

Вновь «красная угроза»

Важнейшим проявлением курса на конфронтацию с СССР стало раскручивание мифа о «советской военной угрозе». Уже в июне 1946 года будущий госсекретарь США Джон Даллес опубликовал в журнале «Лайф», одном из самых популярных американских периодических изданий того времени, пространную статью, носившую программный характер: «Мысли о советской внешней политике и связанных с этим действиях». Затем статья была издана брошюрой, широко распространявшейся в Западной Европе. СССР, заявлял Даллес, «угрожает миру и безопасности» повсюду.

Началась крикливая кампания о «175 (200, 215) советских дивизиях, готовящихся к броску на Запад», на страницах буржуазной печати появился страшный русский медведь с красноармейской звездой. «Постоянный мир не может быть обеспечен, пока Азия стоит на Эльбе», — пугал западноевропейцев и американцев Черчилль. Между тем, раздувая кампанию об «угрозе» со стороны СССР, Вашингтон и союзные с ним силы в Западной Европе не могли не отдавать себе отчета в том, что реально такой угрозы не существовало.

В Вашингтоне знали, что СССР резко сокращает численность армии: с 1945 по 1948 год она была сокращена вчетверо — с 11 млн. 365 тыс. по 2 млн. 874 тыс. человек. Прекрасно известны были и советские предложения — о выводе членами ООН войск с территории других членов Объединенных Наций; о всеобщем сокращении вооружений; о запрещении атомного оружия. В Вашингтоне понимали, что СССР хочет мира, нуждается в мире, но признавали это лишь в меморандумах для внутреннего пользования с грифами «секретно» или «совершенно секретно». В одном из таких документов, озаглавленном «Обзор международной ситуации», распространенном среди высшего американского руководства 6 ноября 1947 года, недвусмысленно признавалось отсутствие у СССР агрессивных замыслов: «Советский Союз не хочет и не ожидает войны с нами в обозримом будущем». В меморандуме Совета национальной безопасности № 20/4, утвержденном президентом Трумэном в ноябре 1948 года и являвшемся официальной директивой, на основе которой формировалась американская внешняя политика до 1950 года, эта мысль была выражена столь же прямо: «Нынешние оценки указывают, что Советский Союз, по-видимому, не замышляет намеренного начала военных действий».

«Советский коммунизм, — писал через несколько лет Джон Даллес, — избегает всего того, что похоже на войну одного народа против другого… Большинство осведомленных лиц склонно считать, что не существует непосредственной угрозы вторжения Красной Армии из России в Западную Европу или в Азию для ведения агрессивной войны». Это признание было сделано в книге «Война или мир», вышедшей в условиях, когда Европа была уже расколота, были созданы НАТО и вся военно-политическая структура, ставившая западноевропейские страны в зависимость от США. Теперь Даллес мог позволить себе пооткровенничать, хотя такие откровения прямо подтверждали лживость мифа о «красной угрозе».

Но кампания о «советской угрозе» продолжалась, меняя направления в зависимости от потребностей тех, кто ее раскручивал. «Советские дивизии, изготовившиеся к прыжку на Запад», присутствуют в этой кампании постоянно, выходя на первый план и «увеличиваясь в размере», когда США особенно настойчиво требуют от своих союзников увеличения расходов на обычные вооружения. Так было, в частности, в 1951 году, когда Вашингтон готовил лиссабонскую сессию Совета НАТО, принявшую в 1952 году программу резкого увеличения числа боеспособных дивизий НАТО, и пытался настоять на ее полномасштабном претворении в жизнь. Так было во второй половине 70-х годов, когда готовилась и была принята в 1978 году долгосрочная программа перевооружения сил общего назначения НАТО. Так происходит сейчас, когда Пентагон и его агенты в натовских штабах пытаются навязать Западной Европе закупку обычных вооружений нового поколения с особо мощным поражающим эффектом.

Когда же в планах закупок вооружений Пентагона на первом месте стояли другие типы оружия, «советские дивизии» отходили на второй план, становились фоном. На первый же выдвигались «арсеналы советских бомбардировщиков», как это было, например, во время мнимого американского «отставания по бомбардировщикам» середины 50-х годов, когда надо было оправдать массовое строительство США стратегических бомбардировщиков В-52. То же самое случилось во время «разрыва в ракетах» конца 50-х — начала 60-х годов. Появились планы развертывания «евростратегических» ракет, и «советская военная угроза» выступила в речах государственных деятелей и пропагандистов Запада в обличии ракет СС-20.

Стрелка барометра кампании о «советской военной угрозе» стала безошибочным индикатором намерений Вашингтона в военной области: она неизменно сдвигалась туда, куда собирался идти американский военно-промышленный комплекс и куда он собирался увлечь союзников США. С советскими же оборонительными усилиями показания этого барометра вовсе не соотносились. Но как бы ни колебалась стрелка, опа всегда оставалась в секторе «буря», постоянно служила разжиганию недоверия, вражды, подготовке к войне.

В 40-е же годы эта кампания направлена на раскол Европы, на подрыв чувства общности европейских народов, достигнутого в процессе совместной борьбы с фашизмом, на еще большее запугивание правящих кругов западноевропейских стран «красной опасностью» — возможностью солидарности левых сил в Западной Европе с Советским Союзом. Реакционеры из Америки, равно как и из Западной Европы, пытались ошельмовать, поставить вне закона все левые силы, и в первую очередь коммунистов. Особенно усердствовал в этой кампании все тот же Черчилль.

В своих провокационных заявлениях он прямо призывал к «охоте на ведьм». «Коммунистическая доктрина и пропаганда, — заявлял он, например, в мае 1949 года, требуя от британского парламента поддержки подписанного правительством месяцем раньше Североатлантического пакта, — которые претендуют на последователей в столь многих странах, делают этих последователей… врагами земли, на которой они родились». И это о членах партий, понесших наибольшие жертвы в борьбе за свободу своих стран от фашизма. Вспомним: во Франции коммунистическая партия называлась «партией расстрелянных».

В самой Америке истерия вокруг «советской» или «красной» угрозы породила позор маккартизма. Сейчас в Соединенных Штатах пытаются представить маккартизм как явление случайное, а самого сенатора Джозефа Маккарти как фанатика-одиночку. Но маккартизм не только был закономерным явлением душной антикоммунистической атмосферы конца 40-х годов, но являлся воплощением в жизнь директивных указаний администрации. В меморандуме Совета национальной безопасности № 7, подписанном президентом Трумэном 30 марта 1948 года, среди первоочередных целей американской политики значилась «немедленная разработка и осуществление решительной и скоординированной программы (в случае необходимости — с использованием законодательных мер) по подавлению коммунистической угрозы в США для защиты США от разлагающих и опасных подрывных происков коммунизма». Именно под этим флагом и проходила кампания с главной целью — запугать американских либералов. От того испуга некоторые из них не оправились до сих пор.

В Западной Европе Вашингтон и его классовые союзники под прикрытием кампании о «советской угрозе» пытались оттеснить коммунистов от власти, расколоть левые силы. В ход шла не только клевета, но и кредиты с условием вывода коммунистов из правительства, как во Франции; действия через Ватикан, как в Италии; использование продажных американских профбоссов, чтобы не допустить усиления левых профсоюзов в Европе, ослабить единство профсоюзного движения.

«Доктрина Трумэна»

Антикоммунизм и антисоветизм стратегии Вашингтона для Европы слились воедино в «доктрине Трумэна», провозглашенной президентом США 12 марта 1947 года. Американское руководство перешло к планомерной долгосрочной стратегии раскола Европы, захвата контроля над ее несоциалистической частью, объявления для нее новой «доктрины Монро».

Полутора месяцами раньше Трумэн получил послание от британского премьера-лейбориста Эттли, который сообщал, что Великобритания уходит из Греции, и просил США заместить ее в этой стране.

Вашингтон ухватился за представившуюся возможность, хотя еще недавно его официальные представители, реагируя на возмущение общественности США карательными операциями британских войск — «новым колониализмом Англии», критиковали действия Лондона. Трумэн объявил о предоставлении Греции займа в 400 млн. долларов, по большей части на военные цели, и об отправке туда американских советников.

Речь шла не только о том, чтобы дать показательный бой коммунизму, запугать прогрессивные силы в других странах. «Доктрина Трумэна» в ее применении в Греции и Турции являла собой в миниатюре картину того, во что Вашингтон хотел превратить всю Западную Европу. Во-первых, в предмостное укрепление для борьбы против СССР и стран социализма и, во-вторых, в рынок для приложения американского капитала. «Мы выбрали Турцию и Грецию, — писал 1 апреля 1947 года в газете «Нью-Йорк геральд трибюн» известный американский обозреватель Липпман, — не потому, что они особенно нуждаются в помощи, и не потому, что они являются блестящими образцами демократии, а потому, что они представляют собой стратегические ворота, ведущие в Черное море, к сердцу Советского Союза». Еще быстрее понял другой, экономический смысл «доктрины Трумэна» деловой мир. Уже через неделю после ее провозглашения «Бизнес уик», наиболее популярный в нем журнал, писал: «Ныне частный предприниматель вряд ли может рисковать и строить в Греции предприятия. Но как только американское правительство возьмет на себя ответственность по установлению и поддержанию порядка в регионе, за ним неизбежно последует частный бизнес — сначала для обслуживания военного персонала и гражданских лиц, которые будут заниматься распределением поступающих займов; затем, когда порядок будет восстановлен, для того, чтобы найти новые рынки среди местного населения… В любой стране, в которой будут размещены американские специалисты, индустриализация пойдет скорее всего по американскому пути».

Через двадцать лет, в 1967 году, когда в Греции вновь усилились левые силы и американским инвестициям стала угрожать национализация, ЦРУ и фашистствующие полковники, прошедшие с 1947 года заокеанскую «школу», совершили переворот. Главный застенок, где пытали демократов, находился в квартале от американского посольства и напротив памятника президенту Трумэну, зримо напоминавшего, что американское правительство является гарантом капиталистического статус-кво в стране.

12 марта 1947 года президент Трумэн объявил не только о притязаниях на установление американской гегемонии в Восточном Средиземноморье. Была провозглашена доктрина «сдерживания». Отныне Вашингтон, прикрываясь псевдооборонительными лозунгами «защиты интересов американской безопасности», «борьбы против коммунизма», открыто претендовал на захват доминирующих позиций повсюду, и прежде всего в Западной Европе. Министр обороны трумэновской администрации Джеймс Форрестол писал в своем дневнике: «Наша поддержка Греции и Турции явится пробным, подготовительным шагом к осуществлению других, гораздо более важных экономических и политических актов в различных районах земного шара».

Но для подчинения Западной Европы недостаточно было провозглашения «крестового похода» против коммунизма, нагнетания антикоммунистического психоза, развертывания кампании об «угрозе» со стороны СССР. Нужно было, во-первых, укрепить правые силы и потеснить левые, а во-вторых, максимально ослабить традиционные экономические связи, соединявшие западную и восточную части Европы. Наконец, для того чтобы западноевропейские страны могли поставлять армии под американские знамена, нужно было укрепить их экономику, создать условия для возрождения их военных машин.

«План Маршалла» и экономический раскол Европы

Все эти задачи призван был решить провозглашенный 5 июня 1947 года «план Маршалла». В этот день государственный секретарь США Джордж Маршалл выступил в Гарвардском университете с речью, о которой немедленно раструбили средства массовой информации.

Поскольку американская внешняя политика все более милитаризировалась, приход бывшего начальника штаба армии США генерала Маршалла на высший дипломатический пост именно в это время оказался воистину символичным. Первое время Маршалл чувствовал себя на новом посту несколько не в своей тарелке. По свидетельствам очевидцев, нередко на обращение «господин государственный секретарь» он не отзывался, а оборачивался и искал глазами того, к кому это обращение могло бы быть адресовано. «Господин генерал» было привычнее. Точно так же по старой привычке он часто называл Европу «европейским театром» (военных действий. — Авт.). Впрочем, развертывание «холодной войны», в котором генерал — государственный секретарь принял активнейшее участие, стирало различия между генералом и государственным секретарем. С созданием же НАТО Европа снова стала именоваться в документах блока «театром военных действий».

Непосредственной причиной гарвардской речи Маршалла, провозгласившей программу кассированной экономической помощи Европе, стало очевидное к весне — лету 1947 года экономическое банкротство западноевропейских стран. Дали о себе знать десять лет довоенного экономического кризиса и пять лет войны. Капиталистическая экономика Западной Европы находилась на грани развала. Кризисное состояние страшило Вашингтон и его классовых союзников в Западной Европе еще и потому, что оно вело к дальнейшему разочарованию широких масс населения в капиталистической система хозяйствования, к росту антикапиталистических настроений и сил. Ощущение кризиса, характерный для того времени испуг правящих кругов перед его возможными последствиями четко выразил Макмиллан, в будущем премьер-министр Великобритании. «Было очевидно, — писал он, — что структура капиталистического общества в его старой форме развалилась, и не только в Великобритании, но по всей Европе… Образовалось что-то похожее на революционную ситуацию». Мощнейшие забастовки потрясли Францию, росло забастовочное движение в остальных западноевропейских странах. Еще осенью 1946 года Вашингтон был настолько напуган возможностью социалистической революции в Италии, что начал восстанавливать итальянскую армию.

К ноябрю 1947 года стачечное движение во Франции приняло всеобщий характер. Париж был напуган столь сильно, что правительство объявило о призыве на действительную военную службу резервистов и заявило о необходимости введения в действие Закона о защите республики — фактически военного положения.

Положение усугублялось «долларовым голодом» — неспособностью западноевропейских стран покупать товары в США из-за полного истощения валютных ресурсов. Уже вскоре после речи Маршалла в августе 1947 года Великобритания и Франция были вынуждены запретить закупку большинства видов товаров в долларовой зоне. Это не только вело к дальнейшему ухудшению экономической ситуации в Западной Европе, но и вызывало растущее недовольство в самой Америке среди тех, кто рассматривал Европу как рынок сбыта своей продукции, поглощавший после войны больше половины американского экспорта. К мнению этих кругов, представлявших подавляющую часть руководящего персонала внешнеполитических ведомств, в правительстве США прислушивались, ясное дело, весьма внимательно.

Кроме стремления предотвратить нарастание революционной ситуации, укрепить капитализм в странах Западной Европы, сохранить и расширить рынки для американских товаров и капиталов, причиной речи Маршалла и аналогичных выступлений других американских деятелей было и стремление укрепить Западную Германию как будущий бастион в борьбе против СССР.

Попытки США, взявших курс на раскол Германии, усилить ее западную часть, не только являлись нарушением Потсдамских соглашений, но и вызывали резкие столкновения даже с западными союзниками, в частности с Францией. Руководители последней не могли взять в толк, почему Вашингтон защищает интересы немецкой буржуазии более последовательно, чем интересы союзной Франции, саботируя, например, поставки ей оборудования по репарациям из американской зовы оккупации. В 1948 году дело дошло до официального столкновения, когда госдепартамент США ответил отказом на требование французского правительства вернуть 60 тысяч станков, вывезенных во время войны немцами из Франции в Германию, то есть вернуть награбленное. Боялись в Париже и военного усиления Германии.

Поэтому оказывать экономическую помощь одной Германии, чья экономика находилась в состоянии разрухи, Вашингтон боялся. Предложив помощь всем, он хотел «подсластить пилюлю» для других западноевропейцев и ослабить их сопротивление планам по усилению будущей Западной Германии.

«План Маршалла» был способом спасения западноевропейского капитализма вливанием крови американского донора. Но этот план смягчил экономический кризис в самих США, первые признаки которого появились весной 1947 года.

«План Маршалла» был использован и для того, чтобы поставить за океан продукцию отраслей, нуждавшихся в сбыте залежавшейся продукции, хотя в Западной Европе в этих товарах нуждались далеко не так остро, как в оборудовании, сырье и т. д. Красноречивый пример: по «плану Маршалла» предполагалось поставить в Западную Европу за четыре года его действия 2 млрд. фунтов табака — по 4,5 килограмма на каждого западноевропейца, включая младенцев.

«План Маршалла» призван был усилить позиции буржуазных партий, помочь восстановлению некоторых отраслей экономики, чтобы подготовить почву для массированного вторжения в Старый свет американских капиталов. Выступая на сенатских слушаниях по принятию его плана, получившего официальное название «Европейская программа восстановления», Маршалл был по-военному прямодушен: «Я уверен… что успех плана создаст новые возможности для частных капиталовложений».

Важнейшим политическим мотивом выдвижения «плана Маршалла» явилось стремление Вашингтона экономически расколоть Европу, разорвать единый хозяйственный комплекс континента, полностью переориентировать внешнеэкономические связи западноевропейских стран на Америку, перекрыть каналы добрососедского экономического сотрудничества между Западом и Востоком Европы, чтобы сделать конфронтацию в Европе тотальной. Западноевропейские страны делались, таким образом, еще более зависимыми от США.

Для маскировки нацеленности «плана Маршалла» на раскол Европы «помощь» была предложена всем европейским странам, но с самого начала Вашингтон делал все, чтобы не допустить ее получения Советским Союзом и странами народной демократии. Еще когда помощники генерала Маршалла готовили ему его гарвардскую речь, Отдел планирования политики госдепартамента выпустил 23 мая 1947 года секретный меморандум, озаглавленный «Политика в отношении американской помощи Западной Европе». Примечательно само название. Собираясь на публике предложить американскую «помощь» всем европейским странам, в документах для внутреннего пользования вашингтонские политики не считали нужным скрывать правду: помощь — только Западной Европе. В тексте меморандума содержались директивные указания американской дипломатии любыми способами не допустить СССР и страны народной демократии к участию в плане, и не только для замедления их экономического восстановления (а именно на их территории велась основная часть военных действий). Ставка делалась на то, чтобы углубить разделение Европы, усилить «железный занавес» между ее восточной и западной частями.

«Проблема, как и в какой форме выдвинуть инициативу по выработке Европейской программы, крайне трудна и деликатна, — говорилось в меморандуме. — Возможно, стоит выдвинуть эту идею в Европейской экономической комиссии (ООН. — Авт.) в качестве предположения для общеевропейского (а не только западноевропейского) сотрудничества, но сделать это необходимо в такой форме, чтобы страны — сателлиты России исключили свое участие нежеланием принять предложенные условия или согласились бы отказаться от ориентации своих хозяйств. Если русские смогут блокировать такие предложения в Экономической комиссии, возникнет необходимость, чтобы ключевые страны Западной Европы нашли пути договориться совместно без присутствия России или ее сателлитов».

В результате госдепартамент, выполняя эту директиву, решил осуществлять второй вариант с некоторыми коррективами. 17 и 18 июня 1947 года в Париже состоялось совещание министров иностранных дел Великобритании и Франции, после которого было послано приглашение Советскому правительству принять участие в конференции трех держав — СССР, Англии и Франции в связи с предложением Маршалла. Советский Союз вопреки надеждам Вашингтона принял приглашение. Но на самом совещании, проходившем в Париже с 27 июня до 2 июля, линия США, стоявших за британским министром Бевином и французским Бидо, линия на выдвижение максимально неприемлемых для СССР условий проявилась в полной мере. Стремясь во всем ублажить заокеанского благодетеля, предлагавшего буржуазии их стран немалый куш, французский и британский министры, стараясь не замечать того, что они предлагают распродать суверенитет не только других, но и своих стран, потребовали от СССР согласия на выработку всеми европейскими странами совместной программы, которая затем должна была бы быть представлена в Вашингтон для утверждения и корректировки. Кроме того, всем странам — получателям помощи предлагалось поставлять в Вашингтон всеобъемлющую информацию об их экономическом положении. Фактически предлагалось, чтобы Белый дом и Капитолий получили возможность контролировать основные направления внутренней политики европейских стран, а они бы отказались от каких-либо претензий на суверенитет. Еще одно подтверждение получила мысль В. И. Ленина, высказанная им в 1918 году, что «когда дело касается до классовых прибылей, буржуазия продает родину и вступает в торгашеские сделки против своего народа с какими угодно чужеземцами».

СССР отверг такое предложение и выдвинул свое, основанное на уважении суверенитета государств — предполагаемых получателей помощи. Согласно советскому контрпредложению, специально созданный Комитет содействия должен был бы заняться выявлением потребностей в помощи путем получения соответствующих заявок. В советском предложении предусматривалось, чтобы страны сами могли решать, как им использовать помощь, и чтобы основная ее часть предоставлялась государствам, пострадавшим от германской агрессии и внесшим вклад в победу союзников. Но Англия и Франция отвергли советское предложение и быстро свернули совещание трех держав.

Теперь руки Вашингтона и тех, кого он собирался подкупить в Западной Европе, были развязаны. 12 июля 1947 года в Париже было созвано совещание 16 стран, согласившихся на «маршаллизацию». Некоторые из них пытались, правда, ограничить вмешательство в свои внутренние дела, добиться того, чтобы передача всеобъемлющих сведений об их хозяйственном положении носила хотя бы разовый характер. Но США хотели не только полностью «инвентаризовать» своих будущих союзников, но и иметь возможность контролировать их экономическое развитие, приспосабливать его к политическим и экономическим нуждам американского капитала.

Купив согласие западноевропейской буржуазии следовать в фарватере американской политики и ориентировать развитие своих хозяйств на США, Вашингтон мог теперь «заказывать музыку» — требовать от клиентов полного послушания, в частности отказа от торговли с Востоком. 3 апреля американский конгресс утвердил «план Маршалла», получивший официальное название «Закона 1948 года о помощи иностранным государствам», а 30 июня Пол Гофман, бывший руководитель компании «Студебеккер», назначенный главой американской администрации по претворению в Западной Европе «плана Маршалла», заявил, что государства, поставляющие товары, которые могут быть «использованы на военные нужды» Советского Союза, будут лишены помощи. Термин же «военные нужды» истолковывался американцами столь широко, что под это определение подпадали практически все товары, которые могли бы понадобиться социалистическим странам. Речь шла не столько о том, чтобы помешать экономическому восстановлению СССР и стран народной демократии, сколько о попытке вообще не допустить восстановления традиционной внутриевропейской торговли.

Кроме того, США реанимировали закон «о торговле с врагом», запрещавший торговлю с социалистическими странами не только американским фирмам и их дочерним предприятиям, но и компаниям, производящим продукцию по их лицензиям в других странах. За ним последовал принятый в том же, 1949 году Закон об экспортном контроле; в 1951 году появился закон о контроле над помощью в целях взаимной обороны («закон Бэттла»), предусматривавший прекращение всех видов американской помощи государствам, не желающим проводить в своей торговле с социалистическими странами дискриминационную политику США. Используя эти законы, США пытались пристегнуть Западную Европу — на первых порах небезуспешно — к своей политике фактического экономического бойкота социалистических стран. Происходило это, в частности, когда Белый дом запрещал филиалам американских фирм, действовавшим в Западной Европе и зарегистрированным как западноевропейские компании, торговать с Востоком. Недавний рецидив той же самой политики — попытка администрации Рейгана в 1982 году помешать строительству газопровода Сибирь — Западная Европа. А для того, чтобы пе допустить нарушения дискриминационного законодательства теми или иными западноевропейскими фирмами, в 1949 году по инициативе США был создан КОКОМ — Координационный комитет по многостороннему экспортному контролю — экономический довесок НАТО.

«Планом Маршалла» и навязыванием системы законов и организаций, препятствующих торгово-экономическим отношениям между Востоком и Западом Европы, Вашингтон преуспел, с одной стороны, в ее экономическом расколе, а с другой, — подкупил часть руководящих кругов, в значительной мере поставил под свой контроль экономику западноевропейских стран. Теперь на повестку дня ставился вопрос о том, чтобы убедить или заставить буржуазных руководителей Западной Европы отдать свои государства «под руку» Вашингтона, заключив с Соединенными Штатами военный союз, в котором последние должны были бы занимать диктаторские позиции.

Вся операция, нацеленная на то, чтобы поставить Западную Европу в полную экономическую и политическую зависимость от США, весьма смахивала на традиционную «деловую практику» американских гангстеров — рэкет. Согласно этой практике, какому-то предпринимателю (читай — буржуазии Западной Европы), находящемуся в затруднительном положении, помогают, устраняя или ослабляя его конкурентов (читай — коммунистов и другие левые силы), дают денег (читай — «план Маршалла»), заменяют своими традиционных поставщиков (читай — запрещение торговать с СССР и странами народной демократии), запугивают (читай — кампания о «красной угрозе»), а затем берут «под защиту», за которую придется платить как потерей самостоятельности, так и деньгами.

Чопорные представители монополистического капитала и вымуштрованные военные, руководившие внешнеполитическим звеном администрации Трумэна, являли собой саму благопристойность, и их трудно было заподозрить в подражании практике гангстерского мира. Но недаром говорят, что мафия — плоть от плоти американского капитализма, является его неотъемлемой теневой стороной. Во всяком случае, действия Вашингтона на окраинах новой американской «империи» весьма напоминали действия мафии в пригородах американских городов.

Итак, к началу 1948 года все было готово для того, чтобы завершить раскол Европы и распространить на западную ее часть «протекцию» США, заключив с ней военный союз. Еще один шаг к нему был сделан 17 марта 1948 года, когда в Брюсселе, формально по инициативе Великобритании, надеявшейся таким путем укрепить свои пошатнувшиеся международные позиции, был создан Западный союз, в который, кроме нее, вошли Франция, Бельгия, Голландия и Люксембург. Но буквально в тот же день всем стало очевидно, кто стоит за кулисами новой военно-политической организации. 17 же марта президент Трумэн направил специальное послание в американский конгресс, в котором заявлялось, что США пойдут в поддержке этого блока так далеко, как этого потребует обстановка. Этим заявлением Трумэн не только фактически брал новый блок под эгиду Вашингтона, но и психологически «разминал» все еще в значительной мере произоляционистский американский конгресс. Его подготовили к совершению того, что являлось анафемой для каждого американского школьника, учившего на уроках истории заветы основателей США. По ним, Америка ни при каких обстоятельствах не должна вступать в постоянные военные союзы в мирное время.

Почти сразу же начал готовиться следующий шаг. 20 мая, как свидетельствует в своих мемуарах Трумэн, вопрос о заключении военного союза странами Североатлантического региона обсуждался Советом национальной безопасности (СНБ) США — высшим военно-политическим органом страны. Было решено включить в планируемый блок США, Канаду, пять стран — членов созданного двумя месяцами раньше Западного союза, Португалию, страны Скандинавии. В перспективе — Германию, Испанию и Австрию. Одновременно шли совещания государственного секретаря Маршалла и его заместителя Ловетта с лидерами сената Коннэли и Ванденбергом, закончившиеся принятием 11 июня 1948 года после упорной борьбы в конгрессе «резолюции Ванденберга», открывшей администрации путь для вступления в военные союзы в мирное время.

Все было готово, но у Вашингтона и у его клиентов в Западной Европе не было уверенности в успехе предприятия. «План Маршалла», вызвав прилив энтузиазма среди право-буржуазных политиков, не смог кардинально изменить баланс настроений в Западной Европе. Не могла сделать этого и пропагандистская кампания по поводу устранения в феврале 1948 года реакционных министров из правительства Чехословакии. Весьма сильны были левые силы, понимавшие не только агрессивную сущность проектируемого «Священного союза», но и то, что он будет направлен и против них. Антиамериканские настроения были заметны даже в Англии, где они после вступления в силу «плана Маршалла» даже в какой-то мере усилились.

В августе 1948 года американский посол в Лондоне послал депешу в госдепартамент с анализом настроений в Великобритании. «Бывает временами, — доносил посол, — что отношение к США граничит с патологией». «Почти каждый день, — продолжал он, анализируя причины подобных настроений, — приносит новые свидетельства слабости (Великобритании. — Авт.), ее зависимости от США. Это является горькой пилюлей для страны, привыкшей полностью контролировать свою судьбу». В Италии «план Маршалла» назывался «экономическим инструментом доктрины Трумэна и политики Уолл-стрита» даже антикоммунистически настроенными правыми социалистами.

«Берлинский кризис»

Нужен был еще один мощный толчок, чтобы загнать Западную Европу в военный союз с США. Таким толчком стал спровоцированный Вашингтоном «берлинский кризис».

Параллельно с подготовкой к созданию нового военного союза представители США, Великобритании и Франции вели в Лондоне переговоры о будущем Германии. 7 июня 1948 года было официально объявлено, что западные державы берут курс на ее раскол и создание сепаратного западногерманского государства.

Вашингтон сознательно провоцировал кризис. На это указывает вся логика политики США. В самом начале лета 1948 года госдепартамент выпустил секретную директиву о политике в отношении Германии. Позже, по неизвестной причине, она была датирована 26 августа 1948 года. В ней прямо отмечалось, что Вашингтон ожидает роста напряженности из-за своей политики и ведет дело именно к этому. «Важность нынешних событий, — говорилось в документе, — заключается в первую очередь в том, что США и их партнеры захватили инициативу в Германии… Можно ожидать того, что претворение в жизнь этой политики будет сталкиваться с протестами и сопротивлением Советского Союза на каждой ее стадии».

Курсом на раскол Германии американские власти нагнетали напряженность в Европе на протяжении всей весны 1948 года. 23 июня они незаконно распространили на западные сектора Берлина проведенную ранее в Западной Германии сепаратную денежную реформу. Этот шаг был явной провокацией. Французские власти противились ему, но в конце концов уступили давлению США и Англии, заявив для успокоения совести, что они снимают с себя ответственность за последствия.

Для ограждения восточных секторов Берлина и Восточной Германии от экономического хаоса советские власти прекратили движение водного и железнодорожного транспорта между Берлином и западными зонами оккупации. Советский Союз предложил снабжать западные сектора Берлина всем необходимым и выделил из государственных резервов продовольствие. Но западные оккупационные власти наотрез отказались. Началась переброска товаров по воздуху, получившая название «берлинский воздушный мост». Кризисная ситуация сознательно нагнеталась, создавая военную истерию. США начали «снимать сливки» буквально через несколько дней после начала кризиса. В конце июня Лондон согласился на требование министра обороны США Форрестола разместить на английской земле тяжелые американские бомбардировщики В-29, приспособленные для несения атомного оружия.

Почти непрерывно шли переговоры о создании НАТО. Для того чтобы будущие союзники были более податливы, Вашингтон искусственно затягивал разрешение кризиса. Когда представители западных держав в принципе согласились 30 августа 1948 года во время встречи в Москве с советскими предложениями по его урегулированию, Вашингтон и Лондон попросту дезавуировали своих представителей, ужесточили позиции, вытащили этот вопрос на трибуну ООН. Но и там дело пошло к соглашению, которое и было подготовлено в процессе неофициальных переговоров с председателем Совета Безопасности. Теперь уже Вашингтон в одиночку отказался от достигнутых ранее договоренностей и пустил их снова под откос.

Отверг Вашингтон и выдвинутое в начале 1949 года Советским Союзом в адрес США предложение разработать и подписать совместную Декларацию об отказе сторон прибегать при наличии разногласий по международным проблемам к войне друг против друга, заключить с этой целью Пакт мира, начать постепенное разоружение.

4 апреля состоялась процедура подписания Североатлантического пакта. И лишь после этого Вашингтон пошел на урегулирование кризиса.

Символичной была не только процедура подписания Североатлантического пакта, с рассказа о которой мы начали книгу, но и сама обстановка, на фоне которой был создан военный блок.

Для его создания потребовались нагнетание враждебности, недоверия, провоцирование кризиса. Явившись их порождением, НАТО в дальнейшем требовала для своего существования сохранения именно такого рода атмосферы. Но и сам новый блок использовался и используется до сих пор Соединенными Штатами для нагнетания и воспроизводства напряженности и поддержания состояния конфронтации, для угроз и давления на социалистические страны и для удержания в узде американских партнеров.

Вашингтон начинает собирать подать

Добившись военного раскола Европы, взвинтив напряженность и разжигая страхи, Вашингтон теперь мог диктовать свои условия западноевропейским государствам. Неравноправие партнеров вытекало из самого договора. Прежде всего, в договоре не содержалось жестких обязательств для США вступать в войну в случае «нападения» на одну из союзных стран. В этом случае, как указывалось в пятой, ключевой статье Североатлантического договора, каждая сторона «будет помогать стороне или сторонам, подвергшимся нападению, путем немедленного принятия индивидуально и по соглашению с другими сторонами таких действий, которые представляются ей необходимыми, включая применение вооруженной силы». Буквально через несколько дней после 4 апреля государственный секретарь США Дин Ачесон так прокомментировал пятую статью: «Все это не означает, что США будут автоматически вовлечены в войну, если на нас или на любую другую из сторон, подписавших договор, будет совершено нападение. По кашей конституции, только конгресс имеет право объявлять войну». Ачесон предпочел не упоминать о том, что выбор будет практически отсутствовать у партнеров.

Дело в том, что США располагали единоличным контролем над американским ядерным оружием — «мечом» блока, поскольку отдавать приказ о применении такого оружия может лишь американский президент. Спуск курка в Вашингтоне автоматически означал бы втягивание европейских членов пакта в войну. В то же время та или иная военная акция, предпринятая кем-либо из союзников США в районе действия НАТО (а в этот район были включены Западная Европа, Северная Атлантика, Средиземноморье и даже Северная Африка), не влекла бы автоматического обязательства поддержки этой акции вооруженными силами США. В этих сугубо неравноправных отношениях между США и остальными членами блока заключается одно из его глубочайших внутренних противоречий, которое начало выходить на поверхность после англо-франко-израильской авантюры 1956 года в Египте, не поддержанной США по причинам, которые будут рассмотрены ниже.

Кроме того, определение агрессии в тексте договора было столь двусмысленным, что под ней можно было понимать все, что угодно. Мельчайший инцидент мог бы быть использован Вашингтоном для развязывания войны. Логику, стоящую за этим определением, несколько прояснил один из руководителей американских ВВС генерал-лейтенант Дулиттл, знавший, надо думать, о действительных военных планах США. «Мы должны быть готовы, — твердо отчеканил генерал, — физически, умственно и морально — сбросить атомные бомбы на русские индустриальные центры при первом признаке агрессии». «Первый признак агрессии» — это индульгенция на первый удар, на ядерную агрессию.

Статья четвертая договора была сформулирована также достаточно двусмысленно. В ней говорилось о сотрудничестве между участниками НАТО в случае, если, по мнению кого-либо из них, под угрозой окажется «политическая независимость или безопасность любой из сторон». Но уже современники увидели под псевдооборонительной фразеологией разрешение на интервенцию в любую из стран — членов блока для подавления восстаний или революций. Член палаты общин от лейбористской партии Зиллиакус, выступая в британском парламенте во время обсуждения там Североатлантического договора, констатировал: «Статья 4 договора широко распахивает двери перед интервенцией во имя обороны… Оборона, согласно статье 4 договора, означает вооруженные интервенции в те страны, где рабочие действительно серьезно возьмутся за капиталистические общественные порядки».

Поскольку эти порядки держались неустойчиво и ставились под вопрос прежде всего в странах Западной Европы, США становились и защитником интересов власть и частную собственность имущих, гарантом социального статус-кво не только в Греции и Турции, как это было после провозглашения «доктрины Трумэна», но и всей Западной Европе. С правом, разумеется, ожидать соответствующей благодарности и дополнительных уступок со стороны правящих классов стран НАТО.

На то, что НАТО замысливалась в том числе и как «Священный союз» для борьбы с революционными движениями и левыми силами, прямо указывал за две недели до 4 апреля Ачесон, заявивший, что революция в любой стране, вступившей в Североатлантический союз, будет рассматриваться как вооруженное нападение. В 1950 году участники НАТО, заключив секретное соглашение, известное как «ОПЛАН № 100–1», взяли обязательство применять вооруженную силу в случае выступлений против существующих порядков в своих странах. Вырабатывались и другие подобные планы. Они девали зеленый свет не только для интервенций во имя сохранения капиталистического статус-кво, но и для более скрытого вмешательства США во внутренние дела стран Западной Европы. Акции, предпринимавшиеся Центральным разведывательным управлением США, фактически легализовали такое вмешательство. Ныне широко известно, что все послевоенные годы ЦРУ проводило колоссальную закулисную работу в Италии с целью недопущения прихода коммунистов к власти, помогло «черным полковникам» осуществить переворот в 1967 году в Греции.

Но НАТО выступает гарантом социального статус-кво и этим ценна до сих пор правящим кругам стран, в нее входящих. Сам факт вхождения страны в блок, обладающий и внутренними жандармскими функциями, с самого начала был призван оказывать психологическое воздействие на левые силы, сдерживать их требования об изменении существующих порядков. Протесты же против милитаристской агрессивной политики этого блока выставляются как антипатриотичные. Правящие классы атлантических государств получили с созданием НАТО возможность прибегать к «круговой поруке», опираться друг на друга в противостоянии своим народам.

Роль гаранта существующего статус-кво играют и американские войска, присутствующие на территории стран — членов НАТО. По официальной версии, они находятся там для придания надежности военным гарантиям США. Но очевидна и другая их функция — служить сдерживанию сил, выступающих как против существующих внутренних порядков, так и внешнеполитической ориентации той или иной страны.

После создания НАТО Вашингтон буквально бурлил от энтузиазма и не считал нужным скрывать это. Североатлантический пакт становился мощным подспорьем США в их стратегии силового давления на СССР и подготовки войны против него. «Союзники, — говорил Ачесон, выступая в американском сенате в 1951 году, — это 200 миллионов свободных людей, которые смогут отдать свои способности, свои резервы и свое мужество делу нашей совместной обороны». То, что «свободные люди» хотят отдавать свои жизни, считалось само собой разумеющимся, их не спрашивали. Между тем народы стран Западной Европы были, отнюдь не в восторге от открывавшейся им Вашингтоном перспективы, многие понимали, что она для них означает. «Европейские страны, — бил в набат уже цитировавшийся нами один из видных британских парламентариев Зиллиакус, — видятся Вашингтону бастионами и поставщиками пушечного мяса для силовой политики «Американского века» и для контрреволюционных интервенций, маскирующихся под защиту демократии».

Особый энтузиазм вызывало создание Североатлантического союза в Пентагоне и у политиков, взявших курс на войну. 25 августа 1948 года был принят меморандум Совета национальной безопасности № 20/2 о том, чтобы США перешли к состоянию постоянной готовности к войне. Началось резкое наращивание военно-промышленной машины США, несколько сбавившей обороты в первые два года после второй мировой войны. За несколько дней до меморандума № 20/2 был принят меморандум № 20/1, названный «Цели США в отношении СССР». Среди них главными числились, во-первых, «уменьшение мощи и влияния СССР до такого уровня, когда бы они больше не представляли собой угрозу миру и стабильности международного сообщества»; во-вторых, «коренное изменение теории и практики внешней политики, которую проводило бы правительство, находящееся у власти в России», а также «декоммунизация» Советского Союза. Если отбросить шелуху утверждений об «угрозе» со стороны СССР, оставалось, что уже не только высшее военное, но и высшее политическое руководство США брало курс на подготовку войны против СССР с целью его полного разгрома и оккупации значительной части его территории. Другим способом добиться поставленных целей было бы невозможно. В меморандуме № 20/4, принятом 23 ноября 1948 года, уже прямо говорилось: США должны вести дело к тому, чтобы заставить противника пойти на «безоговорочную капитуляцию».

Но для того, чтобы вести или угрожать развязыванием такого рода войны, у США не было достаточных сил.

Для атомной бомбардировки СССР им нужны были базы вблизи его границ. В докладе Комитета начальников штабов, выпущенном еще 1 мая 1947 года под исходящим номером 1725/1 и позже рассекреченном, указывалось, что стратегическая авиация США нуждается в базах на британских островах, в районе Каир — Суэц и в Индии.

Образование Североатлантического договора расчищало Пентагону путь для получения баз в Старом свете и в колониальных империях, все еще контролировавшихся европейскими державами. Последним ныне вменялось в обязанность не только предоставлять базы, с которых наносились бы атомные удары по СССР, но и солдат для армий вторжения. О чем помалкивали лидеры внешнеполитического крыла вашингтонской бюрократии, прямо говорили менее искушенные в дипломатических тонкостях лидеры провинциальной Америки. Председатель финансового комитета палаты представителей конгресса США Кларенс Кэннон заявлял в апреле 1949 года, что теперь, после получения баз, США должны вооружить другие народы, чтобы они посылали сражаться своих сыновей, а Америка сохраняла собственных детей.

Так началась история НАТО. США вырабатывали планы, союзникам неизменно отводилась в них роль пешек. Через тридцать пять лет после создания Североатлантического блока западногерманский журнал «Штерн» в апреле 1984 года с горечью признал: «История НАТО — это история американской военной политики, и она представляет собой дело европейских союзников лишь в той степени, в какой они были и будут готовы подчинять интересы своей безопасности американским интересам». Западноевропейцы платили, и не только поставками пушечного мяса для американской стратегии тотальной конфронтации, но и полным подчинением своей политики в области национальной безопасности.

В своих мемуарах генерал де Голль охарактеризовал НАТО как организацию, «которая препоручала безопасность нашей страны и — как следствие — ее политику другой державе и где под видом коллективного обсуждения осуществляется во всех сферах — политической, военной, экономической, технической, валютной — верховная власть нашего опекуна». Раскол Европы, навязывание континенту атмосферы конфронтации резко сузил для западноевропейских правительств возможность самостоятельных действий. Навязав Европе конфронтацию, Вашингтон запугал западноевропейцев, создал такую систему отношений, которая сама толкала «младших партнеров» на путь милитаризации. Экономическое доминирование Вашингтона укрепляло возможности для военного диктата.

Главное, чем западноевропейские столицы расплачивались с Вашингтоном за «защиту», — наращиванием вооруженных сил. И тут американцы не церемонились, взыскивая долги. В ноябре 1951 года было принято решение создать к 1954 году армию НАТО из 43 дивизий. Но Вашингтон не был удовлетворен. Еще более усиливая милитаристскую истерию, которую он стал разжигать после развязывания в 1950 году войны в Корее, он уже через три месяца на лиссабонской сессии Совета НАТО выжал из союзников согласие довести число дивизий до 90. Цифра была столь чудовищной, что союзники и не надеялись выполнить ее. Даже Черчилль, вернувшийся к тому времени на Даунинг-стрит в резиденцию премьер-министра, заявил в парламенте о необходимости «растянуть» английскую программу перевооружения. Другим союзникам вырванное Вашингтоном согласие на столь резкое наращивание вооруженных сил и, соответственно, расходов стоило крайне дорого — даже и в личном плане. Когда премьер-министр Франции Эдгар Фор после возвращения из Лиссабона предложил в парламенте повышение налогов, он был попросту вышвырнут со своего поста. Следующее правительство Франции вынуждено было заявить о том, что оно не способно выполнить поставленные перед ним задачи. Но Вашингтон упорно шел по пути наращивания потенциала НАТО в Европе.

США брали плату за «защиту» не только повиновением, поддержкой антисоветской стратегии или наращиванием войск западноевропейскими странами — членами НАТО, которые затем поступали под командование американских генералов и должны были действовать по планам, разработанным Пентагоном. Связав по рукам и ногам своих новых союзников — старые колониальные державы, — Вашингтон приступил к переделу мира, к вытеснению Англии, Франции, Бельгии из их колониальных империй. Позиция США являла собой верх лицемерия. С одной стороны, подыгрывая антиколониалистским настроениям значительной части американской общественности и надеясь перехватить волну антиколониальных революций, поднимавшуюся в Азии и Африке, Белый дом провозглашал себя борцом против колониализма. С другой — под лозунгом «борьбы с коммунизмом» он поддерживал войны колониальных держав против поднявшихся к освобождению народов. Результат — там, где ему было выгодно, он безжалостно вышибал старые колониальные державы, чтобы занять их место. В других случаях он поддерживал эти державы с тем, чтобы они воевали за общеимпериалистические интересы, а когда эти державы ослабевали, опять-таки занимал их место, заменял колониальную эксплуатацию на неоколониальную.

Второй вариант проигрывался Белым домом в Индокитае. С одной стороны, Пентагон оказывал помощь французским колониальным войскам, а президент Эйзенхауэр, провозгласив в 1954 году «теорию домино», согласно которой попадание одной страны «в руки коммунистов» приведет к падению всех остальных, «освятил» антикоммунизмом войну Франции против национально-освободительного движения в Индокитае. С другой — командующий французскими колониальными войсками генерал Наварре часто возмущался, как писал в своих мемуарах его коллега, генерал Эли, вмешательством в его дела многих американских бизнесменов, «которые не скрывали своего желания отвести часть торгового потока, необходимого для экономики Индокитая, в Америку».

Когда же Франция потерпела поражение и вынуждена была убрать свой экспедиционный корпус, «независимое» правительство Южного Вьетнама «контролировалось, — писал французский историк Гроссер, — Соединенными Штатами гораздо более жестко, чем прежде Францией».

Широко распространенное во Франции мнение, продолжал Гроссер, что «американский антиколониализм лишь является предлогом для замены европейского присутствия на бывших колониальных территориях американским, было, таким образом, подтверждено».

Лишь через 20 лет войны вьетнамский народ смог сбросить иго американских неоколонизаторов, сменивших колонизаторов французских. Двух миллионов жизней стоила вьетнамскому народу попытка США надеть американское неоколониальное ярмо на страну.

Но речь шла не только о перехвате колоний. Главное состояло в том, что с конца 40-х годов Вашингтон приступил к массированному политическому и экономическому наступлению непосредственно на Западную Европу. Цель американских правящих кругов заключалась в «стабилизации» там господствующих позиций США, в создании прочной и долговременной системы американо-западноевропейской «взаимозависимости», которая на деле была бы односторонней зависимостью «младших партнеров» от Соединенных Штатов.

Появление НАТО привело к насаждению организационной и политической структуры «атлантических отношений», обеспечивавших претензии США на господствующее положение в капиталистическом мире. Эта структура позволила США прочно закрепиться в западноевропейских странах.

Загрузка...