Часть вторая СТАЛИНГРАД
1. Между Доном и Волгой
Калач — судьбоносный мост через Дон — Танковое сражение в песчаном море степей — Танковый прорыв генерала Хубе к Волге — «Справа — башни Сталинграда» — Женщины у тяжелых зениток — Первый бой у ворот города Сталина
Тот, кто взял на себя труд анализа и описания ожесточенной битвы за Сталинград, наталкивается в своих изысканиях прежде всего на тот бесспорный объективный факт, что взятие Сталинграда не являлось целью в планах масштабного летнего наступления. План «Блау» предусматривал попытку достичь Сталинграда и подвергнуть его атакам с применением тяжелого вооружения таким образом, чтобы этот город утратил свое значение как транспортный узел и как важный центр военной промышленности. Это была задача дальнобойной артиллерии и ни в коей мере не целой армии, в состав которой входили танковые дивизии и которая втянулась бы в бои на истощение в гигантском лабиринте городских улиц, заводских цехов, бункеров и блиндажей.
Цели плана «Блау» могли быть наверняка достигнуты за счет применения бомбардировочной авиации и артиллерии, поскольку стратегического значения Сталинград не имел. Боевые действия 6-й армии согласно замыслу военных планов имели
своей задачей создание флангового прикрытия Кавказского фронта, боевые действия на котором, в свою очередь, преследовали военно-экономические цели. Решение вышеназванных боевых задач 6-й армии, в конечном итоге, вылилось в кульминационный пункт всей войны, роковым образом повлиявший на её исход. Это обстоятельство наряду с другими следует отнести к мрачным страницам Сталинградской трагедии. Становится понятным, в какой значительной мере исход всякой войны зависит от случайностей и ошибок, особенно когда это прослеживается ретроспективно.
Когда в сентябре 1942 года «забуксовала» основная военная операция летней кампании — битва на Кавказе и на Тереке, в ставку фюрера стали поступать обнадеживающие известия. Там, где фланг и тыл битвы за нефть должны были быть прикрыты овладением излучины Дона и изгибом Волги у Сталинграда, после целого ряда недель боевых действий и достаточного количества кризисных ситуаций вдруг дело сдвинулось. 13 сентября из штаба 6-й армии пришло донесение о том, что германская 71-я пехотная дивизия протаранила глубоко эшелонированные полевые укрепления русских у Сталинграда и штурмовала высоты недалеко от центра города.
На следующий день, 14 сентября 1942 года, после кровопролитных уличных боев, повлекших большие потери, части нижнесаксонской 71-й пехотной дивизии пробились к Волге, овладев вокзалом в северной части города. Штурмовые группы генерала Хартмана продвигались довольно узким клином, но город пройти им удалось. Над центром Сталинграда развевался военный флаг рейха. Это был ободряющий успех: он позволял надеяться на то, что перед началом зимы удастся победоносно завершить Волго-Донскую операцию и затем продолжить наступление на Кавказ, имея этот хорошо прикрытый фланг.
Какие события привели к этому обнадеживавшему успеху 14 сентября 1941 года? Для ответа на этот вопрос необходимо оглянуться назад и обратиться к летней операции, развернувшейся между реками Дон и Донец, когда во второй половине июля 6-я армия в одиночестве шла вдоль Дона на восток в направлении Сталинграда, в то время как главным силам группы армии «Юг» было приказано резко повернуть на Ростов с целью захлопнуть там в котле русские войска.
В авангарде 6-й армии походными колоннами шли танки 14-го танкового корпуса генерала фон Виттерсгейма. Это был единственный танковый корпус, переданный в подчинение командования 6-й армии. В его состав входили: 16-я танковая дивизия, а также 3-я и 60-я моторизованные дивизии. Перед «бронированным кулаком» русские отходили через Дон в направлении на север, а также, и прежде всего, на восток, к Сталинграду.
Этот отход, несомненно, осуществлялся по приказу советского командования и был задуман им как оперативный, однако в реальности в целом ряде случаев советские дивизии попросту бежали, поскольку приказы на отход поступили внезапно и их формулировки были неясными. Сам отход страдал плохой организацией. В этой новой тактике советские войска и командование ещё не имели достаточно опыта. Следствием этого явилось то обстоятельство, что командиры среднего и младшего звена утратили контроль над вверенными им частями и подразделениями. На многих участках боевых действий имела место паника. Это обстоятельство очень важно для понимания того, почему немецкая сторона истолковала этот отход как крах.
Несомненно, во многих местах были налицо признаки паники и кризиса, однако высшее советское командование не было поколеблено этими обстоятельствами. У него был четкий план Сталинград, город у излучины Волги, носивший имя Сталина, бывший Царицын, должен был стать согласно воле Генштаба Красной Армии последним оплотом обороны, её последним рубежом. Сталин уступил своим генералам в их просьбах отойти назад от Дона и Донца. «Но на Волге с отступлением должно быть покончено», — категорически требовал он. «Приказываю сформировать Сталинградский фронт. 62-й армии оборонять город до последнего человека», — сказал Сталин в разговоре с маршалом Тимошенко 12 июля 1942 года. Сталин хотел в этом стратегически выгодном пункте добиться поворота в войне, как это уже случилось однажды в 1920 году в ходе боевых действий красных войск против белоказачьего генерала Деникина7. Надо было только лишь выиграть время, время для подготовки резервов, время для строительства и оборудования оборонительных рубежей на подступах к городу с севера — в междуречье Волги и Дона, а также на удобных для встречи противника высотах, цепочкой уходивших в Калмыцкие степи к югу от Сталинграда. Но дадут ли немецкие войска время Красной Армии для того, чтобы мобилизовать и перегруппировать силы в районе Сталинграда?
62-й армией тогда ещё командовал генерал-майор Колпакчи. Офицеры его штаба с автоматами в руках находились на донских переправах в районе Калача, чтобы хоть как-то навести порядок в отходивших потоком советских войсках, но немецких частей видно не было. «Более никакого соприкосновения с противником», — доносили командиры арьергардов русских войск. Колпакчи покачал головой. В штаб фронта от него ушло донесение: «Немцы вперед не продвигаются». «Что бы это значило? — спросил маршал Тимошенко у своего начальника штаба. — Германцы изменили свои планы?» От отлично функционировавшей советской шпионской сети никаких таких сообщений о подобных изменениях в стратегических наступательных операциях немецких войск не поступало: ни от Рихарда Зорге из германского посольства в Токио, ни от обер-лейтенанта Шульце-Бойзена из Министерства авиации в Берлине. От главных агентов Александра Радо из Швейцарии и Жильбера из Парижа — также ничего. У одного агента имелась-таки определенная информация. Донесения агента из Швейцарии Рёсслера, снабжавшего их пометой «Источник — Вертер», показали, что источники информации все-таки работали. И работали хорошо. Однако относительно какого-то совершенно нового плана немецкого командования в связи со Сталинградской операцией никаких «зацепок» не имелось.
То, что «Вертер» Рёсслера ничего не прояснил, было связано с тем фактом, что его источником не было германское Верховное командование. Он получал информацию от англичан, которая основывалась на расшифрованных директивах ставки фюрера, направлявшихся в штабы групп армии. Для прикрытия своего источника также от внимания русской разведки англичане выдумали легенду о «человеке из Верховного командования Вермахта».
Каких-либо указаний из ставки фюрера относительно действий 6-й армии не поступало. Причиной внушавшей опасения остановки в районе Миллерова передовых частей 14-го танкового корпуса из войск Паулюса были банальные перебои с доставкой горючего, а отнюдь не какой-то оперативный план.
Русские тотчас же использовали выигрыш во времени. «Поскольку со стороны немцев нет никакого натиска, мы можем организовать нашу оборону западнее Дона» — такое решение принял Тимошенко после некоторого размышления. Генерал-майор Колпакчи сосредоточил войска 62-й армии в большой излучине Дона, образовав тем самым плацдарм вокруг Калача. Вследствие этого важнейшая переправа через Дон в 70 км к западу от Сталинграда была блокирована. Петля Дона, вся оборудованная в инженерном отношении, нависала, подобно балкону, над западным направлением, прикрывая фланги с севера и с юга.
Когда 6-я армия, наконец, снова находилась в готовности совершить марш, генерал Паулюс заметил, что ему сначала следует решить задачу «открытия замка» у Калача с тем, чтобы получить возможность продолжения нанесения удара через Дон в направлении на Сталинград.
Генерал Паулюс спланировал наступление на плацдарм в районе Калача как сражение, предусматривающее классический фланговый охват.
Он приказал одному танковому корпусу наступать на левом фланге, в то время как другой, переданный в подчинение Готу, должен был повернуть широкой дугой в направлении на север, с тем чтобы они соединились у Калача. 8-й пехотный корпус прикрывал глубокий фланг армии на севере, в то время как корпус Зейдлица имел своей задачей фронтальное наступление между двумя танковыми корпусами на Калач. Основную ношу тяжелых боев этого сражения в большой излучине Дона несли обе танковые дивизии. Моторизованным дивизиям была поставлена задача прикрывать фланги.
Восточнопрусская 24-я танковая дивизия должна была овладеть Чиром и, двигаясь вдоль течения Дона в направлении на север, повернуть на
Калач. Ей противостояли крупные силы советской 64-й армии, которой тогда ещё командовал генерал-лейтенант Чуйков. Первая атака не увенчалась успехом из-за минных полей, за которыми находились позиции русских. Но 25 июля около 3.30 утра танки 24-й дивизии снова устремились вперед. Они опрокинули противника, выбили его из отлично оборудованных позиций и овладели господствующими высотами. Во второй половине дня с небес буквально обрушилась стена воды — сильнейший дождь, и наступление было затруднено сильно размытым размягченным грунтом. Погодные условия, упорная и отчаянная оборона двух советских дивизий делают невозможным стремительный выход к Дону. Но 26 июля все-таки такая возможность появилась. Панцергренадеры пробили долгожданную брешь в обороне русских в районе речки Соленая. На бронетранспортерах они устремились далее на восток. Прорыв удался!
Танки поспешили к переправе через Чир в районе станицы Нижнечирская. Мост оказался в наших руках. В ходе ночных уличных боев в этом населенном пункте танковые подразделения овладели им, и приблизительно к середине ночи брод и мост через Чир к востоку от станицы были захвачены нашими войсками. В то время как панцергренадеры были заняты созданием плацдарма, танки и бронетранспортеры рвались с него к Дону через занятый противником лес. В предрассветной мгле они достигли могучей реки, оказавшейся судьбоносной для операции «Барбаросса». На счастье, попытки противника взорвать мост оказались неудачными. Взрывом вырвало небольшой кусок настила, но это место быстро восстановили. Однако немцы пока ещё не решались нанести удар через реку по небольшому участку территории между Доном и Волгой. Необходимо было нейтрализовать крупные русские силы к западу от реки. Восточнее Дона между тем русские также сосредоточили две армии, против которых слабые передовые танковые части 6-й армии вряд ли могли предпринять эффективные действия.
6 августа начался последний этап боев за Калач. Ударная танковая группа под командованием полковника Рибеля выдвинулась с плацдарма на Чире и нанесла удар в северном направлении на Калач. До цели оставалось ещё 35 км. Русские оборонялись, зная, что им грозит. Если бы немцы прошли здесь, то все, кто находился к западу от реки, оказались бы отрезанными и тем самым замок на воротах Сталинграда был бы взломан. Но «бронированный кулак» 24-й дивизии пробился сквозь советские оборонительные линии и минные поля, отражая многочисленные контрудары и поддерживая пехотные части дивизии, также преодолевавшие оборонительные линии советских войск.
Затем дивизия, перестроившись в колонны, шедшие близко друг от друга, стремительно преодолела степные просторы и к наступлению темноты заняла господствующую высоту 184, совсем рядом с Калачом, в тылу противника. В левом секторе «клещей» операция также проходила по плану. 16-я вестфальская дивизия генерал-лейтенанта Хубе 23 июля наступала четырьмя боевыми колоннами с Верхнего Чира. Одна из дивизий 62-й советской армии на высотах у Рошки оказала ей первое ожесточенное сопротивление. Батальон Муэ — бронетранспортеры с пехотой на броне — быстро выдвинулся к укрепленным позициям противника.
Пехотинцы спрыгнули на землю и с гранатами и пистолетами в руках выбили русских из их укрытия. Во второй половине дня брешь расширилась ещё больше. На следующий день 24 июля боевая группа Вицлебена достигла участка реки Лиска к северо-западу от Калача. Оставалось ещё 20 км. Танковый батальон под командованием графа Штрахвица, усиленный артиллерией, пулеметчиками на мотоциклах и гренадерами на броне, вместе с боевой группой полковника Латтмана на большой скорости устремился на восток и к рассвету уже был перед своим последним препятствием севернее Калача.
Советские войска были опрокинуты. Граф Штрахвиц повернул свою группу на юг и взломал всю советскую оборону. Оставалось ещё 19 км. Обе немецкие боевые группы сражались теперь уже в тылу советских сил, оборонявших плацдарм. Вокруг дивизий генерала Колпакчи намечался котел.
Русские распознали грозившую им опасность и обрушились всеми своими силами на левый клин «клещей». Завязался бой, который русские вели решительно и с применением неожиданно мощных бронетанковых сил. По обеим сторонам фронта друг другу противостояли подвижные части и подразделения. Они маневрировали, пытаясь загнать противника в окружение. О фронте в этом случае, собственно говоря, речи быть уже не могло. Словно эскадры эсминцев и крейсеров на море, группы танков сражались друг против друга в безбрежных песках, с боем добиваясь более выгодных позиций для ведения огня, зажимая противника в ловушки, цепляясь на несколько часов, иногда — дней, за населенные пункты, затем покидали их, разворачиваясь и устремляясь за противником. В то время как танки сталкивались друг с другом в горячке боя на покрытом буйной растительностью степном пространстве, стаи самолетов сходились в упорных воздушных боях в безбрежном и безоблачном небе над Доном, доставали укрывшегося в балках противника, бомбили подходящие колонны автомашин с боеприпасами и горючим, превращая последние в море огня.
8 августа передовые части 16-й и 24-й танковых дивизий соединились под Калачом. Котел, наконец-то, надежно захлопнут. Два танковых корпуса и один армейский корпус замкнули железное кольцо. В котле находились теперь девять стрелковых дивизий, две моторизованные и семь танковых бригад, входивших в состав советских 1-й танковой и 62-й армий. 1000 танков и бронемашин, 750 орудий стали нашими трофеями. Часть из них оказалась непригодной к боевому применению.
Таким образом, окружение снова удалось — впервые с начала лета, со времени Харьковской битвы. Этот котел должен был стать последним в ходе операции «Барбаросса». Он захлопнулся в 60 км от Волги. Заслуживает особого внимания тот факт, что командование и войска 6-й армии ещё раз доказали свое превосходство над численно намного более сильным противником в ходе высокомобильных боевых операций. Со всей ясностью ещё раз стало очевидным, что советским войскам была навязана необходимость вести маневренные действия против сил, имевших лишь необходимый материально-технический компонент, и сила сопротивления русских была недостаточной против наступательного порыва немецких частей и соединений. Действия немецких войск по зачистке района
Калача, овладению мостами, созданию плацдармов через Дон для прорыва к Сталинграду продолжались ещё почти две недели.
Но все мужество, проявленное русскими в их отчаянной ситуации, не принесло им никакой пользы. 16 августа большой мост в Калаче был захвачен в результате молниеносных действий подразделений 16-го саперного батальона под командованием лейтенанта Кляйниоганна. Теперь один удар следовал за другим. 21 августа пехотные части корпуса Зейдлица перешли Дон в двух местах севернее Калача там, где река резко сужается примерно до ширины в 100 м. Замысел Паулюса оставался неизменным: пробить коридор от Дона к Волге, заблокировать Сталинград с севера и затем, наступая с юга, взять город.
Генерал Хубе, по первичной своей воинской специальности пехотный командир, ставший между тем блестящим танковым военачальником, торчал вот уже какое-то время вместе с полковником Зикениусом, командиром 2-го танкового полка в хуторе Вертячем, в саду у деревенской хаты. Разложив карту на небольшой копне сена, Хубе правой рукой проводил по ней. Левый рукав мундира был пуст, конец его заправлен в карман кителя. Руку Хубе потерял в Первую мировую. Командир 16-й танковой дивизии был единственным в Вермахте одноруким генералом танковых войск. «Мы здесь имеем самое узкое место на перешейке между Доном и Волгой, не шире 60 км, — говорил он. — «Склон высоты 136, отведенный нам приказом по армии в качестве направления наступления, представляет собой идеальный маршрут для наших танков. Он не пересечен речками и балками. Это дает нам шанс одним рывком пробить коридор сквозь боевые порядки противника прямо к Волге».
Зикениус кивнул: «Русские будут защищать этот перешеек всеми силами и средствами, господин генерал. Они давно уже настроились на это дело. Цепь татарских курганов-захоронений, которая тянется наискось от Дона к Волге, — это старый оборонительный рубеж против вторжения с севера, защищающий устье Волги».
Проводя пальцем по карте там, где был отмечен один из татарских курганов, Хубе ответил: «Русские будут его использовать как противотанковое заграждение после вероятного предварительного оборудования его в инженерном отношении. Но такие мы уже брали. Все должно свершиться быстро, молниеносно, как у нас получалось прежде». В этот момент подлетел связной мотоциклист и вручил пакеты с последними приказами из штаба корпуса на прорыв к Волге. Прочитав, Хубе встал и произнес: «Зикениус, мы начинаем завтра в 4.30». «Завтра» — означало 23 августа 1942 года.
16-й танковой дивизии была поставлена задача одним броском строго на восток пробиться к Волге, прямо к северному предместью Сталинграда. Фланги этого бесшабашно смелого танкового удара должны были прикрыть слева — бранденбургская 3-я моторизованная дивизия, справа — данцигская 60-я моторизованная дивизия. Это была рискованная операция совершенно в духе танковых прорывов первого года войны. Итак, завтра: Сталинград, Волга. Хубе знал: все это — последние цели наступления, крайние точки на востоке, которых надлежит достичь. Именно там завершится наступательная война, там — конечный пункт плана «Барбаросса», там — победа.
— До завтра, Зикениус.
— До завтра, господин генерал.
На протяжении целой ночи 16-я танковая дивизия, образовав гигантскую колонну, шла маршем по плацдарму через Дон в районе станицы Лучинской. Русские бомбардировщики непрерывно атаковали с воздуха важный мост. Горящие машины, словно факелы, указывали цели их экипажам. Но русским не везло. Мост уцелел. К полуночи соединения и части находились близко к переднему краю на открытой местности, не оборудованной укрытиями. Пехотинцы занимались оборудованием щелей и окопов, которые они прозвали «щели Хубе», располагая над ними для зашиты бронемашины, бронетранспортеры и танки. Всю ночь плацдарм обстреливался русской артиллерией и работавшими «по площадям» советскими реактивными установками. Плацдарм имел лишь два километра по фронту и пять — в глубину.
Утром 23 августа 1942 года танковые авангарды проследовали через понтонный мост у хутора Вертячий. На той стороне части и подразделения выстроились клином, острием вперед. Впереди шла боевая группа Зикениуса, за ней — боевые группы под командованием Крумпена и Аренсторфа. Танки, бронетранспортеры и тягачи бронетанковых частей трех дивизий двигались на восток, не обращая внимания на войска противника, находившиеся слева и справа от цепочки высот, в балках и по руслу речек и речушек. Над ними слышен гул моторов, пикировщиков и штурмовиков из состава 8-го авиакорпуса, идущих на Сталинград.
Возвращаясь оттуда, боевые машины резко снижались почти до башен танков, и их пилоты беззаботно включают бортовые сирены. На цепочке татарских курганов-захоронений Советы безо всякого успеха пытались задержать нашу массированную танковую атаку. Напрасно. Оборона русских войск была взломана, танки пересекли пресловутый «Татарский ров». Советы, очевидно, были ошарашены этим мощным натиском и, как это всегда у них было в таких ситуациях, бездумно пытались предпринять контрмеры, которые трудно назвать оперативными и эффективными.
Участки прорыва были узкими, зачастую не более 150 — 200 м по фронту. Генерал Хубе отдавал приказы из командирской машины в составе роты связи на передовой линии; он был в курсе всего происходящего в каждую минуту. Вот оно — искусство танковой войны. После полудня ближе к вечеру командир головного танка кричал в ларингофоны командирам других боевых машин: «Справа очертания Сталинграда!» Все командиры танков, стоя в открытых башенных люках, наблюдали вытянутый на 40 км вдоль берега старый Царицын, ныне современный промышленный город: многоэтажные дома и за ними, южнее, в районе старого города — церкви с луковками куполов, устремленных в небо.
Танковые траки методично перемалывали степную траву. За боевыми машинами тянулись шлейфы густой пыли. Головные машины группы Штрахвица подходят к северным предместьям Спартаковка, Рынок и Латошинка. Вдруг, как по команде, по нашим войскам был нанесен огневой удар с окраин ближних к городу деревень. Русские крупнокалиберные зенитки открыли огонь, начав оборонительное сражение за Сталинград. Орудие за орудием, всего 37 единиц, сокрушила группа Штрахвица. Прямые попадания одно за другим разносили в клочья огневые позиции русских зениток.
Странно, но подразделения Штрахвица не понесли каких-либо ощутимых потерь. Скоро эта загадка прояснилась. Когда танкисты достигли развороченных огнем боевых позиций, они с ужасом и удивлением увидели, что расчеты крупнокалиберных зениток состояли из женщин, вероятно, работниц артиллерийского завода «Баррикады». Их мобилизовали в войска ПВО, но, по-видимому, в спешке не успели в достаточной степени обучить стрельбе по наземным целям.
К вечеру 23 августа первый немецкий танк, минуя предместье Рынок, выехал на высокий западный берег Волги, возвышавшийся на 500 м над рекой двухкилометровой ширины. Внизу темнела водная гладь. Цепочка пароходов и буксиров тянулась вверх и вниз по течению. С другого берега виднелись мерцающие огоньки азиатской степи: привет из мрачной бесконечности. Ближе к ночи дивизия потихоньку подтянулась к могучей реке. Это была северная граница города. Здесь был оборудован командный пункт штаба дивизии: зуммерила аппаратура связи, суетились ординарцы и вестовые. Всю ночь кипела работа: оборудовались огневые позиции, закладывались минные поля, ремонтировались танки и другая боевая техника, производились заправка горючим и выдача боеприпасов для предстоящих боев по овладению индустриальными пригородами северного сектора
Сталинграда. Ещё никто из личного состава 16-й танковой дивизии, гордой своими боевыми успехами и уверенной в победе, и не подозревал, что эти предместья с их заводами никогда не будут взяты полностью и что здесь, где раздастся первый выстрел, прозвучит и последний.
2. Бои на подступах
Т-34 — с завода в бой — Контрудар советской 35-й дивизии — Корпус Зейдлица выдвигается вперед — Смелый маневр Гота — Оборонительные позиции Сталинграда прорваны
24 августа, в 4.40 утра, боевая группа Крумпена, в состав которой входили танковые и некоторые артиллерийские подразделения, саперные и минометные части, после поддержки их с воздуха штурмовой авиацией вплотную выдвинулись к Спартаковке — самому северному промышленному пригороду Сталинграда. Но они не встретили там ни ошеломленного, ни безвольного противника. Наоборот: они были встречены огненным смерчем. Предместье оказалось сильно укрепленным, каждый дом в отдельности — тоже. Холм, возвышавшийся над предместьем, прозванный солдатами «Большой гриб», был нашпигован дотами, блиндажами, пулеметными гнездами, позициями минометных расчетов. Стрелковые батальоны, рабочая милиция (набранная из рабочих Сталинградских заводов), а также части 62-й советской армии занимали свои позиции. Защитники Сталинграда сражались за каждый метр территории. Железный Приказ, приковавший их к своим позициям, гласил: «Больше ни шагу назад!»
Оба командира, неумолимо требовавшие и реализовавшие этот приказ, были генерал-полковник А.И. Еременко и его политкомиссар, член военного совета фронта Н.С. Хрущев. Офицеры 16-й танковой дивизии впервые услышали эти имена в те дни от пленных советских солдат.
Вначале взять Спартаковку наличными силами оказалось невозможным. Советские позиции были непреодолимы. Насколько решительной была оборона Советами своих позиций, показывает тот факт, что они на северном фланге, где вели бои войска Хубе, атаковали их круговую оборону, чтобы «разгрузить» Спартаковку, ослабив тем самым наши атаки на нее. Боевые группы Дернемана и Аренсторфа с трудом удерживали все усиливавшиеся атаки русских. Новенькие с иголочки Т-34, некоторые без оптики и защитной окраски, непрерывно атаковали. Они выезжали прямо из цехов завода имени Дзержинского и сразу же шли в бой; на броне их часто были только лишь вооруженные рабочие завода. Отдельные танки прорывались к КП 64-го мотопехотного полка, и их приходилось выводить из строя в ближнем бою. Только на Волге, севернее Сталинграда, саперным частям, артиллерийским подразделениям и противотанковым расчетам, входившим в состав боевой группы под командованием Штрелке, удалось быстро взять причал, предназначенный для большого железнодорожного парома, прервав тем самым линию снабжения из Казахстана через Сталинград и далее на Москву.
Солдаты Штрелке зарылись в виноградниках на берегах Волги. Их орудия спрятались в ветвях гигантских каштанов и в орешнике, заняв позиции для отражения попыток высадки с другого берега, а также для блокирования транспортного сообщения по Волге.
Несмотря на успех, положение 16-й дивизии было весьма критическим. Советы прочно удерживали подступы к северной части города, и их одновременный натиск на позиции круговой обороны нашей дивизии силами свежих частей, прибывавших из района Воронежа, был также достаточно серьезным. Становилось важным обеспечить нашим войскам «коридор» через перешеек. 16-я танковая дивизия с нетерпением и надеждой ожидала подхода 3-й моторизованной дивизии. Её передовые части и подразделения «колесо в колесо» вместе с 16-й танковой 23 августа покинули Донские плацдармы и начали выдвигаться на восток. В полдень их пути разделились. В то время как !6-я продолжала свой марш в направлении северной части Сталинграда, полки генерал-майора Шлемера, «веером», образуя «ножницы», шли в направлении на цепочку татарских курганов-захоронений с задачей занять там позиции для подстраховки.
Генерал следовал в составе одной из передовых частей. В оптику своего бинокля на разъезде «564 км», западнее Кузьмичей он увидел стоящие на путях эшелоны и спешную выгрузку. Прозвучала команда: «В атаку!» С места сорвались мотоциклы с пулеметчиками и боевые машины 103-го танкового батальона. Расчеты войсковой ПВО из состава 312-го зенитного дивизиона дали в направлении их движения несколько выстрелов. Русские колонны мгновенно исчезли.
В товарных вагонах были обнаружены очень полезные веши из Америки. Их доставили через Атлантический и Индийский океан, далее через Персидский залив к Каспийскому морю и затем — вверх по Волге к Сталинграду. Их путь лежа.'! по железной дороге к линии фронта, к разъезду «564 км». И вот они достаются теперь воякам Шлемера: новенькие фордовские грузовики, гусеничные тягачи, джипы, ремонтное оборудование, мины, а также другое саперное имущество.
В то время как части Шлемера вместе с 16-й танковой дивизией с боями продвигались вперед, замыкая её боевые порядки, возникла новая угрожающая ситуация: усиленная танками советская стрелковая дивизия форсированным маршем вышла к перешейку с севера и атаковала его. Ей надлежало, как было сказано в боевых документах, захваченных вместе со связным, отрезать наших от плацдармов на Дону и держать перешеек открытым для подходивших сил.
Советская дивизия, шедшая позади нашей 3-й моторизованной дивизии, вошла в соприкосновение с арьергардами обеих передовых дивизий танкового корпуса Виттерсгейма, одновременно протиснувшись между плацдармом примыкавшего слева 80-го германского армейского корпуса и немецкими силами на «Татарском валу». Тем самым она своими выдвинутыми вперед частями воспрепятствовала прохождению через Дон по коридору германской пехоты.
Вследствие этого были отрезаны тыловые коммуникации обеих находившихся в полном одиночестве германских передовых дивизий. Обе они были вынуждены занять круговую оборону протяженностью 29 км по фронту, которая простиралась от Волги к «Татарскому валу», с тем чтобы отразить быстрые атаки советских частей, угрожавшие со всех сторон. Снабжение наших войск должно было осуществляться теперь прежде всего по воздуху с сопровождением боевой авиации либо как-то «просачиваться» через советские линии также в сопровождении бронесил. Эта безрадостная кризисная ситуация продолжалась до 30 августа, затем, наконец, пехотные части 51-го корпуса генерала Зейдлица в составе двух дивизий сумели продвинуться вперед на правом фланге. За счет этого в конце августа перешеек между Доном и Волгой был закрыт в его северной части. Были созданы предпосылки для фронтального наступления на Сталинград, а охватывающий удар танковой армии Гота удалось обезопасить от неожиданностей с северного фланга. Генерал фон Зейдлиц-Курцбах уже в начале 1942 года получил в качестве очередной награды Дубовые листья к Рыцарскому кресту. Тогда этому испытанному командиру 12-й мекленбургской пехотной дивизии в составе корпусной группы «Зейдлиц» с боями удалось пробить коридор к Демянскому котлу и вызволить из него 6 дивизий графа Брокдорф-Аленфельдта, которым грозила смертельная опасность. Также в битве за Сталинград Гитлер возлагал свои большие надежды на личную храбрость и тактическое мастерство этого выходца из известной прусской офицерской династии родом из Гамберг-Эппендорфа.
В конце августа две дивизии Зейдлица на центральном участке фронта 6-й армии изготовились к фронтальному наступлению через перешеек на центральную часть Сталинграда. Первой их целью был сталинградский аэропорт Гумрак.
Пехоте пришлось туго. 62-я армия русских оборудовала глубоко эшелонированную и мощную оборону также в глубокой, врезавшейся в местность долине реки Россошка. Она была частью внутреннего пояса обороны Сталинграда, созданного на удалении от 30 до 50 км от центра города для отражения наступательных действий 6-й немецкой армии в предполье. До 2 сентября Зейдлиц оставался в неподвижности пред этим препятствием. Но затем, 3 сентября, внезапно появилась возможность свободы действий. Войска Советов начали отход. Зейдлиц устремился вперед, протаранил последние позиции русских перед городом, и уже 7 сентября его войска стояли восточнее Гумрака в 8 км от окраин Сталинграда.
Что же случилось? Итак, Советы отошли. Что побудило русских уклониться от боевых действий, оставив свой внутренний и последний оборонительный рубеж перед Сталинградом, открыв практически вход в город? Были ли сломлены боевая мощь и моральных дух их войск? Утратило ли командование контроль над своими войсками? Это были волнующие вопросы.
Маршал Чуйков, в то время ещё генерал-лейтенант и заместитель командующего 64-й армией, в своих мемуарах приоткрыл завесу над этой тайной внезапного коллапса русской обороны на мощном укрепленном поясе на речке Россошка.
Все было связано с действиями и решениями обоих наиболее выдающихся тогда военачальников противоборствовавших сторон в ходе постоянно перемещавшихся в пространстве сражений за Сталинград: на стороне германских сил — Гота, на стороне русских — Еременко.
Еременко, бесстрашный, склонный к обдуманному риску, да к тому же ещё одаренный стратегическим мышлением генерал Сталинградского фронта, в своих публикациях отразил интересные детали великой битвы. Чуйков также в своих мемуарах многое дополнил и при этом многому впервые дал правильное, на наш взгляд, объяснение. Генерал-полковник Гот, командующий 4-й танковой армией, пожалуй, лучший из пруссаков, который, гак же как и Гудериан и Роммель, перед Первой мировой войной служил в рядах гослярских егерей, предоставил мне, автору, свои личные документы и материалы, находившиеся в его распоряжении и касавшиеся разработки и реализации его наступления, приведшего к обвалу советского фронта.
4-я танковая армия Гота в конце июля получила приказ повернуть со своего наступательного марша на Кавказ и с юга выйти через калмыцкие степи в направлении волжского изгиба южнее Сталинграда с задачей с ходу нанести удар, который позволил бы облегчить положение 6-й армии Паулюса, которая тогда в излучине Дона испытывала сильный натиск войск противника.
Немецкое командование и на этот раз снова отважилось только на полумеры, поскольку Гот мог действовать лишь вполовину своих сил: один из его танковых корпусов, 40-й, должен был оставаться на Кавказском фронте. Поэтому Гот располагал лишь танковым корпусом Кемпфа с одной танковой и одной моторизованной дивизиями, а также корпусом Швеллера, в состав которого входили три пехотные дивизии. Позднее в подчинение Готу была передана также 24-я танковая дивизия. 6-й румынский корпус под командованием генерал-лейтенанта Драгалины, имевший в своем составе четыре пехотные дивизии, был подчинен Готу для обеспечения флангов.
В наступлении Гота советское командование сразу же распознало главную опасность, грозившую
Сталинграду: танки Гота уже стояли по ту сторону Дона, в то время как продвижение 6-й армии Паулюса ещё задерживалось советской обороной к западу от реки. Если бы Готу удалось овладеть изгибом Волги, где находились господствующие высоты Красноармейска и Бекетовки, наступая из Калмыцких степей, то судьба Сталинграда была бы решена, и Волга, как важнейшая артерия, по которой осуществлялись американские поставки из района Персидского залива, была бы «закупорена». 19 августа войска Гота вышли к самой южной линии обороны 64-й армии и с ходу прорвали её у Абагнерова. Танковый корпус Кемпфа с двумя дивизиями (24-й и 14-й танковой при поддержке 29-й моторизованной дивизии) стремительно продолжал развивать успех; на левом фланге его подстраховывали пехотинцы Шведлера. Спустя 24 часа танки и мотопехота Гота атаковали уже высоту у Тундутова, южного краеугольного камня внутреннего пояса Сталинградских укреплений. Генерал Еременко бросил все свои наличные силы на оборону этого решающего участка. Танковые части 1-й советской танковой армии, полки 64-й армии, милицейские части и рабочее ополчение обороняли глубокоэшелонированную, оборудованную проволочными заграждениями, укрепленную дзотами цепь холмов. До Красноармейска у изгиба Волги оставалось ещё 15 км. Роты 24-й танковой дивизии непрерывно атаковали. Но на этот раз военное счастье им изменило. Полковник Рибель, командир 24-го танкового полка, давнишний адъютант Гудериана, был убит. Во время атаки на железнодорожную линию, ведущую в Красноармейск, пат и полковник фон Ленгерке, командир 21-го мотопехотного полка. Командиры батальонов, рот, старые опытные младшие командиры также гибли под ураганным огнем Советов. И Гот приказал остановиться. Расчетливый холодный стратег, он не хотел играть ва-банк. Он понимал, что на этом участке сил для наступления недостаточно.
На своем командном пункте в селе Плотовитое Гот сидел, склонившись над картой. Его начальник штаба, полковник Генерального штаба Фангор наносил на карту последние сведения об обстановке и расположении войск. Гот ещё 2 часа тому назад побывал на командном пункте генерала Кемпфа, затем вместе с ним выехал к генералу Риттеру фон Хауэншильду и заслушал доклад о боевой обстановке перед расположением 24-й танковой дивизии. Он также заглянул к генерал-майору Гейму, штаб которого располагался на станции Тингута. В балке, типичной для южнорусской местности, Гейм разъяснил тяжелую ситуацию, сложившуюся перед фронтом 14-й танковой дивизии. И у него продвижение войск вперед не получалось.
«Нам надо как-то иначе подойти к этому делу, Фангор, — вслух размышлял Гот. — Нам выпустят всю кровь пред этими проклятыми высотами, здесь не место для атак танковых частей. Надо перегруппировать войска, наступление перенести на гораздо более отдаленный участок. Смотрите сюда...» И генерал-полковник изложил свой план. Фангор старательно работал с картой, сравнивая разведдонесения и замеряя расстояния. «Это пойдет, пожалуй», — повторял он изредка при этом. Но план Гота был ему не совсем по душе, потому что, по его мнению, требовалось слишком много времени на перегруппировку войск. И потом — горючее.
Его и так не хватало, а сколько придется сжечь при перегруппировке? И, наконец, те же аргументы, которые выдвигал против перегруппировки и генерал Кемпф. Впрочем, так или иначе, эти проклятые высоты у Бекетовки и Красноармейска приходилось брать, поскольку они контролировали целиком южную часть города и подходы к ней. Но, в конце концов, Фангор и Кемпф все-таки согласились с доводами своего начальника. Гот связался со штабом группы армии, он полчаса разговаривал с Вейхсом. Вейхс согласился и в ответ обещал прибыть, чтобы обсудить проблемы оперативного уровня, особенно снабжение горючим. Затем началось: офицеры связи, адъютанты один за другим стремительно убывали с приказами в руках. Непрерывно звонили телефоны. Штабные офицеры и другие сотрудники штабов были охвачены спешкой: перегруппировка!
Незаметно для разведки противника Гот в течение нескольких ночных маршей снял свои танковые и моторизованные соединения с этого участка фронта и заменил их частями 94-й саксонской пехотной дивизии. Осуществив смелую рокировку, как в морском сражении, он в течение двух ночей провел подвижные войска мимо расположения 40-го корпуса, сгруппировал их в 50 км позади линии фронта в районе Абагнерова и выстроил их в боевой атакующий клин. Всю эту армаду он совершенно неожиданно для противника 29 августа бросил в наступление на север, во фланг 64-й советской армии. Вместо того чтобы сражаться против сильно укрепленных, нашпигованных танками и артиллерийскими позициями высот Бекетовки и Красноармейска, атакуя их фронтально в изгибе Волги, он решил обойти позиции строго севернее
Сталинграда, затем повернуть войска, охватывающими ударами выйти к высотам на юге Сталинграда и далее одновременно овладеть позициями войск на левом фланге 64-й армии.
Эта операция началась на удивление удачно. Во взаимодействии со штурмующими пехотинцами из состава частей и соединений 4-го армейского корпуса подвижные войска 30 августа прорвали внутренний укрепленный пояс обороны Сталинграда у Гавриловки, смяли советские артиллерийские позиции, и вог уже 24-я дивизия генерала Хауэншильда выходит к железнодорожной линии Сталинград — Карповка, осуществив глубокий неожиданный прорыв на 20 км.
Это изменило всю картину. Выпал очень значительный шанс. Не в отношении овладения войсками высотами Бекетовки и Красноармейска. Нет. Внезапной, ощутимой близкой реальностью стало окружение двух советских армий, действовавших западнее Сталинграда, — 62-й и 64-й, — теперь, когда 6-я армия Паулюса имела возможность ударить своими мобильными войсками в южном направлении навстречу Готу, чтобы захлопнуть ловушку. Смелая операция Гота создала предпосылки для уничтожения обеих русских армий, прикрывавших Сталинград.
Командование группы армий тотчас заметило этот шанс. В приказе, переданном по радио генералу Паулюсу в полдень 30 августа, говорилось: «После овладения сегодня в 10 часов утра войсками 4-й танковой армии плацдармом у Гавриловки, приказываю 6-й армии, несмотря на крайне тяжелую обстановку, связанную с её оборонительными действиями, сосредоточить все наиболее мощные наличные силы и наступать в общем направлении на юг с задачей во взаимодействии уничтожить войска противника, дислоцированные западнее Сталинграда. Это потребует, несмотря на риск, оголения соседних участков фронта». Когда 31 августа в штабе группы армии стало известным к тому же ещё и о факте глубокого вклинения 24-й танковой дивизии западней Воропонова, Вейхс отдал ещё один приказ Паулюсу, более детальный и в то же время содержащий скрытый призыв. Пункт первый гласил: «Вследствие успеха, достигнутого 24-й танковой армией 31.08, создается возможность в ходе наступления нанести сокрушительное поражение войскам противника, стоящим южнее и западнее железнодорожной линии Сталинград — Воропоново — Гумрак. Задача — скорейшее восстановление соприкосновения между двумя нашими армиями с тем, чтобы затем осуществить прорыв в центр города».
4-я танковая армия реагировала молниеносно. Генерал Кемпф повел ещё 1 сентября 14-ю танковую и 29-ю моторизованную дивизии в наступление на Питомник, оголив участки, до тех пор удерживавшиеся 24-й танковой дивизией. Но 6-я армия все ещё не подходила. Генерал Паулюс считал свои руки связанными для удара подвижными войсками в направлении на юг, поскольку все ещё продолжались мощные атаки советских войск против его северного фаса. Он считал для себя невозможным успешно удерживать «засов» на севере даже при поддержке противотанковых частей, немногочисленных танковых подразделений и штурмовых орудий, а также штурмовой авиацией 8-го авиакорпуса и одновременно выделить мобильные войска для удара в направление на юг, а именно 5 танковых батальонов из состава 14-го танкового корпуса. Он опасался, что это может привести к краху на северном фасе.
Возможно, он был прав. Может быть, иное решение стало бы игрой ва-банк. Во всяком случае, был упущен большой шанс. 24 часа спустя, утром 2 сентября, разведка боем, проведенная подразделениями 24-й танковой дивизии, выяснила, что противника перед фронтом более нет. Русские оставили свои оборонительные позиции на юге, так же как и в этот же день на западном участке, перед войсками корпуса Зейдлица. Что же побудило русских к таким ошеломляющим действиям? Генерал Чуйков, заместитель командующего 64-й армией, распознал на фронте угрожающую ситуацию, возникшую вследствие удара войск Гота. Он с тревогой известил об этом генерал-полковника Еременко. Тот также понял опасность и, сверх того, отреагировал мгновенно, совсем не так, как ранее медлительно реагировали советские командные инстанции в подобных ситуациях. Еременко принял тяжелое, опасное, но единственно верное решение — оставить хорошо укрепленный внутренний пояс обороны города. Он пожертвовал всеми укреплениями, всеми трудами, всеми ухищрениями саперов для того, чтобы спасти свои дивизии от угрожавшего им окружения в котле, снявшись, отвел обе свои армии на новую импровизированную линию обороны вплотную к окраинам Сталинграда.
Этот пример показывает, с какой последовательностью советское командование было привержено новой тактике, исходившей от ставки ВГК с раннего лета: ни при каких обстоятельствах не допускать более окружения своих крупных войсковых
соединений. Ради этого русские считались с опасностью возможной потери города.
Когда, наконец, генерал Паулюс 2 сентября во второй половине дня все-таки решился подвижными силами 14-го танковою корпуса повести наступление в направлении на юг и когда, наконец, пехотинцы корпуса Зейдлица 3 сентября смогли соединиться с передовыми танковыми подразделениями войск Гога, котел, так долго ожидавшийся штабом группы войск, 30 августа был захлопнут. Но противник сумел ускользнуть. Потеряно при этом было 48 часов! Командование группой армий отдало теперь приказ войскам Гога и Паулюса использовать создавшееся положение и занять город.
3. Прорыв в город
Генерал Лопатин хочет сдать Сталинград — Генерал Чуйков дает клятву Хрущеву — Полки 71-й пехотной дивизии штурмуют центр Сталинграда — Части 24-й танковой дивизии на железнодорожном вокзале — Последняя бригада Чуйкова — Десять решающих часов — Гвардейцы Родимцева
Река Царица пересекает Сталинград посредине, разделяя город на северную и южную части. Она сохранила свое название с тех времен, когда город Царицын был переименован в Сталинград, и сохраняет его поныне, когда сам город зовется уже Волгоградом. В 1942 году река была разграничительной линией между армиями Гота и Паулюса, своеобразным швом, разделявшим или, если угодно, соединявшим их. Вдоль этой линии внутренние фланги войск обеих армий имели приказ в быстром темпе пройти город и выйти к Волге.
Многое, казалось, говорило за то, что противник будет вести боевые действия лишь своими арьергардными частями, а сам город сдаст.
В мемуарах маршала Чуйкова можно прочесть о том, насколько катастрофическим было положение обеих советских армий после потери ими укрепленного предполья. Даже опытные военачальники армейского звена невысоко оценивали шансы Сталинграда. Генерал Лопатин, командующий 62-й армией, считал, что город более удерживать невозможно. Он решил сдать Сталинград. Когда он хотел осуществить это решение, его начштаба генерал Крыленко не одобрил такой ход и с тревогой известил об этом Хрущева и Еременко. Это повлекло за собой отстранение Лопатина от должности.
Почему Лопатин пришел тогда к этому своему решению, становится понятным, когда в мемуарах читаем строки, в которых речь идет о том, как выглядела местность перед Сталинградом: «Горько было отдавать эти последние километры и метры перед Сталинградом и видеть, что противник превосходил нас как в силах, так и в инициативе, в воинском мастерстве».
Маршал, будучи свидетелем разыгрывавшихся в то время сцен, описывает как механизаторы совхозов, где располагались штабы 64-й армии, искали спасения от немцев: «Дороги к Волге и к Сталинграду были битком забиты беженцами. Семьи колхозников и рабочих совхозов шли со всем своим скарбом, со всеми домашними животными. Все стремились попасть на волжские переправы, гоня скот перед собой, таща вещи за спиной. Сталинград горел. Панику распространяли слухи о том, что немцы уже вошли в город».
Все так и было. Но Сталин не желал сдавать 445-тысячный город без боя. Он послал одного из своих самых верных соратников и пламенных большевиков в качестве источника и вдохновителя боевого духа для мобилизации войск и гражданского населения на последнее решающее сражение. Это был Н.С. Хрущев, который провозгласил делом чести каждого коммуниста жертвенную гибель за город, носящий имя Сталина.
Трехтомное документальное исследование генерал-лейтенанта Платанова, посвященное событиям Второй мировой войны, приводит некоторые статистические данные в этой связи:
50 000 добровольцев из числа гражданских лиц влились в народное ополчение;
75 000 жителей прошли первичную военную подготовку, получили оружие и были приданы частям 62-й армии;
3000 девушек были подготовлены в качестве медперсонала и связистов для сражающихся войск;
7000 членов ВЛКСМ в возрасте от 13 до 16 лет с оружием в руках стали в ряды защитников города.
Солдатом стал каждый. Рабочие отправлялись на фронт с оружием, которое сами же изготавливали в цехах заводов. Пушки, выпускавшиеся военным заводом «Баррикады», сразу же шли на артиллерийские позиции. Рабочие становились их боевыми расчетами.
12 сентября Хрущев и Еременко вызвали к себе генерала Чуйкова, командующего 62-й армией, которой первое время после отстранения Лопатина командовал начальник её штаба Крыленко, и поручили ему руководство обороной крепости на
Волге. Выбор был блестящим. Он был, пожалуй, лучшим из всех вариантов. Чуйков был тверд, честолюбив, обладал стратегическим талантом, личной храбростью и невероятной целеустремленностью. Катастроф Красной Армии в 1941 году ему и вверенным ему войскам не довелось пережить: в то время Чуйков служил на Дальнем Востоке8 и поэтому не был морально подавлен неудачами, как это было со многими его тогдашними коллегами и товарищами.
12 сентября ровно в 10.00 Чуйков доложил о своем прибытии Хрущеву и Еременко, находившимся в штабе Сталинградского фронта в Ямах, небольшой деревне на левом берегу Волги. Интересно, что разговор с Чуйковым вел Хрущев, а не его вышестоящий начальник, командующий фронтом Еременко.
После того как Чуйков доложил обстановку, Хрущев сказал: «Бывший командующий 62-й армией генерал Лопатин считает, что его армия не удержит Сталинграда. Но сейчас больше нельзя вести речь об отступлении. Пути назад нет. Поэтому Лопатина и сняли с должности. По согласованию с Верховным главнокомандующим военный совет фронта предлагает вам, товарищ Чуйков, принять командование 62-й армий. Как вы понимаете вашу задачу?»
«Вопрос этот был для меня неожиданным, — пишет Чуйков. — Но времени на обдумывание ответа у меня не было. И я ответил так: «Сдача Сталинграда очень серьезно подорвала бы дух нашего народа. Я клянусь, что не уйду из города.
Мы Сталинград удержим или все там умрем». Хрущев и Еременко посмотрели на меня и сказали, что свою задачу я понимаю правильно».
Через 10 часов корпус Зейдлица начал наступление на центр Сталинграда. Армейский КП Чуйкова, находившийся на высоте 102, был разбомблен, и генерал со всем своим штабом, поваром и официантками вынужден был перебраться в блиндаж в Царицынской балке, вплотную к Волге. На следующий день, 14 сентября, солдаты 71-й пехотной дивизии генерала Хартмана уже были в городе. Ошеломляющим противника ударом они прорвались к центру города и даже пробили узкий коридор к берегу Волги. В тот же час панцергренадеры 24-й танковой дивизии штурмом овладевали старой частью города южнее Царицынской балки, взяли центральный железнодорожный вокзал, и 16 сентября батальон фон Гейдена вышел к Волге. Между Бекетовкой и Сталинградом в предместье Купоросное с 10 сентября располагались части 14-й танковой и 29-й моторизованной дивизий, блокируя подходы к городу и к реке с юга. Только в северной части города Чуйкову удалось прочно закрепиться. Своим подчиненным командирам он говорил: «Надо выиграть время для подхода резервов, время, чтобы немцы выдохлись».
«Время — кровь» — так хладнокровно перефразировал он известное американское изречение «Время — деньги». «Время — кровь» — вот как обстояло теперь дело в отношении Сталинграда.
Повар Чуйкова, Глинка, вздохнул облегченно, увидев свое новое рабочее место на новом КП. Над ним была 10-метровая толща земли. «Тася, голубка моя, — пропел он официантке генерала. — Здесь к нам в борщ не попадут уже никакие осколки.
Такую толщину снаряды не пробьют». — «Ну да, — отвечала Тася, — генерал говорил, что бомба весом в 1000 кг пробьет». — «1000 килограммов, разве такие часто бывают?» — спросил в ответ повар. Тася утешила его: «Генерал сказал, что такой случай бывает один из нескольких тысяч». Гул фронта доносился как будто бы очень издалека. Его поглощал большой свод помещения, обшитого досками. Поверх досок было выложено декоративное покрытие. В блиндаже имелось около десяти комнат для штабных служащих. В центре располагалось помещение для генерала и его начштаба. Один из выходов этого Царицынского бункера, который ещё летом предназначался для штаба фронта, вел в Царицынскую балку, а другой — на улицу Пушкина.
На деревянной обшивке рабочего помещения Чуйкова висел план Сталинграда: 3 метра в высоту и 2 метра в ширину — карта Генштаба. Сплошного фронта уже не было. Масштаб не измерялся в километрах. Он измерялся метрами: отдельные здания, кварталы, перекрестки. Начштаба генерал Крылов наносил на карту последние донесения о положении войск: немецкие части — синим цветом, свои оборонительные позиции — красным. Все ближе и ближе синие стрелы подступали к КП. «Немецкие батальоны атакуют Мамаев курган и центральный железнодорожный вокзал при поддержке танков. Одна танковая дивизия ведет бой перед южным вокзалом», — обобщил ситуацию Крылов. Это были батальоны 71-й и 295-й пехотных дивизий и танковые полки 22-й и 24-й танковых дивизий, действовавшие в указанных пунктах.
Чуйков посмотрел на план города. Взгляд его был неподвижен. «Что с нашими контрударами?
Людей невозможно поднять в атаку. С рассветом над городом непрерывно висит авиация противника. Они атакуют все, что движется на земле».
Связной принес от командира 42-й стрелковой бригады, полковника Батракова, листок с набросанным на нем расположением боевых позиций войск. Крылов взял карандаш, обвел им вокруг КП на карте: «Фронт находится в 800 метрах от нас, товарищ командующий», — докладывает он подчеркнуто служебным тоном.
Всего 800 метров. Было 12.00 14 сентября. Чуйков понял, что имел в виду Крылов. В качестве резерва оставалась ещё одна танковая бригада в составе 19 танков Т-34. Вводить ли её в бой?
«Какова ситуация на левом фланге в южной части города?» — спросил Чуйков. Крылов провел линию синей стрелы 29-й немецкой моторизованной дивизии, обозначавшую направление немецкого наступления далее вперед за Купоросное. Пригород пал. Тюрингская дивизия генерала Фремерея продвигалась в направлении элеватора. Лесопилка и консервный завод находились уже на уровне немецких линий. Советская линия обороны проходила только от южного причала парома до высокого здания элеватора.
Чуйков взял телефонную трубку и связался со штабом фронта. Он доложил Еременко о положении войск. Тот сказал в ответ: «Всеми силами удерживайте главный речной порт и его причалы. Под ваше командование выделяем 13-ю гвардейскую дивизию, личный состав — 10 000 человек, отборное соединение. В течение 24 часов необходимо удерживать плацдарм, а также попытаться отстоять причалы паромной переправы в южной части».
У Чуйкова на лбу выступил пот. Воздух становился плотным, было трудно дышать. «Давай, Крылов, наскреби все, что можешь, штабных офицеров поставь командирами боевых групп. Держать переправу для перехода гвардейцев Родимцева». Последняя бригада и её 19 танков пошли в бой по приказу Чуйкова, один батальон остался для прикрытия КП на участке центральный вокзал — главный речной порт, а другой выдвинулся к линии элеватор — южный причал.
В 14.00 появился генерал Родимцев, Герой Советского Союза, легендарный командир, весь в грязи, в крови: немецкие истребители-бомбардировщики устроили за ним настоящую охоту'. Он доложил, что его дивизия стоит на противоположном берегу и должна ночью переправиться через Волгу. Наморщив лоб. он стал разгадывать синие и красные стрелы на плане города.
В 16.00 Чуйков связался по телефону с Еременко. До наступления темноты оставалось ещё 5 часов. В своих мемуарах он пишет о том, что волновало его в эти часы: «Смогут ли наши разрозненные и сильно потрепанные части продержаться ещё 10 — 12 часов на среднем участке? Вот что заботит меня более всего. Если солдаты и офицеры не справятся с этой задачей, кажущейся выше человеческих сил, то 13-я дивизия не сможет переправиться, а станет лишь свидетельницей ещё одной горькой трагедии».
Незадолго до наступления темноты появился майор Хопка, командовавший последним резервом, сражавшимся в районе речного порта. Он доложил:
«Единственный уцелевший Т-34 ещё ведет огонь, но не может маневрировать. От бригады осталось 100 человек».
Чуйков посмотрел на него: «Соберите ваших людей у танка, удерживайте подход к порту. Не удержите — расстреляю».
Хопка погиб. Половина оставшихся с ним — тоже. Но уцелевшие держались.
Наконец, наступила ночь. Все офицеры штаба были на территории речного порта. Как только части и подразделения гвардейской дивизии Родимцева переправились, их сразу же бросили на прикрытие важнейших узлов обороны, поставив задачу остановить натиск штурмовых групп 71-й немецкой дивизии, а также сковать 295-ю пехотную дивизию у Мамаева кургана — господствующей высоты 102. Это были решающие часы: гвардейцы Родимцева сумели помешать нашим войскам овладеть центром Сталинграда с ходу. Их жертвенный подвиг спас Сталинград.
Через 24 часа 13-я гвардейская дивизия была разбита ударами пикирующих бомбардировщиков, артиллерийско-минометным и пулеметным огнем.
В южной части города также сражалась ещё одна гвардейская дивизия — 35-я, под командованием полковника Дубянского. Её резервные батальоны были переправлены на пароме с левого берега через южный причал и брошены в бой против передовых частей 29-й немецкой моторизованной дивизии с целью удержания позиций вдоль линии между элеватором и паромной переправой.
Однако ударами пикировщиков батальоны были разгромлены. Их остатки погибли в «клещах», устроенных 94-й пехотной и 29-й моторизованной дивизиями.
В здании элеватора, гигантском бетонном сооружении, мощном, как крепостной форт, башни которого были полны зерна, ещё велись интенсивные бои за каждый этаж. Здесь сражались штурмовые группы и саперные подразделения 71-й пехотной дивизии против остатков 35-й гвардейской дивизии, охваченные клубами дыма от горевшей пшеницы.
Утром 16 сентября ситуация у Чуйкова резко ухудшилась: 24-я танковая дивизия овладела южным железнодорожным вокзалом, повернула затем на запад и сокрушила оборону русских на городской черте и на Казарменной высоте. На центральном вокзале и на Мамаевом кургане продолжались кровопролитные бои. Чуйков позвонил члену военного совета фронта Н.С. Хрущеву: «Ещё несколько дней таких боев, и немец армию просто разотрет. У нас опять нет резервов. Мне непременно нужны 2 — 3 свежие дивизии».
Хрущев обратился к Сталину. Тот распорядился выделить два полностью экипированных элитных соединения из своего личного резерва: бригаду морской пехоты Северного флота — испытанных и твердых бойцов, а также одну танковую бригаду. Последняя заняла боевые позиции вокруг центра города с тем, чтобы контролировать маршруты и пути снабжения войск фронта. Морские пехотинцы были брошены в южную часть города. Эти два соединения 17 сентября спасли русский фронт от коллапса.
В тот же день командование 6-й армией взяло под свой контроль боевые действия всех немецких войск, сражавшихся на Сталинградском фронте. Отныне все они подчинялись только его приказам. Так, 48-й танковый корпус 4-й танковой армии
Гота перешёл под командование Паулюса. Гитлер настойчиво торопил: «Заканчивайте, Сталинград должен наконец пасть».
Почему этого не случилось и почему требование Гитлера так и не было выполнено, несмотря на то что немецкие танкисты и панцергренадеры, саперы, противотанковые подразделения и зенитчики упорно и отчаянно дрались за каждый дом, объясняет одно обстоятельство: благодаря отчаянной настойчивости Хрущева в отношении получения резервных частей и соединений Красной Армии в период с 15 сентября по 3 октября Чуйкову было выделено всего 6 дивизий, свежих и относительно хорошо вооруженных, среди них 2 гвардейские. Все эти силы были брошены в центр Сталинграда, в руины домов, заводских зданий и цехов в северной части города, превращенных в крепости в северной части Сталинграда.
В начальной фазе немецкое наступление на Сталинград велось силами семи дивизий. Это были соединения, ослабленные в сражениях между Доном и Волгой, длившихся подчас целыми неделями. Никогда раньше в боях за какой-либо город с немецкой стороны не участвовало свыше 10 дивизий. Откровенно говоря, и 62-я сибирская армия русских, изначально очень сильная, уже не была таковой в первой фазе сражения. Кровопролитные бои и отступления подточили её силы и боевой дух. На бумаге в начале сентября в её составе числилось 5 дивизий, 4 танковые и 4 стрелковые бригады, всего примерно 9 дивизий. Звучит внушительно, но 38-я механизированная бригада, например, насчитывала всего лишь 600 человек личного состава, 244-я стрелковая дивизия — 1500. Иными словами, меньше полка.
Неудивительна поэтому точка зрения генерала Лопатина, считавшего, что с такой армией нельзя было успешно оборонять Сталинград, предложившего сдать город и отойти за Волгу. Но решимость командования и войск может многое, да и переменчивое военное счастье, охотно выступая на стороне грамотного полководца, решало судьбу не одного сражения.
1 октября у Чуйкова было 11 дивизий и 9 бригад, то есть примерно 15,5 дивизии, без учета сил рабочего ополчения и милицейских частей, которые в их состав не входили. У немцев, однако, было превосходство в воздухе — 8-й авиационный корпус генерала Фибига в среднем ежедневно совершал 1000 боевых вылетов. Чуйков в свое время подчеркивал опустошительный эффект от применения немецких пикирующих бомбардировщиков и истребителей-бомбардировщиков против защитников города. Они уничтожали боевые позиции войск, предназначавшиеся для организации контрударов, разрушали заградительные рубежи и линии связи, уничтожали командные пункты и штабы. Позднее, тем не менее, стал ясен один факт: заводские цеха, превращенные пикировщиками и артиллерией в непроходимые горы руин, давали защитникам больше преимуществ, чем их имела нападавшая сторона после авиационных и артиллерийских налетов. У пехоты не хватало сил сломить последние узлы сопротивления. Не хватало не только пехотинцев, но стало также не хватать ручных гранат и боеприпасов к минометам.
Хотя 6-я армия после установившегося некоторого затишья на Донском фронте смогла получить 305-ю пехотную дивизию и заменить ею одну из сильно потрепанных дивизий 51-го армейского корпуса, генерал Паулюс так и не получил ни одного свежего соединения. Кроме 5 саперных батальонов, прибывших воздушным путем, он получил замену своим обескровленным полкам из состава своих же армейских частей. Немецкое Верховное командование осенью 1942 года на всем Восточном фронте не имело больше резервов. В районах боевых действий и зонах ответственности всех групп армий от Ленинграда до Кавказа возникли серьезные кризисные ситуации.
На севере фельдмаршал Манштейн своими дивизиями, сражавшимися ранее в Крыму, должен был выступить против советских войск, глубоко вклинившихся в немецкий фронт. После жестоких оборонительных сражений на Волхове, продолжавшихся до 2 октября, группа армии «Север» была вынуждена отвоевывать себе пространство для развертывания в ходе первой битвы на Ладоге.
В районе Сычёвка — Ржев генерал-полковник Модель с большим трудом и лишь полностью мобилизовав все свои силы мог отражать попытки прорыва трех русских армий.
В центре и на южном крыле группы армий «Центр» фельдмаршал Клюге нуждался буквально в каждом лишнем солдате, чтобы предотвратить прорыв русских к Смоленску.
На перевалах Кавказа и на Тереке стояли войска группы армий «А», отчаянно пытаясь выиграть время у наступавшей зимы.
Во Франции, Бельгии и Голландии, напротив, дислоцировалось достаточно много дивизий. Здесь Гитлер, недооценивший русских, сделал ещё одну ошибку. Она была связана с переоценкой возможностей союзников. Уже тогда, осенью 1942 года, он опасался вторжения войск антигитлеровской коалиции. Американские спецслужбы, аналогичные британские и советские органы подхлестывали эти опасения, искусно поставляя дезинформацию об открытии второго фронта. Таким образом, призраку вторжения удалось сковать в бездействии 29 дивизий, среди них, например, такие как блестяще оснащенная дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», 6-я и 7-я танковые дивизии. Четвёртая часть этих сил могла обеспечить поворот событий на Сталинградском и Кавказском фронтах.
4. Последний рубеж на крутом берегу Волги
Чуйков ускользает из Царицынской штольни — Южная часть города в руках немцев — Крутой берег — Элеватор — Хлебозавод — « Теннисная ракетка» — Девять десятых города захвачено немцами
В ночь с 17 на 18 сентября Чуйков вынужден был покинуть свой защищенный от бомб блиндаж у Царицы. Это скорее походило на бегство, так как солдаты нижнесаксонской 71-й пехотной дивизии, тактическим знаком которой был лист клевера, к полудню неожиданно оказались на въезде на улицу Пушкина. Штабные офицеры были вынуждены взяться за автоматы. Штольни быстро заполнялись ранеными и прочим военным людом. Мотоциклисты, связные, офицеры под всякими предлогами нелегально просачивались сквозь посты в надежный бункер, чтобы «решить срочные дела». Поскольку система подземных ходов не имела вентиляции, помещения вскоре заполнились дымом.
Жара становилась все нестерпимее. Речь могла идти только об одном: «Скорее на выход!»
Охрана штаба прикрывала отход через второй выход к Царицынской балке. Но там уже повсюду патрулировали штурмовые группы из состава 191-го пехотного полка майора Фредебольдта. Под покровом ночи Чуйков, имея при себе самые важные бумаги и карту с нанесенной на ней обстановкой, вместе с Крыловым пробрался к берегу Волги и в лодке переправился на другой берег.
Оттуда он на бронекатере вернулся к паромной пристани в северной части города выше по течению реки и занял командный пункт позади завода «Баррикады», располагавшийся на крутом берегу. Несколько землянок, оборудованных после взрывных работ на 200-метровом высоком берегу Волги, находились в мертвой зоне, недоступной для немецкой артиллерии. Они были связаны между собой искусно замаскированными ходами сообщений. Кухня Глинки была размещена в шахте для Промышленных стоков завода «Баррикады». Официантка Тася должна была проявлять поистине чудеса акробатического искусства, пробираясь с кухонной утварью в руках по металлическим лестницам на свет божий и затем — обратно вниз по переходному мостику к командующему.
Надо признать, что штаб теперь снабжался в меньших масштабах, чем прежде. Различные высокопоставленные офицеры, среди них — два заместителя Чуйкова, в том числе командующий артиллерией и инженерными войсками и командующий бронетанковыми и мотомеханизированными войсками, куда-то пропали во время передислокации командного пункта и остались на левом берегу
Волги. «По ним мы не тосковали, — пишет Чуйков, — без них воздух был чище».
Эта перемена декораций, вынужденно предпринятая командующим Сталинградским фронтом, была символична не только в моральном отношении: центр тяжести сражения переместился на север, центр города и его южную часть удерживать больше не было возможности.
22 сентября в южной части города начался последний акт. Штурмовые подразделения 29-й моторизованной дивизии вместе с гренадерами 94-й пехотной и 14-й танковой дивизий штурмовали черное от дыма здание элеватора. Когда саперы ликвидировали минные заграждения на подходах, они увидели нескольких шатающихся от изнеможения морских пехотинцев-пулеметчиков из пулеметного взвода сержанта Андрея Хозяинова — последних выживших в этом бою, судьбой которых стал плен.
Немецкими войсками был также взят последний южный причал переправы через Волгу. Пехотинцы саксонской 94-й пехотной дивизии, которой командовал генерал-лейтенант Пфейфер, взяли под свой контроль территорию вдоль берега Волги, на южной окраине города. Эмблемой этой дивизии были скрещенные мейсенские мечи.
В центре Сталинграда советская оборона также была сокрушена. Лишь несколько очагов сопротивления оставались в развалинах здания центрального железнодорожного вокзала и у причала большого парома в центральном речном порту. 27 сентября после обычной итоговой оценки боев в городе можно было говорить о взятии Сталинграда. 71-я пехотная дивизия, например, достигла Волги по всему фронту своего наступления: 211-й пехотный полк — южнее Мининской балки, 191-й пехотный полк — между ней и Царицынской балкой, 194-й пехотный полк — к северу от них.
Бои теперь шли только в районе северных рабочих поселков и за промышленные предприятия города. Вот их имена, вошедшие не только в анналы военной истории: артиллерийский завод «Баррикады», металлургический завод «Красный Октябрь», тракторный завод имени Дзержинского, химический завод «Лазурь» вместе с пресловутой «теннисной ракеткой» — так прозвали конфигурацию подъездных железнодорожных путей на этом предприятии из-за внешней схожести форм. Это были «форты» индустриального Сталинграда.
По своей решимости, концентрации огневой мощи, количеству задействованной живой силы на ничтожном по площади пространстве бои в северной части Сталинграда могут быть сравнены с битвами Первой мировой войны, с их большой насыщенностью боевой техникой и военными материалами, и особенно с битвой под Верденом, где в 1916 году погибло свыше полумиллиона немецких и французских солдат.
Сражения в северной части города по своему характеру представляли собой нескончаемые ближние бои. Русские, которым всегда больше удавались оборонительные боевые действия, достаточно умело использовали свое искусство маскировки и фактор рельефа местности. Кроме того, их выучка в ведении уличных боев превосходила выучку и опыт немецких солдат.
В ходе своего анализа Сталинградской битвы Манфред Кериг констатирует: «Не в последнюю очередь у нас недоставало умения вести боевые действия в городе и его кварталах. На счет, прежде всего, этого недостатка следует отнести наши высокие потери». К этому следует добавить, что Чуйков, несомненно, под влиянием Хрущева фактору необходимости сопротивления придавал крайне эмоциональные формы, выразившиеся в коротких формулировках-лозунгах, вдалбливавшихся личному составу каждой роты, отправлявшейся в Сталинград. Их было три:
«Каждый солдат — крепость!»
«За Волгой для нас земли нет!»
«Победить или умереть!»
Это была тотальная война. Это было воплощение тезиса: «Время — кровь». Рольф Грамс, бывший майор Вермахта и командир 64-го мотоциклетного батальона, в настоящее время — военный историк, исследующий боевой путь 14-й дивизии, цитирует один из журналов боевых действий, в котором говорится: «Это были изнурительные, ужасные бои, как под землей, так и на её поверхности. В развалинах, подвалах, переплетении подземных коммуникаций крупного города и его промышленных предприятиях. Человек против человека. Танки карабкались на горы мусора и железного лома, ползли, визжа траками гусениц, сквозь хаос разрушенных цехов и в упор вели огонь, пробираясь далее по заваленным улицам и узким фабричным дворам. Все это можно было бы ещё как-то выносить. Но были ещё глубокие овраги в песчанике, целыми лабиринтами круто сбегавшие к Волге, в которых Советы снова и снова накапливали свои силы, бросая их в бой. В девственных лесах восточного, более низкого волжского берега противник был не виден — ни его артиллерия, ни его пехота, но он незримо присутствовал, ведя огонь, ночь за ночью сотнями лодок и катеров доставляя в руины города подкрепление через могучую реку».
Это подвозившееся снабжение, эта постоянно приходившая через реку замена выбывшим, измотанным силам защитников, эта вновь и вновь поступавшая по волжской артерии свежая кровь — все это было проблемой в сражении за Сталинград. Тайна коренилась именно в этих оврагах волжского берега. На этом крутом берегу, недосягаемом для огня немецкой артиллерии, располагались штабы, госпитали, склады боеприпасов. Здесь были идеальные сборные пункты для переправлявшихся войск и военных материалов. Здесь были запасные позиции на случай прорыва в результате возможных контрударов. Сюда выходили обширные каналы сточных сооружений промышленных предприятий и городской канализации, теперь пересохшие и пустые, превратившиеся в ходы, которые вели в тыл немецким войскам. Советские штурмовые группы ползком преодолевали их, выбирались наверх, устанавливали пулеметы и открывали огонь в спину выдвигавшихся немецких подразделений, вели огонь по разносчикам пищи и колоннам подвоза. Затем диверсанты быстро спускались вниз, задвигали крышки люков и — назад.
Штурмовые немецкие группы, выдвигавшиеся для подавления этих укрытий, ничего не могли сделать. Да, эти крутые берега стоили в тактическом отношении не меньше, чем глубоко эшелонированный, хорошо защищенный от бомбовых ударов укрепрайон. Иногда от волжского берега боевые порядки немецких полков и их позиций отделяла лишь пара сотен метров. Поэтому генерал Дерр с полным основанием констатирует в своем научном труде, посвященном Сталинградской битве, следующее: «Решающий перелом таился на этих последних сотнях метров перед Волгой, как в отношении действий нападавшей стороны, так и в отношении оборонявшихся».
Концентрированным наступлением генерал Паулюс в конце сентября поочередно пытался атаковать последние бастионы обороны Сталинграда. Однако сил для массированного охватывающего наступления на весь промышленный комплекс не хватало.
Восточно-прусская 24-я дивизия, наступая с юга через территорию аэродрома, штурмовала поселки «Красный Октябрь» и «Баррикады». Танковый полк и части 389-й пехотной дивизии во взаимодействии овладели поселком тракторного завода имени Дзержинского и 18 октября пробились на территорию кирпичного завода. Части 24-й дивизии за счет этих успехов вышли к крутому берегу Волги. Здесь задача также была выполнена. Затем дивизия снова повернула на юг, туда, где шли бои за химический завод «Лазурь» и «Теннисную ракетку». Но лучше не задаваться вопросом, какой ценой все это было достигнуто: каждый мотопехотный полк имел в своем составе людей, из которых практически можно было сформировать лишь батальон, остатки танкового полка по численности соответствовали роте. Экипажи вышедших из строя боевых машин были введены впоследствии в бой в составе стрелковых рот.
Тракторный завод имени Дзержинского, мощное, одно из крупнейших в Советском Союзе предприятие по выпуску танков, днем 14 октября штурмовала 389-я дивизия генерала Еннеке во Взаимодействии с полками саксонской 14-й танковой дивизии. Танки и панцергренадеры медленно продвигались по развалинам цехов на гигантской территории завода к берегу Волги. Развернувшись на юг, они проникли с боем на территорию завода «Баррикады» и вышли затем вплотную к крутому берегу реки, поблизости от штаба Чуйкова. В развалины гигантских цехов тракторного завода, где то и дело вспыхивало сопротивление, вошли части и подразделение баден-вюртембергской 305-й пехотной дивизии с Бодензее, которая была переброшена сюда 15 октября с Донского фронта. Её солдаты — вюртембержцы — сражались с ротами 308-й советской стрелковой дивизии, которой командовал полковник Гуртьев. Это обстоятельство показывает, насколько верной оказалась мысль, записанная генералом Чуйковым у него в дневнике: «Карту из комплекта Генштаба пришлось заменить планом расположения зданий в городском квартале, абрисом лабиринта развалин завода либо отдельного цеха».
24 октября цель 14-й танковой дивизии была достигнута: удалось взять одно из зданий хлебопекарни на южном углу завода «Баррикады». Наступление проводилось силами 64-го мотоциклетного батальона. Атака второго здания 25 октября захлебнулась под огнем обороняющихся русских. Унтер-офицер Эссер прятался за подбитой бронемашиной. Через дорогу на углу здания лежал его убитый командир роты. В десяти шагах позади от него — командир взвода, тоже убитый. Рядом с ним тихо стонал командир отделения, — у него было ранение в голову, и он находился в полубессознательном состоянии.
И тут Эссера охватила ярость. Он вскочил и закричал: «За мной!» Взвод устремился за ним.
До здания было 60 метров — по плоскому, без укрытий, двору. Но они преодолели это расстояние. Пригибаясь, им удалось вплотную подобраться под стену, пробить в ней фугасным зарядом брешь и вползти внутрь. У окон торчали русские и лупили по двору. Они не успели понять, в чем дело, когда за их спинами застрекотали автоматы.
Теперь следующий этаж. Осторожно по каменной лестнице солдаты поднялись вверх. К каждому проему двери встало по человеку — «Руки вверх!». В испуге русские подняли руки. Вот так Эссер и 12 человек под его командой взяли здание, захватили 80 пленных, а также одно противотанковое орудие и 16 станковых пулеметов. Сотня убитых русских осталась во втором здании хлебопекарни.
Между тем у зданий комплекса заводоуправления вели бой уцелевшие солдаты 103-го стрелкового полка под командованием капитана Домашка. Все командиры рот погибли. Штаб бригады выслал им лейтенанта Штемпеля — хоть кто-то из офицеров мог стать теперь командиром роты. Какой-то фельдфебель ввел его в курс дела. Затем Штемпель возглавил атаку мотоциклетного подразделения, наступавшего между железнодорожными путями и разбомбленными стенами. Путь ему расчищали пикировщики. Продвигаясь бросок за броском вслед за огневым валом, они, наконец, овладели руинами комплекса заводоуправления и вплотную подошли к крутому берегу.
Но от них осталось в живых порядка двух десятков. Из балок крутого берега вываливались все новые и новые массы советской пехоты. Перевязанные раненые под командованием штабных офицеров, какие-то вспомогательные команды, даже матросы с паромов. Они погибали, но вместо них появлялись все новые и новые.
Штемпель отправил связного в тыл к своим: «Без подкреплений не продержаться!» Довольно быстро прибыли 70 человек во главе с обер-лейтенантом, которых прислало командование на этом участке. Они с ходу вступили в бой. Через два дня эти семьдесят почти все были убиты, некоторые ранены. Штемпель и его люди из 103-го пехотного полка были вынуждены отойти.
Тем не менее, в эти дни 4/5 территории Сталинграда находились под контролем немецких войск. Когда 26 октября танкисты 16-й вестфальской танковой дивизии и пехотинцы 94-й пехотной дивизии, на которую здесь пришлась основная тяжесть наступления, овладели предместьем Спартаковка, где кипели жаркие бои, разбив две советские стрелковые бригады — 124-ю и 149-ю, в их руках уже было 9/10 городской территории.
Перед чуйковским КП в крутом берегу Волги 45-я советская стрелковая дивизия удерживала всего лишь небольшую прибрежную полосу шириной, может быть, не более 200 метров. К югу от этого места на металлургическом заводе «Красный Октябрь» в руках русских находились развалины его восточного сектора, сортировочная станция, сталелитейный цех и трубопрокатный стан. Здесь сражались части 39-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора Гуртьева. Они дрались за каждый выступ стены. Каждый такой выступ, каждую кучу лома и мусора немецкие солдаты должны были брать ценой большой крови. Контакт со своими войсками на севере — 14-й танковой дивизией поддерживали роты 100-й егерской дивизии, брошенной в конце сентября с фронта у излучины
Дона в Сталинград, — ещё один пример того, как протяженный Донской фронт все более и более обнажался в ходе переброски немецких дивизий, которые заменялись румынскими и итальянскими войсками, чтобы, наконец, взять проклятый Сталинград. Советы удерживали к югу от металлургического завода «Красный Октябрь» только лишь химическое предприятие «Лазурь» и «Теннисную ракетку», а также крошечный плацдарм в районе паромной переправы центрального речного порта. В начале ноября в руках защитников города под командованием Чуйкова на все про все было: пара фабричных корпусов и пара километров территории на крутом берегу.
5. Злой рок на Дону
Опасные симптомы на фланге 6-й армии — Несчастливый месяц ноябрь — ещё один штурм Волжского берега — Румынский фронт сломлен — Сражение в тылу 6-й армии — ещё один прорыв южнее Сталинграда — 29-я мотодивизия наносит удар — Русские захватывают Калач — Паулюс летит в котел
Сталинград лежит на той же самой географической широте, что и Вена, Париж или канадский Ванкувер. В начале ноября погода на этих широтах ещё относительно мягкая, поэтому генерал Штреккер, командир 11-го армейского корпуса, действовавшего в большой излучине Дона, выехал одетый в легкую шинель на КП 44-й австрийской пехотной дивизии «Хох-унд-Дойчмайстер». На полях можно было видеть солдат, собиравших картофель, кормовую свеклу, кукурузные стебли И сено — запасы на зиму. 11-й корпус генерала Штреккера имел задачу прикрывать левый фланг
Сталинграда в большой излучине Дона. Но петля Дона имеет длину 100 км, которые не могли оборонять три дивизии. Волей-неволей генерал вынужден был занять позиции по хорде дуги, что позволило ему сократить фронт на 50 км, но при этом оставить незакрытым от советских войск у часток Дона в районе станицы Кременской.
Генерал-лейтенант Батов, командующий 65-й советской армией, тотчас использовал шанс, форсировал Дон и располагался теперь на южном берегу, на относительно глубоком плацдарме. Ежедневно полки Батова атаковали позиции дивизий Штреккера, чтобы обрушить донской фланг немецких войск. Но дивизии Штреккера занимали хорошие позиции. Полковник Бойе, например, приветствовавший командующего на КП 134-го пехотного полка, оборудовал на донских высотах настолько хитроумную систему позиций, что позволил себе со спокойной небрежностью доложить: «Ни один Иван здесь не пройдет, господин генерал».
Штреккер потребовал точнейшего обобщающего доклада, прежде всего относительно того, что наблюдатели с дивизионного НП замечали в маленьком леске к юго-западу от станицы Сиротинской, начиная с конца октября. С поросшей лесом высоты далеко и широко открывался вид на Дон. В стереотрубу можно было разглядеть позиции германского 8-го корпуса вплоть до Волги. Прежде всего, отчетливо можно было обозреть тылы противника. Они выглядели как рельефная карга. То, что открывалось взору, было весьма красноречивым, говорило о многом: русские непрерывно подвозили днем и ночью войска к Дону перед фронтом
Штреккера, но прежде всего туда, где находился его сосед слева — 3-я румынская армия.
Штаб корпуса с озабоченностью регистрировал каждый вечер соответствующие донесения, поступавшие от экипажей самолетов—разведчиков из 4-го воздушного флота. И каждое утро Штреккер передавал их далее, в станицу Голубинскую в штаб генерала Паулюса. Паулюс отправлял их с конца октября далее — в штаб группы армий «А», а тот, в свою очередь, — в ставку фюрера: «Русские концентрируются на глубоком левом фланге 6-й армии».
На этом фланге на Дону рядом с корпусом Штреккера на фронте шириной приблизительно 150 км занимала позиции 3-я румынская армия. К ней примыкали 8-я итальянская и 2-я венгерская армии.
«Почему только румыны занимают такую широкую полосу фронта, господин генерал?» — спрашивали командующего офицеры его штаба. Они ничего не имели против румын. Это были храбрые солдаты, в то же время каждый знал, что их вооружение было очень плохим, ещё хуже, чем у итальянцев. Это было устаревшее оружие времен Первой мировой войны, не хватало мощного противотанкового вооружения, служба снабжения также работала плохо. Каждый на фронте знал это.
Однако глава румынского государства маршал Антонеску, точно так же, как и глава Италии Муссолини, требовал, чтобы их войска, выделенные для ведения боевых операций на Восточном фронте, подчинялись только собственному армейскому командованию. Гитлер был не против желания своих генералов в боевой обстановке использовать небольшие войсковые соединения союзников вперемежку с немецкими частями. Но это не могло быть реализовано вследствие фактора чувства национальной гордости, особенно у румын. Они выставили самый крупный контингент войск по сравнению с другими союзниками Германии, и маршал Антонеску желал иметь у своих военных авторитет и влияние в целях укрепления своей политической позиции в качестве главы государства.
После многомесячной неопределенности, прошедшей в попытках разрешить эту коллизию, Гитлер сдался: фланговое прикрытие основных немецких сил под Сталинградом было доверено союзным армиям, боевые качества которых были недостаточными. Не у каждого румынского солдата была шинель или даже одеяло. В румынских сухопутных войсках не было подготовленного корпуса унтер-офицеров, что должно было быть само собой разумеющимся для такой военной кампании. Офицерский состав также был неоднороден в смысле понимания своего долга по отношению к обеспеченности войск. К этому следует добавить неповоротливую систему добывания сведений на поле боя, их обработки и передачи, совершенно хаотичное снабжение и непонятную логику принятия решений командирами различных степеней: например, командир 1-й румынской танковой дивизии по своему военному образованию и по профилю командования не был танкистом, а возглавлял в свое время главное полицейское управление Бухареста.
Гитлер догадывался об опасности, грозившей растянутому флангу 6-й армии, и видел её. Уже в августе и затем позднее, в сентябре, на заседаниях, посвященных положению на фронте, он вновь и вновь обращал на это внимание. Он с большим интересом штудировал старую карту 1920 года, которую ему дал генерал Гальдер. По ней Сталин тогда в совершенно схожей оперативной ситуации, переправившись через Нижний Дон между Сталинградом и Ростовом, нанес удар и уничтожил войска генерала Деникина9.
Но разведывательный отдел иностранных армий Востока, которым командовал генерал Гелен, продолжал высылать Гитлеру успокаивающие донесения, смысл которых заключался в том, что все признаки будто бы указывают на намерение русских осуществить наступление против группы армий «Центр», а не на Дону.
Маршал Жуков в своих мемуарах ставит себе в заслугу, что он посредством отвлекающих операций перед фронтом группы армий «Центр» ввел в заблуждение немецкую разведку. «Советское Верховное Командование хотело создать впечатление, что именно здесь и нигде в другом месте готовится большое зимнее наступление».
Ощущение Гитлером опасности на Дону и его высказывания в этом плане остались актуальными. 4 ноября он приказал даже перебросить из Франции на Восточный фронт 6-ю танковую дивизию. Однако вместе с тем он согласился и на замену немецких корпусов на 3-ю румынскую армию после того, как 6-я армия доказала свою боеспособность. Паулюс был заинтересован в этом, поскольку вследствие этого он мог получить две немецкие дивизии для использования их в Сталинграде: 100-ю егерскую дивизию и 305-ю пехотную.
Что же до требований румын относительно противотанковых орудий и противотанковых средств вообще, то Гитлер проявил в этом вопросе понимание. Но единственное крупное соединение, которое можно было направить в полосу 3-й румынской армии, не считая отдельных частей ПВО, танковых и стрелковых батальонов и батарей полевой артиллерии, был 48-й танковый корпус генерал-лейтенанта Гейма в составе одной румынской и одной немецкой танковых дивизий, а также частей 14-й танковой дивизии. Штаб корпуса был временно передислоцирован из расположения 4-й танковой армии в район южнее Серафимовича.
В обычных условиях германский танковый корпус представлял собой внушительную боевую силу, а для пехотной армии — сильное прикрытие с тыла. Он смог бы подстраховать фронт 3-й румынской армии в случае опасности. Но корпус Гейма не был настоящим корпусом. Ядром его была 22-я танковая дивизия. Она была частично перевооружена: чешские танки были заменены на немецкие; в её составе было только 32 немецких танка Т-111 и T-IV. Её 140-й мотопехотный полк штаб дивизии уже несколькими месяцами ранее передал в подчинение 2-й армии, под Воронеж. Этим полком командовал полковник Михалик. Там, под Воронежем, из «бригады Михалика» была сформирована 27-я танковая дивизия. Моторизованный саперный батальон дивизии уже в течение нескольких недель был задействован в уличных боях в Сталинграде.
10 ноября общее командование и командование 22-й дивизии получили приказ на передислокацию в полосу 3-й румынской армии. Последние части и подразделения дивизии 16 ноября совершали марш в направлении на юг, к большой излучине Дона. Надо было преодолеть на морозе и по наледи 250 км. Но ни мороз, ни снег не являлись главной проблемой. Этот танковый корпус словно черт попутал: одна горькая неожиданность сменялась другой.
Поскольку 22-я дивизия вследствие своей задержки на «спокойном фронте» не получала почти никакого горючего для учений и выездов ремонтных летучек, её 204-й танковый полк был сильно рассредоточен позади фронта итальянских войск на Дону и утратил свою мобильность. Танки стояли хорошо замаскированные и защищенные от холода соломой в своих земляных боксах. Танкисты безуспешно запрашивали горючее, чтобы хотя бы в период затишья немного маневрировать, опробуя двигатели. Но этого так и не получилось. Так, полковник фон Оппельн-Брониковский нашел 204-й танковый полк совсем незадолго до передислокации. Когда танки стали выводить из боксов для выполнения спешного марша, половина из них не завелась вовсе или завелась частично, 34 машины вышли из строя на марше: моторы заглохли и башни не поворачивались. Короче говоря, электрооборудование танков вышло из строя. Что же произошло? Ответ был ошеломляющим по своей нелепости: мыши, гнездившиеся в соломе в боксах, шарили по танкам и прогрызли резиновую оболочку кабелей. Таким образом, электрические соединения были повреждены. Вышли из строя: система зажигания двигателей, электропроводка аккумуляторов, оптика в башнях, а также танковые орудия. Несколько танков загорелись вследствие короткого замыкания. И поскольку беда редко приходит одна, случилось ещё кое-что: резкое похолодание во время марша. Для передвижения в условиях такой зимы, какая была тогда, у танкистов не оказалось специальных шипов для гусениц — они где-то затерялись в лабиринтах интендантских служб на долгом пути к Дону.
И вот поэтому танки на заледеневших дорогах мотались от одной стороны к другой, и темп марша был очень низким. 204-я ремонтная рота не могла следовать вместе с танками по причине нехватки горючего, поэтому полк не был в состоянии производить на марше сколько-нибудь значительные ремонтные работы.
22-я дивизия, следовательно, вместо 104 танков, как было указано в документе о её боевом составе для штаба группы армий, пришла в район сосредоточения 48-го танкового корпуса, имея в составе только лишь 31 боевую машину. 11 танков подошли позднее. 42 танка — вот и все, чем располагала дивизия по состоянию на 19 ноября. Этого хватило, чтобы сформировать из этих машин, бронетранспортеров и мотоциклетных подразделений, а также самоходной артиллерийской батареи «танковую боевую группу Оппельна».
Второе соединение, входившее в состав корпуса, — 1-я румынская танковая дивизия насчитывала по состоянию на 19 ноября 108 танков. Но 98 из них были Т-38 чешского производства — хорошие машины, но уступавшие любому русскому танку в толщине брони и огневой мощи. Вот и все, что могло быть придано в середине ноября 3-й румынской армии в качестве звеньев усиления на её растянутом в ширину фронте. Фактически это не было усилением. А русские уже изготовились перед фронтом армии.
Ноябрь 1942 года был месяцем катастроф: 4 ноября Африканский корпус Роммеля потерпел у Эль-Аламейна тяжелое поражение от войск Монтгомери и вынужден был отступать из Египта в Триполи. Четыре дня спустя в тылу отходившей армии на западном побережье Африки и в Алжире высадились экспедиционные войска вторжения под командованием Эйзенхауэра, которые начали наступление на Тунис.
Как волны землетрясения, эти африканские события докатились до всех немецких фронтов: Гитлер был вынужден подстраховать в военном отношении до сих пор не занятую войсками Южную Францию. Для этого были выделены блестяще оснащенные и экипированные высокомобильные соединения, которые в противном случае отправились бы на Восточный фронт: 7-я танковая дивизия и дивизии войск СС. «Лейбштандарт Адольф Гитлер». «Рейх» и «Мертвая голова», чья огневая мощь, натиск не позволили бы Чуйкову и его войскам продержаться на берегу Волги даже в течение 48 часов.
9 ноября Гитлер возвратился в Берхтесгаден после речи 8 ноября в мюнхенской пивной «Левенбройкеллер» перед своими старыми товарищами по путчу в 1923 году, в которой прозвучали и такие слова: «Я хотел дойти до Волги, и до конкретного места, к определенному городу. Случайно этот город носит имя самого Сталина. Не подумайте, что я вышел к этому городу только потому, что он носит это имя. Он мог бы называться иначе. Это произошло потому, что там находится один важный пункт. Овладев им, мы перережем транспортную артерию с производительностью 30 млн тонн грузов, среди них — почти 9 млн тонн нефти.
Там стекались потоки пшеницы с Украины, Кубани и далее отправлялись на север, там был гигантский перевалочный пункт. Его я хотел взять, и знаете, мы — скромные люди, — мы овладели им. Остались незанятыми совсем небольшие площади. Другие могут сказать: «Почему же вы не ускорите темп сражений?» Ответ: «Поскольку я не хочу второго Вердена. Я хочу сделать это небольшими штурмовыми подразделениями. Время при этом никакой роли не играет. Теперь ни одно судно не пойдет вверх по Волге. И это решит дело».
10 и 11 ноября Йодль положил на стол Гитлеру последние донесения, среди них было одно: донесение оперативно-тактической радиоразведки о радиопереговорах между высокими советскими командными инстанциями. Из него вытекало, что русское верховное командование стянуло весьма значительное количество наземных войск и авиационных соединений к Донскому фронту и в степи Калмыкии. Итог: не только северо-западнее Сталинграда, на среднем Дону, перед фронтом 3-й румынской армии, русские производят свои сосредоточения, но также и южнее города, вокруг которого кипят жаркие бои, где два корпуса 4-й румынской армии обеспечивают фланг 4-й танковой армии Гота. На скорое русское наступление указывали также неоднократно перехватывавшиеся донесения о сосредоточениях советских войск.
Гитлер с мрачным видом прочел донесение и склонился над картой. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять замысел противника: сосредоточение советских войск на обоих флангах Сталинградского фронта позволяло сделать заключение о плане охватывающей наступательной операции против 6-й армии.
Хотя Гитлер все ещё был склонен к недооценке советских резервов, он, однако, увидел опасность, таившуюся в растянутых коммуникациях румын. «Если бы там стояли именно германские соединения, то у меня не было бы бессонных ночей, — подумал он. — Ну что же! 6-я армия должна довершить свое дело и скорее овладеть тем, что ещё оставалось в Сталинграде у противника!»
Скорее, скорее! Он хотел покончить с не дававшим никакого оперативного преимущества фактором скованности столь большого числа дивизий в Сталинграде с тем, чтобы получить снова свободу действий на оперативно-тактическом уровне. «Трудности боев за Сталинград мне известны, — радировал фюрер 16 ноября в штаб Паулюса. — Трудности русских сейчас, когда на Волге ледостав, ещё больше. Если мы сумеем использовать данный момент, мы сохраним много нашей крови. Поэтому я ожидаю, что командование армией со всей решительностью, ещё раз, как это было раньше, равно как и войска, сделают все, чтобы, по крайней мере, на участках металлургического завода и у оружейного завода пробиться к Волге и взять эти части города».
Насколько прав был Гитлер, указывая на трудности у русских из-за ледостава на Волге, показывают записи генерала Чуйкова тех дней. Со ссылкой на донесение о положении 62-й советской армии и трудностях с её снабжением Чуйков сделал записи следующего содержания в журнале боевых действий:
«14 ноября. Частям не хватает боеприпасов и продовольствия. Ледостав прервал связь с левым берегом.
27 ноября. Подвоз боеприпасов и вывоз раненых были вынуждены прервать».
Командование фронтом приказало доставлять боеприпасы и продовольствие через Волгу по воздуху, самолетами типа «По-2». Но самолеты не смогли сделать многого, так как они должны были сбрасывать свой груз над полоской местности шириной лишь в 100 м. Незначительного отклонения было достаточно, чтобы груз падал либо в Волгу, либо — на немецкие позиции.
Паулюс приказал зачитать войскам радиообращение Гитлера, содержавшее призыв скорее покончить со Сталинградом. 17 ноября его выслушали командиры всех немецких частей и подразделений, воевавших в Сталинграде. 18 ноября в бой вслед за этим выступили штурмовые группы сталинградских дивизий. В последний, как надеялись они. Это были измотанные боями саперы 50-го, 162-го, 294-го, и 336-го саперных батальонов. Гренадеры 305-й пехотной дивизии рванулись из своих укрытий, держа в руках личное оружие, за поясом — полно гранат. Задыхаясь, они тащили пулеметы и минометы по усеянной воронками территории и по заваленным руинами фабричным цехам. Пригнувшись за самоходной зениткой, за танком или за штурмовым орудием, они атаковали под вой пикировщиков и дробь вражеских пулеметов. Промокшие насквозь от измороси, порывов сырого ветра со снегом, грязные, оборванные. Но они атаковали повсюду: на паромной переправе, на хлебозаводе, на рельсах «Теннисной ракетки». В первый день они «захватили» 30, 50, 100 м. Дело медленно, но двигалось. Ещё 24 часа, может быть, ещё двое суток, и все было бы кончено. Тогда они освободились бы от этого проклятого города.
Тогда можно было бы создать резервы и защитить фланги от нависшей над ними угрозы.
Но на следующее утро, 19 ноября, когда штурмовые группы уже снова пробивались к Волге через нагромождение развалин шаг за шагом, под вспышками выстрелов, преодолевая баррикады из старых орудийных стволов, построенные русскими, забрасывая подрывными зарядами шахты сточных вод, русские войска начали свое наступление против 3-й румынской армии в 150 км к северо-западу, на Дону.
Генерал-полковник Рихтгофен, командующий 4-м воздушным флотом, пишет в своем дневнике: «Снова русские мастерски использовали фактор плохой погоды. Дождь, туман, снежная завеса воспрепятствовали какому бы то ни было применению авиации на Дону». В составе двух танковых корпусов, одного кавкорпуса и шести стрелковых дивизий 5-я советская танковая армия вышла из района Серафимовича точно в тот район, где должен был дислоцироваться мощный и полнокровный немецкий танковый корпус, но где фактически стояла его тень, а именно корпус Гейма. Слева от 5-й советской танковой армии одновременно наносила удар 21-я советская армия в составе одного танкового корпуса, одного гвардейского кавкорпуса и шести стрелковых дивизий — из района станицы Клетская, в направлении на юг.
На слух число советских корпусов воспринимается весьма внушительно. Но по своей боевой мощи одна советская армия была равна в общем одному полнокровному и боеспособному немецкому корпусу, один советский корпус равнялся одной немецкой дивизии, а советская дивизия — одной немецкой бригаде. Генерал Гот совершенно справедливо полагает: «Мы переоценили русских во фронтовых сражениях, но по части резервов — однозначно недооценили».
Наступлению русских предшествовала 80-минутная артподготовка. Затем в плотном тумане стали накатываться первые волны атакующих. Румынские батальоны сражались храбро. Прежде всего 1-я кавалерийская дивизия и полки 6-й пехотной дивизии, входившие в группу генерала Михаила Ласкара. Они стойко удерживали позиции. Но вскоре румыны увидели перед собой нечто такое, перед чем они не могли устоять. Они стали жертвами «танкобоязни», как этот фактор обозначил Гудериан, когда войска, не обученные отражению танковых атак, внезапно оказываются один на один с танками, прорывающимися и с фронта, и с тыла. Крики: «Танки противника с тыла!», паника. Фронт поколеблен. К несчастью, румынская артиллерия также была практически нейтрализована: из-за тумана она не могла вести прицельного огня.
Уже к середине дня 19 ноября стали вырисовываться признаки катастрофы. Целые дивизии румынского фронта, прежде всего 13-я, 14-я и 19-я пехотные дивизии, бросали свои позиции и в панике отступали. Нередко офицеры бежали впереди отступающих. Советы преследовали их в западном направлении — на Чир, а также на юго-западном и юго-восточном направлениях. Становилось ясным, что их намерением был удар в тыл 6-й армии.
Теперь настало время действовать 48-му танковому корпусу. Но у соединения генерала Гейма с самого начала не заладилось. Штаб группы армий приказал корпусу начать контрнаступление в направлении на северо-запад, на Клетскую, против пехотных частей и соединений 21-й советской армии, которая имела в своем составе 100 танков. Однако едва только корпус выступил, пришел другой приказ: повернуть и наступать в противоположном направлении — на северо-запад, чтобы нейтрализовать намного более опасный и вовремя распознанный прорыв подвижных соединений 5-й танковой армии в районе Блинов — Песчаный. Итак, поворот на сто восемьдесят градусов! Для усиления корпусу были переподчинены три дивизии из 2-го румынского корпуса, разрозненные и разбитые, утратившие в значительной степени свою боеспособность.
Вечером 19 ноября передовые советские танковые части вклинились на глубину до 50 км за счет бреши, образовавшейся у Блинова. Немецкий корпус, прежде всего бронегруппа 22-й танковой дивизии, которой командовал полковник фон Оппельн-Брониковский, совершила образцовый но исполнению разворот на 180° и устремилась навстречу танкам противника в районе Песчаного.
Но вот теперь со всей очевидностью стали выявляться трудности: вынужденный марш по заснеженным балкам, без специального оснащения для гусениц, препятствующего скольжению, привел к дополнительным потерям. Храбрая дивизия вышла к полю боя в район Песчаного с 20 танками навстречу превосходящим силам противника, и фортуна уже отвернулась от нее. На счастье, на месте вовремя оказался дивизион противотанковых орудий, который вступил в кровавый бой с танками советского авангарда.
26 танков Т-34 горели, неподвижные, перед импровизированной линией немецкой обороны. Но русские наступали: две армии и свыше 500 танков Т-34. Справа и слева — никого, только бегущие румыны. 22-й танковой дивизии, располагавшей в действительности кроме бронегруппы Оппельна противотанковым дивизионом, одним мотопехотным батальоном и несколькими артиллерийскими батареями, угрожало окружение. Дивизия была вынуждена отступить.
1-я румынская танковая дивизия под командованием генерала Раду, храбро сражавшаяся восточнее, таким образом утратила соприкосновение с 22-й танковой дивизией. Корпус оказался расчлененным и утратил, таким образом, свою ударную мощь. Штаб группы армий распознал опасность и срочно отправил по радио приказ 1-й румынской танковой дивизии развернуться на юго-запад и соединиться снова с группой Оппельна. Но корпус Гейма преследовали неудачи, и все выглядело так, словно здесь не обошлось без козней дьявола: радиостанция в 1-й румынской танковой дивизии вышла из строя, русские уже прошли место её расположения, и приказ не был получен.
Вместо выдвижения в направлении на юго-запад дивизия продолжала вести бои фронтом на север. Русские же как ни в чем не бывало шли на юго-восток.
Цель Советов теперь была ясна: Калач. На этом пути у них не было больше препятствий. Основная масса 3-й румынской армии была рассеяна, она оставила позиции, в её рядах началась паника. Поэтому за четыре дня армия потеряла 75 000 человек личного состава, 34 000 лошадей и все тяжелое вооружение пяти дивизий.
Советское наступление было спланировано в духе операций Вермахта 1941 года на окружение и уничтожение противника в котлах. Это был хорошо продуманный план. В то время как обоюдоострые «ножницы» на севере рассекли и без того уже раздерганную и битую 3-ю румынскую армию, «ножницы» на юге силами корпусов Сталинградского фронта начали свою «работу» в районе Бекетовка — Красноармейск и одновременно южнее, в двух других решающих пунктах, силами 300 танков.
И здесь Советы подыскали себе для наступления два участка румынской обороны. Это были полосы 6-го и 7-го румынских корпусов. Двумя полнокровными мехкорпусами, одним кавалерийским корпусом и шестью стрелковыми дивизиями 57-я и 51-я советские армии из состава фронта под командованием Еременко начали наступление. Между двумя армиями притаился и ждал своего часа 4-й мехкорпус, насчитывавший 100 танков. Его задача заключалась в том, чтобы в случае удачного прорыва стремительно выйти к Калачу широким охватом с двух сторон.
Основная масса войск советской 57-й армии, имея в своем составе танки и батальоны мотопехоты, атаковала западнее Красноармейска 20-ю румынскую дивизию и сразу же разгромила её.
Возникла опасная ситуация. Это был кратчайший удар прямо в тыл 6-й армии. В этот момент стало очевидным, на что была способна испытанная в боях, хорошо оснащенная немецкая дивизия, а также и то, что русские армии, подготовленные и оснащенные для ведения наступательных действий, ни в коем случае не являли собой превосходящей силы. Старая добрая, надежная тюрингско-гессенская 29-я моторизованная дивизия в дни катастрофы дислоцировалась в 50 км юго-восточнее Сталинграда, в качестве резерва группы армий. Она ещё в сентябре была снята со Сталинградского фронта, пополнена до восстановления прежней боевой мощи, и ставкой фюрера ей была определена задача нанесения удара в направлении Астрахани.
В начале ноября ввиду трудностей на Кавказском фронте через штаб танковой армии Гота получила приказ быть в готовности к маршу на Кавказ. Таким образом, 29-я дивизия должна была участвовать в весеннем наступлении. Вот как оптимистично германское Верховное командование смотрело ещё в начале ноября на ситуацию вокруг Сталинграда. Примерно 1000 человек личного состава дивизии специальным поездом были отправлены в отпуск на родину.
19 ноября полностью боеготовая дивизия, теперь под командованием генерал-майора Лейзера, была поистине даром небес. Поскольку генерал-полковник Гот не мог связаться по телефону со штабом группы армий, он принял решение действовать самостоятельно и 20 ноября в 10.30 бросил дивизию Лейзера с полевых учений прямо против частей 57-й советской армии, прорвавшихся южнее Сталинграда.
29-я дивизия сорвалась с исходных позиций подобно урагану. 129-й танковый батальон шел вперед в составе 55 машин типа T-III и T-IV, образуя широкий клин. На флангах находились истребители танков. За ними — мотопехота на бронетранспортерах, затем — артиллерия.
Несмотря на туман, они шли вперед. Туда, откуда доносился грохот сражения. Командиры машин стояли в башнях с открытыми люками. Туман рассеивался. В этот момент командиров танков словно что-то подбросило вверх. Перед ними, на дистанции не более чем 400 м появилась советская танковая армада 13-го мехкорпуса. Люки в башнях захлопнулись. Прозвучали привычные команды: орудие на 12 часов! Бронебойным. Расстояние четыреста. По группе танков противника — огонь! Засверкали вспышки выстрелов. Раздался звук выстрелов 75-мм орудий. Попадания. Танки противника загорелись. Русские были обескуражены. Они, кажется, отвыкли от таких сюрпризов. Их машины пересекались курсами, петляли, пятились назад, застревали, попадали под губительный огонь.
И вот — новая картинка. В небольшом отдалении на отрезке железнодорожного полотна стояли эшелоны один за другим, из вагонов которых высыпала целыми массами русская пехота. Русских доставляли на передовую по железной дороге.
Артиллеристы 29-й обнаружили эту стоящую цель и выпустили по ней весь боекомплект. Прорыв 57-й советской армии ликвидирован. Но едва только удалось более или менее успешно заткнуть эту брешь, поступило срочное и очень тревожное донесение о том, что в 30 км южнее на участке 6-го румынского корпуса 51-я советская армия прорвалась в двух местах — в центре и на южном фланге и 4-й механизированный корпус наносит удар в направлении на Сеты.
Наступил решающий час сражения. 29-я мотопехотная дивизия была настроена по-боевому. И этот прорыв русских можно было блокировать, продолжая вести маневренную оборону, временами нанося удары в направлении на юго-запад, во фланг советскому мехкорпусу, который имел в своем составе 90 танков. Генерал-полковник Гот не упускал из виду этот второй многообещающий удар во фланг генерал-майора Вольского, как вариант.
Но тут 21 ноября из штаба группы армий поступил приказ: прекратить наступление и занять оборонительные позиции для прикрытия южного фланга 6-й армии. Дивизия была выведена из состава 4-й танковой армии Гота и вместе с 6-м корпусом генерала Еннеке придана 6-й армии. Об этом генерал Паулюс узнал только рано утром 22 ноября.
Вот таким образом выдающееся по своим качествам боевое соединение, словно обычная пехотная дивизия, было отведено на оборонительные позиции с задачами, нацеленными на оборону, туда, где в принципе совершенно нечего было оборонять.
Как бы ни было, понятным и отвечающим всем общепринятым канонам оперативного искусства является то обстоятельство, что фланг армии, которому угрожают прорывы противника, следует подстраховать — все же ставке группы армий следовало бы разгадать намерение русских выйти южной частью своих «клещей» прежде всего не к Сталинграду, а с широким «замахом» — на Калач, чтобы, сомкнув на Дону северную часть «клещей» с южной, захлопнуть большой «капкан» с 6-й армией в нем.
Не без справедливости группу армий Вейхса упрекали в осуществлении стратегии «малых решений» по принципу «рубашка ближе к телу, чем мундир». Конечно, задним числом легко выдвигать такие упреки, и, наверно, в ставке группы армий на тот момент не было обращено должного внимания на последствия наступательных действий русских. Но события последних часов должны были ясно дать понять грамотно организованной разведке, что случилось: генерал-майор Вольский со своим 4-м мехкорпусом дошел за это время до Сеты. Ещё до наступления темноты русские остановились. И продолжали стоять. Почему? Ответ интересен.
Ошеломляющее наступление 29-й моторизованной дивизии и её действия на поле боя лишили командира 4-го мехкорпуса генерала Вольского самообладания, когда он был извещен по радио о катастрофе, постигшей 51-ю советскую армию. Он опасался быть захваченным врасплох на своем растянутом неприкрытом фланге — именно того, что намеревался сделать Гот. Он остановился, несмотря на свирепые приказы командующего армией. Лишь 22-го числа, в день, когда немецкие войска не предприняли ни одной попытки наступления, он, повинуясь повторному энергичному приказу Еременко, продолжил движение, затем повернул на юго-запад и через 24 часа вышел к Калачу на Дону.
Гитлер распознал опасность, угрожавшую не только 6-й армии, но также и всему южному фронту, т.е. группе армий, насчитывавшей 1 млн человек. Он искал спасителя. 20 ноября он назначил командующего 11-й армией, покорителя Севастополя, мощнейшей в мире крепости, фельдмаршала фон Манштейна командующим новой группой армий «Дон».
Манштейну было поручено собрать все силы, сражавшиеся к югу и западу от Сталинграда для отражения нависшей опасности. В подчинение ему передавались 4-я танковая, 6-я и 3-я румынская армии. Это был хороший выбор и правильное решение, принятое в час опасности. Манштейн обладал опытом оперативно-тактического взаимодействия с румынскими соединениями. Кроме того, он имел в Вермахте репутацию наиболее способного военачальника. Его задачей было остановить советское наступление и восстановить положение на фронте.
Одновременно 20 ноября Гитлер вызвал к себе в Берхтесгаден начальника штаба Люфтваффе Ешоннека для обсуждения задач военно-воздушных сил. Нет никаких документальных подтверждений этой встречи, но ясно одно: Ешоннек сказал Гитлеру, что при определенных условиях самолеты Люфтваффе смогут снабжать 6-ю армию в течение короткого времени по воздуху. «При определенных условиях» понималось как наличие близких к линии фронта аэродромов, а также и сносные погодные условия. Последнее было особенно важным, поскольку погода в районе Сталинграда была неустойчивой.
Гитлер охотно воспринял слова о возможности снабжения по воздуху как твердое «да», однако в тот день, 20 ноября, в Берхтесгадене им не было принято окончательное решение в отношении того, останется ли 6-я армия на своих позициях, и в отношении использования авиации в целях снабжения.
21 ноября Паулюс передал по радио свое обращение в штаб группы армий, содержавшее просьбу разрешить ему из-за мощных атак на его фланги отвести армию от Волги в направлении на юго-запад к Дону и к Чиру. Вейхс и штаб группы армий переправил эту просьбу в ставку фюрера, сопроводив её своим одобрением, составленным в настойчивых выражениях. Гитлер отреагировал в тот же день, точнее, во второй его половине:
«Радиограмма № 1352 — срочно — штаб 6-й армии — приказ фюрера — несмотря на опасность окружения, линию железной дороги держать открытой как можно дольше. Относительно снабжения по воздуху приказ последует».
Подтекст приказа означал предвидение худшего варианта развития событий.
В тот же день, 21 ноября, Паулюс приказал передислоцировать свой штаб из станицы Голубинской на Дону в Гумрак, вплотную к Сталинградскому фронту. Сам он и его начальник штаба Артур Шмидт со своими подчиненными отделами вылетели в станицу Нижне-Чирская, поскольку там, в месте впадения Чира в Дон, был расширен заранее оборудованный армейский КП, который имел кабельную телефонную связь с группой армий, с главным командованием Вермахта и со ставкой фюрера. Нижне-Чирская была предусмотрена в качестве места размещения зимнего КП 6-й армии — на время после взятия Сталинграда.
Паулюс и его начальник штаба хотели воспользоваться высокоэффективными средствами связи для получения подробной и обстоятельной информации, прежде чем отправиться в Гумрак.
Ни тогда, ни сегодня не было и нет и тени подозрения в том, что Паулюс, будучи отделен от своего штаба, хотел остаться вовне намечавшегося котла. Но Гитлер, по-видимому, не так понял мотивы и намерения командующего 6-й армией. Едва только Паулюс прибыл в Нижне-Чирскую, как Гитлер в резкой форме приказал генералу отправляться в котел.
Генерал-полковник Гот рано утром 22 ноября по приказу ставки группы армий выехал в Нижне-Чирскую для обсуждения положения вместе с Паулюсом. Он застал Паулюса нервным и взвинченным менторским приказом Гитлера. Лицо этого выдающегося военного интеллектуала имело мучительное выражение, отражавшее удручающее, неясное положение армии. Генерал Шмидт, начальник штаба, был, напротив, само спокойствие. Он беспрерывно связывался по телефону с командирами разных рангов на фронте, чтобы получить информацию, разгадать замысел противника, обсудить меры предотвращения опасных угроз: тип официального, холодного, безупречного генштабиста, который потом доказал твердость своего характера в течение двенадцатилетнего пребывания в советском плену.
То, что Шмидт наносил на свою малоформатную складную карту, лежавшую перед ним рядом с телефонным аппаратом, вряд ли можно было назвать ободряющим. Совсем наоборот. В тылу 6-й армии западнее Дона дела были плохи. Не лучшим образом складывалась обстановка и на её юго-западном фланге.
6. Шестая армия в котле
«Мой фюрер, прошу свободы действий» — Геринг и снабжение по воздуху — Главное командование сухопутных войск высылает своего представителя в окруженные войска — Генерал фон Зейдлиц настаивает на невыполнении приказа — Манштейн приходит на помощь — Венк спасает ситуацию на Чире
Плотные облака низко нависали над землей, поземка мела по степи, препятствуя действиям воздушной и наземной разведки. Кроме того, она лишата пикировщики и штурмовики возможности совершать боевые вылеты. И на этот раз погода была союзником Сталина. Отчаянными налетами Люфтваффе, действуя, в лучшем случае, лишь отдельными звеньями, атаковали прорвавшиеся передовые части и подразделения противника. Группы, сколоченные наспех из частей снабжения 6-й армии, тыловых служб, рот железнодорожных Войск, зенитной артиллерии и наземного персонала Люфтваффе, с трудом создавали на Чире первые заслоны, чтобы, по крайней мере, не допустить расширения прорыва русских в пустоту в направлении Ростова на юго-запад.
Особенно удручающим было донесение о том, что передовой аэродром в Калаче уже захвачен и самолеты ближней разведки из состава 8-го авиакорпуса уничтожены. Юго-западнее Калача 44-я пехотная дивизия ещё занимала свои надежные позиции у Дона. Хотя она и была отрезана от путей подвоза и снабжения, но все-таки западнее реки её командование и личный состав сумели образовать важный опорный пункт. Это вселяло надежду. К сожалению, не надолго.
Уже вечером 19 ноября генерал Паулюс по приказу штаба группы армий распорядился приостановить все наступательные действия в Сталинграде. Команда была дана за несколько сот метров до цели. Из частей трех танковых дивизий — 14-й, 16-й и 24-й — были сформированы боевые группы, которые сняли с фронта и бросили к Дону навстречу противнику, шедшему с юго-запада.
Но эти слабые силы не смогли предпринять ничего кардинально влияющего на обстановку по причине стремительно менявшейся ситуации. 22 ноября в 14 часов Паулюс и Шмидт на самолете пересекли боевые порядки противника в направлении на Гумрак, в котел. Новый КП располагался в 2 км к западу от небольшой железнодорожной станции.
Вечером 22-го, с наступлением темноты, северный советский ударный клин достиг донских высот. 26-й советский танковый корпус под командованием полковника Филиппова уже в ранние утренние часы с ходу овладел мостом через Дон у Калача. Южная ударная группа также стояла перед городом. Калач был взят 23 ноября. Тем самым ловушка для 6-й армии захлопнулась. В окружении оказались: 20 немецких и 2 румынские дивизии общей численностью 200 000 человек, 20 300 русских, воевавших на стороне немецких войск, и 40 — 50 тысяч лошадей. Что было делать?
Этот вопрос уже неоднократно ставился в обширных публикациях, посвященных Сталинграду. Ответы на него носили теоретический характер и были противоречивы. Если сражение уже проиграно, то каждому курсанту известно, как оно могло бы быть выиграно, поскольку у победы отцов много, но поражение — всегда сирота. С военно-исторической точки зрения интересными являются неверные решения, ошибки и их причины. Поражения случаются вследствие ошибок и неверных решений. Ошибки и неправильные решения, ставшие причиной окружения 6-й армии, начались далеко не в конце сентября. Их нельзя ставить в вину Паулюсу, они ещё с позднего лета коренились в директивах высших командных инстанций германских вооруженных сил.
В период между 19 и 22 ноября, во всяком случае, представился шанс исправить эти ошибки и заблуждения. Верховному командованию 19 ноября следовало разглядеть угрожающую опасность и отдачей приказа на отход от Волги и оставление Сталинграда оперативно исправить ситуацию. Сама 6-я армия этого сделать не могла. Генерал Паулюс ни в коем случае не обладал возможностью оценить ситуацию в той мере, которая позволила бы ему самостоятельно принять такое далеко идущее в своих последствиях решение, опасное для всего фронта, а именно: снять 6-ю армию с её позиций и начать поспешный отвод войск. При этом ведь речь шла бы не только о его 6-й армии, в составе которой было 230 000 солдат и офицеров, но и обо всей группе армий «А» на Кавказе с личным составом порядка 1 000 000 солдат и офицеров. Правило трезвого взгляда на веши требует констатации того факта, что 19-го, 20-го, а также 22 ноября злой рок ещё ни в коем случае не являлся стратегической неизбежностью. Это доказывает правильная оценка фактов.
В высшем штабном училище 1 военного округа, в Кенигсберге (Пруссия) преподавателем тактики у Артура Шмидта и Вольфганга Пикерта был некто Освальд, впоследствии генерал. Слушатели прозвали его «Южный Крест». Его причудой на занятиях было: выдать тактическую задачу и затем сказать: «Господа, через десять минут — ваше решение и краткое его обоснование!» Все, кто слушал лекции Освальда, запомнил это навсегда. Когда генерал Пикерт, командир 9-й дивизии ПВО, утром 22 ноября приветствовал в Нижне-Чирской своего старого друга Артура Шмидта, тот выпалил ему старое задание Освальда: «Пикерт, ваше решение и его обоснование». Пикерт ответил коротко: «Скорее отсюда, и больше ничего». Шмидт кивнул: «И мы того же хотим, но...» И затем начштаба Паулюса изложил позицию армейского командования: «Для спешных мер повода нет. Нет ещё неизбежности, диктуемой факторами оперативного порядка, которая навязывала бы принятие самостоятельных решений без учета стратегической ситуации. Самым важным является прикрытие тылов армии. Поспешный отход с прочных позиций в Сталинграде мог бы иметь непредсказуемые последствия».
Насколько верным был такой ход мыслей, должно было подтвердиться уже через несколько дней.
Когда Шмидт и Пикерт дискутировали в станице Нижне-Чирской, действительно актуальными были только две задачи: обеспечить угрожаемый тыл 6-й армии, т.е. создать фронт протяженностью на запад и восток и затем подготовить прорыв в направлении на юго-запад. Прежде всего для этого требовалось горючее, задача доставки которого выпадала на долю Люфтваффе. Горючее для танков. Горючее для тягачей. Эта мысль находилась в полном соответствии с концепцией штаба группы армий под командованием Вейхса, которая ещё 21 ноября отдала приказ на удержание Сталинграда и фронта на Волге «при любых обстоятельствах», и готовиться к прорыву из окружения. Пикерт выразил сомнение в том, что Люфтваффе будут в состоянии в течение хотя бы короткого времени осуществлять снабжение армии, и снова призвал быстро организовать прорыв из котла. Шмидт указал на то, что невозможно оставить при этом стоящие на западном берегу Дона части 14-го и 11-го корпусов, а также 10 000 раненых: «Это было бы наполеоновским шагом».
Тот факт, что и Паулюс, и Шмидт были привержены мысли об осуществлении выхода из котла после соответствующей подготовки, доказывают события последующих часов. Во второй половине дня 22 ноября через штаб группы армий Вейхса в адрес Паулюса пришла радиограмма от Главного командования сухопутных войск: «Держаться и ожидать дальнейших приказаний». Это, несомненно, являлось надежной преградой для преждевременных мер и действий в порядке выхода из окружения. Между тем генерал составил для себя точную картину положения на своем юго-западном фланге, где советские войска действовали с применением танковых сил порядка 100 машин, и ответил в 19 часов радиограммой в штаб группы армий «Б», в которой между прочим стояло: «Южный фронт к востоку от Дона ещё открыт. Дон замерз и может быть форсирован. Горючее скоро закончится. С боеприпасами напряженно. Продовольствия хватит на 6 дней. Штаб армии намерен удерживать оставшийся район Сталинграда вплоть до обоих берегов Дона и предпринял для этого все меры. Предпосылкой является успех в закрытии бреши на южном фронте и достаточные объемы непрерывного материально-технического продовольственного снабжения по воздуху. Прошу свободы действий на случай неудачной круговой обороны на юге. Ситуация в этом случае вынудит сдать Сталинград и северный фронт, с тем чтобы всеми силами нанести удар по противнику на южном фронте между Доном и Волгой и здесь соединиться с 4-й румынской армией...»
Вот четко и ясно стало теперь, чего желал Паулюс во второй половине дня 22 ноября. Кажется, хорошо были продуманы все варианты. Да, он хотел организовать круговую оборону, но он требовал и свободы действий, т.е. свободу действий в смысле быстрого отрыва от противника, если этого потребует ситуация.
Вслед за этим поступила личная радиограмма от Гитлера. Он отказался предоставить свободу действий и приказал армии удерживать прежние позиции: «6-я армия должна знать, — говорится в радиограмме, — что я сделаю все для того, чтобы помочь вам и деблокировать армию. Мои приказы последуют своевременно».
Это означало отказ в прорыве из котла открытым текстом. Паулюс отреагировал немедленно. 23 ноября в 14.45 он отправил радиограмму в штаб группы армий: «Считаю в настоящее время пока ещё возможным прорыв с боями в направлении на юго-запад от Дона с привлечением сил 11-го и 14-го армейских корпусов, которые должны будут перейти Дон, хотя это и повлечет за собой потери материальной части».
Вейхс поддержал это требование текстом телетайпного сообщения и подчеркнул: «Обеспечение достаточного объема снабжения по воздуху невозможно».
Вечером 22 ноября Гитлер ехал из Берхтесгадена по направлению к своей ставке «Волчье логово» в Восточной Пруссии. На всем 18-часовом пути по железной дороге до Лейпцига он приказывал делать остановки каждые два часа и по телефону на вокзалах связывать его с Цейтцлером для получения от него информации о положении на фронте. Его непрерывно информировали о драматически развивавшейся ситуации в 6-й армии.
Генерал Ешоннек сопровождал Гитлера и постоянно обсуждал с ним вопрос о снабжении по воздуху. Он также разговаривал по телефону с Герингом, и рейхсмаршал уже во второй половине этого дня приказал организовать подготовку воздушного моста и снабжение Сталинграда. Ешоннек информировал Гитлера о том, что Геринг потребовал от своих генералов обеспечить ежедневную доставку 500 тонн грузов.
В ходе телефонных разговоров Гитлера с Цейтцлером он настойчиво внушал ему мысль о необходимости подождать с принципиальными решениями до своего прибытия в «Волчье логово» и ни в коем случае не давать 6-й армии разрешение на свободу действий или на отвод, как этого требовал Паулюс в своей радиограмме от 22 ноября. Цейтцлер дал такое слово. Вероятнее всего, ещё в поезде Гитлер принял решение в отношении 6-й армии: «Ей оставаться на месте и обеспечить её снабжением по воздуху».
Паулюс этого ещё не знал и принимал настойчивые меры к подготовке прорыва из окружения.
В 23.45 после тщательного обдумывания и совещаний с генералами своей армии он направил радиограмму лично Гитлеру, в которой настойчиво просил о разрешении на прорыв из котла. Паулюс радировал: «Мой фюрер, с момента поступления Вашей радиограммы 22.11 ситуация стала меняться стремительно. Закрыть котел на юго-западе и западе не удалось. В ближайшее время здесь намечаются прорывы противника. Боеприпасы и горючее на исходе. Многие артиллерийские и противотанковые батареи израсходовали весь боезапас. Армия в кратчайшее время может оказаться перед фактом своего уничтожения, если не будет обеспечен уничтожающий разгром противника, наступающего с юга и запада, посредством мобилизация всех сил в кулак. Для этого необходим немедленный отвод всех дивизий из Сталинграда и снятие боеспособных и мощных сил с северного фронта. Необходимым следствием из этого должен стать прорыв в направлении на юго-запад, поскольку удерживать восточный и северный фронты более не представляется возможным при подобном ослаблении армии. В этом случае потери большого объема материальной части станут фактом, но возможным станет и сохранение большого числа боеспособной и закаленной живой силы и хотя бы некоторого объема материальной части. Я оставляю за собой полную ответственность за это непростое, трудное решение, сообщая при этом, что господа генералы Гейтц, фон Зейдлиц, Штреккер, Хубе и Еннеке разделяют мою точку зрения на ситуацию. На основании изложенного положения дел ещё раз прошу свободы действий». Паулюс добавил: «Все командиры корпусов также разделяют мое мнение».
Когда Гитлер 23 ноября вечером прибыл в «Волчье логово», Цейтцлер доложил ему требования Паулюса. После продолжительной поездки Гитлер чувствовал себя усталым и разбитым. Он не отверг доклад Цейтцлера, а создал у него впечатление, что об этом будет разговор завтра. Цейтцлер расценил это как позитивный признак и ещё ночью известил штаб группы армий, что надеется на разрешение Гитлера начать прорыв из окружения.
Это обстоятельство вызвало сильную эйфорию в 6-й армии. Паулюс выделил бронетанковые силы для прорыва. Но 24 ноября в 8.30 утра с пометкой «приказ фюрера», что означало высшую и наиболее категоричную степень распоряжения, Гитлер совершенно однозначно потребовал образовать фронт по периметру котла и снять все армейские части, дислоцированные западнее Дона с последующим переводом их через реку на этот фронт.
Заключительное предложение радиограммы гласило: «Нынешний Волжский фронт и нынешний северный фронт удержать при любых обстоятельствах. Войска будут обеспечиваться по воздуху».
Вот оно, зловещее «снабжение по воздуху». Цейтцлер и Главное командование сухопутных войск всё ещё надеялись отговорить Гитлера от этого решения. Ведь все-таки имелись суждения авторитетных генералов, которые выражали сомнения в том, что снабжение по воздуху зимой будет функционировать. Командующий 4-м воздушным флотом генерал фон Рихтгофен, опытный военачальник, командир 8-го авиакорпуса, командиры авиационных частей и соединений, генерал-полковник Вейхс и, естественно, Цейтцлер — все возражали относительно возможности использования авиации для эффективной переброски по воздуху ежедневно не менее 350 тонн боеприпасов и продовольствия для нужд целой армии в течение длительного времени через обширные территории, контролируемые противником. В драматическом столкновении между Цейтцлером и Герингом в присутствии Гитлера вечером 24 ноября проблема достигла своей кульминационной точки. Цейтцлер высказал Герингу свои сомнения относительно реализуемости снабжения воздушным путем. Он утверждал, что и на короткое время это нереально. При этом сослался на мнение командующего 4-м воздушным флотом генерал-полковника фон Рихтгофена, указывавшего неоднократно в их телефонных переговорах на неосуществимость достаточного по своим объемам снабжения воздушным путем, и потребовал мер по прорыву котла и деблокированию армии. Это был тяжелый аргумент-удар по точке зрения Геринга, главкома ВВС, и тот раздраженно объявил, что Люфтваффе вполне в состоянии доставлять ежедневно в среднем 500 тонн.
Когда покрасневший Цейтцлер громко и гневно крикнул ему: «Этого Люфтваффе не сможет сделать, господин рейхсмаршал!» — оскорбленный Геринг проворчал в ответ: «Нет, господин начальник
Генерального штаба, Люфтваффе сделает это!» Повернувшись к Гитлеру, Геринг четко проговорил: «Вылеты будут выполняться в любую погоду, мой фюрер. Все будет использовано для этого, даже гражданские «Юнкерсы». Демянский котел и некоторые другие примеры доказали, что это возможно».
Присутствовавшие офицеры, по свидетельству майора Энгеля, адъютанта главнокомандующего Вермахтом, пришли в ужас от такого оптимизма. Гитлер, однако, был восхищен словами рейхсмаршала именно о том, что все удастся теперь, как удавалось прежде. Он утверждал, что Герингу не свойственно малодушие и неверие, как некоторым офицерам из сухопутных войск. Гитлер объявил затем Цейтцлеру тоном приказа, что он по-прежнему настаивает на своем утреннем решении.
Заверения Геринга были для Гитлера подтверждением его стратегических намерений. Спор в гневных интонациях, имевший своей подоплекой компетентность командования Люфтваффе и сухопутных войск и склонившийся на сторону рейхсмаршала с его честолюбием, определил окончательное решение Гитлера, которое, вообще говоря, должно было бы быть принято только после совершенно трезвого и хладнокровного взвешивания всех «за» и «против».
Только не отход! Гитлер, что называется, в умоляющем тоне указывал своим генералам на опыт зимней кампании 1941 года под Москвой, где он своими «стоп-приказами» предотвратил разгром группы армий «Центр». Но то, что было правильным под Москвой зимой 1941 года, не обязательно должно стать правильным зимой 1942-го на Волге. Упрямое стояние, неподвижное стояние не является стратегическим патентованным средством на все случаи. И, кроме того, «стояние» в Сталинграде, удержание города с риском для всей армии также более не являлось стратегической необходимостью.
Собственной боевой задачей 6-й армии было прикрытие флангов и тыла операций на Кавказе. Так было черным по белому прописано в плане «Блау». И эту задачу можно было выполнить, например, заняв позиции на Дону, не овладевая Сталинградом.
Снова и снова сегодня, когда известна катастрофа и её масштабы, задним числом повторяется тезис о том, что Паулюсу следовало пренебречь приказом Гитлера от 24 ноября и отдать под собственную ответственность приказ на прорыв из окружения для спасения 6-й армии.
Однако, имея объектом рассмотрения такую масштабную катастрофу, следует предпринять детальный анализ.
24 ноября главный квартирмейстер 6-й армии приказал сократить продовольственный паек наполовину, поскольку снабжение по воздуху предусматривало приоритет таких грузов, как боеприпасы и горюче-смазочные материалы. Ежедневный рацион хлеба, таким образом, был уменьшен с 750 г до 300 г.
В тот день, 24 ноября, генерал Паулюс отдал приказ прекратить все приготовления на случай прорыва из котла в порядке свободы действий. В одной из публикаций Военно-исторического научного управления говорится следующее: «Что побудило Паулюса и Шмидта к этому, документально проследить не представляется возможным. Можно достоверно предположить, однако, что они доверяли заверениям высшего руководства и поэтому хотели дождаться объявленной деблокады и результатов снабжения по воздушному мосту, подкрепленному применением 100 машин типа «Ю-52». Их позиция представляется логичной потому, что они не считали возможным самостоятельный прорыв армии из окружения без санкции и предварительных переговоров, почему подготовленный и вполне реальный прорыв во взаимодействии с группой армий «Б» и Люфтваффе был исключен. Для какого-то рационально объяснимого акта неповиновения вследствие этого не было никаких оснований».
Генерал Артур Шмидт собственной рукой добавил к этой констатации, содержащейся в имеющемся у меня экземпляре: «Верно. Но с 24.11. — также и понимание того, что в те дни прорыв кольца был более невозможен».
Почему невозможен?
Паулюс и его ближайшие сотрудники и коллеги в конце ноября в Гумраке не имели возможности оценить то, какие побудительные мотивы стратегического порядка легли в основу решения высшего руководства высшего командования. И разве не были в последнюю зиму в котле под Демянском 100 000 человек личного состава, в течение 2,5 месяца снабжавшиеся по воздуху, в конце концов вызволены из блокады. Разве не в Ржевском котле 9-я армия Моделя сумела выстоять и выполнить приказ? А в Холме? А в Сухиничах?
Все это был опыт войск, сыгравший роль в принятии Гитлером своего решения.
В командном бункере окруженной 6-й армии с 25 ноября находился один свидетель, наблюдения которого были совершенно недостаточно учтены в публикациях, посвященных Сталинграду. Этим свидетелем был Келестин фон Цитцевиц, майор Генерального штаба Главного командования сухопутных войск, который 23 ноября по приказу начальника Генштаба, генерала Цейтцлера был вместе с группой связи откомандирован в Сталинград с приказом ежедневно высылать донесения в адрес Главного командования сухопутных войск о положении 6-й армии. 23 ноября в 8.30 утра Цитцевиц был вызван к Цейтцлеру и получил от него этот приказ. Постановка боевого задания начальником Генштаба дает возможность сделать интересную ссылку на оценку положения самим Главным командованием сухопутных войск. Келестин фон Цитцевиц так обрисовывает его:
«Генерал Цейтцлер вместе со мной подошел к разложенной на столе карте: «6-я армия с сегодняшнего утра окружена. Ещё сегодня вам надлежит вместе с отделением связистов, выделенным из состава полка связи, обеспечивающего связь между командными инстанциями, самолетом прибыть в Сталинград. Важно, чтобы вы лично и непосредственно оттуда, и как можно более оперативно, и в возможно более полном объеме информировали нас. На вас не возлагаются какие-либо властные полномочия. Мы уверены, что генералу Паулюсу все удастся наилучшим образом. Вопросы?» — «Нет». — «Передайте генералу, что будет сделано все для восстановления связи. — «Спасибо». С этим я был отпущен».
Майор фон Цитцевиц вылетел в котел 24 ноября через Харьков и Морозовское, сопровождаемый группой в составе одного унтер-офицера и шести солдат. Какие настроения он там застал?
Автору Цитцевиц сообщил: «Естественно, первым вопросом генерала Паулюса был вопрос о том, как мыслит себе Главное командование сухопутных войск деблокирование 6-й армии? На это я не мог дать ему никакого ответа. Он сказал, что его главная забота — проблема снабжения. Ещё никогда не приходилось снабжать целую армию по воздуху. Он сообщил в адрес штаба группы армий и Главного командования сухопутных войск о ежедневных потребностях армии для начала в 300 тоннах и на более позднее время — 500 тоннах для поддержания жизненных сил и боеспособности личного состава армии. Это было ему обещано. Командующий стоял на позиции, вполне для меня понятной. Армия может держаться здесь, если она будет обеспечена всеми видами снабжения, прежде всего горюче-смазочными материалами, боеприпасами и продовольствием, и если в обозримое время извне будут предприняты меры по её деблокированию. Теперь делом высшего руководства и командования стало на уровне специалистов Генштаба обеспечить такое снабжение, а также деблокирование и затем отдать соответствующие приказы».
Сам Паулюс считал, что отвод 6-й армии в рамках общего сложившегося положения был бы полезен. Он все время подчеркивал, что 6-я армия с большей пользой могла бы быть использована на прорванном фронте между Воронежем и Ростовом, чем здесь, в Сталинграде. Кроме того, силы и средства железнодорожного транспорта, Люфтваффе и все тыловые службы высвободились бы в пользу решения задач общестратегического уровня. Однако от своего имени он не мог принять такого решения. Невыполнение своего требования в отношении деблокирования и снабжения он не мог также предугадать в смысле последствий, для этого у него не было необходимой информации. Все это командующий передал своим генералам, которые, как и он. стояли за прорыв из котла, и в заключение отдал приказы на ведение обороны.
Что ещё мог и должен был бы сделать Паулюс, этот представитель плеяды лучших выпускников академии Генштаба? Кто-либо вроде Рейхенау, Гудериана, Роммеля или Геппнера, возможно, действовал бы иначе. Но Паулюс не был авантюристом или бунтарем, он был чистой воды генштабистом. Один из генералов в Сталинграде имел принципиально иное мнение, чем Паулюс, и не соглашайся мириться с ситуацией, возникшей после решения Гитлера. Генерал артиллерии Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах, командир 51-го корпуса, человек, который весной вырвался из Демянского котла, требовал от Паулюса невыполнения приказа фюрера, а также требовал от него прорыва из котла под его, Паулюса, ответственность.
В памятной записке от 25 ноября он письменно изложил командующему 6-й армии, что он страстно отстаивал в кругу других командиров ещё 23-го числа и чего ему добиться не удалось: «Необходим немедленный прорыв из котла!»
Памятная записка начиналась словами: «Армия встала перед окончательной дилеммой: либо прорыв в направлении на юго-запад, общим направлением на Котельниково, либо гибель в течение последующих немногих дней».
Решающим фактором по мнению Зейдлица в плане оценки ситуации и такого принятия решения был фактор снабжения войск. Иллюзией было бы связывать существенные ожидания с эффективностью снабжения по воздуху. Следовательно:
«Если необходимо сохранить армию, то её командованию необходимо немедленно инициировать приказ сверху либо самому немедленно принимать иное решение».
Основная аргументация памятной записки не отличалась от точек зрения других генералов 6-й армии, а также от позиции генерала Паулюса. Точный анализ обстановки, изложенный замечательным начальником штаба 51-го корпуса полковником Клаузиусом, выражал аргументы всех офицеров из штабов блокированных войск.
Зейдлиц предложил: «Обнажив северный и волжский фронты, сформировать ударные силы, атаковать ими южный фронт и, оставив Сталинград, прорываться на Котельниково, — в том направлении, где сопротивление противника — слабейшее».
Дословно: «Такое решение делает необходимым оставление значительного количества материальной части, однако предоставляет шанс разбить южный клин вражеских «клешей», увести большую часть армии от опасности катастрофы и сохранить её для продолжения наших операций. Вследствие этого часть сил противника окажется скованной на продолжительное время, в то время как уничтожение армии на позициях круговой обороны будет иметь следствием утраты фактора сковывания сил противника. Для остального мира возможна такая трактовка событий, которая сможет предотвратить тяжелый моральный ущерб: после полного разрушения советского центра оборонной промышленности — Сталинграда — армия, разгромив вражескую группировку, отводится с Волги.
Шансы на успех в прорыве там больше, поскольку до сегодняшнего времени боевые действия не раз показывали недостаточную стойкость пехоты противника на открытой местности». Четко и ясно. Логично. Любой офицер Генштаба мог бы подписаться под этим. Проблема заключалась в самой концовке памятной записки. В ней говорилось:
«Если Главное командование сухопутных войск немедленно не отменит приказа стоять на позициях круговой обороны, то из этого будет вытекать обязанность долга перед собственной совестью по отношению к армии и немецкому народу самому взять на себя свободу действий, запрещавшуюся доныне приказом, и воспользоваться имеющейся ещё пока сегодня возможностью избежать катастрофы посредством наступательных действий. На карту поставлено полное уничтожение 200 000 человек закаленного в боях личного состава. Другого выхода нет».
Моральное обоснование с позиций военных традиций собственных действий и призыв к неповиновению на холодного генштабиста Паулюса не оказало воздействия. И на других офицеров — тоже: ни на командиров корпусов, ни на начальника штаба армии генерала Артура Шмидта. Кроме того, эффект был ослаблен акцентированной фразой об «уничтожении армии в течение нескольких дней», что было 25 ноября преувеличением, и, к сожалению, в вопросе о снабжении аргументация Зейдлица была неверной, когда он писал: «Даже если ежедневно смогут приземляться 500 машин, то они доставят не более 1000 тонн грузов, которых не хватит для покрытия потребностей 200-тысячной армии, ведущей крупномасштабные действия и не располагавшей запасами».
Если бы армия ежедневно получала 1000 тонн, то ей бы, вероятно, удалось выйти из окружения.
Тем не менее Паулюс переслал памятную записку в штаб группы армий Манштейну. Он добавил, что оценка боевой ситуации совпадает с его оценкой, и вновь потребовал свободы действий для организации прорыва из котла, но отверг идею прорыва в противовес приказам штаба группы армий и ставки фюрера.
Паулюс не получил разрешения на прорыв. Прав ли был Зейдлиц, требуя от него невыполнения приказа? Если мы отвлечемся от важности по отношению друг к другу фактора приказа и фактора повиновения в восприятии солдата в ходе военных действий, т.е. от того факта, что приказ и повиновение приказу есть принцип функционирования всякой армии и должны быть настолько прочно укоренены, что они даже в минуту опасности и необходимости смотреть в лицо смерти сохраняют свою силу для солдата, офицера и генерала, как это сформулировал генерал Бундесвера в отставке Уле-Веттлер, то все-таки остается проблема: «Было ли возможным практически реализовать требовавшееся невыполнение приказа?»
Что сделал Хрущев, когда генерал Лопатин в начале октября хотел отвести свою 62-ю армию из Сталинграда, так как он видел перед собой тяжелейшие потери и перспективу её уничтожения? Он сместил Лопатина прежде, чем тот смог начать отход. Вряд ли что получилось бы и у Паулюса, не подчинись он приказу открыто. Иллюзией было бы полагать, что в эпоху радиосвязи, телетайпной связи, радиоволн дециметрового диапазона и самолетов фельдъегерской почты командующий армией смог бы принимать решение, противоречащее воле Верховного главнокомандующего, как это бывало в эпоху войн Фридриха II, когда так поступали коменданты крепостей? Паулюс и часа не остался бы на своем посту, если бы вдруг такое его намерение было распознано. Он был бы смещен, а его приказы — отменены.
Насколько хорошо и оперативно функционировала связь между Сталинградом и «Волчьим логовом» Гитлера за тысячи километров, можно проиллюстрировать на одном эпизоде, который лично касался Зейдлица. Этот эпизод предупреждал, какие опасности таил в себе поспешный отход с надежных позиций на Волге.
В ночь на 24 ноября, т.е. до передачи своей записки, генерал Зейдлиц снял левый фланг своего корпуса на волжском фронте котла вопреки четким приказам. Эта акция, по словам начштаба Зейдлица, полковника Клаудиуса, в его разговоре с генералом Шмидтом должна была стать чем-то вроде предвестника прорыва, инициирующим моментом для отхода от Сталинграда и вынудить Паулюса к действиям. Зейдлиц весьма энергично возражает всему этому в своих мемуарах. Мера, по его словам, явилась необходимым сокращением линии фронта из выдававшегося выступа северного фронта. Вот как развивались события.
94-я дивизия из состава корпуса Зейдлица, занимавшая хорошо оборудованные, хотя и излишне растянутые позиции и не утратившая ещё своей системы снабжения, по приказу оставила свой фронт. Все громоздкое и тяжелое снаряжение и имущество было приведено в негодность или сожжено: бумаги, дневники, летнее обмундирование — все было брошено в огонь. Подрывались также боеприпасы. Затем солдаты покинули свои укрытия и отошли в направление окраин города. Заснеженные балки и норы в снегу заменили им теплые квартиры. Они не только отдались воле случая, но и оказались перед фронтом начавших быстрое преследование советских полков, обрушившихся на них и уничтожавших их. Погибла вся 94-я пехотная дивизия, состоявшая из испытанных бойцов.
Генерал Чуйков обратил внимание на огненный смерч, бушевавший на немецких линиях, и понял, что происходит отход немецких войск. Он приказал немедленно нанести удар по отходившим войскам. Результаты спонтанного отступления войск с целью перехода в прорыв были ошеломляющими. Кое-что ещё было также весьма примечательным. Ещё до того, как командование 6-й армии узнало об этих процессах на левом фланге фронта окружения, о них узнал Гитлер. Группа связи из состава Люфтваффе, обосновавшаяся в районе катастрофы, передала радиограмму офицеру связи ВВС в ставке фюрера и уже буквально через несколько часов Гитлер отправил радиограмму в штаб группы армий: «Требую подробного доклада о причинах оставления фронта к северу от Сталинграда».
Кроме этого, штаб армии ещё рано утром 24 ноября получил приказ Гитлера сообщить ему о причинах сдачи выступа Лачамка вопреки его специальному приказу, запрещавшему снятие или отвод войск численностью свыше батальона без его, Гитлера, на то разрешения. Паулюс провел расследование, установил причины и не дал ответа на запрос из ставки фюрера. Зейдлиц не был очернен в глазах фюрера, в противном случае ему наверняка бы грозил суд военного трибунала. Ставка группы армий отправила в ставку фюрера объяснение, в котором это дело было обрисовано как малозначащее. Таким образом, Гитлер не получил информации о подоплеке и не узнал, что за все это был ответственен Зейдлиц. Промолчав, Паулюс тем самым взял ответственность на себя. Сколько командующих реагировало бы подобным образом на такое вопиющее нарушение воинской дисциплины? Во всяком случае, реакция из «Волчьего логова» была уничтожающей для Паулюса. Гитлер, очень высоко ценивший Зейдлица со времени боев в Демянском котле, считал его одним из наиболее стойких и твердых офицеров из всех, кто теперь был в котле, подумал, что сокращение линии фронта — дело рук Паулюса. Поэтому в своей радиограмме от 24 ноября, отправленной в 21.24, он выразил желание, чтобы северный фас «крепости Сталинград» был бы доверен одному-единственному начальнику, который должен стать ответственным перед ним, Гитлером, за безусловное удержание позиций.
И кого же назначил Гитлер? Генерала фон Зейдлиц-Курцбаха. По принципу «разделяй и властвуй» он хотел в какой-то мере определить для Паулюса роль своего рода наблюдателя за его действиями. Когда Паулюс лично вручил Зейдлицу текст этого указания Гитлера и спросил его: «Что вы теперь намерены делать?», то в ответ он услышал: «Наверное, ничего иного не остается, кроме как подчиниться».
Генерал Паулюс постоянно ссылался на этот разговор с Зейдлицем, как во время пребывания в плену, так и после него. Генерал Роске, командовавший войсками в центре Сталинграда, вспоминает даже, что генерал Паулюс ещё в Сталинграде сообщил ему, что он якобы сказал Зейдлицу: «Если я сейчас сложу с себя полномочия командующего 6-й армией, то не останется сомнения в том, что Гитлер назначит командующим вас как persona grata. Я спрашиваю вас: предпримете ли вы попытку вырваться из котла вопреки приказу фюрера?» После некоторого размышления Зейдлиц ответил: «Нет, я стану держать оборону».
Это странно звучит, если вспомнить содержание памятной записки, но это — достоверный факт. Зейдлиц в своих мемуарах подтверждает разговор с Паулюсом, но в несколько измененном виде: «При этом Паулюс с легкой иронией в голосе добавил: «Ну, вот теперь вы можете действовать самостоятельно и прорываться из окружения». Я ответил в том смысле, что это, вероятно, утопия. Я должен был подчиниться».
«Я должен был подчиниться». Именно так поступил и Паулюс. И он был прав, так как на тот момент, 25 или 26 ноября, Паулюс по причине отсутствия возможности составить себе общий обзор положения на стратегическом уровне не имел права ставить свои сомнения относительно оценки положения выше приказов Гитлера и вышестоящего командования. И уже скоро, 26 ноября, Паулюс был в своей точке зрения поддержан новоназначенным командующим группой армий, фельдмаршалом фон Манштейном, который в своем докладе о положении исходил в оптимистическом ключе из возможности отвлекающего наступления и создания коридора для снабжения окруженных войск.
Нет, при плохом состоянии снабжения боеприпасами, продовольствием и горючим 6-я армия не смогла бы пробиться на юго-запад 26 ноября, как предлагал Зейдлиц.
В своей аналитической оценке Кериг констатирует:
«Приведенные здесь цифровые данные позволяют заключить, что положение с боеприпасами и горючим в 6-й армии не позволяло ей осуществить попытку прорыва на юго-запад в течение нескольких дней с перспективой на удачный её исход».
Как Чуйков со своей стороны, так Паулюс со своими людьми жили под землей. В степи, в 6 км к западу от Сталинграда, рядом со станцией и зданием вокзала в Гумраке, в 12 подземных бункерах располагался штаб армии. Бункер, где поселился генерал-полковник Паулюс, был размером четыре на четыре метра. Потолок на 2-метровой высоте, промерзавший насквозь, вместе с другими военно-строительными ухищрениями обеспечивал достаточную защиту от артиллерийских обстрелов из орудий среднего калибра. Внутренняя облицовка была выполнена из деревянных реек и других материалов. Самодельные печки из глины обогревали помещения, если доставало дров, которые надо было привозить из центра Сталинграда. Входы, защищенные от ветра одеялами, препятствовали слишком быстрой утечке тепла. Поскольку парковка была оборудована на некотором удалении от бункеров, с воздуха невозможно было заметить никаких изменений в степном ландшафте. Лишь там и тут из снежных холмов вились тонкие струйки дыма.
24 ноября, в тот бурный день, около 19.00 лейтенант Шетц, офицер-радист, вошел в бункер генерала Шмидта с расшифрованной радиограммой из штаба группы армий. «Строго секретно. Только для командования» — гриф высшей степени секретности. Содержание: «Принимаю 21.11 командование группой армий «Дон». Мы сделаем все, чтобы вызволить вас. Необходимо между тем, чтобы армия, удерживая волжский и северный фронты, в соответствии с приказом фюрера как можно скорее выделила мощные боеспособные силы с тем, чтобы в случае необходимости, по крайней мере на некоторое время, пробить себе коридор для снабжения в направлении на юго-запад». Подпись: «Манштейн». Паулюс и Шмидт облегченно вздохнули.
Задача, которую предстояло решить фельдмаршалу. была не из легких. У него не было при себе новых сил, он принял командование окруженной 6-й армией, разбитой 3-й румынской армией, армейской группой Холлидта с разношерстными частями и подразделениями, стоявшими на Чире, и вновь сформированную армейскую группу Гота.
В Новочеркасске располагался штаб группы армий «Дон», которой теперь подчинялся Паулюс. В первой половине дня 27 ноября Манштейн прибыл на свой КП и вступил в командование. Несмотря на трудности, замысел Манштейна был смелым и обнадеживающим. Он состоял в том, чтобы фронтальным ударом с запада, с Чирского участка фронта, силами армейской группы генерала Холлидта наступать непосредственно на Калач, в то время как армейской группе Гота ставилась задача с юго-запада из района Котельникова взломать кольцо советского окружения.
Для понимания всех сложностей необходимо оглянуться немного в прошлое. Как выглядела ситуация на Чире и под Котельниковом, у этих краеугольных точек для деблокирующего немецкого наступления?
Положение в районе между Доном и Чиром вопреки ожиданиям стабилизировалось. Прежде всего это было заслугой полковника Генерального штаба Венка. 19 ноября он находился ещё в должности начальника штаба 57-го танкового корпуса, действовавшего на Кавказском фронте, где шли тяжелые бои за Туапсе. 21 ноября он получил от Главного командования сухопутных войск приказ немедленно вылететь спецсамолетом Люфтваффе в Морозовскую и вступить там в должность начальника штаба 3-й румынской армии.
Уже вечером того же дня Венк был в расположении сильно потрепанной 3-й румынской армии. Он пишет: «Я доложил о своем прибытии генерал-полковнику Думитреску. Через переводчика старшего лейтенанта Ивансена меня ввели в курс дела. Положение армии было отчаянным. На следующий день я отправился на самолете «Физелер Шторх» вперед, в излучину реки Чир. Немногие из румынских частей и соединений уцелели. Где-то западнее станицы Клетская, на Дону, храбро сражались ещё части группы Ласкара. Остатки войск союзников откатывались полным ходом. Их отход наличными скудными силами удержать было невозможно. Таким образом, я мог опереться лишь на остатки 48-го танкового корпуса, наземные части Люфтваффе, тыловые подразделения 6-й армии, которые были сформированы в тактические группы энергичными офицерами, а также опереться на отпускников из состава 6-й армии и 4-й танковой армии, которые постепенно прибывали в тот район либо ранее задержались в нем. Группы генерал-лейтенанта Шланга, полковника Штахеля, капитана Генштаба Зауэрбруха и подразделения полковника Адама, подразделения ПВО, тыловых служб и ремонтно-восстановительные подразделения 6-й армии, а также экипажи танков и личный состав танковых рот, лишившихся своих боевых машин, — все они стали единственным боевым сдерживающим фактором в излучине Дон — Чир на фронте в несколько сот километров. Позднее к ним присоединились основные силы 48-го танкового корпуса, сумевшие 26 ноября пробить для себя пути отхода на юго-запад.
Моя основная задача заключалась прежде всего в том, чтобы сформировать три заградительных соединения под командованием энергичных офицеров, которые должны были обеспечить по обеим сторонам уже сформированных боевых групп Адама, Штахеля и Шпанга достаточно протяженный фронт на Дону и Чире во взаимодействии с частями Люфтваффе из 8-го авиакорпуса. Это взаимодействие заключалось, по крайней мере, в сборе разведывательной информации. Мой собственный штаб мне пришлось в буквальном смысле создавать из всего, что прямо подворачивалось под руку. Это же касается и таких вещей, как мотоциклы, легковые автомобили, средства связи, т.е. практически всего, что минимально необходимо для работы штаба. Неоценим был при этом опыт старых обер-ефрейторов, которые долгое время воевали на Восточном фронте и получили соответствующий опыт. Для них не было ничего невозможного. Собственных линий связи у меня не было. На счастье, была возможность воспользоваться коммуникациями тылового района 6-й армии, а также частей и подразделений ВВС. Лишь только в ходе бесчисленных переговоров по этим линиям я смог составить для себя шаг за шагом картину всего того, что происходило на нашем участке фронта, где сражались немецкие заградительные части и где ещё можно было обнаружить немецкие войска. Сам я каждый день с небольшим числом сопровождающих был в разъездах, чтобы получить личное представление и на месте принять решение о том, где именно следует держать подвижную оборону, а где — стоять непременно твердо.
Нашим единственным резервом, на который мы могли рассчитывать в районе прорыва, были отпускники, потоком возвращавшиеся в войска. Они вооружались со складов группы армий, из мастерских или просто из всего, что удалось изыскать.
Для того чтобы из лишившихся вследствие прорыва русских своего командования групп, группок, отдельных подразделений, отставших от основной массы войск трех армий, «спаять» новые части и подразделения, требовались часто необычные, жесткие, изобретательные шаги.
В этой связи мне вспоминается, как в станице Морозовской мы уговорили командира роты пропаганды Вермахта показывать кинофильмы на развязках военно-транспортных маршрутов. Солдат, привлеченных подобным образом, собирали в подразделения, реорганизовывали и заново снаряжали. В большинстве своем они хорошо проявили себя в бою.
Однажды ко мне прибыл один фельдфебель из полевой жандармерии и доложил, что он обнаружил брошенный бесхозный склад горючего неподалеку от главной взлетно-посадочной полосы. В горючем мы не нуждались, но нам весьма срочно были нужны автомобили для перевозки вновь сформированных частей. Я приказал на всех дорогах по всему тылу нашего участка фронта вывесить указатели с надписью «К пункту раздачи горюче-смазочных материалов». Они привели водителей, озабоченных дефицитом горючего вместе с их грузовиками, легковыми машинами и всеми другими транспортными средствами, которые обычно колесят за линией фронта, к нашему складу. Здесь их уже ожидали команды с энергичными офицерами во главе. Прибывавшие водители получали горючее, но весьма тщательно проверялись на предмет пели получения. При этаком «прочесывании» удалось заполучить большое число разъезжавших по местности и подумывавших о тихой эвакуации экипажей военных машин вместе с их техникой. Они и решили наши насущные транспортные проблемы.
Подобными подручными методами и средствами удалось за короткое время сформировать новые войсковые части, которые на языке того времени назывались «пожарными», однако на самом деле они составили костяк для вновь сформированной позднее 6-й армии. Эти части и соединения под командованием опытных боевых офицеров и унтер-офицеров прекрасно проявили себя в эти критические месяцы. Своими смелыми действиями и стойкостью они спасли положение у Чира, остановили советский прорыв и закрыли дорогу на Ростов».
Таков рассказ Венка, в будущем генерала танковых войск.
Настоящим бастионом, твердыней в битве на Дону и на Чире стала боевая группа из состава 22-й танковой дивизии. Легендарную славу среди пехотинцев она обрела для себя в ходе тяжелых, неделями длившихся боев в излучине Дона, благодаря своим молниеносным контрударам.
После нескольких дней боев эта группа имела в своем составе всего лишь 6 танков, 12 бронетранспортеров и одно зенитное орудие калибром 88 мм. Её командир, полковник фон Оппельн-Брониковский, находившийся в чешском танке Т-38 «Шкода», вел в бой свое подразделение на манер кавалеристов старой школы — всегда впереди. Тем не менее группа Брониковского действовала во время боев на Чире как настоящая пожарная команда. Венк то и дело бросал её попеременно в самые отчаянные места битвы.
Когда генерал-фельдмаршал Манштейн 27 ноября принял командование новой группой армий «Дон», Венк прибыл к нему в Новочеркасск. Манштейн знал этого полковника. И вот как прозвучал приказ фельдмаршала: «Венк, вы мне головой отвечаете за то, чтобы русские на участке вашей армии не прорвались к Ростову. Чирско-Донской фронт должен держаться. Иначе будет потеряна не только 6-я армия, но и вся группа армий «А» на Кавказе». А группа армий «А» насчитывала 1 миллион человек личного состава. Неудивительно, что командиры на фронте часто прибегали к отчаянным мерам.
Так, например, следует сказать о нехватке мобильных танковых резервов быстрого реагирования, чтобы справиться с танками противника, которые неожиданно и постоянно появлялись то тут, то там, наводя страх на тыловые районы групп армий. Недолго думая, штаб Венка из поврежденных танков, неисправных штурмовых орудий и разведывательных бронемашин и бронетранспортеров сформировал танковую часть, которая с успехом применялась на наиболее ответственных участках оборонительного сражения между Доном и Чиром.
Естественно, вставал вопрос как об их замене, так и о пополнении. И вот офицеры Венка прибегли к «чрезвычайным мерам», заключавшимся в сборе танков, кативших на платформах или прямо по степи в расположение групп армий «А» или «Б» либо в 4-ю танковую армию. После формирования опытных экипажей их вводили в состав своих танковых рот. Таким образом постепенно укомплектовался «собственный танковый батальон». Когда затем подполковник Херст однажды вечером при передаче сообщения «о положении по состоянию на вечер» по ошибке сообщил об успешном отражении и ликвидации одного опасного прорыва на Чире «силами нашего танкового батальона», фельдмаршал и его штаб были немало удивлены. Венк был вызван для доклада.
«Что это за танковый батальон, действиями которого армия выправила положение? Согласно нашей документации, она ведь таким подразделением не располагает?» — спросил Манштейн. Ничего не поделаешь, Венку пришлось выкладывать все, как было. Он доложил, добавив: «Нам ничего другого не оставалось, ведь надо было как-то ликвидировать кризисные ситуации. В случае необходимости прошу подвергнуть мои действия расследованию военного трибунала».
Фельдмаршал Манштейн только покачал головой. Затем на его лице появилась некая тень улыбки. Командующий простил «хищения бронетехники» и запретил повторять это в будущем. «Мы передали некоторые машины в 6-ю и 23-ю танковые дивизии, — писал Венк, — однако с того времени использовали свои танки в боях повторно, чтобы они больше не попадали на глаза и на слух вышестоящему начальству».
Таким образом была закрыта большая брешь, пробитая русским наступлением в немецком фронте, в тылу 6-й армии. С точки зрения оперативно-тактического мастерства это было большим достижением. В течение ряда недель фронт шириной в 200 км удерживался частями, немалая доля которых состояла из железнодорожного персонала, личного состава Имперской трудовой службы, строительных отрядов Тодта, а также из добровольцев — украинцев, донских, кубанских и терских казаков.
Необходимо добавить, что под немецкое командование вставали многочисленные румынские подразделения, отбившиеся от своих армий. Под немецким руководством, а также имея на вооружении немецкую технику, они воевали довольно хорошо, и многие из них оставались в составе немецких частей и подразделений добровольно.
Только в конце ноября на Чирский фронт прибыло крупное регулярное войсковое соединение, когда 17-й армейский корпус во главе с генералом пехоты Холлидтом пробился в район боевых действий 3-й румынской армии. Теперь, наконец, можно было вздохнуть с облегчением.
Штаб группы армий подчинил Холлидту все войска на участке Дон — Чир и сформировал армейскую группу «Холлидт». Тем самым собранная «с бору по сосенке» «армия Венка», как выражались старые вояки, прекратила свое существование. Она внесла свой вклад, которому нет аналогов в истории войн.
Этот вклад стал основой для второго «акта» боевых операций на Чире: возврата необходимых для всякого контрнаступления высот на юго-западном берегу Чира. Эту задачу в начале декабря блестяще выполнили спешно переброшенная сюда 336-я пехотная дивизия и следовавшая за ней 11-я танковая дивизия.
На этом мы возвращаемся к началу этой промежуточной главы, поскольку позиции на Чире имели чрезвычайное значение для замысла спланированного Манштейном отвлекающего наступления с целью деблокирования Сталинграда, ради которого фельдмаршал двинул вперед группу армий Гота восточнее Дона из района Котельникова.
Чирский фронт прикрывал фланг и тыл этой операции по спасению 6-й армии. Более того, предполагалось, как только позволит ситуация, поддержать наступление Гота атакой в направлении на северо-восток силами 48-го танкового корпуса под командованием генерала Кнобельсдорфа в составе 11-й танковой, 336-й пехотной дивизии и полевой дивизии Люфтваффе. Трамплином для этого наступления предполагалось сделать последний донской плацдарм 6-й армии у станицы ВерхнеЧирская, точно в том месте, где Чир впадает в Дон. Полковник Адам, адъютант генерала Паулюса, организовал в этой ключевой точке силами «пожарных частей» из 6-й армии круговую оборону, которая держалась поистине героически.
Таким образом, делалось все, что было в человеческих силах, чтобы, соединив храбрость и полководческое искусство, вызволить из котла 6-ю армию.
7. Гот начинает деблокирующее наступление
Операции «Зимняя гроза» и «Удар грома» — 19 декабря — ещё 50 километров — Довод в пользу «Удара грома» — Рокоссовский предлагает почётную капитуляцию
12 декабря Гот приступил к выполнению своей миссии. Она была тяжелой, но не безнадежной для опытного и хитроумного полководца-танкиста. Правый фланг Гота, как и на Чире, обеспечивался силами и средствами, сформированными с использованием срочных и неординарных мер. Ими командовал полковник Дерр, создавший, как и Венк, на севере неглубокие оборонительные линии из частей быстрого реагирования и других экстренно сколоченных сил («пожарных» частей) — остатков немецких подвижных войск. Боевые группы майора Зована (подразделения 14-й танковой дивизии) и полковника фон Паннвица (казачьи части), дивизионы зенитной артиллерии и части быстрого реагирования внесли успокоение в ряды отходивших потоком румынских войск, а также в охваченные паникой немецкие части тылового обеспечения. 16-я моторизованная дивизия отошла из Калмыцкой степи на заранее подготовленные позиции. И здесь, на южном фланге, была пресечена попытка русских с востока обрушиться на тылы Кавказской группы армий и отрезать её.
Все это дает повод считать, что Гитлер смело предоставил все в распоряжение Гота для его отвлекающего наступления, чтобы удар, от которого ожидалось вызволение 6-й армии, мог пронзить мощно и стремительно сотни километров территории противника. Однако Гитлер опять поскупился выделить побольше сил и средств, поскольку повсеместно этому мешал «тришкин кафтан», как принято в таких случаях выражаться у русских. Ничего он не дал из войск Кавказского фронта, кроме 23-й танковой дивизии, которая спешно совершала марш. Единственным полностью боеспособным соединением, которое получил под свое командование Гот, была 6-я танковая дивизия генерала Рауса с её 160 танками, переброшенная в экстренном порядке из Франции. Она прибыла 12 декабря, имея в своем составе 136 танков, в то время как в 23-й танковой дивизии их насчитывалось 96.
Готу предстояло преодолеть 100 км сильно укрепленной и жестко обороняемой противником территории. Вначале все начиналось хорошо. Почти безо всяких усилий 11-й танковый полк 6-й танковой дивизии во главе с полковником фон Хюнерсдорфом в первый день опрокинул советские части, которые отошли на восток. Русские оставили южный берег реки Аксай. Подполковник фон Гейдебрек, командуя подразделениями 23-й танковой дивизии, захватил плацдарм у реки. Русские были ошеломлены. Генерал-полковник Еременко связался со Сталиным и озабоченно доложил: «Возникла опасность того, что Гот нанесет удар в тыл нашей 57-й армии, которая удерживает юго-западный сектор Сталинградского котла. Если Паулюс в этот момент ударит из котла на прорыв, то будет трудно воспрепятствовать этому прорыву».
Сталин был разозлен. «Держись, мы направляем резервы», — жестко произнес он.
Но прежде чем подошли гвардейские части. Еременко был вынужден заботиться о себе сам. Он снял со Сталинградского фронта, удерживающего 6-ю армию в кольце, 13-й танковый корпус и бросил его против 6-й танковой дивизии Гота. Против наступающих передовых частей Гота он ввел в сражение 235-ю танковую бригаду и 87-ю стрелковую дивизию, оставив свой фронт без последних резервов. В течение пяти дней кипели бои за высоты у Аксая. На счастье, в этот час Гитлер также разрешил ввести в сражение 17-ю танковую дивизию, и противник был опрокинут. Это произошло 19 декабря.
После невероятного ночного марша, бронегруппа 6-й танковой дивизии, рано утром, 21 декабря вышла к реке Мышкова у Васильевки. 2-я гвардейская армия, обещанная Сталиным, уже занимала здесь позиции. Но, тем не менее, войскам генерала Рауса удалось вырубить себе в их обороне плацдарм шириной в 3 км. Расстояние порядка 50 — 70 км отделяло передовые части Гота от немецких частей боевого охранения на Сталинградском фронте.
Какова была меж тем обстановка в котле? Снабжение порядка 230 тысяч человек немецких солдат и солдат союзников было совершенно недостаточным. Оказалось, что Люфтваффе были не в состоянии зимой снабжать всем необходимым целую армию в глубине русской территории да ещё с временных аэродромов, без необходимого ремонтного оборудования в скверную погоду. Транспортных самолетов, надлежащим образом оборудованных для этих целей, не хватало. Пришлось использовать и бомбардировщики. Но они не могли брать на борт свыше полутора тонн грузов. Их снятие с боевых полетов, кроме того, весьма отрицательно сказалось на всех участках фронта.
Коренная проблема снова проявила себя в полном объеме: материальные резервы и силы Германии были недостаточны для этой войны. Генерал Зейдлиц обозначил потребность в грузах числом в 1000 тонн. Это, конечно, была слишком высокая планка. Штаб полагал желательным ежедневную доставку 600 тонн, в качестве минимально необходимого — 300 тонн с тем, чтобы армия могла поддерживать в какой-то мере свою боеспособность. Ежедневная потребность только в хлебе для окруженных войск составляла 40 тонн. 4-й воздушный флот попытался ежедневно доставлять 300 тонн.
Опытный командир 8-го авиакорпуса, генерал-лейтенант Фибиг получил трудную задачу, хотя вначале она выглядела решаемой. Но холода и плохие погодные условия оказались совершенно непреодолимыми противниками, ещё более жесткими, чем советские истребители или русская зенитная артиллерия. Обледенение, плохая видимость и участившиеся в связи с этим различного рода аварии стали причинами потерь, превышавших потери от действий противника. Несмотря на это, экипажи совершали вылеты с лихостью, какая до той поры не наблюдалась.
И немногочисленные летчики-истребители из эскадры «Удет», всего их было семеро, совершали невозможное, охраняя аэродромы и транспортные самолеты. За всю историю авиации ещё никогда не было примеров такого презрения к смерти, такой твердой самоотдачи, как в ходе снабжения Сталинграда по воздуху. Всего зарегистрировано 550 потерянных в этой акции машин, т.е. 30% всех использовавшихся самолетов стали добычей погоды, истребителей противника и его зенитной артиллерии — каждая третья машина была потеряна. Это было страшно много — столько не терял ни один воздушный флот мира и ни один из них такие потери не смог бы восстановить.
Лишь дважды удалось доставить ежедневно почти 300 тонн. Согласно записям в журнале генерал-квартирмейстера 6-й армии, 7 декабря на аэродроме в Питомнике приземлилось 188 самолетов, доставивших 282 тонны. 20 декабря вес доставленных грузов достиг 291 тонны. Согласно высококвалифицированным и тщательным изысканиям генерал-майора Герудта фон Родена, опиравшегося на боевую документацию Люфтваффе, 19 декабря было кульминационным пунктом всего периода снабжения воздушным путем, когда 154 самолета доставили 289 тонн грузов на аэродром в Питомнике и вывезли 1000 раненых. В среднем за период с 25 ноября до 11 января ежедневно доставлялись 104,7 тонны и всего было вывезено 24 910 раненых. При таких показателях снабжения солдаты были вынуждены голодать и оставаться без необходимого подвоза боеприпасов.
С начала декабря армия была вынуждена сократить рацион питания наполовину того, что вообще необходимо человеку, выполняющему какую-либо работу. По прошествии месяца снабжения по воздуху рацион на одного человека в день составлял 200 г хлеба, 200 г конины (мяса забитых и павших лошадей), 30 г сыра, 30 г жиров и 3 сигареты. Это была половина того, что требуется вообще солдату, живущему и сражающемуся на фронте. И когда все лошади были забиты, рационы были урезаны ещё больше.
Таким же недостаточным было снабжение боеприпасами, прежде всего для легких и средних гаубиц. Доставка бензина составляла менее 10% от потребности, так что танки, штурмовые орудия и тяжелые противотанковые орудия могли применяться ограниченно.
Тем не менее войска держались. У русских до сих пор нет четких данных о количестве перебежчиков. Из всех доступных нам источников явствует, что до середины января оно было, вероятно, крайне незначительным. Когда в войсках обсуждали новость из штабов о том, что дивизии Гота начали наступление с задачей деблокирования, повсеместно установилось боевое настроение. Не было ни одного солдата или офицера, который не верил бы твердо в то, что «уж Манштейн — то пробьется и выручит нас». И прилив сил чувствовал даже самый измотанный боями и блокадой батальон, готовый контратаковать навстречу освободителям. Об этом намерении знал каждый, кто находился в котле. Части двух моторизованных и одной танковой дивизии стояли на южном фронте, готовые по условному сигналу «Зимняя гроза» нанести удар навстречу дивизиям Гота, когда те приблизятся на достаточное расстояние.
В запечатанном конверте в штабе 6-й армии лежал приказ, содержавший задачу дня для наступления на прорыв извне в направлении на юго-восток, который можно было вскрыть лишь за 24 часа до часа «Ч». В нем содержался призыв к солдатам окруженной 6-й армии сделать все, чтобы соединиться с деблокирующими войсками Гота и разбить советские силы, державшие немецкие войска в кольце.
Начало акции предусматривалось на тот момент, когда боеспособные части танкового корпуса Гота, перейдя реку Мышкова, приблизятся к Бузиновке — на удалении в 20 км от линии фронта котла.
6-я армия была готова. Согласно донесениям, её воля и боевые возможности позволяли реализовать эту операцию. 18 декабря уже была подготовлена колонна с грузами для снабжения 6-й армии с 2300 тоннами грузов, чтобы войти в котел по коридору. В самом котле были готовы колонны, рассчитанные на 4000 тонн, для того, чтобы после соединения с группой Гота вывезти раненых и, загрузившись, доставить грузы в котел.
Во второй половине дня 19 декабря воздух был прозрачен, стояла морозная погода, отличная для полетов. Над Питомником слышался гул двигателей приближающихся транспортных самолетов. Посадка. Разгрузка. Погрузка раненых. До отказа. И снова — взлет. Громоздились емкости с бензином. Складывались в штабеля ящики. Вывозились с поля снаряды. Если бы каждый день было так!
За 24 часа до этого в котле появился посланник от Манштейна с приказом ориентировать войска на концепцию фельдмаршала относительно прорыва. Майор Генерального штаба Айсман и офицер штаба группы армий «Дон» уже вылетели обратно. Ещё никто не догадывался о том, что этот визит станет эпизодом, вводящим в заблуждение относительно всего того, что касается Сталинградской трагедии, поскольку ни в одном документе содержание совещаний не было отражено, и, восстановленное майором Айсманом спустя 10 лет по памяти, оно явилось поводом для противоречащих друг другу мнений.
Точно ли и ясно удалось Айсману воспроизвести мысли Манштейна в том виде, как их фельдмаршал приводит в своих мемуарах, а именно: в той сложившейся ситуации была только одна жестокая альтернатива — либо быстрый прорыв за кольцо, — либо гибель? Действительно ли он точно сообщил о том. что армейская группа Холлидта на Чире настолько была вовлечена в отражение советских наступательных действий, что немыслимым стало наступление, оказываемое в поддержку Гота? Сказал ли он о том, что против войск Гота вводились в бой все более мощные советские силы? Сказал ли он недвусмысленно о том, что для фельдмаршала одно стало совершенно ясным: прорыв сделает необходимым поэтапную сдачу Сталинграда, как бы дело ни называли, чтобы не пробуждать слишком рано чувство недоверия у Гитлера, поскольку его приказ гласил: «Да «Зимней грозе»!», «Нет — сдаче Сталинграда!». Передал ли Айсман четко и ясно мнение Манштейна о том. что положение на Чире и у итальянцев на Дону, кажется, обострилось настолько, что дорог был каждый час для начала операции «Зимняя гроза» с целью прорыва и образования коридора одновременно с наступлением Гота, даже перед лицом угрозы дальнейшей невозможности удерживать Сталинград, поскольку была опасность вероятного отвода сил Гота из-за прорыва русских на Дону? Генерал Шмидт и фельдмаршал Паулюс выдвинули после войны ещё одну версию, согласно которой «драматически окрашенная настойчивость в отношении реализации прорыва «Зимняя гроза» якобы и не вытекала из доклада Айсмана».
Но тогда зачем же Манштейн откомандировал своего офицера в котел? Тот факт, что умерший в 1957 году Айсман дистанцируется в своем витиеватом письме, не проясняет вопроса.
День 19 декабря может быть назван решающим, поскольку Сталинградская драма тогда достигла своей кульминационной точки.
Паулюс и его начальник штаба, генерал-майор Шмидт стояли в бункере штаба армии у телетайпа, подключенного к радиостанции, работающей в дециметровом диапазоне волн; перехватить тексты передач этой системы советская разведка была не в состоянии. За счет этого штаб 6-й армии имел прямую связь со штабом группы армий «Дон» в Новочеркасске, значение которой трудно переоценить, хотя её техническая реализация выглядела довольно неуклюже. Паулюс ожидал связи с
Манштейном, оговоренной ранее. Наконец-то аппарат ожил и выдал: «Господа офицеры на месте?»
«Так точно», — приказал передать Паулюс. «Прошу коротко ваши соображения по докладу Айсмана», — запросил Манштейн. Формулировки Паулюса были кратки.
Вариант 1. Прорыв из кольца на соединение с Готом возможен только при наличии танков. Сил у пехоты нет. В этом случае все резервные бронетанковые силы, которые до этого были задействованы для отражения прорывов противника, выходят из крепости Сталинград.
Вариант 2. Прорыв без соединения с Готом возможен только в случае крайней необходимости. Последствием стала бы утрата значительной части техники, материалов и вооружения. Предпосылкой является предварительная доставка достаточных объемов продовольствия, горюче-смазочных материалов в целях поддержания сил личного состава. Если Готу удастся лишь временно соединиться и выделить транспортные средства, то легче станет проведение этого решения в жизнь. К настоящему моменту пехотные дивизии почти утратили свою мобильность, и с каждым днем дело идет к её полной утрате, поскольку идет вынужденный забой лошадей.
Вариант 3. Дальнейшие наши действия в нынешней ситуации зависят от снабжения в достаточных объемах. До настоящего времени оно совершенно недостаточно.
Затем Паулюс продиктовал в аппарат: «На нынешней базе дальнейшие шансы держаться будут сведены на нет». Телетайп распечатал три креста.
От Манштейна последовал текст следующего содержания: «Когда, самое раннее, вы сможете приступить к реализации варианта 2?» (вот он, главный вопрос, вариант рискованный, но все же вариант!). Паулюс ответил: «На подготовку — от трех до четырех дней»,
Манштейн запросил: «Сколько горючего и продовольствия необходимо?» Паулюс ответил: «Сокращенный рацион питания на 10 дней для 270 000 человек».
Разговор прервался. Через четверть часа, в 18.30, он возобновился, и Манштейн с Паулюсом ещё раз обменялись сообщениями, печатаемыми телетайпом. Как-то странно в своей анонимности аппарат печатал на бумаге слова:
«Генерал-полковник Паулюс на связи, господин фельдмаршал + + +».
«Здравствуйте, Паулюс +++».
Манштейн сообщил, что отвлекающее наступление Гота силами 57-го танкового корпуса генерала Кирхнера дало возможность дойти до Мышковы.
Паулюс доложил, что противник в южном «углу» атаковал наши силы, сосредоточенные для планируемого прорыва.
Манштейн: «Вы получите приказ + + +». Через несколько минут по трещащему телетайпу поступает приказ. Вот его текст:
«Приказ! 6-й армии
1) 4-я танковая армия силами 57-го танкового корпуса нанесла поражение противнику в районе Верхне-Кумского и вышла к Мышкове. Началось наступление против мощных сил противника в районе Каменки и к северу от нее. Здесь следует считаться с упорными боями. Положение на Чире не позволяет выдвинуть наши силы из района западнее Дона в направлении на Сталинград. Противник контролирует мост через Дон в Чирской.
2) Приказываю 6-й армии немедленно начать наступление «Зимняя гроза». При этом предусмотреть в случае необходимости соединение через Донскую Царицу с 57-м танковым корпусом для обеспечения эскортирования.
3) Развитие ситуации может вынудить к расширению задач, связанных с прорывом армии к Мышкове на соединение с 57-м корпусом. Кодовый сигнал «Удар грома». Далее задача заключается прежде всего в немедленном обеспечении танковыми силами соединения с 57-м танковым корпусом в целях проводки и эскортирования конвоя. Затем, прикрывая фланги в нижнем течении Карповки и у станицы Червленая, вывести армию к Мышкове с одновременной поэтапной эвакуацией района крепости Сталинград.
Операцию «Удар грома» приказываю в зависимости от обстоятельств непосредственно согласовать по времени с наступлением «Зимняя гроза». Снабжение по воздуху осуществлять непрерывно без создания крупных запасов.
Брать с собой все мобильные виды вооружения, артиллерию, в первую очередь пригодные к боевому применению орудия, имеющие боеприпасы, сверх того труднозаменимое вооружение и технику. Для этого сосредоточить их своевременно в юго-западном секторе.
4) Подготовить изложенное в пункте 3. Исполнение только по сигналу «Удар грома».
5) О дне и часе наступления донести.
Это был исторический документ. Час пробил. Армия должна была изготовиться для марша к свободе. Но только согласно варианту «Зимняя гроза», т.е. нужно было пробить коридор к дивизиям Гота, но до этого не оставлять Сталинград, как приказал Гитлер.
Во второй половине дня Манштейн снова попытался получить от Гитлера разрешение на немедленный общий прорыв 6-й армии из кольца, на «Удар грома». Но Гитлер, одобрив «Зимнюю грозу», отказался, однако, разрешить крупномасштабное решение задач деблокирования. Несмотря на это, как явствует из нашего документа, Манштейн отдал 6-й армии приказ подготовиться к «Удару грома» и в пункте 3 говорит: «Развитие ситуации может вынудить к тому, что задача на прорыв армии может быть расширена». Итак, «на прорыв». Драма достигла своего накала. Судьба четверти миллиона солдат висит на двух «волосках»: «Зимняя гроза» и «Удар грома».
В 20.40 оба начальника штаба снова сидели у телетайпа. Генерал Шмидт сообщил, что атаки противника сковывают массу танков и часть сил пехоты.
Шмидт: «Только при условии, что наши силы не будут более связаны задачами обороны, возможно начало прорыва. Самое раннее — 22 декабря». Это означает ещё три дня. Три дня!
Ледяной ночью в бункерах под Гумраком кипела работа. На следующее утро в 7.00 Паулюс находился на пути к тем участкам котла, где складывалась кризисная ситуация. Весь день на многих участках фронта шли бои местного значения. Когда во второй половине дня оба начальника штаба, Шульц и Шмидт, снова «переговаривались» по телетайпу, Шмидт доложил: «Вследствие понесенных потерь за последние дни на западном участке фронта и в Сталинграде сложилось крайне напряженное положение. Вклинения противника могут быть блокированы только вводом в действие сил, предусмотренных для «Зимней грозы». В случае более масштабных вклинений войск противника или их прорывов необходимо вводить в бой на этих участках армейские резервы, особенно танковые силы, если крепости Сталинград вообще останется задача стоять».
«Положение следует рассматривать несколько иначе, — добавил Шмидт, — если за «Зимней грозой» наверняка и непосредственно последует «Удар грома». В этом случае мы можем считаться с фактором локальных вклинений противника на других фронтах, если они не повредят общему отходу всей армии. Для задач прорыва в направлении на юг мы имеем возможность выделить более крупные силы, поскольку мы можем сосредоточить на юге все местные резервы со всех фронтов».
Вот он — снова этот заколдованный круг, который следовало разорвать, если бы 6-я армия получила разрешение на «Удар грома» — от Гитлера или от Манштейна, под их собственную ответственность. Но и Манштейн не хотел предпринимать ничего вопреки приказу Гитлера.
Генерал Шульц ответил, к сожалению, по телетайпу, так что возможности передать его умоляющую интонацию не было: «Дорогой Шмидт, фельдмаршал считает, что начинать наступление 6-й армии в рамках «Зимней грозы» следует как можно скорее. Невозможно более медлить с этим, пока Гот выдвинется к Бузиновке. Нам совершенно ясно, что сила вашего наступления для реализации задач «Зимней грозы» будет ограниченной. Поэтому фельдмаршал стремится к тому, чтобы получить разрешение на проведение «Удара грома». Борьба за это разрешение в штабе Главного командования сухопутных войск, несмотря на нашу настойчивость, все ещё не решена.
(И далее следовал пассаж в умоляющих интонациях, подтекст которого содержал указание не уклоняться от выполнения приказа Гитлера.)
Не принимая во внимание решения относительно «Удара грома», фельдмаршал настойчиво указывает на то, что начало «Зимней грозы» должно осуществляться как можно раньше. Для снабжения горюче-смазочными материалами, а также подвоза продовольствия и боеприпасов в тылу армии Гота наготове стоят колонны, способные доставить груз в 3000 тонн, которые поэтапно и скрытно будут отправляться к вам, как только будет достигнуто соединение войск. Одновременно с этим будут поданы в достаточном количестве тягачи для придания артиллерии мобильности. Для вывоза раненых имеются в готовности 30 автобусов!» Даже и их приготовили. И 50 км — протяженность маршрута по прямой; это значит, что до спасения оставалось совершить марш протяженностью 60 — 70 км. В этот час в процессе разъяснений, оценок, взвешивания ворвалось известие о новой катастрофе на немецком Восточном фронте: на 8-ю итальянскую армию на среднем Дону обрушились 16 декабря три советские армии. Опять русские нащупали участок фронта, удерживавшийся слабыми силами союзных войск.
После скоротечных жестоких боев русские вошли в прорыв. Итальянцы побежали. Русские стремительно продвигались на юг. Одна их танковая армия и две гвардейские армии накатывались на слабый и с таким трудом созданный немецкий фронт на Чире. Если бы русским удалось сломить его, то в Ростове их нечем было бы удержать. А если бы русские взяли Ростов, то оказалась бы отрезанной группа армий «Дон» Манштейна, а группа армий Клейста на Кавказе лишилась бы тыловых коммуникаций. Назревал своего рода СуперСталинград. В этом случае речь шла бы уже не об участи 200—300 тысяч человек, а о судьбе полутора миллионов.
Когда 23 декабря солдаты 6-й армии с надеждой ожидали своих освободителей, с севера к станице Морозовская и её аэродрому в 150 км к западу от Сталинграда приближались передовые танковые подразделения противника. От аэродрома зависело все снабжение окруженных войск. Таким образом, надвигалась катастрофа. Армейская группа Холлидта, сражавшаяся на Чире, осталась без флангового прикрытия.
В этой ситуации Манштейну ничего другого не оставалось, как отдать приказ Готу бросить одну из своих танковых дивизий немедленно на Чир в его нижнем течении, чтобы сковать ещё один прорыв русских. Гот действовал без промедлений и выделил для выполнения этого приказа, имевшего решающее значение, самые мощные и боеспособные свои силы.
В разгар боев на подступах к Сталинграду в 6-ю танковую дивизию поступил приказ на выступление. Для Гота с его двумя дивизиями, измотанными в боях, было невозможно продолжать наступательные действия в направлении Сталинграда. Под натиском 2-й советской гвардейской армии он даже вынужден был отойти за Аксай. Это случилось в сочельник.
Фельдмаршал Манштейн был весьма озабочен. Он срочно отправил в ставку фюрера донесение по телетайпу, в котором буквально заклинал:
«Развитие событий на левом фланге группы армий делает необходимым скорейшую переброску сил туда. Эта мера означает отказ от действий по деблокаде 6-й армии на продолжительное время, и это также означает, что и снабжение её должно быть обеспечено на такое же время. По мнению Рихтгофена, в среднем в сутки можно доставлять лишь 200 тонн грузов. Если снабжение 6-й армии по воздуху не будет обеспечено в достаточных объемах, то остается на левом фланге группы армии добиться разрешения на скорейший прорыв 6-й армии из окружения, считаясь с фактором большого риска. Риск этот, учитывая состояние армии, очевиден».
Сухим штабным языком этим сказано все, что можно было бы сказать. После прорыва русских на Дону и на Чире 6-я армия должна вырываться из кольца, иначе ей конец!
В ставке Манштейна в Новочеркасске с напряжением ожидали ответа. Он поступил от Цейтцлера по телетайпу: фюрер разрешил отвод сил из состава армейской группы Гота к Чиру, но он приказывает Готу стоять на исходных позициях в готовности как можно скорее по ситуации начать деблокирующее наступление.
Это был оптимизм в вынужденной ситуации, поскольку Гитлер имел сильный аргумент против разрешения на «Удар грома»: «У Паулюса ведь нет горючего, достаточного для прорыва и соединения с Готом», — тезис, опиравшийся на донесение штаба 6-й армии о том, что танки имеют запас горючего для боевых действий на отрезке не более 20 км. Это донесение неоднократно подвергалось сомнению, в противовес чему Шмидт указывает на осуществленные им строгие проверки в целях изъятия припрятанных нелегальных запасов бензина, а Паулюс позднее аргументировал тем, что армия в своих действиях, от которых зависит погибнуть или спастись, не могла рассчитывать на использование наличных нелегально припрятанных запасов горючего.
Исходя из этой сложившейся ситуации, Манштейн во второй половине дня 23 декабря приказал ещё раз соединить его с Паулюсом и попросил его выяснить, возможно ли все-таки реализовать «Удар грома», если не останется другого выбора.
Паулюс задал вопрос: «Этот разговор дает мне полномочия начать «Удар грома»?»
Манштейн: «Сегодня я ещё не имею права дать его, надеюсь, что завтра это выяснится, и решение будет принято». Фельдмаршал добавил: «Неясным моментом остается: верите ли вы, что армия сможет пробиться до соединения с Готом, если на длительный срок не удастся обеспечить снабжение?»
Паулюс: «Ничего другого не остается».
Манштейн: «Сколько вам нужно горючего?»
Паулюс: «Тысячу кубометров».
Тысяча кубометров означает 1000 тонн. Почему вопреки всей рискованности и всем опасениям Паулюс все-таки не начал своих действий? Почему он не приступил к выполнению приказа «Зимняя гроза»? Невзирая на запасы горючего и продовольствия? Ведь на карту было поставлено существование армии?!
Фельдмаршал фон Манштейн в своих мемуарах показывает ту ответственность, которая возлагалась на Паулюса этим приказом: три дивизии в юго-западном секторе котла, там, где должен был осуществляться прорыв, частично были вовлечены в оборонительные бои. Мог ли он взять на себя риск начинать атаку частями только этих двух дивизий против плотного кольца? Дали бы вообще русские ему шанс своими наступательными действиями? Смог бы он удерживать другие участки до тех пор, пока штаб группы армий не разрешил бы ему начать «Удар грома» и дал бы тем самым свободу действий в отношении общего прорыва? Хватило бы горючего для танков, чтобы в случае неудачи «Зимней грозы» отвести ударную группу назад? Что стало бы с 6000 раненых и больных?
И что бы произошло, если бы прорыв армии не удался и её соединения были уничтожены? Высвободившиеся в этом случае советские армии, образующие кольцо окружения, обрушили бы тогда весь Кавказский фронт с его 1 000 000 солдат и офицеров.
Паулюс и Шмидт видели только один вариант: одновременное начало операций «Зимняя гроза» и «Удар грома». И только лишь после обеспечения достаточным количеством горючего по воздуху.
23 декабря после жестких проверок выяснилось, что армия располагает настолько малым количеством горючего, что танки, штурмовые орудия, автомобили и другую тяжелую технику пришлось бы бросить уже через несколько километров и воевать в голой степи, вести бои на прорыв, имея лишь стрелковое оружие и лопаты против превосходящего в силах противника на отрезке свыше 50 км! Эти документальные данные в публикации Керига генерал Шмидт пометил на полях от руки, обозначив как решающую причину того, почему не была начата операция «Зимняя гроза». У нас была воля, но не было возможности!
Штаб группы армий хотел начать общий прорыв из котла операцией «Зимняя гроза» и исходил из того, что вначале следует прорвать кольцо советских войск в юго-западном секторе, прежде чем будут постепенно ликвидироваться другие сектора, т.е. начнется операция «Зимняя гроза».
Помимо соображений военного порядка, для плана Манштейна решающим было то обстоятельство, что только при поэтапном выводе войск Гитлер уступил бы необходимости сдачи Сталинграда и не был бы в состоянии отменить её, и фельдмаршал Манштейн знал: если бы штаб группы армий отдал 6-й армии приказ на общий прорыв из котла и на сдачу Сталинграда, то этот приказ был бы немедленно и вне всякого сомнения отменен Гитлером.
Прорыв из окружения целой армии — сложный процесс. В него были бы вовлечены многочисленные командные инстанции, включая Главное командование сухопутных войск, — из-за одной только оперативной перегруппировки и переподчинения на других участках. Исключалось, что Гитлер не смог бы узнать об этом немедленно и отменил бы приказ. А Манштейна ожидали бы не только освобождение от должности и замена на более послушного преемника, но и военный суд. Паулюс, будучи связан своим боевым постом в котле и постоянно поглощенный необходимостью импровизировать против наступательных действий русских, был заложником драматической ситуации. И Манфред Кериг с полным правом констатирует в своем обширном труде: «Выискивать между строк приказа «мнение» вышестоящего начальника противоречило принципам армейского воспитания, усвоенным Паулюсом и Шмидтом, а также вообще их позиции».
В этой аргументации четко проявляется идея о том, что поиски причин трагедии Сталинграда и виновных в ней на уровне армейского командования и на уровне ставки групп армий «Дон» бессмысленны.
Заблуждение Гитлера оперативного порядка, связанное с недооценкой возможностей противника и переоценкой собственных войск и своих личных способностей, создало такое положение, при котором уже невозможно было изменить никакой помощью, никакими хитростями и никакими приказами держаться. Катастрофу на Волге можно было предотвратить только своевременным отводом 6-й армии в октябре, самое позднее 24 ноября. Сегодня мы знаем кроме этого, что операции «Зимняя гроза» и «Удар грома», если бы они удались, спасли бы 6-ю армию, но она бы уже не имела ни оперативных сил, ни оперативных возможностей. Оставался лишь шанс спасти часть личного состава.
На участке 2-го батальона 64-го мотострелкового полка имелся один раритет: из снега, покрывавшего пшеничное поле, торчали колосья. По ночам солдаты пробирались туда, срезали колосья и варили из них и из конского мяса суп. Это было мороженое мясо лошадей, убитых и околевших, лежавших там и сям под небольшими холмиками снега.
8 января ефрейтор Фишер с трудом наскреб на поле последнюю горстку колосьев и, стуча зубами от холода, возвратился в бункер. Там уже царило взволнованное настроение. С командного пункта батальона просочилось известие о том, что русские в своих пропагандистских радиопередачах предложили почетную капитуляцию.
Эта новость с быстротой молнии облетела окруженные войска. В районе боевых действий в Мариновке, в расположении 3-й моторизованной дивизии, случилось затем вот что: на передовых позициях боевой группы Виллига появился русский капитан с белым флагом. Солдаты позвали своего командира. Русский вежливо вручил им письмо, адресованное: «генерал-полковнику танковых войск Паулюсу или его представителю».
Майор Вилли г поблагодарил и, запросив штаб армии, отпустил русского с его флагом назад, к своим. Затем начали звонить телефоны. Вестовой доставил письмо в Гумрак. Паулюс лично позвонил и приказал: запрещаю вести переговоры с русскими офицерами о капитуляции. В письменном тексте приказа говорилось об ужасах русского плена.
На следующий день каждый солдат мог прочесть, что именно генерал-полковник Рокоссовский, командующий Донским фронтом, писал в штаб 6-й армии: над всей территорией, где находилась окруженная армия, русские самолеты разбрасывали листовки, в которых излагались условия капитуляции. В частности, черным по белому, за подписью и печатью генерала Воронова и печатью представителя Ставки Верховного Главнокомандования стояло: «Если сопротивление будет немедленно прекращено и все военное имущество передано нам в целости и сохранности, а войска организованно сдадутся, то в этом случае всем офицерам, унтер-офицерам и солдатам мы гарантируем жизнь, безопасность и возвращение в
Германию либо, по желанию военнопленных, в любую другую страну после окончания войны. Всем военнослужащим Вермахта дается при этом право на ношение военной формы, им сохраняются знаки различия и боевые награды, личные вещи и ценности. Старшим офицерам, кроме этого, разрешается оставить при себе личное оружие.
Сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно обеспечивается нормальное питание. Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь. Ваш ответ в письменной форме мы ожидаем 9 января 1943 года в 15.00 по московскому времени через Вашего полномочного представителя, назначенного лично Вами, которому надлежит следовать в автомашине по шоссе от населенного пункта Конный до станции Котлубань. На автомашине должен быть вывешен белый флаг. Вашего представителя будет ожидать уполномоченный русский офицер в районе «8», в полукилометре на юго-восток от разъезда 564.
Если наше требование о капитуляции будет отклонено Вами, то мы объявляем, что войска Красной Армии и части Красных ВВС будут вынуждены приступить к уничтожению окруженных немецких войск. Ответственность за их уничтожение будете нести Вы». Листовки, которые сбрасывались вместе с текстом письма, содержали также зловещее предупреждение: «Всякий, кто и далее будет оказывать сопротивление, будет беспощадно уничтожен».
Почему 6-я армия не приняла это предложение о капитуляции? Почему в тот момент она не отказалась от бесперспективной борьбы прежде, чем войска приблизятся к физическому и моральному пределу? До сих пор задаются этим вопросом, и в нем звучит упрек.
Паулюс, находясь уже в плену, постоянно указывал на то, что он не капитулировал на основе собственного решения, поскольку он в начале января ещё видел стратегический смысл в дальнейшем сопротивлении: сковывание мощных русских сил и за счет этого обеспечение угрожаемого южного фланга Восточного фронта.
Такого же мнения придерживался фельдмаршал фон Манштейн. Он говорит четко и ясно: «6-я армия с начала декабря сковывала 60 крупных частей и соединений Советов. Положение обеих групп армий «Дон» и «Кавказ» стало бы катастрофическим, если бы Паулюс капитулировал в начале января».
Если ранее этот тезис в течение длительного времени мог быть объяснен и оценен как стремление обелить себя, то теперь это уже невозможно: советские маршалы Чуйков и Еременко в своих мемуарах подтверждают это. Чуйков пишет, что ещё в середине января войска Паулюса полностью сковывали действия семи советских армий. Еременко дает легко понять, что предложение Паулюсу от 9 января относительно почетной капитуляции исходило из идеи о том, чтобы высвободить семь советских армий и их силами затем наступать на Ростов. Это наступление и взятие Ростова могло бы обрушить весь южный фланг немецкого Восточного фронта. Боевые действия, которые вела 6-я армия до конца, воспрепятствовали реализации этих планов. Если ретроспективно эта жертва и была правильной в смысле политических оценок войны, — это другой вопрос.
Паулюс ещё больше укрепился в своем мнении ещё и по другой причине: в первой половине дня 9 января испытанный и опытный генерал Хубе вернулся от Гитлера, к которому он был вызван с докладом «назад к окруженным войскам», сразу же сообщил о том, что он узнал от фюрера и от офицеров Главного командования сухопутных сил: планируется новое деблокирующее наступление с запада. Танковые части, получившие подкрепление, начали уже выдвижение в район сосредоточения к востоку от Харькова. Обеспечение по воздуху с 29 декабря было поставлено генерал-полковником Рихтгофеном на новую основу. С 8-го авиакорпуса приказом фюрера было снято выполнение всех боевых задач, и ему была поставлена новая задача: только снабжение войск в Сталинграде. Из рейха, с других фронтов и даже из Африки, от Роммеля, войскам которого приходилось нелегко, были сняты транспортные и широкофюзеляжные самолеты. 10 января 1943 года 490 машин этих типов были уже на фронте с задачей снабжать «крепость Сталинград».
Приказ фюрера командованию Люфтваффе гласил: «Ежедневно доставлять 300 тонн». «Хейнкель-111» мог брать на борт 1,8 тонны, «Юнкерс-52» — 1,4 тонны, широкофюзеляжный «Фокке-Вульф-200» — 6 тонн. Чисто арифметически выходило, что даже при 50% производительности доставки ежедневно могли быть доставлены 300 тонн грузов. Но только арифметически! Но подсчет подсчету рознь.
Погода не подчинялась приказам. Плотные туманы и метели многократно затрудняли либо взлет, либо приземление в котле. На временных импровизированных аэродромах, удаленных от Сталинграда, не было систем обогрева самолетов в условиях 40-градусных холодов, обеспечивавших безопасный взлет; к этому следует прибавить плотный огонь русской ПВО и массированное применение истребителей против транспортных самолетов, не имевших бортового вооружения, так что «Юнкерсы» могли выполнять полеты только по ночам. Таким образом, не было ни одного дня, когда бы в котел доставлялось более 100 тонн. Тем не менее доклад генерала Хубе возымел действие. Квинтэссенцией его было то, что 6-й армии предписывалось держаться согласно точке зрения Гитлера и Главного командования сухопутных войск, в случае необходимости сузить район котла вплоть до периметра городской черты Сталинграда для обеспечения возможности отхода группы армий «Кавказ», а затем предпринять новое деблокирующее наступление с запада. Это был бег наперегонки со временем.
Ход мыслей Хубе совпадал с тем, что докладывал майор Генерального штаба фон Белов, начальник оперативного отдела штаба 71-й пехотной дивизии.
Белов, позднее служивший в офицерском звании также в Бундесвере, в сентябре 1942 года заболел в Сталинграде, был эвакуирован самолетом в Германию и после излечения вместе с Хубе 9 января возвратился в окруженные войска.
Перед возвращением туда Белов был в штабе Главного командования сухопутных войск. Его расспрашивали во всех подробностях о возможности деблокирующего наступления с запада через Дон у Калача: как начальник оперативного отдела генерал-майор Хойзингер, так и начальник Генштаба Цейтцлер. У Белова сложилось впечатление, что в штабе Главного командования сухопутных войск положение 6-й армии оценивалось пока ещё оптимистично и они благоприятно оценивали шансы нового деблокирующего наступления. Генерал Цейтцлер распрощался с майором со словами: «В Сталинградском котле достаточно офицеров с опытом генштабистов. Если же я не прикажу вам лететь, то это будет означать, что их уже сдали».
Разве с военной точки зрения не очевидно и не понятно, что Паулюс по причине стесненного стратегического положения при тех проблесках надежды отклонил 9 января предложение Советов о капитуляции? Тезис о том, что Паулюс ещё ничего не зная, отклоняя это предложение, о докладе Хубе и Белова, опровергает Артур Шмидт, указывая на то, что Хубе доложил 9 января в первой половине дня, а Паулюс, посовещавшись со своими генералами, отклонил вечером 9 января упомянутое предложение.
В окруженных войсках готовность сопротивляться ещё не была сломлена. Офицеры и солдаты верили в то, что «мы должны держаться и мы сможем это сделать, если будем обеспечены необходимым», — это можно прочесть в письме капитана Белова от 11 января 1943 года. Можно также прочесть донесения тех дней о том, что русские разведывательные дозоры, состоявшие из говорящих по-немецки солдат, одетых в немецкую форму, появлялись перед фронтом окруженных войск.
Подразделения контрпропаганды 6-й армии вместе со своим штабом пытались противодействовать тактике психологического изматывания. Выпускались окопные газеты, чтобы свести на нет весьма умело составленные пропагандистские лозунги, авторами которых были немецкие эмигранты-коммунисты и перебежчики.
8. Гибель
Завершающее советское наступление — На аэродроме «Питомник» — Конец южного котла — Паулюс сдается в плен — Штреккер продолжает сражаться — Последний полет над городом — Последний хлеб для Сталинграда
Как обещал Рокоссовский в своих листовках. 10 января, спустя 24 часа после отклонения предложения о капитуляции, началось масштабное наступление против окруженных в котле войск. «Вступлением» к нему стала 55-минутная артподготовка из 7000 стволов. Затем пехота пошла на штурм. Пять советских армий против всех участков обороны котла. То, что произошло затем, современной исторической науке известно лишь на примерах двух армий — советской и немецкой.
Отрезанные от всех коммуникаций, голодные, мучимые морозом, плохо вооруженные солдаты бились с превосходящими силами противника с такой отчаянной храбростью, примеров которой немного в истории войн. Подобное было ранее в Волховском котле, когда в нем сражалась окруженная нашими войсками 2-я русская ударная армия. Беспощадными, как и всякие сражения в заснеженных волховских лесах, были и последние бои за Сталинград. Только роли поменялись.
Неизменными остались страдания, лишения, храбрость.
Наступление Советов на позиции окруженных войск было необычайно сильным и интенсивным. Оно концентрировалось на участках обороны 44-й пехотной, 29-й моторизованной и 297-й пехотной дивизий. Затем штурм обрушился на 16-ю танковую дивизию, оборонявшую северо-восточный сектор. Далее он переместился на позиции 44-й и 76-й дивизий, державших западный и южный сектора. Все, что оставалось у армии из штурмовых орудий, танков и противотанковых орудий, — все было брошено на участки, где прорывались русские.
Немецкие боевые группы с 88-мм зенитными орудиями из 9-й дивизии ПВО генерала Пикерта пытались сорвать танковые атаки. Им удалось подбить более 100 танков. Но это не помогло, хотя немцы сражались до последнего патрона и последнего снаряда. Пехота была разбита на своих же позициях. Русские прорвались на многих участках. Резко подскочили цифры потерь в измотанных боями боевых группах. Случаи обморожения также резко участились, так как в степи бушевала снежная буря, а температура была 35 градусов мороза. Опытный и закаленный в боях личный состав 16-й танковой дивизии не имел горючего для танков. Снаряды таяли с каждой минутой. Танкисты сражались холодным оружием, как пехота, в рукопашном бою.
В западном секторе как островки в море сражались отдельные батальоны стоявших там дивизий. Такая же обстановка была и на позициях австрийской 44-й пехотной дивизии на подступах к жизненно важному аэродрому «Питомник». Тем, кто видит в примере Сталинграда только человеческие страдания, лишения, ошибки, глупость, хорошо бы посмотреть на эти батальоны. Одним из многих таких был 1-й батальон 134-го пехотного полка.
Перед Бабуркином своими поредевшими ротами он отчаянно вцепился в позиции. Ещё в середине декабря командир батальона майор Поль был награжден Рыцарским крестом. Генерал Паулюс прислал к этому ещё небольшую посылку, на которой собственной рукой написал: «С сердечным приветом». Внутри находились солдатский хлеб и банка сельди в томатном соусе. Тогда, в Сталинграде, для тех, кто был отмечен высшей наградой за свою беспримерную храбрость, это было дорогим подарком.
Так же как и его солдаты, Поль лежал в стрелковой ячейке с карабином в руках. На северном участке выдвинутый вперед тяжелый пулемет проглатывал одну ленту за другой, выплевывая смертоносный свинец. «Меня отсюда никому не вышибить, господин майор», — сказал Полю один унтер-офицер несколько дней назад. Прозвучала ещё одна очередь, и пулемет замолк. Было видно, как русские спрыгивают в окопы, как мелькают приклады и лопаты. Затем — ничего. Батальон держался ещё ночь, поддерживаемый 46-м противотанковым дивизионом, имевшим на вооружении несколько 20-мм зениток и три советские трофейные пушки калибра 76 мм.
Когда на следующее утро им пришлось отступить, пушки остались — не было горючего для трофейных джипов, чтобы отбуксировать их. Каждый шаг назад артиллеристы переживали как Ватерлоо, — они были вынуждены подрывать пушку за пушкой. Даже если бы они все же утащили одну из них с собой, то все равно не нашли бы уже ни одного снаряда. Призрачной становилась мысль отойти в руины Сталинграда и там продолжать сражаться.
На следующую ночь майор Поль отправился на «Питомник» для выяснения обстановки у начальника группы связи Люфтваффе в котле, своего друга майора Фрейденфельда. Для более заметного обозначения направления маршрута в заснеженной пустыне в снег копытами вверх были воткнуты отрубленные ноги павших лошадей: ужасные вехи в ужасной битве.
На самом аэродроме дела были плохи. Жизненное пространство армии представляло собой поле обломков и развалин. Аэродром был усеян расстрелянными и поврежденными самолетами. Палатки для раненых были забиты до отказа. Посреди этого хаоса умудрялись садиться самолеты, разгружались, загружались и снова взлетали. Но в период с 10 по 17 января эскадрильи транспортных самолетов доставили окруженным войскам 736 тонн грузов. 736 тонн вместо ежедневно требуемых 300. Генерал Шмидт гневно радировал в ставку группы армий «Дон»: «Нас что, уже сдали?»
Вечером 11 января Паулюс радировал Манштейну: «Резервов более нет. Боеприпасов осталось на 3 дня. Тяжелая техника не в состоянии двигаться — нет горючего. Фронт обороны окруженных войск может удерживаться не дольше чем в течение ближайших трех дней».
Несмотря на это, 12 января боевые группы 7-го армейского корпуса держались на территории Колхоза-1, а части 14-го танкового корпуса обороняли западный берег Россошки, имея в своем распоряжении лишь пехотное оружие.
Штаб армии потребовал в своей радиограмме Манштейну доставку авиацией батальонов с тяжелым вооружением, чтобы иметь возможность держаться далее. Но ни одного такого батальона уже нигде не было. С 13 января о боях 6-й армии в сводках Вермахта больше не упоминалось. Странно фантастическим показался ставший известным факт о том, что в тот же день начальник Генерального штаба Цейтцлер одобрил разработку оперативного отдела — план «Дитрих» («Отмычка»), а именно деблокирование и вывод 6-й армии в феврале — марте!
Спустя три дня, 16 января, «Питомник» был взят противником. Это был последний удар по тоненькому кровеносному сосуду, питавшему окруженные войска. И по вывозу раненых тоже. Теперь все стремительно покатилось под гору. Последние боевые группы оставляли участки фронта окруженных войск. Без тяжелого вооружения они отступали в направлении на Сталинград. И майор Поль со своими солдатами также прошел этот ад. На их пути лежала группа немецких солдат, застигнутых взрывом авиабомбы. Ещё живые, с оторванными конечностями, окровавленные: кровь превратилась в красные ледяные корки, никем не перевязанные, не убранные с дороги. Все колонны прошли мимо них, занятые сами собой, охваченные безысходностью. Поль приказал перевязать раненых и уложить их вместе ближе друг к другу, оставив при них санитара до прихода автомобиля, который взял бы несчастных. Но автомобиль так и не пришел. Такова была участь десятков тысяч в последние дни Сталинграда.
Сильный голод и беззащитность в условиях крупного советского наступления привели к резкому падению боевой мощи и боевого духа войск. Настроение упало. Жертвы выросли до гигантских масштабов. Дивизии доносили о «кровавых потерях» — до 70—80% личного состава. Давка на сборных пунктах для раненых была ужасающей. Медикаменты и перевязочный материал были на исходе. Кругом рыскали мародеры.
Оперативный отдел штаба армии 24 января в 16.45 передал радиограмму Манштейну. Текст её потрясает своей трезвостью оценки трагической обстановки: «Непрекращающиеся интенсивные атаки по всему западному сектору. Сдерживающие бои наших сил в районе Городище с 24-го числа с последующим их отходом на восток для организации круговой обороны в районе Тракторного завода. В южной части Сталинграда до 16 часов западный сектор удерживал оборону на линии 45.8 — западные и южные окраины Минина. Здесь имеют место локальные вклинения противника. Состояние обороны на Волге и на северо-восточном секторе — без изменений. Ужасные сцены ближе к центру города — 20 000 раненых без медицинской помощи ищут убежища в руинах домов. Ещё столько же истощенных голодом, обмороженных и пострадавших от минно-взрывных травм, большинство — без оружия, утраченного в боях. По всей площади города ведется сильный артобстрел. Под командованием решительных генералов и храбрых офицеров, вокруг которых группируются ещё немногие боеспособные солдаты, сопротивление на окраинах южной части Сталинграда будет продолжаться до 25.01. Тракторный завод, вероятно, сможет продержаться немного дольше. Начальник оперативного отдела штаба 6-й армии».
Решительные генералы. Храбрые офицеры. Немногие боеспособные солдаты. Да!
На железнодорожной насыпи к югу от Царицынской балки, стоя в полный рост, командир 71-й пехотной дивизии, генерал-лейтенант фон Хартман стрелял из карабина в наступающих русских, пока его не сразила пулеметная очередь.
Читая радиограмму оперативного отдела штаба 6-й армии, фельдмаршал фон Манштейн знал, что в этом положении уже невозможно более говорить в боевых задачах 6-й армии. «24 января, когда армия была не в состоянии сковывать сколько-нибудь значительные силы противника, — говорит фельдмаршал, — я, увы, напрасно пытался в продолжительном телефонном разговоре с Гитлером добиться от него разрешения приказа на капитуляцию. Именно в этот момент, поскольку это был тот момент, когда задача армии по сковыванию сил противника была завершена. Она спасла пять немецких армий». Того, что хотел достичь Манштейн в ходе телефонного разговора, должен был добиться майор фон Цитцевиц своим личным докладом у Гитлера.
Согласно приказу штаба Главного командования сухопутных войск 20 января Цитцевиц вылетел из котла. 24 января генерал Цейтцлер устроил ему аудиенцию у Гитлера. Эта встреча была полна потрясающей символики. Вот как Цитцевиц рассказывает об этом: «После нашего прибытия в ставку фюрера генерала Цейтцлера сразу же пригласили к фюреру, я же должен был подождать. Через некоторое время открылась дверь и пригласили меня. Я доложил, Гитлер приблизился ко мне и обеими руками взял мою правую руку: «Вы прибыли из ужасного места», — сказал он. Просторный кабинет был освещен скудно. Перед камином стоял большой круглый стол, вокруг него — кресла; справа — длинный стол, освещаемый сверху. На нем — огромная карта с нанесенной на ней обстановкой на всем Восточном фронте. На заднем плане — два стенографиста, фиксирующие каждое слово. Кроме адъютанта Шмундта присутствовали ещё два адъютанта — от ВВС и от сухопутных войск. Гитлер попросил меня присесть на табурет вблизи карты и сел напротив меня. Другие присутствующие устроились в креслах, стоявших в полумраке. Только адъютант Гитлера стоял по другую сторону стола с разостланной на нем картой. Гитлер говорил, при этом непрерывно указывал на карту. Он говорил об идее отправить в Сталинград танковый батальон, на вооружении которого будет совершенно новый тип танка — «Пантера»; ей надлежало прорваться через расположение русских сил и атаковать Сталинград для обеспечения снабжения и усиления 6-й армии танками. Я не мог прийти в себя после этих слов. Один-единственный танковый батальон должен был успешно реализовать наступление, пройдя сотни километров по сильно укрепленной, занятой противником территории, наступление, которое оказалось не под силу целой армии?! Используя первую паузу, возникшую в рассуждениях Гитлера, я доложил о нуждах 6-й армии, приведя примеры и статистические данные из своих подготовленных записей, обрисовал картину голода, обморожений, недостаточного снабжения и медицинского обеспечения. Все это я заключил словами: «Мой фюрер, разрешите доложить, солдатам больше нельзя отдавать приказы сражаться до последнего патрона, поскольку они физически не в состоянии выполнить его, и ещё потому, что у них больше нет этого последнего патрона». Он посмотрел на меня с удивлением, но взгляд его проходил сквозь меня. Затем он попрощался со мной и позволил удалиться».
25 января генерал фон Зейдлиц потребовал от Паулюса отдать приказ на прекращение боевых действий. Его совершенно правильный аргумент: отдельно взятому солдату нельзя навязывать решение о том, когда следует прекратить сражаться. Когда Паулюс отклонил это требование, Зейдлиц сам отдал приказ дивизиям своего корпуса расстрелять оставшиеся боеприпасы и затем прекратить боевые действия. Это было в 23.00.
Однако генерал Гейтц, командир 8-го корпуса, в состав которого входила знаменитая 76-я пехотная дивизия, запретил всякую формальную капитуляцию и особо — вывешивание белых флагов.
26 января Паулюс передислоцировал свой штаб в здание универмага. Там занимали оборону остатки нижнесаксонской 71-й дивизии. Все больше командиров просило разрешения на прекращение боевых действий.
Под сильным артогнем Паулюс отправился в здание тюрьмы ГПУ10, где несколько генералов приказали оборудовать свои штабы. Он объяснил им мотивы, по которым он отказывался разрешить капитуляцию: важен каждый день, который сковывает советские силы, это даст возможность осуществить планомерный отход группы армий «Кавказ».
Но помпезные заявления теперь были уже не эффективны. Даже самые храбрые офицеры утратили все свои силы и всю надежду. В подвале здания тюрьмы ГПУ лежали командиры полков, командиры рот, штабные офицеры: в грязи, раненые, в горячке, пораженные фурункулезом и дизентерией; они не знали, что им делать. У них не было полков, батальонов и оружия, не было хлеба и зачастую только один патрон в пистолете. Последний. Некоторые стрелялись.
Полковник Бойе, награжденный многочисленными высокими боевыми наградами, командир закаленного в боях полка «Хох-унд-Дойчмайстер», неоднократно отмечавшийся во фронтовых сводках Вермахта, вышел 27 января в подвале здания ГПУ к своим подчиненным и сказал: «У нас нет больше хлеба. Нет оружия. Я предлагаю капитулировать». Они согласились. И полковник, раненый, с температурой, вышел вместе с ними из развалин здания тюрьмы. До передовой на железнодорожной насыпи оставалось 50 метров. У тоннеля Царицынской балки стояли остатки дивизии генерал-лейтенанта Эдлера фон Даниэльса. Среди них — сам командир. Все без оружия. Все готовы капитулировать. Это было их печальное шествие. По обеим сторонам дороги стояли красноармейцы с автоматами на изготовку. Пленных снимали кинокамеры и фотоаппараты, затем грузили на автомобили, и степь проглатывала их.
Свидетельства с русской стороны об этом марше несчастных находим в мемуарах генерала Чуйкова: «Мы видели марш сотен военнопленных. Они шли к Волге и переправлялись затем через реку, за которую месяцами вели бои. Среди пленных были итальянцы, венгры и румыны. Солдаты и офицеры были истощены, их мундиры кишели насекомыми. Самое жалкое впечатление производили румынские солдаты: они были едва одеты, на это невозможно было смотреть. Они бежали босиком в 30-градусный мороз».
31 января около 14.00 генерал Зейдлиц сдался в своем бункере командиру ударной русской группы. С того времени началась его драматическая и трагическая судьба в советском плену. Между тем части 9-го корпуса генерала Штреккера удерживали свои последние позиции в расчлененном на отдельные участки северном секторе котла.
Из Сталинграда в эфир ушла самая страшная радиограмма: «Группе армий «Дон». Положение с продовольствием вынуждает не выдавать его раненым и больным, чтобы его хватило активным бойцам. Оперативный отдел штаба 6-й армии». Тем не менее, 31 января в 1.30 Гитлер приказал начальнику Генштаба радировать в Сталинград: «Фюрер обращает Ваше внимание на необходимость удержания крепости Сталинград. Важен каждый день этой борьбы».
Вся трагедия последних дней коренилась в позиции Паулюса, не желавшего ни в коем случае идти на «формальную» капитуляцию. Тогда отдельные генералы и командиры других степеней на свой страх и риск шли на переговоры о капитуляции с русскими командирами на местах. Когда вечером 30 января стало ясно, что штаб армии в здании универмага оборонять больше нет возможности, генерал Шмидт приказал полковнику Роске и зондерфюреру Нейдхардту войти в контакт с русскими и инициировать своего рода неофициальную капитуляцию командующего 6-й армией. С Роске разговаривал советский генерал Ласкин, начальник штаба 64-й армии. Основной темой переговоров было снабжение и обеспечение раненых. Ласкин обещал содействие. Он также подтвердил все гарантии, изложенные в тексте предложения о капитуляции, подписанного Рокоссовским в начале января, которое он «торжественно» повторил.
Ровно в 11.30 обер-лейтенант охраны штаба вошел в подвал универмага на Красной площади Сталинграда, прошел в небольшое помещение, где располагался командующий и доложил: «У дверей русские». С 6.00 Паулюс был уже на ногах и разговаривал с начальником оперативного отдела штаба подполковником фон Беловом. Он выглядел уставшим, разочарованным, но был решительно настроен на то, чтобы все закончить. «Но без церемоний», — как он выразился, т.е. без оформления документа о капитуляции и без официального протокола.
Это, вероятно, и было причиной того, что пленение Паулюса часто вызывало множество криво-толков. Он был верен приказу не капитулировать вместе с армией. В плен он пошел только со своим штабом. В то время как отдельные командиры на отдельных участках договаривались с русскими об условиях прекращения боевых действий. Когда генерал Ласкин и его переводчик вошли в помещение, Паулюс встал и сказал: «Фельдмаршал Паулюс». Ласкин приказал перевести свои слова: «Господин фельдмаршал, я объявляю вас военнопленным. Прошу сдать ваше оружие». Паулюс передал свой пистолет полковнику Адаму, а он — генералу Ласкину. Затем командующий 6-й армией поехал в плен по улице, по обеим сторонам её стояли шпалерами немецкие солдаты и офицеры.
В северной части котла, на пресловутом
Тракторном заводе и на орудийном заводе «Баррикады», там, где летом с обеих сторон прозвучали первые выстрелы в сражении за Сталинград, солдаты и офицеры опорных пунктов 11-го корпуса 1 февраля ещё вели бои. Там, где все это началось, все там же и закончилось.
Несмотря на то что эти бои в руинах уже не имели более никакого военного значения, Гитлер отправил Штреккеру радиограмму: «Я ожидаю, что северный сектор окруженного Сталинграда будет держаться до последнего. Каждый день, каждый час, выигранный за счет стойкости, окажет решающее благоприятное воздействие на обстановку на других фронтах». Но и 11-й корпус погиб. В ночь на 2 февраля Штреккер сидел на КП боевой группы полковника Юлиуса Мюллера. В 4.00 два его генерала настаивали на том, чтобы прекратить боевые действия. Они уже условились с одним русским генералом о прекращении огня к 4.30. Штреккер сказал: «Делайте то, что вы считаете правильным» — и ушел. С рассветом бои прекратились и в северном секторе.
Битва за Сталинград завершилась. В 8.40 Штреккер передал в ставку фюрера радиограмму: «11-й корпус в составе своих шести дивизий выполнил свой долг». Шесть дивизий! Это было 80 тысяч человек.
И здесь из щелей, ям и развалин выходили последние исхудавшие, голодные солдаты, солдаты, закаленные в боях и часто упоминавшиеся в сводках дивизий, собирались в серые колонны. Их вели в степь: кажущиеся бесконечно длинными вереницы. Сколько их было? Споры об этом идут и по сей день. Но от объяснений людей не меняется облик десятков тысяч страданий, смертей и мужественных поступков. Поэтому констатируем следующее: согласно журналам боевых действий 6-й армии и ежедневным донесениям штабов корпусов, в соответствии с донесением от 22 декабря 1942 года об объемах продовольственного снабжения, в котле насчитывалось 249 600 немцев и их союзников. Кроме того, источники называют и цифру — 19 300 русских пленных либо добровольцев из местных гражданских лиц в качестве вспомогательного персонала. Из этих 249 600 офицеров и солдат самолетами было эвакуировано до 24 января 1942 года 42 000 раненых, больных и специалистов. 16 800 были взяты в плен в период с 10 по 29 января согласно советским сводкам.
В ходе капитуляции в период с 31 января по 3 февраля, согласно советским данным, в плен сдались 91 000 человек, по другим данным — 130 000 человек. 80 500 остались на поле битвы в Сталинграде: павшие, большей частью тяжелораненые, оставшиеся в последние дни без медицинской помощи, без продовольствия и ухода, и не вывезенные в ходе капитуляции ещё живыми. Русские дают информацию о том, что ими на полях боев было погребено 147 200 немцев. По-видимому, в это число не входят пленные, умершие после капитуляции от ран и голода.
Из тех от 107 800 до 120 000 человек, которые после капитуляции отправились в плен, вернулись на родину около 6 тысяч. В документах, принадлежащих Манфреду Керигу, число солдат 6-й армии, которые в феврале 1943 года сдались в плен, определяется цифрой в более чем 200 тысяч человек, включая раненых.
Генерал Артур Шмидт в своих пометках на полях возражает в отношении этих данных как приблизительно оценочных на том основании, что, например, отпускники и солдаты других частей, не находившиеся в котле, не были учтены.
А это 70 — 80 тысяч человек.
3 февраля 1943 года лейтенант Герберт Кунц из 100-й бомбардировочной авиагруппы кружил на своем «Хейнкеле-111» над Сталинградом в качестве последнего немецкого пилота.
«Посмотрите, не идут ли где-либо ещё бои, не видно ли ещё людей, — сказал его командир капитан Беттхер. — Если обнаружите, сбросьте им груз». Грузом были хлеб, шоколад, перевязочные материалы, немного боеприпасов. Кунц кружил над городом на высоте 2000 м. Ни единого выстрела зениток. Над степью навис плотный туман. Штурман Ганс Аннен посмотрел вниз на радиста Вальтера Кребса. «Ничего». Кунц прижал машину ближе к земле. Альтиметр показывал 100 метров, 80 метров... Стрелок-радист Паске смотрел во все глаза. И вот туман снесло в сторону: на высоте всего лишь 60 метров они скользили над изрытой взрывами и ходами сообщений степью, полем битвы.
Кунц рывком возвратил самолет на прежнюю высоту, ведя поиск дальше. «Вот-вот, разве это не люди, так видны сквозь остатки тумана? Сбросить груз!» — скомандовал он. Груз выскользнул наружу. Буханки хлеба упали в снег Сталинграда. Рядом с мертвыми, застывшими от холода и рядом с теми, кто ещё был жив и ждал смерти.
Может быть, хлеб нашла одна из маленьких групп, пытавшихся прорваться к своим. Многие сделали это: старшие офицеры с целыми боевыми группами, например, из штаба 4-го корпуса и из 71-й пехотной
дивизии. Лейтенанты и фельдфебели в ночь и сквозь туман шли вместе с уцелевшими солдатами. Унтер-офицеры, ефрейторы, стрелки, артиллеристы, втроем, вдвоем, в одиночку, таясь, выбирались через развалины из города. Отдельные группы замечались в степи с воздуха экипажами самолетов вплоть до середины февраля. Потом они куда-то исчезали. Только об одном унтер-офицере с зенитной батареи по фамилии Нивеге сообщается, что ему удалось выжить и выйти из окружения. Но через сутки после своего спасения он погиб на перевязочном пункте 11-й танковой дивизии от разрыва случайной мины.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги