Сталинизм и война

В литературе разных стран и направлений представлены самые различные точки зрения на происхождение второй мировой войны и причастность к этому СССР и его лидера Сталина. Пишут о противостоянии двух систем — капиталистической и социалистической. Но это, по крайней мере, некорректно. Было лишь одно государство (а не «система»), которое претенциозно называлось «социалистическим». Война же возникла внутри капиталистического мира. Место СССР в «мировом концерте» 30-х гг., как и его возможности столкнуть друг с другом своих вероятных противников, нельзя преувеличивать. По аналогии с первой выводят и вторую мировую войну из борьбы империалистических государств за рынки сбыта. Но фашистские инициаторы последней из этих войн далеко не ограничивали свои претензии лишь захватом рынков. Сообщают о «реванше германского империализма». Но он вернул утраченное им в 1918 г. в основном еще до 1 сентября 1939 г. Предлагают версию: «передел мира между Германией и СССР». Но несправедливо сбрасывать со счетов другие великие державы, так же как и ставить на одну доску Германию и СССР. Даже если будущие историки раскроют какие-то новые документы о соответствующих планах Сталина, его реальные действия нельзя будет сравнить с фактически совершенными Гитлером агрессивными действиями.

Ряд авторов не учитывает принципиальных особенностей второй мировой войны, как и фашистской формы империализма, недооценивает разницу между главными и второстепенными виновниками войны, а также весьма распространенные версии причин войны, которые в значительной степени обусловлены национализмом. Мы имеем в виду утверждения о том, что в возникновении второй мировой войны или нападении на СССР не повинен ни один человек в Германии, в другом варианте — в СССР, в третьем — в США, Англии и Франции. Эти утверждения лишь по форме различны — во всех случаях виновников войны отыскивают в чужих странах. По сути же своей они едины, являясь проявлениями одного и того же одностороннего подхода. Проявления эти в литературе ФРГ, а также других стран Запада в той или иной мере уже подвергались критике советской историографией. Отечественный же вариант этого стереотипа привлек внимание советских историографов лишь в последние годы.

Вину Гитлера и лиц, стоявших за его спиной, можно считать доказанной, как и соответственность за войну «умиротворителей». Труднее обстоят дела с установлением вины Сталина и его группы. Состояние источников не позволяет теперь утверждать, что при первом же удобном случае он напал бы на Германию; не позволяет, однако, и отбрасывать такое предположение. Одно ясно, что его позиция не была безупречной. Вся его зарубежная деятельность — это, по меньшей мере, утраченная возможность если не предотвратить новую мировую войну, то хотя бы удержать СССР вне ее. Не понимая природы тогдашнего капиталистического мира, недооценивая антимилитаристские тенденции, Сталин проводил сектантскую тактику в мировых освободительных движениях, делал антигуманную ставку на войну между различными блоками государств и преимущества «третьего радующегося». Вступив в сотрудничество с фашистскими государствами, он сам пошел на имперские акции в 1939–1941 гг. Агрессия против СССР имела глубокие империалистические корни, но непосредственно она была спровоцирована неумной политикой Сталина, Молотова и других его политических и военных советников.

Из всех ложных трактовок происхождения войны наиболее одиозная — это легенда о «превентивной» войне. В день нападения на СССР 22 июня 1941 г. Берлин опубликовал различные материалы, призванные оправдать агрессию, в их числе и обращение к народу «фюрера». Так возник немецко-фашистский вариант давно известной легенды об «упреждающем» нападении. Захватчики, как правило, стремятся скрыть свои намерения, обосновывая те или иные поводы. Часто это было обвинение государства-жертвы в том, что оно само собиралось напасть. А вооруженные силы агрессора предпринимают действия, будто бы лишь в военном смысле наступательные, а в политическом — вполне справедливые.

Легенда о «превентивной войне» была подхвачена фашистской пропагандой в военные годы, Кейтелем и другими военными преступниками, немецкой защитой на судебных процессах в Нюрнберге. Уже в первое послевоенное время легенда была воспринята крайне консервативной историографией и неофашистской публицистикой. Некоторые слова и дела Сталина и его группы делают эту версию правдоподобной. В целом, однако, такая оценка роли СССР — это результат идеологизирования. В том и другом необходимо искать источники живучести легенды, хотя сама по себе аргументация фашистов в ее пользу была достаточно примитивной: «агрессивный коммунизм», «славянские орды» угрожают Германии, и она вынуждена обороняться наступая.

Ни в ФРГ, ни тем более в других странах Запада легенда не смогла завоевать большинства читателей. Неприятие легенды в последующие годы усиливалось. Было показано, что нападение на Советский Союз было ни чем не прикрытой агрессией, летом 1941 г. СССР не собирался нападать на Германию. Различные публикации вскрыли подлинные цели фашистов на Востоке Европы. В 80-е гг. Э. Нольте и его коллеги (ФРГ) вновь пытались оживить легенду в связи с известной дискуссией, в ходе которой они оправдывали преступления фашистов, ссылаясь на «преступления большевиков». В последнее время возник и наиболее изощренный вариант версии — суждение о двух «упреждающих войнах» одновременно со стороны и Германии, и СССР. К чести историографии ФРГ и других стран Запада нужно сказать, что все это вызвало резко отрицательную реакцию. Большинство историков и других обществоведов отвергали попытку оправдать фашизм с помощью ссылок на сталинизм[190]. Тем не менее ныне в той или иной форме некоторые историки из РАН легенду приняли. Так, по мнению О. Вишлева, война со стороны Германии против СССР была превентивной «только в том смысле, в каком обосновывал Гитлер ее необходимость перед высшими чинами вермахта в 1940–1941 гг. — как войны против потенциального противника и возможного союзника Великобритании. Ни в каком ином смысле превентивной для Германии она не была»[191]. Но «ни в каком ином смысле» не применяло эту легенду и ведомство Геббельса…

Исследования видного военного историка из ФРГ М. Мес-сершмидта показали, что дислокация РККА на западной границе не была наступательной. Осуществляя агрессию, Гитлер и его генералы отнюдь не исходили из необходимости «упредить» советское выступление. Больше того, они рассчитывали на быстрый успех. Целями нападения были создание мощного геополитического блока, обеспечение сырья для длительной войны за мировое господство, решение проблемы «жизненного пространства», уничтожение большевизма. Главной целью фашизма было создание в Восточной Европе «Германской Индии»[192].

В советской литературе о зарубежной историографии войны, начиная с 50-х гг., легенда об «упреждающем» ударе постоянно привлекала неоправданно высокое внимание. Жилин и другие официальные историки и публицисты учитывали, что эта историографическая конструкция наиболее убога, что она более всего отвечает тому упрощенному представлению о зарубежной историографии, которое доминирует среди советских историков. «Разоблачить» ее не составляет никакого труда. Поверхностная критика легенды в отличие от наиболее сложных зарубежных концепций генезиса войны позволяла не касаться запретной для советской историографии темы — внешне-политического курса Сталина. Один из авторов этих строк, на протяжении 60—80-х гг. тщетно убеждал Жилина, что легенда не является ни самой опасной в идейно-политическом отношении, ни самой влиятельной в ФРГ, тем более в других странах; что большинство читателей за рубежом приняли сравнительно объективные точки зрения. В критике легенды необходимо, на наш взгляд, уделять внимание не только конкретной военной ситуации 22 июня 1941 г. на советско-германской границе. Главное заключается в рассмотрении глубинных явлений — той политики, которую проводили правящие классы Германии на протяжении десятилетий.

Известному французскому ученому А. Мишелю кризисная обстановка в Европе накануне второй мировой войны представлялась в виде своеобразного треугольника (Берлин, Лондон — Париж и Москва), каждая из вершин которого пыталась найти выход из кризиса за счет двух других. В какой-то мере это действительно так, хотя едва ли нужно отождествлять агрессоров и государства, которые хотя в той или иной мере и поощряли агрессию, но сами не были агрессорами. В настоящей главе мы рассмотрим суждения Сталина о позициях «вершин» этого треугольника. Преимущественное внимание уделим, однако, третьему участнику «европейского концерта» — СССР. До сих пор это изучено в наименьшей степени.

I. Сталин о фашизме и его «умиротворителях»

Научные представления о фашизме вообще и его немецкой разновидности, ставшей впоследствии своего рода классической формой, развивались в течение длительного времени и весьма неравномерно[193]. Сказалось изменение самого этого явления в начале как движения, впоследствии как диктатуры, в мирное время и во время войны, существенные различия между его национальными формами; наконец, появление различных аналогичных авторитарных режимов во многих странах. Сильно затрудняли научное исследование идеологические влияния. Суждения Сталина живут еще не только в обыденном сознании, но и в литературе, претендующей на научность. Кроме того, его представления о современном ему капиталистическом мире, и это важно подчеркнуть, в большой мере обусловили действия советской дипломатии вплоть до 90-х гг.

При ознакомлении с публикациями Сталина бросается в глаза его крайне недостаточное внимание к явлению, которое на рубеже 30—40-х гг. займет центральное место в мировой истории. В этих публикациях мы не нашли какую-либо характеристику, которая сравнялась бы по уровню обобщения с оценкой, данной XIII пленумом ИККИ в декабре 1933 г.: «Фашизм есть открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала. Фашизм пытается обеспечить за монополистическим капиталом массовый базис среди мелкой буржуазии, апеллируя к выбитому из колеи крестьянству, ремесленникам, служащим, чиновникам и, в частности, деклассированным элементам крупных городов, стремясь проникнуть также в рабочий класс». Как показано в новейших исследованиях, эта характеристика фашизма оказывается недостаточной, она может быть принята лишь в качестве основы. Она опирается главным образом на опыт диктатуры в Италии. Но эта ветвь оказалась периферийной. Характеристика не могла учесть опыт германской — основной — разновидности этого явления. Вторая мировая война, это главное «дело» фашистов, была еще впереди. Старое определение игнорирует или недооценивает геополитический, национальный и другие факторы, сужает сам круг носителей фашизма.

Характерно, что Сталин никогда не цитировал оценку, принятую впоследствии VII Всемирным конгрессом Коминтерна и включенную в программы КПСС и ряда других компартий. Судя по всему, «вождю» никогда не удавалось подняться до понимания нового качества современного ему мира. С одной стороны, капитализм Рузвельта сильно отличался от той схемы, которую догматический ум «вождя» нарисовал себе еще в прошлом веке и которую он разделял до конца жизни. С другой стороны, и реальный империализм Гитлера вышел далеко за пределы того, что могла нарисовать фантазия «вождя». Фашизм был совершенно иной формой империализма. В 1924 г. Сталин видел в нем лишь «боевую организацию буржуазии». Из доклада на XVII съезде ВКП(б) (1934) мы узнаем, что фашистская политика ему «напоминает в основном политику бывшего германского кайзера». Забегая вперед, напомним, что и 6 ноября 1941 г., когда эта политика раскроет себя во всем своем безобразии, «вождь» заявит: «По сути дела гитлеровский режим является копией того реакционного режима, который существовал в России при царизме». Обе эти исторические параллели полностью несостоятельны. Чем они вызваны? Незнанием предмета, в частности, истории Германии, страхом перед самодержавием, навеянным юношескими воспоминаниями? Известно, что оно весьма неблагосклонно относилось к бунтарю из Гори. По сути же проблемы: фашизм многократно превосходил российскую и германскую монархии вместе взятые по степени империализма, шовинизма, антидемократизма.

В том же докладе на XVII съезде в соответствии с представлениями об умирающем капитализме Сталин нашел в фашизме проявление «слабости буржуазии» и «назревания революционного кризиса». Здесь же он высказал мнение о «недолговечности» фашизма. По существу это лило воду на мельницу сторонников усыпляющего тезиса об автоматическом крахе фашизма. Непонимание его особой опасности дорого обошлось народам, в первую очередь советским. Этот просчет проходит красной нитью через все сочинения «вождя». В беседе с Уэллсом Сталин называет фашизм «реакционной силой», которая пытается «сохранить старый мир путем насилия». Но разве любая «реакционная сила» не поступает точно так же? Во время войны он широко применял по отношению к фашистам такие эпитеты, как «крепостники», «черносотенцы», «цепные псы банкиров и плутократов». Это — мало удачные, искажающие суть образы, но не концепции. Крепостники и черносотенцы лишь отдаленно напоминали фашистов. Последние отнюдь не были чьими-либо «псами». НСДАП — это политическая партия, которая особенно во время войны в значительной степени приобрела независимость от тех, кто в свое время призвал ее к власти. Это прослеживалось не только в политической, но и военной, экономической областях.

Непонимание фашизма проявляется также в игнорировании его предыстории. В зарубежной историографии в течение многих лет проходила дискуссия, означал ли фашизм своеобразный «провал» в истории Германии или он имел определенные исторические корни. Большинство ученых пришло к выводу о наличии в германском прошлом двух тенденций. Фашизм ведет свое начало от одной из них, именно: реакционной, милитаристской. Было ли доступно это Сталину или этого наука достигла лишь в наши дни? Нет это было доступно и ему. Имея в виду особенности германского капитализма, Ленин писал: «против этой группы, англо-французской, главным образом, выдвинулась другая группа капиталистов, еще более хищническая, еще более разбойничья — группа пришедших к столу капиталистических яств, когда места были заняты…» В Германии, отмечал он, «гигантская сила капитализма» соединялась с «гигантской силой государства в один механизм, ставящий десятки миллионов людей в одну организацию государственного капитализма»[194]. В то же время в стране сохранили сильное влияние в экономике, идеологии докапиталистические силы; буржуазно-демократические традиции в отличие от США, Англии, Франции здесь были слабыми. В первой мировой войне германские капиталисты не только не реализовали своих захватнических устремлений, но и были вынуждены подписать грабительский Версальский договор. Сталину же не дано было заметить, что эти черты германского империализма таят в себе опасность для всего мира.

Знание предыстории фашизма предотвратило бы ошибочную оценку его как «буржуазно-националистического течения». Именно так думал «вождь» в течение длительного времени. Лишь 6 ноября 1941 г. он скажет: «…Гитлеровцы являются теперь не националистами, а империалистами (выделено Сталиным. — Авт.}. Пока гитлеровцы занимались собиранием немецких земель и воссоединением Рейнской области, Австрии и т. п., их можно было с известным основанием считать националистами». После того, как они «захватили чужие территории… и стали добиваться мирового господства», «гитлеровская партия стала империалистической». Не подгоняет ли «вождь» и эту оценку под те ошибки, которые он допустил в прошлом? Не наивно ли полагать, что патриоты так легко «стали» империалистами? Разве книга «Моя борьба» не показала еще в 20-е гг., кем были они с самого начала? Непонимание этой истины трудно объяснить. Пожалуй, снова мы имеем дело с полуобразованностью. Какая разница, например, между «собиранием немецких земель» и «воссоединением»? Далее. Австрия никогда не входила в состав Германии. Больше того, такое вхождение было запрещено в Версале. Произошел захват независимого государства, но не «воссоединение».

Реваншистские («ревизионистские») требования фашистов были лишь определенным стартом на их пути к мировому господству. Якобсен отметает тезис о «националистическом» периоде в развитии фашизма: «Несомненно, это — ложь, что нацистская внешняя политика 1933–1939 гг. делилась на периоды ревизии и экспансии (1933–1937, 1938–1939). Напротив, речь идет о том, что до 1937 г. была фаза скрытой подготовки агрессии, с 1938 г. началась фаза открытой экспансии средствами угрозы применения силы и развязывания войны в 1939 г.». Впрочем, позднее Сталин опровергнет по существу свои ложные построения о метаморфозе «патриотов». В речи 9 февраля 1946 г. он приблизится к истине: Германия, Япония и Италия «раньше, чем напасть», «заявили во всеуслышание, что они добиваются распространения фашистского режима во всем мире, порабощения всех свободолюбивых народов».

Признание Сталиным глобального характера завоевательной программы германских фашистов придет поздно. Причем это признание никогда не было полным, последовательным. Фашистские цели мирового господства упоминаются лишь мимоходом, в придаточных предложениях. «Вождь» не видел, что наличие глобальной программы, в первую очередь, и отличает фашизм от предшествующих ему форм империализма. Не захват рынков сбыта и источников сырья было целью агрессоров во второй мировой войне, как и поныне продолжают считать сталинисты по аналогии с ситуацией начала века, а военный захват, политическое подчинение, экономическая эксплуатация всего мира. Победа агрессоров в войне 1914–1918 гг. угрожала захватом части колониальных владений Великобритании или окраинных земель России. Заметим, что Сталин всего за полгода до начала второй мировой войны ограничивал цели фашизма возвращением колоний, потерянных Германией в первой мировой войне. Победа же агрессоров в войне 1939–1945 гг. на самом деле угрожала независимости всех, в первую очередь великих держав. В западной литературе проходила дискуссия по поводу глобальных или региональных (европейских) целей фашистской Германии. А. Хилльгрубер и ряд других ученых своими специальными исследованиями доказали, что Германия преследовала цели мирового господства. Пока не найден единый документ, который отражал бы в целом глобальную программу ее завоеваний. Нельзя, очевидно, отрицать и импровизации в цепи разбойных маршей вермахта. Но имеющиеся документы и сами события подтверждают вывод о реальной угрозе со стороны фашизма для всех народов планеты.

Вполне естественно, что держава, посягнувшая на покорение мира, несет главную ответственность за вторую мировую войну и ее последствия. Ныне большинство историков всех стран считают Германию главным виновником. От существовавшего ранее тезиса о трех «военных очагах» отказались. Италия вскоре из союзника Германии стала ее сателлитом. Япония вела в какой-то мере «автономную войну». Однако ее правящие круги связывали свой успех лишь с ожидаемой победой Германии. Разумеется, не только неограниченные притязания германо-фашистского империализма выдвинули его на первое место среди агрессоров. В фашистском блоке Германия обладала наибольшим экономическим и военным потенциалом, опытом милитаризма. Ее дипломатия, едва ли отличавшаяся большим профессионализмом, тем не менее искусно играла на противоречиях противников. Ее пропаганда во много раз преувеличивала действительную силу вермахта в воображении не только обывателей, но и многих государственных деятелей Запада и Востока.

Новых завоевателей не сдерживали никакие нравственные и правовые нормы. Германский фашизм, соединивший в себе крайние черты империализма, милитаризма, расизма, современные военно-технические достижения, имел небывало сильную военную машину. В числе форм управления, к которым широко прибегали фашисты, были концентрационные лагеря. Среди методов экономической эксплуатации — широкое принудительное привлечение иностранной рабочей силы. Во время войны в основном насильственным путем было вывезено около 14 млн. иностранных рабочих. В 1944 г. их число в Германии составляло 6,5 млн.

Представляют интерес цели фашизма в Восточной Европе. В ряде своих выступлений Сталин ошибочно истолковывал их как восстановление власти российских помещиков и капиталистов. Советская пропаганда явно преувеличивала роль в осуществлении оккупации возвратившихся «в обозе захватчиков» — бывших владельцев земли, заводов, домов. Ни о каком восстановлении былой власти фашисты не помышляли. Среди их военно-политических руководителей были разногласия о степени привлечения тех или иных «бывших» из числа местного населения. В принципах же расхождения не было: уничтожить или предотвратить возрождение в этом регионе любой государственности, любого влияния, кроме немецкого. Со всеми русскими, украинцами, белорусами, представителями других народов предполагали поступить следующим образом: уничтожить ту их часть, которая, по мнению оккупантов, была враждебна «Великой Германии» в расовом или политическом отношении. Остальную часть — заставить работать на оккупантов. Речь не шла о поголовном истреблении, как считают и ныне некоторые авторы. Фашисты были достаточно практичны: основная масса населения должна была работать на них.

Сказанное о целях фашистов в СССР основано на многочисленных исследованиях отечественных и зарубежных историков, на достаточной Источниковой базе. Эти цели не только отражены в документах и воспоминаниях. Их осуществление вылилось в реальные дела фашистов. Существуют, однако, и иные версии. «Настоящей причиной» нападения на СССР, по мнению журналиста из «Молодой гвардии», являлась необходимость «основательно проверить себя на прочность». Немцы объявили себя высшей расой, им требовалось убедить в этом самих себя. Единственный достойный их противник — русские. И немцы начали войну. Если б при такой фантазии иметь еще и знание! Дело в том, что в отличие от кануна первой мировой войны перед второй в Германии не было того энтузиазма. Еще меньше его было в июне 1941 г. Действовал пакт о ненападении. В стране помнили заветы Бисмарка никогда не воевать с этим «достойным противником». Нельзя сбрасывать со счетов и пропаганду КП Г, СДПГ и других антивоенных партий. Пора отказаться от старого стереотипа, воспитанного Геббельсом не только в немцах: «народ и НСДАП едины». Новейшие исследования доказали, однако, что большинство немцев не были уверены в своей мессианской роли, они были скорее политически пассивны[195].

Часть историков на Западе, а сейчас и часть прессы в РФ, объясняют нападение на СССР стремлением фашистов выбить из рук Англии ее «континентальную шпагу». После провала попытки поразить Англию прямым ударом они будто бы прибегли к «стратегии непрямых действий». На самом деле в 1941 г. Англия из возможных своих союзников могла надеяться только на СССР. США не были еще готовы к большой войне. Положение Англии было критическим, и нападение Германии на СССР было спасением для нее. Однако завоевание СССР для Германии — задача, совершенно самостоятельная, стратегическая. Она не зависела от каких-либо тактических соображений. Если иметь в виду лишь «английский аспект» 22 июня 1941 г., то нельзя забывать (этого как раз не учитывал Сталин), что в тот момент Англия была не опасна для Германии, что немедленный захват Англии был невыгоден для Германии. Падет английское правительство и все богатейшее наследие Британской империи попадет в руки Японии, США, СССР. Так не без оснований полагали советники Гитлера, имея в виду, что слабость океанского флота Германии не позволит ей овладеть британскими колониями и доминионами. Ошибочно представлять Восточный поход в виде некоей вспомогательной операции в ходе германско-английского столкновения. По планам фашистского руководства сам «великий марш на Восток» готовился через промежуточные победы.

Нельзя не отметить еще одну версию, получившую широкое распространение на Западе, а в последнее время также проникающую и в отечественную литературу. Речь идет об антисемитском аспекте нападения на СССР. Ряд авторов прямо или косвенно пишут о решающем масонском влиянии, о неведомой «злой воле», которая стремилась направить друг на друга немцев и русских. При этом не приводятся какие-либо подтверждения. На самом деле фашисты уничтожили 6 млн евреев исключительно по расовому признаку, независимо от пола, возраста, мировоззрения, политических взглядов и др. Однако было бы ошибочным считать это «стержнем развязанной Гитлером войны». Ряд историков ставит на одну доску «окончательное решение еврейского вопроса и создание германской восточной империи». С 50-летним опозданием они попадаются на удочку фашистской пропаганды. Она представляла СССР в виде «еврейско-большевистского врага Германии», а «миллионы евреев в Западной России» — «биологическим базисом большевистского режима».

Эти тезисы изначально ложны. Евреи, как и представители любых других наций, разделяли и разделяют самые различные взгляды. В России начала века евреи были среди большевиков, еще больше их было в рядах меньшевиков, были евреи — приверженцы других партий. Октябрьская революция на самом деле выдвинула на руководящие посты сравнительно многих евреев, среди них и ближайших соратников Ленина — Троцкого, Зиновьева, Каменева. Но кто доказал, что эти лица проводили некую «еврейскую» и даже сионистскую политику? Память одного из авторов книги, участника войны, сохранила воспоминания о фашистских листовках, составители которых внушали мысль о «еврейском засилье» в руководстве СССР. Однако к этому времени Сталин и его подручные уничтожили в руководстве почти всех евреев, в еще большем числе — русских, украинцев, белорусов и лиц других национальностей. Пропаганда фашистов была лишена даже внешней основы, тем более что допуск евреев к руководящим постам Сталин резко ограничил. «Евреи Западной России» вопреки фашистской пропаганде и тем, кто ныне следует ей, ни до, ни после войны не представляли некоего политического или экономического монолита, не представляли они и какой-нибудь военной силы. Заметим, что изданная в Израиле в 1981 г. книга А. Абрамовича «В решающей войне» вопреки намерениям автора не смогла показать роль советских евреев в войне. Книга представляет собой простое собрание разрозненных сведений об отдельных участниках войны еврейского происхождения. Попытка выдвинуть на первый план в ряду причин нападения фашистов на СССР особую цель — уничтожение советских евреев, ненаучна, она носит сугубо идеологизированный характер.

Антисоветизм составляет одну из главных целей Восточного похода вермахта. Кюнль с полным основанием обращается к предыстории фашистского «антикоммунизма». В свете общей цели капиталистических стран — «уничтожить русскую революцию» автор рассматривает военную интервенцию Германии против революций в Финляндии, прибалтийских государствах и на Украине в 1918–1919 гг. В этой же связи он упоминает о создании антисоветского «санитарного кордона», серии соглашений от Локарно до Мюнхена. «Антикоммунизм» мировой буржуазии, резко усилившийся после Октябрьской революции, был одной из главных основ фашизма-движения и фашизма-диктатуры. На базе «антикоммунизма» и расизма фашистам удалось консолидировать нации, как правило, без физического уничтожения своих противников. «Антикоммунизм» позволил фашистским государствам объединиться в единый блок и в течение длительного времени вносить раскол в ряды нефашистских государств.

Однако нельзя все сводить к «антикоммунизму». Так, он отнюдь не устранил и даже не ослабил межимпериалистические противоречия. Существовали могучие экономические интересы различных стран независимо от их политических режимов. Сталина еще Уэллс предупреждал от попыток рисовать примитивную картину фашизма. Но и в сознании некоторых современных авторов «антикоммунизм» буквально заслоняет все остальное. Из того факта, что побежденная Германия живет ныне лучше советских победителей, один из них делает вывод: с победой Гитлера он был бы нашим спасителем. П. Карп упрекает этого автора «в полном непонимании того, что если бы Гитлер победил, наш общественный строй был бы, конечно, перекрашен, но отнюдь не изменен, как не были распущены на оккупированных территориях колхозы». «Прибавиться могло лишь национальное угнетение русского народа да уничтожение евреев и цыган». Очень трудно определить, кто из этих двух оппонентов в большей мере лишен здравого смысла и порядочности.

Фашисты не собирались дарить русским строй нынешней ФРГ. Такой строй не получили бы и сами немцы. Лишь война была естественным состоянием «тысячелетней империи». К счастью для немцев, в своих интересах НСДАП не разрушила основных социальных структур, сохранила различные формы собственности. После военного разгрома фашизма и восстановления демократии эта страна сравнительно быстро вернулась в русло цивилизации. Гитлеровцы подготовили разные режимы для немцев и не немцев. Тезис о том, что победа фашистов прибавила бы лишь (?) угнетение и уничтожение, не нуждается в комментариях. Заметим, что это было уготовано не только евреям и цыганам.

Упоминание о сохранении колхозов на некоторых оккупированных территориях в контексте Карпа не имеет отношения к делу, но дает нам повод для некоторых обобщений. Это свидетельствует, что фашисты далеко не всегда следовали догме в ущерб их политическим и экономическим интересам. Приведем и другие примеры. Большую часть арестованных своих немецких противников, в их числе и коммунистов, фашисты не убили. В 1942 г. они отказались от идеологически обусловленного уничтожения советских военнопленных ради использования их труда. Они широко прибегали к услугам коллаборационистов, лишь «добровольных помощников вермахта» из числа не немцев насчитывалось по некоторым данным около миллиона. Еще до войны Гитлер пошел на заключение пакта со Сталиным, вызвав резкую критику со стороны ортодоксальных фашистов. «Антикоммунизм» фашистов Якобсен называл лишь «лозунгом».

В связи с опубликованием отечественными издательствами книги Гитлера «Моя борьба» важно заметить, что для освещения целей фашизма в Восточной Европе нужно было бы представить читателю более поздние материалы, показать зрелый фашизм. В момент создания этой книги Гитлер делал лишь первые шаги. Осуществляемые без знания предмета публикации не помогут преодолению оставшихся от сталинистской пропаганды стереотипов. До сих пор в СССР пишут о «бесноватом фюрере», но Гитлер и его группа, весьма умно и целенаправленно организуя духовные и материальные силы Германии, сумели создать самую мощную армию, завоевать малой кровью почти всю Европу, нанести чудовищный ущерб Советскому Союзу, поставить под угрозу всю цивилизацию.

Новейшие исследования приводят нас к таким выводам. Фашизм, в первую очередь германский, — это одна из самых аморальных и антигуманных разновидностей авторитаризма XX в. Для него характерны культ «вождя», выступающего от имени народа, активная социалистическая демагогия. Фашизм — это господство высших слоев буржуазии, партийного, штатского и военного чиновничества. Ему свойственны крайнее насилие, обращенное в первую очередь во вне страны, расизм, весьма гибкая социальная политика, довольно устойчивая массовая база. Фашизм — это контрреволюция. Он был ответом наиболее регрессивных сил на Октябрьскую революцию в России, Ноябрьскую в Германии, а также попыткой этих сил выйти из экономического кризиса 1929–1933 гг. В отличие от либеральных и демократических движений фашизм отнюдь не стремился направить общество по пути цивилизации. Его программа завоевания мирового господства любыми средствами угрожала не только прогрессивным движениям, но и всему человечеству. Некоторые акции фашизма могут быть отнесены к модернизации. Но это не меняет его содержания. В условиях деспотического режима непонимание Сталиным сущности фашизма обернулось в конечном счете неисчислимыми жертвами, в первую очередь для советских народов. Также ошибочно оценивал Сталин и политику нефашистских государств.

В 1938 г. в Мюнхене было подписано соглашение между Германией, Италией, Англией и Францией о передаче Чехословакией (ЧСР) Германии территорий, частично населенных немцами. ЧСР, связанная с СССР и Францией договорами о взаимной помощи 1935 г., была сильно ослаблена в политическом, экономическом и оборонном отношениях. Она была брошена на произвол судьбы. Агрессор не замедлил воспользоваться этим. Спустя несколько месяцев, в нарушение собственных же обязательств Германия ввела войска в Прагу и объявила фиктивную независимость Словакии.

Город, в котором было заключено это соглашение, дал имя курсу Англии и Франции, который не только предшествовал, но и способствовал развязыванию второй мировой войны. Такой курс появился на свет в начале 30-х гг. а Азии, когда великие державы сделали возможной японскую агрессию против Китая. Потом последовала аналогичная политика по отношению к агрессии Италии против Абиссинии, Италии и Германии против Испании, Германии против Австрии. В Мюнхенском соглашении ныне во всем мире видят символ предательства великих держав по отношению к малым, попустительства злу вообще. Такую политику называют еще «умиротворением». Едва ли это корректно. Скорее это было провалом умиротворения, поскольку все уступки агрессорам на Западе и на Востоке лишь усиливали их притязания. Их требования становились все более масштабными и наглыми. И, главное, слово «умиротворение» не объясняет стремления правительств Англии и Франции поощрить агрессию.

На XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 г. Сталин показал, что неагрессивные, демократические государства, которые сильнее фашистских государств в экономическом и военном отношении, «отступают, делая агрессорам уступку за уступкой». «Это можно было бы объяснить, например, чувством боязни перед революцией, которая может разыграться, если неагрессивные государства вступят в войну и война примет мировой характер». Нельзя согласиться с этим доводом. Ссылка на опыт первой мировой войны неубедительна. История же второй мировой войны показывает, что наученные опытом первой мировой войны правящие круги крупнейших капиталистических стран не допустили революции. Может быть, наиболее ярко проявилась эта тенденция в Германии. Как свидетельствуют новейшие изыскания историков ФРГ, власти на протяжении всех 12 лет диктатуры ни разу не доводили дело до сколько-нибудь серьезных социальных конфликтов, действуя отнюдь не только с помощью кнута. Призрак нового Ноября (1918) постоянно стоял перед их глазами.

«Главной причиной политики невмешательства», в первую очередь правительств Англии и Франции, Сталин видит в их отказе от коллективной безопасности. Однако в конечном счете он сводит этот отказ к их стремлению развязать войну, превратить ее в мировую, дать ее участникам «истощить друг друга», потом продиктовать ослабевшим участникам войны свои условия. Но «вождь» только что утверждал нечто противоположное: англо-французские политики боятся войны… Категорически звучит и другое также принятое преемниками Сталина его утверждение: «немцам отдали районы Чехословакии как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом».

Все эти рассуждения «вождя» выдержаны в духе его излюбленных стереотипов: революция через войну, позиция «третьего радующегося», мысль об антисоветском, будто бы всегда главном направлении в политике капиталистов.

Противоречие в трактовке вопроса, стремились ли мюнхенцы к войне, не единственное в суждениях Сталина. Из его оценки их политики непреложно следует вывод, что война с их стороны будет с самого начала несправедливой. Но как согласовать это с суждением Сталина в речи 9 февраля 1946 г. Здесь он утверждал, что вторая мировая война «приняла с самого начала характер войны антифашистской, освободительной». Фактически он реабилитировал «умиротворение». Отметим также вскользь, что на XVIII съезде ВКП(б) он назвал фашистские державы агрессивными. После заключения пакта 23 августа 1939 г. он стал считать такими западные державы, а фашистские — миролюбивыми, хотя характер войны и не изменился. В советской официальной историографии эти противоречия до сих пор не преодолены. Можно ли полагать Англию жертвой агрессии, считать «освободительной» войну с ее стороны уже 3 сентября 1939 г., если она владела огромными колониями и не собиралась их освобождать? Правда, между Мюнхеном и 3 сентября на случай германской агрессии Англия предоставила гарантии Польше. Но наша историография вслед за Сталиным не придает значения этой «дипломатической революции», как называют этот акт многие зарубежные историки. Некоторые наши авторы утверждают, что дух Мюнхена определял политику Запада и во время войны.

Сам по себе мюнхенский курс был крайне противоречив, чего не смог раскрыть Сталин. В этой противоречивости отражалась, очевидно, несовместимость главных мотивов этого курса. Правительства Англии и Франции, а также США и многих других стран понимали, что своеобразным форпостом против революции в Европе сможет стать лишь Германия. Напомним, что по Компьенскому перемирию державы-победительницы обязали Германию оставить свои оккупационные войска в Прибалтике. То есть линия на использование германского милитаризма против СССР ведет свое начало еще с 1918 г. Нельзя забывать и постепенный отказ победительниц от версальских ограничений.

Проявления антисоветских тенденций в политике Англии и Франции многочисленны. Да и в самой истории Мюнхенского соглашения эти тенденции четко прослеживаются. СССР был отстранен от участия в конференции. Это было не только оскорблением великой державы, тесно связанной с ЧСР, это было губительно и для Чехословакии, и для судеб мира в Европе и во всем мире. В конце августа 1939 г. Чемберлен, тогдашний премьер-министр Великобритании заявил на заседании кабинета: «если Великобритания оставит в покое господина Гитлера в его сфере (Восточной Европе. — Авт.), то он оставит в покое нас». Чемберлен был готов предоставить Германии и Италии колонии и концессии. Иными словами, влиятельные круги Запада отводили фашизму функцию «подавления коммунизма» не только внутри Германии.

Однако «антикоммунизм» далеко не исчерпывает всего многообразия самых различных интересов. Существовали мощные межимпериалистические противоречия, которые буквально разрывали на части капиталистический мир 30-х гг. Его капитаны не научились еще (это произойдет позднее!) предотвращать, по крайней мере, смягчать столкновения. Чаще всего эти противоречия подавляли все остальное. Важно, что и в среде ведущих политиков Запада были люди типа не только Н.Чемберлена, но и У.Черчилля. Последний понимал диалектику двух названных факторов. Его сознание не было так догматизировано. Известна его фраза, высказанная после нападения Германии на СССР и в связи с поддержкой Англией Советского Союза. Если завтра Гитлер нападет на преисподнюю, Черчилль будет готов вступить в союз с сатаной. Черчилль понимал, что главным врагом Англии в то время была Германия.

Помимо страха перед демократическими движениями, в противовес которым Чемберлен и его единомышленники стремились усилить фашизм, чем последний искусно пользовался, были и другие факторы. Так, в мюнхенском курсе, несомненно, было что-то от традиционной британской политики «равновесия» на европейском континенте. Правительства Англии на протяжении веков стремились поддерживать второе по силе государство на материке, противопоставляя его первому. Что-то в этом напоминает и известный принцип Римской империи «разделяй и властвуй». Впрочем, Чемберлен, предоставляя Гитлеру свободу рук в Восточной Европе, во многом отступал от этих принципов и очень многим рисковал. Чрезмерное усиление Германии за счет ресурсов этого региона (а на меньшее Гитлер и не согласился бы, чего не понимал Чемберлен) создало бы огромную опасность для Англии. Некоторые наши авторы, увлекаясь критикой «умиротворителей», полагают, что они «отдавали» СССР Германии. Так могли поступить лишь умалишенные. Английскую политику в целом обвинить в этом нельзя.

В мюнхенском курсе было стремление учесть небывало сильные пацифистские настроения миллионных масс населения западных стран. Понятие «пацифист» ошибочно сужать до определения молодого человека, не желающего служить в армии. Так поступают некоторые философы и публицисты. Понятие «пацифизм» более широко. После первой мировой войны он был заметным политическим фактором. Ее ужасы явились небывалыми в истории человечества и произвели сильнейшее впечатление на граждан государств Западной Европы. В СССР эти события были заслонены революцией и гражданской войной. Правительства западных держав более активно, чем перед первой мировой войной искали путей к мирному разрешению конфликтов. Напомним образование Лиги Наций, различные двусторонние и многосторонние соглашения. Мюнхенское соглашение не было исключением в этом ряду.

Помимо упомянутого циничного расчета, когда в торге великих держав разменной монетой служили народы, были и просто ошибки; «самоиллюзии и глупости» (Дж. Эмерсон, Англия) несведущих в политике людей, волею судеб вознесенных на дипломатический Олимп. Таков, например, Чемберлен. Не только цинизм, но и элементарная некомпетентность руководила им. Может быть, наиболее грубой ошибкой мюнхенцев было то, что их обманула фашистская пропаганда. Соглашение в Мюнхене было заключено на неожиданно оптимальных для Гитлера условиях в значительной степени под угрозой германского вторжения в ЧСР. По мнению Г. Вебера (ФРГ), Мюнхен был «великим заблуждением». Во время мюнхенской конференции фашистская дипломатия, пропаганда, вермахт все делали, чтобы убедить Лондон и Париж: германский народ непреклонен в решении судетского вопроса, а его армия непобедима. Мюнхенцы поверили. Германские же генералы признавали позднее, что это был просто большой блеф — вермахт не был готов к настоящей войне. Гитлер предложил войну нервов и вышел победителем. В гораздо больших масштабах такой блеф повторится перед 22 июня 1941 г. К длительной войне с новым, еще более грозным противником германский фашизм снова был не готов. Начальные же успехи подарил ему Сталин.

Англия и Франция не были агрессивными. Победив в первой мировой войне, они стремились сохранить статус-кво. Притязания же «ревизионистских» держав они пытались удовлетворить за чужой счет. Большинство исследователей с полным основанием считают правительства Англии и Франции совиновниками войны. Апологеты в данном случае так же редки, как и авторы, полагающие, что ответственна одна лишь Германия. Отрицание же вины Германии встречается лишь в неофашистской публицистике. Некоторые историки ошибочно ставят в один ряд с великими державами и малые государства. Последних, конечно, нельзя считать статистами, но они отнюдь не были и дирижерами европейского оркестра. На формирование внешней политики Англии и Франции оказывали влияние также экономические и финансовые затруднения, не преодоленные полностью со времени великой депрессии на рубеже 20—30-х гг. В позициях этих стран на протяжении всех предвоенных лет оставались существенные различия. Они не учитывались или учитывались недостаточно и Сталиным, и его преемниками. Они остаются одним их «белых пятен» и ныне.

Позиция США оценивается по-разному. Некоторые авторы полагают ее безукоризненной, другие считают США ответственными за мюнхенское предательство, а значит и развязывание войны. Все крайности нехороши. Рузвельт, несомненно, был крупнейшим политиком. Задолго до возникновения антифашистской коалиции он понял, что коренные и долговременные интересы западных демократий и СССР, несмотря на идеологические разногласия, совпадают. Рузвельт больше, чем кто-либо на Западе, способствовал объединению этих сил во имя общечеловеческих интересов. Именно он придет позднее к весьма важному выводу: «война России была и войной Америки, которая обязана помочь России любыми способами»[196]. Характерно, что Сталин, склонный не замечать каких-либо различий во фракциях буржуазии и ее лидерах, называл Рузвельта «самой сильной фигурой» в современном капиталистическом мире. Имея в виду попустительство агрессорам, он, как правило, выделял «прежде всего Англию и Францию». Высоким пиететом пользовался Рузвельт уже до войны. Однако это не снимает вопроса — имели ли СССР и США возможность предотвратить агрессию, решить задачу, по своим масштабам имевшую поистине всемирный характер. С этим связан и вопрос о роли американской администрации в заблаговременном создании антифашистской коалиции, а, следовательно, и в предотвращении войны.

Среди факторов, определявших позицию западных держав по отношению к СССР, и вообще в проблемах войны и мира, необходимо назвать «сталинские чистки», как часто называют на Западе массовые репрессии. На первый взгляд, это может показаться невероятным, но Сталин в докладе на XVIII съезде и других своих выступлениях весьма полно пересказал западную оценку репрессий, естественно, истолковав ее по-своему. Здесь сообщение о том, что репрессии «поколебали» советский строй, внесли «разложение». Чтобы подтвердить свой смехотворный вывод об укреплении СССР вследствие расстрела М. Тухачевского, И. Якира, И. Уборевича, Сталин сослался на… результаты выборов в Верховный Совет СССР. Приведенные им другие тезисы — о «слабости русской армии», «разложении русской авиации», «беспорядках в Советском Союзе» не удостоены разбора. Он лишь называл их «лживыми», изобретенными, чтобы «подталкивать агрессора против СССР». В действительности все сказанное здесь достаточно адекватно отражало обстановку. На Западе не без оснований сомневались в «способности Советов к военному союзу». Все сказанное Сталиным не было одной лишь «крикливой пропагандой». Реальное ослабление СССР было учтено.

Один из важных аспектов истории мюнхенского курса — как реагировал на него Советский Союз. Значительная часть историков, советских и зарубежных, пришла к выводу: отказ Н. Чемберлена и Э. Даладье от коллективной безопасности, их постоянные поиски контактов и сделок с фашистскими лидерами побудили и Сталина встать на такой же путь. Мюнхенское соглашение 1938 г., явившееся кульминационным пунктом англо-французской политики поощрения агрессоров, не оставляло для СССР иного выбора. По мнению А. Куна (ФРГ), заключая пакт о ненападении с Германией, СССР стремился предотвратить «второй Мюнхен», планируемый на этот раз непосредственно за счет Советского Союза.

Среди актуальных проблем — была ли опасность возникновения на мюнхенской основе единого антисоветского империалистического блока четырех держав, участниц соглашения. Для некоторых из отечественных историков этой проблемы не существует. На наш взгляд, эта проблема вообще не изучена. Она связана с уже отмеченным догматическим подходом к истории внешней политики Запада: все, что бы она ни делала, было направлено против СССР. Но были еще, между прочим, и отношения этих держав друг с другом. Подчас они поглощали все их внимание и силы.

Этот подход проявляется во многих случаях, которые ряд историков стремится напрямую связать с мюнхенским курсом. Так, почему западные державы не применили военную силу в момент итало-германского шантажа по поводу Судетской области, почему они не предприняли военное наступление против Германии в сентябре 1939 г.; почему они не открыли активные и масштабные боевые действия непосредственно против Германии вплоть до 1944 г.? Помимо антисоветского направления их политики целесообразно изучить и чисто военную сторону. Были ли готовы они добиться победы, если не малой кровью, то, по крайней мере, без непомерных потерь? Зачем нужна эта оговорка? Нам известны насмешливые замечания советских журналистов по поводу стремления командования США не открывать «второй фронт», пока не будет пришита пуговица к шинели последнего американского солдата. РККА, привыкшей воевать любой ценой, такая позиция союзников казалась недружелюбной.

Вопрос нельзя сбрасывать со счетов до специального его изучения: что такое полная готовность войск, где кончается разумный и честный расчет по части этой готовности и где начинается нечестность по отношению к союзнику, который ведет войну не только свою, но и твою.

Итак, был ли мюнхенский курс правительств Англии и Франции выражением их циничного расчета или искренних заблуждений? Выдвигая первое соображение в качестве главного, едва ли можно отвергать начисто второе. Сталин же учитывал лишь первое, так поступают и его преемники. Их просчеты в оценке главных и второстепенных виновников второй мировой войны органически связаны друг с другом.

II. Сталинизм и ответственность за войну

Обратимся к третьей вершине «треугольника» Мишеля. Многие авторы в западной, а сейчас и в отечественной литературе склонны возлагать ответственность за вторую мировую войну и на СССР. Некоторые дела и слова Сталина придают этой версии, по крайней мере, правдоподобие. Нельзя разделить мнение о том, что развязывание второй мировой войны и нападение на СССР всецело зависели от агрессора и тех сил, которые активно содействовали ему. В мире были еще Коминтерн, Социнтерн, были, хотя и неорганизованные, десятки и сотни миллионов людей (и в фашистской Германии!), которые не хотели воевать. СССР самой судьбой было предназначено встать в ряды мирового антивоенного движения. Но все ли со стороны СССР, точнее со стороны Сталина, единолично представлявшего тогда страну на международной арене, было сделано, чтобы предотвратить войну? Была ли вообще такая альтернатива или народы должны были пройти через кровавый опыт Ковентри, Бреста, Пирл-Харбора и лишь потом убедиться в необходимости единства?

В международной деятельности Сталина остается много неясного. Однако уже сейчас представляется возможным проанализировать с современных позиций давно известные или только ставшие доступными материалы и осветить некоторые проблемы. Вполне естественно при этом оценивать внешнеполитический курс Сталина в свете нового политического мышления. Тем более что среди тех, кто заложил его основу, был Ленин, и это было известно Сталину.

В конце 1920 г., вопреки мнению большой части партии, Ленин отказался от представлений о том, что весь земной шар находится накануне социалистической революции, и пришел к мысли о мирном существовании СССР и капиталистического мира. Он рассматривал это не просто как временную передышку, а как длительную полосу. Эти идеи получили воплощение, например, в позиции советской делегации на Генуэзской конференции, Рапалльском договоре с Германией, признании Советского Союза многими державами. Сосуществование было органически связано с новой экономической политикой внутри страны. Более того, взаимоотношения, по Ленину, не ограничивались областью политики. Они предполагали торговлю, концессии, конвертируемую валюту и др. Сосуществование и нэп недаром М. Горбачев отнес к числу «фундаментальных законов эпохи»[197]. Эта традиция сравнительно длительное время сохранялась. Ее проводниками были Г. Чичерин, М. Литвинов, которые опирались на поддержку Н. Бухарина, А. Рыкова, в военных кругах — М. Тухачевского и др. Они стремились к сотрудничеству со всеми государствами и общественными силами, заинтересованными в сохранении мира. С выходом же на международную арену так называемых «неимущих» держав, главной задачей стало создание системы коллективной безопасности. Среди успехов его политики — заключение договоров о взаимной помощи с Францией и ЧСР, вступление в Лигу Наций.

Недавно опубликованные документы в некоторой степени восстанавливают картину довольно развитого советско-германского военного сотрудничества в 1920–1933 гг. Письма полномочного представителя СССР в Германии Н. Н. Крестинского, в частности, по своему содержанию далеко выходят за сравнительно узкие рамки обмена военными делегациями, представителями на военных маневрах, слушателями учебных заведений, производства различного вооружения (артиллерии, авиации, военно-морского флота, оптики, химического оружия и др.), хотя сами по себе эти вопросы весьма интересны. Полпреда беспокоят общая тенденция в руководстве, стремление свернуть отношения с заграницей. В этом случае пришлось бы «до всего в военном деле доходить своим умом, без возможности догонять и перегонять европейскую военную технику», — подчеркивает автор в письме Сталину 28 декабря 1928 г. Из писем следует, что противники сотрудничества были не только в Германии, но и в СССР, причем за несколько лет до прихода к власти фашистов. Лучшие люди партии еще в те далекие годы понимали определяющее значение для нашей страны международного разделения труда[198].

Ознакомление с международной деятельностью Сталина и его группы раскрывает несостоятельность весьма удобного для апологетов стереотипа: отношение капиталистов к СССР исключительно определяется неприемлемостью нового строя. На самом деле, начиная с 1918 г., военная угроза была для России постоянным фактором. Но нельзя сбрасывать со счетов и явно отрицательное влияние, которое оказали на обстановку в мире экстремистские течения в большевизме и, главное, Сталин, его люди, их публичные выступления и практические действия, их стратегия и тактика, их внутренняя политика. Уже на рубеже 20—30-х гг. они дали ленинским принципам собственную трактовку или попросту отбросили их. Правда, во внешней политике они действовали более осмотрительно, очень многое здесь от них не зависело. Во вне страны они не могли сделать некое подобие «великого перелома». Самоуверенность и эгоцентризм Сталина вырастут к концу второй мировой войны. Клянясь в верности Октябрьской революции, на знамени которой были начертаны слова «Мир — народам», Сталин и его приверженцы не отказывались от фразеологии миролюбия. Больше того, во внешней политике СССР ленинская традиция не была полностью сломлена. В этой политике постоянно боролись две тенденции. Не случайно, решения XX и последующих съездов партии, вдохнувшие жизнь в принципы мирного сосуществования, отвергнувшие сталинский тезис о неизбежности войн, не были восприняты как некий переворот.

Сталин и его советники не умели видеть жизнь на планете такой, какой она была на самом деле. Они не понимали мировой цивилизации и перспектив ее развития, места в ней Октябрьской революции. Идея верховенства общечеловеческого над бесчисленным множеством центробежных сил была им чужда, они не чувствовали никакой ответственности перед человечеством. Объявив Страну Советов базой мировой революции, они тем не менее пребывали в отчужденности от мира, создавали в СССР закрытое общество. Сталин и его группа не знали капитализм, тенденций его развития, они объявили, что он находится на краю гибели. Они отрицали его мирные потенции. На словах провозглашая великое международное значение Октября, на деле они грубо недооценивали влияние этой революции на реализацию возможностей капитализма, в том числе и совершенствование его социальной политики. Становясь жертвой собственных догм и пропагандистских штампов, сталинисты выдавали желаемое за действительное, успехи СССР, освободительных движений преувеличивались. Информация, особенно зарубежная, часто препарировалась в соответствии с такими представлениями и теряла объективный характер. Поиск новых путей и связанных с ними инициатив объявлялся еретическим. Не были реализованы многие альтернативы, возникавшие в предвоенный период.

Сказанное снова не позволяет согласиться с тем, кто отождествляет сталинизм с марксизмом-ленинизмом. Нельзя вывести позицию Сталина в международных делах и из прогрессивных традиций российского революционно-демократического движения. Среди этих традиций в первую очередь — крайняя вражда к крепостному праву и всем его порождениям, «горячая защита просвещения и самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вообще всесторонней европеизации»[199]. Знало это движение и другие традиции: пропаганда «самобытности» пути России, другие проявления национализма и провинциализма[200]. Не они ли и оказали определенное влияние на Сталина?

Внешняя политика авторитарного режима, несомненно, была продолжением внутренней. Они органически связаны. Достаточно напомнить, что отказ от нэпа постепенно, но неуклонно повлек за собой и обесценение принципа сосуществования. В полном соответствии с ложным тезисом об обострении классовой борьбы внутри страны ведущее место заняло положение о непреодолимой враждебности в отношениях стран различных социально-экономических ориентаций и непрерывном усилении борьбы между ними. Репрессиям внутри страны вскоре стало тесно. Начался экспорт террора за рубеж. Напомним о политическом убийстве Троцкого и других политических и общественных деятелей. После войны практику ГУЛАГа переняли лидеры государств, также называвших себя социалистическими.

Сложились вполне определенные принципы международной деятельности. Они, как правило, не афишировались, но так или иначе проявлялись. В первую очередь необходимо назвать перманентную конфронтацию чуть ли не со всей остальной частью человечества, постоянные пропагандистские битвы со всеми инакомыслящими. Сталинизму был свойствен курс на увековечивание раскола мирового социалистического и рабочего движения. Из числа контрагентов СССР по существу исключались многие другие общественные движения — либеральные, консервативные, церковные, фактически все движения, не разделявшие идеологию сталинизма. В соответствии с концепцией главного удара по промежуточным слоям «разбивали» национальную буржуазию в колониях, хотя этот класс, как показал опыт, обладает сильными прогрессивными потенциями. Сталин и его окружение отвергали начисто все российское зарубежье, ошибочно представляя его сплошь контрреволюционным и антипатриотичным. Но во время войны значительная часть эмиграции активно выступила не только за Россию, как некий отвлеченный символ, но и за выбор, сделанный ее народами в октябре 1917 г., хотя и отвергала сталинизм. Одной из основ сталинской дипломатии было фактическое отрицание свободы выбора, народам навязывалась «идеальная модель» социального устройства.

Все это неизбежно вызывало милитаризацию международных отношений. Какие бы цели не провозглашались, она тяжелым бременем ложилась на все стороны жизни общества. Одним из главных принципов было неприятие международного права. Можно напомнить отказ от общепринятого требования презумпции невиновности в отношении к миллионам советских военнопленных. Весьма показательно, что в СССР, вплоть до начала 90-х гг. была предана забвению Всеобщая декларация прав человека, принятая ООН 10 декабря 1948 г. Сталинская дипломатия носила антидемократический характер. Даже самые важные решения принимались чрезвычайно узким кругом лиц, наиболее приближенных к «вождю». Бесконтрольность, произвол во внешних делах приводил подчас к шагам, которые иначе как проявлением шовинизма и гегемонизма нельзя назвать. Таковы единоличные решения напасть на Финляндию, порвать отношения с Югославией.

Редкий труд по истории советского общества, выходящий на Западе, не касается проблемы мировой революции. И это имеет свои основания. Через многие выступления Сталина проходит мысль о мировой революции, о ее взаимоотношениях с Октябрьской революцией. В речи на II Всесоюзном съезде Советов 26 января 1924 г. «По поводу смерти Ленина» Сталин утверждал, что «Ленин никогда не смотрел на Республику Советов как на самоцель», что она призвана облегчить «победу трудящихся всего мира над капиталом», что такая роль служит и «сохранению самой Республики Советов». Через 10 лет, в докладе на XVII съезде партии, «вождь» утверждал: война «наверняка развяжет революцию и поставит под вопрос само существование капитализма в ряде стран, как это имело место в ходе первой мировой войны». И далее. В случае войны против СССР «многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям, которые затеяли преступную войну против отечества рабочего класса всех стран. И пусть не пеняют на нас господа буржуа, если они на другой день после такой войны не досчитаются некоторых близких им правительств, ныне благополучно царствующих «милостью Божьей»… вторая мировая война против СССР приведет к полному поражению нападающих, к революции в ряде стран Европы и Азии и разгрому буржуазно-помещичьих правительств этих стран». На том же съезде Сталин призвал советских людей лучше бороться за победу социализма во всех странах.

Впоследствии прямолинейный тезис о мировой революции будут постепенно заменять конструкциями «капиталистическое окружение», «осажденная крепость». В 1938 г. в кратком курсе истории ВКП(б) на вопрос, может ли советский народ лишь собственными силами уничтожить опасность капиталистической интервенции, был дан ответ: «Не может, так как для уничтожения опасности капиталистической интервенции необходимо уничтожить капиталистическое окружение, а уничтожить капиталистическое окружение возможно лишь в результате победоносной пролетарской революции по крайней мере в нескольких странах». Мысль «не забывать о капиталистическом окружении» была лейтмотивом доклада на XVIII партсъезде. В последнем своем публичном выступлении — речи на XIX съезде партии Сталин применит другой синоним — коммунистические партии, «которые еще не пришли к власти». Получался довольно странный пассаж. Глава государства, с одной стороны, чуть не в каждом своем выступлении призывает к свержению социально-экономической системы и правительств в государствах остальной части света, с другой — приглашает их к мирному сотрудничеству.

Верил ли сам Сталин в то, что он говорил, ставил ли он себе вопрос о том, вред или пользу принесет такая его пропаганда для безопасности СССР и прогрессивного развития всего мира, — сказать пока нельзя. Известно лишь, что нападение на СССР, которе так часто предвещали в 20—30-е гг., действительно произошло, что очень дорогой ценой СССР действительно добьется победы, но попытка осчастливить «ряд стран Европы и Азии» и установить в них родственные режимы провалится. На Западе складывалось впечатление, что строительство социализма в одной стране — лишь «передышка» в борьбе за мировую революцию, что мирные лозунги предназначены лишь для «зарубежной агитации». По мнению Д. Гайера (ФРГ), в представлении Сталина понятия «мощь Советского государства» и «мировая социалистическая революция» сливались. Это давало повод обвинять СССР в шовинизме, агрессивности, стремлении установить мировое господство. В агитационной кампании против КПСС ныне весьма выгодно выдвинуть лозунг мировой революции на первый план. Однако этот лозунг, как и любой другой в руках Сталина, был лишь инструментом, от которого он легко отказывался, если того требовали интересы его диктатуры. Весьма показательно, что Черчилль, этот главный борец против мировой революции на рубеже 30—40-х гг., изменит свое былое представление об этом лозунге, а позднее предложит союз Сталину.

В особом архиве СССР была обнаружена запись (на французском языке) речи Сталина на заседании руководителей ВКП(б) и Коминтерна 19 августа 1939 г. Вслед за Т. Бушуевой будем условно считать эту запись подлинной. Сталин говорил о двух вариантах исхода войны, которая вот-вот разразится в Западной Европе, — победа или поражение Германии. СССР имел «много шансов остаться в стороне от конфликта», мог и надеяться на свое «выгодное вступление в войну». Обосновывая необходимость пакта с Германией, «вождь» утверждал: «Нужно сделать все, чтобы эта война длилась как можно дольше в целях изнурения двух сторон». Диктатура большевистской партии «становится возможной только в результате большой войны». Все это, как и тезис о «советизированных» Германии и Франции, известно по открытым выступлениям Сталина, по меньшей мере, с 1924 г. И нельзя делать из этого сенсации. В речи есть ссылки на мировую революцию. Но Сталин, может быть, отдает дань традиции, выступая перед зарубежными коммунистами? На деле в 1939 г. внутренняя и внешняя политика Сталина резко противоречила идее мировой революции. Сталин же продолжал выступать под чужим флагом. В его речи четко отражены подлинные геополитические национально-государственные интересы СССР, как и обычные имперские тенденции, воспринятые у российских и иных царей. Мы не разделяем утверждения Бушуевой, что речь Сталина «столь откровенно обнажила агрессивность политики СССР». Сталин пытался занять позицию «третьего радующегося». Но кто из политиков всех времен и народов не стремился к этому? Сталин отказался не только от международных революционных задач ВКП(б), но уничтожил и саму партию[201].

С проблемой мировой революции органически связаны итоги деятельности Коммунистического Интернационала. Его история сравнительно полно освещена в трудах Л. Гинцберга, Б. Лейбзона, Ф. Фирсова, К. Ширини и других ученых[202]. Эта история сложна и противоречива, в первую очередь вследствие порочного влияния Сталина и его сторонников в Исполнительном комитете Коминтерна. Нельзя преуменьшать значение Коминтерна и мирового коммунистического движения в целом. Один лишь вклад коммунистов в разгром фашизма выдвигает это движение в ряд важнейших явлений XX в. К сожалению, его широкие возможности содействовать общественному прогрессу не были использованы. Деятельность сталинистов не ограничивалась лишь сектантской тактикой. Задачам ее преодоления, как известно, был посвящен один из важнейших трудов Ленина — «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» (1920). После смерти Ленина нарастали некомпетентное вмешательство во внутренние дела зарубежных компартий, навязывание им чуждой, как правило, именно левацкой политической линии, гегемонизм. Начались репрессии против многих деятелей коммунистического движения и даже против целых партий. Догматизм препятствовал созданию Народного фронта. Тем не менее тезис о «катастрофе» Коминтерна несостоятелен. Сталин превратил в свой инструмент большую часть его аппарата. Но Коминтерн — это и зарубежные партии. Они же не все поддались диктату. Вспомним лишь некоторые события предвоенных лет: единые действия коммунистов Австрии, Франции с социалистами, важные решения VII конгресса Коминтерна.

Большой интерес представляет все, что связано с роспуском Коминтерна. Главная мысль советских историков сводилась к следующему. В 1943 г. ИККИ пришел к выводу, что организационная форма объединения рабочих, избранная I конгрессом Коминтерна, отвечавшая потребностям начального периода возрождения коммунистического движения, все больше изживала себя по мере роста этого движения и усложнения его задач в отдельных странах и становилась даже помехой дальнейшего укрепления национальных рабочих партий. На эти обстоятельства указывал еще VII конгресс Коминтерна в 1935 г. В условиях войны требовалось единство действий всех национальных и международных сил, составлявших антифашистскую коалицию, необходимо было устранить все препятствия к развитию сотрудничества различных социально-политических сил внутри антифашистской коалиции. Ю. Браунталь (Австрия) считает, что роспуск Коминтерна был призван «освободить коммунистические партии от неприязни к ним как агентам чужеземной власти».

Принимая в целом такое объяснение роспуска, необходимо сделать некоторые дополнения. Почему к такому решению единодушно пришли люди, представлявшие в ИККИ две противоположные тенденции, — подлинно и псевдореволюцион-ную? Нет ли оснований предположить: последователи Маркса-Ленина в Коминтерне считали, что в сложившихся по вине Сталина невыносимых условиях нормальная деятельность всемирной организации, провозгласившей благородные цели, просто невозможна. Есть сведения, что Г. Димитров вынашивал идею создания резервного руководящего центра за рубежом. На самом деле, можно ли было работать в условиях грубого диктата, постоянного ожидания ареста? Едва ли политическая и теоретическая зрелость компартий, приобретенная ими в 20—30-е гг., оправдывала роспуск Коминтерна. История социалистического, христианско-демократического, либерального и других мировых движений показывает целесообразность координации действий. Другое дело, что роспуск Коминтерна, а значит и ликвидация ИККИ, утратившего способность осуществлять свои функции, были, если не благом, то наименьшим злом по сравнению с существовавшим положением.

А что побудило Сталина и его группу пойти на такой шаг? Оказывается, он высказывался за роспуск еще в апреле 1941 г. Такой ценой он пытался сохранить дружеские отношения с Гитлером. Нападение Германии на СССР помешало этим планам. В 1943 г. к вопросу вернулись, причем главный мотив был прежним — укрепить дружбу, на этот раз с державами — противниками фашистского блока. Беспринципность Сталина вполне очевидна. Но не было ли других мотивов? Вполне можно предположить, что он разделывался с ИККИ, не желая терпеть какое-либо инакомыслие. «Наведя порядок в собственном ЦК», он не мог добиться того же кладбищенского единодушия в ИККИ. Как показывали события после смерти Сталина, его расхождения, например, с лидером итальянских коммунистов П. Тольятти, были куда более серьезными, чем с Н. Хрущевым, ставшим впоследствии наиболее крайним противником Сталина из числа членов тогдашнего руководства ВКП(б). Изменились ли его цели после роспуска Коминтерна? Очевидно, нисколько не изменились. Он привык рассматривать ИККИ лишь в качестве простого орудия. Оно отказывается служить — его заменяют.

Коминтерн под сталинской эгидой не сумел воспользоваться ленинскими рекомендациями о компромиссах и блоках, что составляет едва ли не основу любой политики. И коммунисты растеряли своих союзников, должны были, по острому замечанию одного из лидеров КПЧ, вступать в союз с самими собой. На самом деле был на руку одному фашизму тезис Сталина: все, кто правее коммунистов, — фашисты.

Наиболее ярко эта пагубная позиция проявилась в отношении к социалистическому движению. В статье «О международном положении» (1924) «вождь» отождествил социал-демократов, пацифистов и фашистов: «фашизм есть неоформленный политический блок… боевой организации буржуазии и социал-демократии»; фашизм и социал-демократия — «не антиподы, а близнецы». В докладах на съездах ВКП(б), других выступлениях он последовательно проводил мысль о социал-демократах как «агентах капитала в рабочем классе», «социал-фашистах». В другом варианте, социал-демократы «расчистили дорогу фашизму». Подобные ошибки тем более непростительны, что мысль об объединении всех прогрессивных сил никогда не умирала. Чичерин в 1929 г. в письме Сталину «крики о социал-фашизме» назвал нелепым вздором. Уэллс пытался убедить его в необходимости объединить всех антифашистов, в первую очередь социалистов и коммунистов. Нельзя просто действовать методами старого, не гибкого повстанческого социализма, говорил он. Многие представители технической интеллигенции Запада понимают, в каком состоянии находится мир, превращающийся в кровавое болото. Но подходить к ним «с прямолинейной пропагандой классовой борьбы — бесцельно», полагал Уэллс. «Примитивный антагонизм классовой борьбы может изолировать от социализма как раз те образованные круги, которые нужны для социализма». Актуальны слова писателя: «Не выпячивать антагонизм между двумя мирами, а стремиться сочетать все конструктивные движения, все конструктивные силы, в максимально возможной степени».

Однако Сталин остался глух к этим голосам. Он игнорировал и решения Коминтерна. Даже непосредственно перед войной, когда сама атмосфера над Европой взывала к единству, в докладе на XVIII съезде вновь звучала мысль об агентах буржуазии в рабочем движении. Позиции ряда социал-демократических партий или части их лидеров на самом деле в 20—30-е гг. утратили пролетарский характер. Они стали ориентироваться на либеральную буржуазию. Но приравнивать их к фашистам было грубейшим просчетом. Он повлек за собой тяжелые последствия для всего мира, верно полагают М. Бро-шат (ФРГ) и другие зарубежные историки. В советской литературе нет единого мнения о позиции Сталина относительно социал-демократии. Некоторые авторы утверждают, что он отказался от «теории социал-фашизма» в 1935 г. Но ее влияние до сих пор прослеживается в ряде изданий, например, «Истории новейшего времени стран Европы и Америки».

Таким же несостоятельным было отношение к пацифизму. Как известно, Ленин, осуждая отход ряда революционеров на позиции пацифизма, либерализма, был очень далек от того, чтобы переносить эту критику на пацифизм вообще. Сталин же категорически отбросил пацифизм. Его отношение не только к социал-демократизму, но и к пацифизму было сформулировано вполне определенно в той же статье «О международном положении». К этому сюжету он обращался постоянно. В 1928 г. в докладе о «Об итогах июльского Пленума ЦК ВКП(б)» он снова громит «империалистический пацифизм» с его Лигой Наций, проповедью «мира», «запрещением» войны, болтовней о «разоружении». Социал-демократия объявляется «главным проводником империалистического пацифизма в рабочем классе». В пацифизме исключались какие-либо гуманистические и демократические начала, его клеймили как «маску империализма», служащую подготовке новых войн. Излюбленным мотивом были «похороны пацифизма», которому, как показало последующее мировое развитие, принадлежит будущее: «так называемый пацифизм доживает последние дни, Лига Наций гниет заживо» (1930); пацифизм «влачит жалкое существование», «дышит на ладан» (1934); пацифизм «похоронен в гроб» (1939).

Среди приверженцев пацифизма были многие выдающиеся люди того времени от политиков типа Ф. Рузвельта, Л. Барту, Э. Эррио до писателей-гуманистов Р. Роллана, Т. Манна. Сталин не придавал этому значения. Накануне войны Р. Роллан писал в дневнике об СССР: «Там установился режим абсолютного, бесконтрольного произвола, без тени гарантий самых элементарных свобод… Я подавляю в себе потребность говорить и писать об этом… чтобы бешеные во Франции и во всем мире не воспользовались моими словами как отравленным оружием в самых преступных целях». В этой же связи он подчеркивал: «Я не Сталина защищаю, а СССР — кто бы ни стоял в его главе. Вреднейшая вещь — идолопоклонство по отношению к личностям, будь то И. Сталин, А. Гитлер или Б. Муссолини. Я стою за дело свободных народов, хозяев своей судьбы». Т. Манн писал в дневнике 23 ноября 1941 г.: «Можно было с симпатией принимать новый, в известном смысле коммунистический мир, каким он вырисовывался вначале. Но в руки каких негодяев попало осуществление его дела!» В то же время в своих радиоречах Манн высоко оценивал героизм советского народа в войне. Эти мысли показывают, насколько ошибочно любое осуждение сталинизма квалифицировать как «антикоммунизм». Нельзя согласиться также с теми авторами, которые полагают, что писатели-гуманисты были «одурманены» Сталиным. Они знали ему цену, но их положение было достаточно сложным.

Тенденция к упрощению, нивелированию была всеобщей, как в теоретических опусах, так и делах лидера ВКП(б). в 1927 г. он ставил на одну доску стабилизацию капитализма, рационализацию производства, которые в то время в СССР неизменно называли «частичными, временными», и приход фашизма к власти. Теоретическая и политическая немощь, может быть, наиболее проявились в неспособности увидеть экономическую и иную неоднородность капиталистического общества. Фашизм представляли как орудие всей буржуазии, социал-демократию — слугой буржуазии в целом. Даже в 1939 г. на XVIII съезде Сталин существенно не отличал политику западных держав, которые не были заинтересованы в войне и не собирались нападать на СССР, и государств «оси».

И после окончания войны в представлениях Сталина мало что изменилось. В беседе со Стассеном «вождь» отрицал разницу в экономических системах Гитлера и Рузвельта. По существу он не принял доводы своего собеседника о том, как научились США на уроках 1929–1930 гг. (Стассен умолчал о том, что Рузвельт мог воспринять также у Маркса и Ленина), как в Америке научились «регулировать капитализм», предотвращать развитие его монополистических и империалистических тенденций, как была обеспечена занятость. Стассен подчеркнул, что рабочие в США гораздо в большей мере пользуются правом голоса, чем «могли думать К. Маркс и Ф. Энгельс». Сталин не понял Рузвельта, хотя большая часть американской нации на рубеже 20—30-х гг. действительно находилась в отчаянии, а «новый курс» президента США, казалось бы, сделал чудо. «Вождь», естественно, ушел от дискуссии со Стассеном.

Своеобразным заключительным аккордом прозвучала речь Сталина на XIX партсъезде. Уже уходя из жизни, он навязывал своим преемникам ложную оценку буржуазии. Она в 1952 г. стала будто бы более реакционной, потеряла связи с народом и тем ослабила себя. От либерализма якобы не осталось и следа. Нет более так называемой свободы личности. Права личности признаются только за тем, у кого есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации. «Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт». Оказывается также, что буржуазия продает теперь права и независимость нации за доллары. «Знамя национальной независимости и национального суверенитета выброшено за борт».

В 1927 г. в «Заметках на современные темы» «угроза новой войны вообще, войны против СССР — в особенности» была объявлена Сталиным «реальной и действительной». В том же году в речи «Международное положение и оборона СССР» на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), «разоблачая» Зиновьева, он пытается раскрыть «основу и источник неизбежности новой войны». Вина Зиновьева, по Сталину, состояла в том, что он применял другую формулу — о «возможности новой войны». Заметим вскользь, что в этой же речи, «опровергая» Троцкого, «вождь» конструировал ситуацию, когда «враг подойдет на расстояние 80 километров к Кремлю». Как известно, по иронии судьбы, еще более опасная ситуация, правда, без какого-нибудь участия Троцкого, но по вине в первую очередь самого «великого полководца» возникнет в 1941 г. Итак, неизбежность новой войны как альфа и омега чуть ли не всех его построений. На войну он возлагает главную надежду, имея в виду перспективы мировой революции. По-своему реагируя на военную опасность, он выбирает крайне жестокий вариант индустриализации.

История показала несостоятельность представления о том, что только насилие может быть повивальной бабкой общественного прогресса. Революционные по своему значению изменения могут происходить без войн и катастроф. Капиталистическое окружение не было лишь географическим понятием, но оно не было однозначно и абсолютно враждебным. Отношение различных стран к СССР никогда не было одинаковым и раз навсегда данным. Более половины послеоктябрьских лет советские народы действительно жили при чрезвычайных обстоятельствах. Но нужно выяснить еще причины возникновения таких обстоятельств. Всегда ли адекватно оценивал Сталин сложившиеся условия и находил оптимальные выходы из них. Однако уже сейчас, на наш взгляд, достаточно оснований для вывода: гибель десятков миллионов людей не могут оправдать ни самые сложные ситуации, ни самые благородные цели, провозглашенные искренне или фарисейски.

В 30-е гг. сформировалась определенная система отношений СССР с зарубежными странами. Она не обеспечивала взаимовыгодного сотрудничества и многообразные связи с окружающим миром. В начале же своего существования общество СССР носило открытый характер. ВКП(б) выступала за развитие связей с другими странами, против отгораживания от мира. Это распространялось и на дипломатию. Так, упоминавшейся поездке советской делегации в Геную предшествовали обсуждения вопроса в ЦК и НКИД с привлечением специалистов, дискуссия в прессе. Вскоре вновь сделали дипломатию тайной. Переход общества к закрытой модели не был прогрессивным, не свидетельствовал он и о силе. Слабость экономических и иных связей СССР с зарубежными странами — наследие тех десятилетий. Образ «кремлевского затворника» до сих пор оказывает вредное влияние. По мнению Р. Эшли (США), «отпечаток мрачной фигуры Сталина все еще сохраняется в сознании американцев». О его враждебности к окружающему миру свидетельствуют люди самых различных политических взглядов от коммуниста Ф. Раскольникова до капиталиста А. Хаммера. Насаждался страх перед иностранцами. В каждом из них видели потенциального шпиона и диверсанта. Порой выдвигают тезис о сходстве Сталина с Петром Первым. Но он закрыл для СССР Западную Европу, а Петр открыл ее для России.

Исходя из положения о неизбежности войны, сталинисты пытались превратить страну в неприступную крепость. Сейчас с высоты 90-х гг. видно, что советские народы, идя этим курсом, хотя и непомерной ценой, добились многого; индустриализация создала базу для развитой военной экономики. Последняя вооружила армию. Без вооружения РККА при любых ее духовных ресурсах была бы бессильна против вермахта. Тиранический режим путем хищнической эксплуатации людей и природы добился успехов. При очень низком уровне жизни населения еще в течение нескольких десятилетий удавалось достичь и сохранять ядерный паритет с Западом. Однако страна с каждым десятилетием все больше отходила от столбовой дороги цивилизации. «Вождь» и его такие же безответственные полуобразованные преемники превращали великую страну в мировую провинцию.

Уже в 1917–1918 гг. стало ясно, что одна из самых страшных опасностей, что угрожала СССР, это — комчванство. Позднее оно было помножено на некомпетентность, произвол и единовластие. Просчеты были очевидны, но о них вслух никто не мог сказать, а значит исправить. Принцип «учиться у буржуазии» во всех областях общественной жизни был предан забвению. Предупреждения Г. Плеханова, П. Кропоткина, В. Ленина насчет отсталости в развитии России помнил еще Бухарин, но проигнорировал Сталин. За пропагандистской шумихой — «у советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока», за псевдонаучными построениями «экономическая независимость СССР от мировой буржуазии», «опора на собственные силы», односторонними расчетами на будто бы неисчерпаемые богатства страны руководство не заметило, что автаркия неизбежно ведет к застою и оскудению.

Незадачливые адвокаты «вождя» в наши дни утверждают, что он почти магически уничтожал одних своих врагов руками других. Использование противоречий в стане противников революции широко рекламировалось в 30-е гг. В зарубежной литературе это обычно связывают с тезисом о гире. На самом деле в 1925 г. «вождь» сказал, что он бросит «решающую гирю» на военные весы в критический момент столкновения между империалистами и, конечно, выйдет победителем. При этом он упоминал вскользь о мирной политике СССР. Основная же его мысль иная: «Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, — нам придется выступить последними».

В действительности он добился лишь того, что в течение десятилетий этот тезис успешно используется оппонентами. Так, имея в виду слова о «гире», Хилльгрубер утверждал, что «диктатор» стремился использовать против фашистских «неревизионистские капиталистические державы в качестве послушных исполнителей его воли». Из этого проистекало недоверие «неревизионистов» к СССР. Вопреки безответственным обещаниям, в новой — второй мировой войне — роль «третьего радующегося» играли, увы, другие. Главным образом по вине Сталина Советская страна в момент вступления в войну сразу же попала в положение, исключительно трудное во всех отношениях. На тезис о гире ссылаются и вне связи с желанием подчеркнуть безнравственность политики. Так, Мессершмидт считает: «Трудно предположить, чтобы Сталин в свете своей теории гири один без союзников напал бы на Германию, которая летом 1941 г. была в зените своей славы после ее успехов на Западе».

Применить эту «теорию» Сталину долго не удавалось. Во внешней военной деятельности для «стратегии непрямых действий» (по определению известного английского военного историка и теоретика Б. X. Лиддел Гарта), очевидно, не было подходящих условий. Была прямая военная помощь Чан Кайши, прямые военные столкновения на КВЖД, у озера Хасан, на реке Халхин-Гол, прямая военная помощь республиканской Испании. Лишь после Мюнхенского соглашения наступил его звездный час. Он убирает с поста наркома иностранных дел СССР Литвинова, назначает на эту должность преданнейшего единомышленника Молотова и без каких-либо помех сам выходит на дипломатическую арену, непосредственно руководит международными переговорами, принимает министров и послов, обменивается телеграммами в качестве фактического главы государства. При гласном его участии 23 августа 1939 г. был заключен с Германией пакт о ненападении[203]. По воспоминаниям приближенных, «вождь» считал, что, заключив пакт, он «провел Гитлера вокруг пальца». Не имел ли в виду он ту самую «гирю»: не препятствовать войне двух блоков германо-итало-японского и англо-французского, а затем — в соответствующий момент — вступить в войну самому?

Этот мудрый шаг будто бы привел к расколу врагов. Е. Рыбкин с восторгом сообщает, что «несколькими неожиданными ходами советской дипломатии в конце концов удалось добиться невиданной, ПРОСТО НЕВЕРОЯТНОЙ, как казалось еще недавно, ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ ПОБЕДЫ: империалистический мир УДАЛОСЬ РАСКОЛОТЬ… это была величайшая дипломатическая победа первой половины XX века»[204]. Автор видит ее в предотвращении некоего всемирного антисоветского блока. Однако «раскол» этот — межимпериалистические противоречия — возник задолго до 30-х гг. Отстаивают тезис о том, что пакт 23 августа подготовил создание антифашистской коалиции. Но лишь в авторитарном мышлении могла возникнуть эта идея: вступить в соглашение с фашизмом, чтобы объединиться с… антифашистами. Коалиция возникла в 1942 г. в первую очередь вследствие тех же противоречий. Тезис о «блестящей победе нашей дипломатии» накануне войны Павленко с полным основанием назвал «глупостью». Пакт с Германией противоречил основной исторической тенденции. СССР оказался в прогрессивном лагере. Объединение сил США, СССР и других неагрессивных государств произошло с роковым опозданием. В этом была и вина Сталина. Уже сейчас очевидно, что сближение с Германией в целом было ошибочным. Кардинальную задачу XX в. — государства с различным строем должны подняться над разделяющими их противоречиями и совместными усилиями исключить войну из жизни человечества — нельзя решить, сотрудничая с крайне реакционными и агрессивными режимами.

Из всех акций предвоенных лет пакт с Гитлером и связанные с этим пактом последующие действия вызывают наибольшие споры. Они — предмет дискуссий дипломатов, юристов, историков. Вопреки мнению ряда авторов официальная историография до сих пор находится в самом начале изучения многих важных аспектов пакта. Как и в других аналогичных случаях, она была скована трактовкой, завещанной самими творцами этого пакта. В своем выступлении 3 июля 1941 г. Сталин полностью оправдывал пакт, хотя Гитлер, Риббентроп и оказались «извергами и людоедами». Он утверждал, что СССР будто бы не мог отказаться от предложения о «мирном соглашении с соседней державой», что пакт обеспечил «мир в течение полутора годов и возможность подготовки сил для отпора». В этом был «выигрыш» СССР и «проигрыш» Германии. Выгоды последней сбрасывались со счетов. Вследствие же разрыва пакта Германия приобрела только «непродолжительный военный выигрыш». «Вождю» это представлялось «лишь эпизодом». Умалчивая гигантские потери Красной Армии, он говорил о «громадном политическом выигрыше», который будто бы получил СССР. Этот фактор был назван «серьезным и длительным». На деле «серьезное и длительное» отрицательное влияние на ход войны и на последующее развитие страны оказала неспособность Сталина, его военных и политических советников разумно использовать полученную отсрочку, ради которой в основном они заключали пакт. К сожалению, ни авторы 12-томника, ни авторы многочисленных частных трудов о войне за несколько десятилетий ни в чем существенном не дополнили эти суждения.

На первом плане в споре историков всегда был вопрос об оригинале секретного протокола — приложения к пакту. Дело в том, что в августе 1939 г. был опубликован только текст пакта, о существовании же тайного сговора о фактической ликвидации Польши как независимого государства знали немногие. Однако вскоре после 23 августа стали появляться прямые и косвенные подтверждения этого сговора. В 20-е числа сентября газеты СССР опубликовали, в частности, карту-схему разграничения советских и германских войск на территории Польши (части Красной Армии вступили в западные области Украины и Белоруссии 17 сентября)[205]. Есть и другие реальные факты. Встречное движение двух армий произошло без каких-либо крупных инцидентов, германские войска были отведены с ранее занятых ими территорий, в том числе и из районов Бреста и Львова. Показательна позиция Германии в момент воссоединения прибалтийских республик и Бессарабии, а также советско-финской войны. В январе 1961 г. В. Гомулка следующим образом объяснил всем известные факты: при заключении пакта «Советское правительство сделало оговорку, что в случае войны между Польшей и Германией Германия не может захватить украинских, белорусских и литовских земель, входивших в состав Польского государства, и что в случае поражения Польши эти земли будут заняты Советской Армией».

Однако спор, по характеру своему сугубо схоластический, продолжался. Западным и советским консервативным историкам суть была известна: между СССР и Германией проводилась граница по рекам Писса, Нарев, Буг, Висла, Сан. В «сферу влияния» СССР отходили наряду с украинскими и белорусскими землями также собственно польские земли Варшавского и Люблинского воеводств. Вскоре, правда, по дополнительному соглашению сторон линия разграничения была перенесена до Западного Буга. Теперь она стала в основном соответствовать восточным этнографическим границам Польши. Так был положен конец разделу Украины и Белоруссии, осуществленному в 1920 г. по Рижскому договору.

Пакт далеко не сводился к формуле о ненападении. Вопросы о том, был ли письменный протокол (и верна ли найденная его копия) или была устная договоренность, не имели принципиального значения. В отличие от мировой литературы в СССР пакт не был подвергнут научной критике. Именно этим воспользовались антисоциалистические и националистические экстремисты. Если б пакт был своевременно освещен, он не вызвал бы такую политическую волну, обычную задачу исторической науки не пришлось бы решать Съезду народных депутатов СССР. Впрочем, некоторым историкам решение даже такой высокой инстанции, опирающееся на достижения мировой историографии, не мешает по-прежнему отвергать существование секретных приложений.

В трактовке пакта и связанных с ним событий до последнего времени допускают много фактических ошибок. Утверждают, что вступление РККА в западные области Украины и Белоруссии будто бы было неожиданным для немцев, что это вступление не было связано с пактом. На самом деле соглашение 23 августа предусматривало такое вступление. Больше того, после вторжения в западные области Польши Германия стремилась ускорить вступление с востока войск РККА. Вслед за советской пропагандой тех лет ряд авторов пишет о «защите единокровных братьев». «Защита» — от кого? От Польши? Она пала. От Германии? Заняв их, она сама передала эти земли СССР. Утверждают, что советские войска будто бы вышли на линию Писса — Сан. Но в сентябре 1939 г. они не переходили линию Буга.

Крупным недостатком советской литературы является то обстоятельство, что решение заключить пакт с Германией, как правило, рассматривается вне связи с внешнеполитической деятельностью Сталина в целом. При этом остаются без ответа многие вопросы. Вследствие чего СССР оказался летом 1939 г. в такой изоляции, что заключил пакт даже с фашистской Германией? Какую роль в решении о пакте сыграли застарелые представления об англо-американском противоречии как главном, непонимание специфики фашистской формы империализма, страх перед германской мощью, реальной или вымышленной? Остаются не ясными и другие вопросы, кто к кому пришел — СССР к Германии или наоборот. В свете новых данных наивно звучат старые утверждения о «вынужденном» решении вступить в соглашение с Гитлером — это был договор равноправных партнеров. Односторонни или просто неверны суждения о «зондаже», «ультиматуме» Гитлера. Несомненно, он был чрезвычайно заинтересован в заключении пакта. Его адъютант фон Белов вспоминает, с каким напряжением ждал Гитлер известий из Москвы во время переговоров Риббентропа. Г. Хильгер, сотрудник германского посольства в Москве, свидетельствует: «оба государства шли навстречу друг другу весьма постепенно». Как показал Даши-чев, такое движение диктаторов началось сразу же после Мюнхена. Переориентация Сталина произошла в марте, может быть, даже в январе 1939 г.

Предысторию пакта нельзя ограничивать временем от предложения Гитлера о пакте до его подписания. После прихода фашистов к власти и ухудшения по их вине советско-германских отношений Сталин достаточно часто демонстрировал готовность восстановить эти отношения в духе Рапалло. В докладе на XVII съезде ВКП(б) он по существу оспаривал тезис о том, что СССР переменил «ориентацию» вследствие установления фашистского режима в Германии. «…Дело здесь не в фашизме, — подчеркивал «вождь», — хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной». Отметив далее, что «если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами… мы идем на это дело без колебаний», он в очень сдержанных тонах объяснил охлаждение советско-германских отношений приходом к власти «нынешних германских политиков». Так деликатно он назвал правительство Гитлера. По мнению Сталина, в политике Германии произошли лишь «некоторые изменения».

Западная пресса еще в те годы отмечала, что реакция СССР на захват Германией Австрии и Судетской области была сдержанной. Сталин публично не высказывал своего отношения к этим аннексиям, впервые он скажет об этом лишь 10 марта 1939 г. В западной историографии и публицистике доклад на XVIII съезде партии называют «речью о каштанах». В докладе очень резко было сказано, что СССР не будет «загребать жар» (таскать каштаны из огня) для западных держав. Можно считать это преувеличением. Но нельзя отрицать, что критика Германии в докладе Сталина была приглушена, главный удар часто он наносил по противоположной группировке государств. Он оставил открытым вопрос о направлениях советской политики, возможность для соглашения с Германией. Так и поняли его в Германии, оценив по достоинству. Фон Белов свидетельствует, что Риббентроп и Гитлер с удовлетворением обнаружили в докладе «заинтересованность советского диктатора установить отношения с Германией на дружественной основе». Показательно и другое. Молотов, выступая на сессии Верховного Совета СССР 28 августа 1939 г., подчеркнул, что «вождь» предвидел ставшее ныне фактом соглашение СССР с Германией.

Естественно, мы не имеем сейчас достаточно источников, чтобы утверждать о германской переориентации СССР. Шла борьба тенденций, но одна из них — прогерманская. Вполне можно допустить и то, что Сталин в эти решающие месяцы 1939 г. вообще не имел никакой концепции, не успев еще освободиться от мюнхенского шока. С одной стороны, он смещает с поста наркома иностранных дел Литвинова, сторонника коллективного отпора агрессии. Политический характер этого смещения был ясен и современникам, например, Рузвельту. В Германии также восприняли это как приглашение к сближению. Но Сталин вступает в открытые переговоры и с западными державами, не прекращая, впрочем, тайных переговоров с Германией. Вторые оказались более плодотворными. Московские переговоры с СССР вели лишенные полномочий второстепенные чиновники из Англии и Франции. В переговорах же с Германией СССР имел дело с всесильным канцлером, который обещал, предоставлял, гарантировал. Можно допустить, что Сталин увидел в пакте с Германией последний свой шанс, не имея ни желания, ни терпения ждать успехов на переговорах с англо-французами. Не случайно, что именно советская сторона прервала с ними переговоры, как только договоренность с немцами состоялась.

Изучая происхождение пакта, не следует ли учесть ряд обстоятельств, которые хотя и стали известными после заключения пакта, несомненно, были изначально изложены в нем. Таково появление в германско-советских официальных документах слова «дружественный». Важно выяснить, почему то, что в истории дипломатии всегда называлось вооруженным нейтралитетом, в отношениях Сталина — Гитлера стало называться «дружбой»? Не нужно ли учесть и сугубо личные моменты, помня о том, какой была роль Сталина и Гитлера в СССР и Германии? Нужно ли отбрасывать с порога соображения о «родстве душ двух диктаторов», англофобию Сталина и Молотова? Без изучения личного момента мы, очевидно, не сможем понять и странное доверие Сталина Гитлеру накануне нападения на СССР.

Был ли у СССР выбор или он был обречен заключить такой пакт? Некоторые авторы, вслед за Сталиным, категорически отрицают наличие выбора. Другие утверждают, что «выбор был невелик» — плыть по течению навстречу судьбе. Никто, однако, специально этим до сих пор не занимался. Были одни декларации. Никем не доказано, что возможности переговоров СССР с Англией, Францией были исчерпаны, что без согласия польского правительства пропустить войска РККА через территорию Польши военная конвенция СССР с этими государствами была исключена. Иными словами: мог ли СССР заключить военную конвенцию, пренебрегая этим отказом. Именно это и предлагала западная сторона на московских переговорах. Полностью ли использовали советские представители возможность опираться на явное расхождение позиций Англии и Франции? В то же время многие уже имеющиеся факты не укладываются в старые расхожие схемы. Достаточно ли мотивированными были отказ СССР от собственного единственного правильного принципа «мир неделим» и решение искать безопасность только для самого себя, а не для всех? Не без оснований Раскольников обвинял Сталина в том, что тот выжидает и качается как маятник между двумя «осями» (англо-французским и германо-итальянским блоками), хотя «единственная возможность предотвращения войны» заключалась в «скорейшем заключении военного и политического союза с Англией и Францией».

Кем доказано, что в случае отказа СССР от соглашения с Германией та немедленно напала бы на него с союзниками и даже в едином блоке всех капиталистических государств? Заметим вскользь, что тезис о нападении на СССР единого блока заимствован из сталинского же арсенала. Авторы тезиса игнорируют крайнее обострение межимпериалистических противоречий. Новый «крестовый поход» против СССР был маловероятен. В. Сиполс и некоторые другие советские и германские авторы, к сожалению, не замечают противоречий между их суждениями о заключении Советским правительством пакта 23 августа, вызванном будто бы опасностью немедленного нападения Германии, и их же тезисом о том, что «Гитлер не считал себя настолько сильным, чтобы напасть на СССР». Не изучены и другие возможные решения: Москва продолжает официальные переговоры с Лондоном и Парижем, затягивая одновременно тайные контакты с Берлином; заключает «чистый» пакт о ненападении с Германией без каких-либо дополнительных «дружественных» обязательств, выходящих за рамки нейтралитета, и активизирует переговоры с западными державами о подписании аналогичных соглашений; наконец, СССР отказывается от каких-либо соглашений со всеми державами. И снова повторяем: при всех вариантах политического урегулирования — постоянная боевая готовность РККА!

Длительное время нравственная сторона советско-германских пактов 23 августа и 28 сентября 1939 г. была в СССР вне критики. Мы не разделяем заблуждений ряда авторов, полагающих, что оба договора были выражением оборонительной стратегии. Ошибочно также оценивать пакты в политическом и, отдельно, в нравственном отношении. Поступать так означало бы возвращаться назад к Сталину, полагавшему, что политика может быть безнравственной. Даже он признавал аморальность сговора с Гитлером, делая его тайным. Часть историков, в их числе и авторы этих строк, считали, кое-кто продолжает считать, что сам по себе пакт от 23 августа был безупречен в этическом и юридическом отношениях, нехороши лишь дополнения к нему и пакт от 28 сентября. Утверждают, что ошибки Сталина и Молотова начались лишь после 1 сентября. В действительности же не было пакта без протокола. Именно протокол определял суть пакта. Кстати, он оказался единственной реализованной частью соглашения.

Открыто одиозным был пакт о «дружбе и границе», он дискредитировал СССР в глазах его сторонников, вводил в заблуждение советский народ и армию. Тезис об общей советско-германской границе означал признание германской аннексии Польши. Пакты попирали общечеловеческие принципы. Как было подчеркнуто на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС в 1989 г., «советское государство, предпринимая различные меры для укрепления безопасности страны перед лицом фашистской угрозы, допустило грубейшие нарушения ленинских принципов внешней политики, отвергающей раздел сфер влияния. Мы это решительно осуждаем». В постановлении Съезда народных депутатов СССР «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года» показано, что секретные протоколы находились «в противоречии с суверенитетом и независимостью ряда третьих стран». Советско-германские соглашения 1939 г. на самом деле стоят в одном ряду с Мюнхенским соглашением. Они продолжили «умиротворение». И в Мюнхене, и в Москве великие державы договаривались с агрессором за счет независимости малых держав и в ущерб самим себе. Эмерсон с полным основанием отмечает склонность Сталина к «подражательству в проведении полностью дискредитировавшей себя политики по отношению к Гитлеру». Характерно, что диктатор осудил западные державы: Чехословакию отдали как «плату». А сам он разве не «платил» Гитлеру за счет Польши? Некоторые авторы утверждают: не было возможности предотвратить нападение Германии на Польшу. Но была возможность не участвовать в разделе Польши. Соглашение от 23 августа — линия по Висле (к счастью, позднее исправленная!) — иначе как «разделом» не назовешь. В этом смысле нельзя не согласиться с Г. Колем и многими в Германии, которые осуждают «позорный пакт» 23 августа.

Решения Съезда народных депутатов СССР, казалось бы, должны были положить конец сталинской фальсификации пактов. Тем не менее этого не произошло. Авторы публикаций в «Военно-историческом журнале» утверждают, что договоры с Германией полностью соответствовали международному праву и нравственным нормам. По мнению В. Прибылова, любое соглашение нужно оценивать в зависимости от того, насколько оно обеспечивает интересы данного государства. Но это же закон джунглей. А как быть с интересами мирового сообщества?

Значение советско-германских договоров нарочито преувеличивается, их влияние трактуется расширительно. Пишут о «зеленом свете», который будто бы был открыт войне. Но ошибочно полагать, что пакт сделал возможной или хотя бы ускорил ее. Опубликованный в западной литературе материал показывает, что нападение на Польшу не позднее 1 сентября было назначено задолго до пакта и независимо от него. Решение было принято после предоставления британских гарантий Польше, которым, помня Мюнхен, Гитлер не придавал значения. Тем более СССР не имел отношения к агрессиям, предшествовавшим мировой войне. В зарубежной литературе подчеркивают не только прямые аннексионистские намерения, но и выгодную политическую конъюнктуру (неслыханный успех Гитлера в Мюнхене, военное отставание западных держав), и предкризисное состояние германской экономики, выход из которого фашистские лидеры видели лишь в войне. Пакт был лишь одним из благоприятных внешних условий. Согласно ему РККА в момент германско-польской войны «стояла с ружьем у ноги». В этом отношении ее позиция ничем не отличалась от позиции Англии, хотя та и обещала Польше помощь. Пакт имел отношение скорее не к генезису войны, а к ее ходу. Так, он явно ослаблял позиции Англии и Франции в их конфронтации с Германией. Но он ничуть не обострил западноевропейских противоречий, породивших войну, к которым СССР не имел отношения. Побудительным мотивом вступления Англии и Франции в войну был не пакт, а нападение Германии на Польшу. Можно допустить, что при отсутствии пакта вступление западных держав в войну было бы еще более вероятным.

Какая сторона могла извлечь и действительно извлекла больше выгод из пактов? Проблема не изучена, можно высказать лишь несколько общих соображений. Пакт, несомненно, принес большую пользу Германии[206]. К сказанному можно добавить опубликованные в ФРГ сведения о советских поставках Германии в 1939–1941 гг. Однако необходимо учитывать, каково место экспорта в германской военной экономике этих лет, какова доля СССР в германском экспорте; соотнести поставки советские Германии, немецкие — СССР. Разумеется, советские поставки, по оценке Ч. Мадайчика (Польша), улучшили экономику Германии, хотя главным ее поставщиком оставалась Юго-Восточная Европа. Не в полной мере учитывают все это, например, М. Геллер и А. Некрич. Не бывает компромиссов без теневых сторон. Однако пакт укреплял и положение СССР. Обострились отношения внутри фашистского блока. Но пакт ослабил и единство антифашистских сил. Этот баланс еще нужно изучать. Пакт улучшил отношения СССР с Японией, в какой-то мере он способствовал заключению аналогичного договора с нашим восточным соседом. Хотя, естественно, нельзя утверждать, что путь к взаимопониманию с ним лежал только через такой пакт.

Положительным было воссоединение с СССР западных областей Украины и Белоруссии. Но был ли пакт лучшим путем к восстановлению исторической справедливости на западных границах СССР? Расширилось стратегическое предполье СССР в возможной войне с Германией. Ограничивалась сфера фашистской агрессии, по крайней мере, в данный момент. Но пакт притупил бдительность Сталина и его советников, что привело к колоссальным потерям. При безответственном руководстве овладение новыми территориями отвлекло внимание, силы и средства от укрепления старой границы. Пакт не спас СССР от нападения, хуже того, он позволил Гитлеру свободно выбирать выгодный для него момент агрессии. Пакт предоставлял СССР время для укрепления обороны. Но то же самое получала и Германия в интересах своей агрессии. И этот баланс нужно изучать. Со времен войны продолжают оперировать тезисом: если б вермахт начал свой поход не от Бреста, а от Минска (старая граница), то Москва не устояла бы. Целесообразно изучить другую альтернативу: можно ли было вообще не отступать, тем более до Москвы. Разве РККА была обречена на это? Не проще ли было бы укрепить имеющуюся территорию, чем с сомнительным успехом пытаться покрывать грубейшие просчеты за счет присоединения новых территорий?

Не выдерживают критики попытки историков из РАН вдохнуть жизнь в старые версии: «Ход истории полностью оправдал заключение правительством СССР пакта о ненападении с Германией. Этот пакт сорвал планы и расчеты политиков Англии и Франции. СССР завоевал передышку на 22 месяца для подготовки к неизбежному нападению нацистов» (Г. Севостьянов). «Именно через 39-й год мы пришли к 45-му» (Ю. Поляков)[207]. В единой связи с пактом 23 августа пытаются искусственно рассматривать историю от контрреволюционного переворота на рубеже 20—30-х гг. до падения берлинской стены в 1989 г. Эта тенденциозность паразитирует на сталинской фальсификации пакта. До сих пор недостаточная изученность темы используется противниками Союза советских республик и их социалистического выбора. Далеко не одними пактами обусловлено воссоединение с Украиной и Белоруссией их западных областей. Сомнительно напрямую связывать эти договоры и воссоединение с СССР Латвии, Литвы, Эстонии, их современный политический и юридический статус. Отнюдь не сбрасывая со счетов преступления сталинизма против их населения, нужно признать, однако, что их буржуазные правящие круги, осуществляя выход из России в 1918 г. в условиях германской оккупации, не в большей степени учитывали мнение своих народов, чем в 1940 г., выполняя ультиматумы Молотова. Существуют две крайние точки зрения — традиционная и не менее односторонняя — нынешних сепаратистов. Под флагом народности они сбрасывают со счетов столетия совместной жизни народов России — СССР. Сказанное относится и к воссоединению Бессарабии. До сих пор трактовка этих проблем была крайне идеологизирована, предстоит их научное исследование, свободное от политических амбиций.

Однако в свете всего сказанного пакт — явление, по меньшей мере, не однозначное. Как могут ученые прибегать к таким категоричным суждениям: «полностью», «неизбежный»? Какие «расчеты сорвал» пакт? Разве фашистский блок не напал на СССР? Рискованно, если не глупо, выводить напрямую из пакта 1939 г. то победу 1945-го, то поражения 1941-го. Если б не дурные политики, честный пакт о нейтралитете принес бы СССР большую пользу. Грубейшие просчеты дипломатии, как и стратегии, великий народ оплатил великой ценой. Источник победы — не «в 1939 году», а в силе народной.

В заключении СССР пактов с Германией в 1939 г. отразились все основные черты дипломатии Сталина. В известном смысле пакты явились вершиной в ее развитии предвоенных лет. Серьезное охлаждение в отношениях к СССР большинства стран мира, в первую очередь его будущих союзников по военной коалиции, произошло главным образом вследствие односторонней прогерманской ориентации. Если не все, то многие действия СССР на международной арене по существу были подчинены интересам укрепления «дружбы» с Германией. Новый курс оказывал сильное влияние и на внутреннюю политику в целом, в особенности на оборонное строительство. Оно проходило в эти годы под знаком «очищения от шпионов, убийц и вредителей вроде Якира, Тухачевского» (Сталин) со всеми его губительными последствиями, а также преступных заблуждений, связанных с пактами.

Утрата возможностей предотвратить вторую мировую войну, особенно нападение фашистского блока на СССР в значительной, может быть, в решающей степени связана с массовыми политическими убийствами, организованными Сталиным и его сообщниками в 30-е гг. История этих репрессий, направленных главным образом против кадровых работников партии, Советов, промышленности, РККА, еще не написана. Некоторые историки занимают объективистские позиции. Для М. Кирьяна остается еще вопрос, «были бы меньшими наши потери, окажись в живых, на своих постах расстрелянные маршалы, командармы, комдивы?» Пытаются смягчить тона, скрыть суть дела, называют «всеармейской трагедией» массовое политическое убийство. Вывод о дальновидности Сталина, который будто бы очистил страну от «предательства», пытаются обосновать, ссылаясь на материалы, инспирированные в свое время самим Сталиным.

Среди историков нет единого мнения о числе репрессированных и, в частности, казненных военнослужащих РККА. По данным Института истории СССР АН СССР, в 1937–1938 гг. были убиты свыше 40 тыс. военнослужащих[208], в их числе примерно половина кадровых командиров, до 80 процентов высшего командного состава. Ликвидировали преимущественно тех, кто был умнее и грамотнее, кто выступал за прогрессивные методы боевых действий, скорейшее оснащение армии, авиации и флота новейшей техникой. Некоторые из них хорошо знали вероятного противника — Германию, ее военное строительство, руководство вермахтом, знали это из первых рук, по совместной деятельности с немецкими специалистами в СССР и Германии. Тем или иным способом были изгнаны из армии бывшие офицеры и генералы царской службы, вступившие в РККА в первые годы революции. Им была обязана Красная Армия многими своими победами. Это началось еще на рубеже 20—30-х гг. По мнению Ю. Перечнева, руководящие работники с минимальным военным образованием, некоторые вообще его не имеющие, назначенные не по знаниям, а по партийной принадлежности, не выдерживали конкуренции со «спецами». Часто отсутствие знаний сопровождалось открытой враждебностью к «бывшим».

Ряд авторов, например, Раш, пытается стереть различие между двумя школами военных, приравнять Тухачевского к Ворошилову. В действительности борьба двух концепций развития Вооруженных Сил вышла далеко за пределы войск и их штабов. Актуальные вопросы этой борьбы находили отражение в прессе, материалах съездов ВКП(б). Нет сомнений в том, что одной из причин убийства Тухачевского и других маршалов было соперничество Буденного и других «кавалеристов» (так называли сторонников сохранения конницы в качестве главных подвижных войск сухопутных сил, в противоположность бронетанковым войскам). В новой армии не нашлось бы места убежденным носителям консервативных традиций. Ворошилов, в первую очередь, хорошо понимал это. Вне этих соображений едва ли правомерно рассматривать его беззаветное сотрудничество со Сталиным в ликвидации лучших руководителей армии. Полуграмотный и не стремившийся к образованию соучастник многих сталинских преступлений еще в годы гражданской войны, гонитель военных специалистов, разрушитель армии накануне второй мировой войны, несостоявшийся полководец 1941–1945 гг. Как ни странно, миф о «железном наркоме» живет и поныне. Отметим, в частности, выдержанную по существу в хвалебном тоне статью Хорева. Не удержался автор статьи и от самых грубых приемов. Так, обещание «бить врага на его территории» Хорев считает выполненным — Красная Армия взяла Берлин. О выжженной врагом советской земле, о десятках миллионов, погибших на длинном пути к «чужой территории», автор не вспоминает.

Какова причина этих злодеяний? Несомненно, это — сталинизм, не только в карательных органах, но и в самой армии, в том числе в ГЛАВПУ РККА[209]. По этому поводу Гитлер говорил приближенным: страна не будет убивать своих офицеров, если она собирается воевать. Это — позиция противника. Но страну могли вынудить воевать, сказали бы мы. Вокруг нее то здесь, то там вспыхивали очаги войны, об опасности которой «вождь» так упорно твердил в течение многих лет, а армию обезглавливают. Это граничит или с безумием, или с государственной изменой. Допустим на минуту, что произошла роковая ошибка, Сталина люди типа Ежова, Берии, Мехлиса дезинформировали о масштабах «заговора», что нашлись «услужливые дураки», которые перестарались и которые «опаснее врага». Но и в этом случае он был бы главным виновником — есть ошибки, которые равносильны тягчайшим преступлениям.

Однако в данном случае деспот едва ли заблуждался. Кампания была всесторонне продумана, спланирована, отрепетирована. Он был вдохновителем и теоретиком, организатором и непосредственным руководителем этой кампании, затеянной во имя укрепления его собственной тирании. Бросается в глаза не только безнравственность, но и явная нецелесообразность таких дел. Все это можно объяснить ограниченностью интеллекта Сталина. Очень часто он оказывался не в состоянии охватить в целом явление, его возникновение, развитие, последствия; видел в насилии, если не единственный, то главный метод управления. Напомним давние (1918) конфликты Сталина и его подручных с командирами Красной Армии как раз на почве военной непрофессиональности первых. Уже в то время, хотя и в меньших масштабах, они пытались решить эти проблемы путем расстрелов. В 30-е гг. они были также лично заинтересованы в устранении людей, которые из первых рук знали их «полководческую деятельность» в годы гражданской войны и современную фальсификацию.

Диктатор стремился связать общим кровавым делом свое окружение. Списки лиц, подлежащих уничтожению, подписывали, кроме него, члены Политбюро, убийство одних маршалов осуществлялось руками других. Сам он, как правило, оставался «чистым». Подобные меры не были безуспешными. Кое-кто из них до сих пор верит в непорочность «вождя». Это обстоятельство нисколько не преуменьшает ответственности других лиц, в первую очередь наркома обороны. Он принимал непосредственное участие в арестах. Он вызывал тех или иных военачальников на совещания, предлагая им ехать в Москву непременно поездом. Так были арестованы, будучи оторванными от своих войск, Уборевич, Якир. Других из центрального аппарата нарком отправлял к новому месту службы. Так поступили с Тухачевским. Егоров был вызван в Москву и через некоторое время бесследно исчез.

На промышленность, в первую очередь, оборонную обрушились не менее чудовищные репрессии, чем на армию. Были подвергнуты преследованиям сотни тысяч работников. В решающие предвоенные годы (1937–1941) сильно замедлилось развитее экономики в целом, наметилось отставание в производстве важных видов боевой техники. По вине Сталина и его советников, в частности Берии, была остановлена разработка ракет среднего и дальнего радиуса действия. С большим опозданием началась работа над созданием атомной бомбы.

Воздействие ударов, нанесенных по обороне, еще не изучено. Сейчас можно высказать лишь некоторые соображения. С утратой своих лучших полководцев, способных мыслить самостоятельно, армия потеряла нечто большее, чем принято думать. Всепослушание воцарилось вокруг Сталина в решающие месяцы перед нападением на СССР. Маршалы и генералы уподобились новобранцам, сатрапы убрали достойных, а оставшимся показали, что их ожидает в случае, если они вспомнят о своем гражданском долге и достоинстве. Что могли знать о новых должностных обязанностях, о военной политике и стратегии огромного государства вновь назначенные на высшие военные посты Тимошенко и Жуков с их ничтожным общим образованием? Вознесенные на военный Олимп волей Сталина, не имея необходимого «веса» и в высшем руководстве, они слепо верили каждому слбву «вождя», даже тогда, когда его решения грубо противоречили действительности. Итак, сверху донизу: лейтенанты повели батальоны, капитаны — полки. Лукавит Филатов, утверждая, что не репрессии, а переход от милиционной системы к кадровой вызвал резкий рост армии и нехватку командиров.

Репрессии крайне отрицательно повлияли на подготовку обороны и ведение самой войны. «Если бы не разгром военных кадров, — утверждал А. Горбатов, — мы немца не то что до Волги, до Днепра бы не допустили». «Без тридцать седьмого года, — по мнению А. Василевского, — возможно, не было бы вообще войны в сорок первом году». Расчет здесь весьма прост. Хорошего командира, полководца особенно, нельзя подготовить за несколько лет. К. Ворошилов, С. Буденный, С. Тимошенко, Г. Кулик быстро проявили свою неспособность. То же произошло с частью новых выдвиженцев. Победители вермахта пришли в Берлин через поражения 1941–1942 гг.

Симонов писал: к началу войны «армия оказалась не только в самом трудном периоде незаконченного перевооружения, но и в не менее трудном периоде незаконченного восстановления моральных ценностей». Репрессии неизбежно усиливали в армии атмосферу недоверия, а среди командиров — привычку чутко прислушиваться к мнению начальства, лакировку, безгласность. Они сковывали инициативу, без которой немыслимы ни боеспособная армия, ни успешные действия. К концу 30-х гг. в РККА сильно упала дисциплина, резко снизился уровень демократии, прекратились дискуссии в области военной науки. Усиливалась ненадежность собственного положения командиров. Наметился их определенный открыв от красноармейцев. Необходимо напомнить также включение в воинские уставы весьма жестоких положений, согласно которым командир должен был применять для восстановления порядка «силу и оружие». Армии лишь в определенной степени удалось восполнить эти утраты. Они, однако, не могли не сказаться резко отрицательно на ее состоянии, особенно в первые месяцы войны.

Военными историками не изучено, в какой степени повлияли на Вооруженные Силы бюрократизация, дегуманизация, деинтеллектуализация, свойственные сталинизму. Нет вразумительного ответа и на вопрос о том, был ли у Сталина и его советников вообще какой-либо конструктивный план военного строительства, развития Вооруженных Сил, армейских и флотских партийных организаций. Не ясно также, что из серьезного военно-теоретического наследия репрессированных было принято Сталиным, Ворошиловым и другими из окружения «вождя». Были ли они вообще вооружены тем, что называется военной доктриной. Прав Э. Топич (ФРГ), полагающий, что предвоенная стратегия СССР автоматически и бездумно переносила тезис о «превосходстве социалистической системы перед капиталистической» на военное дело[210]. На основе комчванства возникли лозунги «вести военные действия на территории врага», «ответить тройным ударом на удар поджигательной войны», ставка на революционный взрыв в тылу агрессора вследствие крайней слабости и скорого краха капитализма, на «легкую победу малой кровью».

После уничтожения подлинных полководцев и военных теоретиков и объявления «враждебным» их творческого наследия на месте былой доктрины Красной Армии, созданной М. Фрунзе, М. Тухачевским и другими известными деятелями, очевидно, остались лишь некие обрывки знаний и псевдонаучные суждения дилетантов от военного дела. По существу эти положения сомкнулись с весьма примитивной пропагандой. Приведем цитату из передовой «Правды» (1938. 3 июля) «Героические женщины героического народа»: «На всесоюзном совещании жен командного и начальствующего состава Рабоче-Крестьянской Красной Армии бывшая батрачка, жена летчика и сама летчица П. Осипенко говорила: «В будущей войне, если на нас нападут, если нам придется столкнуться с противником, господство в воздухе будет за нами. Мы будем бить врага на его территории, как бы он ни был многочислен, где бы ни появлялся и откуда бы он ни наступал! И если потребует страна, если потребует партия и правительство, наши женщины вместе с мужьями, вместе со всей Рабоче-Крестьянской Красной Армией, под руководством нашего славного, любимого руководителя первого маршала Клима Ворошилова дадут должный отпор».

В борьбе двух направлений военно-теоретической мыли прогрессивное направление было сильно подорвано. Возобладало экстенсивное военное строительство, хотя передовые военная, военно-техническая мысль и практика не были полностью подавлены. Это обстоятельство сыграет большую роль в последующем развитии событий. Суть противоборства идей и их носителей чутко выявилась еще на XVII съезде ВКП(б) в критической речи Тухачевского и хвастливой — Ворошилова. «Необходимо… раз и навсегда покончить с вредительскими «теориями» о замене лошади машиной, об «отмирании» лошади… красная кавалерия по-прежнему является победоносной и сокрушающей вооруженной силой и может решать задачи на всех боевых фронтах».

Однако уже в будущем 1935 г. выработанная в Красной Армии вопреки мнению лиц, догматически оценивающих опыт прошлых лет, теория глубокой наступательной операции выдержит испытание на крупных маневрах Киевского военного округа. Они подтвердят вывод о гигантских возможностях танковых войск. 6 мая 1937 г. Тухачевский писал в «Красной звезде»: «Нам пришлось столкнуться с теорией «особенной» маневренности Красной Армии — теорией, основанной не на изучении и учете нового вооружения как в руках наших возможных врагов, так и в руках советского бойца, а на одних лишь уроках гражданской войны, на взглядах, более навеянных героикой гражданской войны, чем обоснованным ростом могущества, культуры, ростом крупной индустрии социалистического государства, а также ростом вооруженных армий наших возможных противников из капиталистического лагеря». Напомним, как безошибочно определил Тухачевский главное — антисоветское направление агрессии; подготовку Германией «могучей армии вторжения», основу которой составят «воздушные и быстроподвижные силы»; намерение путем «внезапных, молниеносных ударов» перенести военные действия на территорию противника[211].

Недавно опубликованы материалы совещания руководящего состава РККА 23–31 декабря 1940 г. Они показывают, что военное знание в стране, по крайней мере, на уровне теории достаточно полно учитывало важнейшие особенности современной войны, например, роль авиации и танков. В СССР заметили, что вермахт не оставляет своим противникам времени для развертывания их армий. Сошлемся, в частности, на доклад Г. Жукова «Характер современной наступательной операции», написанный И. Баграмяном (будущим маршалом), и доклад И. Тюленева «Характер современной оборонительной операции». Но это знание не было востребовано. Торжествовали ограниченность политических вождей и животный страх вождей военных[212].

Важно подчеркнуть, что ни Сталин, ни его советники не замечали, что лозунги, призванные служить заменой отсутствующей военной доктрины, не были обеспечены в военном отношении ни количественно, ни качественно. Было ли это заблуждение или блеф, предстоит еще изучить. Сейчас же можно с уверенностью сказать, что производство многих видов вооружения, известных перед войной, отставало или вообще не было организовано. Таковы дальние бомбардировщики, авиадесантная техника, ракетные системы большой дальности. Преобладание отсталых тенденций в военном строительстве на рубеже 30—40-х гг. не было случайным. В этом отражались коренные черты сталинизма.

Современные западные специалисты по военной истории видят в репрессиях провал развития Красной Армии, резкое снижение уровня обучения, военно-теоретической работы, замедление роста военной техники. По мнению Й. Хоффмана (ФРГ) во все более осложнявшейся внешнеполитической ситуации РККА была до основания сотрясена сталинскими чистками. Это было «болезненным проявлением», «формой коллективного сумасшествия». Он отвергает миф о советских маршалах-шпионах, допускает стремление укрепить тиранию с помощью этих убийств. Как считает Хоффман, в целом Красная Армия в 1935–1936 гг. «во всех отношениях представляла собой современные вооруженные силы». По мнению бывшего германского военного атташе в Москве Э. Кестрин-га, Красная Армия была лучшим и наиболее солидным среди государственных учреждений СССР. Другие авторы показывают, что Гитлер и его советники делали ставку на ослабление Красной Армии вследствие репрессий. По данным фон Белова, накануне операции «Барбаросса» «фюрер» говорил о Красной Армии как об армии без руководителей; по данным историка П. Гостони (Швейцария), Гитлер 9 января 1941 г. считал, что в этой армии не выросло еще новое поколение командиров. Отдельные историки полагают, что последствия репрессий чувствовались во время нападения 22 июня 1941 г. Р. Лоренц (ФРГ) считает, что до 22 июня 1941 г. Красная Армия успела пополнить командный состав. Это далеко не означает, однако, что к тому времени удалось преодолеть пагубное влияние репрессий 30-х гг. Оно прослеживается в развитии Вооруженных Сил СССР даже в последующие десятилетия[213].

Итак, главный виновник второй мировой войны и антисоветской агрессии — германо-фашистский империализм и его союзники. Западные державы способствовали агрессии. Это — выводы подавляющего большинства представителей мировой историографии. При этом в СССР — РФ сохраняется ложное представление о безупречности сталинской дипломатии[214]… Едва ли кто из подлинных ученых обвиняет Сталина в развязывании мировой войны, о чем шумят местные консервативные витии. Но можно считать доказанным, что Сталин далеко не все сделал, чтобы предотвратить ее, как и новую антисоветскую интервенцию. Есть серьезные сомнения в том, хотел ли он вообще предотвратить войну. Многие его действия или отсутствие действий, вполне оправданных национальными интересами СССР, служили поощрению агрессора. Убийства командиров Красной Армии, авантюра в Финляндии, тактика «не дать повода» и другие акции подтолкнули Гитлера к нападению на СССР, агрессор воспользовался благоприятным для него поведением Сталина.

Сталин представлял СССР в виде одинокого «утеса» среди милитаристского океана. Он не понимал, что такая позиция обрекла страну на политическую изоляцию, в которой она оказалась к началу войны. Значит, дело не только в том, что агрессия застала СССР врасплох. Некоторые авторы напоминают об антифашистской коалиции. Но ее активные действия начались лишь летом 1944 г. Сталин и его преемники обычно сводят все к антисоветизму мировой буржуазии. Но она никогда не была единой. Возникновение, хотя и с роковым опозданием, коалиции подтверждает это. Внешнеполитический просчет Сталина вынудил СССР нести на себе особый груз. «СССР должен был нести главную тяжесть войны», — считают авторы т. 6 упоминавшегося 10-томника (ФРГ). Это проявилось и в «степени напряжения сил, разрушенных внутри страны, и жертвах среди населения». На самом деле, на Восточный фронт вермахта пришлось, по некоторым данным, свыше 70 процентов его безвозвратных потерь. В СССР с полным основанием гордятся этим. Но было бы неверно видеть только одну сторону. Налицо и неравномерное, явно несправедливое распределение среди союзников общей ноши. СССР от начала до конца вел войну в крайне невыгодных условиях. Не только Гитлер, но и Рузвельт, и Черчилль выбирали удобные для них сроки и формы действий.