Сталинъюгенд

1

Юноша лет пятнадцати и девушка, выглядевшая постарше, неторопливо шли по безлюдному Каменному мосту в сторону Якиманки. Прохладный ветер гулял над рекой, заглушая шум изредка проносившихся мимо автомобилей. Молодой человек оживлённо жестикулировал на ходу, что-то доказывая спутнице. На середине моста он остановился, положив руку на перила. Увидев преграду, девушка подалась назад и прислонилась спиной к ограждению. Подуло, и окрашенное размытыми цветами креп-жоржетовое платье солнце-клёшем прилипло к телу, обозначив ноги. Всё в ней радовало глаз. Правильный овал лица красиво обрамляли слегка вьющиеся каштановые волосы, кокетливо выбивавшиеся из-под белой беретки. Лицо оживляли выразительные карие глаза с длинными ресницами и довольно полные губы с уголками, чуть направленными вниз. Румянец на щеках перекликался цветом с красным приталенным пиджачком с накладными плечами и алыми лакированными босоножками на высокой танкетке.

Было около четырёх часов пополудни 3 июня 1943 года. Заканчивался второй год изнурительной, страшной войны, и девушка настолько выделялась на сером фоне унылого города, что со стороны казалась ярким цветком, неведомо как взошедшим на пустыре среди чертополоха и бурьяна.

— …Володя, убери руку.

Юноша протестующе покачал головой, встряхнув волнистой шевелюрой.

— Нина! Я устал тебя убеждать. Ты хочешь, чтобы я начал действовать?

— Да как ты не поймешь — спор с родителями бессмыслен! Они и слышать ничего не хотят. Только нудят без конца: «В США могла учиться и в Мексике сумеешь». Володька… бес-по-лез-но!

— …Они обязаны считаться с твоим желанием!

— Опять двадцать пять! Ему — про Фому, а он — про Ерёму. Мне ведь только пятнадцать, и никто не позволит самой решать, где жить.

— Ну и что?! В Мексику всё равно не пущу… Если члены организации увидят, что кто-то не подчинился моему решению, то станут плевать на меня с высокой колокольни. Поэтому твоё место в Москве!… Пойми — я лучше знаю, что делать. Думаешь, тебе нужны пальмы с океаном? Чушь! И не раскатывай губы, что будешь на приёмах вокруг кинодив вертеться. На съёмки всё равно не попадёшь — ноги для этого недостаточно прямые.

— Зачем говоришь гадости?

— Я не гадости говорю, а правду… Не забывай — в СССР ты — дочь посла Уманского и моя девушка! А кем там будешь?!

— Да я вовсе не думаю об этом!

— А надо подумать, ради чего ты предаёшь Владимира Шахурина! Неужели не ясно — за нашей спиной огромная страна. И мы — её завтрашние хозяева! По праву наследников!… Поэтому давай прекратим бессмысленные споры. Пора уже тебе зарубить на носу — в Мексику не поедешь, ни при каких обстоятельствах!

— Убьёшь что ли?

— Думаешь, слабо?

— Володя!… Не на Луну я улетаю! А после школы здесь же в университет поступлю. Тогда уж нам никто не помешает быть вместе.

— Причём здесь университет?

— …Ну, просто сумасшедший! Как я могу идти против взрослых?

— Захочешь — пойдёшь!

— Какой же ты всё-таки ещё маленький.

Девушка несильно оттолкнула парня в сторону, освободив себе дорогу. Увидев, что она уходит, он догнал её в несколько быстрых шагов и схватил за руку.

— Что? Не поверила?! Может, тебе всё равно?

— Вовсе не всё равно! Но я ничего не могу поделать! — Нина мягко высвободила руку.

— Зато я могу. Последний раз предупреждаю — ты обязана подчиниться. Это очень серьёзно!

За этим непростым разговором пара подошла к гранитной лестнице, выходящей к мертвенно-серой жилой громаде, прозванной в народе «Домом правительства»[1]. Не замедляя шага, Нина начала быстро спускаться. Володя устремился вслед и настиг её на середине пролёта.

— …Погоди!

— Опять за своё?

В ответ, не говоря ни слова, парень начал судорожно расстёгивать вельветовую куртку. От резкого движения верхняя пуговица отлетела в сторону. Распахнув полу, он вырвал из внутреннего кармана цеплявшийся за швы пистолет.

— Смотри — это «вальтер»! Патрон уже в стволе. Если не согласишься остаться, будет плохо.

— Сумасшедший!… Что ты рвёшь мне душу? Хватит паясничать.

— Я не паясничаю!

— Ну и стреляй себе на здоровье. Подумаешь — испугал.

— Будешь так говорить — убью!

— Попробуй, если сможешь.

— …Стой, кому говорю! — приказал Володя, увидев, что Нина снова устремилась вниз.

Услышав окрик, она на миг обернулась, и в этот момент раздался выстрел. В красном пиджачке, чуть ниже левой, уже оформившейся груди, взорвалась аккуратная дырочка, мгновенно окрасившаяся в бордовый, почти черный, цвет. Девушка ещё успела удивлённо взглянуть на дымок, вившийся из дула, и рухнула на ступени.

Сделав несколько резких шагов вниз, Володя опустился перед ней на колени и пристально взглянул в открытые и уже безжизненные глаза.

— Нина!… Ниночка!!

Он выронил оружие, наклонился к ней и затряс, ухватив за плечи. Не почувствовав реакции, приложил ухо к груди — сердце не билось. Казалось, до него не доходила непоправимость совершённого — растерянный взгляд блуждал, останавливаясь то на стекленеющих глазах девушки, то на отверстии в пиджачке, откуда ещё пузырилась густая кровь, увеличивая в размере бордовое пятно. Потом он заметил «вальтер», лежавший рядом. Механически подобрав и как бы взвесив в руке, Володя поднёс пистолет к глазам и уставился в дуло, постепенно различая, как крошечный зев вечной тьмы медленно расширяется до бездны. В его взгляде появилась осмысленность. Мысли бешеным вихрем закружились в голове.

«…Зачем я это сделал? Получается — моя идея важнее человеческой жизни? Или… я расстрелял её, не сумев убедить? Кого расстрелял? Нину!… Разве можно доказывать идею с помощью пистолета?… Нет!! Она сама во всём виновата! У моего окружения нет права на капризы!… Но и я хорош! Приводить приговоры в исполнение — дело плебеев… Что будет?… Ребята подумают — смалодушничал… Ну и пусть! Что мне до мыслей вассалов?! Их дело — подчиняться?! Дурак… вот дура-ак!! Кто теперь подчинится?… Меня просто посадят в тюрьму… Неужели это конец?! И из-за чего?!»

Ещё какое-то время Володя продолжал смотреть в бездонное отверстие. Потом его правая рука с пистолетом тяжело поднялась на уровень головы. Дуло неуверенно ткнулось в висок, а указательный палец, лежавший на курке, начал медленно сгибаться, приближаясь к пределу, за которым следует необратимый удар бойка. Неожиданно кисть дрогнула, и раздался выстрел.

Двумя часами ранее Тёмка Хмельницкий, живший с семьёй в четырёхкомнатной квартире «дома правительства», позвал к себе друзей-одноклассников — Лёню Реденса и Феликса Кирпичникова. Ребята только что закончили седьмой класс и готовились к выпускным экзаменам — завтра им предстояло испытание по геометрии. Собравшись вместе, мальчишки никак не могли приступить к занятиям — сначала рассматривали фотографии в последнем «Огоньке», потом обсуждали фильм «Багдадский вор», недавно вышедший на экраны. И внешне, и по характерам они были разными, что не мешало им дружить.

Разговорчивый и неугомонный Артём вырос высоким, широкоскулым и светловолосым парнем с крупным и улыбчивым лицом. Густые русые волосы, зачёсанные назад, обнажали высокий лоб. Убеждая собеседника, Тёмка округлял зеленовато-жёлтые глаза и резко сжимал губы с глухим звуком, как бы ставя точку: «Амба»! Учился он не лучшим образом — кипучая натура не давала возможности сосредоточиться на занятиях. Его волновали иные, значительно более интересные проблемы, чем школьные предметы — двор, кино, оружие… К тому же много времени съедала игра на скрипке — преподаватель считал его подающим большие надежды. Но, обладая цепким умом и хваткой, Хмель успешно избегал двоек, не сильно напрягаясь. Он любил приключенческие романы, мальчишеские тайны и обожал, когда в компании к нему было приковано внимание, поэтому много говорил и часто привирал, увлекаясь настолько, что и сам верил придуманному.

Чуть выше среднего, для своего возраста, роста, Лёня Реденс был светловолосым и кареглазым. Прямые волосы он укладывал по моде — начёс чуть свисал на лоб. Улыбаясь, Лёнька обнажал все тридцать два красивых и ровных зуба. В меру спортивный, он умел элегантно носить одежду. Так случилось, что из-за переездов семьи Реденсу пришлось осваивать школьную программу первого и второго классов урывками и в основном дома. Это не способствовало прилежанию, и он постоянно чуть запаздывал с освоением текущего материала, не придавая особого значения успехам в школьных дисциплинах. Лёня интересовался в основном техникой, с которой был «на ты» — мог дни напролёт копаться в двигателях автомобилей или мотоциклов, чинить электроприборы или мастерить что-нибудь для дома. Набравшись богатого, для своих лет, опыта Реденс стал ироничным, что воспринималось иными окружающими, как надменность. Такое впечатление усиливала и его улыбка, больше похожая на усмешку. Однако верховодить Лёню не тянуло — он любил смотреть на происходящее со стороны, правда, не оставаясь равнодушным к подростковым шалостям. К пятнадцати годам этот парень понял, что к людям надо относиться философски и воспринимать их такими, какие они есть, а поскольку одноклассники стали для Реденса своими, он без труда соблюдал правила игры, одобренные друзьями.

В мускулистой фигуре огненно-рыжего и сероглазого Феликса Кирпичникова со сплошь усыпанным веснушками лицом чувствовались сила и ловкость. С обидчиками Кирпич дрался, отлично удерживая удар и не показывая, что ощущает боль. Он прекрасно занимался в школе, но любил похулиганить и порой небезобидно. С детства парень рос молчуном, предпочитая роль слушателя. В нём отсутствовали страсть к внешнему лидерству и стремление непременно переключить на себя внимание подростковой компании. Как и одноклассники, он обожал технику, и уже в одиннадцать лет научился управлять автомобилем. Друзья знали, что Феликс не подведёт, но заставить его сделать что-то против желания, было почти невозможно.

Проговорив с полчаса, мальчишки всё-таки начали готовиться к экзамену, проверяя друг друга на знание билетов по геометрии. Ответ предстояло держать перед комиссией во главе с директрисой — депутатом Верховного Совета Ольгой Федоровной Леоновой («партийная» кличка — «Холмогорская корова»), и преподавателем математики Юлием Осиповичем Гурвицем, прозванным за глаза: «Пару запищю».

Около четырёх часов мальчишки выдохлись и решили размяться на балконе. Там мгновенно забыли про теорему Пифагора с биссектрисой и начали плевать вниз, соревнуясь на дальность. Выиграл Лёня, едва не попав на спину татарина-дворника — тот сидел на лавочке метрах в двадцати от подъезда и курил козью ногу с едким самосадом.

— Везёт тебе с гайморитом — всегда найдётся, чем похаркать, — позавидовал проигравший Тёмка.

Закончив турнир, ребята перешли к обсуждению планов на лето. Оно манило купанием, велосипедными прогулками и походами в лес, но особенно радовала возможность вволю повозиться с немецкой военной техникой в «Парке Горького» на выставке образцов трофейного вооружения, где начальником служил отец Артёма, генерал-лейтенант Хмельницкий, после тяжёлого ранения получивший это назначение из рук самого Сталина. Нечего и говорить, что такое положение дел вызывало у парня законную гордость.

— …Ребята, любопытно, чем всё закончится у Шаха с Ниной? — вдруг изменил тему разговора Лёня Реденс.

— Как чем?… Нинка уплывёт себе в Мексику, а Володька останется страдать и вымещать переживания на нас, — ответил Артём.

— Не страдать, а злиться, что она не подчинилась, — не согласился Феликс.

— Правильно… злиться. Только знаете, что он мне недавно заявил? — снова привлёк к себе внимание Лёня.

— ?…

— Сказал: если Нинка отчалит — он убьёт…

— Кого?!

— Хмель, ты хоть раз в жизни в состоянии дослушать?

— Ну не тяни! Кого убьёт?

— …Грозился — или себя, или её.

— Чепуха. Откуда Вовке взять настоящее оружие?… Недели три назад он где-то раздобыл «смит-вессон» и отдал мне на хранение. Я заховал его под диван, но мать, как назло, чуть не на следующий день затеяла генеральную уборку. Вечером встретила меня уже с револьвером в руке, устроила истерику и наябедничала отцу. Тот взял «смит», а я стою и жду: «Ща, как треснет»… Уже к оплеухе приготовился, а он повертел его в руках и говорит: «Этим ржавым хламом только гвозди заколачивать». В общем — пронесло. Батя его в сейф швырнул и приказал забыть об оружии вне музея.

За домом, со стороны моста, раздался сильный хлопок.

— Глядите, как выхлопная пальнула, прямо как из пистолета, — прокомментировал Хмельницкий.

В этот момент звук повторился.

— Ребята — выстрелы! — возбужденно предположил Лёнька.

— Да ладно пургу мести. Глушитель жахнул, — усомнился Тёмка.

— А я говорю — стреляли!

— Тём, по-моему, выстрелы — Лёнька прав, — поддержал Реденса Феликс.

— Айда, посмотрим!

Однако в прихожей их остановила мама Артёма, Вера Ивановна, собравшаяся было пойти к подруге — свояченице Сталина — Евгении Александровне Аллилуевой:

— Куда это вы намылились?

— Мам, на мосту пальба! Надо посмотреть, что произошло.

— А ну, марш назад! Без вас разберутся!

— Вера Ивановна! А если что-то серьёзное?! — взмолился Феликс.

— Тем более — нечего там делать! Я кому говорю? Идите в комнату и занимайтесь. И не вздумайте уйти — проверю! — Хмельницкая захлопнула за собой дверь.

Минуты через три, стараясь не шуметь, Тёмка выглянул на лестничную клетку. Там стояла тишина. Не помня себя от волнения, мальчишки выскочили из квартиры и загрохотали по ступенькам вниз. Остановить их не смог бы уже никто. Вскоре они что есть мочи, неслись по мосту в сторону Кремля. Метров через сто друзья, запыхавшись, подбежали к лестнице. У тротуара, напротив первых ступенек, стояли гэбэшная «эмка», поношенный милицейский «фордик» и карета скорой помощи. На площадке между первым и вторым пролётом находились медики и люди в форме. С обеих сторон входы на лестницу перекрывали милиционеры. Около машин застыли, вытягивая шеи, пятеро любопытных прохожих, как всегда успевших появиться на месте происшествия. От группы на площадке отделились трое: врач и два санитара, державшие в руках носилки с пострадавшим. Они стали осторожно подниматься на мост. Шофёр скорой помощи, ожидавший наверху, засуетился и занял место перед открытой задней дверью. Когда носилки ставили в салон, ребята увидели на них окровавленного одноклассника Володю Шахурина. Со стороны Якиманки показалась другая санитарная машина. Поравнявшись с лестницей, она круто развернулась и остановилась позади «эмки».

— …Можете не спешить. Там девушка. Отвезёте её в морг, — сказал врач подъехавшему коллеге.

— А как ваш? — спросил тот.

— Пока жив, но долго не протянет… от силы часов пять-шесть.

— Та нi… ше день протяне… вiн хлопец дюжий, — вступил в разговор сержант с голубыми погонами чекиста.

Автомобиль с раненым юношей рывком развернулся и, набирая скорость, покатил в сторону Кремля. Тем временем вторая бригада направилась к месту происшествия. Вскоре уже они несли назад носилки с телом, укрытым простыней. Погрузив их, бригада заняла свои места, и карета поехала в сторону Якиманки по направлению к 1-й Градской больнице.

На мост поднялись чекисты. Увидев ребят, лейтенант госбезопасности довольно лениво шуганул их:

— А ну, брысь отсюда!

Повернувшись затем в другую сторону — к зевакам — он строго продолжил:

— Граждане, вы, как я понимаю, здесь давно. Среди вас есть свидетели происшествия?

«Граждане» дружно замотали головами.

— Тогда проходите. Не задерживайтесь.

Случайно оказавшиеся поблизости пешеходы немедленно повиновались приказу и торопливо разошлись, от греха подальше. Мальчишки отступили на пару шагов, но уходить не спешили.

— Ребята… и вправду Володька Нину убил! — еле выдохнул Артём.

— Я кому сказал исчезнуть?! — Уже более грозно рыкнул чекист, не расслышавший реплики Хмельницкого.

Опустив головы, они побрели в сторону «Ударника», не сговариваясь, миновали кинотеатр и перед Малым Каменным мостом свернули на набережную. Метров через пятьдесят встали в рядок у перил, уставившись на неспешно текшую воду Стрелки. Затянувшуюся паузу нарушил Артём:

— Да, Лёнька, накаркал ты.

— Чего накаркал? Можно подумать, промолчи я, он бы не устроил здесь побоище.

— Вот дурак-то! — вступил в разговор Феликс. — Мне такого не понять. Она навсегда уезжала, что ли?

— Ребята, а вы видели, как мозги растеклись?

— Хорош, Хмель! И без тебя тошно, — оборвал его Реденс. — Лучше подумайте, что с нами теперь станет?

— Мы-то здесь причём, палёна мышь?

— А при том. У Володьки наверняка сделают обыск и найдут его дурацкие протоколы.

— Ну и что? В них нет ничего плохого. Вот только организация у нас — тайная…

— Зря ты. Шах наверняка программу «Четвёртой Империи» подготовил. Он ведь нас измучил этой галиматьёй — то так, то эдак подбирался ко всем по очереди.

— …Лёнька прав. Он действительно с этими «фюрерами» носился как с писаной торбой. И бумаги уже состряпал… каждому показывал. Только никто не соглашался их подписать. Мне кажется: когда его дружно послали, он сильно сбавил обороты.

— Если уж на то пошло, у нас не только организация Шаха. Бакулев ведь своё общество в противовес затеял — всем звёзды понавесил. Это, глядя на него, Володька решил «подчинённым» звания присвоить. Чушь всё это. Кому мы с нашими играми нужны?

— Да, может, никому вчера и не нужны… были… а вот теперь понадобимся!

— Лёнь, хватит гадать… Всё равно уже ничего не исправить. А как думаете, где он оружие взял?

— Кирпич, напрасно ты так спокойно насчёт протоколов. Я точно знаю, что Шах ещё и дневники вёл. А что он в них со своим больным воображением «будущего властелина мира» накорябал — кто знает? Если начнут обыскивать, нам может очень не поздоровиться. Насчет Бакуля Артём прав, но только мы уже забыли, когда его общество собиралось по оргвопросам — Петьке эта дребедень давно осточертела, — возразил Реденс. — А с пистолетом — тут и думать нечего — наверняка это Ванькин.

— Да ты что, с ума сошёл?! Он и Серго своих пистолетов никогда из рук не выпускают. Как детям Анастаса Ивановича, оружие им положено только для самозащиты. Мне Серго рассказывал — их чекисты инструктировали по технике безопасности. И сколько я ни просил, он только ненадолго подержать давал, — засомневался Артём.

— Ну… — то Серго… а то — Вано. Они с Шахом — не разлей вода, — поддержал полемику Феликс. — Да, ребята, если будет обыск — хорошего не жди. Послушайте, надо срочно Барабанову сообщить… и Бакулю с Хаммером… а девчонки узнают — вот визгу-то будет!

— Хочешь сказать, Микоянам говорить не надо?

— Не-е… им в Кремль по такому поводу лучше не звонить.

— Ладно… пошли во двор. Барабана найдём, а там — поглядим.

Друзья отделились от перил и направились к дому. Двор уже напоминал разворошённый улей. Первое, что увидели мальчишки, была стайка их одноклассниц: Галя Лозовская, Ира Бусалова, Галя Куйбышева, Эра Кузнецова и Лара Смирнова. Возле них стоял и Лёнька Барабанов. Заметив ребят, он бросился навстречу:

— Ребята, Шах только что укокошил Нину Уманскую, а потом и сам застрелился!

— Не трезвонь. Глашатай выискался. Мы оттуда как раз и идём, — остудил Лёньку Хмельницкий.

— И всё видели?

— Видели-не-видели, а когда их увозили, мы там стояли.

— Ну и что?!

— У Вовки полчерепушки снесло. Смотреть страшно. Но он пока, вроде, жив.

Вокруг них уже собрались девчонки и слушали, затаив дыхание.

— …А как это произошло?

— Как-как?… Мы к экзамену готовились. Вдруг бабах!… Выстрел! Потом ещё один. Мы — ноги в руки — и на мост. А там уже санитары носилки с лестницы прут. На них Шах — без сознания. Вместо макушки — сплошная каша. Потом уже Нину под простыней — мёртвую — подняли. А дальше — нас погнали.

— И где ж вы болтались столько времени?

— Стояли за «Ударником». Обсуждали.

— Ой, мальчики! А что теперь будет?! — не выдержала Галя Лозовская.

— Что будет, то и будет! — отрезал Кирпичников.

В это время из подъезда показалась Вера Ивановна Хмельницкая с тёткой Лёни Реденса, Евгенией Александровной Аллилуевой.

— Ну-ка, дети, быстро по домам — у вас завтра экзамен! — скомандовала она.

Школьники неохотно разошлись. Вернувшись к Артёму, ребята ещё какое-то время обсуждали пережитое, но вскоре распрощались. Выйдя во двор, Лёня махнул Феликсу рукой и направился к себе, в 10-й подъезд. Оставшись один, Кирпич потопал домой, а жил он довольно далеко — на улице Горького, сразу за Моссоветом.