Становление и первоначальное расселение рода «Homo»

Глава VI Австронезия

Прежде чем приступить к рассмотрению конкретных проблем первоначального заселения региона, которому посвящена данная глава, следует остановиться на некоторых общих моментах, связанных с географией.

Основное внимание будет уделено т. н. «Большой Австралии», включающей Австралийский континент, Новую Гвинею, Тасманию и близлежащие острова (White & О’Connell, 1979). Однако, поскольку историю заселения данного региона было бы нецелесообразно отделять от анализа динамики продвижения древнего человека в тихоокеанский бассейн, в данной главе я касаюсь также вкратце островов Полинезии, так что в целом я предпочел озаглавить этот раздел Австронезия, использовав термин, обозначающий (по крайней мере в археологических работах) объединенный регион Австралии и Полинензии (Dixon, 1993). Говоря о заселении Большой Австралии, приходится употреблять также термин Сахул (Sahul), обозначающий плейстоценовый континент, образовавшийся в результате понижения уровня океана в период оледенений и слияния Тасмании и Новой Гвинеи с материковой Австралией. Отделение Тасмании от континента произошло 11 тыс. лет назад, а Новой Гвинеи — 8 тыс. лет назад (Девидсон, 1997). Что касается региона Сахул в целом, он в течение всего плейстоцена и ранее был полностью изолирован от Азии. Этот факт имеет важное значение для решения вопроса о первоначальном проникновении человека в Австралию: плейстоценовые племена должны были обладать довольно высоким уровнем материальной культуры и иметь возможность строить хотя бы примитивные лодки или плоты чтобы добраться до континента, т. к. практически не было никакой возможности проникнуть туда по суше (Dixon, 1993). Здесь мы опять возвращаемся к проблеме преодоления водных пространств древним человеком. Решить эти вопросы можно только в глобальном масштабе путем сопоставления известных датировок первоначального заселения островов.

До появления человека Большая Австралия в течение миллионов лет была изолирована от остального мира, что сказалось на характере флоры и фауны региона, сохраняющего уникальный архаичный облик. На Австралийский континент не смогли проникнуть крупные плацентарные млекопитающие, если не считать собаки динго, заведомо привезенной человеком. Все живое в Австралии носит отпчаток необычайной древности, неповторимого своеобразия и человек — коренное население — не представляет исключения как в отношении языка и культуры, так, в какой-то мере, и в отношении физического типа.

Как и в случае дискуссий о единстве антропологического типа Америки, некоторые исследователи выдвигали гипотезу гомогенности коренного населения Австралии, что после детального исследования разных регионов континентов оказывалось по меньшей мере преувеличением. В какой-то степени представительным для австралийских аборигенов и наиболее полно сохранившимся является тип центральной Австралии, известный по хорошо изученному племени Аранда. Для этого варианта характерны: рост средний и выше среднего, длинные конечности, волнистые волосы на голове, очень сильное развитие бороды и волосяного покрова на теле, темнокоричневый цвет кожи, низкий и очень широкий нос (мировой максимум), губы толще средних, умеренно прогнатное, низкое лицо, долихокефалия, сильно развитое надбровье. Описанный комплекс, однако, типичен не для всего континента. Особенно выделяются группы юго-востока страны, которые отличаются более низким ростом и тенденцией к курчавоволосости. Некоторые антропологи объясняют это явление сохранением черт древнего субстрата, сходного с тасманийцами, однако другие исследователи возражают, полагая, что описанные своеобразные особенности связаны с инородными для континентальной Австралии группами тасманийского или меланезийского происхождения, завезенными в Новый Южный Уэльс европейскими колонизаторами в XVIII–XIX веках. На севере континента отмечаются уклонения от среднего типа в противоположном направлении: высокий рост, более светлая пигментация. Имеются сообщения о свтлопигментированных северных австралийцах-аборигенах. Наряду с этим констатируется также наличие курчавых волос в некоторых группах, что обычно объясняют примесью папуасского компонента.

Так или иначе — бесспорно наличие довольно широкого спектра вариабельности антропологического типа коренного населения Австралии. Разнообразие проявляется и в одонтологической характеристике аборигенов. Вошедшее в обобщающие работы по физическому типу австралийцев представление о гипермакродонтизме последних как одной из общих черт всех племен, в последнее время признано неверным, вернее — неточным: очень крупными размерами зубов отличаются южные группы, населяющие бассейны рек Муррея и Дарлинга, но в других областях страны этот показатель вариабелен, так что в среднем размеры зубов австралийских аборигенов не уникальны и не могут представлять мировой максимум. Японский одонтолог К. Ханихара предпринял широкомасштабное сравнение размеров зубов австралийцев с другими группами населения Земного шара — японцами, айнами, индейцами Пима, негроидами. В анализ вошли мезиодистальныe диаметры коронок зубов от центральных резцов до вторых моляров. Автор пришел к выводу, что зубы аборигенов Австралии могут быть отнесены к категории больших, но не максимально крупных среди изученных групп, будучи сходными с африканскими негроидами и индейцами Америки (Hanihara, 1977). По данным исследователей, работавших в штате Квинсленд, на востоке страны, т. е. в области, сравнительно близкой к зонам расселения наиболее крупнозубых австралийцев, особенности зубной морфологии населения позволяют говорить о выраженном матуризованном одонтологическом типе. Так, частота шестого бугорка на первом нижнем моляре в этой выборке равна 27 %, а на втором 42 % (мировой максимум), что, как отмечают авторы работы, находится в соответствии с общим массивным строением черепа, характерным для населения данного региона. Наряду с этим частота лопатообразной формы резцов, которая, казалось бы, должна быть повышена в матуризованных формах, очень низка (наивысший балл совсем отстутствует), значительно ниже, чем известно из работы К. Ханихара по Австралии. Авторы считают такие результаты подтверждением своей гипотезы, согласно которой ведущим фактором дифференциации австралийских популяций является локальная изменчивость (Smith et al., 1981). Трудно найти некий общеавстралийский архаичный комплекс в строении зубов, но несомненно, что отдельные древние черты в разных регионах континента констатируются как результат длительной изоляции. Например, К. Ханихара в работе 1976 г. подчеркивает наличие на первых нижних молярах в черепах австралийских аборигенов сильное развитие передней ямки (Hanihara, 1976), что на этих зубах в других группах наблюдается редко.

Краниологический комплекс австралийских аборигенов во многом своеобразен, хотя и не уникален. Он несет в себе важнейшую информацию о происхождении этого биологического подразделения человечества и его древних связях с другими группами.

Средние показатели размеров черепа современных коренных австралийцев следующие (по работе Я. Я. Рогинского и М. Г. Левина, 1978): продольный диаметр -187,8 мм, поперечный — 132,2 мм, т. е. можно говорить о выраженной долихокрании (указатель — 70,4). Лоб узкий — 96,1 мм. Лицо узкое (133,6 мм) и низкое (66,8 мм). Грушевидное отверстие широкое (26,9 мм). Высота носа — 49,5 мм. Орбиты низкие (33,5 мм). Высота черепа небольшая (133 мм). Длина неба большая для современных групп (50,9 мм; для сравнения: у современных китайцев — 45,2 мм). Ширина неба средняя (41,1 мм). Надбровные дуги (по всем имеющимся данным) развиты очень сильно (мировой максимум среди современных групп человечества).

Особый интерес представляют ископаемые краниологические материалы с территории Австралии.

В 1884 году в штате Квинсленд на востоке континента был найден череп 14-16-летнего юноши. Находку пришлось собирать и склеивать из многих фрагментов, так что точность некоторых измерений нельзя считать идеальной, однако в целом череп дает достаточно определенное представление о краниологическом комплексе населения, к которому принадлежал индивидуум. Нужно сразу сказать, что этот комплекс чрезвычайно архаичен как в мировом масштабе, так и по отношению к современному населению. Для него характерны сильно развитые надбровные дуги, большая толщина костей, очень крупные зубы. Череп характеризуется большим продольным диаметром (192 мм) (поперечный — 141 мм, указатель — 73,4), низким (65 мм), довольно узким (123 мм) прогнатным лицом, средне-широким грушевидным отверстием (25 мм), низкими орбитами (32,5 мм) (ширина — 40 мм), уникально большой длиной неба (62 мм!) (ширина 42 мм). Носовые кости выступают слабо. Черепная крышка низкая («ушная» высота — 105 мм). По всем этим показателям тальгайский экземпляр близок к черепам современных австралийских аборигенов, но обнаруживает более примитивный облик, что проявляется в общей массивности, малом объеме мозговой коробки очень большой площади костного неба, развитие супраорбитального рельефа. Точно датировать эту находку не удалось, однако если судить по таким фактам как наличие вместе с черепом костей вымерших сумчатых животных, плотные известковые наплывы, сильная минерализация костей, плейстоценовая датировка тальгайского черепа представляется вполне правдоподобной, что подтверждается и общим крайне архаичным обликом экземпляра. В 1920 г. на севере штата Виктория в южной Австралии на глубине 60 см. был найден сильно минерализованный череп мужчины, относящийся практически к тему же краниологическому типу, что и тальгайский экземпляр, но, по свидетельству специалистов, еще более архаичный, о чем можно судить по мощным надбровным дугам, низкому своду черепа, сильно выраженному прогнатизму, очень крупным зубам. Резко выражена долихокрания (указатель 65,8): продольный диаметр черепа — 199 мм(!), поперечный — 131 мм… Череп низкий (108 мм), верхняя высота лица небольшая (70 мм). Очень узкий лоб (наименьший лобный диаметр — 86 мм), большая ширина носа (32 мм), очень большая длина неба (авторы не приводят цифровые данные, вероятно в силу невозможности точной оценки). Точная датировка черепа пока не установлена, но никто из исследователей не сомневается в его плейстоценовом возрасте.

Тальгайская и кохунская находки поразили исследователей необычайно архаичным обликом, который, по мнению некоторых антропологов, даже не укладывается в рамки показателей Homo sapiens. Так, Я. Я. Рогинский и М. Г. Левин писали, что описанные австралийские ископаемые черепа по некоторым показателям (объем, размеры неба, прогнатизм, величина зубов) примитивнее классических неандертальцев (Рогинский, Левин, 1978).

В 1940 году близ Мельбурна на глубине 6 м в песчаном карьере были обнаружены два человеческих черепа, один из которых, лучше сохранившийся, был изучен, а результаты опубликованы в 1943 г. По ряду показателей кейлорский (названный по месту находки) череп имеет общие черты с двумя описанными выше: он долихокранный (указатель — 72,6), длинный (197 мм, ширина 143 мм), отличается большой шириной носового отверстия (27 мм), низкими орбитами (30 мм), довольно длинным костным небом (56,5 мм). Однако при этом краниологический тип этого экземпляра менее архаичен: его высота равна 120 мм, наименьший лобный диаметр — 101 мм, существенно больше объем мозговой коробки (1593 см³). Он характеризуется более широким и высоким лицом (136×74 мм), менее массивным надбровьем, менее крупными зубами. Исследователям удалось более точно, чем в двух предыдущих случаях, определить древность находки: возраст кейлорского экземпляра по данным радиоуглеродного анализа равен 15000 лет, иногда называют дату 18 тыс. лет до современности. Во всяком случае, кейлорский череп, несмотря на более «прогрессивный» краниологический комплекс, оказался более древним, чем экземпляры из Тальгая и Кохуны. Три описанных черепа были положены антропологами в основу дискуссии о формировании физического типа аборигенов Австралии и путях заселения этого континента. Эти находки, имеющие контрастные морфологические особенности, сразу же навели на мысль о двух разнородных волнах заселения Австралии, одна из которых имела «тальгайско-кохунский» антропологический тип, другая — «кейлорский», причем последняя, как это ни странно, была более ранней. Впоследствии новые находки внесли свои коррективы в первоначальную упрощенную схему, однако в главных чертах деление на разные исходные волны признается и сейчас. Трудно представить, чтобы более грацильный и продвинутый кейлорский комплекс мог эволюционировать в крайне архаичный, массивный тальгайско-кохунский.

В 1967 году австралийский антрополог Ален Торн нашел в районе пресноводного озера Кау Свэмп, близ реки Меррей, массивный и крупный мужской череп, отлчающийся чрезвычайно примитивным краниологическим комплексом (Кау Свэмп 1) и части посткраниального скелета. Череп характеризуется низким, «убегающим» лбом, массивными надбровными дугами (о которых некоторые исследователи считают возможным говорить как о надбровном валике (Johanson & Blake, 1996), широким, низким, прогнатным лицом, выраженным альвеолярным прогнатизмом, широким грушевидным отверстием, низкими орбитами, очень большой толщиной костей, «крышеобразной» формой свода. Вскоре был обнаружен еще один скелет индивидуума мужского пола (Кау Свэмп 5), который по краниологическому комплексу очень сходен с первым. Специальный анализ показал, что череп Кау Свэмп 5 имеет искусственную деформацию, по-видимому ритуальную. Вместе со скелетом найдено много украшений из костей животных и раковин. В этом же месте раскопок найдены останки по крайней мере 40 индивидуумов, — взрослых и детей, — живших в период времени от 9,5 до 14 тыс. лет до современности. Древность черепов Кау Свэмп 1 и 5 равна примерно 13 тыс. лет, т. е. по времени (а также по морфологии) они очень близки к экземплярам Тальгай и Кохуна. Комплекс «Тальгай-Кохуна-Кау Свэмп» представляет собой позднеплейстоценовый-раннеголоценовый тип древнеавстралийского населения, который долго сохранялся на территории континента, что доказывается находками черепов в Моссгил (6000 лет) и Коссак (6500 лет), сходными с описанными выше по общей массивности, про-гнатности, долихокрании, сильно выраженному надглазничному рельефу. Близкую датировку имеет фрагментарный экземпляр из Тартанга (Кабо, 1968). Экземпляр Коссак, — череп 40 летнего мужчины, найденный на западном побережье Австралии, обнаруживает несомненное сходство с черепами группы Тальгай-Кохуна, что показывает широкое распространение данного архаичного комплекса на территории Австралийского континента.

Рассмотренный выше архаичный комплекс выражен также в серии черепов из Арнхемленда (северная Австралия), описанной чешским антропологом Я. Елинеком (Jelinek, 1979) и состоящей из 8 мужских, 4 женских, одного юношеского и одного детского черепов, которые обнаруживают ярко выраженные черты архаизма: сильное развитие надбровного рельефа, низкий, «убегающий» лоб, низкое расположение наибольшей ширины мозговой коробки, резкий перегиб затылочной кости. Максимально выражены архаичные признаки на черепе № 13 из места раскопок в Балмен Горж. Датировка не сообщается. Я.Елинек склонен видеть в этих морфологических особенностях черты Homo erectus. Нужно заметить, что приводимые чешским исследователем размерные характеристики говорят о значительной вариабельности в пределах описываемой серии, причем практически по всем признакам. Например, в мужской группе продольный диаметр черепа имеет размах изманчивости от 171 до 186 мм, поперечный — от 120 до 133 мм, высотный — от 124 до 140 мм, скуловой — от 130 до 136 мм, высота орбиты — от 29 до 37 мм, ширина грушевидного отверстия — от 26 до 32 мм, наклон лба — от 54 до 63°, общий лицевой угол от 54 до 69°. Эти данные затрудняют восприятие серии как единого антропологического типа. Возможно, здесь сыграла роль метисация между различными прибывающими с севера волнами мигрантов.

Из двух выделенных выше протоавстралийских комплексов складывался современный тип австралийских аборигенов, и трудно сказать, какая из двух волн заселения внесла больший вклад в формирование физического типа последних. Некоторые антропологи считают, что более значительную роль сыграли представители кейлорского типа. Мне кажется, что все было как раз наоборот и тальгайско-кохунская волна — более поздняя и, вероятно, более многочисленная, перекрыла древний субстрат. Так или иначе, сложилась очень своеобразная группа человечества — «австралийская раса», которую выделяли уже антропологи начала XIX века. Позже, в конце того же века, Н. Н. Миклухо-Маклай и Томас Гекели подтвердили правильность этого взгляда на австралийских аборигенов и высказали мнение, что коренное население Австралии более или менее однородно. Этот последний тезис, как мы видели выше, является спорным: в мировом масштабе на первый взгляд население кажется действительно единым, особенно по комплексу характерных, довольно редких особенностей. Однако, более углубленный анализ приводит к другим выводам. Я. Я. Рогинский и М. Г. Левин в книге «Антропология» упоминают работы антрополога Дж. Метью, который выделил в составе аборигенного населения Австралии три компонента: папуасский, дравидийский, малайский. Эта точка зрения, правда, не была поддержана другими исследователями, но и гипотеза «австралийского гомотипа» встретила много возражений.

Выше был рассмотрен краниологический материал, дополнивший данные, относящиеся к массивному тальгайско-кохунскому типу. Теперь нужно сказать, что и новые сведения о более грацильном кейлорском варианте также продолжали поступать в XX веке. Настоящей сенсацией явились результаты раскопок в районе Вилландра Лэйкс, где было сделано чрезвычайно важное открытие, заставившее пересмотреть датировку первоначального заселения Австралийского континента: к западу от Сиднея, близ озера Мунго был найден полный скелет взрослого мужчины, обозначенный в каталоге «Мунго 3». Археологи считают это погребение ритуальным. Находка замечательна прежде всего тем, что она представляет собой самый древний на данный момент скелет человека на всем континенте. Первая оценка возраста захоронения, — 26–30 тыс. лет, — вскоре была заменена на 32–35 тыс. лет, а применение новых методов (уран и электронно-спиновый резонанс) «удревнило» Мунго 3 до 62 тыс. лет. Считается, что эта датировка как раз совпадает со временем появления древнейших людей в Австралии, так что индивидуум, скелет которого найден в погребении Мунго 3, вполне возможно, был одним из «первых австралийцев». Череп Лейк Мунго 3 характеризуется низким сводом, покатым, «убегающим» лбом, т. е. обычным для древней Австралии архаизмом, однако по ряду других показателей (относительная грацильность, не очень сильно выраженный надглазничный рельеф) он более «анатомически прогрессивен», чем экземпляры из Тальгая и Кохуны, в силу чего исследователи относят эту находку к кейлорскому варианту. Такой вывод был предсказуем уже на основании известного соотношения тальгайско-кохунского и кейлорского типов: более архаичный матуризованный краниологический комплекс в Австралии был более поздним по сравнению с грацильным.

Антропологи и археологи, занимающиеся проблемами формирования населения Австралии, так же, как их коллеги — американисты, спорят относительно числа волн первоначального заселения континента. Есть сторонники одной, двух, трех волн, а также перманентной «капельной» миграции. Мне представляется, что наличие двух четко разграниченных антропологических комплексов в древнем населении Австралии является определенным свидетельством в пользу гипотезы двух основных потоков мигрантов из Азии (от других континентов Австралия была всегда изолирована огромными водными пространствами).

Австралийские антропологи Л. Фридмэн и М. Лофгрен (Freedman & Lofgren, 1979) в статье, посвященной новой палеантропологической находке — черепу из Коссак, сформулировали гипотезу «дигибридного» происхождения австралийских аборигенов, основанную на изучении рассмотренных выше двух краниологических вариантов, которые авторы описывают следующим образом: вариант первый, массивный архаичный, представленный черепами Тальгай, Кохуна (точная датировка отсутствует), Кау Свэмп (13 тыс. лет), Моссгил (6 тыс. лет), Коссак (6500 лет), Кубул Крик; вариант второй, более грацильный — Лэйк Мунго (62 тыс. лет), Кейлор (13 тыс. лет), Грин Галли (6 тыс. лет). Эти материалы, согласно мнению авторов, представляют две волны мигрантов, заселявших Австралию: массивный тальгайско-кохунский вариант проник на северо-запад континента с Явь через о-в Тимор и распространился по западному побережью. Популяци* типа Лэйк Мунго пришла, вероятно, из Южного Китая и проникла через Индокитай, Калимантан и Новую Гвинею на северо-восточное побережье Австралии, мигрировала вдоль всего восточного берега континента и дошла до Тасмании (напомним, что Тасмания в те времена входила в состав Австралийского материка) (рис. 11). Одним из доказательств такой миграции авторы считают череп из Ниа (Калимантан) (древность — 40 тыс. лет до современности), характеризующийся грацильным морфологическим комплексом и сходный с черепами тасманийцев. Новые исследования вносят определенные поправки и дополнения в описанную схему первоначального заселения Австралийского континента. Датировм меняются главным образом в сторону удревнения. В частности, как было сказано выше, возраст находки Лэйк Мунго 3 по современным данным равен 60–62 тыс. лет. Изменилась датировка находок в Кау Свэмп, — 19–22 тыс. лет до современности, период максимума последнего эледенения (датировка методом OSL — optically stimulated luminescence) (Stone & Cupper, 2003). Авторы цитирумого исследования считают), что резкое изменение климата могло стать причиной вымирания группы древнего, матуризованного по физическому типу населения.

О том, что архаичный протоавстралоидный вариант проник в Австралию с севера, через Новую Гвинею, свидетельствует найденная в 1929 году на Новой Гвинее, близ Аитапе, черепная крышка, обнаруживающая все основные черты тальгайско-кохунского комплекса, который, следовательно, как и более ранний кейлорский, был представлен на Новой Гвинее, бывшей своего рода «воротами в Австралию». Датировка новогвинейского экземпляра — 4–5 тыс. лет, что позволяет предположить, что архаичный протоавстралоидный краниологический комплекс долго сохранялся не только в Австралии, но и за ее пределами.

Родство австралийских аборигенов с коренным населением Новой Гвинеи подтверждается также генетическими данными. Группа американских генетиков (Thomson et al., 1996) осуществила сравнительный анализ группы аборигенов Центральной Австралии (119 человек) и ряда выборок населения других регионов. Оказалось, что по кластеру α-глобиновых генов австралийцы наиболее близки к жителям высокогорья Новой Гвинеи.

^{Предполагаемые пути заселения Австралии двумя волнами мигрантов, гипотеза Фридмена-Лофгрена: сплошной линией показана траектория движения популяций типа Кейлор (1), пунктиром — путь матуризованного типа Тальгай-Кохуна (2).}

Точно такой же результат получен при исследовании митохондриальной ДНК (van Holst Pellekapn et al., 1998). Вспомним, что горные группы Новой Гвинеи обнаруживают также сходство с южноамериканскими индейцами (Bahatra et al., 1996). Это привело исследователей к выводу, что сравниваемые популяции, несмотря на огромное расстояние в пространстве и времени, имеют единое происхождение. Данная общность сказывается и в морфологических особенностях. Черепа из Вилландра Лэйкс (Австралия) обнаруживают сходство с экземплярами из Сантана ду Риашо (Бразилия).

Модель трехволновой миграции в Австралию изложила в 1976 году польская исследовательница Л. Ружбицка-Бьернат (Rozbicka-Biernat, 1976), считающая, что первая волна переселенцев пришла с Явы и принесла основной австралоидный компонент, вторая, оставившая незначительный след на континенте, содержала пигмеоидный и негроидный компоненты (А. З. очевидно, имеется в виду миграция на Тасманию), третья, распространившаяся из Юго-Восточной Азии, была носителем айноидного комплекса. Автор допускает также некоторые поздние примеси из Южной Индии, Шри Ланки, Новой Гвинеи. Работа выполнена в традициях типологической школы Чекановского, что затрудняет сравнение с современными публикациями. В современном населении выявляется также веддоидный компонент, что вполне естественно, если принять во внимание, что последний был широко распространен в Южной Азии и Индокитае, где даже сейчас прослеживается его примесь: например у представителей племен мои встречаются волнистые волосы, толстые губы, широкие носы и более темные, чем у окружающего населения, оттенки цвета кожи (Рогинский, Левин, 1978). В южных и юго-восточных регионах Азии отметил наличие австрало-веддоидных черт также Н. Н.Чебоксаров.

Подведем итоги относительно места и времени первоначального проникновения человека на территорию Австралийского континента.

Гипотеза Фридмэна-Лофгрена о двух путях проникновения человека в Австралию по-своему объясняет историю формирования аборигенного населения континента' Правда, у меня остаются некоторые сомнения относительно предполагармого расселения через остров Тимор, который находится все же слишком далеко от австралийского берега (по крайней мере в 60 км). Конечно, мне могут возразить, что глубина океана в этой его части невелика: даже сейчас она едва достигает 45 м, а в плейстоцене была еще меньше, вследствие чего из воды могли выступать многочисленные островки, образующие «мост» в направлении континента. Но не следует забывать, что Новая Гвинея в ту пору имела непосредственное соединение с Австралией, и путь через нее был, во всяком случае, предпочтительнее. Кроме того, как было сказано выше, именно на Новой Гвинее был найден череп индивидуума, относящегося к тальгайско-кохунскому массивному типу. Эти факты наводят на мысль, что предки обеих волн первоначального заселения Австралии прошли через Новую Гвинею. Сторонники одной волны первоначального заселения Австралийского континента также рассматривают этот остров как единые «ворота в Австралию». Я все же считаю более обоснованной гипотезу двух волн, прошедших в разное время через Новую Гвинею с островов, составляющих теперь Индонезию, в частности — с Явы. Аргументом в этом отношении может служить сходство древнеавстралийских и, отчасти, современных черепов, с находками из Нгандонга, отмеченное Ф.Вейденрейхом и проанализированное в работе Л. Шотта (Schott, 1992). На рис. 12 представлены совмещенные обводы черепов Нгандонг 1 (Ява) (1) и WLH-50 (Вилландра Лэйкс Австралия) (2), подтвердающие точку зрения этих исследователей. Обратим внимание на тот факт, что с нгандонгским черепом обнаружил сходство экземпляр, принадлежащий к тальгайско-кохунской эволюционной линии. Ф.Вейденрейх констатировал также близкое сходство яванских черепов раннего голоцена (а возможно, более древних) из Вадьяка на Яве с черепом из Кейлора. Экземпляр Вадьяк 1 характеризуется типично австралоидным краниологическим комплексом: долихокрания (указатель — 72,52), сильно выраженные надбровные дуги, низкие орбиты (33 мм), довольно большая высота свода — 140 мм, невысокое (73,1 мм), широкое лицо (140 мм), широкое носовое отверстие (30 мм), прогнатизм. Отличия от кейлорского черепа в общем сводятся к большей высоте свода и ширине лица яванского экземпляра. Этот тип был распространен также в континентальных районах Юго-Восточной Азии. В частности, череп № 84 MDM

^{Сравнение черепов Нгандонг 1 (1) и WLH 50 (Австралия) (2).}

M1 из Вьетнама — Май Да Нуок имеет следующую морфологическую характеристику: долихокрания (указатель 70,81), лицо низкое (62 мм), носовое отверстие широкое (29 мм), орбиты низкие (32 мм), прогнатизм, большая высота «крышеобразного» свода (141 мм), большой объем мозговой коробки (1429 см³). Высокий свод и большой объем являются отличительной чертой кейлорского типа, в отличие от тальгайско-кохунского и современных аборигенов. Следовательно, среди ископаемых форм Юго-Восточной Азии можно найти корни обоих главных протоавстралийских вариантов. Развивая далее рассуждение о сходстве австралийских черепов с позднеплейстоценовыми находками Азии, можно упомянуть также, что череп Май Да Нуок имеет много общих черт с китайским экземпляром из Лю Чан. Вьетнамский антрополог Нгуэн Лан Куонг (Nguyen Lari Cuong, 1986) приходит к однозначному заключению, что оба упомянутых выше черепа имеют четко выраженные особенности австралоидного краниологического комплекса. Несомненно, что и более древняя, широко известная находка с территории Китая — кальвариум Дали, несмотря на его крайне архаичный облик, несет в себе черты протоавстралоидного типа — гипер-долихокранию, массивные надбровные дуги, широкое грушевидное отверстие, низкое лицо, низкие орбиты. Интересно отметить, что по времени (и в значительной мере — по морфологии) индивидуум из Дали сближается с африканским «австралоидным» черепом из Флорисбада, считающимся типовым экземпляром для таксона Homo helmei, черты которого явно присутствуют в Австралазии и Южной Америке (Австралазия — регион, включающий Юго-Восточную Азию, Австралию, Океанию, Новую Зеландию и примыкающие к ним острова Тихого Океана).

Вопрос о времени первоначального проникновения человека на Австралийский континент тесно связан с историей заселения Новой Гвинеи. Поскольку Торресов пролив образовался сравнительно поздно, проблема перехода групп людей с территории Новой Гвинеи в Австралию в верхнем плейстоцене просто не существовала. Но Австронезия в целом была отделена от Азии, и проникнуть в Новую Гвинею с севера можно было только морским путем. Эпоха древнейших мореплавателей, как было показано в предыдущих главах, приходится в основном на период 30–40 тыс. лет назад. Конечно, мы не знаем, какими плавательными средствами располагал человек в те времена, но есть основание считать, что мы скорее недооцениваем его возможности. Известно, например, что аборигены Австралии использовали довольно широкий спектр таких средств — от самых примитивных (плавательное бревно) до разнообразных плотов, связанных из одного или двух слоев бревен и лодок, сделанных из коры. Сторонники единой миграционной волны как раз считают (во всяком случае в 90-х годах прошлого века считали) 40 тыс. лет до современности временем появления первого человека в Австралии. Однако, поступающие в течение последних десятилетий новые материалы заставляют усомниться в том, что эта дата является предельной… На крайнем севере материка, в области Арнхемленд, археологи обнаружили древние стоянки предков австралийских аборигенов — Малакунанья 2 и Наувалябила. Древность этих местонахождений — от 50 до 60 тыс. лет до современности. Датировка древнейших известных на данный момент останков человека в Австралии (Мунго 3) свидетельствует приблизительно о таком же возрасте первых следов человека на этом континенте — 62 ООО ±6000 лет (комбинация методов электронно-спинового резонанса и урановых серий). При исследовании следов пребывания человека в месте раскопок под скальным навесом Джинмиум (Jinmium), применение термолюминисцентного метода датировки показало древность 100 тыс. лет. Некоторые исследователи предполагают, что появление первых людей в Австралии имело место еще гораздо раньше — до 200 тыс. лет назад (!) (Kershaw et al., 2000). Столь древние даты кажутся маловероятными, т. к. сразу же возникает вопрос о преодолении водных пространств. Однако, если мы вспомним, что на остров Флорес человек проник по данным археологии уже 0,8 млн. лет назад (Kennedy, 2000), хочется проявить осторожность в оценках времени миграций человека. Кроме того, в науке нет еще согласия относительно датировок ряда палеоантропологических находок привлекаемых для сравнения: в частности нгандонгские черепа до сих вызывают споры, и есть даже попытки «удревнить» их до 200 тыс. лет. Это по-новому поставило бы вопрос о древности первых людей в Австралии. В настоящее время разброс мнений по данной теме очень широк. Мне представляется, что предпочтение в этом вопросе нужно отдать тем работам, в которых авторы проводят обширный сравнительный анализ с критическим обзором накопившихся данных. В связи с этим, по моему мнению, следует обратить внимание на детальную статью австралийских антропологов Р. Г. Робертса и Р. Джонса (Roberts & Jones, 2000), в которой авторы приходят к выводу, что все наиболее достоверные современные датировки первоначального заселения Австралии позволяют на данный момент считать дату 60 тыс. лет как наиболее вероятное и реальное время первоначального появления человека в Австралии. Неудивительно, что по современным данным та же датировка принимается для первоначального заселения Новой Гвинеи, проникнув на территорию которой, люди уже беспрепятственно расселились далее по землям Австралии. Здесь, как и во многих других случаях, описанных в предыдущих главах, следует учитывать различный смысл понятий «первоначальное проникновение» и «заселение». До сих пор речь шла о древнейшем эпизоде появления человека на Австралийском континенте. Заселение последнего было долгим и сложным процессом, занявшим тысячелетия, что несомненно связано с природными особенностями Австралии. Климат этой страны исследователи называют экстремальным (Девидсон, 1997). Это — самый засушливый континент мира, особенно в центральных регионах, которые лишь очень условно можно назвать пригодными для жизни человека. При этом, по геологическим данным, Австралия только за последнее тысячелетие трижды претерпела катастрофические наводнения, производившие опустошения среди населения и приводившие к длительному сокращению жизненных ресурсов. Естественно, это становилось причиной периодического вымирания больших групп населения, так что многие регионы неоднократно заселялись человеком заново (Девидсон, 1997). Остается только удивляться воле и упорству многих поколений коренных австралийцев, которые не только выжили, но и создали уникальную культуру, идеально адаптированную к условиям этого не очень гостеприимного континента. До прихода европейцев численность аборигенного населения Австралии, по расчетам специалистов, равнялась 300 тыс. человек (сейчас осталось несколько десятков тысяч). Местная культура в основных чертах сохранилась, так же, как и языки коренного населения, характеризующиеся развитым грамматическим строем и достаточно богатым словарным запасом.

Большой остров Тасмания, расположенный в непосредственной близости от континента, естественно, имеет много общего с последним в отношении животного и растительного мира, которые также характеризуются реликтовым характером фауны и флоры. Обилие видов сумчатых животных (коалы, утконосы и ехидны), собака динго, конечно привезенная человеком. Многие тасманийские виды животных — эндемики. Жившие в древности гигантские животные (в частности гиганстский кенгуру) были уничтожены человеком. Растительный мир очень богат. 70 % западной Тасмании занято непроходимыми, до сих пор мало изученными лесами. Климат острова умеренный, влажный, зимы довольно прохладные, с сильными холодными ветрами. Когда говорят о Тасмании как «райском уголке», в этом есть известная доля преувеличения, во всяком случае — в отношении климата. В целом все же можно считать этот остров чрезвычайно интересным и ею многих отношениях уникальным.

В отличие от флоры и фауны, антропологический состав ныне вымершего населения Тасмании резко контрастировал с аборигенами Австралии. Тасманийцы были низкорослыми, очень темнокожими людьми. Характерными чертами их внешности был крайне широкий нос, прогнатное лицо и сильно курчавые волосы, резко отличавшие их от волнистоволосых австралийцев. Губы были несколько тоньше, рост бороды менее обильный. В краниологическом типе эта группа отличалась мезокрани-ей, еще более широким, чем у австралийцев, грушевидным отверстием, сильнее выраженный прогнатизмом, меньшим наклоном лба. Многие антропологи пришли к выводу, что тасманийцы, во всяком случае по комплексу физиономических и краниологических черт, более близки к меланезийцам, чем к австралийцам (Бунак, Токарев, 1951). Этот вывод требует уточнения, т. к. меланезийский комплекс сам по себе неоднороден и включает четыре варианта — собственно меланезийский, новокаледонский, папуасский, негритосский. По свидетельству антропологов тасманийцы обнаруживают наибольшую близость к новокаледонскому варианту, что явилось одним из аргументов в пользу гипотезы переселения на Тасманию мигрантов с острова Новая Каледония, «в обход» Австралийского континента. Альтернативную точку зрения сразу же высказали исследователи, считающие, что предки тасманийцев пришли с Австралийского континента, переправившись через Бассов пролив. Накопившиеся за несколько десятилетий факты позволяют теперь более определенно остановиться на второй гипотезе. Во-первых теперь известно, что Тасмания отделилась от Австралии примерно 11 тыс. лет назад, а стоянки древних обитателей Тасмании во многих случаях имеют гораздо более ранний возраст и, следовательно, оставлены в то время, когда прямой сухопутный коридор соединял рассматриваемую территорию с материком и позволял свободно перемещаться из Австралии на Тасманийский «полуостров». Во-вторых водный путь из Новой Каледонии был очень далеким (3000 км), а культурный уровень древних тасманийцев — очень низким, существенно ниже, чем у австралийских соседей. Кроме того, было бы неправильно отождествлять тасманийский антропологический тип с новокаледонским: из нескольких вариантов меланезийского комплекса тасманийцы «принадлежат к особой разновидности курчавоволосых племен, отделившейся от общего ствола до того, как дифференцировались другие варианты, и сохранившей некоторые особенности древнего типа» (Бунак, Токарев, 1951, С. 503). Антропологи считают, что предки тасманийцев были прежде широко расселены по Австралийскому континенту, но позже были вытеснены пришедшими с севера волнистоволосыми племенами. Остается неясным, почему эти гипотетические «первооткрыватели» Австралии не оставили никаких следов на континенте, — ни в археологических материалах, ни в физическом типе населения. Правда, на юго-востоке страны есть группы австралийцев, среди которых отмечен некоторый процент курчавоволосых индивидуумов, но это находит объяснение в наличии поздней тасманийской примеси. Известно, что уже во времена первых европейских колонистов большое число тасманийцев переправлялось через Бассов пролив и смешивалось с австралийскими аборигенами (Рогинский, Левин, 1978). Справедливости ради следует сказать, что спор между сторонниками гипотез внутриконтинентального и экстраконтинентального путей заселения Тасмании еще не окончен. Возможны промежуточные варианты. На острове Калимантан найден череп древнего сапиенса (возраст 40 тыс. лет), краниологический комплекс которого очень близок к тасманийскому. В принципе допустимо предположить, что подобный тип проник в Австралию в эпоху, соответствующую позднему палеолиту, но встретив сопротивление предшественников, распространился по восточному берегу континента и продвинулся до «Тасманийского полуострова». В прибрежной зоне он не оставил следов, т. к. уровень океана поднялся и скрыл их. Так или иначе, предки тасманийцев проникли на землю своей новой родины в значительном числе (к приходу европейцев Тасмания была довольно густо заселенным регионом, если не считать области, занятые непроходимыми лесами). Остается загадкой, почему ни до, ни после этой инвазии волнистоволосые австралийцы не вторгались на территорию Тасмании и не смешивались там (насколько известно) с местным населением.

Вопрос о времени первоначального заселения Тасмании исследовался детально, т. к. число обследованных археологами стоянок на острове достаточно велико. Наибольшую известность в литературе получила раскопанная в 70-х годах в долине Флорентин (центральная Тасмания) раннеголоценовая стоянка, на которой найдены примитивные каменные орудия — чопперы, грубые изделия на отщепах, клектонские отщепы в архаичном тасманийском варианте. Возраст этого местонахождения — 12 600±200 лет до современности (Goede & Murray, 1977). Доказательством еще большей древности человека на Тасмании является открытая несколькими годами раньше стоянка на острове Охотничий в 6 км от главного острова, древность которой равняется 18 550 лет до современности (радиокарбон), т. е. человек проникал на Тасманию уже в плейстоценовое время (Bowdler, 1974). Интенсивные раскопки на юге Тасмании в последующие годы показали, что освоение человеком этого острова началось уже свыше 30 тыс. лет назад. Стоянка Уоррин на южной оконечности Тасмании имеет древность 35 тыс. лет (радиокарбон), т. е «сейчас совершенно ясно, что до Тасмании люди добрались уже 35 тыс. лет назад» (Дэвидсон, 1997, с. 235). По данным археологии каменные орудия тасманийцев 11 тыс. лет назад были распространены по крайней мере на 30 км в глубь острова от восточного берега в то время, когда этот регион не был занят непроходимыми лесами и был густо населен аборигенами (Corbett, 1980).

О заселении человеком Новой Гвинеи, как плацдарма инвазии в Австралию, говорилось выше, но следует добавить и уточнить ряд деталей, касающихся формирования населения этого региона. Здесь нужно упомянуть факты из области лингвистики, которые получены специалистами в течение последних десятилетий. Эти данные свидетельствуют о значительной сложности и гетерохронном характере заселения этого острова. Первыми мигрантами в Новую Гвинею были носители австралийских языков, пришедшие с запада приблизительно 60 тыс. лет назад. Родственные им племена явились «первооткрывателями» Австралии в тот же период времени, который можно т. о. считать датой «открытия» человеком древнего континента Сахул. Как мы знаем, эти факты подтверждены исследованиями генетиков, изучивших население горных районов Новой Гвинеи и констатировавших его родство с аборигенами Австралии. Неслучайно последние наиболее близки генетически именно с новогвинейскими горцами, — потомками древнейшей волны заселения Большой Австралии, вытесненными новыми волнами пришельцев. Этих волн было три: 15 тыс. лет назад, 10 тыс. лет и 5,5 тыс. лет назад. Предполагается, что все они были носителями папуасских языков. Наконец, самая поздняя — австронезийская — миграция составила основу населения некоторых береговых районов острова (Wurm, 1983). Понятно, что столь сложный характер заселения Новой Гвинеи должен был отразиться в гетерогенном антрополо-логическом составе ее населения. В этом регионе локализовался и окончательно сформировался своеобразный вариант меланезийского типа, характеризующийся большим объемом курчавых волос на голове и выпуклой спинкой носа в хрящевой ее части (в отличие от «орлиных» носов индейцев). Другие антропологические признаки сводятся к обычному экваториальному «набору» (темные оттенки цвета кожи, прогнатизм, широкий нос). Папуасский тип уникален и не встречается полным комплексом нигде, кроме Новой Гвинеи, что свидетельствует о его формировании на этом острове. Отдельные его черты, правда, отмечены в некоторых других районах Меланезии, в частности — на острове Новая Ирландия. Нужно отметить также особый негритосский тип племен, обитающих в горах, в частности — тапиро, живущих на южных склонах гор в западной части Новой Гвинеи. Их отличает от папуасов прежде всего очень малый рост, который дал повод отнести эту группу людей к пигмеям или, во всяком случае, «пигмоидам». Очень возможно, что эта черта является следствием долгой изоляции во внутренних районах Новой Гвинеи. «Островная изоляция» нередко ведет к уменьшению размеров тела. Наконец, нужно отметить наличие на Новой Гвинее групп, относящихся к «собственно меланезийскому» типу, свойственному некоторым племенам северного берега Новой Гвинеи. Т. о. на этом огромном острове встретились все варианты меланезийского антропологического комплекса, за исключением, пожалуй, лишь новокаледонского, в котором наиболее отчетливо проступают австралийские черты (сильно выраженные надбровные дуги, значительное развитие бороды), вследствие чего некоторые антропологи употребляли по отношению к новокаледонцам термин «австралоиды», считая их потомками древней волнистоволосой веддо-австралоидной группы. Все эти люди, несмотря на некоторые черты локального разнообразия, сходны между собой и различаются, в основном, большей или меньшей выраженностью курчавой формы волос. Этот признак вызвал длительную профессиональную дискуссию между антропологами, начиная еще с работ Н. Н. Миклухо-Маклая и Ф. Саразина в конце XIX века. Немецкий исследователь Фриц Саразин сделал в 1911–1912 гг. интересное наблюдение: он обнаружил, что у детей на Новой Каледонии курчавая форма волос начинает формироваться только в 5–8 — летнем возрасте, а до этого волосы волнистые, как у австралийцев. Ученый сделал вывод, что предки новокаледонцев были волнистоволосыми и, следовательно, различия между популяциями Австронезии прежде были не столь значительными, как теперь и вполне могли укладываться в пределы единого типа, имевшего общее происхождение (Бунак, Токарев, 1951).

Работы, проводившиеся археологами на островах западной Меланезии, дали чрезвычайно важные результаты, показавшие во-первых, что возможности древних мореплавателей в отношении преодоления морских просторов были существенно большими, чем считалось до сих пор, и во-вторых, что человек стал осваивать океанические острова уже в верхнем палеолите. Люди посетили острова Новая Британия и Новая Ирландия уже свыше тридцати тысяч лет назад, оставив ряд стоянок, из которых наиболее древними являются Йомбон (35,5 тыс. лет) и Матенкупкум (32,5 тыс. лет). Между двумя упомянутыми островами какие-то не известные нам плавательные средства позволили наладить систематическое сообщение, притом не просто из любви к путешествиям, но уже с конкретной практической целью: с острова Новая Британия доставлялся на остров Новая Ирландир (стоянки Матенкупкум и Матенбек) обсидиан для изготовления каменных орудий, добываемый в районе стоянок Мопир и Таласи (Дэвидсон, 19(97). При этом древнейшие этапы миграционной активности человека на островах Меланезии имели характерную черту: деятельность мореплавателей происходила с большими перерывами — до нескольких тысяч лёт. Так, например, упомянутая наиболее древняя в Меланезии стоянка Йомбон, оставленная человеком свыше тридцати тысяч лет назад, была вновь «открыта» только 4 тысячи лет назад.

В населении Меланезии, как гворилось выше, можно выделить несколько антропологических вариантов, однако, с другой стороны, исследователи констатруют определенное единство последних. В частности, одонтологические данные, обычно вскрывающие древние взаимоотношения популяций, показывают, что население островов Новая Британия, Фиджи и Соломоновых обнаруживает определенное единство, отличаясь при этом значительно от изученных групп Полинезии и Микронезии (Turner & Swindler, 1978).

Острова Микронезии и были открыты и заселены в период 3,0–4,5 тыс. лет назад. Раскопки на острове Палау показали, что 940-2890 лет назад там обитала популяций низкорослых людей, сходных с известным Хоббитом с острова Флорес. Авторы публикации по данным, относящимся к этой находке (Berger, Churchill, De Klerk, Quinn, 2008) относят ее к Homo sapiens в особом карликовом варианте, сформировавшемся в процессе островной адаптации, подобно Homo floresiensis и, возможно, относящемся к тому же таксону. Предполагается, что данная группа переселилась на о-в Палау с Филиппин. Низкорослые («пигмоидные») популяции были и, в какой-то мере, остаются особенностью описываемых регионов Австронезии. Достаточно вспомнить аэта с Филиппин, тапиро с Новой Гвинеи, жителей Андаманских и Никобарских островов. В классификации человеческих рас выделен особый «негритосский» тип, отличающийся очень низким ростом и курчавыми волосами. Возможно, к этому типу относилась популяция, обитавшая на о-ве Калимантан 40 тыс. лет назад и представленная черепом из пещеры Ниа. Резонно предположить, что такие люди были предками тасманийцев. «Пигмоиды» Австронезии смешивались с другими группами региона: современные жители о-ва Палау отличаются от населения соседних островов низким ростом и курчавыми волосами. Найденные на острове Палау черепа отличаются малыми размерами, выраженным надглазничным торусом, скошенным назад подбородком, крупными зубами. Несмотря на эти особенности, авторы описания относят найденные останки к Homo sapiens, полагая, что специфика находки объясняется островной «карликовостью» (insular dwarfism). Со своей стороны полагаю, что влияние островной среды здесь бесспорно, но оно не объясняет всего комплекса краниологических особенностей, который несет в себе архаичные, «пережиточные» черты, свойственные Homo erectus. На мой взгляд индивидуумы с островов Флорес и Палау скорее всего являются потомками «законсервировавшегося» и изменившегося в условиях изоляции индонезийского эректуса и должны быть включены в таксон Homo erectus floresiensis, родственный Homo habilis pre-erectus. Конечно, современные «пигмоиды» Австронезии несут в себе лишь небольшую часть реликтовых генов эректусов.

По вопросу о древних корнях нынешних обитателей Австронезии имеет место общность взглядов хотя бы в самых основных чертах: исследователи полагают, что прародиной меланезийцев, полинезийцев, австралийцев и тасманийцев была Восточная Азия. Американский антрополог У.Хауэллз предполагает, что в этом регионе в позднем плейстоцене существовали два очага микроэволюции, давшие с одной стороны австрало-меланезийскую ветвь, с другой — американоидную (Howells, 1976). Можно сказать, что в настоящее время на этот счет почти ни у кого не осталось сомнений. Миграции из этой области происходили в разное время и имели различный антропологический состав вследствие сложных и динамичных этногенетических процессов в данном регионе. Близость Великого Океана определила особый «морской» колорит миграционной активности населения уже со времен верхнего палеолита и сделала регион очагом развития культуры мореплавания. В этом отношении наибольших успехов достигли полинезийские мореходы.

Островной мир Полинезии занимает огромное пространство Тихого океана: от 180 до 130° западной долготы а с юга на север — от северного до южного тропика. Общая площадь суши всех островов составляет примерно 27 тыс. км². Описываемый регион включает острова: Гавайские, Самоа, Тонга, Таити, Кука, Маркизские, Туамоту, остров Пасхи, а также большой, состоящий из двух частей остров Новая Зеландия. К моменту прихода европейцев численность населения Полинезии составляла ок. 1100 человек.

Жители всех островов имеют общее происхождение, что доказывается сходством по физическому типу, языку и культуре. Полинезийцы — высокорослый народ (170–173 см. у мужчин), характеризующийся темносмуглым (но не черным) цветом кожи, незначительным развитием волосяного покрова на лице и теле (рост бороды — до среднего), небольшим лицевым прогнатизмом. Нос довольно широкий, средне выступающий. Очень широк диапазон вариабельности головного указателя — от долихокефалии до брахикефалии. При этом области распространения долихокефалии, т. е сохранения более древнего комплекса, локализуются главным образом на периферии — в Новой Зеландии и на острове Пасхи.

Антропологический тип полинезийцев — один из «нейтральных», «контактных» т. е. не относящихся к какому-либо крупному подразделению человечества, комплексов черт внешности, которые были характерны для недифференцированных групп человечества, локализованных в Юго-Восточной и Восточней Азии. Это подтверждается краниологическими данными, основанными на сравнении с позднеплейстоценовыми черепами из Верхнего Грота Чжоукоудянь. В работе Я. Я. Рогинского и М. Г. Левина (1978) произведено сравнение черепа № 101 из этой серии с данными по различным группам современного человечества. Наибольшее сходство с этой находкой обнаружила полинезийская выборка. Аналогичные результаты получены американскими исследователями (Cunningham & Jantz, 1997). Позже, при еще более детальном сравнительном анализе было показано, что че реп № 101, известный как «эталонный» экземпляр недифференцированного «восточного» (австрало-американоидного) комплекса «очень близок» по набору антропологических характеристик к населению острова Пасхи. Кстати, современное население последнего считается в наибольшей мере представительным для исходной популяции, заселившей Полинезию.

Археололог Г. Ирвин в 1989 г. (cit. after E. J. Dixon, 1993) в сформулированной им концепции «колыбели мореплавателей» подробно исследовал проблему становления полинезийской и меланезийской культур в области, простирающейся между островами от Юго-Восточной Азии до Соломоновых островов, где развивалась и совершенствовалась культура мореходства, позволившая 3,5–4,0 тыс. лет назад людям совершить прорыв в далекие области Тихого океана. Эта экспансия за пределы «колыбели мореплавателей» связана с археологической культурой Лапита, возникшей 4 тыс. лет назад, которая дала мощный стимул развития мореплавания, доведенного до совершенства группами полинезийского этноса. Океанские лодки полинезийцев достигали в длину 40 метров и могли вместить 100–150 человек, а также домашних животных, культурные растения и все необходимое для быстрого освоения вновь найденных земель.

В настоящее время имеется антропологический материал по протополинезийским группам, в частности — по древнему населению о-ва Ватом (архипелаг Бисмарка), который исследователи относят к создателям культуры Лапита и связывают с предками полинезийцев (Houghton, 1989). Американский одонтолог К.Тернер (Turner, 1989), изучивший морфологию зубов в черепах из культурного слоя Лапита, говорит об этой культуре, как определенно относящейся к древнейшему населению Полинезии и доказывает связь последнего с населением Юго-Восточной Азии.

Конечно, описанные древнейшие протополинезийские материалы позволяют датировать истоки формирования этноса «мореплавателей солнечного восхода» (по выражению этнографа П. Бака), но расцвет этой своеобразной культуры приходится на более позднее время. Поэтому одни авторы считают датой первоначального заселения Полинезии 4 тыс. лет до современности (т. е. начало инвазии в Полинезию культуры Лапита), другие называют более позднее время, отражающее широкое расселение полинезийских мореплавателей по всем островам Тихого Океана. Вторую дату определить труднее вследствие отсутствия археологических материалов, но в данном случае она важнее. Здесь на помощь приходят «этногенетические предания» океанийских народов. Анализируя сходство имен в генеалогиях полинезийцев-жителей разных островов, этнографы (в первую очередь Перси Смит) подсчитали число поколений, в течение которых встречаются аналогичные имена. В результате соответствующих расчетов было показано, что человек проник в Полинезию примерно 2300 лет назад и заселение островов должно было начаться в середине V века до н. э. Этот результат, конечно, имеет свои недостатки, в частности сомнительно, чтобы генеалогическая информация сохранялась в течение столь долгих периодов времени. Однако, известно, что у народов, не имеющих письменности, предания отличаются особенно долгим сроком жизни.

Наиболее убедительно разработана концепция заселения Полинезии в работах известного этнографа Питера Бака — наполовину полинезийца, по материнской линии носящего также имя Те Ранги Хироа (Те Ранги Хироа, 1950). Этот исследователь считает, что предки полинезийцев жили в Индонезии и инвазию в Океанию начали по «северному» пути, т. е. через Микронезию. Далее на пути мореплавателей встретился архипелаг Таити, где они в первую очередь открыли и заселили остров Раиатеа, который, по мнению Те Ранги Хироа, был той самой легендарной прародиной полинезийцев, которая в их легендах именуется «Гаваики». (На этот счет, надо сказать, существуют самые различные мнения). Архипелаг Таити, начиная с V в. н. э., сделался центром расселения древних полинезийцев в Тихом океане по всем направлениям. Вскоре мореплавателям удалось открыть и заселить Маркизские острова. Расселяясь с Таити на юго-запад, полинезийцы нашли архипелаг Кука, на северо-запад — атоллы Манихики, Тонгарева и Ракаханга, на восток — Туамоту и Мангарева. Так, шаг за шагом, приобретал современные контуры океанийский культурно-исторический мир Полинезии. Далеко в стороне лежали Новая Зеландия и остров Пасхи. Они были заселены людьми в последнюю очередь и тоже вошли в число полинезийских земель.

Таким образом, практически вся картина миграций полинезийцев, хотя бы в общих чертах известна науке. Достаточно ясно, что протополинезийские популяции были вытеснены с территории Юго-Восточной Азии распространявшимися с севера монголоидными группами — предками малайцев. Большие массы население описываемого региона были, вероятно, приведены в движение в Ханьскую эпоху Китая (III в. до н. э.-III в. н. э.) на юг от реки Янцзы (Токарев, 1956). Протополинезийцы представляли собой потомков древнего, антропологически недифференцированного населения Восточной Азии, о котором нам известно по ископаемым позднеплейстоценовым находкам в Верхнем Гроте пещеры Чжоукоудянь в Китае.

Изложенная выше гипотеза, на данный момент наиболее распространенная, не является все же единственной. Следует еще вспомнить точку зрения Тура Хейердала, предполагающего возможность заселения Полинезии со стороны Америки. Сейчас этот взгляд почти никем не разделяется, однако содержит ь екое рациональное зерно, а именно аргументацию в пользу наличия контактов между Полинезией и Америкой. Исследователи, в частности Те Ранги Хироа, соглашаются с тем, что некоторые культурные растения в Полинезии (например батат) имеют бесспорно американское происхождение. Таких фактов много. Однако, сторонники «азиатской» концепции считают контакты между Америкой и Полинезией односторонними, допуская возможность плавания полинезийцев в Америку, но не наоборот.

Заселение Новой Зеландии относится к числу самых поздних «географических открытий» доевропейского периода истории Океании. Согласно большинству преданий наори — коренных жителей этого большого, двойного острова, лежащего на крайнем юге Полинезии, Новая Зеландия была открыта полинезийским мореплавателем по имени Купе и получила поэтическое название «Ао-теа-роа» («Длинное белое облако»), очевидно связанное с первыми впечатлениями людей, приплывших с легендарной прародины «Гаваики» и увидевших издали новый для них мир. Применив метод анализа генеалогий, этнографы высчитали примерную дату первоначального прибытия людей на Новую Зеландию и пришли к выводу, что легендарный (возможно, исторический) Купе жил в Полинезии в начале десятого века нашей эры. Эти сведения заслуживают доверия, однако можно ли принимать вычисленную датировку за время первоначального заселения (точнее — первоначального посещения) Новой Зеландии человеком.? Продолжая традицию серьезного отношения к преданиям, как историческому источнику, мы не должны также игнорировать передаваемый из поколения в поколение рассказ о том, что Купе встретил на открытой им земле людей, отличающихся по внешности от полинезийцев более темным цветом кожи и «плоским носом». Точно указывается место, где произошла эта встреча, а также сообщается, что эти предшественники Купе (в предании они называются «тангата венуа») прибыли на остров на трех лодках. В Новой Зеландии существуют и другие предания о людях, населявших остров до прибытия полинезийцев: рассказывают, что это были темнокожие и курчавоволосые мориори. Детальное описание внешности этих вероятных первооткрывателей Новой Зеландии заставляет с особой серьезностью отнестись к этому преданию, отличающемуся документальной точностью и не содержащему никаких фантастических домыслов. «Вполне возможно, что легендарные мориори представляли собой предшествующую маори колонию, исходившую из архипелага Фиджи и включавшую некоторую долю меланезийских элементов» (Бунак, Токарев, 1956, с. 517). Осторожное высказывание относительно некоторой доли связано с тем, что полинезийцы Новой Зеландии сильно отличаются от меланезийцев более светлым цветом кожи, малым носовым указателем и рядом других отчетливо выраженных признаков. Однако, эти рассуждения имеют смысл лишь в том случае, если мы примем как факт метисацию двух генетически разнородных популяций на Новой Зеландии, но для этого утверждения нет достаточных оснований. Предшественники могли быть просто вытеснены полинезийской волной мигрантов. В. В. Бунак и С. А. Токарев считают маорийскую популяцию наиболее древней среди полинезийцев и сохранившей черты австрало-идного комплекса, прежде широко распространенного в Индонезии. Это мнение согласуется с гипотезой, согласно которой предки маори первоначально локализовались в восточной части Полинезии (Green, 1975).

Если относительно даты первоначального посещения Новой Зеландии человеком имеются, как мы видели, некоторые неясности, то по поводу заселения этой земли полинезийскими мореплавателями ситуация представляется более определенной. Полинезийцы не только помнят сколько поколений сменилось со времени этого события, но могут точно сказать, на каких лодках прибыли первые переселенцы (каждая лодка имела свое имя) и из экипажа какой лодки происходит каждый род современных маори. Этот народ всегда отличался точной и емкой исторической памятью, а такое событие, как обретение новой родины, навсегда запомнилось как особо значимый подвиг. В одной из песен, посвященных предкам, говорится: «Разве можно забыть их славу, если они вечно плывут в волнах нашей памяти» (Токарев, Блинов, Бутипов, 1956, с. 689). На основании данных генеалогий этнографы вычислили, что достаточно точной датой (с небольшими возможными отклонениями) прибытия группы, начавшей заселение Новой Зеландии следует считать 1350 — й год, во всяком случае — середину XIV века.

Постоянный интерес у ученых и широких кругов читающей публики во всех частях Света неизменно вызывает маленький (118 км²) остров Пасхи, расположенный на восточной окраине Полинезии, вдали от ее основного региона. Природа этого «ничтожного клочка земли» (по выражению капитана Кука) очень бедна. Там нет даже проточной пресной воды, есть только небольшие стоячие водоемы. Леса почти полностью отсутствуют, растительность — травы, животный мир к приходу европейцев был представлен только одной породой крыс, которые потом были истреблены. Однако, люди заселили остров задолго до прихода европейцев и не только смогли адаптироваться в условиях столь скудной природы, развивая земледелие на основе привезенных с собой растений (батат, тыква, бананы, сахарный тростник), но и создать уникальную культуру, рассматриваемую теперь учеными наряду с прославленными древними цивилизациями Египта, Месопотамии, Мексики.

По данным современной науки «первооткрыватели»-полинезийцы приплыли на остров Пасхи с Маркизских островов в VIII–IX в нашей эры (Токарев, Блинов, 1956, с. 659). По поводу дат имеются, впрочем, различные мнения: Тур Хейердал, например, говорит о V веке н. э. Численность населения острова быстро увеличивалась и в конце XVIII века достигла трех-четырех тысяч человек. Казалось бы, периферийное положение острова Пасхи и практически полная изоляция от всего мира должны были способствовать застою и сохранению архаичного уровня (как это было на Тасмании), но островитянам удалось создать уникальный очаг своеобразной культуры, известной не только огромными каменными изваяниями, иногда достигавшими 20–30 тонн веса, но также собственной письменностью, что считается показателем развивающейся цивилизации. И эти достижения связаны не с островами центрального региона Полинезии, а с далекой периферией. Письменность острова Пасхи до сих пор не расшифрована. Первая попытка исследования в этом направлении была сделана венгерским лингвистом В.Хевеши в 1932 году. Ученый обнаружил 174 сходных знака из табличек «кохау-ронео-ронео» с острова Пасхи с письменами (также не расшифрованными) древнеиндийской культуры Мохенджодаро (III тысячелетие до н. э.). В науке это открытие вызвало резкие возражения в связи с тем, что две сравниваемые культуры разделены огромным периодом времени (III тысячелетие до н. э. — XVIII в. н. э.) и не менее огромным пространством — 20 тыс. км. Однако, как говорится, факт остается фактом, и объяснение ему пока не найдено. Важно, что многие крупные современные ученые подтвердили правильность сопоставлений, проведенных В.Хевеши и отвергли всякие попытки найти в них какую-либо некорректность. Остров Пасхи недаром всегда считался миром загадок.

По культуре и языку население острова Пасхи, которое застали европейцы, почти во всем определенно принадлежало к полинезийскому кругу народов, однако, как говорилось выше, были и некоторые элементы культуры, не-полинезийского точнее — южноамериканского происхождения. В частности, батат, бывший основной пищей на описываемом острове, по признанию специалистов, имел южноамериканское происхождение. Сравнительное антропологическое исследование стало практически невыполнимым, т. к. коренное население в значительной степени вымерло или было истреблено. Правда, оставалась краниология, но и здесь наука столкнулась с большими трудностями: выше я говорил, что население острова Пасхи по краниологическому комплексу имеет много черт, сходных с позднеплейстоценовым черепом № 101 из Верхнего Грота пещеры Чжоукоудянь (Китай). Но и палеоамериканский краниологический тип имеет все основные черты этого черепа, морфология которого отражает особенности населения, исходного по отношению к древним мигрантам как протоамериканоидной, так и протоокеанийской волн расселения. Я думаю, что этнографы напрасно столь скептически отнеслись к исследованиям Тура Хейердала на острове Пасхи, которые могли дать какие-то ориентиры по вопросу происхождения древнейшего населения этого острова. Так, норвежский исследователь обратил внимание на разделение популяции острова Пасхи на два исторических «корня» — длинноухих и короткоухих. Сейчас этого почти никто не отрицает, говоря о. двух союзах племен. Однако, Хейердал показал, что это были не просто племенные союзы в пределах одной этнической группы, но два разных этноса, говоривших, по-видимому, на разных языках. В преданиях острова Пасхи говорится, что последний представитель «длинноухих», когда его брали в плен, выкрикивал какие-то слова на никому не понятном языке. Кстати, само по себе появление на острове Пасхи людей, практикующих обычай удлинения мочки уха, наводит на мысль о каком-то сходстве с древнеперуанскими обычаями эпохи Тиауанако, о которых говорится в преданиях. Правда, этот обычай был широко распространен в разных частях Света, но в данном случае, при противопоставлении «длинноухих» «короткоухим» о нем стоит вспомнить. Ближайшим к острову Пасхи очагом мегалитической культуры были «империи» древнего Перу, притом, если исходить из известных науке датировок, именно эпоха Тиауанако в период VI–X в в. н. э. характеризовалась расцветом строительства гигантских каменных сооружений (напр. Ворота Солнца в Боливии) и каменных изваяний. Понятно, что решающих доказательств связи населения острова Пасхи с аборигенами Южной Америки, по мнению большинства археологов, до сих пор не найдено, но «совпадений» все же слишком много чтобы полностью отвергнуть такую версию. Практически невозможно найти серьезные возражения против идеи первоначального заселения острова Пасхи со стороны Америки. Иногда ссылаются на препятствия на пути древних мореплавателей, использовавших плоты, которые были неспособны преодолевать неблагоприятные океанские течения. В ответ на это возражение приведем мнение географа В. И. Войтова (1988): «… древние перуанцы, владевшие искусством маневренного плавания с использованием выдвижных швертов-гуаров, пускались на тех же плотах в рейсы и за пределами пассатной зоны. Так ими был открыт лежащий в умеренных широтах остров Пасхи, где навигационные условия далеки от оптимальных» (стр. 8). Не вдаваясь в дальнейшие подробности, скажу лишь, что принятая датировка первоначального заселения острова Пасхи (VIII–IX вв. н. э.) Практически не изменится от того примем мы или отвергнем гипотезу Хейердала относительно древнеперуанской инвазии на остров в эпоху Тиаунако: важно, что время появления первых людей на острове будет зафиксировано с достаточной точностью, а это главное в данной работе, хотя вопрос о том, что это были за люди, придется оставить пока за пределами точной науки.

Можно в заключение сказать, что «Великая миграция» рода Homo, начатая два миллиона лет назад «исходом» из Африки, завершилась заселением островов Полинезии, которое можно считать символическим эпизодом окончания глобального заселения планеты Земля.

1. Люди впервые появились на Австралийском континенте по современным данным 60 тыс. лет назад, возможно — раньше. Они пришли с территории Новой Гвинеи, которая в плейстоцене входила вместе с Австралией в единый древний материк Сахул. Последний всегда был отделен от Евразии морем, так что попасть на землю Сахула можно было только при наличии каких-то навигационных средств.

2. Антропологический тип австралийских аборигенов сложился из двух морфологических вариантов — грацильного и массивного, носители которых пришли в разное время с территорий Восточной и Юго-Восточной Азии. Древний протоавстралоидный комплекс сложился в Африке около 250 тыс. лет назад и представлен в палеоантропологии черепами из Флорисбада, Элие-Спрингс, Летоли 18, которые выделяются некоторыми исследователями в особый таксон Homo helmei (Homo sapiens helmei). Этот подвид проявил миграционный динамизм, проникнув на территории Китая (Дали, Мапа), Америки (палеоамериканские черепа Отовало, Лунин, Понтимело) и заселил Австралию. Для него характерны: выраженная долихокрания, сильно развитые надбровные дуги, низкое лицо, низкие орбиты, прогнатизм.

3. Остров Тасмания в древности, как и Новая Гвинея, входил в материк Сахул и отделился от Австралийского материка 11 тыс. лет назад, так что мигранты могли попасть на Тасманию по суше. Коренные тасманийцы (вымершие в настоящее время) резко отличались от аборигенов Австралии прежде всего формой волос (курчавой) и были сходны с меланезийцами Новой Каледонии, что породило гипотезу миграции из Меланезии «в обход» Австралийского континента. Вопрос о соотношении волнисто-волосового и курчавоволосого антропологических типов в Австронезии пока не решен. На Тасмании первые люди появились примерно 35 тыс. лет назад. Численность их в прошлые века была очень значительной.

4. На острова Меланезии люди стали проникать уже свыше 35 тыс. лет назад, что известно благодаря находкам археологов на островах Новая Британия и Новая Ирландия. В этот период начинает зарождаться культура мореплавателей (см. гл. 3), которая развивается в обширном островном регионе между Юго-Восточной Азией и Соломоновыми островами. Четыре тысячи лет назад складывается культура Лапита, которую археологи связывают с полинезийским этносом. 2300 лет назад совершается «прорыв» человека на далекие океанийские острова и начинается постепенная колонизация последних. Эти процессы связаны с вытеснением древнего населения Восточной Азии, среди которого были протополинезийцы, монголоидными группами (предками малайцев) в период Ханьской династии Китая. По своему антропологическому типу полинезийцы сходны с недифференцированным монголо-австралоидным населением, обитавшим в Восточной и Юго-Восточной Азии до северной экспансии монголоидных групп и представленным в палеоантропологии черепами №№ 101 и 103 из Верхнего Грота пещеры Чжоукоудянь в Китае. Отмеченная выше дата — 2300 лет назад — маркирует общий быстрый прогресс мореплавания и период освоения океанских просторов не только в восточном, но в западном направлении: как раз на это время приходится первый эпизод проникновения человека на огромный остров Мадагаскар, до этого остававшийся безлюдным вследствие крайне тяжелых условий навигации в Мозамбикском проливе.

5. Периферийные острова Полинезии были последними участками суши, которые открыл человек. Новая Зеландия была обнаружена, а затем заселена в середине XIV в. н. э. полинезийскими мореходами. Правда, существует легенда, согласно которой первыми на остров приплыли курчавоволосые люди — мориори, но пока никакими другими данными, кроме легенды, на этот счет наука не располагает. Открытием острова Пасхи человек, по-видимому, завершил свой многотысячелетний поход: остров обнаружен опять-таки полинезийскими мореплавателями в VIII–IX в. н. э. Однако, как и в случае Новой Зеландии, существует еще одна версия первоначального заселения этого островка: туда могли доплыть древнеперуанские каменотесы, привыкшие к работе с большими каменными блоками и потому ставшие создателями грандиозных статуй на острове Пасхи. В этой версии нет ничего ненаучного, но пока она не подтверждена новыми данными. Впрочем, дата открытия острова Пасхи от решения этой проблемы не зависит: она практически однозначна: VIII–IX в. н. э.

Бунак В. В., Токарев С. А. Проблемы заселения Австралии и Океании. Происхождение человека и древнее расселение человечества // Тр. Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая. Новая серия, т. XVI. М., 1951. С. 497–523.

Войтов В. И. Ода мореплаванию. В кн.: Т. Хейердал. Мальдивская загадка. М., «Прогресс», 1988. С. 5–11.

Девидсон И. Первые люди, ставшие австралийцами // Человек заселяет свою планету. М., 1997. С. 226–247.

Зубов А. А. Поздний архаичный сапиенс как эволюционный пласт, послуживший базой дифференциации современного человечества. // Междунар. Конференция «Экология и демография человека в прошлом и настоящем». М., 2004. С. 38–40.

Кабо В. Р. Происхождение австралийцев в свете новых открытий // Страны и народы Востока. Вып. 6. С. 246–263. М., 1968.

Рогинский Я. Я., Левин М. Г. Антропология. МГУ. М., 1978.

Те Ранги Хироа (Питер Бак) Мореплаватели солнечного восхода. М., 1950.

Токарев С. А. Происхождение коренного населения Австралии и Тасмании // Народы Австралии и Океании. М., АН СССР. 1956. С. 58–77.

Токарев С. А., Блинов А. И., Бутинов Н.А. Народы Новой Зеландии // Народы Австралии и Океании. М., АН СССР. 1956. С. 686–729.

Токарев С. А., Блинов А. И. Население острова Пасхи. // Народы Австралии и Океании. М., АН СССР. 1956. С. 659–669.

Bahatra К., Black F. L., Smith Th. A., Prasad M. L., Koki G. N. Class I HLA in two long separated populations: Melanesians and South Amerinds // American Journal of Physical Anthropology. 1995. Vol. 97. N 3. P. 291–305.

Berger L. R., Churchill S. E., B. De Klerk, Quinn R. L. Small-Bodied humans from Palau, Micronesia. // Plos One. 2008. Vol. 3. N.e. 1780.

Bowdler S. Pleistocene data for man in Tasmania // Nature. 1974. Vol. 252. N 5485. P. 697–698.

Corbett Keith D. A record of aboriginal implement sites in Queenstown area, Tasmania // Papers and Proceedings of Royal Society of Tasmania. 1980. N 114. P. 35–39

D. L. Cunningham & Jantz R. L. The morphometric relationship of Upper Cave 101 and 103 to modern Homo sapiens // Journal of Human Evolution. 2003. N 45. P. 1–18.

Dixon E. J. Quest for the origins of the first Americans // University of New Mexico Press. Albuquerque. 1993. P. 1–154.

Freedman L. & Lofgren M. The Cossack skull and a dihybrid origin of the Australian Aborigines // Nature 1979. Vol. 282. N 5736. P. 298–300

Goede A., Murray P. Pleistocene man in South Central Tasmania: evidence from a cave site in the Florentine Valley // Mankind, 1977. Vol. 11. N 1,2. P. 2–10.

Green R. C. Adaptation and change in Maori culture // Biogeography and Ecology. N.Z. The Hague. 1975. P. 591–641.

Hanihara K. Distances between Australian Aborigines and certain other populations based on dental measurements // Journal of Human Evolution. 1977. Vol. 6. N 4. P. 403–418.

Van Holst Pellekaan Sh. M., Frommer М., Sved J. A., Boettcher B. Mitochondrial control-region sequence variation in aboriginal Australians // American Journal of Human Genetics. 1998. Vol. 62. N 2. P. 435–449.

Houghton Ph. Watom: the people // Record of Australian Museum. 1989. Vol. 41. N 3. P. 223–233.

Howells W. W. Physical variation and history in Melanesia and Australia // American Journal of Physical Anthropology. 1976. Vol. 45. N 3. Part 2. P. 641–649.

Jelinek J. Skeletal remains from Arnhem Land // Anthropologie (ČSSR). 1979. Vol. 17. N 2. P. 57–64.

Johanson D., Blake E. From Lucy to language // London, 1996.

Kennedy G.E. Are the Kow Swamp hominids «archaic»? // American Journal of Physical Anthropology. 1984. Vol. 65. N 2. P. 163–168.

Kershaw A. P., Moss P. Т., Van der Kaars S. Environmental change and the human occupation of Australia // Anthropologie. 1997. Vol. 35. N 2. P. 151–161.

Nguyen Lan Cuong. Paläroanthropologische Untersuchungen in Vietnam // Zeitschrift ftir Archäologie. 1984. Bd. 18. S. 247–251.

Roberts R. G. & Jones R. Chronologies of carbon and silica: Evidence concerning the dating of the earliest human presence in Northern Australia // Humanity from African naissance to Coming Millennia. Witwatersrand University press. Firenze. 2000. P. 239–249.

Robert-Thompson J. M., Martinson J. J., Norwich J., Harding R. M., Clegg J. B., Boettcher В. American Journal of Human Genetics. 1996. Vol. 58. N 5. P. 1017–1024.

Róźbicka-Biernat L. Składniki antropologiczne autochtonicznej ludności Australii // Zeszyt Naukowy. 1976. Ser. 2. N 3. Str. 51–78.

Schott L. Herausbildung der Australiden als Gegenstand populationsgenetischer Überlegungen // Ethnographisch-Archeologische Zeitschrift (EAZ). 1992. Bd. 33. N 4. S. 461–470.

Smith P., Brown Т., Wood W. B. Tooth size and morphology in a recent Australian aboriginal population from Broadbeach, South East Queensland // American Journal of Physical Anthropology. 1981. Vol. 55. N 4. 423–432.

Stone T. & Cupper M. L. Last glacial maximum ages for robust humans at Kow Swamp, southern Australia // Journal of Human Evolution. 2003. N 45. P. 99–111.

Turner C. G. (II), Swindler D. R. The dentition of New Britain and west Nakanai Melanesians. Peopling of the Pacific. // American Journal of Physical Anthropology. 1978. Vol. 49. N 3. P. 361–372.

Turner C. G. (II). Dentition of Watom island, Bismarck Archipelago, Melanesia (Record of Australian Museum 1989. Vol. 41. N 3. P. 293–296.

White J. P. & O’Connell J. F. Australian prehistory: new aspects of antiquity // Science. 1979. Vol. 203. N 4375. P. 21–28.

Wurm S. A. Linguistic prehistory in the New Guinea area // Journal of Human Evolution. 1983. Vol. 12. N 1. P. 25–35.