Старая ратуша

Глава 1

Мистер Сингх, к великому потрясению семейства, от доставки газет получал удовольствие. Кто бы мог подумать, что Гурдиал Сингх, в прошлом старший инженер крупнейшей в мире транспортной компании «Индийские железные дороги», станет разносчиком газет. Он мог и не работать. Однако, перебравшись четыре года назад в Торонто, сам настоял на этом. И не важно, что в будущий четверг ему исполнялось семьдесят четыре. «Да, — соглашался он в разговорах с женой Бимал и тремя дочерьми, — работенка не бог весть, но мне нравится».

Ранним зимним утром в понедельник, 17 декабря, насвистывая себе под нос старинный индийский мотивчик, мистер Сингх, как обычно, бодро отправился по адресам.

Войдя в мраморный вестибюль Маркет-плэйс-тауэр, элитного жилого дома на Фронт-стрит, он приветливо помахал рукой мистеру Рашиду, ночному консьержу. Пачка газет «Глоб энд мейл» аккуратно лежала при входе за дверью возле миниатюрной искусственной новогодней елочки.

«Как странно, что в стране, где сплошь и рядом растут леса, люди покупают пластиковые елочки», — подумал мистер Сингх. Он поддернул свои серые фланелевые брюки и, наклонившись, перерезал перочинным ножом стягивающую газеты бечевку. Затем разложил газеты на двенадцать стопок — по одной на каждый этаж. Нетрудно запомнить, кому из жильцов они предназначались, и уж совсем несложно пройтись по пустынным коридорам, бросая под каждую дверь по газете.

Безлюдье было весьма приятным — полная противоположность шумному Дели. Мистер Сингх знал, что, добравшись до верхнего этажа, он увидит одного неизменно бодрствующего человека — мистера Кевина. Хотя тот считался одним из самых известных людей в Канаде, мистер Сингх никак не мог запомнить его фамилию. В ожидании утренней газеты он будет стоять, почесывая плечом седеющую бороду, в своем стареньком халате, со спрятанной сигаретой в правой руке и чашкой чая — в левой.

Мистер Кевин вел какую-то популярную утреннюю радиопередачу. Мистер Сингх попытался пару раз к ней приобщиться, но услышал там лишь бесконечную болтовню о рыбалке в Ньюфаундленде, скрипичной музыке в Оттава-Вэлли и фермерских хозяйствах в прериях. Смешные эти канадцы: обитают в основном в городах, но страсть как любят поговорить о деревенской жизни.

Несмотря на несколько неопрятный вид, мистер Кевин был истинным джентльменом. Да еще и довольно застенчивым. Мистер Сингх с удовольствием предвкушал их традиционную утреннюю беседу.

— Доброе утро, мистер Сингх, — обязательно поздоровается мистер Кевин.

— Доброе утро, мистер Кевин, — непременно ответит мистер Сингх. — Как поживает ваша красавица жена?

— Стала еще краше, мистер Сингх, — скажет мистер Кевин. Затем, взяв сигарету в рот, он разожмет ладонь и протянет мистеру Сингху кусочек апельсина.

— Спасибо, — поблагодарит мистер Сингх, отдавая газету.

— Только что порезал, — ответит мистер Кевин.

Потом они немного поговорят о том, как ухаживать за садом или как готовить еду или чай. Казалось, мистер Кевин никогда не торопится, какими бы мыслями ни была занята его голова. Во время беседы в несусветную рань он был неизменно вежлив и любезен. Необычайно культурный человек.

Чтобы спокойно добраться до двенадцатого этажа, мистеру Сингху, как обычно, понадобилось двадцать пять минут. Там, на верхнем этаже, всего две квартиры. Квартира мистера Кевина, 12А, располагалась слева за углом почти в самом конце длинного коридора. Другая газета предназначалась одинокой пожилой даме, проживающей в квартире справа, и мистер Сингх всегда оставлял ее на потом.

Мистер Сингх подошел к двери мистера Кевина — она по обыкновению оказалась наполовину открыта. Однако мистера Кевина не было видно.

«Может, просто оставить газету здесь?» — подумал мистер Сингх.

Но тогда бы не состоялась их традиционная утренняя беседа.

Он чуть подождал. Постучаться? Но это невежливо. Он начал напевать чуть громче и пошаркал ногами, рассчитывая таким образом возвестить о своем прибытии, однако никто так и не появился.

Мистер Сингх немного поразмыслил — он же был инженером и любил, когда все шло своим чередом, упорядоченно. Он вспомнил, когда в одиннадцатом классе учитель по математике сказал, что параллельных линий не существует. И объяснил это тем, что земля круглая и любые параллельные неизбежно пересекутся. Юный Сингх лишился тогда сна чуть ли не на неделю.

Из квартиры донесся шум. Странный глухой стук. Весьма непривычный. Затем — звук закрывшейся двери.

«Вот и хорошо», — подумал он, продолжая ждать.

Но затем вновь последовала тишина.

Может, ему стоит уйти? Однако вместо этого почтальон кинул предназначенную мистеру Кевину газету на паркетный пол возле двери. Она приземлилась с довольно громким шлепком, который обязательно должен намекнуть о нем. Мистер Сингх никогда так прежде не делал.

В квартире вновь послышался шум, теперь уже затихая. Шаги? Что же делать? Войти нельзя — неприлично.

Мистер Сингх подождал. Его взгляд случайно упал на первую страницу газеты. Там была фотография какого-то хоккеиста с поднятыми вверх руками и статья о местной команде «Торонто мэпл лифс».[1] Как странно, что вопреки правилам грамматики в последнем слове названия команды вместо букв «вз» в конце красовались «фс». А сам кленовый лист на свитере хоккеиста был синего цвета. Мистеру Сингху доводилось видеть красивые желтые и красные кленовые листья, но синие — никогда.

Наконец до него донесся звук приближающихся шагов. Мистер Кевин появился, как обычно, в халате, и распахнул дверь настежь. Мистер Сингх услышал, как она тихо стукнулась об ограничитель.

«Где же его сигарета? А чай?»

Мистер Кевин смотрел на свои руки. Он тер свои пальцы. Мистер Сингх заметил, что кончики пальцев в чем-то красном.

«Может, красные апельсины? Такие вкусные!» Недавно мистер Сингх обнаружил, что в это время года они начинают появляться в канадских магазинах.

«Неужели мистер Кевин порезал один из них?»

Мистер Кевин поднял руки и поднес их к свету. Теперь мистер Сингх увидел красную жидкость более отчетливо. Она оказалась густой и тягучей — совсем непохожей на апельсиновый сок.

У мистера Сингха заколотилось сердце. Это была кровь.

Открыв рот, мистер Сингх уже собирался что-то сказать, но прежде чем успел произнести хоть слово, мистер Кевин, подавшись к нему, прошептал:

— Я убил ее, мистер Сингх. Я убил ее.

Глава 2

Офицер Дэниел Кенникот бежал что есть сил.

— Куда мне? — крикнул он своей напарнице Норе Беринг, отставшей от него всего на полшага.

— Я — в вестибюль, ты — наверх, — отозвалась Нора, когда они влетели в Маркет-плэйс-тауэр.

Стоящий за длинной деревянной стойкой человек в униформе на секунду оторвался от газеты, когда они пронеслись мимо. Мраморные стены внутри здания украшали объемные скульптуры. Повсюду стояли букеты свежих цветов и тихо звучала классическая музыка.

Именно Беринг, как старшей по званию, надлежало руководить в экстренных ситуациях. Она на бегу позвонила диспетчеру на сотовый, чтобы миновать сканеры, отслеживающие полицейские телефонные звонки. Основная информация заключалась в том, что в 5:31, то есть двенадцать минут назад, Кевин Брэйс, известный радиоведущий, встретил разносчика газет, некоего мистера Сингха, у дверей своей фешенебельной квартиры номер 12А. Брэйс заявил, что убил свою жену. Сингх видел лежащее в ванне явно безжизненное женское тело. По его словам, тело казалось холодным, а Брэйс выглядел спокойным и не был вооружен.

«Ничего удивительного, что подозреваемый выглядел спокойным и даже безмятежным. Это характерно для преступлений на бытовой почве, — умудрился размышлять на бегу Кенникот. — Состояние аффекта сменится шоком».

Беринг указала на находившуюся возле лифта дверь на лестницу:

— Выбирай — лестница или лифт.

Кивнув, Кенникот глубоко вдохнул.

— Если поедешь на лифте, — продолжала Беринг, — по инструкции нужно выйти двумя этажами ниже.

Кенникот вновь кивнул. Он узнал об этом на основном курсе подготовки, когда поступил на службу. За несколько лет до этого двое полицейских приехали по, казалось бы, рядовому вызову и поднялись на двадцать четвертый этаж жилого дома в пригороде. Когда двери лифта открылись, перед ними оказался вооруженный отец семейства, успевший убить жену и единственного ребенка, и уложил их на месте.

— Поднимусь по лестнице, — ответил он.

— Помни: каждое слово подозреваемого крайне важно, — говорила Беринг, пока Кенникот делал очередной вдох. — Будь точен в записях на все сто.

— Да, конечно.

— Входи с оружием наготове, — наставляла она. — Но будь с ним поосторожнее.

— Хорошо, — кивнул Кенникот.

— Свяжись со мной прямо перед тем, как подняться на последний этаж.

— Понял, — ответил Кенникот, уже выскакивая на лестничную клетку.

Задачей второго офицера на месте совершения убийства являлось обеспечение сохранности. Это напоминало защиту песчаного замка от бури, потому что каждую секунду мелкие детали и улики могли пропасть подобно разносимым ветром песчинкам. Он бросился вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки, но пуленепробиваемый жилет, оружие, рация и еще килограмма четыре амуниции дали о себе знать. «Не рвись», — урезонил он себя и стал продвигаться через ступеньку. Достигнув третьего этажа, он вошел в нужный ритм.

Отдежурив четыре ночи подряд, Кенникот и Беринг уже собирались домой на четырехдневный отдых, и тут раздался экстренный вызов. Они находились через дорогу, прогуливаясь по крупному продовольственному торговому центру, который готовился к дневному приему покупателей.

Добравшись до шестого этажа, Кенникот почувствовал, что взмок. До этого вызова ночь проходила довольно спокойно. В Риджент-парк тамил откусил у жены часть уха, но когда они туда приехали, женщина заявила, что упала на осколок стекла. В Кэбиджтауне в трейлер супружеской пары гомосексуалистов вломился вор и оставил на их персидском ковре экскременты. Несовершеннолетняя проститутка заявила, что ее ударил по лицу старый алкаш, предоставлявший ей жилье в обмен на ежедневные сексуальные услуги. Затем она предложила эти услуги Кенникоту. Одним словом, рутина.

К десятому этажу Кенникот уже дышал тяжело. Поступив на службу три с половиной года назад, он отказался от многообещающей карьеры молодого юриста в одной из ведущих адвокатских фирм города. Все удивлялись: почему? За год до этого был убит его старший брат Майкл. И когда следствие зашло в тупик, он принял решение поменять адвокатскую мантию на полицейский жетон.

«Это именно то, чем я хотел заниматься», — убеждал он себя мысленно, вновь перепрыгивая через две ступеньки.

— Это Кенникот, — сообщил он по рации Норе Беринг. — Поднимаюсь на одиннадцатый.

— Принято. Криминалисты, следователи и еще куча народу уже в пути. Я отключила лифты. По лестнице никто не спускался. Выключи рацию. Это поможет тебе войти бесшумно.

— Понял. Выключаю.

Кенникот влетел в дверь на двенадцатом этаже и остановился. Перед ним тянулся длинный коридор. Он поворачивал — видимо, к лифту и второй половине этажа. Белеющие настенные светильники приглушенно освещали желтоватые стены. В этой части этажа была лишь одна квартира.

Кенникот осторожно направился к двери с табличкой 12А. Она была наполовину открыта. Глубоко вдохнув, он толкнул дверь, распахивая ее до самой стены, и одновременно достал пистолет. Шагнув вперед, он оказался в длинной просторной прихожей со светлым деревянным полом. Стояла тишина. Казалось нелепым вот так вломиться в эту фешенебельную квартиру с пистолетом наготове подобно ребенку, играющему «в преступников» во дворике на лужайке.

— Полиция Торонто, — громко произнес Кенникот.

— Мы в малой столовой для завтраков — она в глубине квартиры, — раздался мужской голос с ост-индским акцентом. — А покойная дама — в той ванной, что в прихожей.

Заглянув за входную дверь, полицейский медленно двинулся дальше. В прихожей глухо раздавался стук его шагов по деревянному полу. Где-то посередине, с правой стороны, была приоткрытая дверь. Там горел свет, и он увидел полоску белого кафеля. Кенникот не надел перчатки, и ему пришлось толкнуть дверь локтем.

Помещение оказалось небольшой ванной комнатой, и дверь распахнулась почти до самой стены. Он сделал два шага вперед. В ванне, широко открыв глаза, лежала женщина с иссиня-черными волосами. Ее лицо было почти таким же белым, как ванна. Она не шевелилась.

Он попятился к выходу, стараясь ничего не задеть.

— Мы здесь, — вновь донесся ост-индский голос.

Сделав еще несколько шагов в глубь прихожей, Кенникот очутился в большой кухне-столовой. Справа от него на стуле с каркасом из кованого железа молча сидел Кевин Брэйс, известный радиоведущий. Он держал керамическую кружку. На нем были потрепанные тапочки и изношенный халат, глухо запахнутый на шее. Благодаря неухоженной бороде и коронным большим старомодным очкам в проволочной оправе его невозможно было не узнать. Брэйс даже не поднял головы.

Сидящий напротив Брэйса смуглый мужчина почтенного возраста, в костюме и при галстуке, перегнувшись через стол, наливал ему в кружку чай. Над столом между двумя мужчинами нависала разноцветная лампа от Тиффани, похожая на огромный пузырь. Под лампой стояла тарелка с остатками нарезанных апельсинов. Кенникот обратил внимание на их красный цвет.

Здоровенные — от пола до потолка — окна на противоположной стене выходили на юг, на озеро Онтарио, похожее на большущую черную лужу. Едва заметная в свете раннего утра, через залив в виде дуги-полумесяца тянулась цепочка маленьких островков.

Обескураженный панорамным видом и немой сценой, Кенникот на мгновение застыл. Все еще держа наготове пистолет, он ступил на скользкий кафельный пол кухни-столовой. Внезапно поскользнувшись правой ногой, он резко выставил вниз руку, чтобы предупредить падение, и пистолет отлетел по полу на середину помещения.

«Ловчее не придумаешь, — поднимаясь, усмехнулся про себя Кенникот. — Великолепно! Детектив, который займется этим делом, будет в восторге».

Брэйс как ни в чем не бывало продолжал сидеть за столом, наливая себе в кружку мед.

Осторожно, чтобы не поскользнуться, Кенникот направился к своему пистолету.

— Вы Кевин Брэйс? — спросил он.

Брэйс старался не встречаться взглядом с Кенникотом. Его очки были заляпаны. Ничего не сказав, он сосредоточенно помешивал ложкой чай, походя на швейцарского часовщика за работой.

Кенникот поднял пистолет.

— Мистер Брэйс, я офицер Дэниел Кенникот, полиция Торонто. Женщина в ванне — ваша жена?

— Именно так, — отозвался мужчина с ост-индским акцентом. — И она, несомненно, мертва. Я видел много смерти, когда работал старшим инженером в крупнейшей в мире транспортной компании «Индийские железные дороги».

Кенникот посмотрел на мужчину.

— Понятно, мистер…

Почтенный мужчина так проворно вскочил со стула, что Кенникот невольно отшатнулся.

— Гурдиал Сингх, — подсказал он. — Я являюсь человеком, который приносит мистеру Брэйсу утренние газеты. Я связался с полицейской службой.

«…Являюсь человеком, который приносит утренние газеты», «связался с полицейской службой», — мысленно соображал Кенникот. Эти фразы прозвучали настолько странно, что он едва сдержал улыбку.

— Я прибыл на минуту раньше своего обычного времени — в 5:29, и позвонил в 5:31 — как только подтвердилось, что произошло несчастье, — говорил мистер Сингх. — Мистер Кевин и я в ожидании вашего прибытия пили чай. Мы пьем уже по второй чашке. Это особый «Дарджилинг». Я приношу его первого числа каждого месяца. Лучшее средство при запорах.

Кенникот взглянул на Брэйса. Тот разглядывал чайную ложку, словно бесценный антиквариат. Убирая пистолет в кобуру, Кенникот вновь шагнул к столу и дотронулся до плеча Брэйса.

— Мистер Брэйс, вы арестованы за убийство, — произнес он и сообщил Брэйсу о его праве обратиться к адвокату.

Взгляд Брэйса не изменился. Подобно фокуснику, который внезапно вытаскивает что-то из рукава, он лишь резко вытянул в сторону Кенникота свободную руку — там, между окровавленными пальцами оказалась визитка: «Нэнси Пэриш, юрист, адвокат по уголовному праву».

Кенникот с легким щелчком включил рацию.

— Это Кенникот.

— Твое местонахождение? — спросила Беринг.

— Я в квартире, — Кенникот старался говорить негромко, — с подозреваемым и свидетелем, мистером Гурдиалом Сингхом — человеком, который приносит утренние газеты. Здесь все спокойно. Жертва в ванне. Ванная комната — в прихожей. Судя по всему, скончалась до нашего приезда. Я произвел арест.

Сообщить о том, что жертва скончалась до их приезда, было крайне важно.

— Как он себя ведет?

Кенникот взглянул на Брэйса. Седеющий радиоведущий наливал в чай молоко.

— Пьет чай, — ответил он.

— Хорошо. Наблюдай за ним. Помощь скоро будет.

— Принято.

— Да, и еще, Кенникот: фиксируй любое сказанное им слово.

— Понял. Принято.

Кенникот сунул рацию в чехол и почувствовал, как всплеск адреналина постепенно стихает.

Что теперь? Он внимательно посмотрел на Брэйса. Теперь ложка лежала на столе, а сам он попивал чай «Дарджилинг». Задумчиво глядя в окно, Кенникот понимал, что сейчас возможен любой неожиданный вариант развития событий, но, наблюдая за мирным чаепитием на кухне, не сомневался, что Кевин Брэйс не произнесет ни слова.

Глава 3

— Да прекрати же зевать, — буркнул себе под нос детектив Ари Грин, припарковывая «олдсмобил» 1988 года на узкой дорожке возле бунгало отца.

Схватив с пассажирского сиденья бумажный пакет, он сунул в него руку: слава Богу, купленный в «Грайф» хлеб еще теплый. Сунув руку в другой пакет, он вытащил оттуда молоко. Пошарив под сиденьем, достал пустые пластиковые пакеты и отыскал тот, что из продовольственного магазина «Доминион».

«Так-то лучше», — подумал Грин, кидая в пакет молоко. Если отец вдруг обнаружит, что молоко из магазина, где он покупал хлеб, строгое внушение обеспечено: «Ты брал молоко в „Грайф“? Почем? Два девяносто девять? В „Доминион“ на этой неделе молоко по два сорок девять, а в „Лоблоз“ — по два пятьдесят один. И у меня еще остался купон на десять центов». Все это было бы выпалено скороговоркой, в присущей отцу манере, на смеси английского с идишем.

Грин возвращался со своей десятой подряд ночной смены. Он слишком устал, чтобы второй раз ехать в продовольственный магазин. В жизни его отца и так все складывалось непросто. А теперь еще не хватало узнать, что его единственный оставшийся на этом белом свете сын не умеет нормально делать покупки.

Выпавший за ночь снег лежал тонким слоем. Грин взял лопату и тщательно почистил бетонные ступеньки. Затем поднял лежащий под дверью номер «Торонто стар» и вставил ключ от отцовского дома в замок.

Войдя внутрь, он услышал из гостиной бубнеж работающего телевизора. Он вздохнул. С тех пор как умерла мать, отец не захотел спать в спальне. Он смотрел в своей комнате телевизор, пока не засыпал на кушетке.

Грин скинул ботинки. Положив хлеб на стол, а молоко — в холодильник, он намеренно оставил пакет с надписью «Доминион» на видном месте и тихо прошел в гостиную. Отец лежал, свернувшись под ветхим шерстяным коричнево-белым пледом, который супруга связала сыну на семнадцатилетие.

Отодвинув от тахты журнальный столик, Грин опустился возле спящего отца на колени. Проработав последние пять лет детективом по расследованию убийств, а перед этим — двадцать лет полицейским, он повидал немало «крепких орешков». Однако всем им было далеко до этого тщедушного польского еврея, которого, несмотря на усилия, так и не смогли сломить нацисты.

— Папа, это я, Ари. Я дома. — Грин слегка тронул отца за плечо и тут же отпрянул. Отец не шелохнулся. Грин сжал плечо отца чуть сильнее. — Пап, я купил теплых бубликов и молока. А зубную пасту привезу тебе завтра.

Отец внезапно открыл глаза. Этого момента Грин боялся каждое утро, с самого детства. От какого же кошмара очнулся отец в очередной раз? Тот непонимающе смотрел на сына своими серо-зелеными глазами.

— Пап, бублики еще теплые, а молоко…

Отец посмотрел на свои руки. Подвинувшись поближе, Грин подсунул отцу под голову подушку, погладил по лицу.

— Mayn tochter, — пробормотал отец, что означало: «Моя дочь». И потом — ее имя: «Ханна». Свою дочь он потерял в Треблинке.

Грин усадил его на кушетке. Отец постепенно приходил в себя подобно надувной кукле, в которую стал медленно поступать воздух.

— Где ты брал молоко? — спросил он.

— «Доминион».

— У них были купоны?

— Закончились. Ты же знаешь, как это бывает перед Рождеством.

Отец потер лицо руками.

— Знаю. Перед Рождеством ты, выручая друзей, работаешь сверхурочно. Ты выглядишь усталым. Прошлой ночью работал?

— Всего несколько часов, — соврал Грин. Он почти не сомневался: отец знает, что это неправда.

— Сегодня выходной?

— Первый на подаче. — Грин ткнул пальцем в пейджер на ремне. «Первый на подаче» означало, что он дежурный на вызове. — Может, мне повезет и день пройдет спокойно.

Отец похлопал его по плечу, одновременно щупая ткань на лацкане.

— Этот твой модный портной шьет все лучше.

В глубине души отец все еще оставался портным. Будучи молодым, но уже женатым, он занимался шитьем в своем маленьком польском городишке вплоть до той минуты, когда сентябрьским утром 1942 года его окружили нацисты. Когда в Треблинке их построили в шеренгу, его друг шепнул украинскому охраннику, что он сапожник. Им он и стал. Приехав в Канаду, открыл обувную мастерскую в пригородном районе, населенном выходцами из Европы. И оказалось, работая у нацистов, он приобрел великолепные практические навыки. Два года он чинил обувь евреям со всех уголков Европы, и благодаря этому ему был знаком чуть ли не каждый ботинок.

— Иначе и быть не может. — Грин расстегнул пиджак и показал отцу подкладку. — Он шил его два месяца.

— Два месяца, — фыркнул отец. — Садись, я заварю себе кофе. Ты будешь чай?

— Нет, спасибо, пап, — улыбнулся Грин.

Он опустился на вычурную декоративную кушетку, которую ненавидел с тех пор, как достиг возраста, когда уже мог приглашать к себе домой друзей — обеспеченных детей, родители которых говорили без акцента, умели кататься на лыжах и играть в теннис.

Все эти годы его распирало от желания сжечь эту чертову кушетку, но вместе с тем не хотелось ссориться с отцом. Никогда не хотелось. Сейчас Грин чувствовал смертельную усталость. Он лег, пододвинув журнальный столик, чтобы положить на него ноги.

— «Листья» опять продули? — окликнул его из кухни отец. — Я заснул в конце второго периода. Было два — ноль в пользу Детройта.

— Ты не поверишь, — отозвался Грин, — в последние десять минут они забили три шайбы и выиграли у «Крыльев»[2] три — два.

— Невероятно! — воскликнул отец. — Хотя бы одну игру выиграли. Но все равно они отвратительно играют.

Грин поерзал, пытаясь поудобнее пристроить спину. Услышав скрип и хруст искусственной обшивки, поморщился. Единственный еврей в «убойном» отделе, он в это время года «набирал баллы», отрабатывая сверхурочные смены.

Имея всего одно нераскрытое дело, он был в подразделении на хорошем счету. В такое время года это могло считаться удачей. На протяжении трех минувших лет в декабре у него «висело» по три убийства, а нынешний год выдался спокойным.

По комнате поплыл аромат растворимого кофе. Грин не любил этот запах с детства. Он слегка повернулся на кушетке. Пейджер на ремне уперся в жесткую обивку.

— Пап, попробуй сливочный сырок, который я привез тебе в пятницу.

— Я и пытаюсь найти. Наверное, плохо его завернул. На третий день он уже испортился, — донесся из кухни голос отца. — Хочешь малинового джема?

— Конечно, пап, — ответил Грин, чувствуя, как веки тяжелеют. Как бы он ни презирал кушетку, сейчас ему было на ней удобно.

Нащупав пейджер, он отстегнул его от ремня и взял в руку. Так-то лучше. Его глаза закрывались сами собой…

Через пару минут, он резко сел, выпрямившись, на вновь хрустнувшей жесткой обивкой кушетке. Пейджер жужжал как сумасшедший.

Глава 4

«Д-е-н-ь-г-и-д-е-н-е-ж-к-и-д-е-н-ь-ж-у-л-и

В-с-е-д-е-н-е-ж-к-и

В-с-е-д-е-н-е-ж-к-и-О-в-о-т-в-е

В-с-е-м-о-и-д-е-н-е-ж-к-и

Вот так — все мои деньги, — думал Овотве Аманква, машинально вычерчивая буковки в своем зеленом блокноте. — И все благодаря тебе, ваша честь госпожа правосудие, Хетер Хилгейт. Тебе и вынесенному тобой окончательному решению о разводе, по которому я теперь могу видеться с Фатимой и Абдулом лишь по средам с 17:30 до 21:00 да по субботам днем, с 14:00 до 17:00. И еще по одному телефонному звонку каждый вечер с 19:30 до 20:00. Вот и все. А цена? Восемьсот долларов алиментов ежемесячно».

— Хотите, чтобы дети у вас ночевали, — найдите собственное жилье, — заявила ее честь, как он мысленно ее называл, когда они в последний раз были в суде.

Присутствовала при этом и Клэр — очень чопорная, словно для роли жены из «Шоу Билла Косби», в окружении свиты высокооплачиваемых юристов, таскавших его в суд чаще, чем его бывшая жена меняла любовников. Аманква уже не мог позволить себе адвоката и защищал себя сам.

На осуществление его следующего намерения — забирать детей с ночевкой — требовались деньги, очень много денег.

В поисках подработки Аманква устроился ночным дежурным в «Торонто стар» — крупнейшее в стране газетное издание, где уже работал репортером без малого добрый десяток лет.

Он сидел в радиорубке, именуемой также «бункером», «презервативом» или «комнатой страха», расположенной в северном конце громадного отдела новостей «Торонто стар». Это была даже и не комната, а маленькая застекленная будка с невероятным количеством оборудования. Там стояло пять сканеров, но подключены были только два — те, что были настроены на частоты полиции и «скорой помощи». Они работали постоянно вместе с круглосуточным телевизионным каналом новостей, по которому ночью крутили отупляющую рекламу тренажеров и бытовой техники. В довершение ко всей этой какофонии негромко, но постоянно бубнила круглосуточная новостная радиостанция.

В его обязанности входило отслеживать все это плюс еще два источника, выдающих информацию на здоровенный старый монитор. Кроме того, необходимо было ежечасно делать великое множество телефонных звонков по списку: полицейские управления не только в Торонто, но и во всех близлежащих городах, включая Дарем, Пил, Холтон, Милтон, Йорк, Оуквил, Орора, Берлингтон.

Вся эта территория, известная как «Золотая подкова», считалась пятым по плотности населения регионом в Северной Америке, так что ему было где развернуться. В его обязанности также входило поддерживать связь со всеми пожарными, транспортными и медицинскими службами, с полицейским управлением провинции Онтарио и не забывать про результаты лотереи. По мере уменьшения потока информации следовало пробежаться по некрологам на случай любопытной истории.

На первый взгляд все это могло сбить с толку, однако работа была рассчитана исключительно на новичков — начинающих журналистов, студентов-практикантов, — а не на таких видавших виды репортеров, как Аманква.

Он постоянно держал свой блэкбери[3] включенным, чтобы получать электронную почту от коллег-репортеров и на случай телефонного звонка по поводу детей. Сквозь окно, выходившее на полупустой в это время отдел новостей, ему был виден ряд часов на противоположной стене. Они показывали время в крупнейших городах мира — Париже, Москве, Гонконге, Токио, Мельбурне, Лос-Анджелесе. Аманква мечтательно смотрел на них — как бедный подросток на лимузин. Ему хотелось стать иностранным корреспондентом — первым чернокожим корреспондентом «Торонто стар», — и чтобы его послали куда-нибудь за рубеж. Но теперь его мечта разбилась. Он взглянул на часы, под которыми значилось «местное время», — 5:28. Еще полчаса дежурства. Затем четыре часа, чтобы добраться до квартиры сестры в Торнклифе, где для него поставили кушетку, быстро принять душ и вернуться на работу к десяти часам — началу своей рабочей смены.

Он вновь перевел взгляд на окно, облепленное старыми памятками-инструкциями, нелепыми выдержками из новостей и разноцветными стикерами-записками. По установившимся правилам репортерам следовало выписывать услышанные за ночь смешные обрывки диалогов и приклеивать их к оконному стеклу.

В радиорубке было тепло. Аманква сидел без пиджака и с ослабленным галстуком. Каждые пятнадцать минут он аккуратным почерком делал в блокноте подробные записи. Это можно было назвать дурацким занятием, но он все же считался хорошим репортером. И свою работу выполнял прилежно.

Ночь проходила спокойно. Предрождественские дни были мертвым сезоном в плане новостей, и редакция буквально умоляла его найти материал для первой полосы.

Он пока не знал, что предложить. В пригороде пара юнцов-азиатов ограбила таксиста-иранца, бывшего преподавателя истории, угрожая ему ножом. Ребятишки оказались не слишком сообразительными. Прошлой ночью в пригороде выпал снег, и полиция вышла по следам прямо к дому одного из нападавших. Несколько студентов-пакистанцев, вооружившись битами для крикета, пришли в пончиковую и побили своего бывшего дружка. В районе увеселительных заведений пьяный водитель наехал полицейскому на ногу. Обычная ерунда. Ничего достойного первой полосы.

Где-то в районе часа ночи появился намек на скандальную историю. Солидный врач из Форест-Хилл застал жену в постели с подростком — лучшим другом своего сына — и полоснул юнца кухонным ножом, якобы отрезав любвеобильному парню член. Аманква позвонил в редакцию, и там воспряли духом, но часом позже выяснилось, что подросток отделался царапиной на руке.

«Вот тюфяк — этот врач…» — размышлял Аманква.

Он посмотрел на время — 5:30. Проверил последние сводки новостей. Ничего. Послушал получасовой выпуск новостей по радио. Ни-че-го. С минуту слушал диспетчеров такси. Пусто. Наконец решил проверить полицейский сканер.

Оттуда донеслась обычная болтовня. И вдруг он услышал: «Красный код». Аманква повернул ручку громкости. Полиция меняла коды каждую неделю, но было несложно догадаться, что «красный код» означает что-то экстренное. Возможно, убийство.

Он послушал адрес: Маркет-плэйс-тауэр, номер 85А по Фронт-стрит, квартира 12А. Аманква вздрогнул. Черт побери! Это же квартира Кевина Брэйса, известного радиоведущего. Несколько лет назад Аманква и Клэр участвовали в его радиопередаче и были приглашены на рождественскую вечеринку, которую Брэйс со своей молодой женой устраивал ежегодно в первых числах декабря. Тогда Аманква и Клэр еще слыли блистательной парой — успешные молодые чернокожие, а сам Аманква, начинающий энергичный репортер, был лицом чуть ли не всей рекламы в газете.

Аманква прикусил губу. Дом Брэйса находился всего в нескольких кварталах. Уменьшив громкость, он прильнул ухом к динамику, стараясь разобрать, о чем переговариваются уличные полицейские. Те предусмотрительно не упоминали имя Брэйса в эфире.

Даже трудно себе представить — Кевин Брэйс. Мистер «любимец всей Канады», как называли его почитатели. А еще они называли его «голосом Канады». Новички-практиканты, дежурившие в «радиорубках» трех других городских газет, этого не услышат. «Горячие новости» о том, что, возможно, в квартире Брэйса произошло убийство, пролетают вне зоны захвата радара, и Аманква оказался единственным, кто об этом узнал.

Аманква посмотрел на полупустой отдел новостей. Один из редакторов «сидел» в Интернете, другой вымучивал статью. Надо было немедленно поднять их на ноги, но…

Они передадут материал кому-нибудь из дежурных журналистов. В лучшем случае Аманкву одобрительно похлопают по плечу, а потом про него забудут.

Он заходил взад-вперед. В любую минуту новость может разлететься повсюду.

«Сохраняй спокойствие», — мысленно говорил он себе.

Аманква нервно переложил бумажник из пиджака в задний карман брюк, схватил цифровой фотоаппарат, забитый снимками детей. Стараясь держаться непринужденно, вышел из душного помещения и нарочито зевнул.

— Пойду выпью кофе, — бросил он, неторопливо проходя мимо сидящего ближе к нему редактора и позвякивая мелочью в кармане.

Перед лифтами возле отдела новостей стояла ночная уборщица — тучная португалка. Аманква нажал кнопку «вниз» и, прислонившись к стене, выдавил очередной зевок. Кафетерий находился этажом ниже. Кнопка «вверх» оказалась уже нажатой.

Двери открылись с громким звонком, и уборщица вошла в лифт, шедший наверх. Аманква изобразил равнодушие. Как только двери лифта закрылись, он рванул к лестнице возле застекленной западной стены и бросился вниз по бетонным ступенькам, перепрыгивая через одну. Его шаги раздавались гулким эхом. Миновав пять этажей, он притормозил и с небрежным видом прошел в дверь пожарного выхода. Махнув охраннику возле стойки, открыл входную дверь и оказался на Янг-стрит. Сопротивляясь порывам ветра, он устремился на север.

Ему нужно было пройти по тоннелю под уродливой автострадой Гардинер-экспресс-вей, построенной в пятидесятые и отделяющей город от озера. Похоже, инженеры-планировщики просто-напросто забыли о способности людей ходить пешком. В качестве убогого снисхождения пешеходам вдоль дороги была выделена узкая полоска тротуара, стиснутого бетонным ограждением. Каждое утро там творилось светопреставление: люди, многие из которых жили на островах к югу от города и регулярно пользовались паромом, спешили на работу. Еще чуть-чуть, он попал бы в давку.

Аманква побежал, сжимая в руке фотоаппарат, как эстафетную палочку. Выскочив из северного конца тоннеля, он оказался на Фронт-стрит и свернул на восток. Холодный ветер трепал его рубашку.

Еще квартал. Уже виден Торговый центр телебашни.

«Мне нужен этот материал, мне нужен этот материал, мне нужен этот материал», — приговаривал он.

Глава 5

Детектив Ари Грин наслаждался ездой по пустынным утренним улицам. Его всегда изумляло, насколько быстро можно проскочить через весь город в эти часы. А полицейская «мигалка», которую он ставил на крышу автомобиля, давала ему полную свободу действий, позволяя игнорировать светофоры. Уже через час улицы будут забиты транспортом.

Добравшись до Фронт-стрит, он свернул на восток и быстро поехал вдоль старинных, с любовью отреставрированных четырех-пятиэтажных домов из красного кирпича. По обеим сторонам улицы на необычно широкий тротуар выходили большие, со вкусом оформленные витрины магазинов, придающие улице уютный, почти европейский облик. Маркет-плэйс-тауэр гордо возвышался в конце длинного фешенебельного квартала.

Повернув на углу на юг, Грин припарковал автомобиль в переулке за старым грузовиком, на крыше кабины которого все еще лежал снег. Наверное, привез товар на рынок Сент-Лоуренс, что через дорогу. Зимними утрами, когда снег на городских улицах уже таял, прибывающий из более холодных пригородов автотранспорт привозил его с собой на крыше.

Грин вылез из машины и поспешил к дому. Миновал подъездную дорожку с предупредительной табличкой: «Стоянка только для жильцов Маркет-плэйс-тауэр. Гостям просьба обращаться к консьержу». Он шел очень быстро, но не бежал. У детективов, занимающихся расследованием убийств, есть неписаные правила: прилично одеваться, не носить с собой оружие и, главное, никогда не бежать за исключением экстренных ситуаций.

Двойные двери жилого дома раскрылись автоматически. За длинной палисандровой стойкой человек в униформе с вышитым именем Рашид над левым карманом куртки, «Торонто сан».

— Детектив Грин, отдел по расследованию убийств, полиция Торонто, — представился он.

— Доброе утро, детектив. — Парень говорил быстро, с характерным акцентом.

«Наверное, дома имел докторскую степень в области физики», — подумал Грин.

Поодаль впереди, занимая выверенную позицию возле лифтов и дверного проема, который скорее всего вел на лестницу, стояла женщина-полицейский. Словно почувствовав его появление, она повернулась.

Грин улыбнулся, узнав ее. Офицер Нора Беринг кивнула в знак приветствия и, бросив взгляд на лифты, двинулась ему навстречу.

— Приветствую, детектив. — Беринг ответила на рукопожатие. — Я отключила лифты. Мой напарник поднялся по лестнице на двенадцатый этаж. Он вышел на связь из квартиры — там все спокойно. Медики приехали. Жертва скончалась до их приезда. Подозреваемый и свидетель доставлены в управление. Детектив Хоу из судмедэкспертизы поднимается в квартиру. Мой напарник — на месте, обеспечивает сохранность.

Грин кивнул. Беринг — одна из лучших офицеров в подразделении.

— Кто ваш напарник? — поинтересовался он.

Беринг на мгновение замялась.

— Офицер Дэниел Кенникот.

Грин медленно кивнул. Он чувствовал на себе взгляд Беринг. Четыре с половиной года назад был убит брат Кенникота, и расследование вел именно Грин. Это было его единственным нераскрытым делом.

Год спустя после убийства, когда Кенникот, бросив адвокатскую практику, стал полицейским, газеты, естественно, не оставили без внимания историю о подающем надежды молодом юристе, который пренебрег фешенебельными офисами на Бэй-стрит. И дело не только в том, что Кенникот оказался симпатичным, холостым и красноречивым, — он явно старался не привлекать к себе внимание, что еще больше подкупало.

Грин относился к Кенникоту как к любому другому человеку, у которого погиб кто-то из близких. После их многочисленных и частых встреч в самом начале в дальнейшем все пошло по привычной схеме — они виделись раз в два месяца, чтобы обсудить ход дела. Когда Кенникот поступил на службу в полицию, они пересекались, но не на дежурстве. Без погон.

К чести Кенникота, он никогда не претендовал на особое к себе отношение. Однако спустя годы его разочарование становилось все более ощутимым.

Определенная напряженность в отношениях между ведущим расследование убийства детективом и близкими жертвы неизбежна. Их ожидания — немедленный арест преступника, признание его виновным и вынесение строгого приговора — часто оказывались обманутыми, наталкиваясь на бюрократию полиции и судебной системы. Прокуратура намеренно держалась в стороне, чтобы общение происходило только между пострадавшими и детективом: когда — ради удобства, когда — для выплеска негативных эмоций.

На службе Грин и Кенникот избегали друг друга. Это происходило само собой, и обоим казалось, что так лучше.

«Возможно, пришло время это изменить», — подумал Грин.

Словно старший брат, он тайно следил за карьерой Кенникота и был впечатлен успехами молодого человека. Как говорили в управлении, «хочешь попасть в убойный отдел — ищи себе раввина» — кого-то, кто бы покровительствовал и помогал продвигаться по службе.

— У Кенникота все под контролем, — сказала Беринг.

— Само собой, — отозвался Грин. Он повернулся к Рашиду, консьержу. — Сколько лифтов идет до двенадцатого этажа?

— Вот эти два, и еще один — грузовой — сзади.

Облокотившись на стойку, Грин взглянул на включенные телемониторы.

— На них все выходы видны?

— Да-да, конечно, парадные двери.

Его что-то насторожило в ответе консьержа.

— А других дверей нет?

Рашид замялся.

— Только одна — в подвале, на подземную стоянку. Там нет камеры. Но ею редко пользуются, и она закрывается изнутри.

Грин перевел взгляд на Беринг.

— Я отключила все три лифта, включая грузовой, — сказала она, — и до приезда остальных следила за лестницей. У меня не было возможности проверить подвал.

— Все правильно, — кивнул Грин.

Расчет был прост: Беринг находилась здесь одна и должна была следить за теми, кто хотел войти или выйти из вестибюля. И прекрасно понимала, что нельзя терять из виду Рашида.

— А как вы узнаете, когда ту дверь открывают? — поинтересовался он у консьержа.

— Проверяю, когда делаю обход.

— Сегодня утром проверяли?

— Еще нет. Ею редко пользуются. В этом доме всегда все спокойно.

«Уже нет, — возразил про себя Грин, — начиная с того момента, когда жена Кевина Брэйса оказалась мертвой в ванне».

— А что, если кто-то подложит под дверь кирпич?

Рашид покраснел.

— Такое иногда бывает.

Грин кивнул. Уже второй раз в ответах Рашида чувствовалась уклончивость.

Он направился к лифтам, мысленно оценивая ситуацию: Беринг — в вестибюле, подозреваемого и свидетеля уже увезли, судмедэксперт на месте. Ему не терпелось подняться наверх, но надо проверить подвал. Как только он подошел к двери, ведущей в подвал, она распахнулась. Из двери решительно вышла пожилая дама небольшого роста, с элегантно зачесанными наверх седеющими волосами, в длинном черном пальто с аккуратно повязанным вокруг шеи ярко-голубым шарфом.

— Доброе утро, Рашид, — бросила дама консьержу.

Грин подоспел, когда незнакомка была уже возле дверей. На плече дама несла свернутый в рулон коврик, под мышкой — два белых полотенца, и большую бутылку воды в руке.

— Простите, мэм. — Грин показал полицейский жетон. — Детектив Ари Грин, полиция Торонто. Мы на несколько минут перекрыли доступ в здание. — Ему не хотелось представляться детективом из отдела по расследованию убийств.

— Перекрыли доступ? Что значит «перекрыли доступ»?

У дамы был легкий британский акцент, словно ее английский изменился после длительного проживания в Канаде. Грин обратил внимание на высокие скулы, подчеркнутые возрастом. Макияж отсутствовал, кожа сохраняла свежесть. То, с каким подчеркнутым достоинством она держалась, вызвало у Грина улыбку.

— Мы проводим в здании расследование, — сообщил он.

— А какое это имеет отношение ко мне? У меня через одиннадцать минут начинается занятие.

Грин уже стоял перед ней, закрывая путь к дверям.

— Боюсь, дело серьезное.

— Я уверена, Рашид может предоставить вам любую необходимую информацию.

Грин раскрыл блокнот в бордовом кожаном переплете и достал ручку со своими инициалами — ту, что ему подарил начальник управления Хэп Чарлтон, когда он перешел в отдел по расследованию убийств. Дама подошла чуть ближе. Грин почувствовал легкий запах ее духов. Это вновь вызвало у него улыбку.

— Назовите, пожалуйста, ваше имя, — попросил Грин.

— Эдна Уингейт. Это надолго? Не люблю опаздывать. Инструктор по йоге не выносит, когда опаздывают на занятие.

— Вы живете в этом доме, мисс Уингейт?

— Квартира 12Б. Я занимаюсь интенсивной йогой, детектив. — Она лукаво улыбнулась. — И всегда беру с собой два полотенца.

— И как долго вы здесь живете?

— Двадцать лет. Вам стоит попробовать интенсивную йогу. Мужчинам нравится.

— Мы отключили лифты, — сказал Грин. — Приношу свои извинения за то, что вам пришлось спускаться по лестнице.

— Я никогда не пользуюсь лифтом, — кокетливо хихикнула Уингейт. — Двенадцать этажей вверх и вниз. Мой инструктор по йоге говорит, что у меня самые упругие мышцы, которые ему доводилось видеть у восьмидесятитрехлетней.

Грин позвонил диспетчеру. Он знал, что на верхнем этаже лишь две квартиры.

— Вы ничего не заметили на двенадцатом этаже прошлым вечером или сегодня утром? — поинтересовался он.

— Конечно, — не моргнув глазом ответила женщина.

— И что же?

— Свою газету. Я беспокоюсь за мистера Сингха — работает без устали каждый божий день.

— Больше ничего?

— Нет. Умоляю, мне надо бежать.

— Давайте договоримся, — предложил Грин. — Я выпущу вас из здания, чтобы вы успели на занятие, если вы позволите мне заскочить к вам завтра утром и задать несколько вопросов.

Она быстро взглянула на часы, весьма стильные, марки «Свотч».

— В таком случае вам предстоит отведать моего рождественского печенья. — Она наградила его обворожительной улыбкой.

— В какое время — до шести?

— Приходите в восемь. У меня только по понедельникам занятия рано утром. Благодарю. — Женщина положила руку ему на плечо, словно в вальсе, и проскользнула мимо. Безупречная осанка.

Он посмотрел, как Уингейт легкой походкой пересекла пустынную улицу и исчезла в утренней темноте. Все еще ощущая аромат ее духов, Грин помедлил, прежде чем отправиться наверх, где в ванне лежало тело мертвой женщины.

Глава 6

«Шесть часов. Отлично, — подумал Альберт Фернандес, вытирая лицо полотенцем и зачесывая назад свои черные волосы. — Десять минут, чтобы побриться, подровнять ногти, почистить зубы и вытереться насухо. Затем еще пятнадцать, чтобы одеться, а если поторопиться — то и десять. В 6:30 включится кофеварка, а в 6:50 буду уже в дверях. За тридцать минут доберусь на машине до центра и припаркуюсь за десять минут до критического времени — 7:30 — для тех, кто приезжает пораньше, чтобы занять там место».

Обернувшись пушистым зеленым полотенцем, Альберт тихо вышел из ванной. Марисса спала. Он остановился. Ее черные волосы разметались по белой простыне, ему были видны ее изящные плечи.

Они были женаты уже два года, однако Фернандес никак не мог привыкнуть к мысли, что каждую ночь он ложится в постель с этой красивой женщиной. «Все-таки стоило привозить такую молодую невесту из Чили вопреки родительской воле», — подумал он.

Родителям хотелось, чтобы он женился на канадской девушке из добропорядочной семьи каких-нибудь социалистов — сродни тем, кто принял их как политических беженцев в семидесятых, — но он, отправившись на родину, нашел невесту там, в одной из самых богатых семей в стране. С тех пор ни отец, ни мать с ним не разговаривали.

Кинув влажное полотенце на стул, Фернандес прошел в наилюбимейший в квартире уголок — гардеробную. Ему нравилось смотреть на свои элегантные костюмы.

«Мои пропуска к успеху», — думал он, щупая габардиновый рукав темно-синего пиджака. Провел рукой по ряду висящих на плечиках многочисленных сорочек и выбрал кремовую, из египетского хлопка, с отложными манжетами. Он поднес рубашку к свету и, покачав головой, пару раз укоризненно цокнул языком. Марисса росла, окруженная прислугой и еще не научилась гладить. Придется обратить ее внимание на воротнички. Нежно погладив свою увесистую вешалку с галстуками, он остановился на темно-красном от Армани.

Элегантная одежда являлась важной частью личного бизнес-плана Фернандеса. Чтобы иметь возможность ее покупать, он мог экономить на чем угодно. В основном прокуроры из центральной канцелярии Высокого суда[5] одевались как учителя или торговые агенты — обувь на каучуковой подошве, коричневый костюм и скромный галстук, — но Альберт всегда одевался безупречно, как и следовало истинному юристу.

Выбрав мягкие кожаные туфли, он внимательно их осмотрел — надо почистить. На это у него уйдет еще две-три минуты.

Накинув рубашку, он завязал галстук, затем надел брюки и выбрал один из любимых ремней — кожаный, гладко-коричневый, с простой полированной металлической пряжкой.

Став работником прокуратуры, Фернандес купил энциклопедию моды для мужчин, и там было сказано, что пряжка должна находиться на третьем делении. Он начал застегивать ремень и попытался затянуть его до хорошо натертой линии после третьего деления. Однако этим утром ему показалось туговато. В какое-то мгновение он даже не понял, что ему пришлось втянуть живот, чтобы привычно застегнуть ремень.

Заволновавшись, он расстегнул рубашку и посмотрелся в зеркало. Его тонкая талия, несомненно, раздалась. Невероятно. Он всегда презрительно косился на коллег-юристов, с их нависающими на виниловые ремни животами.

«Вот тебе на!» — мысленно чертыхнулся он.

Больше никаких бутербродиков или пончиков из традиционного пакета, который ходил по офису в конце каждого рабочего дня!

Наконец, полностью одевшись, он вышел в полутемную спальню. На светящемся циферблате часов было 6:18. На две минуты раньше намеченного графика. Марисса пошевелилась во сне и повернулась. Сползшая простыня слегка обнажила ее грудь.

Фернандес на цыпочках подошел к кровати и нагнулся, чтобы поцеловать ее волосы. Его взгляд невольно опустился туда, где сползла простыня. Хотя он часто видел жену обнаженной, но не мог отказать себе в удовольствии всякий раз при удобном случае подглядывать за ней.

Теплая рука коснулась его бедра.

— Ты недоволен моя глажка? — сонно-хрипловатым голосом пробормотала Марисса.

Должно быть, она услышала его цоканье.

— МоЕЙ глажкОЙ, — поправил он. — Да, тебе нужно еще потренироваться.

Рука Мариссы сползла с его ноги.

«Черт! — ругнулся он про себя. — Постоянно совершаю одну и ту же ошибку».

У него в гардеробе между двумя свитерами была спрятана книга, которую он читал по вторникам вечером, когда Марисса уходила на занятия учить английский. Книга называлась «Как сохранить брак в первые годы совместной жизни». Среди ключевых выводов, повторявшихся вновь и вновь, там говорилось, что супругам надо не осуждать, а поддерживать друг друга.

— Но я не сомневаюсь, что у тебя все получится, — быстро добавил он, нащупывая ее руку.

— Мне нужно делать утюг более горячо, да? — спросила она. Ее рука вновь поползла вверх по его ноге, нежно гладя по штанине.

— Да, горячее, — сказал он. — На это нужно время.

Теплые губы Мариссы приоткрылись в едва заметной улыбке.

— А жать нужно более сильно? — спросила она, водя рукой по его ноге.

— Да, сильнее. Вот видишь, как ты быстро схватываешь.

— Горячее и сильнее, — повторила она, вытаскивая из-под одеяла вторую руку и начиная гладить его по бедру.

Фернандес невольно бросил взгляд на часы. Они показывали 6:26. Теперь он уже на минуту отставал от намеченного графика. Если не найдет места на «ранней» парковке, другая обойдется ему на четыре доллара дороже.

Марисса облизнула губы, подвинулась к нему поближе и потянулась к пряжке ремня. «Интересно, она заметит, что он застегнут на другом делении?» — забеспокоился Фернандес, когда супруга начала расстегивать ремень.

Он отвел взгляд от часов.

«Альберт, ты это заслужил, — мысленно сказал он себе. — Я всегда приходил на работу первым. Что случится, если вдруг приду в офис вторым или третьим?»

Марисса расстегивала ему брюки.

«В конце концов, чтобы компенсировать четыре доллара, пожертвую обедом. Может, и похудею немного…»

Взяв его руку, она прижала ее к груди. От соприкосновения с мягкой ладонью ее сосок стал упругим. Она повела его руку ниже вдоль своего тела к приподнятым бедрам.

Он стоял с расстегнутым ремнем и спущенными до колен брюками. Марисса обхватила его и притянула к себе.

Вот уже несколько месяцев Марисса выражала недовольство:

— Альберт, ты слишком рано уходишь по утрам, а возвращаешься домой слишком поздно.

— Так надо, — объяснял он. — Чтобы продвинуться по службе, я должен работать больше других.

— Но ведь и своей жене ты нужен, — не отступала она.

«Конечно, нужен», — поддакивал про себя Фернандес, когда ее губы разомкнулись и она вобрала его в себя.

Их тела начали двигаться в унисон; ее черные волосы разметались по белой постели. Он вдыхал ее нежный аромат.

«Закрой глаза и наслаждайся», — велел он себе.

Когда Альберт застегивал брюки, часы показывали 6:39 — наверняка поздновато для «ранней» парковки. Включенная на кухне кофеварка работала почти десять минут. Кофе перестоял, однако варить свежий времени не было. Он перелил его в свой старый термос со стеклянной колбой. Каким бы плохим ни казался ему этот кофе, он будет в сто раз лучше, чем жуткое офисное пойло.

Выходя из дверей квартиры, он поднял лежащую там «Торонто стар». Пробежал ее глазами в поисках ответа на единственный интересующий его вопрос: не произошло ли минувшей ночью убийство? На первой полосе красовалось фото хоккеистов Торонто с поднятыми вверх клюшками в ознаменование своей победы. Быстрый просмотр не оправдал надежд: ни одного убийства во всем городе. Убийства не совершались вот уже четыре недели.

«И надо же оказаться в таком пролете», — вздохнул Фернандес и с досадой отшвырнул газету.

Последние пять лет Альберт Фернандес продвигался вверх по служебной лестнице не быстро, но и не останавливаясь. Он неуклонно следовал своему четкому плану. Нужно приходить первым, а уходить последним, ежедневно. Всегда быть собранным и безукоризненно одетым. Хорошо знать судей — в дальнем уголке нижнего ящика его рабочего стола лежала стопка алфавитных карточек, на которых он своим аккуратным почерком писал характерные особенности и предпочтения каждого из судей. И выигрывать дела.

Его упорство принесло плоды. Около месяца назад главный прокурор Дженнифер Рэглан вызвала его к себе в кабинет.

— Альберт, — она сдвинула в сторону огромную стопку дел на своем вечно заваленном столе, — я знаю, тебе не терпится взять дело об убийстве.

— Я с удовольствием возьмусь за любое, — ответил он.

Рэглан улыбнулась.

— Ты заслужил «пробный шар». Довольно впечатляющее достижение для проработавшего каких-то пять лет. Следующее убийство — твое.

Он спустился в подземный гараж и, пока прогревалась его старенькая «тойота», достал из бардачка черные кожаные водительские перчатки.

Он не успел подняться с постели, как Марисса прошептала ему по-английски:

— Это была лишь разминка для игра. Игра будет сегодня вечером.

— Разминка ПЕРЕД игрОЙ, — прошептал он в ответ.

— Перед игрой… но мы займемся любовью?

— Конечно.

— Этот твой английский какой-то странный.

«Да, сегодня мне стоит поторопиться домой на „игру“, — улыбнулся Фернандес, надевая перчатки. — Чего мне сейчас не хватает, так это ночного убийства. А так, за исключением перестоявшего кофе, утро замечательное».

Глава 7

— Вот дьявол, этому уж точно не учили на юридическом, — чертыхалась Нэнси Пэриш, натягивая на стройные ножки вторую за утро пару колготок, окончательно изодрав предыдущую минутой раньше. Открыв дверь гардеробной, она не могла не посмотреть на себя в полный рост в зеркало — единственное в ее крохотном жилище.

«Какой чудный утренний видок! — мысленно отметила она. — Незамужняя почти сорокалетняя женщина в одних колготках».

Пэриш бросила взгляд на древний автоответчик. Каждую ночь она включала в офисе переадресацию телефонных звонков на домашний номер. По молодости она, энергичный адвокат, отвечала на них среди ночи, но несколько лет назад стала перед сном отключать звонок.

Мигающий указатель оставленных сообщений показывал, что их было семь.

«Целых семь чертовых звонков, а я еще даже не успела выпить кофе, — вздыхала она. — Генри, паразит, все из-за тебя!»

В прошлом месяце бывший муж, продюсер на популярной утренней радиопередаче Кевина Брэйса «Рассвету навстречу», уговорил ее прийти в качестве гостьи на эфир. Тема передачи была «Незамужние успешные женщины: счастливы ли они?».

«Только дура вроде меня, — мысленно сетовала она, — могла, поддавшись уговорам бывшего муженька, растрепать на всю страну, как субботними вечерами я в одиночестве поедаю яичницу».

Генри настоятельно советовал ей следить за своим языком. А она? У нее вылетело из головы, что радио слушает больше миллиона людей. Да еще этот обаяшка Брэйс… А в довершение всего, уже после злополучной «яичницы», она возьми да и заяви: «Мужчины боятся секса с женщинами, которые больше их зарабатывают».

Это стало апофеозом. Дни напролет ей на автоответчик звонили мужики со всей Канады и севера Соединенных Штатов, убеждая, что готовы справиться со своими страхами. Даже несколько женщин позвонили. Невероятно.

Пэриш взглянула на пол — туда, куда, перед тем как залезть в постель, швырнула свои новые кожаные сапожки.

«Проклятие», — мысленно ругнулась она.

От дорожной соли сантиметров на пять выше каблука выступили белые разводы. Пэриш потрясла головой. В сентябре она впервые умудрилась купить обувь к зимнему сезону заранее. Заплатив за них полную стоимость, рассчитывала, что у нее наконец-то появилось достойное приобретение. Голосок суетливого продавца, из-за которого она сделала злополучную покупку, до сих пор звучал в ушах.

— Когда придете домой, обрызгайте их вот этим. — Он показал маленький баллончик стоимостью 19,99 доллара. — Через двадцать четыре часа обрызгайте еще раз, а потом обработайте вот этим. — Он показал бутылочку с жидкой коричневой гадостью. — Это стоит всего 12,99 доллара. И делайте так раз в неделю.

— Так, через двадцать четыре часа опять, потом — раз в неделю, — машинально повторила Пэриш, указывая на два флакончика и мысленно прибавляя к их цене налог.

«Хитро, — отметила она. — Это мое ритуальное посвящение в тайное общество людей, которые знают, как ухаживать за обувью зимой: СНОБы — Сестры, носящие обувь без разводов».

— А каждый вечер протирайте их тканью, смоченной в обычном уксусе, — продолжал продавец. — И никакой воды. От воды соль только забивается глубже в кожу.

— И никакой воды, — заверила она.

— Для обуви необходимы распорки. Нужно вставлять их не позднее, чем через пять минут, после того как сняли обувь — пока она еще теплая.

— Пять минут, — вновь повторила она.

Распорки для обуви обошлись ей в очередные тридцать три доллара, не включая налог.

«Какая бездарная трата денег», — сожалела она через месяц.

В октябре и в ноябре погода стояла теплая, и у нее вылетели из головы эти обувные премудрости. Холода со снегом завернули в начале декабря. Но к тому времени она уже забыла, куда запихнула дурацкий спрей и кондиционер для кожи, а когда наконец все это нашлось, так и не смогла вспомнить, чем надо брызгать раз в сутки, а чем — раз в неделю.

«Похоже, срок моего членства в СНОБах истек». — Пэриш бросила сапожки на пол, делая, однако, мысленную заметку не забыть в магазине про обычный уксус. У нее дома был только бальзамический.

«Получилась бы неплохая карикатурка, — думала она, пытаясь вспомнить, где блокнот. — Хорошо одетая супружеская чета роется в кухонных шкафах и по запаху подозревает, что кто-то из них во что-то вляпался. „Черт побери, Гвинет, — восклицает мужчина, обращаясь к супруге, — дети опять добрались до бальзамического уксуса!“»

Она локтем нажала на кнопку прослушивания сообщений, начиная с самого первого.

«Здравствуйте, мисс Пэриш. Мы с вами незнакомы, но я пытаюсь найти своему сыну адвоката. У нас нет денег, но я слышала о вас много хорошего — то, что вы помогаете…»

Шмякнув по кнопке кулаком, Пэриш внимательно посмотрела на себя в зеркало. Волосы были еще мокрыми после душа, и, продолжая вытирать их полотенцем, она стала мысленно оценивать свое обнаженное тело.

«Волосы — одно из моих достоинств. Еще густые и упругие. До самых плеч. Пока могу позволить себе носить длинные волосы, но как долго это продлится? Прошлой зимой в Уистлере на вечеринке после лыжной прогулки какой-то подвыпивший тип заявил, что, глядя на мои роскошные волосы, ему захотелось орального секса. Превосходно. Эта поездочка стоила больше двух тысяч долларов, а меня там даже никто не поцеловал».

Следующее сообщение: «Привет, Нэнси. Это опять Джеймс. Вы были правы — мне следовало держаться подальше от Люси, но… сами знаете, как это бывает. Я — в пятьдесят пятом отделении. На этот раз они меня задержали. Этим утром я буду в сто первом суде…»

Она вновь нажала на кнопку.

«Лицо. Я всегда считалась привлекательной, но не красавицей. Кожа гладкая, но уже без былого блеска. Как-то в молодости, когда мы с Генри вели богемный образ жизни, пожилой мужчина пригласил меня на Симфоническом балу на танец. „У вас такая замечательная кожа, — сказал тогда он. — Вы можете обходиться без макияжа лет до сорока“. И вот в следующем месяце мне исполняется тридцать восемь. Хотя бы румянами приходится пользоваться практически всегда».

Следующее сообщение: «Нэнси, девочка. Мы с отцом собираемся в среду вечером на балет. Понимаю, тебя вряд ли это заинтересует, но все же… не хочешь составить нам компанию, а потом прогуляться и полюбоваться рождественскими витринами?..»

Стоп.

«Шея и плечи. Мое главное достоинство. Мужики — идиоты, обращают внимание только на сиськи и задницы. А Одри Хепберн, а Грэйс Келли! Только взгляните на эти длинные изящные шеи, на эти точеные хрустальные плечики…»

«Мисс Пэриш, это Бренда Крофорд из Юридического общества Верхней Канады. Мы так и не получили ответа на наш запрос по поводу изменений вашего финансового счета. Как вам известно, если ответ не будет получен в течение…»

— Проклятие! — Она шлепнула по кнопке кулаком.

«Грудь. Еще ничего. Особенно если не приглядываться. Нос. Ненавижу носы. Взять любую в мире женщину скажем: Джулию Робертс — разве не красавица? А теперь взгляните на ее нос и повнимательнее. Уже через несколько секунд ее лицо вам покажется безобразным».

«Эй, привет, это я. Как насчет Кубы?»

— Зелда, — еле слышно пробормотала Пэриш, качая головой.

Зелда Эвинруд, лучшая подруга, взялась за устройство ее сексуальной жизни.

«Есть неплохие туры, если рвануть до Рождества. Не хочется встречать ни дома, ни в скучной компании с родителями. А зажигательные кубинские ребятишки очень даже ничего».

Пэриш шагнула к зеркалу. Стало видно ее маленькую горбинку на носу — прямо посередине.

«Мы с вами незнакомы, но я на днях слышал вас по радио…»

— Хватит! — взвизгнула она.

Оставался лишь один звонок.

«Мисс Пэриш, это детектив Ари Грин из отдела по расследованию убийств. Сейчас 7:14 утра, 17 декабря. Не могли бы мы встретиться в управлении полиции как можно быстрее? Речь идет о вашем клиенте — господине Кевине Брэйсе. Он дал нам вашу визитную карточку».

Отдел по расследованию убийств.

Кевин Брэйс.

Черт.

Еще раз взглянув на себя в зеркало, Пэриш схватила сапожки с солевыми разводами и нырнула в гардеробную.

Глава 8

Дэниел Кенникот не имел своей машины — ни к чему, поскольку он жил и работал в центре. Когда родители попали в аварию, он при всякой возможности старался избегать садиться за руль.

Это случилось почти восемь лет назад. Как всегда по пятницам, мать с отцом ехали вечером в северном от города направлении. Они были точны, как часы — всегда выезжали из дома ровно в восемь. Километров за десять до загородного дома пьяный водитель вылетел на встречку и столкнулся с ними лоб в лоб. Сам парень почти не пострадал. Родители Кенникота от лобового удара скончались на месте.

Трудно сказать, что угнетало его больше — смерть брата, нераскрытое дело или гибель родителей по вине какого-то безответственного кретина. Парня посадили в тюрьму на несколько лет. Но какое это имело значение? Ведь родителей не вернешь.

Кенникот сидел за рулем машины детектива Грина, шустро мелькающей в пока еще неплотном транспортном потоке утреннего Торонто. Этот старенький «олдсмобил» не очень соответствовал предполагаемо солидному образу детектива из отдела убийств. Несколько лет назад, когда Грин только начинал вести расследование убийства его брата, Кенникот поинтересовался у него про машину.

— Самый безопасный автомобиль, — ответил тогда Грин. — Сделан из настоящего железа. Широкий. Его и бульдозером не перевернуть.

«Еще и довольно мощный», — подумал Кенникот, прибавив газу, чтобы обогнать трамвай.

Он старался выиграть время. Двадцать минут назад появившийся в квартире Брэйса Грин, быстро осмотревшись, протянул Кенникоту ключи от своего «олдсмобила».

— Я хочу, чтобы вы быстрее доехали до Кинг-Сити, — сказал он. — Там живут родители покойной. Она была единственным ребенком. Попытайтесь добраться туда, пока об этом происшествии не передали в новостях.

Сообщать семье о смерти любимого человека — одна из самых сложных задач в работе полицейского. На занятиях учили: установите визуальный контакт, чтобы вызывать доверие; говорите уверенно — неуверенность лишь усиливает тревогу; говорите простым доступным языком — люди плохо реагируют на жаргон; не будьте многословны.

Кенникот помнил, как Грин сообщил ему недобрые вести Майкл. Он сидел тогда в кабинете Ллойда Грэнуэла, возглавлявшего коллегию адвокатов. Они находились на Бей-стрит, в высотном доме с окнами на старое здание муниципалитета. Грэнуэл, знакомый абсолютно со всеми, позвонил шефу полиции Хэпу Чарлтону. Потом последовало тягостное ожидание. Часы на старой городской ратуше пробили девять, и в кабинет вошла секретарша Грэнуэла.

— Вас ждут в вестибюле, мистер Кенникот.

По ее опущенным глазам Кенникот понял: произошло что-то нехорошее. Он вышел и увидел высокого, хорошо одетого мужчину с бордовым блокнотом в руке. Сердце заныло.

— Здравствуйте, мистер Кенникот. Я детектив Грин, полиция Торонто, — произнес мужчина. — Мы можем с вами поговорить?

Вспоминая этот разговор, Кенникот понимал, насколько профессионально вел себя Грин. Он установил прямой визуальный контакт, говорил спокойно, негромко, просто и доходчиво. Ни разу не отвернулся. И, представляясь, сказал, что он из полиции Торонто, а не из отдела по расследованию убийств.

Оставив трамвай позади, Кенникот пересек трамвайные пути. В этом автомобиле ощущалась уютная надежность. Он включил старинную магнитолу — хотел убедиться, что случившееся еще не стало достоянием новостей. Передача шла на французском. Он переключил на другую станцию. Опять французская речь.

За четыре с половиной года Кенникот узнал о Грине не много. Тот никогда не рассказывал о личной жизни. Кенникот и не представлял, что детектив владеет французским. Любопытно. Слушать в чужой машине выбранные ее владельцем радиостанции все равно что просматривать содержимое ящиков его рабочего стола — можно в некоторой степени понять, что у человека за душой. Третьей станцией оказалось «Радио 102,1», — «На острие», молодежная радиостанция. Следующим в «списке» значилось «Радио 107» — главный конкурент «Острия».

«Видимо, в семье Грин есть кто-то подросткового возраста, — решил Кенникот. — Странно, что он ни разу не упоминал о своей семье».

Кенникот переключил радио на очередной канал и услышал голос Доналда Дандаса — молодого ведущего, обычно замещавшего Кевина Брэйса с утра по понедельникам. Дандас делал анонс предстоящей программы. Он поставил какую-то народную ритмичную музыку в исполнении ансамбля из северной части Онтарио, который собирался в Рим по приглашению папы, и отрывок беседы с группой женщин из провинции Альберта, пытающихся попасть в Книгу рекордов Гиннесса за изготовление самой большой в мире ледяной скульптуры гигантского бобра.[6]

— Далее — новости, — объявил Дандас. — Я буду вести передачу до конца недели. — В его обычно уверенном голосе ощущалось волнение. Ему словно не терпелось выйти из эфира. — Услышимся в восемь.

Полилась традиционная сладкая музыка — лейтмотив программы. Дандас ни словом не обмолвился о Брэйсе.

В часовом выпуске новостей ничего не прозвучало ни об аресте Брэйса, ни о его жене, обнаруженной мертвой в ванне.

«Хорошо. Возможно, в семье еще ничего не узнали».

Кенникот переключил на «Радио 107».

— А вот шокирующая новость, — говорил молодой голос. — Кевин Брэйс, ведущий популярной во всей стране передачи «Рассвету навстречу», арестован по подозрению в убийстве первой степени.

— Ух ты, — вторил ехидный голос соведущего программы, — теперь у нас станет меньше маститых конкурентов на этом и без того переполненном рынке.

— Точно, — отозвался первый голос. — Ну да ладно. Главное, что «Листья» вчера выиграли, так что все благополучно в «кленовом королевстве».

Весело хихикая, они начали обыгрывать эту избитую тему.

Кенникот выключил магнитолу. Он уже свернул с автострады и подъезжал к Кинг-Сити — небольшому пригороду к северу от Торонто, населенному богатыми фермерами-любителями, сумевшими сохранить здесь некую старомодную прелесть назло повсеместной урбанизации.

В отличие от Торонто, где свежевыпавший снег быстро превратился в гадкую бурую жижу, здесь по обеим сторонам тротуаров высились сугробы. Кенникоту показалось, будто он приехал в зиму.

В центре городка он повернул на север и на узкую проселочную дорогу. Идеально очищенные от снега дорожки вели к шикарным особнякам. Проехав километра полтора, он поравнялся с домом, отличающимся от своих ухоженных соседей ветхой деревянной изгородью. В конце длинной подъездной дорожки, очищенной от снега весьма условно, на простом куске фанеры было намалевано: «ТОРН».

Остановившись перед вместительным гаражом, Кенникот вышел из машины. В холодном воздухе ощущался резкий запах конского навоза. Постройка представляла собой хаотичное сооружение с центральным фермерским домом, который в дальнейшем оброс всевозможными дополнениями, воздвигнутыми по чьей-то прихоти. Ступени оказались нечищеными, и Кенникоту пришлось пробираться по снегу до самой двери. Он взглянул на часы. Они показывали 7:10.

«Будем надеяться, они еще не слушали новости», — подумал он и постучал.

В доме раздался сумасшедший лай. До него донесся топот в прихожей, сопровождающийся стуком о входную дверь, и скулеж.

«Этого мне только не хватало», — вздохнул Кенникот и отодвинулся от двери.

В доме послышался мужской голос:

— Плэйс, Шоу, на место.

Лай прекратился так же внезапно, как и начался. Кенникот ждал, что дверь вот-вот откроют, однако этого не произошло. Подождав еще немного, он вновь постучал. Ни звука.

Справа до него донесся звук открывающегося гаража. Оттуда вышел высокий седовласый мужчина в расстегнутой меховой куртке и направился к нему. За ним послушно, как овцы, плелись две огромные собаки.

— Доброе утро, — поздоровался мужчина.

— Здравствуйте, — ответил Кенникот, спускаясь по ступенькам. — Доктор Торн?

— Зовите меня Арден. Мы никогда не пользуемся входной дверью. — Он протянул для рукопожатия свою большую руку. — Всегда ходим через гараж.

— Извините за столь раннее вторжение… — пробормотал Кенникот.

Торн улыбнулся. На фоне румяных щек и светлых волос его глаза казались ясно-голубыми.

— Я уже с пяти часов на ногах. Чистил трактором дорожку. Мы везем лошадей на шоу в Западную Виргинию.

Кенникот не сводил глаз с Торна.

— Я офицер Дэниел Кенникот, полиция Торонто.

— Не обращайте внимания на собак — у них деревенское воспитание, и ничего с этим не поделаешь. Мы всегда держали двух собак. Мне кажется, это эгоистично — иметь лишь одну для себя: ей же плохо без компании.

— Сэр, ваша жена дома?

Торн отпустил руку Кенникота.

— Она там, в конюшне.

— Вы бы…

Он кивнул и, повернув голову, крикнул:

— Элли! Ты не подойдешь к нам сюда?

Через пару секунд из двери конюшни вышла пожилая женщина в массивном тулупе с уютно повязанным вокруг шеи длинным шарфом. У нее на ногах были высокие резиновые сапоги.

Подняв лацканы куртки, Торн вновь повернулся к Кенникоту, продолжая одной рукой держать их запахнутыми на груди.

— Благодарю, — произнес Кенникот.

— Я побывал на войне, — не сводя глаз с полицейского, тихо произнес Торн и нежно потрепал свободной рукой собак. — И мне известно, каково это, когда кто-то приносит плохие новости.

Глава 9

Альберт Фернандес ненавидел слушать радио в машине. Он считал это бездарной потерей тех тридцати минут, что уходили у него на дорогу до центральной канцелярии Высокого суда, расположенной в старой городской ратуше. Вместо этого, повышая свой образовательный уровень, он слушал кассеты — записанные на пленку книги и речи великих политиков и государственных лидеров. В этом месяце он слушал речи военных лет Уинстона Черчилля.

Фернандесу было одиннадцать, когда его родители покинули Чили по политическим мотивам и перебрались в Канаду. Никто в семье не говорил по-английски. Его младшая сестра Пальмира научилась быстро, но для Альберта овладеть новым языком оказалось весьма непросто. Откуда в нем столько слов, обозначающих одно и то же? Но похоже, никому из тех, для кого английский родной, такая проблема не досаждала. Однако для Фернандеса это стало пыткой. Оказываясь перед выбором, он, как нарочно, употреблял неверное слово.

Самые болезненные воспоминания о первых месяцах пребывания в Канаде остались у него от ноябрьской поездки классом в заповедник. Сразу после обеда неожиданно похолодало и пошел дождь. Фернандес, в неподходящих для такого мероприятия туфлях, поскользнувшись возле реки, скатился с берега в воду. Столпившиеся на берегу мальчишки, обутые в сапоги и кроссовки, смеялись.

— Поспособствуйте мне! — крикнул он им, протягивая руку.

Дети расхохотались.

— Ты хочешь пособие? — кривлялись они. — Альберт хочет, чтобы ему помогли, и кричит «поспособствуйте».

Целых три года его в школе звали не иначе, как «способный Альберт».

Решить языковую проблему ему удалось лишь в университете, когда начался курс лингвистики. На первом занятии преподаватель — тощий молодой человек с жидкими светлыми волосами, едва зайдя в шумную аудиторию, широким шагом подошел к доске и мелом разделил ее на две части, написав слово «англосаксонские» с одной стороны и «норманнские» — с другой.

По обе стороны доски он начал писать различные слова с абсолютно одинаковым значением. Английский, как объяснил он, это не язык, а автокатастрофа: полное смешение всех языков — германских, латыни, скандинавских и даже некоторых кельтских. Однако благодаря французскому вторжению в Англию в 1066 году две основные ветви — англосаксонская и норманнская — стали развиваться параллельно.

Фернандес слушал преподавателя, затаив дыхание. Все его непонимание этого странного языка неожиданно рассеялось.

Вот почему он решил теперь послушать речи Черчилля. Большой знаток английской истории и языка, Черчилль великолепно чувствовал силу и мощь простых англосаксонских слов. Он предпочитал их более вычурным и растянутым норманнским словам иностранного происхождения. И его знаменитая речь «Мы будем драться с ними как на море, так и на суше…» — ярчайший тому пример. Все слова в ней были англосаксонскими, кроме последней фразы: «…но мы ни за что не сдадимся». «Surrender» оказалось единственным трехслоговым словом во всей речи — растянутое слово, заимствованное из французского, вместо простого и короткого англосаксонского «give up».[7] Тем самым Черчилль подчеркивал, что даже идея капитуляции была чужда его британской аудитории.

Позже Фернандес, сидя на заседании суда, слушал показания свидетеля. Поначалу рассказ мужчины казался ему абсолютно правдоподобным, но в самом сложном месте истории все изменилось. Фернандес сразу определил, что мужчина лжет, но не мог понять, почему так решил. И только позже, знакомясь со стенограммой, поймал себя на том, что машинально обводит рукой норманнские слова.

Не было сомнений: когда свидетель использовал в своей речи простые англосаксонские слова, он говорил правду: «Я вошел на кухню и увидел Тамару. Она готовила ужин». Однако, начав употреблять норманнские слова, он стал юлить: «Насколько я вспоминаю… описав дугу, сковорода в ее руке… стараясь быть предельно точным… я счел, что она намеревалась запустить ее в моем направлении… я начал подумывать о том, чтобы в целях самозащиты связаться с полицией…» Он врал.

Улыбнувшись, Фернандес вставил кассету в автомагнитолу и лихо выкатил из подземного гаража. Долгие годы он не переставал поражаться, как часто простой анализ показаний свидетеля приносит свои плоды.

Тридцать пять минут спустя он заезжал на стоянку, расположенную к северо-западу от зала судебных заседаний, находившегося в старом здании муниципалитета. Было уже около восьми. Мало того, что опоздал на «раннюю» парковку, так еще трое сотрудников приехали раньше его — их автомобили уже стояли здесь.

Проклятие. Уже много месяцев Фернандес появлялся на стоянке к 7:25 — раньше остальных. Стоит только ради короткого удовольствия задержаться дома, и вот пожалуйста. Он занял ближайшее свободное парковочное место.

Чтобы выйти к старой городской ратуше, надо было пересечь широкую площадь перед новым зданием муниципалитета. Даже в такой ранний час в этом месте оказалось полно спешащего на работу народа. На большом открытом катке на южной стороне люди скользили по льду на коньках: кто-то — в деловом костюме, кто-то — в спортивной одежде.

Когда Фернандес был маленьким, родители, подкопив денег, купили ему подержанные коньки и по воскресным дням таскали его на этот каток — так делали все иммигранты. Как ни старался, ему не удавалось удержать ноги прямо, и он не переставал удивляться легкости, с какой канадские ребятишки скользили по ледяной глади.

Он стремительно пересек Бей-стрит и через заднюю дверь нырнул в здание старой городской ратуши. Махнув удостоверением молодому полисмену, взбежал по старой металлической лестнице и приложил свой пропуск к электромагнитному устройству, чтобы пройти в дверь.

Центральная канцелярия Высокого суда Торонто находилась в огромном помещении с непомерным, как в муравейнике, количеством офисов — горькое наследие планировщиков, умудрившихся запихнуть тридцать пять офисов в пространство, рассчитанное на двенадцать. Большинство комнат были забиты бумагами и книгами, горами белых картонных коробок с надписями типа «Сандрилингхэм — убийство второй степени — проверка свидетеля — право на адвоката», сделанными от руки сбоку черным маркером. А вот Фернандес содержал свой офис в чистоте.

Обычно приходя первым, он, открыв дверь, сразу чувствовал острый запах холодной недоеденной пиццы и залежалого, остававшегося с вечера в микроволновке попкорна. Однако нынешним утром воздух уже пропитался запахами свежесваренного кофе, горячих тостов и только что почищенных мандаринов.

Не обращая внимания на доносящийся из холла гул голосов, Альберт поспешил к себе в офис. Присоединяться к утренней болтовне не в его стиле. Кроме того, коллеги, пришедшие на службу позже, проходя мимо его комнаты, увидят, как он упорно работает.

Вытащив из единственного в своем офисе канцелярского шкафчика дело об ограблении, он сел за стол. К восьми часам — времени, когда он обычно пребывал здесь в гордом одиночестве — хор голосов в холле стал нарастать. Кто-то включил радио, однако голос радиоведущего утонул в общем шуме.

В конце концов Фернандес не выдержал. Положив на место дело об ограблении, он взял желтый блокнот и направился по коридору мимо стоящего посередине ксерокса в кабинет Дженнифер Рэглан.

Рэглан, главный окружной прокурор Торонто, стояла, склонившись над заваленным бумагами столом. По комнате расхаживал Фил Каттер, самый рьяный из городских прокуроров, — лысый, почти пятидесятилетний, в видавшем виды костюме и в ботинках на каучуковой подошве с изрядно стоптанными с внешней стороны каблуками. Справа от Рэглан в деревянном кресле сидела Барб Гилд. Эта тоненькая брюнетка слыла лучшим толкователем положений закона, судебных решений и прецедентов. Типичный представитель рассеянных гениев, она отличалась тем, что забывала повсюду свои бумаги и документы. Все трое были увлечены беседой. Фернандес кашлянул. Никто не обратил на него внимания. Он сделал несколько шагов вперед. Его по-прежнему никто не замечал. Он уже почти вплотную приблизился к столу, когда Рэглан наконец взглянула на него.

— Альберт, а я уже думала, куда ты запропастился! — воскликнула она.

— Да я давно здесь. — «Вот черт», — ругнулся он про себя. — Работал у себя в офисе.

— Мы тут пытаемся выработать стратегию. Нельзя терять время, — продолжала Рэглан, будто не слыша его. — Похоже, твой дебют обещает стать громким. Надеюсь, ты успел купить рождественские подарки. К среде твое дело будет в процессуальном суде.

Что происходит? Фернандес словно вошел в зрительный зал на середине фильма, когда всем, кроме него, известно, что к чему.

— Думаю, события могут развиваться непредсказуемо, — вступил Каттер. Он говорил громко, и его голос напоминал собачий лай. Когда он собирался обращаться к судьям, они обычно просили его отойти подальше. Его лысина поблескивала при флуоресцентном освещении. — Скорее всего он заявит, что она сама напоролась на нож. Правда, трудно это представить, поскольку она оказалась в ванне. — Каттер рассмеялся резким грубоватым смехом.

— Вот негодяй! — воскликнула Гилд. — Какой лицемер!

Рэглан подняла голову, очки в черепаховой оправе держались на самом кончике ее орлиного носа. На лице был заметен результат долгих бессонных ночей и многочисленных чашек остывшего кофе, а волосы казались мышиного цвета, однако взгляд карих глаз по-прежнему завораживал, как и большой выразительный рот. Ее облик притягивал подкупающей уверенностью.

— Когда ты об этом узнал? — Она уставилась на Фернандеса.

Альберт пожал плечами. Он уже не мог притворяться.

— Должен признаться, я еще ни о чем не знаю.

Все уставились на него.

— Не знаешь? — переспросила Рэглан.

— Нет.

— Кевин Брэйс обвиняется в убийстве первой степени, — заявила Рэглан. — Сегодня рано утром его жена обнаружена мертвой в ванне. Ножевое ранение в области живота. Вот что тебе уготовано жребием в качестве дебюта.

Фернандес лишь кивнул.

— Непостижимо! — воскликнула Гилд. — А люди-то называли Брэйса первым феминистом Канады. Да я сама уже в это поверила.

— Пресса готовится устроить из этого нечто невообразимое! — прорычал Каттер. — Повезло тебе, Альберт!

Фернандес послушно кивал.

В углу стояло еще одно спартанское кресло. Он пододвинул его к себе и, щелкнув ручкой, демонстративно раскрыл блокнот.

— Что ж, давайте начнем. — Он старался казаться уверенным и деловитым. Нужно всех убедить в своем рвении и готовности. Что почти соответствовало действительности.

Без ответа оставался лишь единственный вопрос, который он не решался задать: кто такой Кевин Брэйс?

Глава 10

«И что творится с полицией Торонто?» — не переставала удивляться Нэнси Пэриш, глядя на разнообразный ассортимент еды и напитков в новом кафетерии полицейского управления: капуччино, кофе-латте, чай с мятой, йогуртовые десерты, фруктовые салаты, батончики-мюсли, круассаны, мини-бриоши…

«Мини-бриоши — подумать только! Не полицейская столовая, а настоящий ресторан. А куда подевался разбавленный кофе и пресловутые глазированные пончики?»

После целеустремленных поисков Пэриш наконец выбрала простую сдобную булочку, без всяких там пеканов и грецких орехов, и чашку черного кофе из хорошо прожаренных зерен, который выглядел так, словно был сварен несколько часов назад. Сойдет для начала.

«Это как заправка горючим, — успокоила она себя, присаживаясь на элегантный стульчик в полупустом кафетерии. — Временами, — размышляла она, принимаясь за еду, — для преодоления трудностей полезно что-нибудь простое».

Чертова булочка оказалась непомерно объемной, и часть брызнувшей начинки оказалась у нее на щеке. Она протянула руку за салфеткой и вдруг увидела рядом высокого мужчину в прекрасно скроенном костюме, хорошо отглаженной рубашке и черных, начищенных до блеска мягких кожаных туфлях. Его грубоватое лицо можно было назвать привлекательным.

— Мисс Пэриш? Детектив Грин, — поздоровался он, протягивая руку.

— Здравствуйте, детектив, — пробубнила Нэнси, судорожно хватая салфетку. Ей показалось, прошла целая вечность, прежде чем она, вытерев лицо, смогла ответить на рукопожатие.

— Я присяду… Не возражаете? — спросил Грин.

Пэриш хватанула кофе, чтобы проглотить остатки булки.

— Да, пожалуйста.

Кофе оказался настолько горячим, что обжег язык.

— Когда вы позавтракаете, я отведу вас наверх, к мистеру Брэйсу, — сказал Грин.

— Не до завтрака сейчас, — ответила Пэриш, втайне желая, чтобы в столе вдруг образовалась дырка, куда она могла бы спихнуть недоеденную сдобную булочку. — Пойдемте.

В лифте этажи были обозначены на английском, французском, китайском, арабском и шрифтом Брайля.[8] В кабине оказались еще три человека, и Грин не проронил ни слова. Пока они поднимались сквозь заполненный растениями атриум, механический голос вещал: «Этаж номер один, этаж номер два…» — и так далее приблизительно на десяти языках.

«Я бы свихнулась, если бы слышала это изо дня в день», — подумала Пэриш.

Опустив глаза, она заметила, что брюки лишь частично закрывают белые разводы на сапогах.

«Нэнси, девочка, распределяй дела по степени важности. — Она мысленно пыталась воспроизвести эти слова голосом матери. — Сначала — уксус, потом — Кевин Брэйс».

Они вышли из лифта, и Грин повел ее по пустынному коридору.

— Мы узнали о произошедшем из телефонного звонка на номер 911 некоего мистера Гурдиала Сингха в 5:31 утра. На данный момент нам известно, что мистер Сингх каждое утро в это время приносит на квартиру мистеру Брэйсу газету «Глоб энд мейл». Мистер Сингх сообщил, что мистер Брэйс вышел из квартиры в банном халате, с окровавленными руками и заявил, что убил свою жену. Мистер Сингх обнаружил тело жертвы, мисс Кэтрин Торн, гражданской жены мистера Брэйса, в ванне. За исключением того, что мистер Сингх является постоянным разносчиком газет, нами не обнаружено никакой связи между мистером Сингхом и Брэйсом или Торн. Мистеру Сингху семьдесят три года. Он иммигрировал в Канаду четыре года назад. Он гражданин Канады, женат, имеет четырех детей и восемнадцать внуков; на криминальном учете не состоит, прежде в полицию не обращался.

Грин излагал все это тоном опытного актера, уже в сотый раз играющего одну и ту же роль. Он шел быстро и уверенно, но в то же время не был похож на робота-профессионала, в нем чувствовалось человеческое тепло.

«Своей выверенностью он напоминает метроном, — подумала Пэриш, — красивый деревянный метроном».

— Мистер Сингх сообщил, что работал инженером в компании «Индийские железные дороги». Мы проверили это. У него богатый опыт оказания первой помощи. Прежде чем позвонить по номеру 911, он убедился в отсутствии у тела признаков жизни. Насколько он мог судить, тело было холодным. Офицер полиции Дэниел Кенникот произвел арест мистера Брэйса в пять пятьдесят три без каких-либо инцидентов. Подозреваемому было сообщено о праве молчать и о праве на адвоката. До настоящего времени им не было сделано полиции никакого заявления. Он обвиняется в совершении убийства первой степени. — Грин остановился у неприметной белой двери. — У вас есть вопросы?

Да, Пэриш хотела бы узнать, например: «Как насчет чашечки кофе?», «Как вам удается так начищать свои ботинки?», «В какой же все-таки момент мисс Кэтрин Торн, гражданская жена мистера Кевина Брэйса, перестала быть оной, а стала „телом“?».

— Он в наручниках? — лишь поинтересовалась она.

— Конечно, нет. Наручники надели на него в момент ареста. Как только он оказался в этом здании, наручники мы сняли.

Пэриш кивнула.

«Только не усложняй», — мысленно приказала она себе.

— Квартира находится на двенадцатом этаже. Балконов нет. Выходит окнами на юг, на озеро, — продолжал Грин как метроном. — Только одна входная дверь. Следов взлома не обнаружено, ни одно из внешних окон не повреждено. Следов ограбления не найдено. На двенадцатом этаже всего две квартиры — 12А и 12Б. В квартире 12Б проживает восьмидесятитрехлетняя вдова. Думаю, с этим все ясно.

Пэриш кивнула. Грин методично показывал ей неопровержимость своей позиции с самого начала развития ситуации.

«Не реагируй на этот поток обескураживающей информации, — убеждала она себя, — просто слушай. И думай. Сколько раз тебе уже доводилось проходить через подобное? Полиция неизменно представляет доказательства так, словно уже все ясно. Они стремятся убедить тебя в том, что дело безнадежное. Помни: имеет значение не то, что они говорят, а то, что недоговаривают. И что же Грин недоговаривает?»

— К сожалению, придется вас здесь запереть, мисс Пэриш, — сообщил Грин. — Я приставлю к вам полицейского констебля — она будет дежурить напротив двери, через коридор, чтобы ваша беседа была абсолютно конфиденциальной. Если что-то понадобится, просто постучите, и она поможет. Мы все никак не определимся с транспортом, так что мистер Брэйс какое-то время побудет здесь. Думаю, этого времени вам хватит.

Пэриш вновь кивнула. Ей льстило, что с ней были так профессионально обходительны. Большую часть своей двенадцатилетней карьеры она только и делала, что пыталась выцарапать у властей хоть каплю содействия. Это ее первое дело об убийстве. Прошло всего около часа, и она уже начала понимать, почему адвокатам нравится работать с делами об убийствах. Хотя ставки высоки и время безжалостно работает против тебя, к тебе относятся с уважением.

— Хорошо, — сказала она.

«У Брэйса есть право на адвоката, — говорила она себе. — Ты имеешь полное право здесь находиться. Грин не делает тебе одолжений. Однако где же прореха? Давай, Нэнси, не отвлекайся на красавца детектива в элегантном костюме. Лучше думай».

И тут она сообразила.

«Только не переигрывай», — тут же урезонила она себя.

Выждала момент, когда Грин двинулся назад к лифту, и подала голос:

— Секунду. Один вопрос, детектив.

— Конечно, мисс Пэриш.

Грин повернулся, словно фигурист в крутом развороте. Улыбка не успела исчезнуть с его лица.

— Орудие убийства — вам удалось его найти?

Улыбка на лице Грина на мгновение поблекла.

— Пока нет, мисс Пэриш. Через несколько часов, когда судмедэксперты закончат свою часть работы, я вернусь в квартиру для заключительного осмотра. И, скажу откровенно, приложу все свои усилия, чтобы его найти.

Улыбка вернулась на его лицо. Этот детектив — сплошное очарование. Он помахал ей, уже развернувшись и вновь направившись к лифту.

Пэриш взглянула на закрытую дверь и, глубоко вздохнув, распахнула.

Кевин Брэйс, вероятно самый популярный в стране радиоведуший, частенько в шутку называвший себя «самым известным лицом на радио», сидел в дальнем углу пустой и просторной белой комнаты. Из мебели здесь были только два деревянных стула. Брэйс сидел на дальнем из них — съежившийся и погруженный в свои мысли, словно старик в эмбриональной позе.

Пэриш тут же закрыла за собой дверь.

— Мистер Брэйс, — начала она, поспешно вытягивая руки вперед, — слушайте и молчите.

Он поднял голову. Она быстро села на свободный стул, пододвинув его поближе.

— Мистер Брэйс, эта комната не прослушивается, но здесь есть видеокамера постоянного наблюдения за вами. — Повернувшись, она указала на камеру, установленную на дальней стене на видном месте. — Советую вам сейчас ничего не говорить на тот случай, если кому-то вдруг однажды вздумается прочесть что-то по вашим губам. Сами понимаете — все может быть.

Брэйс медленно посмотрел на видеокамеру, потом вновь перевел взгляд на нее.

— Я бы хотела попросить вас либо качать головой, либо кивать.

Брэйс кивнул.

— Вам что-нибудь нужно? Вода? Туалет?

Он покачал головой.

— Вам известно, что вас обвиняют в убийстве первой степени?

Он взглянул ей прямо в глаза. В какое-то мгновение ей показалось, Брэйс что-то скажет. Однако он, выпрямившись, лишь кивнул.

— Здесь неудобно общаться, — сказала она. — Я приду к вам сегодня вечером в тюремную камеру, и тогда мы сможем поговорить.

Он вновь кивнул.

— Полиция попытается вас разговорить. Я предпочитаю, чтобы мои клиенты не говорили ни слова. Так вам ничего не смогут приписать. Договорились?

Он некоторое время смотрел на нее. Она помнила этот располагающий взгляд его карих глаз с того дня, когда он беседовал с ней в радиоэфире. Взгляд, вызывавший доверие и желание прильнуть к этому человеку и стать его лучшим другом.

Брэйс неожиданно улыбнулся.

— Вот и хорошо. — Пэриш достала блокнот-скоросшиватель. Открыв чистую страницу, она стала вслух проговаривать то, что писала: — «Я мистер Кевин Брэйс. Мне известно, что меня обвиняют в убийстве первой степени. Мне также известно о моем праве молчать. Желая воспользоваться этим правом, я не намерен ничего говорить в данный момент. Торонто, понедельник, 17 декабря».

Она провела под написанным черту. Под чертой заглавными буквами написала его имя.

— Вот. — Нэнси показала ему записку. — Подпишите и всегда носите при себе. Просто показывайте это полиции, когда кто-то попытается вас о чем-нибудь спросить. Точно так же поступайте и в тюрьме до моего прихода к вам сегодня вечером.

Протянув руку, Брэйс взял у нее шариковую ручку и стал ее внимательно рассматривать. Самая обычная «биковская»[9] ручка. Слава Богу, еще не изгрызенная. Она уже давно отказалась от идеи покупать дорогие ручки, тем более со своими инициалами: подобно зимним кожаным перчаткам, модным корректирующим темным очкам и дорогостоящим помадам они неизбежно терялись у нее в течение недели.

Он поставил свою красивую разборчивую подпись. Потом, не дожидаясь, что она скажет, раскрыл кольца скоросшивателя и вытащил подписанный листок, аккуратно сложил его пополам еще и еще раз и лукаво улыбнулся.

Пэриш была потрясена. Несмотря на случившееся, он выглядел невозмутимым. Возможно, сказывалась привычка стольких лет жизни «на острие», но Кевин Брэйс явно умел сохранять хладнокровие в критических ситуациях.

Глава 11

Из-за плотного движения Дэниел Кенникот довольно долго добирался в город. Припарковаться на Фронт-стрит оказалось негде, но ему посчастливилось найти место в переулке — там, где до него ставил свою машину Грин. Подходя по коридору к квартире 12А, он старался подавить зевоту.

«Надеюсь, теперь для меня это дело закончено», — думал он.

Это называлось правилом «первый на входе — первый на выходе», и он узнал о нем в прошлом году.

В декабре Кенникот со своей партнершей Норой Беринг приехал первым по вызову в большой частный дом. Миссис Фрэнсис Будро, именуемая в дальнейшем прессой как «не вполне нормальная особа», во время одной из предрождественских ссор запустила в неверного супруга ноутбуком. Удар пришелся в висок, и мужчина скончался от потери крови прямо под домашней рождественской елкой. Кенникот и Беринг были вынуждены тут же взять даму под арест в присутствии ее детей-близнецов и няни-филиппинки.

Однако все изменилось с приездом остальных, когда ситуация была уже под контролем. Два самодовольных детектива из отдела по расследованию убийств — в дорогих, сшитых на заказ костюмах, сорочках с отложными манжетами и вышитыми на них инициалами, в до блеска начищенных туфлях — неспешно появились на пороге дома и, вооружившись своими фирменными блокнотами и шикарными именными ручками, начали делать записи. Уже уходя, они перебросились парой фраз с Кенникотом и Беринг и освободили их от расследования, не сказав им при этом ни слова благодарности — «первым пришел — первым вылетел».

Теперь, благодаря большим окнам, квартира 12А была залита дневным светом, и Кенникоту пришлось на секунду прикрыть рукой глаза, когда он осторожно ступил на кафельный пол кухни. Детектив Грин стоял, опершись о кухонную стойку, рядом с высоким мужчиной. Кенникот уже узнал его со спины. У него под ногами, как всегда, лежали старенький «дипломат» и потрепанный рюкзак.

— Эй, офицер Кенникот, привет. Повезло вам, а? — воскликнул детектив Уэйн Хоу, поворачиваясь к Кенникоту и энергично протягивая для пожатия свою большую руку.

Хоу, судмедэксперт, удивлял необычно высоким для китайца ростом — под два метра. И хотя ему, вероятно, было около шестидесяти, он не уступал новобранцам в физической форме, а его энергии можно было позавидовать. Его высокий голос резко контрастировал с внушительной фигурой.

— А неплохо быть «голосом Канады», а? — Хоу сверлил Кенникота проницательным взглядом. — Вылезаешь каждое утро из постели и болтаешь часами по радио. Только представьте — получаешь деньги за болтовню. А что, если Брэйсу вести программу из тюрьмы? Их там в камерах рано поднимают, как в британской армии. С утра — сразу в бой.

Кенникот рассмеялся. Хоу работал и по делу его брата, а с тех пор как Кенникот поступил на службу, им много раз доводилось сотрудничать. Хоу тараторил, словно детская заводная игрушка. Присоединяться к их беседе не имело смысла, по крайней мере сейчас.

— Эй, видели это, а? Он, оказывается, еще и болельщик «Кленовых листьев», — продолжал Хоу, указывая металлической ручкой на расставленные на подоконнике разнообразные сине-белые кружки и стаканы. Он поочередно постучал по ним. — Вот беда-то, а? Никак им не выиграть Кубок Стэнли. Я считаю, тут виновата пресса — слишком они все раздувают. А игроки нервничают. Смотрите-ка: они чаще выигрывают в гостях, чем дома.

Кенникот взглянул на Грина, и тот смущенно улыбнулся.

— Вы собираетесь снимать отпечатки со всех этих стаканов? — все же решил подать голос Кенникот.

— Бессмысленно, — отозвался Хоу. — Отпечатки держатся на стекле месяцами, а то и годами, но только если… — Он с деланным прискорбием постучал своей ручкой по посудомоечной машине в такт бетховенской музыкальной фразе «та-та-та-таа». — …их не смоют вот в этой штуке. Посудомоечные машины — истребители улик. Стоит ее включить, как любой отпечаток пальца вместе с ДНК бесследно исчезает.

— Одну минуту. — Грин оторвался от записей.

Кенникот подошел к большим окнам и посмотрел на озеро. По внутренней гавани уже плавали льдины. В летние месяцы три вместительных белых парома увозили уставших от жары горожан на пляжи в парковую зону. Зимой навигация сокращалась до одного судна, курсирующего ради небольшого количества людей, круглый год проживающих в осовремененных коттеджных поселениях.

Кенникот наблюдал, как паром бороздит холодные воды. Остальная часть водной глади в гавани выглядела жутковато неподвижной. Позади островов открытое водное пространство озера было волнистым и неспокойным, отчего казалось еще холоднее. На горизонте солнце катилось по своей низкой, характерной для середины декабря дуге. Он подошел вплотную к окну, поближе к свету.

— Как все прошло? — Грин подошел к нему и протянул руку за ключами от своей машины.

Кенникот пожал плечами. Это был традиционный ответ на вопрос о выполнении непростого задания. Он собрался уходить. Скорее бы добраться до дома, принять душ — и спать.

— Похоже, весь отдел по расследованию убийств дружно отправился за рождественскими подарками, — заметил Грин. — Мне нужен помощник для проведения осмотра места с детективом Хоу. Хотите присоединиться?

— Конечно, — ответил Кенникот. Усталость как рукой сняло.

— Эй, вот и отлично, — отозвался Хоу, направляясь по просторной прихожей к входной двери. Он держал в руках планшетку с зажимом для бумаг. — Дверная коробка не повреждена. Дверь из листа твердой стали, никаких следов взлома, глазок. Двухзамковая система запирания, следов попыток насильственного проникновения нет. Я все сфотографировал и снял на видеопленку.

Двадцать минут детектив Хоу водил их по всей квартире. Начав с входной двери, они затем отправились в ванную, потом — в гостиную, хозяйскую спальню с уже другой ванной комнатой и, наконец, в кабинет. Хоу сопровождал весь этот поход непрерывными комментариями, время от времени делая интересные наблюдения типа: «У Брэйса почему-то больше всего книг об игре в бридж, чем на любую другую тему». Но иногда его замечания казались нелепыми: «Нет, посмотрите-ка — шикарная квартира, а в ванной даже нет мыльницы, а?»

В конце концов они вновь подошли к кухне-столовой. На солнце набежали облака, и в помещении потемнело. Включив верхний свет, полицейские продолжили «экскурсию».

Кенникот остановился возле стола, где впервые увидел Брэйса и Сингха. Посмотрел на банку с медом, керамические кружки и фарфоровый чайник: ничего особенного, — взглянул на плиту и кухонные шкафчики, окинул взглядом темный кафельный пол. Между плитой и соседним с ней шкафчиком был узкий зазор. В темной щели было трудно что-то разглядеть, и он подождал, пока глаза привыкнут к освещению.

И он увидел. И застыл на месте.

До этой минуты предмет сливался с темным полом. Кенникот оглянулся на стол — на то место, где впервые увидел Брэйса.

— Кенникот? — окликнул Грин, очевидно, что-то почувствовав.

— Думаю, вам стоит подойти, — отозвался Кенникот, скрестив руки на груди.

— Эй, что у вас там, а? — поинтересовался Хоу.

Кенникот всматривался в узкую щель, и очертания предмета становились все отчетливее. Подойдя к нему, Грин проследил за его взглядом. И… тихо присвистнул.

— Пожалуй, не стоит это трогать, а? — Грин тоже скрестил руки на груди.

— Пожалуй, — откликнулся Кенникот, улыбнувшись.

— Не снимайте перчатки, детектив Хоу, — велел Грин.

— Эй, — подоспел Хоу, — что тут у вас, а?

— Хорошая работа, Кенникот, — тихо отметил Грин.

Кенникот кивнул.

Наверное, следовало сказать: «Благодарю вас, детектив», — подумал он.

Однако вместо этого он лишь переводил взгляд со стоящей на столе кружки Брэйса на зияющую щель, в которой углядел черную рукоятку ножа.

Глава 12

Альберт Фернандес убрал со стола последнюю бумажку. Спрятал маленькую пластиковую коробочку, где хранил карточки с записями, в укромное место в нижнем ящике стола. Посмотрел на часы — 16:25.

Детектив Грин оставил сообщение, что они придут в 16:30.

Фернандес окинул взглядом свой опрятный офис площадью около двенадцати квадратных метров. Он точно знал, что там — 11,6 квадратных метра, потому что по государственным нормативам офис помощника прокурора в центральной канцелярии не мог быть ни дюймом больше. В комнате хватало места для стола, стула, канцелярского шкафчика и нескольких стопок коробок со свидетельскими показаниями. Открывавшаяся внутрь дверь занимала пятую часть помещения.

Согласно существовавшим в канцелярии неписаным правилам сотрудникам следовало работать при открытых дверях. В конце дня работники прокуратуры любили захаживать друг к другу в офис и посплетничать о сварливых судьях, хитрых адвокатах и «неудобных» свидетелях.

Фернандес ненавидел подобную трепотню, и коллеги знали об этом. После первого года работы в его характеристике отмечалось, что он хороший сотрудник, но не умеет «работать в команде». Одной из рекомендаций коллег было почаще оставлять дверь открытой и приобрести аппарат с жевательными шариками, чтобы сделать офис более привлекательным для дружеского посещения сотрудниками. Посыл был очевиден: «Послушай, Альберт, ты среди нас как „белая ворона“ со своей модной одеждой, претензией на утонченность и… в общем, со своими испанскими замашками. Для достижения успехов тебе стоит подумать над тем, как вписаться в коллектив…»

На следующий же день Фернандес вместо обеда отправился покупать аппарат для жевательных шариков. Точно пчелы на мед, коллеги с готовностью откликнулись на новую политику «открытых дверей». Сразу после заседаний суда драгоценные минуты, а то и часы, стали бездарно тратиться на бессмысленную болтовню, после того как они, в поисках сладкого, быстро проложили себе дорогу к его аппарату со жвачкой.

Однажды кто-то из опытных прокуроров поинтересовался у него на тему перекрестного допроса одного из свидетелей — там фигурировало неподписанное заявление в адрес одного из полисменов. Фернандес был в курсе дела и целых полчаса разъяснял ситуацию более опытному коллеге. Вскоре об этом узнали, и многие стали забегать к Фернандесу не только за жвачкой и потрепаться, но и для того, чтобы выслушать его мнение по тому или иному сложному правовому вопросу. Дверь Фернандеса оставалась открытой, аппарат бесперебойно пополнялся жвачкой, и на службе «взошла его звезда».

Однако он по-прежнему не любил бездарно растрачивать драгоценное время и стал все чаще закрывать дверь. А в один прекрасный момент жвачка в его аппарате закончилась и он даже не удосужился заполнить его. В конце концов аппарат однажды переместился за дверь, да так и остался стоять в этом закутке. Выкинуть его Фернандес не мог, но и заряжать не стремился. В большинстве случаев тот служил вешалкой для одежды.

В дверь постучали, и Фернандес вскочил на ноги. Перегородив узкий дверной проем, на пороге офиса плечом к плечу стояли детектив Ари Грин и офицер Дэниел Кенникот. У Грина в руке был конверт.

— Проходите, — пригласил Фернандес. — К сожалению, здесь только один стул.

Мужчины переглянулись.

— Мы постоим, — сказал Грин после обмена рукопожатиями.

Раздался очередной стук в дверь, и в комнату вошла прокурор Дженнифер Рэглан.

— Приветствую всех. — Она скрестила руки на груди и встала возле Грина.

Фернандес присел на свой старый стул, на что тот отозвался скрипом.

— Прежде чем слушать этот компакт-диск, — Грин показал конверт, — я бы хотел пробежаться по своему списку ТНС.

Все закивали. Фернандес смотрел на Грина, пытаясь скрыть смущение. Перехватив взгляд Фернандеса, Грин улыбнулся.

— Список того, что надлежит сделать, — пояснил он, раскрывая бордовый блокнот в кожаном переплете. — Начну с Кэтрин Торн. Сорок семь лет. Пятнадцать лет жила с Брэйсом в гражданском браке. На криминальном учете не состоит, в полицию не обращалась. Единственный ребенок в семье. Кажется, большую часть свободного времени тратила на верховую езду. Выросла в Кинг-Сити, где до сих пор живут ее родители. Отец — ветеран Второй мировой, пенсионер, по профессии врач. Мать — домохозяйка, в свое время была известной наездницей. Кевин Брэйс, как вы знаете, популярный радиоведущий. Ему шестьдесят три. На учете не состоит. В полицию не обращался.

Фернандес быстро делал записи на чистом листе своего блокнота.

— Сегодня утром офицер Кенникот оповестил семью о несчастье, и, похоже, они приняли это с должной стойкостью. А там — кто его знает. Я уведомил службу по оказанию помощи жертвам преступлений и постараюсь договориться насчет вашей с ними встречи. Может, даже завтра. — Грин держал блокнот раскрытым, но в него ни разу не заглянул. — Сегодня вечером Кенникот просмотрит все пленки видеокамер, установленных в вестибюле дома, дневники Торн и Брэйса и тому подобное. Кроме того, узнает, чем они занимались на прошлой неделе. Наши люди обойдут все квартиры в доме, близлежащие магазины и рестораны. Напарник Кенникота, Нора Беринг, поговорит с инструктором Кэтрин Торн по верховой езде. Завтра мы встречаемся с сотрудниками радиостанции.

Фернандес кивнул.

«Вот, значит, что такое — работать по делу об убийстве, — думал он. — Детектив — настоящий профессионал».

— Разговаривали с кем-нибудь из жильцов с двенадцатого этажа? — поинтересовался он.

Грин вернулся на несколько страниц назад.

— Единственная квартира на верхнем этаже, кроме «нашей», 12Б. В ней проживает Эдна Уингейт, овдовевшая еще в Британии во время войны. Ей восемьдесят три года. Вдовой была трижды. Переехала в Канаду в сорок шестом. Родители погибли во время бомбежки. Я случайно встретился с ней в вестибюле: она торопилась на утреннее занятие йогой. Ничего странного минувшей ночью не заметила. Я договорился с ней о встрече завтра утром.

Фернандес кивнул. Глядя на Грина и Кенникота, он восхищался ими. Парни занимались этим делом вот уже двенадцать часов, и сон, судя по всему, пока не входил в их планы. Оба держались спокойно. По глазам было видно, что они устали, но внешне это никак не проявлялось.

— Давайте прослушаем диск, — предложил Фернандес.

На компакт-диске было написано: «Тюрьма „Дон“, Кевин Брэйс, телефонные переговоры заключенного, 17 декабря, время: 13:00–17:00». Фернандес не переставал удивляться поведению даже самых матерых преступников: попадая под стражу, они тут же замолкали, и их можно было «подловить», только если привести в состояние шока и ярости.

Адвокат Брэйса — Нэнси Пэриш, быстро оказавшись на месте, сразу настроила подзащитного правильно. Фернандес рассчитывал на нечто, сказанное по телефону, что могло бы помочь во время судебного разбирательства или даже на предварительном слушании.

Фернандес вставил диск в свой компьютер. Раздался механический голос оператора телефонной сети: «Звонок за счет вызываемого абонента от… Кевина Брэйса. Нажмите „один“, если вы принимаете вызов, нажмите „два“, если…». Послышался резкий гудок.

— Алло, — произнес мужской голос.

— Папа? Это ты? — недоуменно переспросил женский голос. Он казался довольно молодым, однако звучал глухо и хрипловато. Встревоженно, почти на грани паники.

Фернандес раскрыл чистую страницу и в правом верхнем углу написал дату.

— Это Аманда? — послышался грубоватый голос с акцентом, похожим на карибский.

Фернандес никогда не слышал Брэйса, но не сомневался, что это не его голос.

— Кто это? — настаивала Аманда.

— Я здесь с твоим отцом. Он попросил меня позвонить и сказать: с ним все в порядке. — Мужчина говорил очень медленно, словно читая по бумажке.

— Все равно не понимаю.

— Он пока не хочет, чтобы ты к нему приходила.

Фернандес услышал, как Аманда повысила голос.

— Что? Сейчас же дайте мне поговорить с отцом.

— Он хочет, чтобы ты передала эти слова всем близким.

— Но…

— Мне пора. — Последовал резкий щелчок.

— Погодите… — закричала Аманда, но ее крик был прерван громким телефонным гудком.

Фернандес приподнял свою ручку. Он не написал ни слова.

— Аманда Брэйс — старшая дочь от первого брака, — пояснил Грин. — Двадцать восемь лет. Замужем. Работает в «Рутс»[10] координатором производства. На криминальном учете не состоит. В полицию не обращалась. Мы хотим выждать пару деньков, прежде чем поговорить с ней.

Детектив, казалось, пребывал в полной растерянности от услышанного. Фернандес с досадой чуть не скрипнул зубами.

Они слушали тишину на диске в ожидании следующего телефонного звонка. Фернандес в надежде занес ручку над бумагой. Ничего. Он увеличил громкость почти до отказа. В небольшом офисе раздалось гудение пустого диска.

— Вторая дочь, Беатрис, живет в провинции Альберта, — подал голос Грин. — Тоже замужем. На учете не состоит. В полицию не обращалась.

Минуту спустя Фернандес нажал кнопку перемотки и, подержав ее несколько секунд, отпустил. Нажал «воспроизведение». По-прежнему ни звука. Он повторил это дважды. Ничего. Записывающее устройство включалось, реагируя на голос. Слушать дальше не имело смысла: диск был пустой.

— Nada,[11] — вздохнул он. — Похоже, мы промахнулись.

Он перевел взгляд на Грина. Тот крутил пальцами свою ручку.

«Жернова правосудия вращаются медленно». Он словно наблюдал их вращение.

— Брэйс держит язык за зубами, — отозвался Грин.

— Правило «ни в коем случае», — заметил Кенникот.

Молодой офицер заговорил впервые. И все посмотрели на него.

— Когда я был адвокатом, — продолжил он, — меня учили «ни в коем случае» не подписывать никаких письменных документов, пока все страницы не будут вместе скреплены степлером. Таким образом, я буду гарантирован от подлога, если в дальнейшем возникнут вопросы, связанные с подписанными мной бумагами.

— Вы можете с уверенностью утверждать, что «ни в коем случае» не могли подписать нескрепленный документ, — подхватил Грин, — равно как Брэйс может поклясться, что «ни в коем случае» не открывал рта в тюрьме — защита в ситуации, если кому-то понадобится заявить, что Брэйс болтал с ним за решеткой.

— Очень хорошо, Кенникот, — отметила Рэглан.

Грин повернулся к ней.

— Полагаю, вы хотите, чтобы Брэйс был выпущен под залог, не так ли?

Она кивнула.

— Он заговорит, выйдя оттуда.

Все трое посмотрели на Фернандеса.

— Устрой-ка им там хорошенькое представление. Пусть Пэриш и Брэйс решат, что мы не хотим его выпускать, — велела Рэглан. — Но все-таки будет лучше, если ты им уступишь. — Она вновь повернулась к Грину. Было очевидно, что им уже не раз доводилось работать вместе.

— Кстати, — сказал Грин, — я подыщу Кевину Брэйсу сокамерника. Кого-нибудь из любителей бриджа.

— При чем тут бридж? — не понял Фернандес.

Все вновь перевели взгляд на Фернандеса.

— Да он же постоянно говорит о нем во время своей передачи! — воскликнула Рэглан.

— А в его кабинете полно книг о бридже, — добавил Кенникот.

Фернандес кивнул.

«Пожалуй, надо прекращать слушать записи и начинать слушать радио», — подумал он.

— Да, кстати, — вспомнила Рэглан, подходя с Грином к двери, — судьей назначен Саммерс. Будет интересно.

Фернандес подождал, пока за ними захлопнется дверь, затем залез в нижний ящик стола и вытащил оттуда коробочку с пометкой «Судьи». Он стал листать расположенные в алфавитном порядке карточки, пока не добрался до той, на которой было написано «Саммерс». Он помнил почти все, о чем там говорилось. Карточек было три. Первая относилась к начальному периоду его службы:

Фернандес умилился своей наивности пятилетней давности. В непонятных для себя в то время местах он ставил вопросительные знаки. Сейчас бы он ни за что не назвал хоккей «хоккеем с шайбой».

Вторая карточка появилась три года назад:

«Судаками» как прокуроры, так и адвокаты называли судей, которые, возомнив о своей персоне, превращались в напыщенных грубиянов. Саммерс мог послужить классическим примером. Он становился хамом, если вовремя не получал отпор. «Слаб по бытовой части» означало, что Саммерс имел обыкновение выносить оправдательный приговор мужчинам, обвинявшимся в физическом насилии над супругами. Не лучший выбор для дела Брэйса. Джо — Джо Саммерс. Недавно пришла в прокуратуру, уволившись из солидной фирмы на Бей-стрит. Трудолюбивая и добросовестная, никогда не появлялась на судебных заседаниях под председательством своего отца.

Третья карточка была годичной давности:

Фернандес хорошо помнил, как делал эту запись. Дело было жуткое. Калито Мартин, тощий чернокожий восемнадцатилетний парень из Скарборо, обвинялся в изнасиловании в изощренной форме. Прокурор Каттер убедил Саммерса отказать юноше в освобождении под залог, хотя он никогда не состоял на криминальном учете и считался одним из лучших учеников. В первую же ночь, скрутив вместе несколько наволочек, Мартин повесился. Полученный неделей позже результат анализа ДНК показал, что он был невиновен.

«Самый жуткий кошмар, который может преследовать государственного обвинителя, — размышлял Фернандес, вновь перечитывая свои карточки, — осудить за преступление того, кто невиновен».

Глава 13

«Интересно, можно ли в предрождественскую пору отыскать в мире более тоскливое место, чем тюрьма?» — думала Нэнси Пэриш, плетясь по длинному бетонному пандусу к дверям тюрьмы «Дон». И можно ли представить для одинокой женщины более жалкий способ провести вечер за неделю до Рождества, в то время когда весь мир веселится? Разумеется, кроме тех, кто сидит в тюрьме…

Тучная дама шла вниз по пандусу, держа за руку маленькую девочку. Малышка выглядела так, будто ее специально нарядили по случаю посещения тюрьмы, — волосы были заплетены в тугие симметричные косички, пальтишко тщательно отглажено. В одной руке она несла книжку в другой — палочку, которой вела по металлической ограде вдоль пандуса.

Пэриш улыбнулась, вспомнив, как в пятилетнем возрасте любила совать свои цветные карандашики в проволочную ограду, когда с отцом за ручку ходила на уроки рисования.

Мать девочки вдруг резко остановилась.

— Дай сюда, Клара. — Она выхватила у нее из рук палочку. — Мне надоел этот стук.

Пэриш заметила взгляд ребенка и едва сдержалась, чтобы не вырвать палочку у ее матери.

«Что ж, Клара, познакомься — это тюрьма „Дон“, — подумала она, когда мать с девочкой проходили мимо. — И лучше бы тебе ее не видеть».

Тюрьма «Дон» — известная всем просто как «Дон» — была построена в начале шестидесятых годов девятнадцатого столетия. Это серьезное сооружение в тогда еще молодом городе Торонто возвышалось над рекой Дон и городскими жилыми постройками. Своим устрашающим каменным входом и тяжелой готической архитектурой тюрьма бросала холодную тень викторианской эпохи на растущий город-порт. Попытки как-то ее приукрасить, снабдив, например, в пятидесятых годах двадцатого века более современными воротами, лишь усугубили ее мрачный вид и порождаемое этим местом чувство угрозы.

Возле металлической двери наверху пандуса виднелась решетка переговорного устройства. Пэриш нажала на маленькую кнопку.

— Да? — раздался сквозь потрескивание унылый женский голос.

— Адвокат, — ответила она.

— А я думала, Санта-Клаус. Входите.

Услышав электронное жужжание, Пэриш дернула тяжелую дверь. Внутри, в углу крохотного вестибюля, стояли три зеленых мешка с мусором. Вонь была невыносимая. Запихнув пальто в убогий шкафчик для одежды, она подошла к толстому стеклу, за которым сидела женщина-охранник.

— Я пришла к Кевину Брэйсу. — Пэриш просунула визитку в узкую металлическую щель под стеклом.

— Так, Брэйс… А… специалист по ваннам? Он на третьем этаже, — отозвалась охранница, сверяясь со своими бумагами. — Вам нужно здесь расписаться.

Пэриш вытащила новую «биковскую» ручку. Листок, где следовало записываться адвокатам, был датирован 17 декабря, однако, несмотря на вечернее время, там не оказалось ни одной подписи.

— Похоже, я так и останусь на сегодня единственным адвокатом, — заметила она, расписываясь.

— А почему вы не на какой-нибудь корпоративной вечеринке? — поинтересовалась охранница.

«Жаль, что я не юрист — специалист по увеселительным мероприятиям, — посетовала в душе Нэнси Пэриш. — Сидела бы сейчас на фуршете в четырехзвездочном ресторане в компании телевизионных продюсеров, сценаристов или актеров и наслаждалась ароматом роз на столе, а не мусорной вонью».

— Хотелось, да босс не позволяет, — ответила она.

— А что это он? — удивилась охранница.

— Когда работаешь сам на себя, — Нэнси забрала подсунутый ей под стекло пропуск, — твой босс оказывается порядочной сволочью.

Стоя перед очередной тяжелой металлической дверью в ожидании уже знакомого электронного жужжания, она услышала, как охранница рассмеялась. Пэриш поднялась в старом скрипучем лифте на третий этаж и, пройдя по коридору до конца, оказалась в маленькой комнате, где обнаружила высокого мужчину с короткой уставной стрижкой в стиле Джона Гленна.[12] Он сидел за громоздким металлическим столом, словно вдавленный в крохотное кресло. Его колени казались на уровне плеч, будто у сидящего в салоне самолета баскетболиста. На столе стояла металлическая тарелка с недоеденной индейкой, картофельным пюре с подливкой и зеленым горошком. На остатках еды валялись пластиковые нож и вилка. Мужчина читал «Торонто сан». Нэнси увидела заголовок, напечатанный большим черным шрифтом: «Листья» забивают три в третьем. «Крылья» подрезаны…

Этот охранник был в «Доне» постоянным действующим лицом — со всеми дружелюбный, всегда готовый чуть-чуть отступить от правил, чтобы немного помочь. Длина его стрижки не варьировалась ни на дюйм, благодаря чему он и получил расхожее прозвище.

— Приветствую, мистер Еж, — поздоровалась Пэриш.

— Добрый вечер, защитник, — ответил мистер Еж, отрываясь от газеты и мельком глянув на ее пропуск. — Как его там… — Он провел рукой по своим похожим на щетку волосам. Мистер Еж говорил с ярко выраженным славянским акцентом.

— Брэйс. Кевин Брэйс, — невозмутимо ответила Пэриш.

— Ах да. Парень с радио.

«Ну, поздравляю, мистер Брэйс, — отметила про себя Пэриш. — Со „специалиста по ваннам“ вас „продвинули“ на радио — начало вашей карьеры».

— Он вам никаких хлопот не доставит, — сказала Пэриш.

Охранник поднялся.

— Да никто из стариков не доставляет. Не волнуйтесь, я ради вас за ним пригляжу. Подождите в комнате 301. Я его приведу.

Нэнси вошла в маленькое помещение типа бокса с привинченным к полу стальным столом и двумя поставленными друг против друга пластиковыми стульями, тоже привинченными к полу. Пэриш присела на тот, что ближе к двери. На заре карьеры ее учили всегда предусматривать пути отхода при встрече с клиентом в тюрьме.

Она вынула из портфельчика блокнот с ручкой и стала ждать. Это казалось ей самой ненавистной частью посещения тюрьмы. И дело не в отвратительном запахе, казенной краске или грохоте железных дверей. Даже похотливые взгляды обитателей этого заведения — как охранников, так и заключенных — не особо трогали. Ожидание, ощущение беспомощности — вот что больше всего угнетало.

— Прошу вас, — раздался голос мистера Ежа, открывающего дверь комнаты 301. Пока Кевин Брэйс медленно входил, Пэриш быстро перевернула блокнот. На радиоведущем был стандартный тюремный комбинезон оранжевого цвета.

Брэйс избегал ее взгляда.

— У вас есть время до 20:30, — сообщил мистер Еж. — Возможно, при необходимости я смогу дать вам еще минут пятнадцать. Сегодня здесь не очень оживленно.

— Благодарю, — отозвалась Пэриш.

Подзащитный сел напротив нее и терпеливо ждал. Когда охранник скрылся, он, сунув руку в комбинезон, достал листок бумаги, который она дала ему в полицейском управлении. На обратной стороне уже было что-то написано. Брэйс расправил листок на холодном столе и развернул к ней. Подавшись вперед, она прочла:

Она посмотрела на Брэйса, и в какое-то мгновение их взгляды встретились.

— Право на конфиденциальность предусматривает любые формы общения между адвокатом и его клиентом, — тихо произнесла Нэнси. — Даже отсутствие общения. Я готова выполнять ваши поручения, изложенные в любой форме. Ничто из того, что вы мне сообщите, включая то, как вы это сообщите, не будет предано огласке.

Брэйс протянул руку за ее ручкой. Она дала ее. Развернув к себе листок, он вывел: «Что будет завтра?»

Она взяла назад свою ручку и написала вверху страницы: «Конфиденциальная форма общения адвоката с клиентом. Мистер Кевин Брэйс и его адвокат мисс Нэнси Пэриш».

— Пожалуйста, запомните, мистер Брэйс, — она вернула ручку, — если вы намерены мне писать, вам следует помещать такой заголовок на каждой странице.

Брэйс кивнул и вновь указал на свой вопрос.

— Завтра не произойдет ничего особенного. Закон требует вашего появления в суде в течение двадцати четырех часов. Habeas corpus. Распоряжение о представлении арестованного в суд. Однако, поскольку вы обвиняетесь в убийстве, у вас должно быть отдельное слушание. Я уже договорилась в суде. У нас назначено на послезавтра. Я постараюсь вытащить вас отсюда до Рождества.

Скрестив руки на груди, Брэйс кивнул, глядя куда-то в пустоту.

Пэриш с трудом сглотнула. Ничего подобного она не ожидала. Они виделись с Брэйсом дважды — на радио и затем, несколькими неделями позже, у него дома на вечеринке по случаю проводов старого года. И оба раза он был приветлив, обходителен и приятен в общении. С того самого момента, когда ранним утром раздался звонок детектива Грина, Нэнси пыталась понять, почему Кевин Брэйс, который мог нанять в этой стране любого адвоката, остановил выбор на ней.

Единственное объяснение — в ту минуту у него под рукой оказалась ее визитка, которую ее просили принести с собой на вечеринку. Визитные карточки гостей были раскиданы по многочисленным пивным кружкам Брэйса с символикой «Торонто мэпл лифс», и в конце вечера он наугад вытащил одну из них. Победителю предстояло в наступающем году стать соведущим Брэйса в одной из передач, и все скидывались по десять долларов на образовательный фонд, спонсором которого он был.

Да, смешно получилось. Брэйс вытащил ее визитку, и Нэнси Пэриш уже мечтала, как будет вести с ним передачу, но вместо этого оказалась его адвокатом.

— Я звонила вашим дочерям, и они уже начали составлять список свидетелей, необходимых нам для положительного решения вопроса о вашем освобождении под залог.

Брэйс кивнул.

— Множество людей изъявили желание прийти в суд, чтобы вас поддержать. Днем я уже поговорила с некоторыми. Вечером набросаю кое-какие письменные документы и поработаю над запросом о возможности залога.

Брэйс продолжал безучастно смотреть в сторону. Пэриш была поражена. Сидящий напротив нее человек даже отдаленно не напоминал словоохотливого радиоведущего — любимца огромного количества людей.

«А чего ты ожидала, Нэнси? — одергивала она себя. — У человека шок. Он даже не хочет вслух общаться».

Втайне она надеялась вместе с ним посмеяться над тем, как много мужчин решили после передачи предложить ей свои сексуальные услуги, или обсудить с ним ее будущую роль соведущей после окончания этого кошмара. От нелепых мыслей ей стало неловко.

«Не забывай, — повторяла она себе, — Кевин Брэйс — лишь один из твоих клиентов. Точка».

— Мы встретимся завтра утром до суда в камере цокольного этажа старого здания городского муниципалитета. Хорошо?

Брэйс опустил руки. Кивнув, он быстро встал. Их встреча была окончена.

Пэриш собрала бумаги, стараясь не переворачивать блокнот, чтобы Брэйс не заметил там набросанного ею ранее рисуночка.

Остановившись, Брэйс жестом вновь попросил у нее ручку и блокнот.

Она протянула ему то и другое. Он написал: «Можно я оставлю эту ручку себе? И не могли бы вы принести мне какую-нибудь тетрадку?»

— Разумеется, — ответила Пэриш, с облегчением отметив, что кончик ручки еще не обгрызен ею. — Завтра же принесу.

Он улыбнулся, встретившись с ней взглядом. Она стукнула по двери, и в коридоре появился мистер Еж.

— Готовы вернуться назад, чтобы присоединиться к общему веселью, мистер Брэйс? — спросил он.

Брэйс лишь молча сложил руки за спиной и поплелся с охранником.

«Условный рефлекс, — подумала Пэриш, оставшись одна в комнате 301. — Кевин Брэйс уже стал вести себя как заключенный. Всего за несколько часов исчезли признаки его яркой личности. Национальная икона сначала превратилась в „специалиста по ваннам“, а потом и просто в заключенного с третьего уровня „Дона“. А ведь прошло меньше суток».

Глава 14

Район Нижней Джарвис-стрит был любимым местом Ари Грина в Торонто. Старые особняки и великолепные церкви странным образом сочетались с дешевыми отелями и всевозможными лавками. Днем переулки заполнялись покупателями и конторскими служащими, а к вечеру их сменял другой контингент — проститутки, наркоманы и прочие городские «романтики», считавшие это место своим домом.

«Вечерами здесь можно запросто найти где поставить машину», — думал Грин, припарковывая «олдсмобил» на свободное место на стоянке. Тихо посвистывая, он взял с заднего сиденья гитару, запер машину и прошел пешком небольшой квартал до общежития «Армии спасения».

— Добрый вечер, детектив, — поздоровался молодой охранник, когда Грин открыл дверь. — Мы как раз начинаем.

— Отлично, — улыбнулся Грин и стал подниматься по лестнице, перешагивая через ступеньку.

На втором этаже он прошел в тускло освещенный зал с небольшой сценой, на которой высокий чернокожий мужчина подключал к усилителю гитару.

— Ты как раз вовремя, дружище, — окликнул он Грина.

Грин пробирался через весь зал, между фанерными столиками, за которыми сидели с отсутствующим видом местные обитатели. На каждом столике стояла бумажная тарелка с чипсами и поп-корном.

— Ребята, это детектив Грин, — объявил мужчина, когда Грин, вскарабкавшись на сцену, встал возле него. — Он иногда заглядывает сюда поиграть на наших «открытых» вечерах, так что прошу любить и жаловать.

В зале раздались жидкие аплодисменты. Улыбнувшись, Грин сел на сцене и окинул взглядом зал. Человек двадцать мужчин и несколько женщин. Кто-то сидит за столиками, кто-то расположился на стоящей у дальней стены продавленной кушетке.

Грин вынул из чехла гитару и быстро настроился.

— Ну что, может, это, Дейвон? — спросил он, взяв несколько аккордов.

— Понял. — Дейвон кивнул и стал негромко подыгрывать.

Затем в их дуэт стал подстраиваться ударник. Пожилая дама, поднявшись из зала на сцену, села за пианино. К большому удивлению Грина, она быстро подобрала мелодию.

Грин запел:

Дойдя до второго куплета старого блюза, он взглянул на непроницаемые лица в зале.

«Тихо, как на заседании суда во время обращения к присяжным», — подумал он, заканчивая песню под вялые аплодисменты.

Следующим номером они сыграли старенькую вещь Леннона-Маккартни, далее последовали «Криденс» и затем — ранний Дилан. После этого к микрофону подошел Дейвон.

— Кто-нибудь хочет что-нибудь сыграть? — поинтересовался он.

Одутловатый белый парень лет за тридцать робко, как первоклассник, поднял руку.

— Давай, Томми, смелей, — подбодрил Дейвон.

— Давай сыграй нам что-нибудь, Томми, — раздалось с кушетки.

Томми неуверенно подошел к пианино и поправил очки в металлической оправе.

— Я тут кое-что написал. — Он начал наигрывать традиционную блюзовую последовательность аккордов — G7, С7, G7, D7 — и повторил ее трижды.

Грин подмигнул Дейвону и начал импровизировать на гитаре. Дейвон подхватил, тут же подключился ударник.

— Большое спасибо, Томми, — поблагодарил Дейвон, вновь подходя к микрофону.

Худенькая дама, поднявшись на сцену, спела старый английский танцевальный шлягер. Толстый парень ост-индской наружности спел «На причале».

— Кто-нибудь еще? — спросил Дейвон после песни Отиса Реддинга.[13]

Грин заметил чью-то голову, мелькнувшую в конце зала.

— Может быть, вы, сэр? — окликнул он.

Мужчина поднялся. У него была клоунская внешность.

Лысую макушку обрамляли длинные волосы, на разноцветном пиджаке выделялись многочисленные заплатки. Большинство людей в зале были Грину знакомы — он видел их либо на улице, либо в зале суда, либо здесь, когда приходил поиграть, — однако этого персонажа встретил впервые. Поначалу решил, что тому слегка за пятьдесят, однако вскоре изменил мнение. Скорее всего он моложе.

«На улице люди стареют быстрее», — размышлял он, пока мужчина неловко пробирался к пианино.

— Я немного играю, — сообщил мужчина. Он опустил голову, пряча глаза. — Обычно играю это в соль мажоре, но сейчас переложу в до мажор.

Усевшись за пианино, он потер лицо руками и потом опустил их на клавиатуру. Его постановка рук с поднятыми запястьями и согнутыми пальцами была идеальной. Все его тело расслабилось.

— Хорошо? — Грин взялся за гриф гитары. — Что будем играть?

— Вы знаете «Блюз покинутого бродяги»? — спросил мужчина.

Улыбнувшись, Грин взял минорный аккорд.

— Поехали.

Грин с Дейвоном исполнили традиционное блюзовое вступление. Мужчина начал играть, и по полусонному залу словно пробежала искра. Дейвон, взглянув на Грина, одобрительно закивал.

— Ничего себе! Похоже, у нас появился настоящий пианист!

Отыграв блюз до конца, они исполнили еще три классические блюзовые вещи.

— У нас осталось время лишь на одну песню, — сказал Дейвон. — Через двадцать минут тушат свет. У вас есть какие-то пожелания? — спросил он у пианиста.

— Давайте попробуем еще раз «На распутье», — шепнул он.

Начав играть, он впервые запел. В последнем куплете он спел:

Зал слушал в оцепенении.

— Где вы научились так играть? — поинтересовался Грин, убирая гитару.

Зал быстро опустел.

— Я подобрал ее только что, — ответил мужчина, по-прежнему отводя взгляд.

— Вы серьезно занимались музыкой, так ведь? — спросил Грин.

Мужчина наконец поднял голову. Его светло-голубые глаза казались прозрачными. Грин попытался представить, каким тот был в детстве — белокурые волосы, гладкая белая кожа, ясные глаза.

Мужчина вновь потупился.

— Да, несколько лет, — тихо ответил он.

— Дайте-ка угадаю: лет восемь по классу фортепиано — консерватория?

Мужчина застенчиво улыбнулся:

— На самом деле даже дольше. У меня диплом преподавателя.

Он замолчал, и Грин решил не настаивать на продолжении. Он понял, что лучше оставить его историю недосказанной — без предполагаемо грустного окончания.

— Я детектив Ари Грин из отдела по расследованию убийств, — представился наконец Грин, протягивая руку.

— Фрэйзер Дент. — Мужчина ответил слабым рукопожатием. — Для полицейского — это довольно необычный способ проводить свободное время.

— Я уже много лет этим занимаюсь. — Грин пожал плечами.

— Здорово, — отозвался Дент.

— Это мне и в работе помогает. Я стараюсь постоянно расширять круг знакомств. Кто-то мне помогает, кому-то я помогаю…

Дент обернулся, чтобы убедиться, что их никто не слышал. Зал был пуст. Он вновь посмотрел на Грина.

— Не беспокойтесь, мистер Дент, — кивнул Грин. — Я весьма осмотрителен.

— О какой помощи вы говорите?

— Позвольте сначала пару вопросов. Вы в бридж играете?

— Да.

— Хорошо?

Дент на секунду замялся.

— Неплохо.

— Попробую угадать. У вас, наверное, университетская степень, а может, и две?

— Две-три, — поправил Дент.

Грин рассмеялся. Дверь в торце зала, щелкнув, приоткрылась, заглянул Дейвон. Кивнув ему, Грин вновь повернулся к Денту.

— Судимости были? — тихо спросил он.

Дент прищурился.

— Уже успел отсидеть.

Дейвон закрыл за собой дверь.

— Что ж, пойдем прогуляемся, — предложил Грин.

— Прогуляемся? А время — назад-то пустят?

— Назад? — переспросил Грин, вешая на плечо гитару. — Разберемся.

Глава 15

Это была маленькая комната с тошнотворно-бежевыми стенами, сосновым столом, черным стулом, телевизором, видеомагнитофоном и несколькими аккуратно стоящими в углу одна на другой картонными коробками. Ни окон, ни лепнины, ни картин на стенах — ничего из того, что могло бы отвлекать.

«Полезная штука, когда приходится выполнять такую важную, но нудную работу», — размышлял Кенникот, глядя на составленную им за последние двенадцать часов таблицу.

Единственной его проблемой в четыре часа утра было не заснуть. Тем более что он уже очень долго просидел в помещении, а до этого несколько дней не спал. Однако он сам вызвался на это задание, и жаловаться не на кого.

Идея принадлежала детективу Грину. Поздним утром в понедельник, когда Кенникот обнаружил в квартире Кевина Брэйса нож, Грин привез его в отдел по расследованию убийств и усадил в этот кабинет. В его задачу входило методично запротоколировать жизнь Кэтрин Торн и Кевина Брэйса, используя мельчайшие улики, добытые детективом Хоу.

Первые несколько часов он провел за просмотром видеопленок, отснятых в вестибюле Маркет-плэйс-тауэр. В поле зрения камер оказался почти весь вестибюль. Каждый раз при появлении Торн или Брэйса Кенникот скрупулезно отмечал их действия в таблице с цветовой кодировкой. У него была колонка и для мистера Сингха, разносчика газет, и для Рашида, консьержа, и для миссис Уингейт, соседки по этажу. Грин велел обратить особое внимание на утро в день убийства.

Там был лишь один момент. В 2:10 минувшей ночи видеокамера запечатлела, как Рашид, поднявшись из-за стола, подошел к лифту и нажал кнопку. Затем вернулся к столу и кому-то позвонил. Проверив видео подземной парковки, Кенникот заметил, как в 1:59 подъехала машина Кэтрин Торн. Очевидно, консьерж вызвал ей лифт и позвонил Брэйсу, сообщая о приезде жены.

Закончив с пленками, Кенникот около часа просматривал журнал консьержа, внося имеющие отношение к делу записи в свою таблицу. Всю ночь офицеры приносили копии свидетельских показаний, взятых у жильцов дома. Почти все утверждали, что о Брэйсе и Торн им известно очень немного, отмечая лишь, что, будучи вместе, они всегда держались за руки.

После полуночи он приступил к разбору личных вещей Брэйса и Торн. У Брэйса таковых оказалось немного — ни дневника, ни сотового телефона, ни записной книжки. На столе у него стояла коробка с бумагами, и Кенникот потратил целый час на то, чтобы их прочесть. Половина из них была посвящена игре в бридж.

Он просмотрел ноутбук Торн, ее карманный компьютер, дневник, сотовый телефон, чеки оплаты картой «Виза» и прочие бумажки, включая те, что были примагничены к холодильнику, ее почту и содержимое мусорной корзины, которое Хоу добросовестно перебрал и запротоколировал.

Таблица Кенникота росла, и перед глазами вырисовывалась жизнь этой семейной пары. В ней просматривался определенный распорядок. Будни начинались ровно в 5:05, когда (это было отмечено на видео) мистер Сингх входил в Маркет-плэйс-тауэр. В своем заявлении Сингх показал, что в 5:29 встречался с Брэйсом в дверях квартиры 12А. Брэйс неизменно оставлял дверь наполовину открытой и всегда выходил навстречу Сингху с кружкой в руке. Торн в такое время никогда не вставала.

Брэйс ежедневно отзванивался на радиостанцию в 5:45 сообщить, что уже на ногах, и обсудить с продюсером животрепещущие темы. В 6:15 камера в вестибюле свидетельствовала о выходе Брэйса из дому. Он приходил на радиостанцию к 6:30 и в 8:00 появлялся в эфире. Программа заканчивалась в 10:00, и Брэйс еще час обсуждал с коллегами темы для очередного эфира. Его можно было вновь видеть входящим в вестибюль Маркет-плэйс-тауэр ежедневно около 12:30.

Утренний распорядок Торн был в равной степени предсказуем. Видеокамера, установленная на подземной парковке, показывала, что по вторникам, средам и пятницам она в начале одиннадцатого садилась в свою машину. По четвергам выезжала в 8:00. Согласно личному дневнику, в 11:30 или в 12:30 у нее был урок верховой езды в конюшнях Кинг-Сити, куда она добиралась примерно в течение часа. Около 14:00 Кэтрин Торн возвращалась домой. Видеокамера в вестибюле показывала, что ежедневно примерно в 14:30 она, переодевшись, вновь уходила, но уже без машины. Чеки, оплаченные по карте «Виза» говорили о том, что женщина делала покупки в близлежащих магазинах одежды и домашней утвари. Судя по ее библиотечной карточке, она побывала в этом учреждении культуры дважды за последнюю неделю. Ежедневно возвращалась, проходя через вестибюль, между 17:00 и 18:00.

Брэйс, должно быть, днем спал, так как не выходил из дому примерно до восьми вечера, когда они с Торн рука об руку проходили через вестибюль. В это время дня они впервые появлялись на видео вместе. Возвращались в районе десяти. Кенникот проверил банковские счета Торн по карте «Виза» и определил посещаемые ими рестораны — неизменно что-нибудь поблизости и недорогое. Их образ жизни определенно нельзя было назвать гламурным.

Единственным днем недели, когда нарушался распорядок, оказался понедельник, но этому имелось свое объяснение.

Напарница Кенникота, Нора Беринг, побеседовала с инструктором Торн по верховой езде. Он прочел показания Гвен Харден, владелицы конюшен Кинг-Сити:

Это было последним заданием Беринг по делу Брэйса. Ей предстоял шестимесячный отпуск, и она собиралась к отцу на Юкон.

«Только я могу зимой проводить свой отпуск в Арктике», — смеялась она.

Единственным за целый месяц исключением из жизненного распорядка, которое удалось обнаружить Кенникоту, была минувшая среда, 12 декабря. В тот день на видео Торн появилась в 13:15, и не на подземной стоянке, а в вестибюле — в деловом костюме, на каблуках, в руках у нее был длинный конверт. Немного поговорив с Рашидом, она минут пять посидела в вестибюле в мягком кресле, глядя в окно. Затем, что-то увидев, вскочила и выбежала на улицу. Рашид поспешил за ней. «Наверное, провожал до такси», — решил Кенникот. Он проверил журнал консьержа и нашел: «Такси для миссис Брэйс, 13:20, Рашид».

Ранним утром того же дня Брэйс вышел из дому как обычно. По словам его коллег на радиостанции, он вел себя как всегда, однако днем домой не вернулся.

Около пяти часов Брэйс и Торн вошли в вестибюль. Очевидно, они где-то встретились. Отмотав пленку чуть назад, Кенникот убедился, что на Брэйсе была та же одежда, что и утром, когда он уходил на работу. Ни в дневнике, ни в карманном компьютере Торн ничего запланированного на этот день не было. Тем вечером чета никуда вместе не выходила.

«Интересно, — думал Кенникот, — где же они побывали?»

Уже около четырех утра Кенникот добрался до бумажника Кэтрин Торн. Он намеренно оставлял его на потом. Бумажник мог сказать о многом, если до этого узнать как можно больше о ее жизни.

Ему уже доводилось изучать содержимое бумажников жертв преступлений. Четыре с половиной года назад он буквально вывернул наизнанку бумажник своего брата Майкла и другие вещи, которые удалось обнаружить. Чеки оплат по кредитным картам, телефонные счета, банковские счета, электронный календарь, жесткий диск компьютера, ящики письменного стола и даже мусорное ведро. Его поразило, как много узнаешь о покойном и насколько глубоко можно вторгнуться в его личную жизнь. Он нашел авиабилет до Флоренции, чек оплаты за взятую напрокат машину, бронирование гостиниц и массу брошюр об итальянском горном городишке Губбио. Неделей позже там должны были состояться ежегодные состязания по стрельбе из арбалета. Он так до сих пор и не понял, почему брат туда собирался.

Бедная Кэтрин Торн. Она была довольно скрытной. А теперь, когда лежит в морге, совершенно чужой человек в хирургических перчатках копается в ее жизни. Кенникот попросил судебную экспертизу сделать копии содержимого ее бумажника и затем положить все точно на свои места. Важно было не только то, что лежало в бумажнике, но и как это лежало. Имело значение и место, и порядок, и ощущение.

Он начал с кошелька с мелочью. Там оказалось два доллара двадцать три цента, три жетона для метро и квитанция из прачечной на три мужских сорочки. В первом отделении лежали купюры общей суммой на сорок пять долларов и шесть купонов на всякую всячину типа овсянки, хозяйственного мыла и жидкости для мытья посуды. Там же оказалась потрепанная карточка постоянного посетителя эспрессо-кафе-бара «Летьери» на Фронт-стрит, три из десяти клеточек которой были проштампованы.

«Похоже, она была довольно экономной», — думал Кенникот, заглядывая в следующий карман. Там оказались пластиковые карты «Виза» и «Мастер-кард», а также библиотечная карточка, карточка Королевского музея Онтарио и карточки пяти крупных супермаркетов. Это поразило больше всего: целевой клиентурой этих магазинов считалась небогатая часть населения и растущее число иммигрантов. У Кенникота была возможность в этом убедиться, когда он начинал работать адвокатом. Казавшиеся богатыми клиенты отчаянно пытались сводить концы с концами от зарплаты до зарплаты. И, набирая долги, рыли себе все более глубокую яму.

В третьем отделении кошелька лежали многочисленные чеки об оплате, квитанции и чековая книжка Торн. Кенникот все внимательно изучил. На каждом клочке бумаги она тщательно отмечала дату и категорию покупки: домашнее хозяйство, баловство, личное. Ее почерк был неровным и торопливым. Он просмотрел корешки чеков. В основном мелкие покупки. Единственная необоснованная роскошь, которую она себе позволяла, — предметы ухода за собой, приобретенные в модном магазине в районе роскошных городских бутиков. Кенникот хорошо знал это место. Когда его бывшая подружка Андреа попала в модельный бизнес, она превратилась в тамошнего завсегдатая и, подобно Торн, стала закупать неимоверное количество губок, травяных шампуней, органического мыла, лосьонов для тела, специально изготовленной косметики, импортных масок и кремов для лица и глаз, а также дорогущих увлажнителей-спреев.

Андреа любила затаскивать Кенникота в этот магазинчик. Ему же он казался чрезвычайно тоскливым.

«О, хватит ныть, Дэниел, — восклицала она, — тебе же нравятся красивые женщины, а это требует больших затрат!»

В последнем отделении оставался лишь один предмет — со вкусом оформленная тисненая визитная карточка. Кенникот внимательно ее изучил: «Говард Пил, президент компании „Параллел бродкастинг“».

Кенникот задумался и вернулся к длинному списку найденных в квартире предметов. Обнаружить связь оказалось несложно. В верхнем ящике стола Кевина Брэйса лежал неподписанный контракт между Брэйсом и «Параллел бродкастинг». Кенникот вытащил контракт и прочел. Затем вновь взглянул на визитку Пила. В отличие от остального в упорядоченном бумажнике Торн, где бережно хранилась каждая аккуратно сложенная бумажка, все четыре уголка визитки Пила были надломлены и измяты. Словно Торн нервно теребила ее, как взволнованный поклонник скребет этикетку на бутылке вина в дорогом ресторане.

Он вновь взглянул на контракт. Он был от 12 декабря. Порывшись в видеозаписях, сделанных в вестибюле, Кенникот поставил кассету с записью того дня. Это оказался день, когда Торн пропустила урок верховой езды. Он перемотал кассету до того места, где они с Брэйсом вошли в вестибюль уже ближе к вечеру. Впервые при просмотре ему показалось: что-то не так. Что же?

Ему пришлось просмотреть кассету трижды, прежде чем он догадался. Это была единственная запись, на которой Брэйс и Торн вошли в вестибюль, не держась за руки.

Глава 16

К западу от Маркет-плэйс-тауэр Ари Грин наблюдал за группкой прогуливающихся с колясками мамаш, попивающих свой утренний кофе-латте.

«Может, и мне стоит приучиться к кофе?» — зевая, думал он.

За последние полчаса Грин уже третий раз незаметно прохаживался возле здания. На сей раз в вестибюле никого не оказалось.

Консьерж Рашид был один. Он читал первую полосу «Торонто стар» с помещенной там большой фотографией Кевина Брэйса в наручниках, выходящего из дверей квартиры в сопровождении двух молодых офицеров полиции; на заднем плане маячил мистер Сингх. Крупный заголовок привлекал внимание: «Капитан Канада обвиняется в убийстве». Чуть ниже виднелся подзаголовок: «Эксклюзивные фотографии ареста, сделанные известным фоторепортером».

— Доброе утро, детектив, — поздоровался Рашид. У него в руке была шариковая ручка, и он ею машинально щелкал. — Поедете наверх?

Остановившись, Грин положил на его стойку плоскую кожаную папку.

— Пока нет. Хочу сначала задать вам несколько вопросов. Ничего особенного.

Грин начал раскрывать папку. В мраморном вестибюле раздался характерный металлический треск открываемой «молнии». Рашид, в очередной раз щелкнув ручкой, что-то пометил в своем журнале.

— Я уже давал показания и передал все видеопленки с журналом дежурств офицеру Кенникоту.

Грин кивнул и намеренно неторопливо раскрыл вынутую из папки тетрадь.

— Ну, вы же знаете, как это вечно бывает с нами, полицейскими: все время какие-то вопросы, потом — опять вопросы.

Грин не спал всю ночь, обдумывая расследование. Ровно в восемь утра отправился «на чай» к Эдне Уингейт — соседке из квартиры 12Б. Ее жилище оказалось зеркальным отображением квартиры Брэйса, только, в отличие от последней, сплошь уставлено цветами и домашними растениями и содержалось в исключительной чистоте. Казалось, все вокруг пестрело маленькими бирками, указывающими, для чего отведено то или иное место, — вплоть до того, где надлежало храниться зимним перчаткам. Она вновь не преминула напомнить, что инструктор по йоге отметил небывалую упругость ее мышц в восьмидесятитрехлетнем возрасте.

Рашид перестал щелкать ручкой. В какое-то мгновение его взгляд скользнул по папке Грина.

«Так, хорошо», — отметил Грин и раскрыл свою тетрадь.

— Как по документам ваше полное имя, сэр?

— Рашид Мубарак Расман Сари.

Грин стал записывать.

— Дата рождения?

— 5 февраля 1949 года.

— Место?

— Иран.

— Образование?

— Инженер-строитель, выпускник Тегеранского университета.

— И в Канаду приехали…

— 24 сентября 1982 года как политический беженец. Я принял канадское гражданство сразу, как только получил на это право.

— На церемонии в Культурном центре Этобикоук, — добавил Грин, чуть повысив голос и резко захлопнув тетрадь. — Верно?

Рашид не ожидал столь резкой перемены тона.

— Да, правильно.

Консьерж, похоже, немного испугался.

Именно этого Грин и добивался.

— После падения шаха вас схватили и продержали в заключении девять с половиной месяцев. Семья вашей жены подкупила кого-то из чиновников, и вы оказались на свободе. В течение двадцати пяти дней. В марте 1980 года вам удалось выбраться в Италию, затем вы переехали в Швейцарию, позже — во Францию, а уже оттуда попали в Канаду. — Грин говорил быстро, не сводя глаз с Рашида.

Рашид не отводил взгляд. Он уже догадывался, что попал в ловушку.

— Насколько я понимаю, детектив, вы прочли мою просьбу о предоставлении политического убежища.

— Вот она.

Грин вытащил белую папку. В ней было пять свежих желтеньких закладок.

Рашид вновь защелкан ручкой.

— Вы из обеспеченной семьи. — Грин застегнул «молнию» на папке. — На слушании вашего дела вы сказали Комиссии по делам беженцев, что в самом начале революции вашего младшего брата с отцом убили.

Рашид вновь посмотрел на Грина.

— Убийство чьей-то семьи — страшная вещь.

Грин вспомнил о цифрах на руке отца, оставшихся со времен концлагеря, однако сдержался, чтобы не кивнуть. Вместо этого начал рассказывать:

— В конце семидесятых я провел месяц в Париже.

— Красивый город.

— Но для иностранца мне в январе показалось холодновато. Однажды я забрел в чайную на улице Мальты. Там на полу лежали теплые подушки, пахло свежезаваренным чаем и благовониями. Хозяевами чайной были иранцы — беженцы от режима аятоллы. Мы стали хорошими друзьями.

На лице Рашида, подобно пластиковой маске, появилась искусственная улыбка.

«За столько лет это стало для него привычным делом, — думал Грин, — и быстро его не возьмешь».

— Многие из моих новых друзей пробирались через горы в Турцию, — тихо продолжал Грин.

Улыбка стала медленно сползать с лица консьержа.

— Я слышал штук двадцать подобных историй, — говорил Грин. — И ни у кого из них не уходило на это больше четырех дней.

Рашид громко рассмеялся.

— Через горы много путей, детектив.

«Ну, пусть немного покуражится», — решил про себя Грин.

Он раскрыл папку на месте первой желтой закладки. Хотел, чтобы Рашиду стало видно, что он читает часть, озаглавленную «Досье заявителя в годы проживания на родине».

— Детектив, — начал Рашид, внимательно глядя на папку, — этот вопрос решался на слушании моего дела…

— Где вы полностью отрицали принадлежность к ненавистной шахской гвардии САВАК.[14] Отрицали, что работали на Нематоллу Нассири, возглавлявшего эту организацию.

— Разумеется…

— Разумеется. — Грин продолжил читать. — Нассири был отправлен в Париж при содействии сочувствующих ему военных из иранских военно-воздушных сил. Не так ли?

— Кажется, я что-то слышал об этом, — поддакнул Рашид.

Грин перевернул еще несколько страниц.

— Итак, вы инженер-строитель по образованию.

Рашид молча наблюдал за ним. Грин вновь заглянул в фолдер.

— Попали в Канаду из Франции.

— Как вы сами сказали, детектив, в Париже много таких, как я.

Грин перестал листать страницы, остановившись на той, где было написано: «Доказательства применения пыток».

— Мистер Рашид, многих из моих парижских друзей пытали. Мне довелось видеть страшные шрамы.

— Нам всем пришлось через это пройти.

Грин глянул на Рашида и, облокотившись на стойку, подался вперед.

— Однако у вас их нет и никогда не было. Или я ошибаюсь?

— Детектив, прошу вас… — Рашид не знал, куда спрятать глаза. Грин почувствовал, как тот вспотел. — Я не украл ни цента у этой страны, не пользовался государственным пособием. Меня ни за что не задерживали и ни разу не штрафовали. Моя жена целыми днями работает в пекарне. Мои дети учатся в университете. У меня две дочери…

— Учатся в Университете Торонто, — продолжил Грин. — Старшая — на стоматолога, младшая — на фармацевта.

— Прошу вас, детектив… Я отдал офицеру Кенникоту все пленки, журнал дежурств, дал показания…

Грин стал медленно расстегивать «молнию» на папке. Затем, сунув туда руку, вытащил цветной листок бумаги.

— Офицер Кенникот просмотрел все видеопленки, сверил их с записями в журнале и все перепроверил, побеседовав с другими консьержами, дежурившими на минувшей неделе. Да вот, взгляните, ваши смены выделены синим цветом.

С опаской человека, идущего по высокому мосту и заглядывающего вниз через перила, Рашид посмотрел на протянутый Грином листок.

— Было несложно понять, что рассказанное вами при нашей первой встрече оказалось не всей правдой, — продолжал Грин. — И несложно было прийти к выводу: ваш рассказ на Комиссии по делам беженцев — сплошное вранье.

Рашид не отрываясь смотрел на Грина. Его взгляд потух.

— Мне бы этого очень не хотелось, Рашид. Мой отец был беженцем. Чтобы попасть в эту страну, приходилось делать какие-то до сих пор непонятные мне вещи. Я бы с удовольствием убрал это, — он ткнул пальцем в папку, — куда-нибудь и забыл.

— Прошу вас, детектив… Если меня отправят назад, это погубит…

— Идет расследование убийства. Кэтрин Торн мертва. Мистеру Брэйсу грозит двадцать пять лет лишения свободы. И мне необходимо знать, что произошло. — Грин вновь взялся за «молнию» на папке.

Испуганный консьерж смотрел на нее словно на ожившего мертвеца.

— Детектив, прошу вас, уберите это.

Однако Грин начал медленно застегивать «молнию». Единственным звуком в вестибюле было характерное металлическое пощелкивание.

— Стойте! — воскликнул Рашид, когда «молния» уже почти закрылась.

Прежде чем остановиться, Грин продвинул ее еще на один зубчик и только потом посмотрел Рашиду в глаза.

— Поверьте, — произнес Грин, — я бы очень хотел запрятать эти материалы куда-нибудь, где их никто никогда не найдет.

Глава 17

Дэниелу Кенникоту нравилось подниматься по широким гранитным ступеням готического строения, которое много лет назад превратилось из муниципалитета Торонто в здание главного городского суда, известного теперь как старая городская ратуша и ласково именуемого просто ратушей всеми, кому оно не было чуждо, — полицейскими, преступниками, государственными обвинителями, адвокатами, репортерами, судьями, переводчиками, клерками и журналистами. Это было единственное здание в центре города, построенное словно на пьедестале, отчего оно возвышалось над окрестностями подобно облаченному в мантию судье.

Ратуша занимала почти целый городской квартал. Массивную каменную постройку, асимметричную по форме, с многочисленными закругленными карнизами, круглыми колоннами, мраморными стенами, улыбчивыми херувимами, нависающими горгульями, венчала высокая башня с часами слева от главного входа, похожая на гигантскую неправильно установленную свечу по случаю дня рождения. Над центральным арочным входом, спрятанные среди причудливо извивающихся узоров, лент и бантов слова «здание муниципалитета», напоминали о ее изначальном предназначении.

У входа возвышался памятник горожанам, погибшим в Первую мировую войну. Названия мест во Франции и Бельгии, где происходили крупные сражения — Ипр, Сомма, Вими, Зеебрюгге, Пашендейль, Амьен, Аррас, Камбре, — были выбиты на нем с четырех сторон.

Нервозного вида адвокаты с клиентами, докуривая сигареты, толпились на ступенях здания. В воздухе висело облако табачного дыма. Пройдя мимо них, Кенникот открыл массивную дубовую дверь. Внутри для проверки службой безопасности выстроилась длинная беспорядочная очередь. Тут собрались все виды неблагонадежных личностей: и дерганые наркоманы, и прожженные проститутки, и щеголеватые молодые люди в драгоценностях, кроссовках и стильных мешковатых джинсах. Был даже мужчина в деловом костюме, который испуганно озирался по сторонам, неожиданно оказавшись среди такого скопища представителей «третьего мира» в самом центре Торонто.

Подняв высоко над головой свой жетон и выкрикивая: «Полиция, прошу прощения, полиция», — Кенникот стал протискиваться в начало очереди. Когда он наконец добрался до поста службы безопасности, дежурный полисмен попросил дать жетон ему в руки.

— Извини, приятель, — сказал молодой человек. — Новые инструкции. Проверяем даже своих.

— Понятно, — ответил Кенникот, проходя в просторную открытую ротонду.

На большом, высотой в два этажа, витражном окне была мастерски изображена картина создания города: там нашлось место и коленопреклоненным во время жертвоприношения индейцам, и кующим железо мускулистым рабочим, и строгим бизнесменам-банкирам. Перед окном располагалась большая площадка с двумя широкими лестницами, ведущими к располагающимся на втором этаже залам судебных заседаний. Две полутораметровые гротескные статуи грифонов из кованого железа украшали основание лестницы словно декорации, оставшиеся после съемок фильма о Гарри Поттере.

Нижний этаж с высокими коринфскими колоннами и мозаичным полом напоминал турецкий базар. В эти утренние часы перед началом судебных заседаний здесь ощущалось особое напряжение, ведь скоро праздник. Семьи, страждущие вызволить близких под залог, адвокаты, стремящиеся договориться о сделке и поскорее смотаться из зала суда, полисмены, потягивающие кофе из пенополистироловых стаканчиков и не торопящиеся поставить штамп в своей карте-наряде, чтобы получить оплату за сверхурочное время, и государственные обвинители, снующие по залам судебных заседаний с пухлыми папками дел в руках… все они создавали атмосферу нетерпения и тревоги, столь характерную для подобных учреждений.

Кенникот пошел по западному коридору вдоль колонн, обрамленных сверху лепниной в виде пухленьких ликов. Архитектор Эдвард Джеймс Леннокс, руководивший строительством ратуши в конце девятнадцатого века, облепил ее этими странными нереальными мордашками как снаружи, так и внутри. Перед завершением строительства Леннокс вступил в конфликт с членами городского управления и был уволен. На прощание он велел главному скульптору сделать карикатуры на всех своих противников. Кенникот любил разглядывать эти толстые физиономии: одни — с отвисшими усами, другие — в кругленьких очечках или жующие сигары. Это обнаружилось лишь много лет спустя, когда уже было поздно что-то менять. Единственным изображенным без издевки оказался сам Леннокс. Он также позаботился и о том, чтобы его имя высекли на каменных консольных выступах стены под свесами крыши. Кенникот не переставал восхищаться человеком, который умудрился увековечить себя таким тонким и оригинальным способом.

— Я бы хотел видеть обвинителя по делам об освобождении под залог, которые будут рассматриваться в сто первом зале заседаний, — сказал он, входя в офис в конце западного коридора и показывая свой жетон сидящей за тонким защитным стеклом секретарше.

— Проходите, — даже не взглянув на него, отозвалась женщина.

Кенникот прошел по узенькому коридору между огороженными помещениями к крохотному офису, к углу которого была приклеена бумажка с написанным от руки номером 101. Блондинка с роскошной гривой забранных наверх волос просматривала стопку бежевых папок, накручивая непослушную прядь на дорогого вида металлическую ручку.

— Извините… — обратился к ней Кенникот.

— Слушаю вас, — ответила она, не поднимая головы.

— Я пришел по делу Брэйса.

У женщины в волосах была необычная заколка из темного дерева.

— Брэйс. «Капитан Канада» и молодая красавица жена, убитая ножом в ванне, — произнесла она, по-прежнему не глядя на него. — В зале будет не продохнуть. День под девизом «Наплачь мне реку».[15] Все хотят на свободу до праздников. Всего семь предрождественских дней, чтобы пошерстить магазины.

Кенникот рассмеялся на ее шутку.

Продолжая накручивать прядь волос на ручку, блондинка взглянула на него очаровательными карими глазами. Кенникот тут же вспомнил, как увидел эти волосы и эту заколку во время учебы на юридическом. А эти глаза! Девушка присмотрелась к нему, и выражение ее глаз потеплело.

— Дэниел! — воскликнула она.

Между двумя передними зубами у нее была небольшая щербинка, и она провела по ней языком.

В то время она носила эту заколку каждый день. Как-то вечером, задержавшись допоздна в библиотеке, он случайно увидел ее в глубоком кожаном кресле, обложенную со всех сторон книгами. Она держала заколку зубами, а ее волосы были распущены.

— Привет, — сказал тогда Кенникот.

В отличие от большинства студентов-первокурсников, имевших обыкновение кучковаться, ее редко можно было заметить среди одногруппников.

— Привет, Дэниел, — ответила она, опираясь на локти, чтобы сесть попрямее, и убирая изо рта заколку. — Удивлен, что я с распущенными волосами?

Кенникот рассмеялся, чувствуя неловкость, и удивился, что она знает его имя.

— Удивлен, что вижу тебя в библиотеке, — ответил он.

— Это у меня из Мексики, — пояснила она, потерев заколку руками. — Индейская. Цивилизация майя.

Кенникот и его тогдашняя подруга Андреа находились в очередной стадии корректировки взаимоотношений. Немного постояв рядом, он улыбнулся:

— Что ж, удачи в учебе.

Увидев ее теперь, Дэниел вспомнил и волосы, и заколку, но никак не мог вспомнить имя. Он заметил лежащий у нее на столе Уголовный кодекс Канады. На открытых страницах черными чернилами было напечатано «С-А-М-М-Е-Р-С» — таким способом работники прокуратуры помечали свои настольные книги.

Поймав его взгляд, она улыбнулась:

— Я Джо… Джо Саммерс.

— Прошло столько времени, Джо, — улыбнулся в ответ Кенникот. — Да я еще не спал пару дней. А что ты делаешь в прокуратуре? Я думал, ты работаешь в крупной фирме.

— Наскучило охранять деньги богатых людей. Помимо всего прочего, это стало семейным призванием.

Кенникот кивнул, прослеживая связь. Саммерс. Она оказалась дочерью Джонатана Саммерса — самого «неудобного» судьи в ратуше. Его не любили ни защита, ни обвинение, ни полиция. Ветеран военно-морского флота. Суды под его председательством проходили «по-морскому» четко и по плану.

— Я принадлежу к четвертому поколению Саммерсов, практикующих уголовное право. Младший брат Джейк, у которого жена и двое детей, ухитрился со своей интернет-компанией заработать миллиарды. Когда он, приезжая в наш загородный дом, рассказывает отцу о своей очередной многомиллионной сделке, только что заключенной где-нибудь в Шанхае, отец остается безучастным. Но стоит мне поведать о своем судебном процессе по плевому делу о какой-нибудь краже в магазине, он будет целый час ходить под впечатлением.

— Должно быть, он тобой гордится.

Ее лицо неожиданно стало серьезным.

— Дэниел, я очень сожалею о несчастье с твоим братом.

— Благодарю.

Он перевел взгляд на окно позади нее, через которое виднелась площадь перед новым зданием муниципалитета. На открытом катке по-прежнему сновали любители кататься на коньках. Утреннее солнце бросало длинные тени.

— Я собиралась тебе позвонить, — сказала Саммерс.

— Ничего, — ответил Кенникот. — Увидимся на заседании суда.

Через двадцать минут крохотное помещение под номером 101 оказалось забитым до отказа. Пришли и молодые суетливые помощники адвокатов, и пребывающие в напряженном ожидании семьи, и так называемая банда четырех — журналисты четырех крупнейших городских газетных изданий, которые писали репортажи из зала суда: Керт Бишоп, высокий симпатичный репортер из «Глоб»; Кристен Тэтчер, напористая дама-репортер из «Нэшнл пост»; Закари Стоун, пухленький разбитной репортер из «Сан», и Овотве Аманква, ведущий репортер «Торонто стар», переживающий, как всем было известно, тяжелые времена, после того как его жена, красавица телеведущая, ушла к соведущему своей программы.

Дверь справа от трибуны судьи распахнулась. В зал вошел секретарь суда — мужчина средних лет в свободной черной мантии. Стоящему неподалеку Кенникоту были видны его мелькающие из-под мантии джинсы и мокасины.

— Слушайте! Слушайте! Слушайте![16] — официальным тоном провозгласил секретарь. — Заседание почтенного суда под председательством ее светлости мадам Рэдден объявляю открытым. Прошу садиться.

Пока он говорил, из двери слева от него в зал стремительно вошла подтянутая женщина в возрасте слегка за пятьдесят. На ней была безупречно отглаженная черная мантия. Она направилась к месту судьи, громко стуча высокими каблуками и не обращая внимания на собравшихся в зале.

Секретарь занял свое место внизу.

— Прошу тишины в зале суда. Прошу выключить все сотовые телефоны и пейджеры, прошу снять головные уборы за исключением допустимых по религиозным мотивам. — Его тон казался злым и раздраженным. — Никакой жестикуляции, взмахов, подмигиваний или шепота в адрес заключенных. И никаких разговоров в зале суда.

С громким лязгом дверь, ведущая к камерам, открылась. Трое мужчин неряшливого вида в оранжевых тюремных комбинезонах были выведены на застекленную скамью подсудимых.

— Имя первого обвиняемого, — требовательно произнес секретарь.

Мужчина наклонился к маленькому круглому отверстию в стекле.

— Уильямс. Делрой Уильямс, — ответил он.

— Уильямс. Это мой подзащитный, — откликнулась высокая чернокожая, с невероятно тонкими ногами адвокатесса, вытаскивая из папки листок с протоколом беседы. — Здесь его мать в качестве поручителя. Может, моя коллега согласится на его освобождение?

Джо Саммерс порылась в своих папках.

— Уильямс… Уильямс, — машинально повторила она, выпрямляясь. — Употребляет крэк,[17] украл из кафе на Джерард-стрит несколько кусков пиццы. Не сообщил полиции своего настоящего имени. Он может жить у своей матери?

Адвокат посмотрела в зал. Полная женщина, теребя маленькую дамскую сумочку, встала.

— Да. Я не против, — отозвалась она.

— У него длинный «послужной список»? — поинтересовалась уже заскучавшая судья Рэдден.

Вновь заглянув в папку, Саммерс пожала плечами.

— Две страницы — типичные для наркомана «подвиги»: кражи, хулиганство, хранение. Две неявки. В насилии не обвинялся. — Она говорила, обращаясь к его матери. — Вы сами приведете его в суд.

— Да. Я не против.

— И не хочу, чтобы он болтался в районе делового центра. — Саммерс повернулась к судье. — Территориальные ограничения: к северу — Блур, на западе — Спадина, на востоке — Шербурн, и озеро на юге.

— Отлично, — кивнула Рэдден. — Залог в одну тысячу долларов, мать назначается поручителем, никаких лекарств без рецепта. Следующее дело.

Так продолжалось примерно час. Саммерс была хороша на своем месте. Она вела заседание уверенно, быстро разделываясь с простыми делами. И лишь однажды, обернувшись, краем глаза заметила взгляд Кенникота, изобразила подобие улыбки и даже подмигнула ему.

В 11:00 в зал вошла адвокат Брэйса Нэнси Пэриш. Одетая в великолепный строгий костюм, она выделялась среди молодых юристов. Офицер, дежурящий возле скамьи заключенных, распахнул дверь.

— Брэйс! — выкрикнул он, словно «бинго!» во время игры.

Журналисты тут же приняли охотничью стойку, стараясь обеспечить себе наилучший обзор.

Зал затаил дыхание, когда Брэйса выводили в узкое застекленное помещение со скамьей подсудимых. Оранжевый комбинезон был настолько ему велик, что казалось, будто у человека нет шеи.

— Тишина в зале суда! — прикрикнул секретарь.

Брэйс был в своих знаменитых очках в металлической оправе. Его борода выглядела неопрятной, а волосы сальными, как и у большинства новоприбывших заключенных, которым минимум неделю приходится обходиться без шампуня и мыть голову выданным в тюрьме мылом. Он шел с поникшими плечами, а взгляд его карих глаз казался остекленелым и безучастным.

Подойдя к скамье подсудимых, Пэриш что-то говорила ему через отверстие в стекле. Кенникот наблюдал в надежде заметить кивок или отрицательное движение головой, однако голова у Брэйса даже не шевельнулась.

— Ваша милость, почтенный суд, с вашего позволения, я мисс Нэнси Пэриш, П-Э-Р-И-Ш, адвокат мистера Брэйса, — начала Пэриш, развернувшись к судье. — Мы бы хотели подать просьбу об освобождении под залог завтра. Судебным координатором нам назначено специальное заседание с судьей, участвующим в рассмотрении дела.

— Отложено до 19 декабря, наверху, зал 121, — объявила Рэдден. — Следующий заключенный.

Позади Кенникота раздался шум. Он обернулся. Молодая привлекательная дама во втором ряду встала с места и, пошатнувшись, чуть не упала. Пальто — в одной руке, другую руку она держала на животе. Женщине, похоже, совсем скоро рожать.

— Папа! — В ее голосе слышалась такая боль, что даже журналисты, мгновенно повернув к ней головы, застыли с ручками в руках. — Нет, папа, нет!

Кенникот вновь посмотрел на Кевина Брэйса. Его отстраненность от происходящего на мгновение поколебалась, когда он взглянул на дочь.

— Порядок в зале суда! — крикнул секретарь, поднимаясь с места.

Дежурный офицер сопроводил Брэйса к двери для заключенных.

Кенникот повернулся к дочери Брэйса. У нее были такие же темно-карие глаза, как у отца. Сидящие во втором ряду освободили ей проход. Она с большим трудом стала пробираться между тесными рядами. Черная тушь на ее ресницах потекла от слез, но ее это словно не беспокоило. Однако, несмотря на демонстративный всплеск эмоций, у Кенникота возникло ощущение, что эта женщина прекрасно владеет собой.

Глава 18

Большинство работников прокуратуры считали встречи с родными и близкими жертв преступлений самой тяжкой частью работы. Альберт Фернандес тоже понимал, что не сильно преуспел в том, чтобы терпеливо выслушивать и становиться отдушиной.

Пару лет назад в ежегодной характеристике Фернандесу рекомендовали поработать над умением сопереживать и послали на семинар по работе с семьями погибших. Он добросовестно провел целый день в конференц-зале гостиницы, слушая выступающих, листая брошюры с жуткими названиями типа «Утешение как ощущение завершенности и удовлетворенности: как помочь семье перевернуть страницу».

Ближе к вечеру, когда он пил уже четвертую чашку водянистого кофе, на подиуме появилась хрупкая женщина в элегантном деловом костюме, с изящным жемчужным ожерельем на шее.

— Утешение, — начала она, дождавшись всеобщего внимания, — это чушь.

Фернандес тут же словно очнулся.

— Десять лет мы ждали результатов анализа ДНК, чтобы найти человека, который, изнасиловав, убил нашу дочь.

В зале наступила полная тишина.

— День, когда его осудили, не принес никакого «утешения». Это не стало волшебной пилюлей — чуда не произошло. Это не Голливуд. Забудьте всю эту психологическую болтовню. То, о чем мы с вами говорим, есть горе — глубокое горе. Мы с мужем опровергли статистику — мы остались вместе. Думаю, у нас это получилось, потому что мы не искали легких ответов. И вот вам свежая новость, господа, — их попросту нет.

Когда семинар закончился, Фернандес, стоя в очереди за пальто, вдруг обнаружил, что оказался прямо перед той самой женщиной.

— Разрешите представиться. — Он протянул ей руку. — Альберт Фернандес, государственный обвинитель.

Дама настороженно посмотрела на него.

— Вы приехали на учебу, на семинар?

— Руководство считает, мне это нужно. Честно сказать, я не силен по части сострадания.

— Вот и хорошо, — отозвалась дама. — Всегда ненавидела фальшивое сочувствие. Люди начинают говорить с тобой шепотом. Плюс все эти книжонки с цветочками и солнечными закатами. Нам повезло. Наш прокурор говорил то, что думал.

— Кто был у вас прокурором?

— Дженн Рэглан. Вы ее знаете?

— Она мой шеф.

— Передайте от нас привет. И старайтесь быть похожим на нее, мистер Фернандес. Не надо ничего подслащивать.

Если руководство рассчитывало, что Фернандес, вернувшись с этого семинара, тут же превратится в эдакого эмоционально-проникновенного обвинителя, то оно глубоко заблуждалось. Во время последующих встреч с близкими погибших он выказывал не больше сочувствия, чем прежде, и не казался хоть сколько-нибудь душевнее. Однако произошла странная вещь — в формах, заполняемых родственниками по окончании слушания дела, отзывы о нем превратились из отрицательных в положительные.

Государственные обвинители встречались с близкими погибших в помещении службы помощи жертвам преступлений, расположенном на третьем этаже старой городской ратуши. Оно состояло из крохотного зала ожидания и большой комнаты, некогда служившей приемной главы городской канцелярии. Фернандесу было ненавистно все в этом помещении — и плакаты с нечеткими фотографиями на стенах, и заботливо укрытые салфеточками подносы с печеньем, расставленные на большом дубовом столе, и креслица нежно-коричневого цвета. Это место казалось безжизненно-тоскливым, а работающие там люди и того хуже. Они были одеты так, словно собирались на концерт фольклорной музыки, и постоянно носили свои здоровые «фирменные» значки-смайлики, на которых значились их имена, а также призыв: «Помни вчера, живи сегодня ради завтра».

Вдобавок ко всему висящий в углу комнаты огромный старый радиатор не поддавался регулировке. Порой, когда он замерзал ночью, утром температура в помещении оказывалась ниже нуля. Оттаивая, агрегат издавал оглушительный стук. В другие дни он вдруг ни с того ни с сего нагревал комнату до несносной жары. Единственное на все помещение маленькое круглое окошко под потолком не один десяток лет было наглухо закрашено.

Время подходило к обеду, а в помещении все еще стояла жара. Открыв дверь, Фернандес начал резко двигать ею взад-вперед, тщетно пытаясь хоть как-то разогнать жару.

«Вот чем приходится заниматься на работе, пока никто не видит».

В конце концов он решил отказаться от этого бесплодного занятия и просто оставил открытыми обе двери.

Вскоре в широком коридоре появились детектив Ари Грин и пожилая супружеская пара. На вид супруги как нельзя лучше подходили друг другу.

Встречаться с близкими погибших в присутствии ведущего расследование офицера — стандартная процедура. Они шли в сопровождении полной дамы в колышущемся при ходьбе платье и «биркенштоковских»[18] сандалиях. Она держала в руке планшетку с зажимом для бумаги, на обратной стороне которой был приклеен большой стикер в виде красного сердечка, а над ее внушительных размеров левой грудью красовался значок службы по оказанию помощи жертвам преступлений. На нем значилось ее имя: Энди.

— Доктор и миссис Торн, — поздоровался Фернандес.

— Зовите нас Арден и Элли. — Торн ответил твердым рукопожатием. — Мы не любим официоза.

Торн оказался выше, чем ожидал Фернандес, и в его руках чувствовалась сила. Он был в массивном свитере, с перекинутым через левую руку длинным — в три четверти его роста — кожаным пальто на шерстяной подкладке. Смотрел прямо в глаза. Хороший знак.

Миссис Торн была немного ниже его, в консервативного покроя платье с длинными рукавами и с тяжелым шерстяным пальто в руках. Ее шея и плечи были обмотаны ярко-красной шалью. Она слабо пожала его руку.

— Спасибо, что приехали, — начал Фернандес. — Надеюсь, машин было не так много.

— Здесь их всегда много, — ответил Торн. — Не знаешь, на что рассчитывать. А у нас в Кинг-Сити все завалило снегом. Пришлось целый час расчищать трактором дорожку.

— Проходите, пожалуйста, в комнату, присаживайтесь, — пригласил Фернандес. — Здесь, к сожалению, очень жарко. Здание старое, трудно что-то нормально отрегулировать.

— У нас старый дом, и все то же самое, — ответил Торн. — То жара, то холод — не поймешь.

Становилось ясно, что говорить от имени семьи будет он.

«Вот и хорошо, — подумал Фернандес, — для начала просто поболтаем».

Он взглянул на миссис Торн.

— Разрешите вашу шаль?

Она мельком посмотрела на мужа.

— Элли слишком застенчива, — ответил за нее Торн. — Надеюсь, вы не против, если сегодня по ее просьбе говорить буду я. Вы же понимаете, Кейт была нашим единственным ребенком.

— Конечно, — кивнул Фернандес.

Никогда не знаешь, какой окажется очередная семья. Кто-то приносил фотографии, письма и даже видео и мог говорить часами. Другие просто болтали о чем угодно, только не о деле и не о своих любимых. Но все же находились те, кто молчал. Именно с ними сложнее всего, поскольку невозможно постичь глубину переживаемого ими горя. Однако в одном они все похожи: цепляются за каждое сказанное вами слово точно пациент, внимающий хирургу перед сложной операцией.

— Хочу вас заверить: мы очень серьезно подходим к делу вашей дочери, — произнес Фернандес, глядя на Торна. Они разместились на двух кушетках, стоящих по обе стороны деревянного журнального столика. Грин с Фернандесом сели напротив четы Торн. «Служебная» Энди примостилась поодаль. — Я всегда начинаю с одного и того же вопроса: какие есть вопросы у вас?

Это могло стать моментом истины. У людей частенько оказывался заранее подготовленный список. Обычно все хотели знать, сколько продлится суд, какое наказание грозит обвиняемому, придется ли им давать показания.

Мельком посмотрев на жену, Торн вновь перевел взгляд на Фернандеса. После некоторой заминки он глубоко вздохнул. Фернандес встретился взглядом с Грином. Среди многочисленных книг на краешке стола он предусмотрительно поставил коробку салфеток «Клинекс» — не так, чтобы она бросалась в глаза, но в пределах удобной досягаемости.

Сунув руку в карман пальто, Торн вытащил клочок бумаги.

«Ну вот, — подумал Фернандес, — видимо, детские фотографии дочери».

Но это оказалось не фото, а маленькая прямоугольная белая бумажка.

— Где в этом чертовом месте можно поставить машину так, чтобы не платить ежедневно по тридцатке? — с досадой выпалил Торн и жестом игрока в покер бросил на журнальный столик чек.

Глава 19

— Мы знаем, что ваш рабочий день начинается очень рано, и благодарим за то, что согласились прийти к нам сегодня днем, — распинался Ари Грин перед Доналдом Дандасом — радиоведущим, заменившим Кевина Брэйса в программе «Рассвету навстречу». Грин раньше не встречался с этим человеком и даже не видел его фотографии, но много раз слышал его голос по радио, когда тот появлялся в качестве приглашенного ведущего передачи. Радиожурналист выглядел моложе и стройнее, чем Грин представлял. Он не переставал удивляться подобным вещам. Когда долгое время слышишь чей-то голос по радио, невольно рисуешь в воображении образ человека. И он неизменно ошибочен.

Они находились в видеокомнате отдела по расследованию убийств — длинном и узком помещении со столом посередине и тремя стульями в торце. Грин и Кенникот опрашивали там свидетелей, в основном с радиостанции, вот уже несколько часов.

— Рад, если могу чем-то помочь, — ответил Дандас. — Сегодня в семь вечера я веду занятия, так что к шести мне надо освободиться.

Обернувшись, Грин взглянул на висящие на стене возле двери часы. Они показывали около пяти.

— Все в порядке. — Грин подвел Дандаса к стулу в конце стола и сел рядом.

Он намеренно поставил свой стул почти вплотную к Дандасу. Поскольку видеокамера была установлена на стене в противоположном конце комнаты, она не показывала, насколько близко они сидели. Однако это выглядело именно так, и в данном случае он не случайно пренебрег общепринятыми нормами приличия. Предполагаемый Грином посыл свидетелям был следующий: «Я — здесь. И никуда не денусь. Могу стать лучшим другом или злейшим врагом. Выбирай».

Дандас был в спортивной вельветовой куртке, надетой на тонкий коричневый свитерок с высоким горлом, и шерстяных брюках. Он носил круглые очки в черепаховой оправе — такие были модны у студентов архитектурных факультетов много лет назад. Он походил скорее на выпускника-переростка, чем на радиоперсонаж. Правда, и небрежно одетый Брэйс в понимании многих тоже не был похож на знаменитость. Возможно, именно это делает работу на радио привлекательной для разных людей — нет необходимости особо заботиться о внешнем виде.

Грин сел под углом к столу. В таком ракурсе он попадал в объектив видеокамеры боком, в несколько уменьшенном размере, и выглядел на пленке не столь грозным.

— В этом помещении установлена видеокамера. Взгляните, она вон там — на дальней стене. И смотрит прямо на нас. — Грин старался говорить мягко. Он повернул голову, указывая взглядом на установленную прямо под потолком камеру, направленную точно на них. — Все, о чем мы с вами говорим, записывается.

Дандас кивнул. Казалось, ему абсолютно все равно.

— Хочу подчеркнуть: ваши показания являются добровольными, — продолжал Грин, придвигаясь ближе. — Дверь закрыта ради соблюдения конфиденциальности и для удобства. Она не заперта. Так что, мистер Дандас, вы можете покинуть эту комнату когда пожелаете.

Откашлявшись, Дандас бросил взгляд на закрытую дверь. Мужчина либо нервничал, либо, подобно некоторым медийным персонажам, с которыми Грину доводилось иметь дело, чудесным образом затихал, как только «спускался со сцены».

— Да, я даю показания добровольно, — отозвался Дандас. Его голос показался необычайно знакомым, как и должно быть. — Я понимаю, что могу уйти по собственному желанию.

Кенникот протянул Грину бежевую папку. Фамилия Дандас была написана на черно-белой этикетке в верхней части обложки, а также крупными печатными буквами на титульном листе. Грин велел Кенникоту завести папки на всех, кого они собирались опрашивать, и передавать их через стол на глазах у каждого из свидетелей. В папках находился информационный материал плюс чистые страницы для объема и солидности. Словом, для пущей важности.

Грин также попросил Кенникота принести несколько пустых коробок с наклейками «Брэйс» и поставить их одна на другую в углу комнаты возле двери, где их будет видно людям, которых они опрашивали, но не будет видно видеокамере.

— Театральный реквизит — залог успеха, — пояснил Грин Кенникоту во время этой подготовки к опросу свидетелей.

Грин раскрыл папку, делая вид, будто просматривает ее впервые. На самом деле Кенникот, отметив там все ключевые моменты, заранее прошелся с ним по всем собранным материалам. Грин чувствовал на себе взгляд Дандаса, и заметил, как тот ковыряет свои обгрызенные ногти.

— Что ж, отлично! — воскликнул наконец Грин, захлопнув папку. — Начнем с протокольных формальностей: я — детектив Ари Грин из отдела по расследованию убийств. Со мной офицер Дэниел Кенникот. Офицер Кенникот в основном выступает здесь в качестве, как мы называем, писца. Хотя наш разговор и записывается на пленку, офицер Кенникот будет вести записи, чтобы потом нам не пришлось ждать стенограмму. — Грин улыбнулся Дандасу. — Мы здесь немного старомодны. Новые технологии — вещь, конечно, замечательная, однако мы имеем дело с живыми людьми, и то, что они нам рассказывают, частенько становится ключом к разгадке преступления.

— Понимаю, — ответил Дандас.

— Прошу вас представиться. Для протокола, сэр. Ваше полное имя и дата рождения.

Дандас откашлялся.

— Мое полное имя Доналд Элистэр Брок Ноэл Дандас. Родился 25 декабря 1957 года.

— Рождественское дитя, — отозвался Грин.

Дандас не улыбнулся шутке.

Грин пробежался по традиционным вопросам биографии Дандаса, чтобы немного его «размять». Поинтересовался образованием, карьерой, когда тот еще был пишущим журналистом, и задал парочку вопросов о личной жизни. Дандас оказался холостяком, никогда не был женат, имел домик в пляжной зоне города с небольшой радиостудией в подвале. Постепенно они дошли до того времени, когда Дандас познакомился с Брэйсом и три года назад начал замещать его в качестве ведущего программы. Что-то в Дандасе казалось слегка раздражающим.

«А может, это „что-то“ есть во всех людях из шоу-бизнеса… — думал Грин. — Такое впечатление, что все, что они говорят, на сто процентов отрепетировано».

— Вы общались с Брэйсом вне работы? — поинтересовался Грин.

— Не особо, — ответил Дандас. Казалось, этот вопрос вызвал у него заминку. — Честно говоря, у нас были разные сферы общения. Я имею в виду, он был женат, а я — холост. К тому же мы принадлежим к разным поколениям.

Грин кивнул. Выражение «честно говоря» — классический пример промедления с целью уклонения от прямого ответа. Хитрые свидетели частенько пользовались этим, чтобы выиграть время и правильно сформулировать ответ. Дандас сбился с ритма. Это было почти незаметно, но это случилось.

Грин часто читал лекции в полицейском колледже, где вел курс «Техника опроса свидетелей». Он подчеркивал, что в любой беседе наступает некий поворотный момент. «Если беседа идет нормально, рано или поздно наступает момент истины, — говорил он студентам. — Определите его. Если вы добросовестно подошли к выполнению домашнего задания и правильно готовили беседу, тут же задайте прямой вопрос».

Грин подождал, пока Кенникот закончит делать запись. Он резко положил папку, и она звонко шмякнулась об стол. С широкой улыбкой он посмотрел на Дандаса в упор.

— Когда-нибудь были у Брэйса дома?

— Так, пару раз.

— А Кевин Брэйс у вас? — Грин уже не делал пауз. Он стал сыпать вопросами один за другим.

— Кажется, нет. Не думаю.

«Не думаю». Очередное промедление. Не меняя ритма, Грин методично продолжал. Это была та самая техника при наступлении поворотного момента.

— А Кэтрин Торн? — Грин старался говорить спокойно, словно интересуясь, который час. — Она у вас бывала?

Дандас украдкой взглянул на дверь.

Грин и Кенникот выжидающе молчали. Дандас окончательно замешкался с ответом, сбивая свой «ритм». С каждой секундой, по мере усугубляющейся тишины, он чувствовал себя неуютнее.

— Э… э… я могу не отвечать на этот вопрос? — выдал он наконец.

Грин почувствовал, как заколотилось сердце, однако постарался сдержать эмоции. Медленно взяв со стола папку, он вновь раскрыл ее. Это был уже не спектакль. В голову пришла одна мысль, и он хотел кое-что прочесть. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы найти то, что искал. Он несколько раз кивнул, прежде чем повернуться к Дандасу.

— Она приходила к вам утром по четвергам?

— Я бы хотел поговорить со своим адвокатом. — Дандас скрестил руки на груди.

— Нет нужды, — ответил Грин. — Вы пока не арестованы. И можете уйти в любой момент. Дверь не заперта.

Сунув руку в карман пиджака, Грин вытащил бумажник и достал визитку. Он понимал, что Дандас больше не ответит ни на один вопрос.

— Вот, пожалуйста. — Он протянул ему свою визитку. — Пусть ваш адвокат позвонит мне. — Он вновь опустил взгляд на папку и через мгновение услышал скрип ножек отодвигаемого Дандасом стула об бетонный пол. Когда дверь захлопнулась, Грин посмотрел на Кенникота.

— Нравится? — Он видел, что Кенникот очень устал. Они занимались расследованием второй день без перерыва, а накануне парень не успел очухаться от ночной смены.

— Сам на это подписался, — ответил Кенникот.

— Вот так, как он, во время беседы по делу об убийстве от меня уходили лишь четверо, — сообщил Грин, убирая тетрадь.

— И что потом?

Грин пожал плечами.

«Так же отреагировал бы и мой отец», — подумал он.

— Их всех признали виновными.

— Невеселая для него перспективка-то? — заметил Кенникот.

— Не полагайся на статистику, — возразил Грин. — Она, как правило, ничего не доказывает.

Кенникот кивнул.

«А он способный ученик, — подумал Грин. — К тому же чертовски целеустремленный».

— Теперь у нас — вскрытие. — Кенникот посмотрел на часы.

— Встретимся в шесть в морге, — ответил Грин. — А потом отправлю тебя домой. Отдохнуть.

Глава 20

Чем Дэниелу Кенникоту запомнился морг, так это вонью разлагающейся плоти. Неописуемой и незабвенной. И еще звуком. Звуком электропилы, спиливающей по кругу верхнюю часть черепа точно макушку сваренного вкрутую яйца.

Кенникот побывал здесь лишь однажды, на опознании тела брата, однако воспоминания прочно засели в голове. Сегодня, когда его попросили посидеть в комнате ожидания, он, просматривая номер журнала «Ньюсуик» годовой давности, изо всех сил пытался сосредоточиться на настоящем. Грин просил его быть здесь к шести. Он пришел на пятнадцать минут раньше.

— Добрый вечер, офицер Кенникот, — скрипуче пропищал Уоррен Гарднер, старший дежурный, входя в комнату с большой пластиковой кружкой кофе в руке. На вид он был чуть выше полутора метров ростом и с круглой, почти сферической, грудью. У него вряд ли получалось скрестить на груди свои коротенькие пухлые ручки, что делало его похожим на известного мультперсонажа Хампти-Дампти.[19]

Кенникот запомнил его в свой первый визит в морг. И даже запомнил имя. Странные вещи происходят иногда с подобными мелочами.

— Вы вряд ли меня помните, — начал было Кенникот, отвечая Гарднеру рукопожатием. Рука у коротышки оказалась весьма твердой. — Несколько лет назад я уже был здесь. Еще до службы в полиции.

— Старший брат, пуля за левым ухом, — не моргнув глазом продолжил за него Гарднер. — Лето. Единственный остававшийся у вас родственник. Ваши родители погибли еще раньше в автокатастрофе. По вине пьяного водителя. Ну, как у меня получается?

Кенникот кивнул.

— Вы были очень любезны. Я собирался написать вам благодарность.

— Не стоит. У наших клиентов много забот на маленьком отрезке времени. Кофе хотите?

— Нет, благодарю.

— Можем пойти внутрь, если желаете. Детектив Хоу из «опознания» уже здесь.

Гарднер повел Кенникота по идеально чистому кафельному полу вдоль длинной стены, напоминающей огромный стальной картотечный шкаф. Именно в нем хранились трупы. Они вошли в застекленное помещение, где на длинном металлическом столе лежала обнаженная Кэтрин Торн. Ее тело казалось поразительно белым. Мешок, в котором его привезли, лежал, свернутый, внизу в ногах.

Детектив Хоу снимал крупным планом ранение в верхней части живота чуть ниже грудины. Рядом лежала серая линейка. В углу Кенникот заметил его старенький чемоданчик с рюкзаком.

— Эй, добрый вечер, офицер Кенникот, — как всегда бодро, поприветствовал Хоу. — А миссис Торн оказалась еще красивее, чем в ванне, а?

Хотя Кенникоту не хотелось поддерживать шутку, но он не мог не признать, что Хоу прав. Лицо Торн странным образом похорошело, с тех пор как он впервые увидел ее — мертвой, в ванне. Ее длинные волосы были забраны наверх, тело казалось сильным. Маленькое отверстие в животе выглядело чем-то неуместным на гладкой коже.

— Беда с этой водой, а? — сказал Хоу.

— А что такое? — недоуменно переспросил Кенникот.

— Следы уничтожает. Мы сейчас можем снимать потрясающие отпечатки с кожи. Но вода все смывает.

— Кто наш патологоанатом? — поинтересовался Кенникот.

Хоу переглянулся с Гарднером, и оба закатили глаза.

— Сейчас познакомишься, — хмыкнул Гарднер, облачаясь в резиновый фартук с ярко-красными инициалами «У. Г.» в нижнем левом углу. — Доктор Роджер Маккилти, прозвище Киви Вундеркинд. Как только мешок раскрыли, он пошел попить кофейку.

— Чертов новозеландец. Дай Бог, хоть слово понять из того, что он говорит, — добавил Хоу. — Ему, поди, еще и тридцати пяти нет, а степеней больше, чем делений на градуснике.

— Неплохо! — удивленно воскликнул Кенникот.

— Можешь спросить у него, — кивнул Хоу. — Да еще и шустрый. Работает так быстро, что о морге могут плохо подумать. — Хоу рассмеялся собственной шутке, и его смех отозвался эхом в стенах обработанного антисептиком помещения.

Гарднер усмехнулся:

— Хороший доктор — заработает свои тысячу сто долларов, и его уже здесь нет.

— Это недельный заработок в ресторанчике моих родителей, — заметил Хоу. — Только представьте, сколько блинчиков пришлось бы продать, чтобы столько заработать.

Кенникот приблизился к телу.

— А это от чего? — спросил он, показывая на следы на плече Торн.

Хоу мельком взглянул.

— Трупные пятна. Обычная вещь. Помните, она лежала на спине, а сердце не работало, так что все красные кровяные тельца стали самотеком опускаться, вызывая такое синюшное обесцвечивание в верхней части туловища.

Кенникот кивнул, продолжая внимательно разглядывать кожу. Обойдя с другой стороны, он наклонился. Там тоже оказались пятна. Он уже собрался задать Хоу очередной вопрос, но тут вошел детектив Грин в сопровождении стройного, энергичного на вид, светловолосого мужчины. Он мог сойти за двадцатилетнего.

— Здравствуйте, — обернулся к нему Кенникот. — А я тут разглядывал пятна у нее на плечах.

Грин и вошедший с ним мужчина переглянулись: мол, именно это новички в первую очередь и замечают.

— Синяки на верхней части тела, как правило, ни о чем не говорят с точки зрения судмедэкспертизы, — заметил мужчина.

У него был ярко выраженный носовой новозеландский выговор. Хоу оказался прав: разобрать, что тот говорил, было непросто, — однако его снисходительно-утомленный тон распознавался безошибочно.

Вновь обойдя тело, Кенникот подошел к Грину.

— Офицер Дэниел Кенникот, познакомьтесь с доктором Маккилти, — представил Грин.

— Очень приятно, доктор.

— Да, да, — отозвался Маккилти. Ответив Кенникоту вялым рукопожатием, он взглянул на часы. Было ровно 6:00. — Может, начнем, джентльмены? — В его голосе сквозило нетерпение.

Маккилти подошел к телу и быстро осмотрел его с головы до ног. Внимательно взглянул на руки, затем — на живот. При этом совершенно не обращал внимания на ранение.

— Похоже, наша девочка немного попивала, — выдал он с гнусавым акцентом и повернулся к детективу Грину. — Когда получите медицинскую карту, проверьте уровень тромбоцитов. — Он взглянул на Кенникота утомленно. — Тромбоциты — крохотные кровяные тельца. Бесцветные. Они словно маленькие липкие пластинки, которые способствуют свертыванию крови. Без них все бы кровоточили до смерти. Теперь что касается питья. Увеличенная селезенка свидетельствует о больной печени. Это вызывает тромбоцитопению — пониженное содержание тромбоцитов в крови: если меньше двадцати — покроется пятнами, как переспевший банан. Так что, может, те пятна на плечах ничего и не значат.

Продолжая осмотр, он склонился над телом.

«Работая с мертвецами, можно пренебрегать общепринятыми нормами соблюдения дистанции», — думал Кенникот.

— Теперь давайте осмотрим ранение. — Маккилти махнул Кенникоту. — Смотрите сюда.

Кенникот встал рядом с ним и наклонился.

— Почти вертикально, — пояснил Маккилти. — Я бы назвал это «одиннадцать тридцать пять — одиннадцать тридцать». — Он имел в виду время на часах для описания угла ранения. — Видите разницу между краями? — Он немного отодвинулся. — Присмотритесь.

Кенникот еще ниже опустил голову.

— Верх закругленный, низ клиновидный.

— Именно. Ранение нанесено ножом с одной режущей кромкой. Лезвие было обращено вниз. Угол ранения говорит о том, что нож держали сверху вниз — так обычно держат нож, когда хотят что-то проткнуть.

Кенникот кивнул.

— А что это за потемнение на коже вокруг раны? — поинтересовался он.

— Очень хорошо, — отметил Маккилти. — Называется «след эфеса», то есть от ручки ножа. Говорит о том, что он вошел по самую рукоять и с большой силой. Плохо дело. — Он поднял голову. — Будьте добры, мистер Гарднер.

Гарднер передал ему узкую металлическую линейку.

— Ширина ранения — один и три четверти дюйма, что составляет почти четыре с половиной сантиметра, — произнес Маккилти в крохотный микрофон, закрепленный у него на лацкане халата. Он вставил линейку в отверстие ранения. — Примерная глубина… — Он отметил пальцем там, где линейка касалась кожи, и затем вытащил ее, словно механик, проверяющий уровень масла в машине. — Семь с половиной дюймов, то есть чуть больше девятнадцати сантиметров.

— Эй, как раз! — воскликнул Хоу. — Размеры того самого кухонного ножа, что мы нашли в квартире. — От возбуждения он чуть не вскрикнул, будто выиграл в лотерею. — Сильно же ее пырнули.

— Не торопитесь с выводами, — урезонил Маккилти. Он посмотрел на Кенникота и поднял обе руки вверх. — Представьте, что живот — перьевая подушка в плотной наволочке. Кожа. Пронзить ее не так просто. Однако потом, — он хлопнул руками, и резкий звук эхом раздался в облицованном кафелем помещении, — уже никаких преград. Да, глубина ранения семь с половиной дюймов, но если тело надвигалось на нож, это тоже могло способствовать проникновению. Даже учитывая след эфеса, не стоит делать преждевременных выводов.

Кенникот посмотрел на Грина, который стоял чуть поодаль, наблюдая за действом с отрешенно-безучастным видом. Кенникот уже не первый год знал Грина, но ему никак не удавалось уследить за ходом его мыслей. Видимо, успевал охватывать всю картину и одновременно размышлять в нескольких направлениях.

Например, он явно сосредоточился на текущем моменте. Будто записывал происходящее на внутренний магнитофон, всегда готовый воспроизвести в виде показаний в суде увиденное и услышанное. Параллельно он наблюдал, как разворачиваются события в целом, и одновременно словно пребывал в другом месте — его ум постоянно работал, перебирая возможные варианты, подобно воде, текущей с гор и отыскивающей впадины и расселины на своем пути.

«Такой он и есть — детектив Грин, — размышлял Кенникот, — явно присутствующий и одновременно, незаметно для других, отсутствующий».

— Боюсь, тут придется повозиться. — Маккилти вскрыл брюшную полость Торн изящным скальпелем и уверенным движением повел им вправо от входного отверстия раны. При вскрытии брюшной полости наружу вырвался жуткий запах. — Видите? — Словно не замечая вони, Маккилти указал скальпелем на сочащуюся прозрачную жидкость бледно-желтого цвета. Его голос впервые зазвучал взволнованно. — Асцит. Скопление жидкости в брюшной полости. Она явно пила. Возможно, часть вытекла при получении ранения. Жуткая штука.

Кенникот кивнул. Он вспомнил, как поскользнулся на кухонном полу в то утро, когда влетел в квартиру 12А.

Гарднер уже держал наготове страшного вида хирургические щипцы. Они раздвинули кожу. Маккилти продолжал комментировать в крохотный микрофон, методично отрезая и осматривая внутренние органы. Гарднер раскладывал все это по отдельным сосудам, снабжая каждый из них соответствующей наклейкой, словно готовил к отправке мясные продукты. Оба двигались будто в хорошо отрепетированном танце — шеф-повар и помощник.

— Гм, — недоуменно хмыкнул Маккилти. — Нож вошел под грудину. Кровь попала в средостение — не в брюшную полость. — Он взглянул на Грина. — Говорите, ее обнаружили в ванне?

Грин кивнул.

— Гм, — вновь хмыкнул Маккилти. — Если бы она стояла на сухом месте, там не оказалось бы ни капли. Вот в чем причина. — Он вытащил нечто белое, похожее на губку округлой формы. — Разрез грудной аорты.

Маккилти положил извлеченную массу на чистый хромированный поднос и махнул Кенникоту.

— Взгляните. — Он подвинул ее ближе к краю, точно повар, проверяющий готовность мяса. — Вот и все, что требовалось. У бедной девочки не было ни шанса. Аорта — основной источник кровоснабжения. Кровь находится под давлением. Стоит ее перерезать, и вам конец.

Неопытный глаз вряд ли смог там что-либо разобрать, однако когда Маккилти указал на нужное место, Кенникот увидел и измененный цвет, и разрез. Было жутковато вот так воочию убедиться, насколько легко могла угаснуть чья-то жизнь.

Он старался не думать о том, что его брат лежал здесь же, на этом холодном столе, а расторопный мистер Гарднер сортировал его органы. Но он не мог оторвать глаз от обнаженного тела, которое только что было вскрыто и выпотрошено.

Прошло уже сорок восемь часов с того момента, как Дэниел Кенникот заступил на ночное дежурство с Беринг, и тридцать шесть часов с тех пор, как занимался этим делом. Он чувствовал, как усталость берет свое.

Гарднер взял иглу с нитью и принялся зашивать Кэтрин Торн.

— Все остальное — скучные медицинские формальности, — сказал Маккилти, глядя на Грина и затем на Кенникота. — Вам нет смысла здесь больше оставаться.

«Наконец-то я смогу поспать», — думал Кенникот в надежде, что ему ничего не приснится.

Глава 21

Всякий раз, направляясь с портфельчиком по Бей-стрит из своего офиса на Кинг-стрит в зал суда в старой городской ратуше, Нэнси Пэриш испытывала волнение. Особенно утром.

Ее наблюдательный отец однажды сказал, что Торонто — город прямых улиц и правильных углов — построен шотландскими банкирами, чтобы делать деньги, а не для того, чтобы любоваться прекрасным озером, лесами и долинами. В принципе он был прав, но Бей являлась редким исключением в этой прямоугольной городской сетке.

Выходя из офиса на север, ей было видно, как улица устремлялась, через несколько кварталов, к Куин-стрит (как и в любом другом городе Канады, большом или маленьком, некоторые улицы Торонто носили «монархические» названия), затем поворачивала налево, огибая старую городскую ратушу с башней, которая возвышалась посередине Бей словно восклицательный знак.

Бей-стрит считалась финансовой «столицей» страны — эдакой канадской Уолл-стрит, — и десятиминутная прогулка по ее узким многолюдным тротуарам была похожа на экскурсию в экономическое прошлое города. В ее начале преобладали изящные современные небоскребы (каждый — собственность одного из пяти крупнейших банков страны). Их названия разнились: от педантичных — «Банк Новой Шотландии»[20] и «Монреальский банк» — до претенциозных: «Торонтский банк Содружества наций», «Королевский банк Канады» и «Канадский имперский торговый банк». Далее к северу сталь и стекло сменялись более старыми каменными постройками, начиная с «Торонтской фондовой биржи» и следующим за ней кварталом элегантных высотных офисных домов в стиле ар-деко,[21] возведенных в золотое для города время: десятых-двадцатых годах двадцатого столетия. У большинства из них были выразительные названия, типа «Северное Онтарио», «Стерлинговая высотка» или «Канадский дом».

Далее начиналось строительство. На западной стороне большой земельный участок приобрел Доналд Трамп, и вот уже несколько лет огромная рекламная растяжка возвещала о грядущей сдаче в эксплуатацию нового жилого дома. К северу от растяжки целый городской квартал был огорожен сетчатым проволочным забором, за которым мощная строительная техника сносила старый бетонный парковочный гараж.

Квартал перед Куин-стрит занимало здание «Хадсон-Бей компани» — прабабушка универсальных магазинов. Сейчас его звучное имя сократилось до «Бей», а само здание было частично демонтировано. Однако, подобно рафинированным дамам из прошлых веков, которые с возрастом лишь худели, доброкачественный остов здания остался неприкосновенным.

Пропустив грохочущий трамвай, Пэриш пересекла Куин, поднялась по ступеням старой городской ратуши и поспешила на второй этаж. Услышав бой часов на башне, она побежала по коридору в сторону 121-го зала заседаний. Худой седовласый мужчина в форме констебля, с ленточками и медалями на лацканах, стал звонить в медный колокольчик.

— Начинается судебное заседание, — провозгласил он.

— Едва успела добежать, Гораций! — подлетая, воскликнула Пэриш.

— Капитан занимает свое место на мостике, — улыбнулся он ей.

Пэриш секунду помедлила, переводя дух и успокаиваясь, затем открыла витиевато украшенную дверь.

Несколько лет назад в этом старом помещении, которое в свое время служило залом заседаний городского совета, снимался фильм «Чикаго». Несложно понять почему: благодаря темным дубовым скамьям, открывающейся в обе стороны деревянной калитке, которая вела к длинным столам, где восседали представители суда, и опоясывающему зал балкону здесь нагнеталось довольно мрачное ощущение. И сегодня зал был до отказа забит представителями прессы, друзьями Брэйса, защитниками женских прав и судебными наблюдателями. Все предвещало драму.

— Слушайте, слушайте, слушайте! — возвестил секретарь суда, открывая дубовую дверь возле места судьи и входя в зал. Он нарочито официозно закатал рукава черной мантии и занял свое место у подножия кресла судьи. — Всем встать. Суд идет! — крикнул он, без труда перекрывая шум в большом зале. — Суд под председательством почтенного Джонатана Саммерса. Все, кто хотел высказаться перед судом королевской скамьи, будут выслушаны.

Тощий констебль суетливо подоспел к столу судьи со стопкой книг. Следом за ним целеустремленно, словно опаздывая на теннисную игру, вышел судья Саммерс, облаченный в темную мантию и накрахмаленную белую сорочку. Стремительно миновав констебля, он направился к своему высокому креслу. Констебль нервно поспешил за ним и услужливо положил книги перед судьей.

Саммерс взял лежащую на стопке книг тетрадь. Раскрыв ее на первой странице, он церемонно полез в карман жилета, достал хорошо послужившую авторучку фирмы «Уотермэн» и начал писать.

— Можно садиться, — объявил секретарь раскатисто.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Саммерс соизволил взглянуть на собравшихся, да так, словно все эти люди вломились к нему в личный кабинет, чтобы украдкой подсмотреть труды великого писателя.

Саммерс глянул на стоящие напротив него два длинных стола. Фернандес сидел за тем, что слева, Пэриш — за тем, что справа.

— А где обвиняемый? — грозно рыкнул судья.

— В пути, — испуганно шепнул секретарь, словно Боб Крэтчит мистеру Скруджу.[22] — Перевозка из тюрьмы «Дон» запаздывает.

Саммерс демонстративно громко хмыкнул и опять окинул взглядом переполненный зал заседаний.

— Леди и джентльмены, представители прессы и все присутствующие. Как видите, мы все здесь готовы к работе. Однако наше правительство не обеспечивает нас всем необходимым для отправления правосудия. Если бы я так управлял своим судном, когда служил на флоте, поверьте, мне бы это даром не прошло.

Он вновь посмотрел на Пэриш.

«Ну вот, начинается», — вздохнула она тихо.

— Мисс Пэриш, внимательно изучив материалы, касающиеся вашего запроса об освобождении под залог, равно как и ответ на это мистера Фернандеса, я не обнаружил там подписи подателя сего — мистера Брэйса.

Нэнси Пэриш встала.

— Да, ваша честь. Я прошу суд в качестве небольшого исключения позволить ему поставить свою подпись, как только его доставят сюда.

Саммерс решил устроить небольшую показуху перед прессой. На самом деле это была стандартная процедура в тех случаях, когда подобные заявления готовились в максимально сжатые сроки.

— Что ж, хорошо, — ответил Саммерс.

Пэриш села. Рано или поздно Саммерс выберет себе кого-то из них в качестве козла отпущения. Трюк состоял в том, чтобы этим «кем-то» оказался не ты.

Судья снова начал что-то писать. На столе секретаря зазвонил телефон. Схватив трубку, тот заговорил приглушенным голосом, все сильнее морща лоб.

— Он будет здесь через пять минут, — вновь полушепотом произнес секретарь суда.

— Подождем. Свистать всех наверх! — откликнулся Саммерс, не отрываясь от тетради.

Пэриш рисовала карикатурку одетого в морскую форму Саммерса, который бил сидящего под ним секретаря по башке здоровенным игрушечным молотком судьи. Рисунок получался не очень, и она никак не могла придумать к нему подпись.

Нэнси Пэриш окинула взглядом репортеров. Кроме традиционной четверки журналистов из газет, пишущих о крупных судебных процессах, там были репортеры всех основных телеканалов и радиостанций. Пэриш легко отыскала среди них своего приятеля Овотве Аманкву — единственное во всем первом ряду темное лицо.

Она познакомилась с Аманквой несколько лет назад на хоккее. Они часто выручали друг друга по работе. Аманква звонил, когда ему что-то было нужно для своей статьи — нечто «закулисное» о «злом» судье или прокуроре. Пэриш обращалась к Аманкве, если что-то по разным причинам оказывалось для нее недоступно.

Аманква улыбнулся. Закатив глаза, он пожал плечами, словно говоря: «Ну что ж, удачи тебе с Саммерсом».

Наконец раздался громкий стук. Вновь открылась дубовая дверь, и в сопровождении двух охранников вошел Кевин Брэйс.

В переполненном зале послышался всеобщий вздох. Брэйс был все в том же большеразмерном оранжевом комбинезоне, правда, теперь испачканном. Руки в наручниках за спиной, волосы казались еще более сальными, чем прежде, борода — еще более неопрятной. С опущенной головой и безжизненным взором он вошел в зал, шаркая ногами как старик.

Охранник полез за ключами, и Брэйс послушно повернулся к нему спиной, ожидая, пока тот снимет наручники. Он стал похож на заключенного, смирившегося с пожизненным сроком.

У Пэриш заныло сердце. С таким количеством неопровержимых улик вся ее надежда была на самого Кевина Брэйса, на его безупречную репутацию. Нэнси всегда тщательно работала над подготовкой своих клиентов для появления в зале суда. Она знала: если присяжные увидят его в таком виде, ему дадут максимальный срок.

Пэриш поспешно поднялась в надежде переключить внимание со своего клиента.

— Вы позволите, ваша честь? — Она показала на лежащие перед ней бумаги.

— Поторопитесь, — вальяжно махнул рукой Саммерс.

С опущенными глазами Пэриш подошла к Брэйсу.

Тот стоял в неуклюжей позе. Она будто невзначай положила руку ему на плечо, как всегда делала в зале суда, давая всем понять, что не боится клиента. Он наклонился так, чтобы она могла говорить ему на ухо.

— Это страничка с письменным заявлением. Там лишь сказано, кто вы и что вы согласны с правилами освобождения под залог. Взгляните на него и подпишите.

Он кивнул, и она протянула ему свою ручку, новенькую «бик». Взглянув на заявление, Брэйс перевернул листок и начал что-то писать на чистой обратной стороне. Она прочла короткую запись вверх ногами.

— Вы уверены, мистер Брэйс? — спросила она.

— Защита, — рявкнул Саммерс, — с меня хватит задержек на сегодняшнее утро!

— Да, ваша честь, — ответила Нэнси, поворачиваясь к судье. Затем, резко обернувшись, вновь посмотрела на Брэйса. Он протянул ей ее ручку. — Это ваше указание, мистер Брэйс? — уточнила она.

Он вновь кивнул и сел.

— Хорошо, — вздохнула Пэриш.

Собрав бумаги, она направилась к своему столу. Если вынужден сообщить суду о чем-то нехорошем, делай это быстро, не затягивай. Коротко и мило. Или — в случае с Саммерсом — коротко и скорбно.

— Ваша честь, защита согласна с содержанием мистера Брэйса под арестом, — быстро объявила Пэриш и заняла свое место.

В зале, где и без того царило безмолвие, наступила оглушительная тишина. Саммерс решил сделать повторный заход.

— Защита согласна? — переспросил он.

— Да, сэр. Таковы имеющиеся у меня инструкции.

Она украдкой взглянула на Фернандеса. Тот был ошарашен. Целых двое суток он тщательно готовился к слушанию, прилагая все усилия для того, чтобы оставить Брэйса в тюрьме, и вдруг Пэриш признает себя побежденной. Он выигрывает без боя.

Саммерс чуть не лопнул от злости.

— А что ваш клиент? — рявкнул он.

Пэриш встала.

— Мистер Брэйс согласен с содержанием под стражей, ваша честь, — вновь, уже медленно, произнесла Нэнси. — Нет необходимости в продолжении слушания этого дела.

— Мне никогда не приходилось… — Краска прилила к лицу Саммерса, он повернулся к Фернандесу. — Что на это скажет обвинение?

Фернандес поднялся. У него по-прежнему был несколько ошалелый вид.

— Ваша честь, мнение обвинения таково: мистер Брэйс должен до суда содержаться под стражей. Поскольку он изменил свое решение и не желает продолжения слушания по вопросу освобождения под залог, так тому и быть. — Он вновь занял свое место.

Ожидая, что тот скажет больше, Саммерс гневно посмотрел на Фернандеса, однако тому сказать было явно нечего.

«Надо отдать должное, он хотя бы не злорадствовал», — думала Пэриш.

Скрипя зубами от негодования, Саммерс рыкнул на весь зал, схватил свои бумаги и, подобно льву, несущемуся к своему прайду, сорвался с места.

— Я хочу обоих видеть у себя в кабинете, — буркнул он, прежде чем захлопнуть за собой дверь. Его слова эхом отозвались в переполненном зале, где уже поднимался шум.

Как только судья скрылся из виду, Пэриш, резко развернувшись, вновь посмотрела на Брэйса. Ручка еще была у нее в руке. Она вдруг ощутила, что все это время так крепко сжимала ее под столом, что на большом пальце осталась вмятина. Появилось желание взять и заколоть ею Брэйса. Он даже не взглянул ей в глаза. Лишь встал и, повернувшись, заложил руки за спину в ожидании, когда на него вновь наденут наручники. Словно потерявший всякую надежду.

Глава 22

«Не жди ничего хорошего», — думал Альберт Фернандес, следуя за напуганным секретарем Саммерса по длинному, обшитому деревом коридору к кабинету судьи. Пэриш молча шла рядом.

Фернандес украдкой взглянул на нее.

«Должно быть, нервничает, — размышлял он. — Еще бы — сорвала слушание при переполненном зале, и вот старший судья старой городской ратуши вызывает ее в кабинет».

Поймав его взгляд, Пэриш улыбнулась. Несмотря на обстоятельства, она казалась спокойной.

— Ваша честь, — еле слышно произнес секретарь, когда они подошли к дверям кабинета судьи, — мисс Пэриш и мистер Фернандес.

Кабинет Саммерса представлял собой частично юридическую библиотеку, частично хоккейный уголок, но в основном — святая святых — морской музей. Чуть ли не каждый дюйм свободного стенного пространства был оккупирован рисунками военных кораблей. Книжная полка была уставлена причудливыми бутылками с заключенными внутри них крохотными парусниками. На низком горизонтальном шкафу стояли фотографии в рамках, на большинстве — Саммерс на очередной яхте в окружении семьи. У него на столе красовалось большое фото, где он был с дочерью Джо: обнимал ее за плечи, а она стояла с распущенными волосами — чего Фернандесу еще не доводилось видеть. Отец и дочь держали выигранный кубок на фоне многочисленных парусов и голубого неба.

Морской лейтмотив иногда прерывался снимками Саммерса в сине-белой хоккейной форме — он позировал с известными игроками из «Торонто мэпл лифс». В углу была выставлена коллекция хоккейных клюшек с автографами — судя по всему, игроков команды. В рамке под стеклом висел старый хоккейный свитер с большим гербом, на котором гордо значилось «Корнелл»,[23] и крупной К в верхнем левом углу.

— Какого черта, что происходит? — гневно начал Саммерс, срывая мантию и швыряя ее на кресло.

Он негодующе уставился на Пэриш. Фернандес тоже посмотрел на нее. Нэнси сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

— Происходит то, ваша честь, что я действую в соответствии с инструкциями моего клиента. — Пэриш старалась говорить спокойно. — А он не возражает против содержания под арестом.

Разумеется, формально Пэриш надлежало выполнять то, что говорил клиент, и она была не вправе обсуждать их договоренности с кем-то еще, однако такое объяснение не устроило раздраженного судью.

— Это я уже слышал. — Саммерс сел и, взяв серебряный нож для вскрытия конвертов, стал вертеть его.

Фернандес заметил, что на ноже выгравированы полустертые и трудночитаемые инициалы. Видимо, фамильная вещь.

— Мисс Пэриш, если этот ваш клиент не возражал против содержания под арестом, зачем вы устроили весь этот утренний спектакль? — Саммерс шлепнул ножом для конвертов по ладони.

«Похоже на чистое серебро высокой пробы», — отметил Фернандес.

— И зачем вам понадобилась вся эта кипа материалов? — воскликнул судья, указывая ножом на ее пухлую папку с делом. — Мне пришлось читать это всю ночь.

Выбрав на столе Саммерса условную точку, Фернандес уставился на нее. В данной ситуации лучше оставаться скромным победителем.

— Я связана данными моему клиенту обещаниями, — ответила Пэриш.

По ее тону было понятно, что она вряд ли скажет что-то еще. Фернандес не мог не признать, что адвокат ведет себя достойно.

Саммерс, похоже, уловил ее настрой. Обратив свой взор на Фернандеса, он теперь решил попробовать «на вшивость» его.

— Мистер Фернандес, я знаю, что представители всех этих женских группировок вцепились в вас мертвой хваткой в стремлении превратить дело Брэйса в показательный процесс. А шеф Чарлтон хочет обезопасить полицейский бюджет. Однако послушайте: я прочел все подготовленные вами материалы вкупе со статистикой. — Он взял объемную стопку печатных листов и раскрыл на странице с клейкой желтой закладкой. — Четыре из пяти женщин заявляют, что подвергались жестокому обращению со стороны мужчин. Не смешите меня. — Повернувшись, он взял лежащую у него за спиной папку. — Я проверил, откуда эти ваши статистические данные. Они основаны на исследовании, проведенном в 1993 году, и плохое обращение здесь определяется… подождите-ка, вот: «три основных вопроса, ответы на которые и составили те самые восемьдесят процентов: делал ли он что-нибудь вам назло? Оскорблял ли он вас? Обвинял ли он вас в романе на стороне?» — Саммерс кинул папку на стол. — Послушайте, я не сторонник насилия, будь то женщина, мужчина или кто бы там ни был. Однако все же давайте не будем скатываться к подобным вещам.

— Да, ваша честь. Но суть моей записки в том… — Фернандес старался, чтобы голос звучал ровно.

— Послушайте, — вступил Саммерс. — Простой, подтвержденный статистикой факт состоит в том, что вероятность рецидива преступления у человека, убившего свою супругу в приступе ревности, в десять раз меньше, чем у обычного магазинного воришки. И всем, кто как-то связан с судопроизводством, это известно. Всем, кроме чертовой прессы.

Прежде чем Фернандес успел что-то сказать, Саммерс, повернувшись, подобно рефери на теннисном матче, переключился на Пэриш. Однако его лицо уже подобрело. Он закончил с игрой в «злого» судью и начал играть в «доброго».

— Нэнси, слышали, как закончился матч в прошлый выходной? — спросил он. — «Корнелл» надрал «Колгейт» четыре — один.

Пэриш улыбнулась. Фернандес знал, что Пэриш любит играть в хоккей, но не знал, что она училась в Штатах.

— То играли мужчины, ваша честь, — ответила она. — Еще посмотрим, как в следующие выходные сыграют женщины.

— Браво! — воскликнул Саммерс. Повернувшись к Фернандесу, он пожал плечами. — Извините, мистер Фернандес. Это наше старое школьное соперничество. — Он вновь обратился к Пэриш. — А вы видели, как пару дней назад сыграли «Листья»? Я смотрел игру с председателем Верховного суда. Великолепная победа. Может, они возвращаются в прежнюю форму?

Пэриш покачала головой:

— В команде слишком много возрастных игроков. Они выдохнутся.

Как бы Фернандесу ни хотелось хоть чуть-чуть поучаствовать в беседе, он прекрасно понимал, что любое высказанное им мнение на хоккейную тему будет выглядеть нелепым. Кроме того, Саммерс, похоже, даже и не рассматривал его как собеседника по этому вопросу.

— Послушайте. — Саммерс откинулся на спинку кресла и развел руки, словно желая заключить присутствующих в объятия. — Мы сейчас в моем кабинете. Вы оба великолепные юристы. Ведь мы можем откровенно все обсудить. Что скажете? Швартуемся?

Фернандес заметил блеснувший в руке судьи нож для конвертов. Его румяное лицо расплылось в широкой улыбке. По сути, прозвучавший вопрос вовсе и не был вопросом.

— Разумеется, ваша честь, — ответил Фернандес.

— Конечно, — эхом отозвалась Пэриш.

— Два блестящих молодых правоведа. Подобные дела — серьезное испытание для всей судебной системы. Обсуждается каждый ваш шаг. — Саммерс вновь перевел взгляд на Пэриш. — Нэнси, я уверен: если вы все обговорите со стороной обвинения, то придете к совместному решению. В конце концов, человеку шестьдесят три года. Наверняка можно найти способ освободить его под залог. Он не тот, кого надо держать под стражей.

Фернандес обеими руками вцепился в кресло. «Молодые правоведы», «сторона обвинения»… Хоть Саммерс и говорил завуалированно, его посыл был абсолютно понятен. Классический прием «кнута и пряника». Имелось в виду, что Фернандесу следовало немного «прогнуться», сказав что-то типа «ваша честь, учитывая ваши полезные замечания и посовещавшись с коллегами, я решил пересмотреть позицию обвинения», и тем самым добиться его расположения. Однако в противном случае — если Фернандес «не найдет способа» освободить Брэйса под залог — Саммерс будет очень зол, поскольку он счел бы это правильным решением.

«Если бы Саммерс знал, как я сам хотел видеть Брэйса освобожденным до суда», — думал Фернандес.

У него голова шла кругом от неожиданного поворота событий, который разбил его тщательно выстроенные планы в пух и прах.

— Мистеру Фернандесу не понадобится пересматривать свою позицию, — поднимаясь, сказала Пэриш. — Я сообщу ему в случае изменения данных мне инструкций. Благодарю вас, ваша честь. — С этими словами она протянула Саммерсу руку для пожатия.

В некоторой растерянности судья встал и протянул свою руку в ответ. Через мгновение адвокат уже была за дверью.

Неожиданно оставшись один на один с судьей, Фернандес почувствовал неловкость и поднялся с кресла. Пожав судье руку, он удалился.

Глава 23

Ари Грин медленно ехал по тихому жилому району. Почти каждый дом светился рождественскими огнями — гирлянды украшали либо деревья во дворах, либо окна. В основном это были маленькие двухэтажные «коробочки», но в каждом квартале одну или несколько таких «коробочек» уже снесли ради освобождения места для нового чудовищного строения с непременно каменным фасадом и широченной подъездной площадкой, где обязательно присутствовал баскетбольный щит и стоял внушительных размеров автомобиль.

Грин увидел, как переходит улицу одетый в длинный ярко-оранжевый плащ регулировщик: его дневное дежурство во время возвращения детей из школы домой закончилось.

Оказаться в таком старомодном райончике доставляло удовольствие. В детстве Грин обычно сидел перед выходящим на улицу окном небольшого родительского дома и ждал, когда отец будет возвращаться с работы. Изо дня в день он наблюдал одну и ту же картину. Отец медленно шел по улице, усталый и понурый после долгого трудового дня. В их скромном палисаднике росла приземистая береза, и в какое бы время отец ни возвращался, он неизменно подходил к ней и прижимался руками. Стоял так довольно долго. Это походило на ритуал. Только потом он входил в дом.

Как-то утром, когда, заболев ветрянкой, Ари остался дома, он спросил отца:

— Папа, почему ты каждый раз, прежде чем зайти в дом, останавливаешься возле этого дерева?

Отец улыбнулся как человек, о маленьком секрете которого вдруг стало известно.

— Я хочу оставить все свои проблемы вне дома, прежде чем вернуться к семье, и отдаю их дереву.

— Поэтому дерево такое маленькое, папа?

— Возможно. А ты должен вырасти большим и сильным.

Когда Грин к десятому классу вымахал за метр восемьдесят, то, вспомнив об этом, решил, что пророчество отца оправдалось.

Проехав мимо дома номер 37, он развернулся и несколько мгновений смотрел на здание, внимательно изучая его с противоположной стороны улицы. Это было двухэтажное бунгало с оконными стеклами в свинцовой оправе в стиле эпохи Тюдоров. На узкой подъездной дорожке стояла слегка помятая «хонда», а за ней — минифургончик с броской надписью на боку: «Лисайд. Сантехнические работы».

«Вот и хорошо, — подумал Грин, вылезая из машины. — Значит, она дома».

Он непринужденно подошел к двери и позвонил, заметив автоматически, что справа есть маленькая деревянная дверка — для молочника, еще со старых добрых времен, теперь заколоченная.

Послышались торопливые шаги, и дверь распахнулась. Высокая брюнетка с темно-карими, как у ее отца, глазами вежливо улыбнулась. На ней был свободный большеразмерный пуловер с ярким трафаретом «„РУТС“, КАНАДА» и натянутые на выдающийся живот эластичные спортивные штаны для занятий йогой. До детектива доносился стук молотка по водопроводным трубам.

— Вы электрик? — спросила брюнетка.

— Не хотелось бы вас разочаровывать, мисс Брэйс, — Грин показал жетон, — но я детектив Ари Грин, отдел по расследованию убийств полиции Торонто. Мы можем поговорить?

Женщина не смогла скрыть досаду.

— Мне в течение часа нужен электрик, — сказала она. — Вам известно, насколько сложно за неделю до Рождества заполучить сантехника?

— Почти невозможно, — ответил Грин.

— Так вот, мне удалось, и он сейчас там, работает внизу. Но теперь мне еще нужен электрик, чтобы провести электричество. Это у них называется «разводка». Детектив, я жду первенца и при этом еще занимаюсь ремонтом подвала. Ребенок должен родиться через месяц, а муж отправился с дружками кататься на лыжах в Мон-Тремблан.[24] Ах да, еще такой маленький пустячок: папа оказался в тюрьме как раз к рождению своего первого внука. Так что, разумеется, детектив, у меня просто вагон времени, чтобы с вами побеседовать.

Грин лишь улыбнулся. «Следи за тем, что свидетели делают, а не за тем, что говорят. А точнее, за тем, чего НЕ делают». Несмотря на хаос в жизни, Аманда Брэйс не захлопнула у него перед носом дверь. Он вспомнил, как ей звонили от имени Брэйса из тюрьмы «Дон», как отец отказался с ней разговаривать. Грин не сомневался, что у нее не меньше вопросов к нему, чем у него — к ней.

— Что ж, входите ненадолго, — наконец сказала она, словно хорошее воспитание одержало верх над бунтующими эмоциями. — Я приготовила кофе для предполагаемых «гостей всех мастей». Хотите?

— Нет, благодарю.

— Надо мне еще разок взглянуть на ваш жетон, — хмыкнула Аманда. — Чтобы полицейский отказывался от бесплатного кофе?!

Улыбнувшись, Грин жестом показал в сторону небольшой гостиной слева от прихожей.

— Мы можем там побеседовать?

— Разумеется.

Дом был небольшой и опрятный. Грин обратил внимание на фотографию в рамке на каминной полке. Она выглядела как обложка корпоративного журнала. Аманда Брэйс на фоне группы стильно одетой молодежи — все в майках с символикой «Рутс». Позади виднелись аккуратные ряды коробок и папок. Подпись под фото впечатляла: «Полный порядок. Аманда Брэйс со своей командой „Рутс“ на правильном пути».

Брэйс села у дальней стены, так чтобы ей было удобно наблюдать в маленькое окошко за приездом электрика. Грин присел напротив.

— Сразу должна сообщить, — она забрала волосы назад, — я уже поговорила с адвокатом отца. Она отправила меня к своему партнеру Тэду Диполо, который проконсультировал меня как независимый эксперт. И даже не взял за это денег. Будем откровенны — ведь я сейчас не обязана разговаривать с вами, так?

— Так.

— То есть я просто могла бы попросить вас убраться и больше сюда не приходить.

— Вы могли предложить мне убраться и больше сюда не приходить, — подтвердил он.

Аманда замялась.

— Знаете, ни для кого не секрет, что я ненавидела мачеху. Мне было девять, когда она… — Прислушавшись, Аманда Брэйс через его плечо с надеждой посмотрела в окно. Грин услышал, как мимо медленно проехала машина. — В классе четвертом я любила играть со словами — переставлять буквы, рифмовать… и обозвала ее мачехой-свинячихой. Меня отправили к школьному психологу и так далее. Это было девятнадцать лет назад. Я могу лишь сказать, что у отца не было ни капли жестокости. Никогда. Вы хотите выставить его страшным чудищем. Однако он абсолютно не такой.

Грин кивнул.

— Вот и все, что я собиралась вам сказать. Достаточно?

Грин не отвечал. Она и жестом не намекнула, что ему пора уходить. Он услышал шум очередной машины, которая на этот раз притормозила перед домом.

— А еще, насколько я понимаю, вы хотели бы знать, чем я занималась в воскресенье вечером и в понедельник утром.

Грин вновь кивнул. Иногда молчание могло оказаться самым точным вопросом.

— Забавно. Разумеется, в мои первоочередные планы входило убить Кэтрин, но у меня просто руки не дошли. Я была дома и шпаклевала в подвале стены.

— Когда вы последний раз виделись с отцом?

— Мы вместе ужинали, как всегда — раз в неделю, — ответила она, приподнявшись. — Это электрик. Наконец-то, слава Всевышнему!

— Где?

— Да вот он, на улице!

— Я про ужин, — сказал Грин.

— А, ужин… Ах да. — Она словно тут же забыла о его присутствии. — Где обычно. Послушайте, теперь мы действительно должны попрощаться. Извините. Если я упущу этого парня, мы погибли.

Грин встал.

— Благодарю вас за уделенное мне время. Я понимаю, что у вас много дел.

— Много дел? Да я вообще не представляю, как мы тут будем управляться с ребенком.

Уже в коридоре, когда он взялся за дверную ручку, Брэйс тронула его за плечо.

— Послушайте… бывает, жутко ненавидишь человека, однако приходится мириться с тем, что живешь с ним бок о бок. Именно так я воспринимала Кэтрин. Это все, что я могла с собой поделать. Оттого что она умерла, никому лучше не стало. Я слышала, ее близкие организуют закрытую кремацию. Никто в мире не знает моего отца лучше, чем я. Он не мог это сделать. Исключено.

— Спасибо за то, что позволили побеседовать с вами, — сказал Грин. — Многие на вашем месте поступили бы иначе.

— Это все мать, — ответила она. — Воспитание, хорошие манеры…

Краем глаза он заметил, как по дорожке к дому тяжелой поступью приближается мужчина в комбинезоне с большим пластиковым ящиком инструментов.

— Удачного завершения сантехнических работ, — пожелал он ей.

Откинув голову назад, она неожиданно рассмеялась. Громко и обворожительно.

— Спасибо. Для меня это весьма актуально — каждый час в туалет бегаю.

Чтобы разойтись в узкой прихожей, он встал боком, пропуская в дом электрика.

— И всего наилучшего вашему малышу, — добавил Грин.

— Разберусь, — ответила Брэйс.

Грин не сомневался, что Аманде Брэйс по силам разобраться с чем угодно.

«Говорят, когда у мужа любовница, жена узнает об этом последней, — размышлял Грин, возвращаясь к своей машине. — А в отношениях отца с дочерью — если отец вдруг оказывается плохим человеком, — разве не дочь узнает об этом последней? Или Аманда Брэйс действительно знает своего отца лучше, чем кто-либо другой?»

Глава 24

Женщина за стальным столом в приемной походила на фотомодель. Дэниел Кенникот знал этот характерный взгляд — модели приобретают профессионально отрешенный вид. С ними трудно установить визуальный контакт. Они всегда казались несколько отрешенными. У дамы были длинные черные волосы, красивые евро-азиатские черты лица, и, несмотря на то что она сидела, он мог сказать почти наверняка, что у нее потрясающие длинные ноги. Ее стол выглядел необычайно массивным, из великолепно отполированной стали. Единственным предметом на поверхности был ноутбук с логотипом «Параллел бродкастинг». К ее левому уху был прицеплен крохотный наушник.

— Чем могу помочь? — Она взглянула на Кенникота своими бездонными серыми глазищами.

— Дэниел Кенникот. Пришел на встречу с мистером Пилом. Мы договаривались на пять часов. У меня получилось чуть раньше.

Она что-то нажала на своем компьютере. Теперь ее глаза смотрели в какую-то точку над его плечом.

— Ширани, пожалуйста, подойдите в приемную. — Хотя дама проговорила это в микрофон чуть ли не полушепотом, ее голос эхом откликнулся в невидимой акустической системе. — Офицер Кенникот к мистеру Пилу, назначено на пять часов.

Кенникот улыбнулся. На нем не было формы, и он не говорил, что из полиции.

Открылась стеклянная дверь, и в приемную вошла высокая женщина с прозрачной планшеткой с зажимом для бумаг — абсолютно темнокожая, с тонким изящным носом, высокими скулами, тонкими губами и брильянтиком в левой ноздре.

— Добрый день, офицер Кенникот. — Она протянула руку. На ногтях был замысловатый рисунок. — Ширани Теораджа, исполнительный ассистент мистера Пила. Прошу вас…

Офисы «Параллел бродкастинг» занимали верхний этаж старого переоборудованного склада, демонтированного перед этим почти до основания подобно скелету, с костей которого счистили все мясо. Там были высокие потолки с открытыми трубопроводами, кирпичные стены и бетонный пол, покрашенный в черный цвет.

Кенникот следовал за Теораджей по центральному коридору. Расположенные по обеим сторонам офисы имели большие окна и стеклянные двери, за счет чего казались очень светлыми. Столы были абсолютно идентичны тому, что находился в приемной, и на каждом стоял такой же ноутбук с таким же логотипом. Вокруг не было видно ни кусочка дерева.

Теораджа шла быстро, стуча высокими каблуками по бетонному полу. Стук эхом разносился по этажу, однако никто в стеклянных офисах даже не поднял головы.

В конце длинного коридора показалась тяжелая резная дверь красного дерева. На ней дешевыми латунными буковками красовалось: «Ховард Пил». Теораджа уверенно постучала.

— Да, — послышался изнутри скрипучий голос.

— Мистер Пил, к вам офицер Кенникот. Он пришел на десять минут раньше назначенного.

Несколько секунд из-за двери не доносилось ни звука, затем она распахнулась. В проеме показался низенький человечек. Его курчавые волосы казались странного, почти оранжевого цвета, а тампоны на передней части скальпа свидетельствовали о недавно сделанной трансплантации. Он был в белой сорочке с тремя расстегнутыми верхними пуговицами, обнажающими седеющую волосатую грудь, и в ковбойских сапогах, которые визуально его еще больше укорачивали. Единственной достопримечательностью на лице были необычайной синевы маленькие глазки.

— Офицер Кенникот, как дела? — воскликнул он, протягивая свою пухлую руку. — Хови Пил. Руковожу этим местом.

Он проводил Кенникота в кабинет. Просторный угловой офис Пила оказался непохожим на остальные. Там стоял большой деревянный стол и старая на вид мебель. На обшарпанном низком шкафу стояла древняя пишущая машинка «Ундервуд». На окнах висели пыльные коричневые портьеры.

— Как вам Ширани? — Пил махнул рукой, приглашая Кенникота занять кресло. — В том городишке, где я рос, в краю прерий, таких женщин не было. Там из цветных были только работники китайского ресторанчика да оборванцы из резерваций. Все остальные жители — белее фермерских полей в феврале.

Кенникот кивнул. Он уже успел кое-что прочесть о Ховарде Пиле, президенте и гендиректоре «Параллел бродкастинг». Все статьи рисовали один и тот же портрет: ловкий предприниматель, болтун, возмутительно высказывается, но будто бы пользуется всеобщей любовью.

— Ширани — роскошная дама, но очень обидчивая, — продолжал Пил. — Она же тамилка. Откуда мне было знать? Я взял ее на работу, да еще и ее друзей. Потом как-то принимаю на работу шриланкийку по имени Индира. Решил — она впишется в коллектив. На следующее утро Ширани со своей шайкой заявляется ко мне в офис — все собираются уходить. Спрашиваю: «В чем дело-то?» Оказывается, Индира — сингалка, а Ширани со своим «ансамблем» — тамилы. Так что мне преподали урок истории. Прежний тамильский премьер-министр был убит сингалскими повстанцами. Дома и чайные плантации тамилов сожжены. Черные глаза Ширани могли бы растопить плитку шоколада. «Хорошо, хорошо, — сказал я. — Индира у меня больше не работает».

Кенникот кивнул. Он также прочел, что Пил мог до смерти заболтать кого угодно. Он решил подождать, пока коротышка подустанет от собственной трепотни.

Похоже, Пил в конце концов заметил, что Кенникот молчит, и шлепнул его по коленке.

— Ну хватит обо мне и всех этих красавицах, что трудятся в «Параллел». Чем могу быть полезен?

— Я занимаюсь расследованием убийства мисс Кэтрин Торн, — ответил Кенникот.

— Видели контракт, который я предложил этому парню? Миллион долларов, тридцать шесть недель, никаких понедельников. Все, что хочешь. Даже лимузин. Ну и хорошо, что он не подписал, а то бы я сейчас платил ему за репортажи из тюрьмы. — Пил хихикнул тоненько и скрипуче. — А если подумать, это могло быть и неплохим ходом. В расчете на всяких там любителей сенсаций.

— Почему Брэйс не подписал контракт? — спросил Кенникот.

— Почему? А мне откуда знать?

— А Кэтрин Торн — вы были с ней знакомы?

— Да. Она была у меня с Брэйсом на прошлой неделе.

Кенникот кивнул. Он подумал об измятой визитке Пила в бумажнике Торн.

— В прошлую среду днем?

— Вроде бы да. Я уточню у Ширани.

— А она хотела, чтобы он подписал?

— Кто знает? — Пил потер руки. — Что вы думаете об этом контракте? Вы ж юрист. Работали на Ллойда Грэнуэла.

Неожиданно в приятельском тоне коротышки послышалась насмешка. Он так и не ответил на вопрос. И явно хотел показать Кенникоту, что ему кое-что известно.

С тех пор как Кенникот стал полицейским, ему приходилось сталкиваться с подобной иронией. Когда он поступил на службу, шеф Чарлтон созвал пресс-конференцию. Поднялся шум по поводу того, что Кенникот стал первым адвокатом, пришедшим на работу в полицию. Он старался избегать внимания прессы, однако она преследовала его. Днем позже его фотография появилась на первых полосах всех четырех главных газет.

— Я не хотел этого, — сказал тогда Кенникот детективу Грину.

— Чарлтон — мастер общения с прессой, — ответил тогда Грин. — Ваш код только что стал частью общегородской ДНК.

Разумеется, Пил, как и любая другая личность, обладающая мало-мальским влиянием в Торонто, знал Грэнуэла, прежнего наставника Кенникота.

— Контракт показался мне довольно прямолинейным, — ответил Кенникот, не отводя глаз от Пила. — Зачем на встрече присутствовала Торн?

— Это моя задумка. Я не первый год в бизнесе. Присутствие жены — самый надежный способ заключения сделки. Я решил, что «миллион долларов» прозвучит для нее убедительно.

— Однако не прозвучало?

Пил пожал плечами:

— Он не подписал. А теперь взгляните на него: отказался от освобождения под залог. Я слышал, он в тюрьме не произнес ни слова.

— Кто вам сказал? — поинтересовался Кенникот.

— Пусть вас не вводит в заблуждение эта дурацкая модная контора, — хмыкнул Пил. — Я начинал штатным репортеришкой на заштатной радиостанции. И у меня есть свои источники.

Кенникот продолжал сидеть с непроницаемым лицом. Пил вел себя довольно хитро, под стать опытному журналисту: небрежно подкидывал обрывки информации из своего источника в расчете на то, что Кенникот их как-то подтвердит, но тот и бровью не повел.

— Тюрьма — разве не здорово? — продолжил Пил, как только понял, что Кенникот ничего говорить не собирается. Вскочил и принялся расхаживать взад-вперед. — Еду тебе готовят. Сиди да играй целыми днями в бридж. Читай спортивные новости сколько влезет. Теперь Брэйсу не надо беседовать с какой-нибудь домохозяйкой, собирающей бутылочные пробки для пожертвований сестрам милосердия в местной больнице, или слушать самодеятельную группу студентов, исполняющих «О, Канада» палочками от леденцов. Он может наслаждаться молчанием как моллюск.

— Доводилось бывать в тюрьме «Дон»? — поинтересовался Кенникот.

Тряхнув головой, Пил уставился на него своими обезоруживающими синими глазками.

«Именно так он и смотрит, заключая важную сделку», — подумал Кенникот.

— И чаще, чем хотелось. — Пил сделал сценическую паузу, подходя к своему громоздкому столу. — Приходилось выручать многих людей. Никому это не было нужно, кроме меня.

«Вот и сыграна роль „милого продавца“. А теперь — настоящий Ховард Пил, — усмехнулся про себя Кенникот. — Тот, что превратил маленькую радиостанцию в захудалом городишке Саскачевана во второй по величине в стране медиаконцерн».

Пил схватил с низкого шкафа фотографию в рамке.

— Кенникот, вы, молодежь, ни черта не смыслите в жизни. Смотри. Это я, на прошлой неделе в четверг вечером, сразу после вручения музыкальных наград. — Он ткнул в фотографию своим коротким, как обрубок, указательным пальцем.

Его, одетого во фрак, обнимала за плечи стройная красивая брюнетка, раза в полтора выше.

— Это Сандра Лэнс. Ты ее знаешь. Ее все знают — хит номер один. Только что вышла ее пластинка. Потрясающее тело, половина парней Северной Америки мастурбируют, глядя на обложку этого альбома. Через пять минут после того как был сделан этот снимок, я на заднем сиденье лимузина с большущей бутылкой шампанского, наедине с Сандрой Лэнс — шестидесятилетний мужик с трансплантированными волосами. Она пьет как стриптизерша, а потом просто срывает с себя свой дурацкий топ. Какая грудь! Уже через минуту она вовсю работает языком. Потом подставляет зад, изгибаясь и постанывая словно койот. И вот я трахаю этот лакомый для всего континента кусок и… Знаешь, о чем я думаю, офицер Дэниел Кенникот, мистер адвокат, ставший полицейским?

Кенникот молчал. Понизив голос, Пил перешел чуть ли не на шепот:

— О чем я думал?

— Не знаю, — ответил наконец Кенникот. — О чем же вы думали, мистер Пил?

— Не знаешь? Тогда как же ты собираешься вычислить Кевина Брэйса? Может, он такой же, как я: старик с молодым членом. Тебе надо залезть к нему в голову.

Кенникот решил, что с него хватит.

— Благодарю за то, что смогли уделить мне время, — произнес он, вставая с кресла.

— А думал я тем вечером в четверг вот о чем: не будь я таким прохиндеем и не скупи все радиостанции сначала в Саскачеване, затем — в Манитобе, потом — в Альберте, не переехал бы сюда и по-прежнему так и торчал бы дома.

Кенникот был уже на полпути к двери. Повернувшись, он посмотрел на Пила.

— Вы только что сказали, что думаете, будто Брэйс сам захотел оказаться в тюрьме.

— Вечером по четвергам все в Роузтауне играют в криббидж.[25] В тот момент, когда я трахал эту певичку, и Рэй, и Боб, и Джордж, и Рэгги, и даже наш китайский приятель Том — все играли. Моя первая жена Элен была в бинго-клубе. А я? Трахаю в этом чертовом лимузине девку младше своей дочери. И все, о чем я мог тогда думать, — так это о разбавленном кофе и криббидже. Да еще о том, как было бы здорово вести нормальный образ жизни.

Кенникот уже взялся за ручку двери. Пил казался совсем маленьким: громадный стол еще больше его уменьшил.

— Кроме себя, я не знаю никого, кто мог бы его купить, — вещал Пил. — Однако я знаю, что случается, когда из-за амбиций человек оказывается там, где вовсе не хотел оказаться.

— Что?

— Думаю, Кевин Брэйс сейчас не беспокоится о том, что сказать. Например, о новом рецепте горохового супа или о том, что его потащат на торжественное открытие театра инвалидов.

— То есть…

— То есть я думаю, из этого парня усилиями всей страны высосали все живые соки. Всем хотелось урвать свой кусочек. И на черта ему такое — быть заложником популярности?

Тяжелая дверь с грохотом захлопнулась за спиной Кенникота. Он стремительно шел мимо стильных офисов, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать. Его не смущал стук каблуков его ботинок по бетонному полу, и, вырываясь на улицу, он даже не взглянул на красавицу в приемной.

Усталость от бесконечных напряженных дней доканывала его точно кувалда. Срочно захотелось на улицу, глотнуть свежего воздуха.

Когда он оказался на Кинг-стрит, дневной свет уже угас. Небо казалось зловеще-черным. Появился трамвай. Кенникот подождал, пока тот проедет. Ему хотелось немного пройтись. Он направился в сторону светящегося огнями центра. На город опустилась холодная влага, с востока с завываниями подул резкий порывистый ветер. Несмотря на усилия защититься от холода, ледяной воздух пробирал до костей.

Глава 25

Ари Грин плохо помнил это шоссе — три часа езды к северу, до городка Хэлибертон. В последний раз он ехал по нему на автобусе в летний лагерь — прыщавый четырнадцатилетний подросток. На полученную часть стипендии он мог тогда провести в лагере всего один месяц, в то время как дети богатых родителей оставались там на два.

Этим утром у него ушел час на то, чтобы выбраться из бесконечных пригородов Торонто, затем еще час, чтобы пересечь фермерские угодья с крохотными деревушками. В начале третьего часа, когда он добрался до городка Кобоконк, появились первые признаки великого Канадского Щита — гранитных скал, занимающих северную половину страны.

Его главным воспоминанием о том далеком месяце в летнем лагере было ощущение босыми ногами твердого гранита. Как-то поздним вечером он сидел на скале с девочкой по имени Элинор. Держась за руки, они смотрели на звезды, и он впервые поцеловал ее.

В районе Кобоконка он свернул налево, на шоссе 35. Ветер со снегом усилились, словно предупреждая: «Добро пожаловать на север».

Вскоре движение замерло — из-за дорожных работ выстроилась длинная вереница машин. Понадобилось полчаса, чтобы преодолеть пробку, и через десять минут он въехал на тщательно расчищенную стоянку перед ветхим строением у подножия гор. На входной двери выцветшей краской было намалевано «Кафе в глубинке». На стоянке носом к дому, подобно привязанным перед салуном лошадям, стояли маленькие грузовички, внедорожники и снегоходы.

Толкнув плечом дверь, Грин выбрался из машины. Порыв ветра тут же яростно захлопнул дверь, не дав ее придержать. Наклонив голову, он поспешил в тепло.

В ресторанчике было просто и исключительно опрятно — просторное прямоугольное помещение с дюжиной квадратных столов, накрытых скатертями. Стены украшали черно-белые снимки первых поселенцев — они приветствовали солдат, возвращающихся домой после Первой мировой войны. Над каждым столом висели самодельные рождественские украшения. Посетители в теплой одежде занимали всего несколько столов.

Здесь не было ничего особенного, кроме запаха. В ресторане царил аромат свежеиспеченного хлеба, наполняя его необыкновенным теплом. Грин присел за свободный стол в углу. Через пару минут подошла молодая женщина в белом фартуке.

— Извините за ожидание, — сказала она. — Целый день бегаю. Озера замерзли, и все любители покататься на снегоходе тут как тут. — Она перелистнула страничку блокнотика для заказов. — Среди особых блюд у нас сегодня томатный суп из домашних помидоров.

— У вас вкусно пахнет хлебом, — отметил Грин.

— Все любят наш хлеб, — впервые улыбнулась женщина. У нее оказались неровные пожелтевшие зубы. Грин обратил внимание на торчащую из заднего кармана джинсов пачку сигарет. — Миссис Макгил каждое утро печет.

Грин улыбнулся в ответ.

— Ну, давайте ваше особое.

Грин ел не спеша. Постепенно ресторанчик опустел. Он взял номер местного еженедельника «Хэлибертон эко». Его внимание привлекла одна статья. В прошлую пятницу двое подростков провалились на своих снегоходах под лед возле городского моста. Полиции удалось их спасти, однако в субботу вечером они вновь провалились под лед уже с другой стороны того же моста. И в этот раз местная полиция вовремя не успела.

Когда Сара Макгил, первая жена Брэйса, появилась из кухни, занятым оставался лишь один стол — там сидела группа любителей снегоходов, пришедших вскоре за Грином. Волосы Макгил большей частью поседели, и на ее лице отсутствовал макияж, но в ней была та элегантная красота, которую не способны испортить ни время, ни трудности.

«Как гранит», — подумал Грин.

Одно ее появление словно послужило сигналом для того, чтобы мужчины поняли: пора собираться. Все, как один, поднялись из-за стола.

— Еда у вас сегодня неповторимая, миссис Макгил. — Мужчина с пышной бородой расплылся в широкой добродушной улыбке, застегивая свою большущую теплую куртку. Похоже, все звали ее «миссис Макгил».

— Ты каждый раз говоришь одно и то же, Джаред, — ласково рассмеялась Макгил и дружески положила руку ему на плечо.

— Придется вам открываться и по понедельникам. Шести дней в неделю мало.

Макгил развела руками и, обведя взглядом помещение, показала на пустующие столы.

— Пусть сначала закончат эти чертовы дорожные работы. Уже второй год ремонтируют. С такими темпами мне впору чаще закрываться, чем работать дополнительно.

Мужчины ушли. Сняв с плеча кухонное полотенце, Макгил принялась протирать столы со сноровкой женщины, которая всю жизнь только и делала, что убиралась.

Грин вспомнил, что удалось прочесть о Саре Макгил. Родилась в Норанде — маленьком шахтерском городишке к северу от Садбери. Отец работал горным инженером, мать — учительницей. Она была единственным ребенком, изучала в университете естественные науки и добилась стипендии на защиту своей дипломной работы в Англии. Во время празднования Дня Канады в Лондоне познакомилась с молодым журналистом Кевином Брэйсом. Домой они вернулись вместе, вскоре поженились и сразу обзавелись детьми. Брэйс ушел, когда младшей исполнилось шесть.

История Брэйса была сложнее. Его отец, выходец из богатой торонтской семьи, интереса к работе не испытывал. Предпочитал шлюх и выпивку. Он женился на матери Брэйса в сорок три, и Брэйс стал также единственным ребенком. Однако отцу он доставлял одни неудобства.

Как-то вечером, Кевину тогда было двенадцать, отец вернулся домой пьяный и злой. Набросился на жену, и Кевин встал на ее защиту. Отец так сильно порезал ему щеку, что у Брэйса навсегда остался шрам. Как только у него начала расти борода, он тут же отрастил ее, чтобы скрыть шрам, и больше никогда не сбривал.

Отец Брэйса загремел в тюрьму «Дон». На следующее утро его обнаружили мертвым — коронаротромбоз. Когда речь зашла о его имуществе, оказалось, что там ничего не осталось, кроме долгов. Большой дом, где вырос Брэйс, пришлось продать. Они с матерью переехали в квартиру над продуктовым магазином на Янг-стрит, и он оставался там до тех пор, пока не поступил в университет.

Грин наблюдал за действиями Макгил. Она брала солонку и перечницу, ставила на стул, протирала стол, вновь ставила солонку с перечницей в центр стола. Затем брала четыре вилки, четыре ножа и четыре ложки с металлического подноса, который носила с собой, и сервировала четыре места. Потом протирала стулья и придвигала их к столу. Вновь брала поднос с приборами и переходила к следующему столу.

Подойдя к столу, за которым сидел Грин, Макгил словно удивилась.

— Мы уже закрываемся, — сказала она, убирая со лба прядь волос. — Шарлин вас рассчитает. — Она кивнула в сторону стоящей возле кассового аппарата молодой официантки.

— У вас замечательная еда, — улыбнулся Грин. — Все сами готовите?

За все время, что он наблюдал за ней, Макгил впервые остановилась и вновь рассмеялась своим очаровательным грудным смехом.

— Кто ж поедет через полстраны, чтобы поесть супа из пакетика? — Сара принялась за следующий стол.

Грин продолжал сидеть.

— Я с пяти утра на ногах, — вздохнула Сара. — Прошу не обижаться, но мы действительно закрываемся.

— Мне надо с вами поговорить, миссис Брэйс, — тихо произнес детектив Грин.

Услышав фамилию бывшего мужа, Макгил вздрогнула, но продолжила работу.

— Я детектив Ари Грин. Полиция Торонто, — быстро добавил он. — Вот мой жетон.

Макгил поправила полотенце и продолжила тереть уже чистый стол. Даже головы не подняла.

— Речь идет о Кевине, — сказал Грин.

Макгил упорно смотрела на стол, который машинально протирала уже третий раз. Схватив солонку с перечницей, она с грохотом поставила их на середину. Выскользнув из руки, солонка покатилась по столу, оставляя на пластиковой скатерти полоску высыпавшейся соли.

— Черт! — выпалила Макгил, хватая упавшую солонку. — Проклятие!

Глава 26

Трамвай, идущий на запад по Колледж-стрит, был почти пуст. Дэниел Кенникот мог бы показать полицейский жетон и проехаться бесплатно, но, порывшись в бумажнике, извлек два доллара семьдесят пять центов на проезд. Проходя в конец вагона, Дэниел насчитал еще четырех пассажиров. Он с наслаждением сел, несмотря на то что пластиковые сиденья были жесткими и холодными.

Трамвай покатил по привычному маршруту, устремляясь по пустынным улицам из освещенного центра города. Как только он пересек Батхерст-стрит, вокруг вновь засверкали огни. Улица оказалась запруженной машинами и группами людей, бродивших от одной яркой ресторанной вывески к другой. Трамвай подъехал к «маленькой Италии» — одному из наиболее оживленных ночных районов города.

Кенникот дернул за болтающийся над трамвайным окном шнур, посигналив, что выходит на следующей остановке. Он вышел в квартале, находящемся к западу от Клинтон-стрит — там, где трамвайные пути поворачивают на север. Из приоткрытых окон и дверей расположенных по обеим сторонам улицы ресторанов лилась музыка. Он заглянул в окно кафе «Дипломатико» — одного из популярных заведений на северной стороне. Кафе было заполнено посетителями и снующими в белых фартуках официантами. Оттуда доносился веселый смех и запах свежеприготовленной пиццы.

Кенникот пересек Клинтон и заскочил в булочную-пекарню «Ривьера». К счастью, народу там не оказалось. В помещении стоял запах расплавленного сыра и дрожжей. Пожилая итальянка за прилавком улыбнулась ему.

— У нас еще парочка осталась, — показала она на холодильник. — Свежие.

Повернувшись, Кенникот открыл стеклянную дверцу. На нижней полке, одна на другой, лежали две пластиковые упаковки с тестом для пиццы. Он вытащил ту, что ниже, выбрал три сорта сыра — «Романо», моццарелла и пармезан, — пластиковый контейнер с красным маринованным перцем и упаковку пепперони. Вернувшись к прилавку, взял баночку артишоков и указал на белый судок с оливками:

— Немного, пожалуйста.

Женщина кивнула.

— У нас для рождественского стола есть свежий прошютто.[26] — Не дожидаясь ответа, продавщица сняла один из многочисленных висящих над прилавком кусков мяса. — Вот, — предложила она, отрезая тонкий ломтик, — гораздо лучше для вашей пиццы, чем пепперони.

Кенникот попробовал отрезанный для него кусочек и мгновенно ощутил во рту приятную остроту копченого мяса.

— Двенадцать кусочков, — сказал он, уже собираясь вернуть пепперони назад в холодильник.

— Не беспокойтесь, — остановила его женщина. — Я сама.

Выйдя с пластиковым пакетом из магазина на улицу, Кенникот неожиданно обратил внимание, что в ожидании зеленого светофора стоит на переходе за мужчиной и женщиной. Он без труда узнал ее даже со спины. Заметив, что они держатся за руки, Кенникот отвернулся.

— Дэниел, — прозвучал женский голос.

Джо Саммерс — волосы, как всегда, подобраны наверх при помощи все той же заколки — повернулась и увидела его.

— Привет, Джо, — ответил он.

Стоящий рядом с ней мужчина повернулся к нему. Он выглядел сдержанно-строго, с редеющими, аккуратно причесанными светлыми волосами. На вид Кенникот дал бы ему слегка за сорок. Его широкое лицо расплылось в улыбке.

— Это Тэрренс, — без лишних подробностей представила Саммерс.

Тэрренс обменялся с Кенникотом твердым рукопожатием.

— Искренне рад познакомиться, — сказал он.

— Мы вместе учились на юридическом, — пояснила Саммерс. — Однако Дэниел решился оставить практику.

— Правда? И чем же вы занимаетесь? — поинтересовался Тэрренс. Казалось, его улыбка стала еще шире.

Кенникоту неожиданно захотелось сказать что-то типа «я занимаюсь ценными бумагами», подобно Нику из «Великого Гэтсби».

— Да так, ничего интересного, — ответил Кенникот. — Пытаюсь найти для себя что-то новое.

Кенникот перевел взгляд на Джо, ожидая, что она сообщит Тэрренсу о том, что он полицейский, однако девушка дотронулась до его плеча, словно говоря: «Не беспокойся: я понимаю, что тебе уже тошно рассказывать всем эту историю».

Подошедшие сзади люди стали напирать, и Кенникот наконец заметил, что загорелся зеленый свет.

— У нас на восемь заказан столик в «Календар», — пояснил Тэрренс, взглянув на часы. — У них новый шеф-повар, и знаете, как теперь туда трудно попасть.

— Мне — в эту сторону, — кивнул Кенникот в северном направлении Клинтон-стрит.

— Было очень приятно с вами познакомиться, Дэн, — сказал Тэрренс, поворачиваясь к Джо.

Прежде чем переходить улицу, девушка успела на мгновение встретиться взглядом с Кенникотом. Тэрренс приобнял ее за плечи, и Кенникот долю секунды наблюдал, ответит ли она ему тем же. Она не ответила.