Старая ратуша

Глава 42

В начале мая светлое время дней продолжало увеличиваться, и для мистера Сингха это было одним из наиболее позитивных моментов. Больше всего ему нравилось появление ранним утром солнца: вставая в 4:13, он уже знал, что вскоре ощутит на себе его лучи. Это его здорово бодрило. В 5:02, когда он шел обычным маршрутом по Фронт-стрит к Маркет-плэйс-тауэр, чтобы приступить к своим обязанностям, на небе уже появлялись первые намеки на рассвет.

Однако мистер Сингх ощущал легкую усталость. Накануне вечером на воскресный ужин приходили дети, и он лег спать довольно поздно, объясняя Рамешу, восьмилетнему внуку, принцип вытеснения жидкости. Жена отругала их за то, что они пролили воду на кухонный стол.

«А что такого? Как еще ребенок может понять законы физики?»

Рамеш очень любознательный мальчик.

— Мама говорит, ты видел мертвеца, — сказал он, когда мистер Сингх водворял на место над плитой большую миску.

— К своему большому сожалению, — подтвердил мистер Сингх.

— А у мертвецов глаза открыты или закрыты? — не унимался ребенок.

— Может быть и так и так.

— А как было у того, которого ты видел?

Мистер Сингх шел по южной стороне Фронт-стрит и качал головой, вспоминая их вчерашний диалог. Май в городе выдался необычно жарким, и на улице в столь ранний час было уже довольно тепло. Однако жена настояла, чтобы он взял с собой плащ — вдруг дождь. А еще и потому, что сегодня он должен давать показания на предварительном слушании дела мистера Кевина.

— В зале суда может сильно дуть кондиционер, — сказала жена.

— Верно, — согласился он и решил, что мог бы почувствовать себя неуютно в суде без плаща.

Все выходные газеты пестрели статьями о мистере Кевине. Казалось, об этом знал даже маленький внук мистера Сингха. Однако перед этим самая крупная статья в газете была посвящена торонтской хоккейной команде. Любопытно, что, несмотря на уже почти наступившее лето, они продолжали играть.

Чаще всего по утрам на первых полосах всех четырех основных газет красовались фотографии игрока в сине-белой форме и шлеме, с поднятой клюшкой и в объятиях других таких же игроков. И довольно часто по ночам с улицы доносились сигналы проезжающих мимо машин с высунувшимися из окон молодыми людьми, которые размахивали сине-белыми флагами.

Мистер Сингх не сомневался: сегодня главное место займет статья о мистере Кевине, — и не удивился, увидев возле входа в Маркет-плэйс-тауэр репортеров. Слава Богу, мистер Рашид не пустил их в вестибюль.

«Лучше обойти эту толпу», — решил мистер Сингх. И он уже почти миновал их, как вдруг кто-то крикнул:

— Вот человек, который обнаружил тело!

Неожиданно перед ним возникло множество микрофонов.

— Мистер Сингх, мистер Сингх, как мы понимаем, вы являетесь первым свидетелем, это так? — раздался женский голос.

— Каково это — давать показания против одного из ваших прежних клиентов? — послышался еще один женский голос.

— Разрешите, прошу прощения, — забормотал мистер Сингх.

Солнце еще не совсем взошло, но уже становилось тепло. Журналисты были одеты не так, как подобает людям этой профессии, по мнению мистера Сингха: большинство мужчин — в футболках, шортах и сандалиях, а женщины… у них такие короткие футболки, что видно голое тело.

Мистер Сингх уже выучил, что подобные периоды необычайно жаркой погоды в Торонто называют волной теплого воздуха, а морозные зимние дни — внезапным кратковременным похолоданием. Но почему тепло было волной, а холод — внезапным и кратковременным, мистер Сингх до сих пор понять не мог.

— Я уже опаздываю на целых две минуты, — сказал он, пытаясь обогнуть неожиданно выпрыгнувшую перед ним очень коротко подстриженную даму в живописных очках.

— Но, мистер Сингх…

— Неужели я так непонятно выразился? — воскликнул мистер Сингх. — Пожалуйста, дайте мне пройти.

Похоже, его слова урезонили сборище, и репортеры чуть расступились. Мистер Сингх прошел в вестибюль, достал перочинный нож и разрезал жгут, стягивавший верхнюю пачку газет.

«На этой неделе газеты вновь потяжелеют, потому что в следующий уик-энд будет День матери. До каких еще праздников могут додуматься эти канадцы?» — удивлялся мистер Сингх.

Репортеры не ошибались. Этим утром он пойдет в суд и, судя по всему, первый даст свидетельские показания.

Он машинально задумался над вопросом, выкрикнутым журналисткой. Каково ему будет давать показания в присутствии мистера Кевина? Как он понимал, все это мероприятие обещало быть для мистера Кевина крайне неудобным. Несмотря на популярность как радиоведущего, который ежедневно обращался к миллионам людей, мистер Кевин (мистер Сингх прекрасно это знал) был весьма скрытным. Взять хотя бы то жуткое декабрьское утро, когда мистер Кевин признался ему, что убил свою жену. Он едва мог говорить. И после этого вообще не произнес ни слова. Когда мистер Сингх спросил, не хочет ли тот чаю, мистер Кевин лишь кивнул в ответ.

И полицейский детектив, который допрашивал его в тот же день, и государственный обвинитель, с которым мистер Сингх встречался на прошлой неделе, хотели, чтобы он попытался вспомнить что-нибудь еще, сказанное мистером Кевином. Однако вспоминать было нечего.

Мистер Сингх никак не мог понять, что сложного в этом деле. Мистер Кевин сказал, что убил мисс Кэтрин, и та лежала мертвая в ванне. Трагическое происшествие, несомненно. Бедная мисс Кэтрин. И мистера Кевина жаль.

«Да, — думал мистер Сингх, — странно будет вновь сегодня его увидеть, но не пожелать ему доброго утра и не поинтересоваться здоровьем его красавицы жены».

Глава 43

— Наконец-то наш «кудесник» разродился результатами токсикологии, — сообщила Дженнифер Рэглан Ари Грину, входящему в ее захламленный офис. Она держала в руке коричневый конверт, на котором четко значилось: «Судмедэкспертиза провинции Онтарио».

Грин нес в одной руке большую чашку кофе-латте для нее и ромашковый чай в другой — для себя.

У них была продумана схема появления по утрам, когда Рэглан оставалась ночевать у него. Он высаживал ее из машины за несколько кварталов до офиса, и дальше Дженнифер шла пешком одна. Грин приходил попозже.

— Прямо как по заказу, — заметил Грин, ставя чашку с кофе на единственное, как ему показалось, свободное место, которое он смог отыскать на ее рабочем столе. — Доктор Киви человек занятой, но никогда не подводит.

— Спасибо, — улыбнулась она и глотнула кофе. — Фернандес, как всегда, у себя — дальше по коридору. Он здесь чуть ли не ночует.

— А он весьма неплох, а? — Подойдя к столу, Грин встал напротив нее.

Рэглан нарочито громко выдохнула, вынув из конверта бумаги и принимаясь за чтение.

— С такими молодцами нужно держать ухо востро. Их иногда заносит. Стремятся выиграть во что бы то ни стало. Очередной Фил Каттер мне здесь меньше всего нужен. — Наметанным глазом она быстро просматривала документ. — Черт! — вдруг вырвалось у нее, и она кинула страницу Ари.

Грин прочел часть, озаглавленную «Токсикология», и тихо присвистнул.

— Что-то у нее чересчур много алкоголя для пяти утра. Два и пять. А Ховард Пил говорил, что она вновь сидит на соке.

Рэглан прикусила нижнюю губу.

— Это дело не настолько простое, как мы поначалу решили.

— Так всегда и получается, — заметил Грин, листая отчет медиков. — Взгляни-ка сюда. — Обойдя вокруг стола, он подошел к ней и встал рядом. — Результаты сделанных в стационаре анализов крови Торн. Уровень тромбоцитов невероятно низок.

Заглядывая в бумаги, она прислонилась к нему бедром.

— Семнадцать. Это что — она почти гемофилик?

— Почти. Когда ниже десяти, тогда уж точно. Хотя доктор Маккилти говорил, если бы оказалось меньше двадцати, она напоминала бы переспелый банан. У нее на плечах виднелись какие-то следы. Но это могло быть все, что угодно.

— Предположительно это результат злоупотребления алкоголем, — задумалась Рэглан. — Но ведь она же была в отличной форме — почти каждый день выезжала на лошади?!

Грин кивнул.

— Одно с другим часто сочетается. Вдохновенно предаются как одному, так и другому.

Грин почувствовал на своем бедре руку Рэглан.

— Идеальной жертвы не бывает, так ведь? — усмехнулась Дженнифер.

— Когда Пэриш это увидит, будет добиваться соглашения, — предположил Грин.

Рэглан кивнула, расстегивая его ремень.

— А Саммерс изойдет на дерьмо. Затащит меня к себе и начнет требовать второй степени, а то и непредумышленного. Но у меня связаны руки. Указание свыше: никаких сделок. До возвращения детей еще два дня. — Она слегка развернулась и прижалась к нему бедрами.

Грин кивнул.

Зазвонил висящий у нее на бедре блэкбери. Схватив его, она взглянула на дисплей.

— Это Дана! — воскликнула Рэглан и отвернулась от Грина. — Привет, милая. Ты зачем так рано встала? — Слушая ответ, Рэглан кивнула. — А… зоопарк? Здорово. Я думала, папа… — Последовала пауза, и Грин заметил, как рука Рэглан сжалась в кулак. — А разве у тебя в рюкзаке его нет? — Рэглан потерла лицо рукой. — Почему же ты не позвонила мне вчера? — Рэглан вновь кивнула. — Да, я допоздна работала, поэтому мой домашний телефон и не отвечал. Милая, я же просила всегда звонить мне на сотовый. Хорошо, я через несколько минут уйду с работы, заеду домой и привезу его тебе в школу. Целую. — Выключив телефон, она взглянула на Грина. — У них школьная поездка. Но ее не возьмут без дурацкого бланка разрешения.

Раздался стук в дверь. Держа на виду черную папку, в офис гордо вошел Фернандес. В центре обложки лаконично значилось: «Кевин Брэйс — предварительное слушание дела. Альберт Фернандес — помощник государственного обвинителя».

— Альберт, я как раз собиралась вам звонить, — сказала Рэглан. — Доктор Маккилти наконец предоставил нам результаты токсикологии. Скверные новости. Содержание алкоголя в организме Торн составило два и пять, а уровень тромбоцитов в крови оказался исключительно низок.

Фернандес взял копию документа. Усевшись в кресло, он принялся медленно читать и делал это весьма обстоятельно.

Переглянувшись с Грином, Рэглан вновь посмотрела на Фернандеса.

— Альберт, у меня возникла проблема с дочкой, и мне нужно срочно отлучиться. — Она глубоко вздохнула.

— С ней все в порядке? — поинтересовался он. В его голосе прозвучало искреннее беспокойство.

— Да. Там лишь проблема с бланком разрешения для школы. Удачи на сегодняшнем заседании.

Он пожал плечами.

— Саммерс разорется на меня из-за отсутствия предложения по соглашению. Тем более когда увидит это.

У Рэглан вновь зазвонил сотовый. Схватив его, она взглянула на дисплей.

— Прошу прощения, Альберт. Я должна ответить. Одну секунду. — Она отвернулась в сторону. — Милая, я уже бегу. Что? Правда? Поблагодари его от меня. Поговорим вечером. Целую. — Выключив телефон, она опять взглянула на Грина.

— Ее отец попросил кого-то из родителей прислать ему бланк по факсу. Проблема снята.

Фернандес встал.

— Итак, мои инструкции — никаких сделок, так?

Грин изучающе посмотрел на прокурора. Рэглан права насчет молодых обвинителей. Правда, это в равной степени относилось и к молодым защитникам. Желание победить любой ценой казалось непреодолимым.

— Пока так, — ответила Рэглан. — Никаких сделок.

Глава 44

При виде судьи Саммерса, входящего в зал суда ровно в 10:00, Нэнси Пэриш изобразила самую милую из всех своих улыбок. Она пришла на целую минуту раньше. На стоящего с колокольчиком в дверях констебля Горация это произвело неизгладимое впечатление.

Вместе с переполненным залом Пэриш встала, наблюдая, как секретарь Саммерса, метнувшись к столу, разложил возле судьи его книги. В окне громыхал старый кондиционер, изрыгая потоки холодного воздуха в большое помещение. Взглянув на шумный агрегат, Саммерс царственным жестом дал секретарю понять, чтобы тот его выключил.

Пэриш продолжала стоять, после того как все призванные соблюдать порядок в зале, кроме них с Фернандесом, сели. Она подождала, пока грохочущий кондиционер унялся.

— Доброе утро, ваша честь, — произнесла Нэнси Пэриш.

— Доброе утро, ваша честь, — поприветствовал Фернандес.

— Доброе утро, представители защиты и обвинения, — снисходительно отозвался Саммерс, словно ничего особенного в этот день в зале суда не происходило. Он даже не соизволил взглянуть на собравшихся, оккупировавших все возможные места в зале заседаний, включая балкон.

— Уважаемый суд, я, мисс Нэнси Пэриш, — она повторила фамилию по буквам, — представляю защиту обвиняемого мистера Кевина Брэйса — джентльмена, находящегося в данный момент позади меня на скамье подсудимых, — сказала Пэриш.

— Да-да. Рад видеть, что сегодня его доставили сюда вовремя, — заметил Саммерс.

— Я тоже, ваша честь, — кивнула Пэриш. — Благодаря вашему вмешательству, сэр, моего клиента теперь привозят в зал суда заблаговременно.

— Вот и замечательно, — отозвался Саммерс, явно довольный собой.

«Пока что я ему нравлюсь, — отметила про себя Пэриш. — Посмотрим, что будет после моего первого сюрприза».

— Хотите сделать какие-нибудь заявления, предложения? — поинтересовался Саммерс, после того как Фернандес, представившись, занял свое место. Судья театрально раскрыл новую тетрадь и макнул ручку в чернильницу, предусмотрительно открытую верным помощником. — Полагаю, мы будем следовать обычной процедуре вызова свидетелей.

— Со своей стороны выражаю согласие, — ответила Пэриш.

— Я тоже, — быстро вставил Фернандес, едва успевая подняться с кресла. Саммерс наградил его взглядом, словно желая сказать: «Угомонись, Фернандес. Не стоит так стелиться».

«Спасибо, Фернандес, — мысленно поблагодарила Пэриш. — Пусть Саммерс начнет с того, что разозлится на тебя».

— Могу предположить, мисс Пэриш, что вы традиционно попросите запрет на публикацию материалов слушания. — Саммерс уже что-то помечал в своей тетради. Пэриш научилась следить за движением ручки судьи. Не следовало говорить до ее полной остановки.

Закончив писать, он, удивленный молчанием Пэриш, поднял голову. Она продлила паузу еще на секунду.

— Благодарю вас за предложение, ваша честь, однако зашита не будет просить запрета на публикацию данных материалов. — Она быстро села.

В зале раздался вздох. Из первых рядов, где сидели взволнованные репортеры, до нее донеслось шуршание бумаг и щелканье ручек.

— Тишина! — рявкнул Саммерс. — Либо представители прессы будут соблюдать тишину, либо будут удалены из зала суда. — Затем, переведя взгляд на Пэриш, он ей улыбнулся. Это была улыбка Чеширского кота.

«Саммерс гораздо умнее, чем многие предполагают», — думала Пэриш.

Он явно не ожидал с ее стороны подобного хода и, чтобы осознать только что сказанное, решил, прикрикнув на прессу, потянуть время. И теперь, похоже, он принял решение не придавать этому большого значения.

— Ваше право, мисс Пэриш, — безразличным тоном произнес он.

Краем глаза Пэриш увидела на себе пристальный — как и ожидалось — взгляд прокурора. Он поднялся.

— Да, мистер Фернандес? — уставился на него Саммерс.

— В случае отказа защиты от запрета на публикацию материалов этого требует обвинение.

— Правда? Неужели? — воскликнул Саммерс. В его тоне уже слышалось недовольство.

Пэриш была к этому готова. Раскрыв желтую папку, она встала. Некоторые, более демократичные, судьи не возражали, если представители сторон обращались к ним сидя, но в случае с Саммерсом говорить можно было только стоя.

— Ваша честь, этот вопрос урегулирован прецедентным правом. Защита обладает абсолютным правом просить запрета на публикацию материалов на стадии предварительного расследования. В отличие от обвинения. Для получения запрета на публикацию обвинение должно привести исключительные доводы — что-то вроде угрозы срыва тайной операции или национальной безопасности. В данном случае подобные доводы явно отсутствуют.

Вытащив из папки сборник прецедентов в синем переплете, она протянула его секретарю, а тот, в свою очередь, Саммерсу. Второй экземпляр подала Фернандесу. Тот принял его неохотно, словно отвергнутый жених — обручальное кольцо.

Схватив протянутую секретарем книгу, Саммерс небрежно, даже не раскрыв, отложил ее в сторону.

— Суд высоко ценит вашу помощь в разъяснении этого вопроса, мисс Пэриш. Правда, имея за спиной тридцатилетний опыт, я, похоже, неплохо знаком с тем, как это регулируется. За основу, как правило, берется «Дело Де Ла Саль», не так ли? Год 1993-й или 1994-й? Том… какой же?.. четвертый или пятый Сборника решений Верховного суда. — Саммерс произнес название дела с раскатистым французским прононсом и продолжил говорить, жестикулируя, точно оценивал возраст выдержанного вина.

Саммерс обожал подобные представления, и Пэриш знала, что ни в коем случае нельзя было пытаться его затмить. Или прервать. Или пробовать ответить на его шутку более удачной шуткой. Другими словами, «смеяться последним» неизменно должен Саммерс.

— Великолепно, ваша честь! — воскликнула Пэриш. — Это было в 1994 году.

Вообще-то это было «Дело Дажнэ», а не «Де Ла Саль», и том — третий. Но смысла перечить его чести в таких мелочах перед полным залом не было никакого. Она не сомневалась, что в перерыве он и сам все перепроверит и будет еще больше признателен Пэриш за достойную реакцию на его слова во время заседания.

Саммерс улыбнулся и обратил свой взор на Фернандеса.

— Мистер Фернандес, — медленно произнес он, — не хотите ли вы убедить меня переписать Уголовный кодекс Канады?

Пэриш тихо села, скромно потупившись. Даже не глядя, она ощущала исходящие от Фернандеса волны напряжения. С давних пор она усвоила правило никогда не торжествовать и не злорадствовать в здании суда. Победитель не должен портить о себе впечатление.

— Благодарю вас, ваша честь. — Фернандес практически выдохнул эти слова.

По-прежнему потупив взор, Пэриш обратила внимание на его ноги. Вместо своей обычной позы — стоя спокойно на прямых как палки ногах — он сейчас словно качался.

— Думаю, после слов моей коллеги мисс Пэриш все стало предельно ясно. Все обдумав, мы снимаем просьбу об общем запрете на публикацию. — Самообладание вернулось к Фернандесу довольно быстро, у него хватило ума не вступать в заведомо проигрышную перепалку с Саммерсом. Пэриш не могла это не оценить. — Однако, ваша честь, в связи с выступлением некоторых свидетелей у меня может появиться необходимость вернуться к этому вопросу, — сказал он. — Уверен, ваша честь, вы с пониманием отнесетесь к появлению определенных чрезвычайных обстоятельств.

Пэриш посмотрела на него. Что-то в тоне Фернандеса ее насторожило.

«Чрезвычайные обстоятельства» — кодовое словосочетание на открытом слушании. Обычно под этим подразумевалось появление некой «тюремной крысы», которая заявляла о подслушанном в тюрьме признании. Адвокатский кошмар. Она взглянула на Саммерса. Тот понимающе кивнул.

— Разумеется, при возникновении такой необходимости суд готов вернуться к этому вопросу, мистер Фернандес, — ответил он, сама легкость и обаяние.

Пэриш сжала авторучку. Невольно повернувшись, она бросила взгляд на сидящего на скамье подсудимых Брэйса. И вдруг не увидела там Кевина Брэйса, известного радиоведущего, «Голоса Канады». Сейчас там сидел ее очередной клиент в оранжевом комбинезоне. Очередной клиент, которого она сотню раз просила держать рот на замке. Очередной клиент, который, возможно, из-за собственной дурости усугубил свое положение, сболтнув что-то по неосторожности в тюрьме. Проклятие.

— Уверен, вы не возражаете, мисс Пэриш? — спросил Саммерс.

Она словно прочла его мысли: «Боже, Нэнси, неужели ты не предупреждала своего клиента? Не говорила ему заткнуться?»

«Конечно, говорила, — едва не выкрикнула она. — Раз сто, не меньше. И он не сказал мне ни слова. А в каталажке — как и все они — взял да что-то болтанул!»

Она медленно поднялась.

— Не возражаю, ваша честь. — В висках пульсировало. Дьявол, что же такого мог сказать Брэйс? Что там у Фернандеса? Она улыбнулась судье Саммерсу. — Защита готова продолжать.

Глава 45

— Первым свидетелем обвинения будет мистер Гурдиал Сингх, — не спеша, уверенным тоном объявил Альберт Фернандес, выдвигаясь на подиум возле своего стола.

Некоторые обвинители считали, что на предварительном лучше начинать со свидетелей из полиции — подготовить почву путем описания места преступления, выслушав показания криминалистов. Но Фернандесу нравилось «рассказывать историю» по порядку — простым англосаксонским языком, даже невзирая на то что это вызывало раздражение у кучки полицейских, которым приходилось целый день слоняться в ожидании, что их вызовут в зал суда. И он начал с Сингха.

К тому же Сингх относился к разряду самых любимых обвинением свидетелей. Разумеется, он не состоял на учете в полиции, был законопослушным гражданином и не имел оснований говорить ничего, кроме правды. И, самое главное, просто не мог не понравиться присяжным. Одним словом, идеальный первый свидетель.

— Мистер Гурдиал Сингх! — объявил, открыв дверь в холл, стоявший при входе в зал дежурный офицер полиции. Через секунду появился мистер Сингх. В этот жаркий день он был одет в белую сорочку с галстуком, серые фланелевые брюки и ботинки на толстой подошве. У него на руке висел плащ, и, войдя в зал, он тут же стал озираться в поисках места, куда бы его положить. Такая незначительная деталь неожиданно привела Сингха в замешательство.

«Если бы это случилось в присутствии присяжных, — подумал Фернандес, — в их глазах он сразу предстал бы старым растерянным человеком. А первые впечатления — Фернандес знал это наверняка — процентов на семьдесят составляют общее впечатление присяжных о человеке».

Фернандеса всегда поражало, как какая-то мелочь может полностью изменить отношение к человеку. Кредит доверия — штука зыбкая. «Хорошо, что это всего лишь предварительное», — подумал он, делая на полях тетради пометку — обязательно провести Сингха перед заседанием суда по залу, чтобы дать возможность привыкнуть к обстановке, а также позаботиться о том, чтобы перед дачей показаний кто-нибудь взял у него плащ.

Не успел Фернандес обратиться к Сингху, как встрял Саммерс.

— Доброе утро, мистер Сингх, — нараспев протянул он со своей трибуны.

— Здравствуйте, ваша честь, — отозвался Сингх, приветствуя его поднятой с плащом рукой.

— Секретарь сейчас у вас это возьмет. А вы просто проходите и садитесь вот здесь, рядышком со мной. — Саммерс слегка похлопал рукой по деревянному ограждению сбоку от него.

Подхватившись с места, секретарь бросился к Сингху, чтобы забрать плащ.

— Доброе утро, мистер Сингх, — обратился к нему Фернандес, после того как тот, поднявшись на трибуну, был приведен к присяге.

— Доброе утро, мистер Фернандес.

— Мистер Сингх, насколько мне известно, вы родились в Индии в 1933 году. Вы инженер-строитель, проработали около сорока лет инженером путей сообщения в Индии и к пенсии дослужились до должности начальника инженерной службы северного региона «Индийских железных дорог».

— Если быть точным, то я проработал сорок два года, — поправил мистер Сингх.

Фернандес улыбнулся. Он умышленно сказал «сорок» в расчете на то, что Сингх его поправит. На суде подобные мелочи дадут присяжным понять, что Сингх — весьма дотошный человек.

— Вы гражданин Канады? — спросил Фернандес. При допросе главных свидетелей следовало постоянно иметь в виду, что ни судья, ни присяжные ничего о них не знают. Следовало начинать все с самого начала и выказывать необычайный интерес к истории, уже услышанной по меньшей мере десяток раз.

— Совершенно определенно, — ответил мистер Сингх. — Как и моя жена Бимал, и три наши дочери. С того самого дня, как только у нас появилась такая возможность, а точнее — три года спустя после нашего переезда.

В течение десяти минут Фернандес задавал Сингху не относящиеся к делу вопросы: о его многолетней работе инженером в Индии, о решении перевезти семью в Канаду и о работе разносчиком газет последние четыре с половиной года.

— Человек должен быть чем-то занят, — философски заметил Сингх.

Фернандес взглянул на Саммерса. После этих слов он заметил, что судья начал проникаться к Сингху симпатией, что должно произойти на грядущем суде и с присяжными.

Сингх рассказал, как несколько лет назад познакомился с Брэйсом, об их ежедневных коротких задушевных беседах ранним утром. Постепенно дело дошло до рокового утра 17 декабря. Сингх красочно описал, как, подойдя к двери, никого там не обнаружил, услышал стон, и затем увидел вышедшего к нему с окровавленными руками Брэйса.

— Сказал ли вам что-нибудь мистер Брэйс в тот момент? — Фернандес постарался, чтобы вопрос не прозвучал наводящим.

— «Я убил ее, мистер Сингх, я убил ее».

— Именно эти слова?

— Да, — кивнул мистер Сингх, — насколько я мог расслышать.

Фернандес на мгновение застыл. Тут появилась новая каверза. Он попытался все мысленно просчитать. Интересовался ли кто-нибудь, насколько громко произнес это Брэйс? Видимо, нет. А какую-нибудь роль это играло? Фернандес должен был принять стратегическое решение, и у него была всего одна секунда. Стоит ли сейчас заострять на этом внимание?

«Будет достаточно времени поинтересоваться об этом у Сингха позже», — решил он. Сейчас он не хотел сбиваться с ритма.

— И куда вы потом направились? — спросил он.

— Прямо внутрь.

Далее все прошло замечательно. Фернандес подвел Сингха к описанию того, как он проследовал за Брэйсом в его квартиру: сначала — на кухню, затем — в главную спальню с ванной комнатой, потом — во вторую спальню, и, наконец, в отдельную ванную, со входом из прихожей, где обнаружил в ванне тело и удостоверился, что Торн была «определенно мертва». Потом последовал звонок в «службу полиции», офицер Кенникот ворвался на кухню, поскользнулся и выронил пистолет, в то время как Сингх и Брэйс пили чай. Кенникоту тоже предложили чашку чая.

«На чае, — решил Фернандес, — самое время закончить».

Саммерс посмотрел на Сингха и улыбнулся. Именно этого Фернандес добивался. Правило номер один: заставь судью (или присяжных) полюбить твоего свидетеля. На суде все как в жизни. Люди более снисходительны к тем, к кому испытывают симпатию. Фернандес хотел, чтобы во время судебного заседания Сингх показался присяжным «любимым дядюшкой» и лишние вопросы со стороны Пэриш вызвали бы у них раздражение.

Фернандес сел и взглянул на Пэриш: «Интересно, что она предпримет с Сингхом?»

— Вопросы, мисс Пэриш? — спросил Саммерс.

Фернандесу показалось, что он слегка подмигнул ей, и от этого ему стало немного не по себе. Такой же взгляд у него был на совещании с ними в феврале. Куда же он клонил?

— Мистер Сингх, — начала Пэриш, медленно поднимаясь и выгадывая время, чтобы продумать свои действия, — вы максимально старательно отвечали сегодня на все вопросы, так?

— Конечно, мэм.

«Благодарю за то, что выставляете моего свидетеля в хорошем свете», — с улыбкой подумал Фернандес.

— И этот офицер Кенникот, тот самый первый офицер полиции, оказавшийся на месте преступления, который выронил свой пистолет, — вы помните его? — Это был очень неплохой ход для начала — маленький камешек в огород Кенникота, чтобы слегка подмочить репутацию полицейских.

В отличие от большинства адвокатов по уголовным делам, которые сразу бросались в атаку на свидетелей обвинения, Пэриш действовала обходительно, что, как считал Фернандес, более эффективно.

— Конечно, мэм.

— И вы также ответили на все его вопросы?

— Конечно, мэм.

— И вы хорошо запомнили тот день?

— Мэм, как начальник инженерной службы северного региона «Индийских железных дорог», я видел много трагедий. Многие в Канаде не знают, что это самая крупная транспортная компания в мире. И когда происходит трагедия, ее не забудешь.

— Да, конечно, сэр, — согласилась Пэриш.

«Великолепно, — размышлял Фернандес, — Пэриш словно вторит Сингху. Она просто ест с руки».

— И вы не состоите на учете в полиции, сэр, и вас никогда не допрашивали по подозрению в совершении преступления. — Пэриш говорила так непринужденно, что казалось, будто они со свидетелем просто болтают, а не находятся в переполненном зале суда.

— Конечно, нет, мэм.

— И вы никогда не совершали преступлений?

— Конечно, нет, мэм.

Фернандес щелкнул авторучкой. Куда Пэриш клонит?

— И вы никогда не совершали убийства?

— Конечно, нет, мэм.

Фернандес взглянул на Пэриш. Он мог протестовать, потому что свидетель уже ответил на вопрос, но какой смысл? Пэриш с ее мягким голосом была весьма обходительна с мистером Сингхом.

— Однако, мистер Сингх, вы погубили многих людей.

Фернандес вскочил. Пэриш перегибала палку.

— Протестую, ваша честь, — заявил он. — Свидетель уже дважды сказал суду, что не совершал никаких преступлений и даже не фигурировал ни в одном полицейском расследовании…

— Я никогда не был в числе подозреваемых в совершении преступления, но… Да, получается, что погубил я многих людей.

Подняв руку, Саммерс попытался остановить Сингха, однако слова уже были произнесены. Глядя на него, Саммерс улыбнулся:

— Спасибо, мистер Сингх. Полагаю, вы впервые даете показания в суде.

— Нет, вовсе нет. Я много раздавал показания в Индии. Как руководитель инженерной службы, я часто выступал свидетелем на разных судах. Убийства, насилие, отказ от детей, нелегальные азартные игры, распространение наркотиков…

Саммерс еще шире расплылся в улыбке.

— Понимаю, сэр. Вероятно, вам впервые пришлось давать показания в Канаде.

Мистер Сингх кивнул:

— Да, конечно, ваша честь. Будучи разносчиком газет, преступления видишь не так часто.

По залу прокатился смешок.

— Да-да, — отозвался Саммерс. — В наших судах, когда представитель обвинения или зашиты выдвигает протест, свидетелю следует подождать до моего соответствующего решения. Говорить должен кто-то один.

Впервые с тех пор, как, войдя в зал, Сингх не знал, куда пристроить свой плащ, он выглядел смущенным.

— Ваша честь, в этой стране я часто сталкиваюсь с тем, что люди говорят одновременно. Например, мои внуки отвечают своим родителям еще до того, как те успевают закончить.

На этот раз смех был уже громче. Подняв глаза, Саммерс посмотрел в зал, потом, улыбнувшись, перевел взгляд на Фернандеса. Пэриш уже успела сесть, и Фернандес оказался один на один с судьей.

— Мистер Фернандес, — заговорил Саммерс, — если не ошибаюсь, вы уже спрашивали мистера Сингха по поводу фразы, оброненной мистером Брэйсом тем утром, верно?

Саммерс улыбнулся Пэриш. «Фразы…» Именно так он и выразился тогда на их предварительном совещании в феврале. Не «признании». Это и было его сигналом, посланным Пэриш. И она его распознала. «Проклятие. И как же я мог это упустить?» — расстроился Фернандес.

— Верно, ваша честь. — Фернандес старался говорить уверенно.

— Разумеется, теперь защита имеет право задать свои вопросы.

Фернандес понял, что оказался в ловушке Пэриш. И теперь ему стал понятен ее предыдущий ход. Именно поэтому она не хотела запрета на официальную огласку. Она попросту, как могла, изничтожила показания главного свидетеля — признание, высказанное Брэйсом Сингху. И теперь хотела, чтобы все это появилось в прессе, чтобы у любого потенциального присяжного возникли на этот счет сомнения. Очень и очень умно.

— Верно, ваша честь. Я снимаю свой протест.

Фернандес старался опуститься на место с достоинством, не торопясь. Никогда нельзя показывать страх или разочарование в суде. Даже если тебя уже дважды застали врасплох.

Пэриш встала, раскрывая оранжевую папку. Немного развернувшись, она посмотрела на первый ряд, где сидели представители прессы. Фернандес проследил за ее взглядом. Журналисты сидели как на иголках. Он заметил, как репортер из «Стар» Овотве Аманква — единственный темнокожий во всей этой команде — кивнул ей.

Фернандес вновь посмотрел на Пэриш. Она не спеша достала из сумочки очки для чтения.

«Никогда не видел ее в очках, — отметил он. — Ей даже идет».

— Итак, мистер Сингх, так или иначе вы убили двенадцать человек, верно?

— Верно. Двенадцать человек за сорок два года считалось довольно низким показателем.

— И вы помните каждый случай.

— Как сейчас.

— Первой жертвой оказалась миссис Бопарт в 1965 году.

— Это была большая трагедия. Женщина пошла из деревни за водой и упала в обморок прямо на рельсах. Это случилось зимой, ранним утром, еще до рассвета, никто бы не смог ее увидеть. Она была беременна, и муж даже не знал об этом.

— Следующим стал мистер Вахал.

— Еще одна большая трагедия…

Фернандесу оставалось лишь слушать, как Пэриш подробно перечисляла все двенадцать смертей, и каждая последующая была ужаснее предыдущей. Он старался не показать, что ее кропотливая работа произвела на него должное впечатление. Стало предельно ясно, куда она клонит, и он не мог ничего сделать, чтобы как-то это остановить. Он был похож на генерала, беспомощно наблюдавшего, как беспощадно громят его армию.

Наконец Пэриш дошла до последнего из двенадцати жутких несчастных случаев, произошедших на железной дороге, и, закончив, закрыла свою оранжевую папку.

— Мистер Сингх, утром 17 декабря офицер Кенникот попросил вас сказать ему то, что сказал вам мистер Брэйс, так?

— Совершенно верно, мэм, — ответил Сингх.

Теперь она полностью владела ситуацией, и Сингх уже вторил ей.

— И вы точно передали офицеру Кенникоту то, что сказал вам мистер Брэйс.

— Точно передал.

Пэриш достала стенограмму показаний Сингха.

— Вот то, что вы сказали офицеру Кенникоту, я цитирую: «Мистер Брэйс сказал: „Я убил ее, мистер Сингх, я убил ее“. Вот те слова, которые он произнес».

— Именно те слова, мэм.

— И это именно то, что сказал вам мистер Брэйс, дословно.

— Дословно.

Пэриш сняла очки и посмотрела на свидетеля в упор.

— Он ведь не говорил ничего похожего на «я совершил убийство, мистер Сингх» или «я ударил ее ножом, мистер Сингх», не так ли?

Впервые за время допроса в до сих пор любезном тоне Пэриш появились жесткие нотки, словно она добавила щепотку перца в диетическое блюдо. Обозначился четкий ритм, установленный опытной стороной, ведущей перекрестный допрос. Он, точно неслышимые ударные, действовал на подсознание, собирая все инструменты в единую композицию, зазвучавшую словно песня под стук метронома. Это будто добавляло еще большей вескости произнесенным словам.

К этому моменту перекрестный допрос звучал уже как хорошо разученный по нотам фрагмент музыкального произведения. Варьируя интонацией, Пэриш привлекала внимание к важности вопроса, словно импровизировала на фоне определенной ритмической фигуры.

Изменившийся тон, похоже, подействовал на Сингха. Фернандес, как и все в зале, уже ожидал его очередного ответа в такт. В установленном ритме. Однако его не последовало. Наступила пауза.

Увлеченный своей писаниной Саммерс замер, оторвав ручку от тетради. Пэриш еле заметно покачнулась. Сидящий рядом с Фернандесом Грин, который вел свои записи, прекратил писать. Фернандес постарался не делать лишних движений, чтобы не нагнетать напряженность. Он не отрываясь смотрел на Сингха.

Сингх поднял голову и впервые за все это время взглянул на Брэйса.

— Все те годы, что я знал мистера Кевина Брэйса, он всегда был со мной обходителен и весьма деликатен в выборе слов. Нет, он не говорил, что «совершил убийство» или «ударил ножом».

— Благодарю вас, мистер Сингх, — кивнула Пэриш и быстро села на место.

Повернувшись к Фернандесу, Саммерс расплылся в широчайшей за все утро улыбке. Этой улыбкой он словно хотел ему сказать: «Не надо меня недооценивать. Я задолго это предвидел».

— Какие-нибудь вопросы, мистер Фернандес? — спросил он, продолжая обворожительно улыбаться.

Фернандес имел право повторно допросить свидетеля по поводу новых фактов, которые неожиданно появились в процессе перекрестного допроса. Сингх, конечно, немного переборщил, сказав, что Брэйс был весьма деликатен в выборе слов, однако задавать новые вопросы не имело смысла: это еще не суд.

В первом раунде он явно уступил. Лучшей тактикой для Фернандеса было сейчас как можно быстрее ретироваться в свой угол ринга и остановить кровотечение. Ему больше всего хотелось, чтобы Сингх просто ушел с трибуны.

— Вопросов нет, ваша честь. Следующий свидетель обвинения — офицер Дэниел Кенникот, — сказал он.

«Кенникот — отлично, — думал Фернандес, — „великий“ полисмен, обронивший пистолет. Будем надеяться, сейчас такого не произойдет с его самообладанием».

Глава 46

— Офицер Дэниел Кенникот, — громогласно возвестил в открытую дверь дежурный полицейский.

— Здесь, — отозвался Кенникот, запихивая лежащую возле него на деревянной скамье служебную записную книжку во внутренний карман пиджака.

Как офицеру полиции Кенникоту неоднократно приходилось давать показания в суде, а в качестве адвоката по уголовным делам — допрашивать полицейских. Поступив на службу, он в отличие от большинства полисменов, которых ему доводилось видеть в суде, стремился не походить на свидетелей-истуканов, чьи заученные показания сводились к механическим односложным ответам на вопросы. Или наоборот — чьи показания звучали весьма расплывчато, изобилуя фразами типа «насколько я помню» или «насколько я понимаю». Он знал: как на судей, так и на присяжных наибольшее впечатление производят не те свидетели, что машинально повторяют записанное в блокнотах, а те, что действительно пытались вспомнить увиденное, услышанное и подмеченное.

Он десятки раз бывал в зале судебных заседаний 121, но никогда еще не видел его настолько заполненным. Уверенной походкой он прошел через весь зал по устланному ковром полу к деревянной дверце-калитке и, пройдя сквозь нее, быстро поднялся на трибуну для свидетелей. Будучи приведенным к присяге, повернулся к Фернандесу. Некоторые полицейские старались подыгрывать судье, другие смотрели на представителя защиты или, если присутствовала пресса, обращались к сидящим в первых рядах репортерам. Кенникот всегда старался установить визуальный контакт с человеком, задающим ему вопросы, и больше ни с кем.

— Офицер Кенникот, вы уже три года состоите на службе в Объединенных силах полиции Торонто, верно?

Кенникот знал, что в восьмидесятых, когда произошло слияние городских полицейских подразделений, они стали называться полицейской службой. Старшее поколение полисменов не признавало этого названия: они считали себя боевым подразделением, а не службой. Старшее поколение судей было того же мнения.

Посмотрев поверх очков на Фернандеса, Саммерс едва заметно улыбнулся.

— Чуть больше: 21 июня будет четыре года, с тех пор как я поступил на службу, — поправил Кенникот.

«И пять лет, с тех пор как убили Майкла», — добавил он про себя.

Большинство полицейских отвечали отрывисто, как автоматы: «Да, сэр» — «нет, сэр». Кенникот стремился вступить в диалог, старательно избегая ответов типа «так точно», «именно так».

— А до этого вы были адвокатом?

— Адвокатом по уголовным делам в течение пяти лет.

— А теперь я бы хотел, чтобы вы мысленно перенеслись в то утро 17 декабря прошлого года, к событиям, которые вас привели сегодня сюда, в зал суда. Насколько я понимаю, вы тогда вели соответствующие записи, верно?

Кенникот сунул руку в карман и вытащил оттуда блокнот. Он знал, что это может стать первым поводом для препирательств. Предполагалось, что прежде чем дать ему возможность воспользоваться своими заметками в суде, Нэнси Пэриш — представитель защиты — для начала подвергнет его многочисленным расспросам.

— Да. Вот они.

— Копия этих записей была предоставлена представителю защиты. Вы намерены использовать их при даче свидетельских показаний? — Краем глаза он уже заметил, что Пэриш начала подниматься.

Обычная тягомотина заключалась бы в следующем: он заявляет, что ему необходимо заглядывать в записи; она задает ему кучу всевозможных вопросов по поводу того, как и когда они делались, и потом судья разрешает ему ими пользоваться. Опытный адвокат поступил бы так не с целью помешать использовать записи, а для того, чтобы заранее усомниться в их предполагаемой безукоризненной точности.

Кенникот сделал глубокий вдох.

— Думаю, в этом нет необходимости, — ответил он. — Я очень хорошо помню то утро, в том числе и по времени. И если возникнет необходимость заглянуть в блокнот, я скажу вам об этом.

Он продолжал смотреть на Фернандеса, но краем глаза заметил, как выпрямился в своем кресле судья Саммерс. Пэриш продолжала стоять.

— Такой ответ впечатляет, — заметил Саммерс. — Это позволит нам избежать бездарной траты времени на стандартную процедуру, предваряющую использование этих записей. Молодец, офицер. Мисс Пэриш?

Взглянув на Кенникота, Пэриш улыбнулась:

— Я оставлю свои вопросы к этому офицеру на потом. — Она вновь присела.

Рассказ Кенникота направлял в необходимое русло Фернандеса. Это не выглядело блестящим выступлением, однако Фернандес был весьма компетентным и хорошо подготовленным юристом. На мольберте стоял полномасштабный чертеж квартиры, и Фернандес попросил Кенникота подойти к нему и начертить фломастером свой утренний путь.

— Где вы находились, офицер, когда впервые увидели мистера Сингха и мистера Брэйса?

— Я находился здесь. — Кенникот отметил конец коридора перед входом на кухню.

— И что же произошло потом?

— Подойдя к мистеру Брэйсу, я поскользнулся на кафельном полу, — ответил Кенникот, отмечая соответствующее место маленьким крестиком. — Я упал здесь, а пистолет, который держал в правой руке, отлетел сюда. — Он провел пунктирную линию к кухонным шкафам.

Он уже столько раз побывал в квартире Брэйса, что, как ему казалось, знал там каждый дюйм. Однако на архитектурном чертеже помещение выглядело совершенно по-иному. Даже вернувшись на свидетельскую трибуну, он поймал себя на том, что продолжает смотреть на мольберт.

Фернандес продолжал задавать вопросы. Они касались проведенного им остатка дня, просмотра видеопленок из вестибюля и всего, что ему удалось узнать об образе жизни Брэйса и Торн. Они заранее договорились не затрагивать алкогольную проблему Торн и известили об этом защиту. Если этой теме и суждено было как-то всплыть на суде, то пусть это окажется делом рук Пэриш. По крайней мере доктор и миссис Торн не станут винить в этом прокурора.

Когда Фернандес закончил, поднялась Пэриш. Она в совершенстве владела искусством перекрестного допроса. Кенникот почувствовал это на собственной шкуре. Она задавала общие наводящие вопросы, ограничивая его ответы лишь короткими «да» или «нет», методично загоняя его в угол. Это напоминало шахматный эндшпиль, когда имеющий преимущество игрок медленно отрезает сопернику все пути отхода.

Как он и предполагал, Пэриш начала с расспросов о сделанных им записях.

— Ведение записей является одной из основных составляющих вашей работы. Я права, офицер Кенникот?

— Совершенно верно, это необходимо.

— И вас этому учили, так?

— Да. У нас даже преподает бывший детектив отдела — он ведет отдельный семинар по этой дисциплине. Это довольно обстоятельные занятия.

— И ведение записей от вас требуется в соответствии с уставом, верно?

— Совершенно верно.

— Будучи адвокатом, вы допрашивали многих полицейских и интересовались, насколько тщательно они подходили к ведению своих записей, так?

В зале послышался смешок. Кенникот улыбнулся.

«Веди себя непринужденно, — настраивал он себя, — не напрягайся».

— С превеликим удовольствием, — ответил он, и все, включая Саммерса, рассмеялись.

«Вот оно», — думал Кенникот.

Он дюжину раз читал и перечитывал свои записи в поисках чего-либо упущенного. Однако так ничего и не нашел. Но видимо, ей это все же удалось.

— Можно взглянуть на вашу тетрадь, офицер? — спросила Пэриш. — У меня есть фотокопия, но я ни разу не видела оригинала.

— Прошу вас, — отозвался Кенникот.

«Странно. Неужели Пэриш решила, что я мог что-то подделать в оригинале?»

Она подошла к нему. Кенникот следил за ее глазами, пока она медленно листала страницы. Защитница не спешила. Что же она искала?

Наконец Пэриш вернулась к своему столу.

— Ваши записи и предоставленная вами фотокопия совершенно одинаковы, точно?

— Точно.

«Черт», — выругался про себя Кенникот.

Он начинал вторить ей этим дурацким «точно». Это был его первый односложный ответ. Теперь он понял. Она разыграла эту маленькую сценку с записями лишь для того, чтобы попытаться сбить его с толку.

— Офицер, вы уже много раз заглядывали в эти записи до своих сегодняшних показаний.

— По крайней мере раз десять.

— Вы не думаете, что могли что-то упустить?

Это был первый вопрос, не предполагающий односложного ответа. Пэриш только что нарушила одно из правил перекрестного допроса. Никогда не задавай вопрос, на который сам заранее не знаешь ответ.

Но Кенникот понял: это довольно хитрый ход. Если скажет, что ничего не упустил, а найти что-то можно всегда, он отрежет себе пути к отступлению, давая ей неоспоримое преимущество в случае, если она что-нибудь да обнаружит. Если сказать, что заметил нечто упущенное, то придется объяснять свой недочет. В любом случае адвокат вынуждала его защищаться.

Кроме того, Пэриш задала их диалогу быстрый ритм, своеобразную пульсацию. Кенникот знал, что в результате длительной паузы с его стороны, нарушившей равномерный ход беседы, он будет казаться неуверенным в себе. Кенникот услышал, как авторучка в руке Саммерса замерла. Краем глаза он заметил, что на него смотрят Фернандес и Грин.

— Разумеется, в моих записях могут отсутствовать мелочи, — сказал он. — Например, цвет ботинок мистера Сингха. Но, думаю, я вряд ли упустил что-либо существенное.

— Когда вы впервые увидели мистера Брэйса, он пил чай с мистером Сингхом, верно? — Оставив в покое его записи, Пэриш, похоже, целила в «яблочко».

«Ну вот, дождался», — вздохнул Кенникот.

— Насколько мне известно, они пили какой-то особый чай, который мистер Сингх приносил мистеру Брэйсу.

Кенникот старался полностью сконцентрироваться на Пэриш, но его взгляд невольно вернулся к чертежу квартиры. Внимательно следивший за ним Фернандес увидел то, чего до этого не замечал.

«Как же, — спрашивал он себя, — я мог такое упустить?»

Пэриш взяла свою копию записей Кенникота.

— На странице сорок восемь вы пишете: «Брэйс и Сингх за столиком для завтрака. Брэйс — слева, на западной стороне, Сингх — на восточной. Пьют чай». И вы даже сделали небольшую зарисовку того, как они сидели.

— Да, — подтвердил Кенникот. Он не отрываясь смотрел на полномасштабный чертеж. Мысленно перенесся в прошлое. Вместо зала суда вдруг оказался в квартире Брэйса. Первый человек, прибывший в квартиру по звонку об убийстве. Он все это мог мысленно воспроизвести. — Мистер Брэйс не смотрел на меня. Он смотрел на свою чашку, мешал ложкой чай и наливал себе мед. Мистер Сингх сказал, что чай особый — хорошо помогает при запорах.

— В ваших записях этого нет, офицер Кенникот.

Кенникот посмотрел на Пэриш. Он словно только что вернулся из своего короткого путешествия.

— Чего нет в моих записях? — переспросил он. — Про запоры?

В зале послышался смех.

— Нет. Как раз упоминание мистера Сингха о запорах в ваших записях имеется на следующей странице. Но я сейчас говорю о меде и ложке.

— Да, ложки и меда в моих записях нет, — согласился Кенникот. — Но я очень хорошо их помню. Просто не посчитал их важными деталями.

— То есть они менее важны, чем запоры?

В зале вновь раздался смех, чуть громче, чем в прошлый раз.

— «Запоры» являются частью фразы, сказанной мистером Сингхом. Это первое, что он сказал, после того как представился. Поэтому я и сделал соответствующую запись. Я записал каждое сказанное мне мистером Сингхом слово. Никто не обмолвился ни о меде, ни о ложке. Я лишь обратил на них внимание.

— И что же в них привлекло ваше внимание? Каковы были ваши наблюдения?

Кенникот вновь мысленно перенесся в кухню-столовую. Он посмотрел на чертеж. Выступая в качестве свидетеля, не следовало торопиться. Будучи адвокатом, он всегда учил своих клиентов три раза слегка притопнуть ногой, прежде чем ответить на вопрос. Но советовать всегда проще, и в этом он смог убедиться сразу, как только сам начал давать показания.

— Чайную ложку Брэйс держал левой рукой, а мед наливал правой. Мне показалось, это как-то странно, но теперь, когда я вновь все вспоминаю, мне пришло в голову, что Брэйс, должно быть, левша.

— Благодарю вас, офицер Кенникот. Вопросов больше нет, — с улыбкой сказала Пэриш. Казалось, ей не терпелось сесть на место.

Фернандес тоже отказался от дальнейших вопросов, и мгновение спустя Саммерс уже поблагодарил Кенникота, и тот покинул свидетельскую трибуну. Все вдруг закончилось неожиданно быстро. Выходя из зала, он вновь бросил взгляд на чертеж.

Он понял, чего добивалась Пэриш. Положение тела Торн в ванне подразумевало, что ранение ей нанесено правой рукой. Однако даже левша смог бы другой рукой ударить ножом беспомощно лежащую в ванне обнаженную женщину.

Однако не это отвлекло его во время дачи показаний. Глядя на масштабный чертеж квартиры 12А, он увидел нечто весьма очевидное. Дойдя до ведущей в зал дверцы-калитки, он вновь украдкой взглянул на чертеж. Все было перед ним. Как он мог такое пропустить?! И это упустили все.

Глава 47

— Сегодня днем я поняла, что совершила большую ошибку, — сказала Нэнси Пэриш, после того как Кевин Брэйс сел на свое место в комнате 301, а мистер Еж закрыл дверь. Когда он вошел, она обратила внимание на стоптанные задники его тюремных кроссовок. — Теперь у нас серьезная проблема.

Брэйс не отворачивался. Похоже, ей удалось привлечь его внимание. Он даже показался удивленным. Вытащив свою тетрадь, он полез за ручкой, но Пэриш, подняв руку, остановила его.

— Нет, — она раздраженно повысила голос, — теперь моя очередь говорить. Вот в чем моя ошибка. Всем своим клиентам я говорю одно и то же. Я называю это «речью». Вас я с этим обошла. Так вот…

Брэйс оставил ручку в покое. Он смотрел на нее.

«Что ж, кое-чего добились», — подумала Пэриш.

К своему огорчению, она почувствовала, что внутренний голос здорово походит на голос ее матери, когда та была чем-то раздосадована.

— Я берусь за дело, потому что хочу выиграть. Именно так и не иначе. А выиграть я хочу потому, что если не выиграю, то не усну. И в этом вся проблема — мне нравится спать. Я ясно объясняю?

Брэйс взглянул на свою тетрадь.

— Не нужен мне ваш блокнот для ответа на этот вопрос. — Пэриш была вне себя. — Я ясно выразилась?

«Это прозвучало, пожалуй, лучше всякого перекрестного допроса», — подумала она.

Брэйс кивнул.

«Лиха беда начало, — мысленно отметила она, — мы уже перешли от письма к жестам».

— А я не могу выиграть дело, когда мой клиент меня не слушает.

Брэйс слегка наклонил голову. Он выглядел смущенным.

— Я неоднократно повторяла, чтобы вы здесь ни с кем не разговаривали о своем деле. Но сегодняшнее заявление Фернандеса по поводу запрета на публикацию говорит о том, что он может вновь вернуться к этому при «исключительных обстоятельствах». А я знаю, что имеется в виду. У него где-то здесь «крыса». И теперь я каждую минуту жду, что он расскажет о некоем сделанном вами какой-то шушере заявлении, которое может провалить все дело. И тогда мы проиграем. И потом я не смогу уснуть. Понятно?

Брэйс потянулся за ручкой. На этот раз Пэриш не возражала. Он начал что-то яростно писать. В конце концов он передал блокнот ей.

Пэриш перечитала написанное дважды. Может, Брэйс был не в себе? Может, ей стоило отправить его на обследование? Она вернула ему тетрадь. Он вновь что-то написал.

Пэриш взяла тетрадь. Это действительно так. Новый тридцативосьмилетний вратарь начал с матча, проведенного «Листьями» в гостях на Западном побережье. К большому удивлению спортивных знатоков, он сразу включился в игру. И удача повернулась к команде лицом. Они провели беспроигрышную серию матчей. И сейчас от Кубка Стэнли их отделяла всего одна игра. Будущим вечером они могут стать чемпионами.

Однако какое это имело отношение к делу? Пэриш бросила тетрадь на стол. Проволочный спиральный переплет резко скребанул по металлической столешнице.

— С сокамерником вы какую-то ерунду обсуждаете, но почему-то отказываетесь говорить со мной! Какого черта? Что, в конце концов, происходит? С меня хватит! Вы собираетесь со мной разговаривать или нет?

Брэйс покачал головой. Пэриш попыталась понять выражение его лица — в нем не было ни дерзости, ни злости, ни отчуждения, частенько появляющихся у ее клиентов, когда она так на них набрасывалась.

Взяв свой блокнот, Брэйс написал: «Я не могу с вами разговаривать».

Пэриш провела по лицу рукой. Несмотря на то что это был еще только вечер понедельника, она почувствовала невероятную усталость. А до выходных еще четыре изматывающих дня. И сейчас она просто не представляла, что делать.

— Послушайте, мистер Брэйс. — Она вздохнула. — Саммерс, конечно, придет в бешенство, но я завтра же пойду в суд, скажу, что у меня нет возможности общаться с клиентом и следовать его инструкциям, и откажусь от дела.

Она блефовала. Пэриш прекрасно знала, что Саммерс ни под каким предлогом не позволит ей выйти из игры, если только она не скажет ему, что Брэйс пытался ее задушить. И даже в этом случае, зная Саммерса, нельзя быть уверенной, что добьешься своего. Единственной возможностью распрощаться с этим делом мог стать лишь отказ Брэйса от ее услуг.

Словно отслеживая ход ее мыслей, он взял блокнот и написал: «Но мы же общаемся».

Пэриш закрыла глаза.

— Какого черта вы наняли именно меня? Вы же могли нанять кого угодно. Почему я?

Казалось, Брэйс искренне огорошен ее реакцией. Он вновь взял ручку.

Пэриш вдруг поняла, что он впервые сделал ей комплимент. При всем своем нежелании это признавать, ей стало приятно. Ее гневный пыл стал понемногу угасать.

— Хорошо, мистер Брэйс, помогите мне. Я сознаю, что чего-то здесь не понимаю. Вы не должны так отгораживаться от меня.

Несколько мгновений Брэйс смотрел на нее в упор, словно оценивая варианты своих действий. Наконец взял тетрадь и, перевернув ручку обратной стороной, указал пластмассовым концом на уже написанное им слово.

Прочтя, Пэриш нахмурила брови. Что он хотел этим сказать?

Для большей убедительности Брэйс, продавливая страницу, подчеркнул слово обратной стороной ручки, бросил на Пэриш выразительный взгляд и снова подчеркнул.

Она вновь прочитала слово. Затем — в третий раз. И вдруг поняла. Это произошло так внезапно, что Пэриш невольно сделала резкий выдох, словно ее изо всех сил ударили в грудь.

— Боже мой, — прошептала она, подаваясь вперед. — Мне даже не приходило в голову…

Закрыв тетрадь, Брэйс взглянул на нее и лишь пожал плечами.

— Это все меняет. — Пэриш ощутила слабое головокружение и перестала чувствовать под ногами бетонный пол. Впервые с тех пор, как взялась за это дело, она увидела то, что ей было больше всего необходимо. Больше, чем одобрительные похлопывания по плечу ее клиентов, больше, чем сон, и больше, чем еда. Она вдруг увидела то, что жизненно необходимо каждому представителю защиты, — надежду.

Глава 48

Иметь в качестве главного свидетеля детектива Хоу означало для Фернандеса, что ему не стоило к этому дню особо готовиться. Не было сомнений, что судебный криминалист «запытает» весь зал и доведет до чертей Саммерса, в то время как Фернандесу нужно будет лишь периодически спрашивать: «И что вы сделали после этого?» — остальное будет заполнено монологом Хоу. Таким образом, этим вечером Фернандес мог сделать передышку.

Однако с этим оказалось непросто. Участие в большом судебном процессе заставляло юриста настороженно относиться к подобным паузам, чуть ли не с опаской. Фернандес знал: стоит ему, подняв голову, оглядеться по сторонам, он поймет, что миллиардам живущих на земле людей наплевать как на длину ножа, которым убили в живот Кэтрин Торн, так и на то, что сказал Кевин Брэйс мистеру Сингху. Чуть раньше на этой неделе чилийская сборная одержала решающую победу в отборочном матче чемпионата мира по футболу, и Фернандес намеренно ничего на эту тему не читал.

Он ощутил усталость. Откинувшись на спинку кресла в своем рабочем кабинете, почувствовал, как глаза закрываются сами собой, и не стал этому сопротивляться.

«Всего на пять минут, — сказал он себе. — Хорошо бы отвлечься от дела. Уже почти восемь. Слава Богу, скоро придет Марисса».

Он приготовил ей для ксерокопирования целую стопку бумаг.

Вернувшись из Чили, Марисса здорово изменилась. Она налегала на английский и настаивала, чтобы они общались только по-английски. Стала приходить к нему в офис по вечерам и помогать по работе. Она оказалась довольно организованной, и они быстро сработались. Марисса даже настояла, чтобы Фернандес возобновил общение со своими родителями, чему он долгое время противился.

Послышался легкий стук. Открыв глаза, он бросился к двери. На Мариссе была коротенькая юбка и блузка с большим декольте. Супруга проскользнула в комнату, и он поцеловал ее.

— Я приготовил тебе кучу бумаг для ксерокса, — признался он, поворачиваясь к столу.

Схватив мужа за руку, Марисса притянула его к себе.

— Не будь таким занудом, — ответила она, со смехом закрывая дверь.

— Занудой, — поправил он, улыбнувшись.

— Тихо, — шепнула она. — У меня для тебя кое-что есть.

— И что же?

— Сядь, и я тебе покажу…

— Сейчас не до того. У меня полно работы…

— Садись, — промурлыкала она. — И отвлекись. — Марисса уселась на него верхом и задрала юбку.

— Марисса, у меня правда много…

— Это то, что тебе сейчас нужно. Вот здесь.

Взяв его руку, она положила ее себе между ног, но вместо теплого тела Фернандес вдруг наткнулся на что-то жесткое и холодное, похожее на пластик.

— Что за черт? — воскликнул он, отдергивая руку вместе с «находкой».

— Дозаправка, — пояснила Марисса, когда он с удивлением уставился на пакет со жвачкой в шариках.

Они рассмеялись.

— Я заправлю машину, а ты сделай фотокопии, — сказал он, и они поднялись с кресла. Смех подарил им хорошее настроение.

Марисса вышла в коридор, но не успел он наполнить автомат жвачкой, она вернулась.

— Марисса, эта очень важная работа, — заметил Фернандес, прекрасно понимая, что за такое короткое время она не могла все отксерить.

— А это еще важнее, — загадочно возвестила Марисса.

Повернув голову, он увидел, что жена дрожащими руками держит какой-то листок.

— Я нашла это на ксероксе.

— А что это? — спросил он, протягивая руку за листком.

— Не думаю, что это оставили специально.

Фернандесу было достаточно лишь взглянуть на заглавие, чтобы понять, о чем она говорит.

«Конфиденциальная переписка адвоката с клиентом — мистер Кевин Брэйс и его адвокат мисс Нэнси Пэриш».

Ниже следовали записи, явно сделанные Брэйсом.

— Альберт, это не годится, да? Не годится, чтобы у тебя в офисе оказались записи другой команды?

— Нет, не годится. — Фернандес даже не стал поправлять супругу по поводу использованного ею слова «команда». По сути она высказалась весьма точно.

— Ты как нельзя лучше все сказала! — воскликнул он. Мысли закрутились у него в голове. — Это совсем не годится.

Глава 49

— Доброе утро, мистер Сингх. Не напугал вас? — поздоровался Дэниел Кенникот, когда двери лифта открылись и мистер Сингх с единственной газетой под мышкой вышел на двенадцатый этаж Маркет-плэйс-тауэр. — Без мистера Брэйса вы, наверное, уже отвыкли кого-то здесь видеть.

— По утрам здесь чаще всего никого нет. — Сингх улыбнулся.

— Можем мы с вами поговорить минутку?

— Конечно, как только доставлю свою последнюю газету, — ответил Сингх.

Кенникот остался ждать возле лифта, пока Сингх шел по коридору к квартире 12Б. Кенникот слышал его размеренные шаги, звук положенной у двери газеты, затем вновь шаги, уже в обратную сторону. Кроме шагов, было слышно лишь тихое жужжание кондиционера. Он вспомнил, какая тишина стояла на этаже в то утро, когда он впервые попал сюда.

— Я бы хотел вновь пройти с вами в квартиру 12А, мистер Сингх, — сказал Кенникот, когда тот вернулся.

— Прекрасно, — ответил Сингх. — Я на три минуты раньше своего графика доставки.

Без лишних слов Сингх направился к квартире. Кенникот последовал за ним и распечатал входную дверь.

— Вы изначально заявляли, сэр, что, подойдя к квартире, обнаружили входную дверь полуоткрытой.

— Верно.

— Пожалуйста, откройте дверь так, как она была открыта тем утром.

— Это было вот так. — Сингх не раздумывая открыл громоздкую дверь. — Я стоял на этом месте, прямо посредине.

Кенникот кивнул.

— Позвольте, я туда встану.

Сингх отошел в сторону, и Кенникот занял его место. Под таким углом широкий коридор из прихожей не просматривался. Виднелась лишь узкая полоска кухни и окна. Стоящий справа кухонный стол находился вне поля зрения.

— А когда к двери подошел мистер Брэйс, она оставалась в том же положении?

Мистер Сингх немного задумался.

— Нет, — в конце концов ответил он. — Мистер Брэйс открыл ее полностью, до стены.

Кенникот кивнул. Сейчас он смотрел на квартиру словно сквозь трафарет того архитектурного чертежа, что стоял перед ним в суде.

— Покажите мне положение двери, после того как ее раскрыл мистер Брэйс.

— Вот так. — Сингх легонько толкнул дверь, и та остановилась возле самой стены, наткнувшись на прикрепленный к полу резиновый ограничитель. — И потом он сказал: «Я убил ее, мистер Сингх, я убил ее».

— Хорошо. И что же вы сразу сделали?

— Я сказал: «Нужно сообщить властям». Как я и говорил в своих показаниях.

— Да, я знаю, вы так и сказали. Но что вы при этом сделали? Вернитесь на то место, где вы стояли, а я пройду в квартиру и повернусь к вам, словно я Брэйс.

Шагнув за порог, Кенникот развернулся лицом к Сингху, оказываясь прямо перед ним.

— Так он стоял?

— Точно так. Затем мистер Брэйс посторонился, а я прошел внутрь.

— Куда он посторонился?

— К двери.

Кенникот встал левее.

— Он отходит сюда, к двери. Прямо вплотную?

— Почти вплотную.

Кенникот кивнул. Он встал, закрывая собой узкую щелочку между дверью и стеной.

— Так?

— Да.

— И пропускает вас внутрь вдоль стены.

— Совершенно верно. Я пошел по коридору к кухне, а мистер Брэйс последовал за мной. Я и это, кажется, говорил.

Кенникот кивнул.

— Я бы хотел повторить все точно так же, как было в тот день. Пожалуйста, пройдите, мистер Сингх, так, как тем утром.

Сингх без колебаний выполнил просьбу.

— Я счел сложившуюся ситуацию весьма серьезной, — сказал он, минуя Кенникота. — Я прошел прямо в коридор. — Говоря это, Сингх размеренным шагом уверенно проследовал в квартиру.

— А Брэйс — что делал он? — Кенникот остался возле двери.

— Он следовал за мной, — ответил Сингх. — Я сразу прошел на кухню. Мистер Брэйс — за мной.

Всего за несколько секунд Сингх дошел до конца коридора и зашел на кухню. Через мгновение Кенникот вошел туда вслед за ним.

— Брэйс тоже шел за вами?

— Да. Я хожу быстро, и он подошел сюда ко мне чуть позже.

Кенникот сделал глубокий вдох.

— Мистер Сингх, постарайтесь вспомнить: вы точно видели, как мистер Брэйс шел за вами по коридору? — Он допускал, что пожилой мужчина мог такой мелочи и не помнить. Однако ошибся.

— Нет. Я не оборачивался. Меня больше всего беспокоило, что случилось с женой мистера Брэйса. Так что я пошел прямо сюда.

— Он еще что-нибудь говорил, пока вы шли по коридору?

Похоже, Сингх удивился такому вопросу.

— Нет. Я не люблю болтовню.

Кенникот еще возле лифта несколько минут внимательно наблюдал за Сингхом, попросив его пройти в квартиру 12А. Без лишних слов Сингх, не оборачиваясь на Кенникота, просто прошел вперед.

— Внимательно послушайте следующий вопрос, мистер Сингх. — Кенникот вдруг вновь ощутил себя адвокатом, пытающимся во время перекрестного допроса уловить в показаниях свидетеля ключевой момент. — С той минуты, как вы зашли в квартиру, и до того, как достигли этого места, вы хоть раз посмотрели в сторону входной двери?

— Нет.

— Сейчас мы стоим с вами лицом к кухне и спиной к входной двери. В этот момент вы оборачивались в коридор в сторону входной двери?

— Нет. Как я уже заявлял в своих показаниях, я сразу прошел сюда, на кухню. Не увидев здесь жены мистера Брэйса, я проследовал в спальню. — Он показал направо, где располагались обе спальни. — Ни в спальнях, ни в ванной, что в одной из спален, никого не было. Я вернулся на кухню. Мистер Брэйс оставался здесь, где мы сейчас стоим.

— Давайте повторим все в точности, как тогда, мистер Сингх. — Мельком взглянув на часы, Кенникот последовал за Сингхом в спальню Брэйса со смежной ванной комнатой, во вторую спальню, ставшую для Брэйса кабинетом, и назад на то же самое место на кухне. — Это заняло чуть больше минуты. Так оно и было?

— Конечно. Только мистер Брэйс не ходил за мной. Он оставался здесь, на кухне, на этом самом месте.

Кенникот кивнул. Повернувшись, он бросил взгляд в коридор, где была прекрасно видна открытая входная дверь.

— Тут я спросил: «Мистер Брэйс, а где ваша жена?» Он указал в сторону прихожей, и я пошел в расположенную там ванную. — И на этот раз, уже не дожидаясь просьбы Кенникота, Сингх направился в прихожую.

Кенникот шел позади и остановил его возле двери в ванную.

— Мистер Сингх, — он указал на входную дверь, — на пути по коридору назад вы не обратили внимания на входную дверь? Вы не помните, в каком она была положении?

Впервые за время своего нахождения в квартире Сингх засомневался.

— Дайте-ка вспомнить… Мистер Брэйс из кухни не уходил. Он лишь показал мне рукой. Я пошел сюда. Я не мог не смотреть на входную дверь.

— Не предполагайте, мистер Сингх. Попытайтесь вспомнить.

— Меня больше всего беспокоило, что с женой мистера Брэйса.

— Разумеется.

Мистер Сингх закрыл глаза. Кенникот видел, что тот пытается мысленно воспроизвести события. Слегка покачивает головой, словно в такт ходьбе. Вдруг его глаза раскрылись.

— Боже мой! Я об этом и не подумал. Входная дверь была в том же положении, как когда я только подошел к ней, — полуоткрыта. Помнится, мне показалось это странным, потому что я старался не притрагиваться к ней из-за отпечатков.

Кенникоту вспомнилось то радостное чувство, которое он испытывал в суде, добившись от свидетеля ключевого факта.

— Большое спасибо, мистер Сингх, — поблагодарил он.

Сингх все еще стоял с приоткрытым ртом.

— Но это значит лишь…

— Да, я точно знаю, что это значит. — Кенникот жестом пригласил Сингха к выходу. — И я прошу вас не обсуждать это ни с кем, кроме меня, детектива Грина и мистера Фернандеса.

— Такой широкий коридор, большая дверь, — сказал Сингх. — Я и не думал о такой вероятности.

— Не вы один, — ответил Кенникот, провожая Сингха до лифта и пожимая ему руку. — Прошу меня извинить, сэр, мне надо сделать несколько телефонных звонков.

— Конечно, офицер Кенникот.

Развернувшись, Кенникот быстро пошел прочь.

«Ты детектив по расследованию убийств, — мысленно говорил он себе. — Не бегай».

Однако, оказавшись за углом, он не выдержал и побежал. Нужно позвонить Грину.

Глава 50

Весьма непривычно в будний день утром ехать в обратном направлении — вместо центра Альберт Фернандес двигался на север, в сторону рабочей окраины, когда-то так хорошо ему знакомой. Он удивлялся, что в столь ранний час — еще не было семи — движение настолько плотное. Многочисленные заторы сливались в одну большую пробку, расползающуюся, подобно кляксе, вокруг Торонто.

«У нее словно есть мышечная память», — подумал он о машине, когда наконец, свернув с основного шоссе, лихо покатил по многочисленным безликим улочкам среди промышленного пейзажа. Он остановил автомобиль возле последнего здания.

Большая парковка оказалась забитой машинами. Через несколько минут ожидалась пересменка — отработавшие ночь должны были разъехаться, освобождая добрую половину стояночных мест. Припарковавшись с восточной стороны в самом дальнем углу, Фернандес направился к входным дверям. Он шел между рядами оставленных рабочими автомобилей: стареньких грузовичков, фургончиков, обшарпанных мини-вэнов, — на многих красовались сине-белые флажки с кленовым листом или наклейки с призывами типа «„Листья“, вперед!». К лобовым стеклам машин были пришпилены черно-белые листовки, трепыхавшиеся на ветру словно птичьи крылья.

Нагнувшись к одному из тронутых ржавчиной «понтиаков», Фернандес выдернул одну из них. Знакомый шрифт. Сколько же таких листочков он в свое время прикрепил к лобовым стеклам автомобилей или пытался всучить ухмылявшимся рабочим?

Ниже заголовка шел текст мелким шрифтом. В нескольких абзацах дотошно перечислялись предполагаемые правонарушения работодателя. Фернандес заставил себя пробежать глазами пространные описания, затем, сложив листок пополам по вертикали, сунул его в карман сорочки, откуда он теперь торчал, как флажок.

Возле входа на завод он заметил знакомый «кофейный» фургончик и, наклонив голову, подошел к очереди. Его вскоре узнали — слишком хорошо одет, чтобы смешаться с толпой.

— Эй, Малыш Альберто, это ты? — воскликнул мужчина с защитной каской и защитными очками.

Не успел Фернандес открыть рот, как другой, стоящий рядом, подхватил:

— Я видел тебя вчера вечером по телевизору. Громкое дело, а? — Его акцент был сильнее, чем у первого мужчины.

— Да не так чтобы очень, — отозвался Фернандес.

— Но ты же не дашь этому мерзавцу отвертеться, а, Альберто? — воскликнул первый. — Ты помнишь Стефани, мою дочь? Она ушла жить к типу старше ее. Они приходят по воскресеньям на обед. Час посидят — и их уже нет. Она словно его пленница. А этот Брэйс еще и богат. Судья наверняка захочет ему помочь, а?

— Богатый, бедный — не имеет значения, — ответил Фернандес.

Двое, усмехнувшись, переглянулись.

— Но ты же настроен на победу? — спросил второй.

Фернандес пожал плечами.

— Обвинение не выигрывает и не проигрывает, — пояснил он. — Моя работа заключается в том, чтобы помочь судье или присяжным принять правильное решение.

— Да-да. Я слышал, как ты говорил это по телевизору. Ты все тот же Малыш Альберто. — Первый похлопал своей здоровенной лапой Фернандеса по плечу. — Твой отец там. Что ни пятница, то очередное мероприятие… Он все со своими листовками…

— И со своей кофейной кружкой, — улыбнулся Фернандес.

Оба закивали.

— Не дай этому старику выкрутиться, Альберто, ради Стефани, — уже вслед ему сказал один из них.

Фернандес приблизился к отцу сбоку, и тот не увидел его. Он был взлохмачен, волосы по-прежнему оставались густыми, но по сравнению с прошлым разом проседь казалась гораздо заметнее.

— Митинг в пятницу… берите листовки… важное мероприятие… поддержите профсоюз работников транспорта… листовки… — скороговоркой выкрикивал отец, словно продавец поп-корна на бейсбольном матче.

Из проходящих мимо десяти человек, которых насчитал Фернандес, листовки взяли трое, и никто не удосужился даже взглянуть на них.

Наконец отец почувствовал его присутствие и развернулся, уже готовый протянуть листовку.

— Возьмите, в пятницу вечером, важное мероприятие… — Его скороговорка замедлилась, когда он увидел сына, и рука с листком невольно опустилась.

— Здравствуй, отец, — прервал неожиданную паузу Фернандес.

— Альберт! — воскликнул отец после замешательства. — Что ты здесь делаешь?

— Приехал поговорить с тобой. Столько времени прошло.

Отец посмотрел на него с подозрением.

— Что случилось? Ты разводишься, или вы ждете ребенка? Тебя уволили, и ты хочешь устроиться на старую работу?

Фернандес покачал головой:

— Я не развожусь, и ребенка мы пока не ждем.

Отец нахмурился.

— Тебя увольняют? Почему? Ты же занимаешься этим громким делом. Твоя мать месяцами следит за развитием событий по газетам. Хорошо, давай поговорим. Но сейчас — самое оптимальное время для раздачи листовок. — Отец вновь повернулся к проходящим мимо людям.

Фернандес подождал. Из дюжины прошедших лишь немногие взяли листовки.

— Пап, давай мне половину, — предложил он.

Следующие пятнадцать минут они раздавали их вместе, как в годы его юности. Когда листовки кончились, сели на скамейку. Отец вытащил из старого рюкзака видавший виды зеленый термос.

— Будешь кофе? — спросил он.

— С удовольствием, пап, — ответил Фернандес, наблюдая, как отец откручивает крышку термоса.

Фернандес почувствовал густой аромат кофе. Когда родители уехали из Чили, ему было всего одиннадцать, но он до сих пор помнил, как они сетовали по поводу канадского кофе. Даже когда денег катастрофически не хватало, они все равно покупали особые зерна для своего любимого эспрессо. И этот запах он запомнил на всю жизнь.

— Ты уже столько лет среди этих рабочих и никак не можешь привыкнуть к их кофе? — удивился Фернандес.

Отец покачал головой:

— То, что они пьют, нельзя назвать кофе. Это просто горячая вода коричневого цвета. Есть вещи, Альберт, на которые я, оставаясь преданным своему делу, не могу пойти даже ради пользы дела.

Он сделал глоток и протянул чашку сыну. Этот вкус был знаком Фернандесу так же, как запах подушки из его детской спальни.

— Тебя действительно уволили? — спросил отец.

— Пока нет. Но возможно, это произойдет на следующей неделе.

— Альберт, я не одобряю того, что ты делаешь. Помогать государству обвинять бедных…

— Пап, я пришел к тебе не для того, чтобы вести политические…

— Но я знаю, что тебе приходится много работать. И я знаю, что ты честен.

Фернандес сжал чашку.

— Твоя мать вырезает из газет статьи о судебном заседании, — продолжал отец. — Вчера сказала, что в воскресенье — День матери.

— Отвратительные пережитки капитализма, — произнес Фернандес, довольно точно имитируя отцовский голос и интонацию.

Переглянувшись, оба рассмеялись.

— Мне нужна помощь, — наконец решился сказать Фернандес, не будучи до конца уверенным, как следовало начать с отцом этот разговор.

Глава 51

«День второй — тоска!» — крупно темным цветом написала Нэнси Пэриш в тетради, где вела свои записи по ходу судебного заседания. Позже она еще и обвела это желтым маркером. Ей даже не хотелось рисовать: ничего не приходило в голову.

Вот уже шесть часов Фернандес допрашивал детектива Хоу. Тот наслаждался своей ролью рассказчика. Описывал все в мельчайших подробностях, вплоть до отсутствия мыльницы в ванной, где обнаружили тело Кэтрин. Было почти 16:30. Пэриш чувствовала себя голодной, уставшей, и ей до смерти надоел Хоу, который, судя по всему, мог с удовольствием проговорить до скончания века.

— И наконец, чтобы подытожить на сегодня ваши свидетельские показания, — Фернандес, подошел к ограждению перед местом секретаря, — хочу спросить вас насчет найденного вами ножа.

— Конечно, — отозвался Хоу с готовностью, напоминающей нетерпение собаки, которая в урочный час топчется возле миски.

Из коробки на столе Фернандес вынул две пары тонких пластиковых перчаток. Одну пару отдал Хоу, а затем, с демонстративной аккуратностью надев вторую, открыл прямоугольную коробку с ножом.

Зал замер. Одна из журналисток, убрав от лица диктофон, вытянула шею. Поправив очки, Саммерс заинтересованно уставился на прокурора. Сознавая, что привлек всеобщее внимание, Фернандес не спешил. Шло всего лишь предварительное слушание, без присяжных, но Пэриш понимала, что его игра рассчитана на Саммерса и представителей прессы. И стратегия казалась безошибочной — день следовало закончить на высокой ноте. Нужно было представить собравшимся нечто запоминающееся, под впечатлением чего они пробудут следующие восемнадцать часов. Орудие убийства.

— Вы узнаете это, детектив Хоу? — Фернандес картинно медленно поднял большой черный кухонный нож.

Именно таких моментов — предоставления суду главной физической улики — опасаются адвокаты. Одно дело — слышать о каком-то ноже или видеть его на фотографиях, и совсем другое — увидеть его воочию. Эта минута неминуемо становится драматичной. Даже со своего места Пэриш заметила на серебристом лезвии следы высохшей крови. У нее была возможность часами изучать этот нож на снимках, предоставленных ей стороной обвинения, но впервые, увидев его, она почувствовала, как по спине пробежал холодок.

Как-то во время учебы на юридическом преподаватель рассказал им о трюке с сигарой известного адвоката Кларэнса Дэрроу. Он вставил в сигару взятую у жены шпильку для волос. Проволока предотвращала падение пепла, даже когда его столбик достигал критической длины. Дэрроу рассчитывал время таким образом, что, когда дело доходило до главной вещественной улики, столбик пепла становился настолько длинным, что грозил вот-вот упасть. Это неизбежно отвлекало присяжных. Они как завороженные следили за его сигарой, вместо того чтобы внимать стороне обвинения.

Единственное, что могла в данной ситуации предпринять Пэриш, — это, посмотрев на нож, сделать скучающий вид.

— Да, мне знаком этот нож, — ответил Хоу.

— Где он был обнаружен? — спросил Фернандес.

Хоу указал на план квартиры.

— На полу между плитой и кухонным шкафом.

— И вы обнаружили его при первом же осмотре квартиры?

Вопрос был задан неспроста. В нем крылся ненавязчивый намек на попытку спрятать нож.

— На самом деле нашел его не я. После моего первого осмотра места преступления офицер Кенникот с детективом Грином осмотрели квартиру более тщательно. Они-то нож и обнаружили.

— Не могли бы вы нам его описать? — попросил Фернандес, ловко увязывая вопрос с ответом.

— Это черный кухонный нож фирмы «Хенкелз», — начал объяснять Хоу, поднимая его и проводя пальцем по верху лезвия, — общей длиной двадцать семь сантиметров. Длина ручки — восемь с половиной сантиметров, а длина лезвия — восемнадцать с половиной сантиметров. Лезвие заканчивается острым концом. Ширина лезвия у основания — четыре и три десятых сантиметра, постепенно сужается к острому концу.

Он ухитрился описывать нож в течение десяти минут. Когда закончил, было уже 16:45. Хоу выглядел довольным собой. Саммерсу, похоже, хотелось его убить. Репортеры напоминали горстку детей, которым не терпелось в туалет, — они стремились побыстрее вырваться отсюда, чтобы успеть сварганить к заданному сроку свои материалы. Драматизм момента рассеялся сам собой.

— Заседание суда будет продолжено завтра в десять утра, — объявил в 16:50 секретарь.

Все встали. Наградив Фернандеса угрюмым взглядом, судья Саммерс стремительно улетучился. Едва Пэриш начала складывать свои книги и тетради, как увидела на столе адресованный ей бумажный листок, на котором аккуратным почерком Фернандеса было написано «Нэнси».

Она бросила взгляд в его сторону. Он разговаривал с Грином и не смотрел на нее. Должно быть, он передал ей записку только что, едва закончив допрос. Она развернула ее. Там было написано: «Нэнси, можно поговорить с вами после заседания у меня в офисе? Благодарю. Альберт».

Когда обвинитель изъявляет желание побеседовать с адвокатом, это означает одно из двух — либо хочет предложить сделку, либо располагает новыми и, как правило, весьма нежелательными уликами. Щелкнув ручкой, она написала: «Привет, Ал. Рада отметить, что наше общение происходит на не совсем формальном уровне. Увидимся через 10 мин. Нэнс».

«Видимо, „тюремная крыса“ нечто донесла, — думала она, присаживаясь на стул в крохотном офисе Фернандеса десятью минутами позже. — Только этого мне не хватало в довершение такого дня».

Фернандес сел за стол. Рядом с ним стоял, как всегда исключительно опрятно одетый, детектив Грин с безупречными стрелками на брюках.

«И почему моя одежда никогда так не выглядит?» — думала Пэриш.

— Стакан воды, сок, что-нибудь еще? — спросил Фернандес.

— Нет, благодарю, Альберт, — ответила она, хотя в горле пересохло. — Будь моя воля, с удовольствием заткнула бы этому неуемному Хоу рот кляпом.

Они рассмеялись. Шутки над свидетелями, сводящими обе стороны с ума, были в порядке вещей.

Никто не решался начать разговор. Фернандес поправлял на столе бумаги, которые и так были разложены в идеальном порядке. Грин расправил галстук. Красивый, шелковый. Вероятно, «Армани».

— Альберт, вы предложили встретиться. В чем дело? — Пэриш в упор посмотрела на Фернандеса и впервые заметила, что его глаза не такие черные, как она думала. В них были зелено-карие искорки.

Фернандес покосился на Грина.

— То, о чем я собираюсь сказать, весьма расплывчато. И я заранее извиняюсь. За последние сутки мне стало известно о некоем возможном развитии событий этого дела, что может существенно повлиять на позицию обвинения. К сожалению, на данный момент не могу сказать ничего более конкретного. Я хотел вас заблаговременно предупредить.

Пэриш кивнула, предполагая, что Фернандес все-таки продолжит. Однако он, взглянув на нее, лишь пожал плечами.

— И это все? — наконец спросила она.

— Все, о чем я могу сказать вам сейчас. Разумеется, как только у меня появится новая информация, и если она появится, я сразу же вам сообщу.

Пэриш тяжело вздохнула.

— Вы что, ребята, работаете на ЦРУ или что-то в этом духе? Что за тайны? И почему не сказать мне об этом раньше, каким бы там «это» ни оказалось?

— Я знал, что Хоу займет целый день, и решил, что лучше подождать до конца сегодняшнего заседания, — ответил Фернандес. — А сейчас я говорю об этом, потому что, если получу эту информацию завтра утром, вероятно, буду просить отложить заседание еще до того, как вам придется допрашивать очередного свидетеля. — Он опять взглянул на Грина и кивнул.

Пэриш почувствовала облегчение. По крайней мере речь идет не о каком-то сделанном Брэйсом признании. Паниковать пока не стоит.

— Послушайте, Альберт, что происходит?

Фернандес пожал плечами. Пэриш взглянула на Грина. Тот ничем себя не выдавал. Пэриш ощущала себя ребенком, которому некому пожаловаться на свою обиду.

— И что вы от меня хотите?

— Скажите Брэйсу, мне, вполне возможно, придется отложить всю эту тягомотину. В конце концов речь идет о нем, а не о ком-то еще, — сказал Фернандес. — Саммерс, конечно, будет зол как черт. Но что с того?

— Я поговорю с ним, — ответила она.

«Я-то с ним поговорю, а вот он со мной… Кто знает, как он отнесется к таким новостям?»

— Скажите ему, я согласен на залог, — заявил Фернандес.

Пэриш кивнула. Фернандеса, должно быть, удивило, почему Брэйс отказался от освобождения под залог в декабре. Им, видимо, хотелось, чтобы он вышел на свободу, поскольку в тюрьме он держал рот на замке. Дома они могли бы прослушивать его телефон и следить за ним. Они рассчитывали на это. Предложение Фернандеса насчет залога означало, что их позиции не так сильны, как им хотелось бы. Им нужны новые улики.

«Спокойно», — сказала она себе.

— Спасибо. Я поговорю с ним.

Обменявшись рукопожатием, Пэриш взяла свой портфель и направилась к двери.

«Назад, в „Дон“, куда же еще?! — думала она про себя. — В то время как весь город кричит и беснуется перед экранами телевизоров во время финального матча на Кубок Стэнли, я проведу очередной вечер в тюрьме. Со своим молчаливым клиентом».

Глава 52

Ари Грину еще не доводилось видеть в городе такого эмоционального взрыва. Когда в 1982 году итальянцы стали чемпионами мира, «маленькая Италия» и Сент-Клэр-авеню на весь день превратились в один красочный праздник. В 1992-м и 1993-м, когда «Блу Джейз» выигрывали первенство по бейсболу, все главные улицы города заполнили, как потом утверждали, около миллиона развеселых болельщиков. Но на этот раз царило настоящее безумство. После более чем сорока лет ожидания болельщиков «Листья» выиграли Кубок Стэнли, и всех охватила коллективная эйфория.

Грин отправился смотреть игру к отцу. За пять секунд до конца матча голкипер «Листьев» отразил невероятный удар, и, когда прозвучала финальная сирена, он, в ознаменование победы, подбросил свою клюшку с перчатками высоко вверх, а Грин стиснул отца в объятиях.

За исключением дня похорон матери это был единственный раз, когда он увидел в глазах отца слезы. Отец достал запечатанную бутылку «Чивас Ригал»,[30] и они отметили великую победу. И вскоре до них донеслось… Рев со стороны Бэтхерст-стрит был слышен за десять кварталов. Сигналы машин, крики людей, грохот музыки… Гигантская волна безумной радости.

Грин сел в машину и потратил почти два часа, пробираясь по боковым улочкам в центр к Маркет-плэйс-тауэр. По пути он вспомнил, как в то первое утро преодолел все это расстояние по пустынным улицам в мгновение ока.

Ночь была теплой, и он ехал с открытыми окнами. В воздухе ощущалась приятная свежесть. Ему удалось припарковаться севернее Фронт-стрит, напротив небольшого парка, где цвела раскидистая сирень. До Грина донесся ее нежный запах. Зайдя за черную металлическую калитку, он отломил две маленькие веточки. Единственным источником света был уличный фонарь в отдалении, однако соцветия насыщенно-пурпурного цвета бросались в глаза даже при таком тусклом освещении. Аромат пьянил. По мере приближения к Фронт-стрит городские огни становились все ярче. Сама Фронт-стрит оказалась запруженной людьми — из расположенных на северной стороне ресторанов высыпали туристы, группки молодых модных дамочек бродили, подыскивая подходящий бар, возле демонстративно припаркованных на видных и порой неположенных местах дорогих машин небрежно стояли щеголеватые молодые люди. По всей улице, отчаянно сигналя, катили машины, из окон которых высовывалась молодежь, размахивая сине-белыми флагами, с криками: «Вперед, „Листья“!», «Победа нации „Листьев“!»

Грин незаметно пересек улицу.

Свернув на Маркет-лейн — улочку к востоку от Маркет-плэйс-тауэр, — он стал постепенно удаляться от шума и огней. Ряд пышных форзиций окаймлял въезд на частную подъездную дорожку… Даже при таком тусклом свете Грин заметил, что большая часть их желтых весенних листьев становилась по-летнему зелеными. Еще раз посмотрев по сторонам и убедившись, что никто его не видел, он юркнул в кусты и по тропинке прошел к белой металлической двери возле въезда в гараж. На первый взгляд дверь казалась закрытой, но, подойдя ближе, он увидел подложенный с краю кирпич, который не давал ей захлопнуться.

Грин кивнул сам себе. Все было так, как и обещал консьерж Рашид, когда Грин звонил ему несколько часов назад.

— Оставьте в дверях кирпич, — сказал ему Грин, — и я позабочусь об исчезновении вашего иммиграционного файла.

Открыв дверь, он проскользнул внутрь и осторожно вернул дверь в исходное положение. Послышался едва различимый стук: металл соприкоснулся с кирпичом.

Искусственное освещение внутри гаража создавало холодный белый отблеск. Чувствовалась сырость. Единственными звуками были басовитый гул большого вентилятора в дальнем конце гаража и шаги Грина по бетонному полу.

Чтобы не попасть в зону видеокамер, он, как учил Рашид, аккуратно прошел вдоль южной стены к укромному месту за лестничной клеткой. Положив возле себя на пол веточки сирени, взглянул на часы. Десять минут пополуночи.

«В лучшем случае еще часа два», — решил Грин.

Оказалось — нет. Часа через полтора ожидания в тишине он научился различать все малейшие звуковые нюансы. До него доносились сигналы отдельных машин и звуки пластиковых дуделок. И вот, вскоре после половины второго, он услышал легкие шаги, медленно приближающиеся к двери снаружи. Через мгновение раздался тихий скрип дверных петель и чуть слышный щелчок соприкосновения стальной поверхности с кирпичом. Кто-то проследовал его путем — вдоль стены и вне зоны действия видеокамер. В отличие от осмотрительно пробиравшегося Грина человек шел довольно быстро. И уверенно. Словно весь этот путь был ему хорошо знаком. Грин слышал, как он, пройдя мимо, направился к двери лестничной клетки.

Грин едва сдержался, чтобы не высунуться и не взглянуть. Он еще подождал, продолжая прислушиваться. Дверь на лестницу закрылась, но он продолжал ждать, вслушиваясь. Шаги удалялись, поднимаясь по бетонной лестнице и несколько замедляясь.

С сиренью в руке он вышел из укрытия и направился к лифту. Нажав кнопку «вверх», ожидал, что лифт, учитывая время суток, тут же подойдет, однако лифта не было секунд тридцать. Он едва сдержался от повторного нажатия уже светящейся кнопки вызова.

Вскоре дверь открылась. Прежде чем зайти в лифт, Грин вынул сотовый телефон, вызвал уже набранный номер и сказал лишь одно слово: «Вперед».

Войдя в лифт, он нажал кнопку двенадцатого этажа и кнопку закрытия двери. Когда лифт открылся на двенадцатом этаже, он, прежде чем выйти, нажал кнопку цокольного этажа и закрытия двери. Он пошел направо — к тому месту, где коридор поворачивал к квартире 12Б, и, заглянув за угол, убедился, что там по-прежнему никого нет.

Он подождал. На этот раз ожидание оказалось недолгим. Через несколько секунд он уже услышал на лестнице шаги. Металлическая дверь в конце коридора открылась, и через мгновение открылась другая дверь, гораздо ближе к тому месту, где он стоял.

«А вот это уже дверь квартиры 12Б, — решил Грин. — Превосходно».

Он быстро повернул за угол и успел сделать с полдюжины широких шагов, прежде чем оказавшиеся в коридоре два человека догадались о его присутствии. Он был уже рядом. Они удивленно повернулись. Одновременно, как по команде.

С сиренью в руке, Грин постарался улыбнуться как можно обворожительнее.

— Доброе утро, леди! — воскликнул он, поравнявшись с дверью 12Б. Эдна Уингейт, выйдя из квартиры, стояла в коридоре. Простая белая майка, серые брюки свободного покроя, на ногах — белые сандалии.

«Не очень-то похоже на пижаму, — отметил он. — Скорее домашняя одежда на случай, если кто-то должен зайти».

Уингейт смотрела в его сторону, и в ней не чувствовалось обычной спокойной уверенности. Грин повернулся к другой даме, только что поднявшейся по лестнице. Ей лучше удалось сохранить самообладание. Испуга не ощущалось. Что же? Злость? Вызов? Обреченность?

После секундного замешательства она уверенно подошла к нему.

— Доброе утро, детектив Грин, — ответила Сара Макгил.

— Я пришел с цветами. — Он протянул ей веточку сирени.

— Если бы я знала, взяла бы с собой свежеиспеченный хлеб.

— Похоже, мне суждено вновь посетить ваш ресторанчик, — сказал он.

— Добро пожаловать в любое время, — ответила Макгил, принимая сирень. Он заметил, что у нее слегка дрожат руки.

Продолжая смотреть на Макгил, Грин кивнул в сторону Уингейт, которая, похоже, все еще не могла прийти в себя от его неожиданного появления. Он приподнял руку с оставшейся веточкой сирени.

— В воскресенье — День матери, — сказал он, обращаясь к Макгил. Затем, повернувшись к Уингейт, протянул ей сирень. — Так что я не забыл и про вашу мать.

Он вновь повернулся к Макгил, и их взгляды встретились.

— Какой вы догадливый, детектив Грин, — сказала она наконец.

Глава 53

«На сей раз это уже не сон, — сказала себе Нэнси Пэриш, вкатывая шаткую тележку, заваленную коробками с письменными материалами следствия, в скрипучий лифт старой городской ратуши. — Почти десять утра, а в суде черт знает почему ни души. Это все равно не сон».

Из-за такой тяжести она предпочла лифт широкой каменной лестнице. На самом деле ей просто не оставалось ничего другого: хоть старый лифт и еле полз, столько коробок ей все равно было не дотащить.

«Почему же никого нет? — Она посмотрела на часы: 9:50. — До начала суда под председательством Саммерса времени впритык. Но я успею. Буду вовремя».

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем старые двери лифта с грохотом открылись. Нэнси опять взглянула на часы. Было 9:55. Стоило поторопиться. Она осторожно перекатила тележку через неровный металлический порожек на затоптанный коврик и стукнула по кнопке второго этажа. Закрывшись наполовину, двери застопорились.

«Только этого не хватало», — подумала Пэриш, барабаня по кнопке «закрыть двери». Двери не шевелились. Она попробовала нажать кнопку «открыть двери». Безуспешно.

— Давай же, давай! — воскликнула она, тыкая то одну, то другую кнопку.

Безрезультатно. Она застряла.

Оставалось одно. Повернувшись боком, Пэриш втиснулась в щель между дверями и посмотрела вокруг. Странно. Не было никого, кто мог бы помочь. Сморщившись от напряжения, она что есть сил навалилась на дверь. Почувствовала, как на затылке ближе к шее выступила испарина. Наконец двери, поддавшись, с грохотом открылись.

Она выкатила тележку назад через порожек к подножию лестницы и отстегнула эластичный шпагат, удерживающий коробки. Потом перетащила по одной все коробки сначала на площадку лестничной клетки, а затем к двери зала судебных заседаний 121 на втором этаже.

Вокруг по-прежнему никого. Не было даже Горация с его колокольчиком. Пэриш взглянула на часы. Начало одиннадцатого. И это не сон. Все происходило наяву, и она опоздала. Сходить вниз за тележкой не было времени. Все уже давно в зале суда. Она взялась за ручку. Дверь оказалась заперта. Нэнси слышала доносящиеся из зала голоса. Она постучала, но никто ей не открыл. Она постучала вновь, уже громче. Ноль эмоций.

Тогда Пэриш закричала:

— Откройте! Это не моя вина! Идет слушание по моему делу!

— Это твоя вина, Нэнси, — раздался голос из коридора. Она подняла голову. У одного из лиц, вылепленных наверху круглой гранитной колонны, каменный рот двигался, как физиономия детской резиновой куклы, которую надевают на пальцы. — Все это исключительно твоя вина, Нэнси, — говорил каменный рот.

Пэриш содрогнулась и вновь стала хвататься за ручку двери. И вдруг поняла, что судорожно комкает край простыни. Она схватила радио-будильник и развернула к себе. На красном светящемся циферблате было: среда, 1:40.

Нэнси вновь упала на подушку. Ее хлопчатобумажная майка была вся влажная. За прошлую неделю, с тех пор как начались ночные кошмары, она использовала все четыре ночные сорочки и теперь принялась за майки. Сев на кровати, она стянула ее с себя через голову.

«Тоже отправится в стирку», — решила она.

Вывернув майку с изнанки на лицевую сторону, она бросила ее в стоящую в углу переполненную корзину для белья.

Во рту пересохло. Сделав над собой усилие, Пэриш встала и побрела в ванную. Стакана под рукой не оказалось. Она открыла кран и, дождавшись, когда струя похолодела, собрала воду в пригоршню и поднесла к губам.

Эти ночные кошмары на тему суда становились все хуже. Сначала приснилось, что, открыв коробки, она обнаружила, что принесла в зал не те материалы. Следующей ночью она со своими материалами почему-то оказалась в совершенно незнакомом суде в Скарборо, где никто не слышал ни о Брэйсе, ни об этом деле. Нэнси проснулась оттого, что начала вопить на смущенно толпящихся в коридоре сомалийцев: «Кевин Брэйс — голос Канады, и вы смеете утверждать, что никогда о нем не слышали?!» На третью ночь она приехала туда, куда надо, но на неделю ошиблась с днем заседания, а Саммерс велел никому не говорить ей, что произошло. Пару ночей назад дело дошло до перекрестного допроса свидетеля. Им оказался тот самый консьерж-иранец Рашид, который вдруг заговорил на незнакомом языке. Пэриш не понимала из его речи ни слова, но это никого не волновало. В конце концов Саммерс пристально посмотрел на нее поверх очков и грозно спросил: «Мисс Пэриш, вы так и не удосужились выучить фарси?»

Она взяла салфетку, намочила в холодной воде и, отжав, протерла шею, лоб и лицо. Выключив в ванной свет, на ощупь пробралась к комоду. Осталось всего две майки. Потом нужно устраивать стирку. Или придется доставать майки из корзины.

Пэриш расправила простыни на той стороне кровати, где не лежала. Всю неделю она спала по очереди то на одной, то на другой половине, чтобы вторая половина просохла от ее ночных кошмаров.

«Широкие двуспальные кровати изобретались явно не с этой целью», — думала Пэриш, взбивая подушки.

Она включила ночник.

Подобная история неизбежно повторялась, как только у нее начинался большой судебный процесс. Ночные кошмары и превращение личной жизни в хаос. Когда ей приходилось целыми днями торчать в суде, а вечером ездить в тюрьму, времени ни на что другое не оставалось. Какая там готовка или уборка — успеть бы перекусить.

Каждый раз перед долгим процессом она пыталась все спланировать наперед. Запастись всем необходимым и как следует подготовиться, точно жители морского побережья, которые задраивают дома перед штормом. Она снимала в банкомате наличные, закупала коробками ручки с бумагой, гору замороженных продуктов, чулки и белье. Однако каждый раз неизбежно допускала мелкий просчет, из-за которого все ее приготовления шли насмарку. То заканчивались чернила в картридже принтера, то — шампунь, то вдруг начинались «критические дни», а у нее оказывался единственный «тампакс».

«Может быть, мне сейчас собрать постельное белье и постирать? — подумала она, уже зная, что заснуть ей не суждено. — Может быть, может быть…»

Вместо этого Пэриш, точно отвергнутая любовница, вновь перечитывающая полученный в письме отказ, взяла судебную папку и раскрыла на страницах с заметками, сделанными ею во время последней встречи с Кевином Брэйсом минувшим вечером.

Стоило ей взглянуть в записи, как остатки сна выветрились из головы. Сразу вспомнила все, что случилось. Решив написать то, что хотела ему сказать, она взяла его тетрадь:

Пэриш наблюдала за лицом Брэйса, пока он внимательно читал то, что она написала. Новость, похоже, взволновала его. Он написал ответ:

«Завидное красноречие. Картина, достойная зарисовки, — думала Пэриш. — Адвокат со своим клиентом, бок о бок за столом, вот-вот начнется суд. Клиент передает адвокату записку, в которой пишет: „Простите, что сообщаю вам об этом только сейчас, но преступление совершил я“».

Подвинув к себе тетрадь Брэйса, она написала:

Прежде чем написать ответ, он поймал ее взгляд и некоторое время смотрел ей в глаза. Она все еще мысленно представляла только что придуманную ею карикатуру и поэтому невольно улыбнулась, прочитав его ответ:

Она не могла забыть то, что увидела в его глазах. К ее изумлению, ей показалось, что он испытал облегчение.

Пэриш встала с постели и прошла в гостиную к маленькому эркеру с окошком. Хотя она жила в четырех кварталах южнее Дэнфорта — одной из наиболее оживленных улиц Торонто, — до нее доносились шум и сигналы проносящихся там машин.

«Мне бы тоже следует почувствовать облегчение, — думала она. — Отпраздновать победу „Листьев“, а заодно и свое возвращение к нормальной жизни. Да, и еще стоит отметить свое первое проигранное дело об убийстве. С почином! Смогу съездить домой на День матери».

Она оглянулась на скомканные простыни, затем перевела взгляд на корзину для грязного белья, на выросшую возле кровати стопку непрочитанных книг и журналов. И на стоящую рядом с ними коробку, надписанную «Брэйс».

Да, заснуть вновь уже не суждено. Пэриш села на пол возле коробки, скрестив ноги, и открыла ее.

«Моя последняя ночь с этим делом, — подумала она, вынимая из коробки папку „Свидетельские показания“. — Что же здесь могло ускользнуть от меня, Кевин Брэйс? — уже в который раз недоумевала она. — Что?»

Глава 54

Ари Грин в упор глянул на Сару Макгил. Он смотрел ей прямо в глаза, ожидая увидеть в них смятение от его неожиданного появления в пустынном коридоре Маркет-плэйс-тауэр среди ночи. Но ее взгляд был спокоен. В нем ощущался заведомый отказ чему-либо удивляться. Она просто смотрела выжидающе, глазами человека, достаточно пережившего в своей жизни, чтобы его могло еще что-то поразить. Взгляд таких глаз был ему знаком — взгляд выживших, глаза его родителей, их друзей.

Грин повернулся к Эдне Уингейт. Та, похоже, все еще не могла прийти в себя. Он кивнул в сторону Макгил.

— Прошу прощения, что мешаю встрече матери с дочерью.

Посмотрев на Макгил, Уингейт вновь перевела взгляд на Грина и зарделась.

Сунув руку в карман пальто, Грин вынул оттуда казенного вида конверт.

— Знаете, у меня хорошо получается разбираться с документами по любому, пусть и объемному, делу: каждая бумажка — на своем месте. Однако с собственными бумагами я не справляюсь. На днях я получил кое-что по почте. — Конверт захрустел, пока он доставал из него листочек. — Чертовы талоны за парковку. Мне приходит целый ворох квитанций, особенно когда работаю с большим делом. Вечно забываю их вовремя оплачивать, а потом получаю вот такие извещения из суда. Квитанции приходят порой чуть ли не через несколько месяцев. Вот этот талон еще от 17 декабря: Маркет-лейн — улочка, что рядом с этим домом. Офицер Кенникот брал мою машину и припарковался там в день убийства Кэтрин Торн. У него не было моего жетона, а про парковочный счетчик мы и вовсе забыли. Вчера, обнаружив это среди почты, я вспомнил то утро и припаркованный прямо передо мной грузовичок. На нем еще снег лежал, будто он откуда-то с севера приехал.

Грин вновь залез в конверт и вытащил из него второй листик бумаги. Сделав небольшую паузу, он посмотрел на то, что там написано, словно видел это впервые.

— Миссис Макгил, я узнал номер вашей машины и проверил его на получение парковочных талонов. Нашелся всего один. — Он показал ей клочок бумаги. — В ночь убийства ваш грузовичок был припаркован в переулке возле этого дома. Утром я поставил свою машину позади него. — Он посмотрел ей в лицо. — Обычно вы уезжали до шести и не получали квитанций за парковку. Но из-за случившегося вы задержались и вам необходимо было где-то переждать, пока страсти не улягутся. Тут я задумался: куда вам было идти? Неужели вы знали кого-то в этом доме? Но откуда вам было знать кого-то еще?

Минувшим вечером я ездил к отцу смотреть матч. С улицы доносился запах сирени. Наступает День матери. Первый, с тех пор как умерла моя мать. Я обычно дарил ей сирень. И тут я вспомнил про вас, миссис Макгил. Вы же ботаник. И что же, подумал я, дарили вам на День матери ваши девочки, Аманда и Беатрис? Мой отец как-то отметил, что вы назвали их очень по-английски. И тут до меня дошло: Эдна Уингейт — ваша мать. В ночь убийства Кэтрин вы оставались у нее до тех пор, пока все не успокоилось.

Он вновь повернулся к Эдне Уингейт.

— А вам, миссис Уингейт, в то утро нужно было на йогу? Я звонил туда. Все занятия начинались не раньше девяти. Вы пригласили меня на следующее утро, чтобы дать дочери возможность уйти.

Женщины не проронили ни слова. Обычно Грин не был так многословен со свидетелями, но в данной ситуации их молчание было красноречивее слов. Его монолог строился на многочисленных догадках, однако их молчаливая реакция как нельзя более убедительно подтверждала их правильность.

Грин перевел взгляд на Макгил. Он вновь, как фокусник, сунул руку в карман своей куртки и вытащил оттуда пластиковый пакет. В нем лежала тонкая металлическая ложка. К пакету была приклеена большая зеленая бирка с подписью: «Брэйс. Ложка из „Кафе в глубинке“, 20 декабря».

— С меня — ложка, миссис Макгил. Я унес ее из вашего ресторанчика еще тогда, в декабре, — дурацкая привычка все собирать. — Эта ложка была лишь «театральным реквизитом», а не вещественным доказательством. Офицер Кенникот уже давным-давно обнаружил ее отпечатки, и Макгил могла бы это сообразить, если бы имела время подумать. Смысл демонстрации этого предмета заключался в том, чтобы сбить ее с толку. Заставить говорить. — Мы обнаружили несколько отпечатков на ручке с внутренней стороны входной двери квартиры 12А и сравнили их с теми, что на этой ложке. Это ваши отпечатки.

Грин несколько раз мысленно прокручивал в голове, как преподнесет это Макгил. Стоит ли сказать: «квартиры Кевина Брэйса» или даже «квартиры вашего бывшего мужа»? Он решил сказать это исключительно формально. Супруги Брэйс официально не разводились, и Грин хотел дать Макгил понять, что знает об этом. Кроме того, возможно, в душе она по-прежнему относилась к Брэйсу как к мужу.

Макгил с удивлением уставилась на ложку, но не проронила ни слова.

— Если бы ваши отпечатки были обнаружены на каком-нибудь кувшине в кухонном шкафу или на форме для кубиков льда в морозилке холодильника, этому не придали бы значения, — продолжил Грин. — На подобных предметах отпечатки порой сохраняются неделями, а то и месяцами. Однако отпечатки, обнаруженные на таких весьма «посещаемых объектах», как ручка входной двери, принято считать довольно свежими.

Мельком взглянув на Уингейт, Макгил вновь посмотрела на Грина.

Грин не имел оснований арестовывать Макгил. Повестка лежала у него в кармане, и он мог вызвать ее для дачи показаний на предварительном слушании, однако количество возможных вопросов было весьма ограниченно. И сейчас настало время ее разговорить. Ему необходимо было вынудить ее уйти из коридора. Сделав шаг, он подошел поближе — не слишком близко, но так, чтобы дать ей понять, что уходить он не намерен.

— Более того, — продолжил он, понизив голос, — мы обнаружили отпечатки и на металлической скобе за дверью. — Грин все еще держал в руке пластиковый пакет с ложкой. — Мы установили, что мистер Сингх, разносчик газет, войдя в квартиру, за дверь не заглядывал. И когда тот входил, Кевин полностью распахнул дверь, до стены, но когда, спустя несколько минут, на место прибыл офицер Кенникот, дверь вновь была открыта наполовину. Это могло означать лишь одно: когда Сингх входил в квартиру, кто-то стоял за дверью.

Макгил неотрывно смотрела на пластиковый пакет с ложкой. В какой-то момент Грину показалось, что она вот-вот вырвет пакет у него из рук и убежит.

На лестнице послышались шаги: кто-то быстро поднимался. Дверь позади Макгил распахнулась. В дверях стоял запыхавшийся офицер Кенникот. На нем, как и велел Грин, был деловой костюм с галстуком, а из-под мышки торчала небольшая папка. Своим появлением Кенникот словно отрезал — в большей степени психологически — все пути к отступлению.

— Это офицер Кенникот, — произнес Грин будничным тоном, будто они вчетвером чуть ли не каждый день встречались по ночам в коридоре Маркет-плэйс-тауэр. — Он вновь повернулся к Эдне Уингейт. — Может, мы зайдем выпьем чаю?

Уингейт молча кивнула в ответ. Без лишних слов Макгил просто прошла вперед. Уингейт последовала за дочерью, а Грин пропустил перед собой Кенникота.

Они сели за круглый кухонный стол со стеклянной столешницей. Все молчали. Макгил достала пачку сигарет, стукнула по дну пачки, но выбить сигарету не получилось.

— Сорвалась, детектив, — словно поясняя, сказала она сидящему напротив нее Грину. — Хотела бросить, но не удалось. — Она вновь стукнула по пачке — на этот раз оттуда показался фильтр сигареты.

Грин улыбнулся. Макгил хотела выиграть время. По ее непроницаемой внешности он пытался определить, что в большей степени владело ею в данный момент — потрясение, злость, яростное упорство, стремление выкрутиться или все принять. Главное — то, что она говорила. Она не отрицала ни наличие отпечатков, ни то, что находилась в квартире 12А в день убийства Торн. А это уже немало, поскольку отпечатки — однозначное доказательство, как он утверждал.

Он решил, полностью сменив тему и тем самым несколько ослабив бдительность, застать их врасплох.

— Миссис Макгил, несколько месяцев назад я встречался с вашей дочерью Амандой. Еще до рождения ребенка. Я слышал, она родила девочку — вашу первую внучку, а вашу, миссис Уингейт, первую правнучку. Поздравляю.

Макгил словно преобразилась. Она даже чуть оттолкнула от себя пачку сигарет. Целлофановая обертка слегка скрипнула по столешнице. Ее лицо озарила лучистая улыбка.

— Шаннон завтра исполняется четыре месяца, а маленькому Гарету в Калифорнии уже шесть недель. Странно: вы смотрите на своих детей, и вам кажется, что они никогда не вырастут. И вдруг у них появляются работа, супруги, семьи. И вот теперь — дети.

Грин кивнул.

— Это заслуженная радость, миссис Макгил. Особенно после того, что произошло с вашим сыном.

Ее настроение изменилось в одно мгновение. Она яростно схватила пачку сигарет.

— Похоже, вы изучили всю мою жизнь, а, детектив? Чертовы социальные работники. — Казалось, она впервые потеряла самообладание.

Уингейт посмотрела на Макгил. Мать и дочь. На ее лице отразилась давняя боль.

— Тогда все было иначе. — Грин наблюдал за ее лицом. — Я понимаю, как тяжело, когда с вами так обходятся.

— Понимаете? — Она побагровела. — Откуда вам знать, каково родителям, когда у них забирают ребенка?

Грин так стиснул кулаки, что ногти впились в ладони. Он на секунду вспомнил о Ханне — потерянной дочери своего отца. Ему вдруг стало жутко от мысли, что он так никогда и не узнает, что еще потерял его отец.

— Тогда им было все равно — они просто забирали у вас детей. — Макгил вновь стукнула по пачке сигарет. — А потом на вас навешивают ярлык плохой матери, и все.

Грин кивнул.

— Я читал отчеты. У Кевина-младшего была тяжелая форма аутизма, и с двухлетнего возраста…

— «Мамаша-холодильник» — вот как они прозвали меня. «Только собой и занимается». Это из-за того, что я оставила Кевина на полчаса в кроватке. — Горечь едва проступила в ее голосе, точно чуть заметный мох на скалистой горной породе. — «Помощь детям» заставляла меня читать книги и статьи этого кретина Бруно Бетельхайма. Наибольший восторг вызывала у них «Джоуи: механический мальчик» — про ребенка, которого спас и оградил от злых и бездушных родителей добрый понимающий доктор. Чертова сказочка!

Грин кивнул. Макгил абсолютно права. Знакомясь с этой историей, он кое-что прочел о весьма противоречивом психологе Бруно Бетельхайме. В пятидесятых годах доктор Б., как он любил себя называть, вывел новую теорию лечения слабо изученного тогда заболевания — детского аутизма. Бетельхайм, заявив, что учился с Фрейдом, во всем винил родителей — в основном матерей, которые, по его утверждению, подсознательно желали смерти своим детям. Особенно мальчикам. Даже самые добросовестные из мамаш порой оказывались под подозрением.

— Эти социальные работники приходили, часами просиживали на нашей кухне и отмечали все, что я делала, в своих чертовых желтых карточках — каждое мое слово, жест. Им было наплевать, что Аманда и Беатрис росли нормальными здоровыми девочками. Они утверждали, что я, сама того не подозревая, желала смерти Кевину-младшему. Что я представляла угрозу для собственного сына. И даже для дочерей. Моя вина была во всем, что бы я ни делала.

На ее глазах внезапно выступили слезы, вызвавшие у Грина не меньшее удивление, чем оброненные ею грубые слова или курение. Слезы текли по щекам, и она даже не пыталась их скрыть.

Протянув руку, Уингейт взяла Макгил за локоть.

— Для меня это казалось тяжелее, чем потерять на войне родителей, — призналась Уингейт. — Обвинения в адрес дочери, угроза потери девочек.

Кенникот достал из принесенной папки тонкую бежевую папочку и передал Грину.

— И поэтому, миссис Макгил, вы безропотно отдали девочек под опеку Кевина.

Макгил посмотрела на Грина. Она так и не вытерла слезы.

— Это был единственный шанс не потерять их. Кевин оставил меня, и девочки ушли жить к нему. Мне пришлось подписать все соответствующие документы. — Она неожиданно громко рассмеялась. — Видели бы вы этих людей из «Помощи детям», когда они узнали, что девочки с Кевином. Им так хотелось добраться до них! Но — ничего не поделаешь! А бедный Кевин… Все считали, что он, мерзавец, бросив беспомощную жену, отобрал у нее детей. Пресса исходила ненавистью. А Кевин просто проглотил это, не сказав ни слова.

Слезы градом катились у нее из глаз. Вынув из кармана свежеотглаженный носовой платок, Грин протянул ей. Она взяла платок, но вытирать лицо не спешила.

— Тот день, когда я узнала, что Бетельхайм покончил с собой, стал лучшим в моей жизни, после рождения детей и свадьбы, — призналась Макгил.

Она взглянула на носовой платок, словно не понимая, откуда он взялся. Никто не шевельнулся.

— После того как у меня забрали сына, я словно потерялась. Бедный Кевин! — Она вновь схватилась за пачку сигарет. Почти смяв в руке, бросила ее на стеклянный стол. — Он любил в своей жизни двух женщин, и обе оказались ненормальными.

— К вам это не относится, миссис Макгил, — заметил Грин. — У вас отняли ребенка.

Макгил наконец поднесла платок к лицу.

— Отняли, — повторила она.

Ей удалось вытащить из искореженной пачки помятую сигарету. Она зажгла ее и не спеша выдохнула дым в сторону.

— Теперь вам известна наша маленькая тайна, детектив. По воскресеньям Кевин водил девочек на фигурное катание, футбол, гимнастику. А я мастерски скрывалась. Тайком следила за ними. К тому времени, когда социальные работники наконец отстали, девочки уже превратились в подростков с кучей друзей. — Она посмотрела на лежащую на столе бежевую папку. — Это то, что завели на меня в «Помощи детям»?

Побарабанив пальцами по папке, Грин покачал головой:

— Нет. Это последние банковские отчеты. Нелегкие времена для вашего кафе.

Она встретилась с ним взглядом.

— Я говорила вам еще в первый раз. Это тяжелый бизнес.

— Каждый месяц вы получаете, так сказать, «финансовое вливание» в размере двух тысяч долларов. И это, похоже, помогает вам держаться на плаву.

Макгил покрутила в руке сигарету.

— У меня также есть отчет из банка вашего мужа. — Грин намеренно выбрал слово «муж». — На протяжении последнего года две тысячи долларов наличными снимались с его счета в начале каждого месяца. — Держа свою руку на закрытой папке, он посмотрел ей в глаза. — Как вы мне говорили, почта идет в Хэлибертон всего два дня. Когда расследуешь дело об убийстве, частенько пропускаешь то, что, казалось бы, очевидно. Для меня вчера все встало на свои места. Вы приехали в Торонто вечером накануне убийства Кэтрин Торн. Консьерж Рашид рассказал, что Кевин попросил его в воскресенье подложить под дверь подвала кирпич. Вы вошли, не замеченная никем, в том числе видеокамерами.

Макгил комкала носовой платок.

— Из-за того, что вы задержались, на ваш грузовичок, на крыше которого все еще лежал загородный снег, пришел парковочный талон, так?

Тишина в помещении будто стала осязаемой. Все смотрели на Макгил.

— В ту ночь я была в квартире 12А, детектив, — наконец сказала Макгил.

— И в то утро тоже, — добавил Грин. — Когда пришел мистер Сингх, вы находились за входной дверью.

Оба понимали, что подобно путешественникам, перевалившим за высокую горную гряду, они оказались теперь по «ту» сторону, на новой территории.

Глава 55

Фернандес взглянул на часы, потянув на себя ручку серой стальной двери кафе «Весталенч». Было 1:59 ночи. Стопки свежеотпечатанных газет пестрели заголовками: «„Листья“ выиграли Кубок», «Лорд Стэнли — наш», «„Нация листьев“ ликует». Большинство сидящих за стойкой посетителей были в сине-белых майках на манер хоккейной формы «Листьев». Возвышающийся за стойкой холодильник был обклеен бамперными наклейками «„Листья“, вперед!», а старенький кассовый аппарат был сплошь утыкан сине-белыми флажками. Даже картинка Матери Терезы над дверью была «украшена» командной символикой.

Кафе «Весталенч», открывшееся в 1955 году, считалось достопримечательностью Торонто. Поесть здесь можно было круглосуточно. Кроме того, здесь имелась еда навынос для арестантов расположенного неподалеку полицейского участка и скромные «бонусы» для полисменов, приходивших за коричневыми пакетами. Завсегдатаями кафе были проститутки, захаживавшие туда в перерывах между «службой», студенты-кофеманы и прочие традиционные персонажи ночной жизни города.

Фернандес много раз проезжал мимо этого заведения, но у него не возникало желания туда заглянуть. Однако минувшим вечером, когда он переходил улицу, с ним поравнялся горластый прокурор Фил Каттер.

— Фернандес, надо поговорить, — заявил Каттер, оглушая своим громогласным голосом.

Посмотрев налево, Фернандес заметил, что к ним приближается трамвай. Он ускорил шаг. Каттер не отставал.

— Вы знаете «Веста ленч»? Круглосуточную закусочную на углу Бэтхерст и Дюпон?

— Видел, — ответил Фернандес.

— Хорошо. Встретимся там ровно в два ночи, — сказал Каттер.

— Два ночи?

— Два ночи. Не опаздывайте.

— А в чем дело?

— Просто будьте там. «Веста ленч».

Развернувшись, Каттер исчез в толпе. Да, содержательный диалог был. Никакой переписки и телефонных звонков.

Фернандес окинул взглядом зал. Вдоль стены с окнами тянулся ряд купе с сиденьями в виде лавок с высокими спинками. Фил Каттер, Барб Гилд и шеф полиции Хэп Чарлтон сидели в самом дальнем. Рядом с Чарлтоном пустовало место, его Фернандес и занял, положив на стол ручку и тетрадь.

— Кофе? — предложил Чарлтон. Он был, как всегда, любезен. Перед собравшимися стояли кружки, и в воздухе витал кофейный аромат.

— Нет, благодарю, — ответил Фернандес.

— Наш уважаемый коллега не пьет водянистый канадский кофе, — заметил Каттер.

Хоть он и старался произнести это шепотом, его шепот походил на собачье рычание. Он теребил салфетку на столе.

«Вместо того чтобы расхаживать взад-вперед», — подумал Фернандес.

— А кофе действительно водянистый. — Чарлтон усмехнулся. — Не один десяток лет я его пил — ночные дежурства, «Веста ленч»… Это сейчас я уже избаловался всякими кофе-латте в управлении.

Фернандес вежливо улыбнулся Чарлтону. Все замолчали. «Вступительная часть» окончена.

— Итак. — Фернандес взял со стола авторучку и тетрадь. — О чем речь?

— Да положите вы свою ручку, Альберт, — вздохнул Каттер, продолжая теребить салфетку.

Посмотрев ему в глаза, Фернандес медленно отложил тетрадь с ручкой и окинул взглядом присутствующих, пытаясь определить, кто должен говорить.

— Брэйс хочет признать себя виновным. — К удивлению Фернандеса, это сказала Барб Гилд.

Едва заметно кивнув, Фернандес ждал продолжения. Однако все молчали. Вскоре стало понятно, что ожидание бесполезно.

«Значит, они решили, что это должно выглядеть именно так, — подумал Фернандес. — Они сообщают лишь то, что, на их взгляд, мне необходимо знать. Если мне нужно больше информации, я должен об этом попросить».

— В чем он хочет признать себя виновным? — спросил Фернандес.

— В первой, — ответила Гилд.

Фернандес почувствовал в животе спазм.

— Когда?

— Сегодня утром.

Он почувствовал, как у него начало крутить желудок.

— Кто вам сказал? — поинтересовался он у Гилд.

Ему могло прийти в голову лишь одно — те страницы, что Марисса обнаружила на ксероксе.

— Вам это обязательно надо знать? — Это уже голос Каттера. Ему впервые удалось говорить тихо, и он даже перестал теребить салфетку. Взглянул на Гилд, затем — на Чарлтона и стал очень медленно двигать салфетку.

— Надо ли мне? — переспросил Фернандес.

— Послушайте, — Каттер по-прежнему старался говорить как можно тише, — нужно, чтобы «признание» прошло без сучка без задоринки. Поняли?

— Что ж, я и не собираюсь мешать ему признаваться.

— Да, но Саммерс может.

— Саммерс? Зачем ему? — удивился Фернандес.

Каттер вновь окинул взглядом коллег.

— Могут возникнуть осложнения.

— Например? — уставился на него Фернандес. Последовала пауза. — Надо угадать?

— Например, адвокат Брэйса, — наконец вступил Чарлтон.

— Пэриш? — удивленно воскликнул Фернандес. — Она, разумеется, расстроится, потому что лезла из кожи вон и даже кое-чего добилась, поставив под сомнение первую степень. Но какие тут осложнения?

Он вновь окинул всех взглядом. Они словно застыли. Ему еще не доводилось видеть Каттера таким смирным.

И вдруг все прояснилось.

— Погодите. — Он даже вздрогнул. — Откуда вам известно, что Брэйс сказал своему адвокату? Это же конфиденциальная информация.

Вновь последовала пауза.

— Никакой судья из этой провинции не дал бы разрешение на прослушку ее телефона.

— Что верно, то верно, — согласился Хэп Чарлтон.

И вновь молчание. Фернандес понял. Они хотели сказать, что невозможность получить такое разрешение не является для них камнем преткновения. Никто бы даже и не узнал. Он вдруг представил себе кучку полицейских, сидящих в какой-то комнатушке и прослушивающих телефон Нэнси Пэриш. Неприятные ощущения в желудке усилились. Он вновь вспомнил о ксерокопиях. О молчании Брэйса и его переписке.

— Но я думал, Брэйс молчит… — забормотал Фернандес.

Каттер приблизился к нему. Он говорил почти шепотом, но достаточно громко, чтобы его было отчетливо слышно.

— Мы получаем информацию из самого надежного источника. Написанную собственноручно Брэйсом. — Он рассмеялся едким колючим смехом, который казался еще более зловещим, оттого что звучал полушепотом.

«Вот спасибо тебе, Каттер», — подумал Фернандес.

— У вас есть в тюрьме некто, кто подсматривает в тетрадь, что Брэйс повсюду носит с собой?

— Многие уже забыли, что начинал-то я адвокатом, — сказал Каттер с плохо скрываемым злорадством. — Правда, это было давно. Но, скажем так, я сохранил хорошие отношения с одним из ветеранов охраны в «Доне».

Фернандес медленно кивнул.

— И поэтому сейчас с нами нет детектива Грина, — сказал он.

— Послушайте, Фернандес. — Каттер вновь затеребил салфетку. — Город по уши в дерьме. И вам это известно не хуже меня. Мы каждый день слышим об этом в суде. Оружие, бандиты, насильники. Хотите заниматься убийствами? Вот с чем вам придется иметь дело. И не надо нести ерунду в стиле бойскаутов: «Сторона обвинения не может выиграть или проиграть». Когда речь заходит об убийствах, мы играем, чтобы выиграть. Да и вам не стоит беспокоиться насчет вашей приятельницы Нэнси Пэриш. Брэйс никогда не звонит ей.

— Хорошо. Что вы от меня хотите?

Каттер рассмеялся.

— Да ничего особенного. Выиграть дело. Брэйс попытается уволить Пэриш — протест. Пэриш попытается отказаться от дела — протест. Не давайте Саммерсу пространства для маневра.

— С юридической точки зрения здесь все прозрачно, — встряла Гилд. — Никаких свидетельств психической недееспособности; Пэриш не имеет права препятствовать клиенту признать себя виновным. В худшем случае она отказывается от защиты, он признает себя виновным и получает двадцать пять лет.

— И у вас, Альберт, будет отличное начало новой карьеры государственного обвинителя по особо тяжким делам, — сказал Каттер. До этого он никогда не называл Фернандеса по имени. — Там, наверху, не стоит шибко уповать на талант — придется много работать.

Фернандес кивнул. Потом улыбнулся. Напряжение стало спадать. Каттер разорвал салфетку.

— Полагаю, этой встречи не было, — сказал Фернандес.

Чарлтон громко рассмеялся.

— Расплатимся наличными. Я знаком с Ником — тем, что за стойкой, — со времен своих дежурств. По ночам, когда было спокойно, мы заглядывали сюда и часами пили кофе, а каждые пятнадцать минут кто-то один выходил на улицу и докладывал о нашем новом местонахождении. Ник ни разу не проболтался. Если кто-то что-то вынюхивал, он говорил, что не видел меня уже несколько месяцев.

Обернувшись, Фернандес посмотрел на стойку. Высокий мужчина с седеющими усами привычно неторопливыми движениями размашисто протирал столешницу. Пятна на белой форме с фартуком свидетельствовали о продолжительности его ночной смены. Черно-белые часы на стене показывали 2:30.

— Похоже, у меня грядет весьма интересный день, — сказал Фернандес, забирая со стола свою тетрадь с ручкой. — Всем до встречи в суде.

«Марисса, кажется, я приду домой необычно рано, — думал он. — У нас намечается приятный вечер. И будет повод кое-что отметить».

Глава 56

— Каждый месяц у нас пропадает от десяти до пятнадцати столовых приборов, в основном ножи. — Сара Макгил укоризненно глянула на Ари Грина и потрясла пластиковым пакетом. — Вот и вы внесли свою лепту.

— Да, несомненно, — ответил он.

Грин много раз наблюдал одну и ту же историю и не переставал удивляться. Порой при наступлении одного из наиболее драматичных моментов в жизни людей вдруг почему-то начинали тревожить банальные вещи. Теряя все на свете, они обращали внимание на легкопоправимые мелочи. И начинали упорно к ним цепляться.

Во время его последнего судебного процесса по делу об убийстве обвиняемого больше волновало обеденное меню, чем то, что количество улик против него росло как на дрожжах. И чем хуже становилась ситуация, тем отчаяннее он жаловался на качество еды.

Все еще держа перед собой пластиковый пакет, Макгил комкала его краешек, словно маленькая девочка уголок любимого одеяльца.

— Я не пойду в суд, — наконец заявила она.

Грин предполагал такой поворот событий. Он постучал пальцами по карману своей куртки.

— У меня с собой повестка на ваше имя, — сказал он. — Нет желания вынуждать вас, но вашему мужу грозит двадцать пять лет. Ваши показания очень важны.

— Там будет «Помощь детям».

Грин не ожидал этого.

«Никогда не учтешь всего, что происходит внутри человека и как это может повлиять на его поступки», — подумал он.

— Миссис Макгил, это суд по делу об убийстве. Не представляю, как это может интересовать «Помощь детям».

Макгил стукнула кулаком по столу. Удар был такой сильный, что он испугался за стеклянную столешницу.

— Не представляете?! Конечно, с чего бы вам это представлять?! Да эти люди ни за что не отступятся! Никогда. Стоит им услышать, что, когда умерла Кэтрин, я находилась в квартире, они лишат меня возможности вновь встретиться с детьми.

— Но ваши дочери выросли, миссис Макгил, — возразил он. Грин взглянул на Кенникота. Тот тоже выглядел озадаченным. — Общество «Помощь детям» больше не имеет к ним отношения.

Макгил сжала губы от негодования.

— Неужели не понятно?!

И тут он понял. Несмотря на внешнее самообладание и сдержанность, Макгил жила под давлением параноидальных страхов. И на то имелись объяснения сродни тем, что были у его родителей и их выживших друзей. И он, как никто другой, должен в этом разобраться.

— Внуки, — невольно прошептал он.

Макгил смотрела перед собой невидящим взглядом.

— Эти мерзавцы… — наконец произнесла она. — Я не дам им вновь разлучить меня с детьми. — Она упрямо потрясла головой, словно давая понять: «Не хочу об этом больше говорить».

— Мы знаем, что у Кэтрин были проблемы с алкоголем, — сказал Грин, намеренно употребив местоимение «мы», чтобы это прозвучало более официально и внушительно. Ему нужно было как-то возобновить беседу. Заставить ее говорить. — Присутствующий здесь офицер Кенникот беседовал о мисс Торн со многими людьми, в том числе с теми, кто от нее физически пострадал.

Макгил кивнула. Начало было положено.

— Мы знаем, что Кэтрин была довольно прижимистой. Офицер Кенникот обнаружил в ее бумажнике многочисленные купоны на продукты. Ее затраты по карте «Виза» весьма скромны. Как она относилась к тому, что Кевин ежемесячно посылал вам по две тысячи долларов?

Взглянув на Уингейт, Макгил вновь повернулась к Грину. Она не сказала ни слова, но по крайней мере и не заявила, что говорить отказывается. Грин поспешил нарушить молчание.

— Она знала об этих деньгах?

— Узнала.

«Хорошо», — с облегчением отметил про себя Грин, вновь услышав ее голос.

— Полагаю, ее это не очень обрадовало, — сказал он.

— «Очень» Кэтрин вообще ничего не радовало, детектив. Ни мой муж, ни мои девочки, ни квартира, ни путешествия, ни внимание прессы — ничего. Злость в ней сидела с тех пор, как она узнала о своем отце.

Покосившись на Кенникота, Грин вновь смотрел на Макгил.

— Вы имеете в виду доктора Торна?

Макгил громко фыркнула.

— Разве вы не знаете, детектив?

Грин покачал головой.

— Я имею в виду ее настоящего отца — наездника из Калифорнии, с которым ее мать связалась во время очередных соревнований. Кэтрин узнала об этом, когда ей было тринадцать. Она не могла это пережить.

Грин кивнул Кенникоту.

«Это кое-что объясняет в отношении доктора Торна, — подумал он. — „Кейт была ЕЕ единственным ребенком“, — сказал тогда доктор Торн, когда мы с Фернандесом впервые встретились в старой городской ратуше».

— Почему вы оказались в квартире своего мужа в то утро, когда умерла Кэтрин? — Он намеренно употребил слово «умерла», а не «убили».

— Мне нужно было больше денег. Из-за ремонта дороги. Они обещали все закончить через девять месяцев. Кафе здорово страдает из-за дорожных работ. Даже двух тысяч не хватает.

— Так вы приехали ранним утром?

Макгил не ответила.

— И ваш муж уже не спал.

— Муж не любил долго спать. Это Кэтрин постоянно спала.

— Но не в то утро.

— Я думала, она спит. Было пять утра.

— Но вы ошиблись: она принимала ванну.

— Кэтрин? Шутите? — рассмеялась Макгил. — Вы что, думаете, Кэтрин полезла бы в ту ванну вместо своего пятитысячедолларового джакузи?

Грин вспомнил про все чеки от покупок дорогих туалетно-парфюмерных принадлежностей, найденные Кенникотом в бумажнике Торн, а также отмеченное детективом Хоу отсутствие в той ванной мыльницы. Он вспомнил дома себя — насколько больше ему нравилось в той ванной, где Рэглан нежно намыливала ему спину, чем в той, что находилась в подвале. И он понял: Сара Макгил говорит правду.

— Мой муж — человек привычек. Всю свою жизнь он каждое утро принимает холодную ванну. Когда я приехала, он все еще был в банном халате. Он тогда только что наполнил ванну.

— Так как же оказалась в ванне Кэтрин, миссис Макгил? В той, что в прихожей?

— Кевин положил ее туда, — спокойно ответила она, словно рассказывая очередному посетителю своего ресторанчика об особых блюдах, — после того как она умерла.

«Опять „умерла“ — не „убили“, а „умерла“. Словно смерть Кэтрин Торн просто „приключилась“ с ней наподобие ночного кошмара или мигрени».

— А как же это произошло — смерть Кэтрин?

Макгил подняла пластиковый пакет с ложкой и погладила его.

— Жизнь удивительно мимолетна. Полагаю, по роду вашей работы вам это хорошо известно. Мы с мужем сидели на кухне и шептались как дети, чтобы не разбудить спящих родителей. Он как раз резал себе на завтрак апельсины. Вдруг позади нас словно из-под земли выросла Кэтрин. Абсолютно голая. Не пойму, что ее разбудило. Она вцепилась Кевину в шею. Это произошло очень быстро. Она стала орать: «Дрянь, мерзавец… не видать тебе больше радио…» И не надо ее жалеть, детектив. Она получила все, что хотела.

Воцарилась мертвая тишина, словно все разом перестали дышать. Грин мысленно прокручивал в голове все, что ему известно: Брэйс со своими «ежедневными» утренними апельсинами; его единственная фраза, сказанная Денту хриплым голосом в камере; царапины, оставленные Торн голыми руками двум мужчинам — Ховарду Пилу и Доналду Дандасу, — пытавшимся ей помочь; неподписанный миллионный контракт; Торн и Брэйс, которые не держались за руки, возвращаясь после встречи с Пилом.

— Казалось, ее невозможно отцепить от него. — Женщина смотрела в невидимую точку над плечом Грина, и он понимал, что она перенеслась в прошлое.

— Что произошло потом? — тихо спросил он.

Макгил кивнула, словно в гипнотическом трансе.

— Кевин твердил: «Кэтрин, Кэтрин…» Потом стал издавать какие-то булькающие звуки. Его лицо покраснело. Я что-то закричала и схватила ее за руки. В конце концов она отпустила Кевина и набросилась на меня. Ее глаза — в них было столько злости…

Грин кивнул. Когда свидетель вдруг начинал говорить, лучше держать свой рот на замке.

— Кевин жадно хватал ртом воздух. Она вырвалась из моих рук и вновь накинулась на него, схватила за руку — ту, в которой был нож, — продолжая орать: «Да теперь вы оба в дерьме!» Я запомнила эти слова. — Макгил посмотрела на Грина — ее взгляд вернулся в настоящее, словно наведенный на резкость объектив фотоаппарата. — Вот чего она хотела. — Ее голос понизился до едва различимого шепота.

— Чего же? — спросил Грин, прерывая паузу.

— Разлучить нас. Раздавить. Она знала всю эту историю о внуках и «Помощи детям» и понимала, что своим присутствием там во время случившегося я подпишу себе приговор. Она ткнула ножом себе в живот. Кевин пытался ее остановить. Я поначалу решила, что это очередной спектакль — из-за этой раны с ней ничего не случится, — но она почему-то поскользнулась и упала.

Грин взглянул на Кенникота. Тот опустил глаза.

— Я тоже поскользнулся на этом полу, — сказал Кенникот.

Макгил повернулась к нему. Она словно забыла о его присутствии.

— Нож, должно быть, задел артерию или что-то еще… Она умерла так быстро… Всего за несколько секунд.

Грин вспомнил, как доктор Маккилти показывал ей тоненький кусочек ее аорты. Этого оказалось достаточно, чтобы она умерла за считанные секунды.

— Я не верила своим глазам. Кевин не мог говорить. До нас донесся шум лифта. Он еле слышно прошептал: «Прячься», — и показал за входную дверь. Я словно окаменела. Кто-то, напевая себе под нос, шел по коридору. Я посмотрела в квартиру — Кевин переносил тело Кэтрин в ванную. Я хотела крикнуть, чтобы остановить его, но было поздно. Этот человек находился уже где-то рядом с дверью. Я слышала его шарканье. Он бросил на пол газету. Я стояла всего в нескольких сантиметрах от него, боясь пошевелиться.

Грин посмотрел на Кенникота. Они на мгновение встретились взглядами. Затем он вновь повернулся к Макгил и кивнул.

— Кевин подошел к двери. Я слышала, как он прошептал этому человеку: «Я убил ее, мистер Сингх». Он едва мог говорить. Кевин, не оборачиваясь, последовал за ним по коридору в квартиру. Он за спиной подал мне рукой сигнал, чтобы я уходила. Что мне еще оставалось?

Грин пытался мысленно воспроизвести эту сцену, чтобы понять, как все происходило. Кэтрин Торн вне себя от злости. Ошарашенный Брэйс в ужасе. Неумолимо пунктуальный Сингх. И застывшая за дверью Сара Макгил.

Скрестив руки на груди, Макгил начала медленно раскачиваться.

— Миссис Макгил, ваш муж обвиняется в убийстве первой степени. Если его осудят, ему грозит двадцать пять лет тюрьмы. Почему вы нам все это не рассказали раньше?

Макгил взглянула на Уингейт. Она еще пару раз качнулась взад-вперед.

— Мой муж не хотел.

— Откуда вы знаете?

— Потому что он мой муж.

— Мы с офицером Кенникотом не делаем бизнес на осуждении невиновных.

— Тогда и не вызывайте меня в качестве свидетеля. Попробуете вызвать меня давать показания, и Кевин тут же признает себя виновным.

— Но того, что вы нам сейчас рассказали, достаточно для защиты. Могу заверить вас, что мы возьмем на себя разбирательство с организацией «Помощь детям».

Макгил взглянула на Уингейт. Дочь обращалась к матери в надежде получить необходимый ответ. Какой?

— Если вы согласитесь давать показания, я могу…

— Я не буду давать показания! — отрезала она, вновь стукнув по столешнице. — Не могу. Не буду. Я не позволю им. Нет, я больше… — Ее голос оборвался.

Напряжение становилось невыносимым. Нужно было срочно разрядить обстановку.

Подаренная Грином сирень лежала перед Уингейт и Макгил точно пурпурная декорация. Прошло уже больше двух часов, с тех пор как он сорвал ее. Она начала чуть-чуть подвядать, но не настолько, чтобы ее нельзя было спасти.

«Удивительно, как быстро порой уходит жизнь», — подумал он, поднимая со стола обе веточки.

— Я поставлю их в воду, — сказал он, вставая из-за стола.

Он открыл кухонный буфет справа от раковины. Нижняя полка была заставлена прозрачными чашками, но его внимание привлекли стоящие на втором ярусе стаканы.

Разнообразные сине-белые стаканы с символикой «Торонто мэпл лифс» заполонили всю полку. Он взял два стакана, наполнил их холодной водой и поставил в них сирень, предварительно подрезав веточки острым ножом.

Он повернулся к столу как раз в тот момент, когда Макгил и Уингейт встревоженно переглянулись. Они посмотрели на стаканы в его руках. Как искатель сокровищ, чья лопата только что стукнулась обо что-то железное, Грин понял, что не ошибся.

«И как я мог не догадаться?» — про себя удивлялся он, медленно садясь за стол со стаканами в руках.

— Вы тут недавно отмечали мою догадливость, — начал он, обращаясь к Саре Макгил.

Она обожгла Грина негодующим взглядом.

— Ваш сын. Кевин-младший. Тот, кого у вас забрали еще мальчиком. Он жил здесь с вашей матерью, — сказал Грин. — Здесь и бабушка, и отец в случае чего неподалеку. Он высокий — в отца. Вот откуда здесь на второй полке стаканы цвета «Мэпл лифс». И такие же стаканы в квартире 12А. — Он повернулся к Эдне Уингейт. — Это стало второй причиной, по которой вы не хотели пускать меня к себе в квартиру в то утро: нужно было увезти отсюда внука.

Все молчали. Он вновь повернулся к Макгил.

— А вы предусмотрительны — мама же не сможет бесконечно бегать по этой лестнице. И вот ваша дочь обустраивает подвал, чтобы Кевину было где жить. Уверен, он сейчас там. А где он был в то утро, когда умерла Кэтрин Торн? — спросил Грин у Макгил.

— Он не может без нас, — ответила она.

— Где он был 17 декабря?

— …И без этих стаканов с «Листьями».

— Он был в этой квартире или в соседней, с вами и Кевином?

— Он никому не позволяет их мыть.

— Он был с вами в квартире 12А?

— Он не может без своих вещей.

— Он вышел из себя?

— Если его заберут, он погибнет.

— Это он нанес ей ранение?

Последний вопрос оборвал ее мантру.

— Нет! — воскликнула она. — Мой сын не мог это сделать. Он плачет из-за каждого упавшего листика со своей томатной рассады.

Грин повернулся к Уингейт.

— Где в ту ночь находился ваш внук?

Уингейт посмотрела на него, прищурившись. В этой насмешке ощущалась стальная непреклонность женщины, которая в девятнадцать лет осиротела и затем трижды овдовела. Ее единственный внук хоть и был недееспособен, но согревал ее своим существованием.

— Мальчика не было в квартире 12А. Можете делать всякие ДНК-анализы, собирать отпечатки и прочее. Он никогда не входил в ту дверь. Он даже к лифту никогда не выходил. В те редкие случаи, когда выходим, мы пользуемся черной лестницей.

«Есть две вещи, которые следует иметь в виду, когда свидетель прямо и безоговорочно отвечает на вопрос, — всегда учил Грин студентов полицейского колледжа. — Такие слова, как „никогда“ и „всегда“, коварны как для свидетеля, так и для следователя. Когда кто-то заявляет, что никогда не делал чего-либо, это либо правда, либо отчаянная наглая ложь. Можете достойно опровергнуть — ваша взяла; не получится — дело плохо».

— Я вам верю, — кивнул Грин и повернулся к Макгил. — У нас действительно нет выбора. — Он достал из кармана повестку и слегка дотронулся ею до ее руки. — Извините, миссис Макгил. Мне искренне жаль, что не остается ничего другого.

— Вы так и не поняли насчет Кевина и его сына, — сказала она.

— Не сомневаюсь, что он его любит, — ответил Грин.

Макгил рассмеялась своим знакомым гортанным смехом и потрясла головой.

— Кевин любил Кэтрин. Я должна была это принять, и в конце концов у меня получилось. Она не могла смириться с тем, что он все еще любил меня, но это была ее проблема. Однако едва ли эту любовь можно было сравнить с тем чувством, которое он испытывал к Кевину-младшему. Неужели вы не понимаете? Кевин ненавидел собственного отца, а сын для него — все. Двадцать пять лет… Да он не задумываясь пойдет на этот срок, если таким образом хоть как-то сможет отвести угрозу от сына.

Грин перевел взгляд на Уингейт. Она кивала. Ее глаза были закрыты.

— Все решено, детектив, — сказала Макгил, все еще держа в руке повестку. — Я знаю мужа. Он уже все обдумал. — Она посмотрела на Кенникота. — Аманда была в суде, когда вы на днях давали показания, офицер. Она поняла, что вы обо всем догадались, глядя на план квартиры. Моему мужу тоже стало ясно.

Грин посмотрел на Кенникота. В расследовании всегда наступает момент, когда больше просто не о чем спрашивать. Когда все ответы уже готовы. По глазам Кенникота он понял, что они оба пришли к одному выводу.

— Но в одном вы не правы. — Эдна Уингейт открыла глаза. — Мы переезжаем не потому, что я не могу подниматься по лестнице.

Грин невольно улыбнулся.

— Мама… — На лице Макгил тоже была улыбка.

— Лестница тяжеловата для Кевина-младшего. Это единственная причина. Мой инструктор по йоге говорит, что еще ни разу не видел восьмидесятитрехлетнюю с такими мышцами.

Кивнув, Грин чуть было не отметил, что миссис Уингейт уже говорила ему об этом, но осекся. Откинувшись на спинку стула, он перехватил взгляд Сары Макгил. Она тоже слышала это. Повторяемость. Ухоженная внешность матери тщательно скрывала первые признаки глубокой старости.

«Сара Макгил, — думал он, — это вы здесь самая догадливая».

Он взял веточку сирени и протянул ее Эдне Уингейт.

— Когда все это закончится, с удовольствием пошел бы с вами на йогу, — сказал он.

— Интенсивную йогу, — поправила она, поднося пурпурное соцветие к лицу и делая глубокий вдох.

— Да-да, именно интенсивную, — согласился он.

И, как часто происходит с окончанием момента исключительного напряжения, все рассмеялись.

Глава 57

«Сейчас мне так хорошо, что лучше быть не может», — думал Овотве Аманква, лежа в своей маленькой спальне и наблюдая, как по белому потолку проплывают блики фар проезжающих машин. С улицы доносились автомобильные сигналы и вопли разгулявшихся болельщиков, дудящих в свои длинные пластиковые дудки и продолжающих неуемное ликование.

Ему было абсолютно наплевать на «Листья». Он чувствовал себя счастливым оттого, что рядом с ним мирно спали его дети. История, которую несколько часов назад он стал рассказывать им перед сном — о городишке в большой долине, проснувшемся утром под рокот вулкана, и о двух детишках, бросившихся будить местных жителей, спасая стариков, — затянулась надолго. Он видел, как дети боролись со сном, слушая про устремившуюся вниз по склонам раскаленную лаву, в то время как юные герои спешили добраться по извилистой дорожке до последнего домика.

И сейчас, на рассвете нового дня, он все еще наслаждался остатками испытанного накануне счастья от пребывания наедине с детьми. Кто бы мог подумать еще каких-то два года назад, что ему может показаться раем жизнь в убогой квартирке с одной спальней на Джерард-стрит, где сквозь тонюсенькое окошко ночь напролет раздаются дребезжащие звуки трамваев, где вместо домашнего пианино — подержанная органола, а из находящегося внизу китайского ресторанчика доносится запах кукурузного крахмала с чесноком.

На улице раздался очередной громкий всплеск эмоций с последовавшим за ним скандированием: «Мы — первые, мы — первые».

«Да, местные хоккейные болельщики не отличаются оригинальностью», — стараясь не побеспокоить спящих детей, покачал головой Аманква.

Не важно, что на кредитках почти ничего не осталось и почти год не было женщины. Главное, что рядом дети и он ощущает, как бьются два детских сердечка и два самых дорогих на Земле тельца мирно посапывают в глубоком детском сне. Благодаря материалам по делу Брэйса ему наконец удалось скопить достаточно денег, чтобы снять квартиру.

— Желаю вам приятно провести время с детьми, мистер Аманква, — сказала ему на минувшей неделе «Ее Честь, Госпожа Правосудие», то есть бывшая жена, приняв решение о возможности его более продолжительных встреч с детьми.

«Спасибо Кевину Брэйсу, убившему в ванне Кэтрин Торн, — думал он. — Что бы я сейчас делал, если бы не такой „прорыв“?»

Без этой сверхурочной работы он бы еще сильнее задолжал с алиментами, и его фото оказалось бы в Интернете среди злостных неплательщиков.

С улицы вновь донеслись громкие крики. Кто-то без устали дудел в синюю пластиковую дудку, несколько человек скандировали: «„Листья“! „Листья“! „Листья“!», другие вразнобой затянули: «Мы — чемпионы».[31] Он тихо подошел к окну. Из бильярдной напротив на улицу высыпали молодые, здорово подвыпившие вьетнамцы, их черные волосы были окрашены в сине-белые цвета «Мэпл лифс».

Он попытался представить, о чем Нэнси Пэриш будет спрашивать детектива Хоу. Минувшим днем все представители прессы обсуждали ее перекрестный допрос мистера Сингха. Аманква улыбнулся. Если бы они только знали, какую работу с помощью индийских корреспондентов «Стар» ему пришлось проделать, чтобы разузнать весь «послужной список» мистера Сингха. Но его старания не прошли даром.

Он вновь вспомнил некоторые эпизоды выступления офицера Кенникота. Как показалось Аманкве, в отличие от других он что-то заметил. Находясь на трибуне, Кенникот смотрел на Фернандеса и на Пэриш за исключением момента, когда Фернандес пригласил его подойти к плану квартиры Брэйса. Аманква обратил внимание, что, вернувшись на свое место, Кенникот вновь мельком посмотрел на план квартиры, а выходя из зала, опять бросил взгляд на чертеж. Что-то он там увидел.

«Что же?» — машинально спросил про себя Аманква, даже не осознав, произнес ли он этот вопрос вслух. Он наблюдал за проезжающим мимо полупустым трамваем. Похоже, хоккейные болельщики постепенно утихомирились.

«До чего же ты там додумался, Кенникот?» — мысленно повторял он, провожая взглядом дребезжащий по улице трамвай, пока тот не исчез за углом.

Он посмотрел на часы: начало седьмого. Решил послать по электронной почте письмо Нэнси Пэриш, но не успел он начать печатать, как пришло сообщение от нее: «Позвони, когда проснешься. Как прошел первый вечер с детьми?»

Он набрал ее номер.

— Привет, Овотве, — поздоровалась Пэриш. — Я думала, ты спишь.

— Уже ни в одном глазу, — отозвался Аманква. — Как раз собирался написать тебе.

— Как прошел вечер с детьми?

— Замечательно. Даже не могу тебе описать, — ответил он. — Все дело в моем имени.

— О чем ты?

— Овотве. Это значит «восемь». Я был в семье восьмым ребенком. Одиночество для меня — пытка.

— Очень рада за тебя. А что ты хотел написать мне?

Аманква рассказал ей, как наблюдал за Кенникотом и как тот, выходя из зала суда, смотрел на план квартиры. Он вдруг подумал и спросил:

— А ты ведь прислала мне сообщение не ради того, чтобы поинтересоваться детьми?

В трубке последовала продолжительная пауза.

— Просто будь там сегодня вовремя, — сказала Пэриш. — Пока больше ничего не могу тебе сказать.

Закончив разговор, Аманква вдруг поймал себя на том, что он, как в кино, смотрит на телефон в своей руке. Намек был немногословен, но предельно ясен: «Что-то происходит; сказать, что именно, не могу; конфиденциальная информация».

Он взял с книжной полки внушительную тетрадь, надписанную «Брэйс». Почерк у Аманквы был каллиграфический. В отличие от нетребовательных канадских преподавателей, которые учили его детей, его школьные учителя били линейкой по рукам каждого, кто неправильно держал ручку. Он всякий раз поражался, глядя на то, сколько канадских журналистов держат ручки как попало.

Эта тетрадь служила ему дневником, который он вел с самого начала судебного процесса над Брэйсом. Он стал его внимательно перечитывать. Кенникот что-то заметил. Что?

Закончив читать, Аманква, как всегда, когда ему надо было что-то обдумать, сел за синтезатор. Нацепив наушники и максимально убавив звук, он стал играть нежный ноктюрн Шопена. В звучание музыки вторглось дребезжание очередного громыхающего по Джерард-стрит трамвая. Когда тот в конце квартала повернул за угол, музыка в наушниках вновь возобладала.

Он вспомнил вечер, когда с женой был в квартире Брэйса на его ежегодной рождественской вечеринке. Место показалось ему исключительным — квартира, занимающая пол-этажа, с огромной входной дверью и внушительных размеров прихожей. Брэйс пошутил, что в свое время он сможет тут свободно разворачиваться в кресле-каталке.

Аманква погрузился в раздумья. Он мысленно сравнивал хоромы Брэйса со своей лачугой. Очень опасался, что скажут дети, когда он впервые приведет их сюда. И прошлым вечером его поразила их жизнерадостная способность приспосабливаться. Вбежав в его крохотную спальню, они весело попрыгали на кровать, а через несколько минут уже со смехом играли в прятки.

Он удивлялся умению детей прятаться и про себя рассмеялся, вспомнив, как они его обманули. Когда была его очередь «водить», он ушел в спальню считать до десяти. Выйдя из спальни, он обыскал всю квартиру, но нигде не мог их найти. В какой-то момент его даже охватила паника — куда они могли подеваться? Он окликнул их, и дети со смехом выбежали к нему. Пока он считал, они просочились вслед за ним в спальню и спрятались за дверью. Разумеется, он, даже не подумав, прошел мимо них.

«Старая хитрость, о которой давно написано во всех книжках», — улыбнулся он про себя.

Его руки застыли над клавишами. За дверью. Широкая прихожая квартиры Брэйса. Кенникот смотрит на план квартиры. Так вот в чем дело. В квартире Брэйса находился кто-то еще. Кто-то играл в прятки, но не в безобидную детскую игру.

Его руки непроизвольно опустились на клавиши, и в наушниках раздалась какофония. Сорвав их с головы, он схватил телефон.

— Нэнси, он был не один! — воскликнул Аманква, когда Пэриш взяла трубку. — В квартире присутствовал кто-то еще. За дверью.

— Поэтому-то… — шумно выдохнув, начала Пэриш.

— Поэтому что?

Пэриш замялась.

— Ты же понимаешь, я не могу тебе сказать. Сегодня на улицах ожидается празднество, так что не опаздывай.

Глава 58

Было только восемь утра, а перед булочной «Грайф» уже выстроились машины, растянувшись чуть ли не на два квартала. Дорогие иностранные модели с включенной аварийкой припарковались, нарушая правила, вдоль восточной стороны улицы. Небритые мужчины в спортивных штанах или шортах выбегали из булочной с пакетами, полными теплой выпечки.

Ари Грин поставил свой «олдсмобил» за «лексусом». Кинув на приборную панель жетон, он, не включая аварийку, медленно вылез из машины. «Грайф» не отличалась внушительными размерами, и хвост очереди торчал на улице. Большинство мужчин в очереди были заняты своими блэкбери, либо набирая сообщения, либо разговаривая с женами. Остальные читали спортивные страницы газет, пестревшие заголовками о победе «Листьев».

Очередь продвигалась довольно быстро. Внутри булочная представляла собой длинное прямоугольное помещение. В его дальнем конце стояли высокие металлические стеллажи со свежеиспеченными изделиями. На преимущественно голых стенах кое-где висели старые черно-белые фотографии булочной, сделанные еще в начале двадцатого века. Вся боковая стенка старого белого холодильника была сплошь обклеена всевозможной дешевой рекламой, от постановок еврейского музыкального театра до сшитых вручную религиозных париков и туристических агентств, специализирующихся на поездках в Израиль. «„Тора для подростков“: возможность подготовки в университет по одобренной министерством программе», — предлагала одна из наиболее красочных рекламок. И тут же сверху прилепил свою визитку некто Стив С., предлагая свои суперуслуги по переездам и перевозке вещей. За дверью стояла пустая металлическая подставка для газет. Казалось, ею не пользовались уже долгие годы.

За обитым линолеумом прилавком стояла пожилая женщина и с привычной сноровкой обслуживала покупателей. В воздухе витал сдобный аромат свежей выпечки. От такого количества народу в сочетании с работающими духовками в помещении было довольно жарко. Старый черный вентилятор над дверью и два выставленных в зал белых пропеллера на ножках явно не справлялись с работой. Грин расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и ослабил галстук.

— Мне две дюжины с кунжутом и дюжину с маком, — попросил мужчина в начале очереди.

Пожилая дама лихо раскрыла бумажный пакет и сложила туда заказанный хлеб.

— Что еще? — спросила она.

— Дайте мне еще дюжину простых.

— А мне — дюжину с маком, — сказал следующий покупатель.

— Что еще? — спросила пожилая дама, со звоном пробивая заказ на древнем кассовом аппарате с приклеенной к нему бумажкой: «Только наличные».

Грин вытащил бумажник.

«Что у нас с наличными?» — подумал он.

Последние несколько месяцев в связи с интенсивной подготовкой к судебному процессу он практически везде расплачивался кредиткой. Ему нравилось пользоваться кредитными картами, когда работа практически не оставляла ему свободного времени: так в конце дня ему было проще учитывать свои расходы.

Раскрыв бумажник, он стал просматривать его содержимое.

«Надеюсь, у меня хватит денег», — подумал он.

Нащупав какие-то купюры, он наткнулся на свернутый клочок бумаги.

«А это что такое?» — удивился он, разворачивая бумажку.

Это был чек оплаты тридцати долларов за стоянку возле муниципалитета. Он в недоумении потряс головой. Оставляя машину на большой подземной стоянке, он всякий раз пользовался своей кредитной картой. С чего ему вдруг платить наличными?

— Что еще? — спрашивала женщина за прилавком очередного покупателя.

Грин чуть прошел вперед. Приближалась его очередь.

Он вновь посмотрел на квитанцию — она была еще от середины февраля. Грин пожал плечами. Он не спал всю ночь и жутко устал. Хотелось выпить утреннего чая.

— Что еще? — спросила женщина у стоящего перед ним покупателя.

Грин с детства любил «Грайф». Его школа находилась на той же улице, и он с друзьями забегал в булочную-пекарню после уроков. За прилавком стояла та же самая женщина и, казалось, выглядела в те годы ничуть не моложе. Она угощала их булочками прямо из духовки. Весной они брали с собой в школу зимние перчатки, чтобы можно было держать горячий хлеб и есть его с пылу с жару.

«Что еще?» — он будто слышал этот задаваемый пожилой дамой вопрос всю жизнь. И только сейчас осознал всю его прелесть. Классическая форма допроса свидетеля — вопрос всегда должен быть открытым, а не закрытым.

Не надо, например, спрашивать свидетеля: «Что-нибудь еще случилось?» В этом случае с пятидесятипроцентной уверенностью можно предположить, что свидетель ответит «нет». Лучше спросить: «Что еще случилось?» Это вынуждает человека дать новую информацию.

Он все еще держал в руках квитанцию. «О чем еще я мог бы узнать?»

— Дюжина с кунжутом, что еще?

Грин поднял глаза. Даже не спросив, дама положила в коричневый пакет двенадцать булочек с кунжутом — его обычный заказ.

Он улыбнулся.

— Сливочный сыр, — ответил он, вытаскивая из кармана пластиковый пакет с рисунком «Лоблоз». — Не скажете отцу?

— Нет, конечно. Как он?

— Как всегда — непросто.

— Ну и хорошо. Что еще?

— Это все.

Грин взял свой пакет с хлебом и, направляясь к выходу, вновь взглянул на парковочный чек. На нем стояло время: 10:15. Здесь тоже что-то не совпадало. Когда он должен был быть в суде, он всегда приезжал заранее — не позже девяти.

Он почувствовал, как кто-то толкнул его в плечо.

— Прошу прощения, — извинился мужчина, — галстук хотел ослабить, а то здесь жарко.

— Да, не холодно, — согласился Грин, мельком покосившись на мужчину и вновь глядя на квитанцию. — Здесь всем хочется галстук ослабить.

Он сделал очередной шаг, и его вдруг осенило. Чек. Плата за стоянку. Жарища в помещении. Теперь он вспомнил.

Грин оглянулся на мужчину, ослабляющего свой галстук. Ну конечно же. В душном помещении это хочется сделать в первую очередь. Теплая погода. Шея первой ощущает жару. А желание закрыть ее появляется в последнюю очередь, если только…

— Нет… нет, нет, — забормотал Грин, отчаянно пробираясь к двери на улицу. Он взглянул на часы. — Нет, нет, — вновь произнес он, устремляясь к машине. Бегом.

Глава 59

В торонтской гавани пахло по-особому — совсем не так, как во всем городе. Это была некая смесь едковатого запаха гуано — остатков разлагающегося помета чаек, свернутых кольцами влажных канатов и моторного масла. Звуки здесь тоже были особые — крики птиц, шлепки парусов и ритмичный шелест волн, накатывающихся на высокие пирсы.

Вообще большая часть города странным образом словно и не замечала озера Онтарио, на берегу которого он был построен. Казалось, Торонто задался целью игнорировать тот факт, что стоит практически на воде. В 1950-х одержимые строительством дорожных магистралей политики возвели на побережье скоростную эстакаду — непреодолимый шестиполосный барьер между озером и городом. Двадцатью годами позже, когда к власти пришли, как тогда предполагалось, более просветленные люди, обратившие наконец внимание на то, что город располагается на берегу, была озвучена некая вялая заявка на реанимацию увядающей прибрежной полосы. За этим последовали четверть века наполеоновских планов и политических обязательств, в результате чего на побережье появилось некое подобие Берлинской стены из уродливых жилых высоток.

Единственным местом, которое, пережив все это, сохранило некую первозданность «жизни на воде», было поселение из маленьких домиков на островах в восточной части лагуны. Дэниел Кенникот сохранил в памяти теплые воспоминания о том, как они всей семьей плавали туда на пароме, и о том, как играли с Майклом на пляже. Сейчас он впервые за долгие годы возвращался в эти места. Джо Саммерс позвонила ему на сотовый. Сказала, что это срочно, и не захотела ничего обсуждать по телефону.

Показался белый, грузно пыхтящий паром — в этом было что-то старомодное, умиротворяющее. Чуть меньше чем за четверть часа он пересек залив, и далее предстояла приятная пятиминутная прогулка вдоль южного берега. По обеим сторонам дорожки густо росли деревья, и он с наслаждением вдохнул пьянящий запах весенней листвы.

Ранним утром, когда они вышли из Маркет-плэйс-тауэр на Фронт-стрит, детектив Грин велел Кенникоту отдохнуть.

— У нас пауза? — спросил тот.

— До появления новых улик. Кстати, относительно новых улик — это вам. — Он протянул Кенникоту большой конверт, на котором ничего не было написано. — Боюсь, там не совсем приятные новости. У моего отца появилась мысль насчет поездки вашего брата в тот итальянский городишко.

— Губбио, — подсказал Кенникот. У него задрожали руки.

— Он только вчера это получил. Сожалею. Мы поговорим об этом, только не сегодня. Сейчас я должен бежать. Попробуйте поспать.

Кенникот пошел в небольшой парк на другой стороне улицы и присел на свободную скамейку. То, что он прочел, его ошеломило. Вот уже восемь лет он был убежден, что его родители погибли в результате несчастного случая — автомобильной аварии. Пьяный водитель, пятидесятилетний тип, который всю сознательную жизнь жил на материальное пособие, выскочил на встречку двухполосного шоссе менее чем в десяти километрах от их загородного дома. Этой дорогой они ездили по вечерам в пятницу на протяжении тридцати лет.

Долгие годы Кенникот старался особо не вспоминать тот зал суда в Брэйсбридже, маленьком северном городишке, где жалкий алкоголик с поникшей головой признал себя виновным. Судья в порванной мантии — это почему-то привлекло внимание Кенникота и вызвало у него раздражение — приговорил его к шести годам заключения: двум одновременно текущим срокам. Ему запомнились лишь отрывки из речи судьи о том, что общество понесло тяжелую утрату, что родители Дэниела и Майкла приехали в Канаду молодой супружеской парой и самостоятельно добились успехов: отец — как успешный бизнесмен, а мать — как талантливый научный сотрудник. А потом, когда все закончилось, они с Майклом, потерянные, стояли на узенькой лестнице убогого домика — местного здания суда — и офицер полиции пожимал им руки.

Артур Фрэнк Рэйк. Кенникот старался забыть это имя, но оно то и дело напоминало о себе в редких письмах, которые ему присылали из Канадской комиссии по условно-досрочному освобождению, с уведомлениями о том, что Рэйк переведен в очередное исправительное заведение, проходит курс лечения от алкоголизма и т. п. Потом его известили, что Рэйк вышел из тюрьмы и живет в Богом забытом городишке еще дальше к северу. В конце концов ему сообщили, что условно-досрочное освобождение Рэйка закончилось, он теперь полностью свободен. И на этом все прекратилось.

И вот в письме из итальянского консульства в Торонто на имя мистера Ицхака Грина он прочел, что Рэйк приобрел загородный дом в Губбио — том самом итальянском городишке, куда незадолго до убийства собирался Майкл.

В тот вечер, когда его убили, Майкл прилетел в Торонто из Калгари. Они собирались вместе поужинать, и на следующий день он уже должен был вновь улетать. Что за Губбио? Кенникот никогда о нем не слышал. Он полагал, что Майкл собирается во Флоренцию, где часто встречался с банкирами. На северном берегу Арно был магазинчик, о котором им однажды сказал отец, — они до сих пор покупали там обувь ручной работы. Кенникот никогда не слышал о сапожнике из Губбио, и Майкл ни разу не упоминал это место. Во время телефонного разговора накануне вечером он был весьма сдержан и сказал, что за ужином им надо обсудить что-то важное. Это оказался их последний разговор.

Грин прилепил к письму желтую записку: «У отца были насчет этого подозрения. Я проверил. В лотерею Артур Рэйк не выигрывал. По окончании срока он просто исчез. Я знаю, как тяжело это читать. Похоже, у нас наконец появилась какая-то нить».

Когда они расставались рано утром, Грин велел Кенникоту не отключать сотовый.

— Что собираетесь делать? — спросил Кенникот.

— Куплю отцу свежих булочек, — пожал плечами Грин.

От одной мысли о еде у Кенникота заурчало в животе. Он всю ночь не спал и давно ничего не ел. Может, у Саммерс дома найдется чем перекусить. Ему понравилась идея их совместного завтрака.

Было уже тепло. Сойдя с парома, он снял галстук и перекинул пиджак через плечо. Найти, где Саммерс живет, оказалось несложно. Как она и говорила, несколько домиков стояли, обращенные фасадами к внутренней гавани. Дверь ее жилища была окрашена зеленым с голубым в виде некоего завихрения.

— Как я узнала в Мексике, этот цветной символ обозначает у майя «запад», — говорила она. — Именно туда и обращена моя входная дверь.

Половицы скрипнули, когда он ступил на маленькое крыльцо. Саммерс распахнула дверь еще до того, как он успел к ней подойти. Она была в свободных джинсах и белой майке. Убранные наверх волосы казались несколько растрепанными, а сама Джо выглядела измученной.

— Большое спасибо, что приехал, Дэниел. — Схватив за руку, она чуть ли не втащила его в дом.

Ее дом состоял из одного большого помещения со старой кухонькой слева и несколькими стоящими напротив дровяной печи диванами справа. В окошко над раковиной струился утренний свет.

— Я не знала, кому еще позвонить. Мне нужно было поговорить с адвокатом по уголовным делам, а тебе, Дэниел, я доверяю.

Кенникот кивнул. Он со стыдом поймал себя на том, что оглядывает ее крохотное жилище в поисках следов, указывающих на присутствие другого мужчины.

Она попробовала прибрать волосы, но, отчаявшись, просто вынула заколку. Волосы мягким каскадом рассыпались по плечам, но она словно не замечала этого. Потерла заколку пальцами, словно талисман.

— Речь о Каттере и этой его подружке, Барб Гилд, — сказала она наконец.

— Государственных обвинителях? И в чем дело?

— Я не доверяю им.

— Как и все…

— Прошлым вечером мне пришлось задержаться по работе. Вошла в офис через заднюю дверь. Не думаю, что они слышали.

— И?..

— Они обсуждали дело Брэйса.

Кенникот замер.

— Может, мне и не стоит тебе рассказывать…

Оба понимали, что их, по сути, только что начавшийся разговор уже зашел слишком далеко.

«Звоночек уже прозвонил», — говорил Кенникот в бытность адвокатом присяжным, когда свидетель делал во всеуслышание роковое признание.

Саммерс прошла на свою крохотную кухню и налила себе кофе в керамическую кружку ручной работы. Подняв кофейник, она спросила, не хочет ли он.

Грин покачал головой.

— Просто стакан воды.

— Я поставила охлаждать целый кувшин.

Ее волосы попали в лучи струящегося из окна света. Она налила стакан воды и протянула Кенникоту.

— Всего я не расслышала, — сказала она, держа кружку обеими руками. — Каттер и Гилд говорили о Фернандесе. О его усердии. О том, что он подходящий человек. И о том, что если этим утром он не справится, то следующие лет десять будет довольствоваться делами об управлении автомобилем в нетрезвом виде.

Сделав глоток прохладной воды, Кенникот кивнул.

— Негодяи. Они считают, что могут хозяйничать в офисе. Каттера все ненавидят.

— Знаю. — В ее голосе чувствовалась нервозность. — А потом Каттер каркнул в своей обычной манере: «И пусть этот чертов испанец держит язык за зубами». Затем послышался голос Гилд: «Фернандес самолюбив. Он понимает, что это дело — его шанс». — «Да-да, — отозвался Каттер, — и ему известно, что Брэйс сказал своему адвокату».

— Что? — воскликнул Кенникот. — Откуда ему знать, что Брэйс сказал своему адвокату? Это же конфиденциально.

Саммерс помрачнела.

— Разумеется. Поэтому я тебе и позвонила. Все это дурно пахнет. Они говорили о некоем охраннике из «Дона» — мистер Уж или что-то типа того.

Кенникот поставил стакан.

— Мистер Еж, — сказал он.

— Ты его знаешь?

— Еще бы. Каждый адвокат знаком с мистером Ежом. Он — известная личность в «Доне».

— Тем хуже, — заметила Саммерс, покусывая губу.

Кенникот посмотрел в окно. К пристани по дорожке вдоль берега торопливо шли хорошо одетые мужчины и женщины с деловыми сумочками и портфелями.

«Так вот, значит, как бы это выглядело, если бы я жил здесь», — подумал он.

— Да, ты права, — сказал он. — Что-то дурно попахивает.

Глава 60

Вынув из бардачка полицейскую «мигалку», Ари Грин плюхнул ее на крышу автомобиля. Он круто развернулся и стал отчаянно проталкиваться по забитым в час пик улицам к выезду на шоссе. Оказавшись на магистрали, дал газу, оторвав наконец взгляд от часов на панели управления. Было 8:20.

Когда добрался до поворота на Кинг-Сити, уже перевалило за девять. Скатившись с горки недалеко от центра городка, он резко затормозил. Напротив маленького деревянного домика остановился школьный автобус, и по направлению к нему дорогу переходили две девчушки в майках и шортах, с рюкзачками за спиной. Вдруг на полпути та, что поменьше, вскинув руки, побежала назад к тротуару. Она даже не взглянула на дорогу. Грин успел заметить оброненный ею на обочине красно-белый пластмассовый контейнер для завтрака и предусмотрительно сбавил скорость.

Грин с улыбкой смотрел, как она, схватив коробочку с едой, вновь заспешила к автобусу.

«Правило первое: не навреди», — сказал себе Грин, наблюдая, как девочка вошла в автобус.

Осмотрительно доехав до главной развязки, он свернул на север и некоторое время спустя добрался до владений Торн. Подъехал с выключенной сиреной. На широкой дорожке стоял трейлер. Доктор Торн только что вывел из амбара лошадь и направлялся с ней к фургону. Он был в майке и шортах цвета хаки.

Грин выскочил из машины. День оказался жарким, и он почувствовал, что тело становилось влажным от пота.

— Доктор Торн, — воскликнул он, протягивая руку, — извините за такое вторжение!

Торн посмотрел на него ледяным взглядом своих голубых глаз.

— Полагаю, вы приехали сообщить, что вся эта возня закончилась, — сказал он после рукопожатия. Повернувшись, поправил уздечку. — Мы с Элли собираемся в Западную Виргинию.

— Нет, еще не закончилась, — ответил Грин. Он почувствовал нервное напряжение. — И мне нужна ваша помощь, сэр.

— Мы не получаем удовольствия от роли семьи жертвы преступления.

Грин внимательно посмотрел на Торна.

— Доктор, я знаю, почему вы стремитесь держаться подальше от этого.

Отпустив уздечку, Торн посмотрел Грину в глаза.

— Мне нужно поговорить с миссис Торн, — твердо заявил Грин.

Прежде чем Торн успел что-то ответить, в открывшейся двери гаража появилась миссис Торн. На дорожку, отчаянно размахивая хвостами, вылетели две здоровенные собаки. Торн была в сандалиях, шортах и блузке, с повязанным вокруг шеи шарфиком.

— Я хочу поговорить с вашей женой, доктор, но знаю, что она говорить со мной не может. Она вообще не может говорить, не так ли?

Торн взглянул на жену. Она направлялась к ним. Он вновь посмотрел на Грина. В его взгляде уже не было вызова — только потерянность.

— Вы были правы, доктор, — сказал Грин. — Пострадало слишком много людей. — Он перевел взгляд на подошедшую к мужу миссис Торн. — Я хочу защитить вашу жену, доктор Торн. Но могу сделать это, если вы позволите мне с ней поговорить.

— A-а… н-не… — Миссис Торн пыталась что-то сказать.

— Прошу вас, доктор. Не вынуждайте меня вызывать ее в суд, потому что тогда ей придется снять шарфик и продемонстрировать всем, как дочь Кейт в попытке задушить травмировала ей голосовые связки.

Глава 61

— Подождите! — заорал Кенникот. Он несся по дорожке берегом озера, стараясь срезать путь к причалу парома. — Подождите! — Он бежал со всех ног, выкладываясь без остатка.

Бесполезно. Ему оставалось около двухсот метров, когда он увидел, как за последним пассажиром закрылась стальная дверь. Остановившись, он в отчаянии сложил руки рупором и крикнул:

— Стойте! Полиция! Срочный вызов!

Но именно в этот момент раздался громкий гудок парома, и его крик утонул в этом звуке вместе с надеждой успеть на отчаливающее судно. Он взглянул на часы: 9:30. Паром шел чуть меньше пятнадцати минут. Даже если бы он успел на переправу, времени на то, чтобы добраться до старой городской ратуши и успеть к десяти часам в зал суда, у него оставалось бы впритык.

Рассказав ему о разговоре Каттера с Гилд, Джо Саммерс настояла на том, что приготовит ему яйца по-мексикански. Стоило ему сесть за стол, как зазвонил сотовый. Случилось это минут пять назад. Звонил детектив Грин.

— Кенникот, — в голосе Грина звучала тревога, — вам надо успеть к десяти в ратушу. Это срочно.

— Что? — Кенникот едва успел проглотить первую ложку блюда. Яйца были восхитительные.

— Я в Кинг-Сити, только что выехал от Торнов. Кэтрин Торн имела склонность душить людей. Два года назад она повредила своей матери голосовые связки. Поэтому миссис Торн за все время не проронила ни слова. Она не может говорить.

— Как и Брэйс, — добавил Кенникот, вытирая лицо красной салфеткой. Фрагменты складывались в картину наподобие последних недостающих в кроссворде слов.

— То, что рассказывала Макгил, похоже на правду. Ее показания полностью оправдают Брэйса. А Брэйс собирается сегодня утром заявить о своей виновности ради жены с сыном.

— Вам следует знать кое-что еще. — Кенникот вкратце пересказал Грину услышанное про Каттера от Джо Саммерс.

— Твою мать… — отозвался Грин.

Кенникот впервые за все эти годы услышал, чтобы детектив выругался.

— Вы должны быть там, Кенникот.

— Я на Торонтских островах.

— Постарайтесь успеть туда как угодно. И не забудьте про галстук. Саммерс не даст вам выступить в качестве полицейского. Возможно, вам удастся все рассказать как адвокату.

«Ничего мне не удастся, если я туда вообще не попаду», — думал Кенникот, беспомощно глядя на пыхтящий и удаляющийся от причала паром.

В отчаянии озираясь по сторонам на болтающиеся возле берега лодки, он вспомнил, что говорила о переправе Джо Саммерс на Валентинов день: «…значит, застрял на полчаса, если, конечно, не стащить у кого-нибудь лодку или не разыскать некоего Уолтера — местного „таксиста“, который занимается этим с незапамятных времен».

«Стащить, воспользовавшись полицейскими полномочиями, — думал Кенникот, глядя на лодки, — или разыскать Уолтера».

Он вдруг услышал бибиканье, которое доносилось примерно оттуда, где стоял паром.

Это оказался тот самый «таксист».

«А этот Уолтер, должно быть, неплохо зарабатывает, подбирая опоздавших на паром», — думал на бегу Кенникот, отчаянно размахивая руками.

— Слава Богу! — воскликнул Кенникот, спускаясь в узкое суденышко. — Мне нужно переправиться как можно быстрее.

Водитель, не вставая, медленно повернулся в его сторону. На нем была видавшая виды синяя морская фуражка с вышитыми выцветшей красной нитью словами «Водное такси Уолтера». На узкой физиономии доминировали лихо закрученные вверх усы и длинные бакенбарды. На вид ему было слегка за шестьдесят. Казалось, сиденье, на котором он восседал, стало за долгие годы повторять контуры его тела. Он равнодушно взглянул на Кенникота, как человек, который всю жизнь только и слышал подобные заявки от опоздавших на паром.

— Я еще минут пять подожду — может, будут другие опоздавшие, — отозвался он и, отвернувшись, вытащил из лежащей возле него пухлой стопки газету.

Кенникот часто дышал.

— Офицер Дэниел Кенникот, — представился он, вытаскивая свой жетон. — Полиция, дело срочное, сэр.

Нехотя повернувшись, Уолтер взглянул на жетон Кенникота, однако это не произвело на него впечатления.

— А Хэп Чарлтон заплатит мне вместо одного за четверых, которых я, возможно, и дождался бы?

— Даже за восьмерых. Я заплачу вам прямо сейчас, — Кенникот полез за бумажником, — но мы должны отправляться.

Уолтер не спешил.

— Я ничего никому не должен… — вновь отворачиваясь, сказал он.

Кенникот стиснул кулаки и мысленно прокрутил свои дальнейшие действия. Повысить голос. Вытащить пистолет. Тут он услышал, как завелся мотор.

— …но если вам так угодно… — Лодка резко тронулась с места, отбросив Кенникота к жесткой спинке деревянного сиденья. Он взглянул на часы: 9:35.

«Водное такси Уолтера» лихо бороздило воды гавани. Подпрыгивая на волнах, Кенникот вытащил из кармана галстук. Уолтер посмотрел на него в зеркало заднего вида.

— Хорошо одеты для полицейского, — заметил он.

Ничего не ответив, Кенникот лишь кивнул.

— Дэниел Кенникот, — вспоминая его имя, сказал Уолтер. — Почему вы кажетесь мне знакомым?

Глядя на приближающийся город, Кенникот стал завязывать галстук. Он знал, что за этим последует. Такое случалось с регулярностью примерно раз в месяц.

— Вспомнил. Вы тот самый адвокат, ставший полицейским, да?

Кенникот затянул галстук потуже.

— Да, — ответил он без энтузиазма. — Откуда вы знаете?

Уолтер пнул лежащую рядом стопку газет.

— Я газетный червь. Запоминаю все лица.

— Я не стремился к такой популярности, — отозвался Кенникот.

Уолтер равнодушно кивнул.

— Я тоже потерял брата, — сказал он. Впервые за все проведенное с ним в лодке время Уолтер посмотрел ему в глаза. — Двадцать лет назад. А до сих пор больно.

Кенникот кивнул.

— Долго еще? — поинтересовался он, показывая в сторону приближающихся городских высоток. Они только обогнали паром.

— Минут пять — чуть больше.

Они причалили в 9:45. Кенникот выскочил из лодки, едва она коснулась причала.

— Спасибо, Уолтер! — крикнул он уже на бегу. Хотел всучить ему сотню долларов, но Уолтер отказался от денег.

Возле пристани была уйма народу.

— Прошу прощения, простите, — направо и налево извинялся Кенникот, проталкиваясь сквозь толпу. Он добрался до Королевской набережной — широкой улицы, окаймляющей озеро. Не дожидаясь сигнала светофора, выскочил на дорогу и замелькал между гудящими машинами. Впереди был тоннель под Гардинер-экспресс-вей. С правой стороны узкий тротуар был отделен от проезжей части бетонным барьером, и устремлявшиеся туда люди образовали пробку.

Кенникот не мог рисковать. Он перешел на другую сторону дороги и побежал по проезжей части навстречу движению. Казалось безопаснее, если видеть приближающиеся машины. Для большинства водителей было настолько неожиданно видеть в полутемном тоннеле бегущего им навстречу мужчину в приличном костюме, что они начинали резко тормозить.

Выскочив из северного конца тоннеля, он зажмурился от солнца и стал подниматься в направлении Фронт-стрит. Слева остался центральный железнодорожный вокзал. Впереди он увидел возвышающиеся над широким тротуаром часы. Они показывали 9:48. Несколько таксистов-сомалийцев толпились возле одной из своих машин. Заметив бегущего по улице Кенникота, один из них крикнул ему:

— Такси, сэр? Такси?

Кенникот бросил взгляд на Бей-стрит. Улица забита машинами. И людьми. Многие отчаянно размахивали сине-белыми флажками «Мэпл лифс».

— Нет, спасибо, — запыхавшись, отозвался Кенникот. — Нет времени.

Он пересек Фронт-стрит. В районе Бей-стрит ему была видна башня старой городской ратуши с часами, возвышающаяся где-то посередине пути. Минутная стрелка приближалась к цифре 10.

Празднество по случаю победы «Листьев» началось. Крик стоял повсюду. Спутниковые тарелки расположившихся в ключевых точках телевизионных грузовиков высились над толпой точно головы жирафов.

Только толпа никуда не бежала. Наоборот. Кенникот едва мог двигаться в этом столпотворении. Толкаясь и изворачиваясь, он умудрялся как-то продвигаться в северном направлении, но в двух кварталах от Куин все же застрял. Большой циферблат казался уже ближе, но еще так далеко: 9:55.

Справа от него была большая стройка. Возводилось новое здание Доналда Трампа. Кенникот протиснулся к сетчатому ограждению и перебрался через него. Как только он тяжело приземлился на другой стороне, к нему тут же подоспел здоровый полисмен:

— Извините, сэр. Здесь закрыто, прохода нет.

Тяжело дыша, Кенникот полез в карман и извлек жетон.

— Я думал, вы адвокат, — сказал полицейский.

«Адвокат-полицейский — или наоборот», — подумал Кенникот.

— Мне надо в ратушу! — едва отдышавшись, выпалил он.

— Давайте за мной, — сказал полисмен.

Они пересекли стройку в северном направлении. Полицейский распахнул металлические ворота.

— Спасибо, — крикнул Кенникот, бросаясь через улицу. Он оказался перед боковым служебным входом в «Бей», куда проходил кто-то из сотрудников. Кенникот успел протиснуться в дверь, прежде чем она захлопнулась.

— Извините, сэр, мы закрыты, — окликнул охранник устремившегося к старой мраморной лестнице Кенникота.

— Полиция, срочно, — отозвался Кенникот, показывая жетон. Он даже не остановился.

Нижний этаж «Бей» заполняли прилавки с косметикой вперемешку с огромными плакатами, где роскошные модели рекламировали известнейшие мировые бренды. Проносясь мимо ухоженных женщин, готовящихся к началу трудового дня, Кенникот вдыхал ароматы духов. Его взгляд случайно упал на один из плакатов. На нем в весьма откровенном неглиже красовалась его бывшая подружка Андреа.

«Похоже, теперь я точно могу определить тебя в категорию „бывших“», — подумал Кенникот, выскакивая через северный пожарный выход на Куин-стрит. И улицу, и тротуары оккупировали пешеходы. Тут он был бессилен. Взглянув на башню с часами, он услышал то, что боялся услышать. Бой часов. Они отыграют четыре части мелодии, и у него останется лишь десять ударов, чтобы успеть на суд под председательством Саммерса.

Глава 62

Нэнси Пэриш точно знала, что произойдет дальше. Минут через десять Кевин Брэйс — «голос Канады», «капитан Канада», «парень с радио», «специалист по ваннам», «ранняя пташка» — появится в зале суда. Она встанет и скажет судье Саммерсу, что получила от клиента новые инструкции. Брэйс признает себя виновным в убийстве первой степени, а Саммерс, в свою очередь, автоматически приговорит его к двадцатипятилетнему заключению. Самое позднее к 10:30 все закончится.

«Великолепный результат для моего первого дела об убийстве», — подумала Нэнси, в последний раз раскрывая свою папку. О том, что Брэйс отказался с ней разговаривать и решил признать себя виновным ради защиты кого-то там, она не сможет рассказать никому. Конфиденциальность юридической информации — как улица с односторонним движением. Адвокат обречена на вечное молчание. Она пожизненно стала хранительницей тайны Брэйса.

Обернувшись, Пэриш окинула взглядом полупустой зал суда. На отведенных для публики местах, где вчера яблоку негде было упасть, сидел лишь один человек — темнокожий мужчина лет под шестьдесят, с волосами с проседью. На нем была потертая кожаная куртка с логотипом какого-то профсоюза. Он явно ошибся помещением.

На местах, отведенных для прессы, было всего несколько молодых журналистов, которых отрядили формально поприсутствовать в зале суда, где в данный момент не предполагалось ничего интересного, в то время как главные события ожидались на всеобщем празднестве. Овотве Аманква сидел ближе всех к двери, чтобы можно было быстро уйти. Пэриш едва заметно кивнула ему.

«Единственное удачное для меня совпадение, — думала Пэриш. — Даже в случае признания вины триумф „Листьев“ затмит эту новость».

Было 9:50. Ни Фернандес, ни Грин еще не появились. Удивительно. Из-за празднества в городе царил настоящий хаос.

Пэриш подошла к столику секретаря. Мужчина, склонив голову, был поглощен разгадыванием кроссворда.

— Полагаю, несмотря на столпотворение на улицах, его честь уже здесь и во всеоружии, — сказала она.

— Думаю, вы угадали, — ответил секретарь, не отрываясь от своего занятия. — Вчера перед уходом он сказал, что независимо от празднества никаких оправданий для опоздания быть не может.

— Мой клиент внизу, — сказала Пэриш.

— Знаю. Мне уже сообщили, что его надо привести.

Пэриш прошла к своему столу, вновь вспоминая о встрече с Брэйсом внизу полчаса назад. Возле камеры она попросила старшего охраны об одолжении. Он согласился предоставить им с Брэйсом для встречи специальную комнату, чтобы они могли поговорить наедине, а не через стекло в присутствии других заключенных.

Дежурный охранник привел Брэйса в маленькое помещение. Тот еще был в наручниках.

— Доброе утро, адвокат, — поздоровался охранник. Без лишних слов Брэйс повернулся, чтобы с него сняли наручники.

— Благодарю за понимание, — произнесла Пэриш.

Освободившись от наручников, Брэйс прошел в комнату и сел напротив нее.

— Пожалуйста, — ответил дежурный. — Сегодня тут оживленно. Минувшей ночью многих задержали — пьяная молодежь: празднуют, стекла бьют. Лишних людей у меня нет, чтобы я мог оставить здесь кого-то под дверью. Придется вас запереть. Стучите по двери громче, когда понадобится выходить. Можете ногой.

Брэйс не ожидал увидеть ее после того, что сообщил ей прошлым вечером. Он собрался признать себя виновным. Что еще можно к этому добавить?

— Доброе утро, мистер Брэйс, — сказала Пэриш, как только дверь закрылась. Она достала совершенно чистый блокнот с новой ручкой и протянула ему. Он лишь внимательно посмотрел на нее и не шевельнулся.

Пэриш отвернулась. «Теперь моя очередь играть глазами в прятки», — подумала она.

— Я догадалась, почему вы признаете себя виновным. Минувшей ночью мне не спалось, и я, раскрыв дело, вновь посмотрела на план квартиры — тот самый, что был в суде перед глазами офицера Кенникота.

Она не собиралась рассказывать Брэйсу о звонке Аманквы.

Скрестив руки на груди, Брэйс продолжал внимательно смотреть на нее. Она придвинула к себе принесенный блокнот и начала рисовать.

— Вот квартира, — поясняла она, быстро делая набросок. — Прихожая с коридором. Широкая, места много. Вот входная дверь. Я нарисовала ее так, как будто она касается стены. За ней полно места.

Она подняла глаза на Брэйса. Он на секунду взглянул на ее набросок.

— Вы провели мистера Сингха в квартиру вот до этого места. — Нэнси прочертила линию в кухню. — И он сел на стул так, что прихожая оказалась ему не видна, да?

Не поднимая глаз, она чувствовала на себе его взгляд. За входной дверью она нарисовала большой «икс».

— Но вам-то прихожую было видно. За входной дверью кто-то прятался. И этого «кого-то» вы пытаетесь прикрыть. Кенникот все время смотрел на план. Он догадался. И вы это поняли, не так ли?

Она наконец взглянула на Брэйса, не представляя, как он может на это отреагировать. Его глаза округлились от волнения.

Брэйс встал так поспешно, что она на мгновение даже испугалась. Однако это тут же прошло, когда Пэриш увидела, что он собирается делать. Едва вскочив на ноги, он уже стоял к ней спиной и что есть силы барабанил по двери кулаками и ногой в то самое хорошо заметное место, по которому до него, судя по всему, уже стучали сотни других заключенных.

«Великолепная заключительная встреча с клиентом», — вздохнула Пэриш. Подошедший Гораций поставил рядом с ней на стол свой медный колокольчик.

— Я вижу, вы сегодня ни свет ни заря, — заметил он.

— Хотела вас удивить.

— Получилось. Судья только что предупредил, что возможна небольшая задержка.

— Саммерс задерживается?! Куда катится этот мир?

— Очевидно, по семейным обстоятельствам.

«Несколько минут роли не сыграют, — сокрушалась про себя Пэриш. — Примерно через час будут у себя в офисе, а кульминация — позади. Куча недоделанных бумаг, служебных писем, неоформленных документов и ждущие ответов сообщения по электронной и голосовой почте — вот и все, что меня ожидает в безрадостном будущем».

«Послевкусие» громкого судебного процесса всегда одинаковое. Мощный всплеск энергии от долгожданного предвкушения того, что твоя жизнь возвращается в твое распоряжение. Наконец-то есть время подтянуть остальные дела, привести в порядок бюджет, отвязаться от Юридического общества, проведать друзей, которых не видела уже несколько месяцев, и прочесть с укором растущие возле кровати стопки журнала «Нью-йоркер».

На самом деле ничего такого не происходит. Несколько лет назад, когда Пэриш встречалась с защитником «Мэпл лифс», жены некоторых игроков говорили ей, что трудно найти человека ленивее профессионального спортсмена в межсезонье. Это правда. Как только заканчивался чемпионат, он недель шесть почти не выходил из дома. Потом перешел в «Питсбург», и их встречи закончились.

Пэриш вынула спортивную страничку из «Стар». По крайней мере появится возможность почитать про великую победу «Листьев» и о том, как на последних минутах голкипер спас ворота.

Двери распахнулись, и в зал суда неторопливо вошли два ненавистных всем адвокатам государственных обвинителя — Фил Каттер и Барб Гилд — вместе с шефом полиции Хэпом Чарлтоном.

«Исчадье зла», — отметила про себя Пэриш, глядя, как они занимают места в первом ряду.

Без малого десять в зале появился Фернандес. Как всегда, безупречно опрятен. Не глядя в зал, направился к своему столу.

Положив газету, Пэриш подошла к нему.

— Альберт, неужели я сегодня пришла раньше вас? — воскликнула она, пожимая ему руку. — Что бы это могло значить?

Не отреагировав в традиционной манере, он лишь молча кивнул в ответ. Было ли у него хоть малейшее представление о том, что должно произойти? По нему невозможно было понять.

Ее подмывало сообщить, что кое-что назревает. В тот единственный раз, когда судьба свела их в одном деле, которое она выиграла, он держался достойно, следуя принципам, что суть его работы не в победах или поражениях.

Пэриш тогда рассмеялась. Это была старая, всем известная фраза из учебных пособий для будущих прокуроров.

Возможно, он умел достойно проигрывать. Посмотрим, каков он в случае недостойной победы.

Глава 63

— Давайте за мной, — басовито раздалось позади. Это оказался все тот же здоровяк полисмен со стройки. Кенникот даже не подозревал, что он все время следовал за ним. Полисмен вклинился в толпу, и Кенникот нырнул следом. Они проталкивались на другую сторону Куин-стрит под вступительную мелодию часов на башне.

«Бом», — прозвучало сверху.

«И еще так же девять раз, — думал Кенникот. — Не успеть мне».

На площади перед старой городской ратушей царило столпотворение. Полисмен разгребал людей в стороны, двигаясь точно бульдозер по заснеженной целине.

«Бом. Бом. Бом».

Они добрались до широкой лестницы, ведущей к центральной двери. Кенникот стал подниматься, прыгая через две ступеньки. Окутанная клубами сигаретного дыма, перед кенотафом стояла кучка вульгарных девиц. Когда Кенникот проскользнул мимо них, часы пробили восьмой раз.

Он не останавливался. Теперь предстояло прорваться сквозь стоящую на вход очередь. Он заметил парочку растерянных бизнесменов в деловых костюмах.

«Видимо, по поводу уклонения от налогов», — решил Кенникот, устремляясь к ним.

До него донесся очередной удар часов.

— Полиция. Разрешите пройти.

В удивлении вскинув головы, мужчины инстинктивно расступились.

«Бом», — часы пробили в десятый и последний раз.

«Черт», — мелькнуло у Кенникота. В этот момент он уже схватился за тяжелую дубовую дверь и дернул ее на себя. Оказавшись внутри, сразу бросился к началу очереди, выхватил свой жетон и сунул его в лицо ошарашенному охраннику.

— Полиция. Срочное дело! — крикнул Кенникот, прорываясь сквозь контроль службы безопасности и оказываясь в главной ротонде. Она была запружена полицейскими, адвокатами и их клиентами, судьями и секретарями, разбредающимися по залам судебных заседаний. Казалось, будто все говорили одновременно, создавая всеобщий гул.

Он бросился вверх по лестнице, свернул за угол налево и побежал к залу 121. Старый констебль с колокольчиком еще стоял снаружи. Размахивая жетоном, Кенникот подбежал к нему.

— Еще не начали?

— Его честь немного задержался — важный телефонный звонок: семейные обстоятельства.

— Вот повезло! — воскликнул Кенникот, врываясь в зал. Он резко остановился. Сердце колотилось как сумасшедшее. Лоб покрылся испариной.

Заседание должно было вот-вот начаться. Кевин Брэйс находился на скамье подсудимых. Фернандес и Пэриш стояли на своих местах. Судья Саммерс снимал колпачок со старой перьевой ручки. Рядом с ним на трибуне свидетелей детектив Хоу раскрывал полицейский блокнот.

Зал казался полупустым. Фил Каттер и Барб Гилд сидели в первом ряду вместе с шефом полиции Чарлтоном. И, если не считать темнокожего мужчины в старой кожаной куртке, в зале, кроме кучки репортеров, больше никого не было.

Кенникот взглянул на Фила Каттера. Тот сидел с самодовольной улыбкой на лице. Он подумал о Джо Саммерс и о подслушанном ею разговоре Каттера и Гилд. Прокуратура такое место, где карьерные взлеты и падения частенько целиком и полностью зависят от тех, кто там заправляет. Подобно заключенным, не желающим выдавать своих собратьев, или врачам, скрывающим ошибки коллег, или полицейским, прибегающим к круговой поруке, прокуроры редко высовывались, чтобы покритиковать «своих».

Кенникот вспомнил последние минуты, проведенные в домике Джо Саммерс. Закончив телефонный разговор с Грином, он посмотрел на нее:

— Мне надо бежать. Ты же знаешь своего отца. Он никогда не опаздывает в суд.

— Да уж, это мне известно.

Дэниел взглянул на полную еды тарелку.

— Прости, — сказал он и машинально понес ее на кухню.

— Ничего, ступай, — ответила Джо, подходя к нему и забирая из его рук тарелку.

На мгновение они замерли, ощущая близость друг друга. Он взял ее за локоть, она положила руку ему на плечо. Он поцеловал ее, а она не отпрянула. Это продолжалось одну-две секунды, но казалось — гораздо дольше.

Джо была единственным человеком, знавшим о том, как отчаянно он пытался успеть на заседание суда. Суда, где в роли судьи выступал ее отец. И констебль только что сказал, что Саммерса задержал телефонный звонок кого-то из близких.

— Спасибо тебе, Джо, — еле слышно прошептал Кенникот.

— Слушайте! Слушайте! Слушайте! — возвестил секретарь, поправляя на плечах мантию и начиная традиционное вступление.

Появления Кенникота словно никто и не заметил.

Стоило секретарю сесть, как тут же поднялась Нэнси Пэриш.

— Ваша честь, я хочу немедленно обратиться к суду по безотлагательному делу. Я получила новые указания от своего клиента. Я намерена просить о своем отстранении от дела как адвоката, и, насколько мне известно, мой клиент хочет обратиться к суду с заявлением.

Сердце Кенникота заколотилось уже не от бега, а от волнения. После всей этой сумасшедшей гонки оставалось сделать несколько самых тяжелых шагов. С трудом сглотнув слюну, он толкнул деревянную дверцу-калитку и вышел на место, где обычно выступал адвокат.

Саммерс уставился на неожиданно вышедшего на первый план Кенникота. Пэриш тоже не отрываясь следовала за ним взглядом. Наблюдал за ним и Фернандес.

— Офицер Кенникот, — рявкнул Саммерс, — вы что себе позволяете?

— В данный момент я пришел сюда не как офицер полиции, — начал Кенникот, машинально поправляя галстук, — а как юрист. И в этом качестве я бы хотел обратиться к суду по срочному делу.

Саммерс пришел в замешательство.

«Вот и хорошо», — решил Кенникот.

Ему нужны эти секунды, чтобы поговорить с Фернандесом и убедить в необходимости отложить слушание дела, прежде чем Пэриш возьмет слово.

— Но у вас нет такой правоспособности в этом деле! — воскликнул Саммерс.

— Ваша честь, — твердо заметил Кенникот, — я могу возразить, так как фактически являюсь участником со стороны обвинения. Однако, и это более важно, я по-прежнему являюсь действующим членом Юридического общества Верхней Канады и, как таковой, считаю себя обязанным участвовать в представлении судебной власти. Я выступаю с заявлением, имеющим целью предотвратить то, что, на мой взгляд, может считаться серьезным злоупотреблением отправления правосудия.

— Впервые сталкиваюсь с подобным за тридцать лет работы, — пробормотал Саммерс.

Кенникот приблизился к Фернандесу.

— Вы должны попросить отложить слушание минут на десять, — прошептал он.

— Ваша честь, — Пэриш повысила голос, — ситуация не просто необычная, а предосудительная. Я должна немедленно сделать заявление.

— Грин только что встречался с матерью Кэтрин Торн. Вы обязаны это знать, — шептал Кенникот.

Фернандес посмотрел на Кенникота своими темными, широко раскрытыми от удивления глазами. Однако по его взгляду трудно было понять, о чем он думает.

— Что скажете, мистер Фернандес? — громогласно поинтересовался Саммерс.

— Одну минуту, ваша честь, — ответил Фернандес. Он казался необычно спокойным.

— Два года назад Кэтрин чуть до смерти не задушила свою мать, — тихо продолжал Кенникот. — Эллисон Торн, как и Брэйс, больше не может говорить.

— Мистер Фернандес! — гаркнул Саммерс.

По взгляду Фернандеса Кенникот пытался понять, о чем тот думает. Однако его глаза казались отрешенными.

— Грин просил меня передать вам, что именно поэтому миссис Торн не сказала ни слова, когда вы встречались с ней в декабре, — продолжал шептать Кенникот. — Поэтому она всегда носит на шее шарф. И поэтому доктор Торн всячески старался оградить ее от разговоров.

Кенникот надеялся, что тот в знак понимания ответит хоть кивком, но Фернандес не шелохнулся. Он будто стал еще спокойнее.

— Мистер Фернандес! — рявкнул Саммерс, побагровев от злости. — Мистер Кенникот!

— Прошу вас, ваша честь! — воскликнула Пэриш.

— Послушайте, Фернандес, — шипел Кенникот, — вы только что слышали, что Пэриш намерена оставить это дело. Брэйс собирается обратиться к суду. Он решил признать себя виновным в том, чего не совершал, ради своей жены, Сары Макгил. Она находилась в квартире, скрываясь за дверью. А их сын, тот, что страдает аутизмом, живет на том же этаже. Вы обязаны остановить слушание.

— Я попрошу судебных приставов вывести мистера Кенникота из зала суда за неуважение! — заорал Саммерс. — Мистер Фернандес?

Фернандес отвел глаза в сторону. Он посмотрел туда, где сидели Каттер, Гилд и Чарлтон. Фернандес кивнул, и Кенникот почувствовал, как по спине пробежал холодок.

«Нет, — подумал Кенникот. Его сердце заныло. — Что же я натворил?! Сам рассказал Фернандесу, как ему выиграть свое первое дело об убийстве. Все, что ему осталось сделать, — это дать Брэйсу признать себя виновным, и он — герой. А затем он переключится на Сару Макгил».

«Ну вот сейчас…» — решил Кенникот, ожидая, что Фернандес развернется к суду.

Однако вместо этого Фернандес перевел взгляд на одиноко сидящего в зале рабочего. Кенникот еще раз повнимательнее посмотрел на темнокожего мужчину и затем — вновь на Фернандеса. Сходство было очевидным.

Каменное лицо Фернандеса осветила мимолетная улыбка. Он вытащил из нагрудного кармана внушительных размеров ручку и, словно подавая какой-то знак этому человеку, который не мог быть никем иным, кроме как его отцом, повернулся к судье Саммерсу.

— Ваша честь, — Фернандес демонстративно положил ручку на стол, — сторона обвинения весьма обеспокоена продолжением слушания этого дела. К великому сожалению, определенные сотрудники прокуратуры предприняли действия, компрометирующие процессуальные действия не только в отношении этого дела, но и в отношении отправления правосудия в целом. Более того, мистер Кенникот только что подтвердил информацию, которая целиком и полностью обеспечивает защиту мистера Брэйса. На данный момент целесообразность дальнейшего рассмотрения дела с целью вынесения обвинительного приговора отсутствует, как и отсутствует с точки зрения отправления правосудия необходимость в дальнейшем уголовном преследовании. Хотелось бы напомнить уважаемому суду и всем присутствующим в этом зале, что роль государственного обвинителя не заканчивается победой или поражением в конкретном деле, а заключается в обеспечении работоспособности системы с точки зрения моральных принципов и добропорядочности. В связи с этим, ваша честь, я как государственный обвинитель снимаю с Кевина Брэйса обвинение в убийстве первой степени.

На какое-то мгновение в зале воцарилась полная тишина. Точно короткая пауза между вспышкой молнии и ударом грома во время грозы. У Саммерса отвисла челюсть. Пэриш, повернувшись в сторону Фернандеса, невольно громко выдохнула.

Кенникот услышал, как зашевелились, выходя из ступора, репортеры.

Неожиданно, перекрывая нарастающий шум, из зала прогремел голос. Это вскочил Фил Каттер.

— Минуту, ваша честь! — крикнул он. Его голос отчетливо прозвучал на фоне уже нарушенной тишины.

— Это противоречит принципам прокуратуры. — Барб Гилд тоже вскочила на ноги.

Одергивая мантию, поднялся секретарь.

— Тишина в зале суда!

— Благодарю, — произнес Саммерс, постепенно приходя в себя.

Кенникот посмотрел на Фернандеса. Тот методично расправлял уголки своих бумаг. Затем, не торопясь, убрал ручку в карман. Развернувшись, Кенникот взглянул на скамью подсудимых.

Брэйс был на ногах, в его глазах царило смятение. Он поднял голову. Кенникоту было видно, что он напрягался, пытаясь говорить.

— Не… я… я… — словно выдавливал он.

— Тишина! — раздался голос Саммерса. — Офицер, — обратился он к молодому полицейскому, дежурящему возле скамьи подсудимых, — существуют ли другие основания для задержания мистера Брэйса?

Тот полез в нагрудный карман, вытащил оттуда маленький клочок бумаги и взглянул в него.

— Нет, ваша честь.

— Обвинения в преступлении, не учтенном при предании суду?

— Нет, ваша честь.

— Другие ордеры на арест?

— Нет, ваша честь.

— Имеются ли какие-то причины для дальнейшего содержания этого человека под стражей?

Полисмен вновь взглянул в свою бумажку.

— Нет, ваша честь.

— Освободите заключенного. Мистер Брэйс, вы свободны. Объявляю заседание закрытым. «Боже, спаси королеву».

Брэйс выглядел ошарашенным. Когда дежурный полицейский открыл дверь, за которой тот находился на скамье подсудимых, Брэйс даже не понял, что делать. Вместо того чтобы выйти, он повернулся к нему спиной, отводя руки назад в ожидании наручников.

Краем глаза Кенникот видел, как репортеры шумно поднимались с мест. Он взглянул на невозмутимо собирающего свой портфель Фернандеса. Они на мгновение встретились взглядами, и Фернандес кивнул. Кенникот повернулся к Нэнси Пэриш. Та, обхватив голову руками, сидела за своим столом, чуть не рыдая от счастья. Он бросил взгляд на Саммерса. Едва заметно улыбнувшись ему, тот быстро покинул свое место.

И вдруг Кенникот почувствовал, будто его окатило волной очищения. Казалось, он ощутил мощный приток свежей крови в жилах вместе с чувством, которое ему так хотелось испытать и сохранить хотя бы на короткий момент в связи с потерей брата. То, что Майкл заслуживал больше чего-либо другого — справедливости.