Старая ратуша

Глава 27

Не холод угнетал мистера Сингха в канадской зиме. Ему доводилось работать в суровых условиях в горах Кашмира, и он уже смирился с непостоянством торонтских зим, когда неделю город находился в ледяных тисках, а неделей позже начинает таять лед на открытых катках.

Он не мог привыкнуть к темноте этого времени года. В конце сентября небесный свет начинал угасать, и к середине октября мистер Сингх уже просыпался в темноте, брел в темноте по городским улицам и начинал свой день с доставки газет по Маркет-плэйс-тауэр тоже в темноте. Именно это угнетало его больше всего.

Однако этим утром, впервые за долгие месяцы, выходя из дома, мистер Сингх заметил некий намек на рассвет. Когда он пришел в Маркет-плэйс-тауэр, вестибюль был залит лучами восходящего солнца. Добрый знак.

Грядущий день был Днем святого Валентина — своеобразный канадский праздник. Он не обошел даже семейство мистера Сингха. Накануне вечером Сингхов навестили внуки, и его маленькая внучка Теджи поинтересовалась:

— Дедушка Гурдиал, а что ты подаришь бабушке Бимал на Валентинов день?

— Мне не обязательно дарить что-то бабушке на Валентинов день, — стал объяснять ребенку мистер Сингх. — Она и так прекрасно знает, что я ее люблю.

Теджи задумалась.

— Но я никогда не видела, чтобы ты целовал бабушку Бимал, — наконец выдала она. — Разве дедушки с бабушками не целуются?

Это вызвало смех за столом.

— Дитя мое, — ответил мистер Сингх, — в любви есть нечто большее, чем поцелуи.

Взявшись за первую стопку сложенных в вестибюле газет, мистер Сингх вновь усмехнулся, вспоминая наивный вопрос внучки. Сегодняшние номера оказались толще обычного из-за дополнительных страниц с дурацкими поздравлениями по случаю праздника святого Валентина. Вытащив нож, мистер Сингх перерезал пластиковый шнур верхней стопки газет и раскрыл первую из них. Несколько цветных номеров рассыпалось по полу.

«„Таймс оф Индия“ не стала бы печатать подобную ерунду», — подумал мистер Сингх, подбирая с пола газеты.

«Глоб энд мейл», считавшая себя основной канадской газетой, казалась каким-то странным изданием. В ней публиковалось много нужных статей о политике Канады — в основном о том, что творилось в Оттаве — и международных отношениях. Однако там было столько непонятных вещей, написанных разными журналистами просто о себе: кто-то, например, ночевал в палатке среди снега.

«Кому, — недоумевал мистер Сингх, — это может быть интересно?» Кто-то нашел сиделку для ребенка, и теперь они с мужем смогли впервые после рождения малыша сходить в ресторан.

«А где, — удивлялся мистер Сингх, — находились в это время родители журналистки?»

Или — это уже совсем вопиющее — статья женщины-репортера о том, как она купила себе лифчик в виде собственной груди. Мистер Сингх тут же выбросил эту страницу в мусорную корзину.

Еще удивительнее выглядело освещение судебного процесса по делу мистера Кевина. С тех пор как этот джентльмен был в декабре арестован, мистер Сингх не переставал поражаться количеству опубликованных на эту тему статей.

Подняв голову, мистер Сингх увидел за стойкой консьержа, мистера Рашида. Перед ним лежал развернутый номер «Торонто стар». «Стар» считалась менее интеллектуальной и более «народной» газетой по сравнению со скучно-серьезной «Глоб энд мейл» и содержала еще больше материалов о судьбе мистера Кевина.

— Что сегодня пишут о мистере Кевине? — поинтересовался мистер Сингх, снимая тяжеленное пальто — его по настоянию Бимал он носил всю зиму вне зависимости от температуры — и вешая его на стул.

— Нашли первую жену мистера Брэйса, — отозвался Рашид. — У нее свой ресторан в маленьком городке к северу. Есть ее фотография. — Он немного развернул газету, чтобы мистеру Сингху было видно.

— Мистер Кевин тоже любит готовить, — сказал мистер Сингх, изгибая шею, чтобы посмотреть.

Это оказался сделанный явно издалека нечеткий снимок приятной пожилой дамы в длинном зимнем пальто. Она шла по заснеженной парковке, где стояли грузовички и снегоходы.

— В статье говорится, — продолжил Рашид, — что мистер Брэйс познакомился со своей первой женой в Англии, когда работал журналистом.

— В Англии? Я не знал, что он там жил. — Мистер Сингх все пытался разглядеть фотографию женщины. — Наверное, там он и научился правильно пить чай.

— Здесь говорится, она была студенткой Оксфорда.

Мистер Сингх придвинулся еще ближе, и консьерж отступил на полшага назад.

— И что она изучала? — Мистер Сингх наклонил голову, чтобы лучше рассмотреть фото.

— Ботанику. До того как вернулась домой и обзавелась семьей, год проработала в Королевских садах. Много лет назад в интервью какому-то журналу Брэйс сказал: «Для меня это стало любовью с первого взгляда. Я и предположить не мог, что она проявит ко мне интерес. Ее окружали сплошные гении».

— Эти статьи — пустая трата времени, — вздохнул мистер Сингх, читая подпись под снимком.

Рашид раскрыл газету посередине. На развороте была статья о браке мистера Брэйса с его первой женой, с фотографиями и выдержками из интервью. Мистер Сингх взглянул на свои часы. Он запаздывал на целую минуту.

— Сегодня они поместили большую статью, — заметил Рашид, с удовольствием погружаясь в чтение.

— Сплетни и болтовня, — отозвался мистер Сингх.

Отступив назад, он на секунду задержался, глядя на фотографию молодой миссис Брэйс. Она была весьма привлекательна. А мистер Кевин, наоборот, казался неуклюжим.

Консьерж вдруг порывисто вздохнул.

— О Боже. У них забрали одного из детей.

— Дайте взглянуть. — Мистер Сингх вновь приблизился на пол шага.

— Старшего, — добавил мистер Рашид, продолжая быстро читать дальше. — Единственного мальчика. Он страдал аутизмом. Не мог говорить.

— Это большое несчастье, — кивнул мистер Сингх.

Мистер Кевин выглядел на снимке довольно высоким. Он обнимал свою первую жену, которая казалась гораздо ниже его. Впереди стояли две маленькие девочки с большими карими, как у отца, глазами. Они смотрели прямо в объектив. Возле мистера Кевина стоял худенький мальчик почти с него ростом. Повернув голову в сторону, он смотрел куда-то вдаль.

— Они разошлись вскоре после того, как у них забрали мальчика, — продолжал Рашид.

— Я повидал много семей, когда работал старшим инженером на «Индийских железных дорогах». Нелегко растить такого ребенка, — кивнул мистер Сингх.

Взяв газеты, он пересек вестибюль, запаздывая уже на целых пять минут.

«Как нелегко, должно быть, пришлось мистеру Кевину, — думал мистер Сингх, входя в лифт. — Такому словоохотливому человеку, как он, иметь сына, который не мог говорить…»

Глава 28

«Какое жуткое движение», — думал Дэниел Кенникот, когда, не успев повернуть на перекрестке налево, вновь остановился на красный свет. Он с досадой тряхнул головой. Несколько лет назад служба судебной экспертизы (или, как ее называли, ССЭ) переросла масштабы полицейского управления, и у кого-то родилась «замечательная» идея о ее переселении за город. Вот так и получилось, что теперь до нее приходилось добираться через всю дорожную паутину в северную часть Джейн-стрит.

Причина такого ужасного движения была понятна. Лет тридцать назад, как раз во время увеличения притока иммигрантов в город, тогдашние политики решили больше не строить тоннелей. Необыкновенно мудрый ход.

В ожидании светофора Кенникот посмотрел на тянувшийся слева от него торговый мол. Он насчитал семь заведений, представляющих почти такое же разнообразие национальностей: «Тропические фрукты», «Ост- и вест-индские продукты и специи», «„Золотая звезда“ — тайская и вьетнамская кухни», «Мохаммед — халяльное мясо», «Салон-парикмахерская Хосе» и, разумеется, — куда ж без них! — «Банкомат: выдача наличных, обналичивание чеков, оформление кредита, денежные переводы за границу». Хотя Кенникот родился и вырос в городе, став полицейским, он почувствовал необыкновенную признательность к людям, проживающим в Богом забытых пригородах, но фактически обеспечивающим жизнедеятельность города.

Наконец он въехал на стоянку ССЭ, расположенную между индийским кафе и «Макдоналдсом». Едва он вылез из позаимствованного в «убойном» отделе служебного «шевроле», как до него донесся шум проходящего немного севернее шоссе. Трудно подыскать более мерзкое место.

«Если бы кому-нибудь вздумалось создать телесериал „Отдел по расследованию убийств: Торонто“, здесь его бы ни за что снимать не стали», — отметил Кенникот, входя в серое здание.

— Эй, привет, молодой человек. — Детектив Хоу вышел ему навстречу. — У меня все готово. Прошу ко мне в лабораторию.

В лаборатории, прямоугольном помещении с длинным верстаком-стойкой вдоль одной стены, висела полка с многочисленными кисточками и пузырьками, наполненными разноцветными порошками. У противоположной стены стоял большой аппарат, похожий на духовку, с открытой дверцей и многочисленными полочками внутри. Внизу стоял сосуд, похожий на дешевого вида белый чайник, от которого тянулся какой-то шнур. А на краю стойки стоял коробкообразный аппарат чуть поменьше.

Посреди верстака лежал прозрачный пакет с вещественными доказательствами. На внешней стороне пакета красным маркером было написано: «17 декабря, Кевин Брэйс, контракт с „Параллел бродкастинг“, семь страниц, детектив Хоу». В маленьком квадратике стояла подпись детектива Хоу.

— Что касается отпечатков, то у нас два варианта, — заявил Хоу, натягивая латексные перчатки. Он показал на большой, похожий на духовку аппарат. — Это нингидриновая печь. Я зову ее «моя неторопливая домохозяйка». Часа через два мы сможем посмотреть на отпечатки невооруженным глазом и при обычном освещении.

— А чайник для чего?

— Пар. Поддерживает влажность. Можно проявлять, просто подержав листы над паром.

Хоу открыл пластиковый контейнер с широким горлышком и налил оттуда в прямоугольную кювету желтоватую жидкость, затем при помощи резинового пинцета окунул в кювету каждую страницу.

— А другой вариант?

Хоу указал на «коробку» с краю стойки.

— Эта малышка с относительным сдвигом частот. Я зову ее «микроволновкой». Всего двенадцать минут, «готовит» при ста градусах по Цельсию, то есть при двухсот двенадцати по Фаренгейту.

— Ну так в чем же дело?

— Чтобы рассмотреть отпечатки, понадобится другой источник света. — Хоу взял кусок оранжевого пластика и поднес его к глазу, словно лидер бойскаутов с увеличительным стеклом. — Я просто пойду туда, — он показал на маленькую будочку в углу, которую Кенникот поначалу не заметил, — включу оранжевый свет, сфотографирую снимки и загружу их в компьютер на своем столе. Ничего сложного. — Хоу выглядел очень довольным.

— Давайте «микроволновку»: чем быстрее — тем лучше, — попросил Кенникот и раскрыл свою папку. — Я принес дополнительную копию контракта. — Он знал, что Хоу будет любопытно его прочесть.

Положив мокрые страницы в маленькую духовку, Хоу схватил вторую копию документа.

— Эй, вот такой контракт я бы подписал! — воскликнул он, продолжая читать. — Миллион долларов, лимузин, шестнадцатинедельный отпуск. Да еще не работать по понедельникам. И наш Брэйс его не подписал? Вот тебе и повод для убийства.

— И что же это? — поинтересовался Кенникот. Чтобы получить ответ, нужно было игнорировать шутливый тон Хоу.

— Безумие! — воскликнул Хоу. — Только сумасшедший мог отказаться от такой сделки.

Пятнадцать минут спустя они, покинув лабораторию, уже сидели за столом Хоу. С одной стороны стоял монитор компьютера, с другой — забитый бумагами картотечный шкафчик. Четверть стола занимал большой аквариум с тремя экзотическими рыбками.

— Познакомьтесь: Зевс, Гусыня и Развратник,[27] — показал на рыбок Хоу. — Более ненормального языка, чем английский, в мире не найти: один и тот же звук пишется тремя разными способами. Мой бедный дед пятнадцать лет проработал на железной дороге, жены почти не видел, но так и не научился ничего правильно произносить.

Кенникот улыбнулся. Он заметил под столом портфельчик и рюкзак судмедэксперта.

Хоу включил компьютер, загрузил страницы — теперь на них были четко видны отпечатки — и распечатал их. У него на столе уже лежали копии отпечатков пальцев Кэтрин Торн и Кевина Брэйса. У Брэйса отпечатки взяли во время ареста, у Торн — во время аутопсии. Отыскав среди беспорядка на столе круглое увеличительное стекло на штативе, он стал рассматривать отпечатки Брэйса.

— Эй, посмотрите-ка сюда, молодой человек. — Хоу чуть отодвинулся, чтобы Кенникот мог посмотреть через лупу. — Видите линию на большом левом пальце Брэйса? Это старый шрам. Обратите внимание на морщинистую кожу вокруг.

Кенникот посмотрел в увеличительное стекло и сразу увидел старую рану.

— Когда Брэйсу было около двенадцати, отец ножом порезал ему лицо, — сказал он. — Это могло остаться с тех времен?

— Кожа ничего не забывает. — Обычно шумный, Хоу на этот раз говорил тихо. — Ранение получено при самозащите. Видимо, пытался остановить руку с ножом.

Кенникот оторвал взгляд от увеличительного стекла. Хоу листал контракт. Там было семь страниц.

— Обратили внимание, как мало отпечатков на внутренних страницах? Люди обычно смотрят начало и конец, — забормотал Хоу.

— Логично, — согласился Кенникот.

— Я нашел еще два отпечатка. — Он пролистал до последней страницы. — Здесь, внизу, где должна стоять подпись. Видите большое пятно? Это не палец. Мы называем это писательской рукой. — Словно взяв ручку, он продемонстрировал, как это получается. — Такое часто встречается, когда люди что-то подписывают. Могу поспорить, это наш толстосум — Ховард Пил. Как раз возле его подписи.

— Тоже логично, — вновь согласился Кенникот.

Хоу вернулся к первой странице.

— А это какой-то другой отпечаток. Такой же есть и на третьей странице. Возле той строки, где говорится о зарплате в миллион долларов. Посмотрите сами. — Он положил на отпечаток лупу.

Кенникот наклонился.

— Там словно два полукруга, а не один, — заметил он.

— Эй, молодец. Это называется «завитки пальцевых узоров». Если их два, как здесь, и они расходятся в разных направлениях, их называют двойной петлей. Это встречается лишь у пяти процентов людей.

Хоу тут же отсканировал отпечаток и отправил его в центральную базу данных. Примерно через минуту он уже получил ответ с наиболее вероятными совпадениями — там были не имена, а номера. Их оказалось десять. Он распечатал ответ.

— Мне надо сходить в картотеку и найти эти десять отпечатков. Затем вернусь сюда и каждый собственноручно проверю. Оставайтесь здесь. Только не надо кормить рыб.

Кенникот был только рад посидеть несколько минут в тишине. Он смотрел, как в аквариуме медленно и ритмично плавают рыбки. В комнате за столами, словно завороженные картинками на экранах их мониторов, сидели офицеры-криминалисты. Во время работы многие что-то ели из цветных пластиковых контейнеров. На стоящем в углу черном картотечном шкафчике лежала коробка с холодной пиццей.

— Эй, эй, эй! — влетая, провозгласил Хоу. — У меня кое-что есть! Вас это здорово удивит. Однако по протоколу, прежде чем что-то говорить, я должен все проверить. Так что, везунчик, мой рот на замке.

Кенникот хотел было переспросить, но тот лишь кивнул в ответ.

Хоу брал каждый картотечный отпечаток и начинал, водя лупой взад-вперед, сличать его с теми, что были на документе. Склонившись всем своим могучим телом над маленьким увеличительным стеклом, он работал довольно проворно, откидывая отработанные отпечатки на пол. Какое-то время он благополучно молчал, но это продлилось недолго.

— Собери хоть все передовые технологии в мире. Но здесь все равно все приходится делать вручную! — воскликнул Хоу, добравшись до восьмого отпечатка. Кенникот обратил внимание, что его он на пол не бросил, а положил на стол.

Изучив два последних отпечатка, Хоу наконец поднял голову. Затем, взяв своей ручищей тот, что отложил на стол, радостно потряс им в воздухе.

— Нашел! Готовы к сюрпризу?

Кенникот раскрыл обложку и, увидев имя, вздрогнул: миссис Сара Брэйс, до замужества — Сара Макгил.

Улыбнувшись, Хоу указал на содержащиеся там пояснения: в конце восьмидесятых она принимала участие в акции протеста — толкнула полисмена, и в результате толчка тот высадил оконное стекло. При аресте у нее взяли отпечатки пальцев.

У Кенникота пересохло во рту.

— Эй, я же говорил: Брэйс — безумец. Тут и гражданская жена, и бывшая жена на одной странице. Это ж бред какой-то.

Кенникот захлопнул папку с отпечатками.

— Откуда можно позвонить? — спросил он. Мысли кружились у него в голове нестройным хороводом. — Мне необходимо связаться с Грином.

Глава 29

Ари Грин положил телефонную трубку и окинул взглядом пустую кухню. Он наполнил чайник холодной водой, включил его и, завязав полотенце на талии потуже, прошлепал к входной двери. Выглянув за дверь, поднял утреннюю газету. Возвращаясь на кухню, раскрыл газету, чтобы взглянуть на заголовки, и застыл.

Из спальни донесся шорох. Он секунду поколебался, словно официант между двумя обслуживаемыми столиками. С одной стороны — шорох в спальне, с другой — шум закипающего на кухне чайника. Он раскрыл дверь в спальню, слегка пнув ее.

— Вот «Глоб», — сказал он, входя в почти кромешную темноту, и легонько кинул газету на край кровати.

— Который час? — поинтересовался женский голос.

— Еще слишком рано. Но мне надо идти.

— Я слышала телефонный звонок.

— Спи, — сказал он, ретируясь из темной спальни. — Я приму душ внизу, чтобы тебя не беспокоить.

Внизу находилась старая ванная, оставшаяся от прежнего владельца, который сдавал цокольный этаж. Это было весьма кстати.

Одеяло зашевелилось и откинулось в сторону, словно неожиданно возникшая во время полного штиля волна. Дженнифер Рэглан включила ночник и села, покачав головой. В такт этому движению ее неприкрытая грудь качнулась над бугорками простыни. Она даже не пыталась прикрыть наготу.

«Конечно, — подумал Грин, — молодые женщины подчас обладают и более сексуальными формами, но — не достоинством». Рэглан вела себя абсолютно так же и в роли главного судьи — с уверенным достоинством, но без самонадеянной заносчивости.

Он резко развернулся, и она встретилась с ним взглядом. Еще в самом начале отношений они установили негласное и нерушимое соглашение: не пускать все, что касалось работы, в спальню. Он выдерживал молчаливую паузу — один из его коньков.

— Спасибо за газету, — произнесла наконец Рэглан.

С легкой улыбкой вместо кокетливо-капризной гримасы она протянула руку за газетой, чуть прикрывая себя простыней.

«В возрасте есть и еще одно, — вновь подумал Грин. — Зрелость».

— Это Дэниел Кенникот — офицер, работающий по делу Брэйса, — сказал Грин. — У него кое-что появилось в связи с тем миллионным контрактом, который Брэйс не подписал. ССЭ обнаружила на последней странице отпечатки Сары Макгил.

— Гм… Его первой жены? — Рэглан отложила газету.

Он кивнул.

— Мне нужно съездить повидать ее. Видимо, в ближайшие дни работы поприбавится.

— У меня до конца недели дети, — отозвалась Рэглан, вновь принимаясь за газету. Она дошла до спортивного раздела. — У «Листьев» опять проблемы. Они потеряли своего основного форварда, остался лишь этот «старик».

— Да. Хочу попытаться вытащить своего папу на игру, — улыбнулся Грин. — Пожелай мне удачи.

— Прими душ здесь. — Она кивнула в сторону ванной в спальне. — Здесь ведь гораздо лучше, чем внизу. Тем более что я больше спать не собираюсь.

— Сначала приготовлю чай, — ответил Грин.

Электрический чайник на кухне уже выключился. Он залил заварочный чайник горячей водой, а в электрический вновь налил холодной.

Когда Грин только пришел в отдел, ему дали дело преподавателя, которого зарезал сумасшедший студент. Профессор с женой приехал сюда на год из Лондонской школы экономики читать курс лекций. Детей они не имели, и его жена Маргарет была здесь все время, пока длился суд. Потом университет продлил с ней контракт, и она осталась жить в Торонто.

Как-то днем, через год после суда, она шла по улице и наткнулась на идущего к стоянке Грина. Маргарет хотела, чтобы это выглядело случайной встречей, и Грин решил не разоблачать ее.

Следующие двенадцать месяцев они прожили вместе, и за это время она научила его правильно заваривать чай. Позже Маргарет пригласили работать в Англию, и теперь время от времени она присылала ему оттуда фотографии своего нового мужа и их подрастающей дочери, а заодно и пачку какого-нибудь чая.

«Сначала нужно нагреть чайник. Потом налить холодную воду. Чайник должен быть хорошенько разогрет. Следи за кипением, — учила Маргарет. — Доведи до кипения, но не кипяти — ты же не хочешь, чтобы оттуда выкипел кислород…»

Ополоснув заварочный чайник кипятком, Грин вылил воду в раковину и бросил в чайник два пакетика белого чая. Затем подождал, пока вода вскипит, выключил электрочайник и, наклонив заварочный чайник набок, стал осторожно наполнять его, направляя кипяток на стенку.

«Никогда не лей воду непосредственно на пакетик, — наставляла Маргарет. — Пусть пакетик сам постепенно опустится в воду».

Наконец он прикрыл заварочный чайник крышечкой, положив ее неплотно — слегка поперек отверстия.

«А пока чай пропитывается и набухает, — говорила Маргарет, — ему нужен воздух, он должен дышать».

Оставив чай завариваться, Грин пошел под душ. Намылив голову шампунем, он встал под струю воды и наслаждался ее теплом. Пытался представить, откуда на неподписанном контракте могли взяться отпечатки пальцев Сары Макгил.

Дотянувшись до мыла, Грин подставил под струю воды лицо. Затем, нагнувшись вперед, ощутил, как вода побежала по спине. Ему нравилось принимать душ в верхней ванной. Внизу у душа был маленький распылитель, а вокруг душевой кабины — холодный бетонный пол.

В голове творился сумбур. Ему вдруг показалось, что в квартире Брэйса от него почти ускользнуло что-то еще. Что?

Он почувствовал, как чьи-то пальцы забрали у него мыло. Кожа Рэглан была мягкой и теплой. Она намылила ему плечи, затем — шею, живот…

«Просто отвлекись, не думай, Ари», — убеждал он себя.

Все его мысли о квартире Брэйса улетучились — он медленно выгнулся навстречу Дженнифер, ощущая, как ее поначалу сухая кожа становится мокрой.

Глава 30

Выскочив из офиса ССЭ, Дэниел Кенникот стал прорываться сквозь дорожные пробки в центр, к старой городской ратуше, где добился повестки с вызовом в суд Ховарда Пила. Если коротышка откажется разговаривать, он доставит его в суд. Затем Дэниел устремился к Пилу в офис. Если хочешь вручить кому-то повестку, лучше заранее его об этом не предупреждать. Оказалось, что минимедиамагнат (как Пил сам любил себя называть) устраивает частную вечеринку в своем лыжном клубе. Когда Кенникот отправился в путь, было уже два часа. Следовало поторопиться.

Солнце уже перевалило за гребень горы — излюбленного места лыжников в южной части Онтарио, когда он въехал на стоянку лыжного клуба «Осгуд». Парковка выглядела внушительно, до отказа забитая ассортиментом дорогих машин — «лексусов», «БМВ», «мерседесов» и всех видов последних моделей внедорожников.

«Здесь, наверное, больше денег, — подумал Кенникот, — чем в большинстве стран Африки к югу от Сахары». Через пять минут ему все же удалось отыскать свободное место в самом дальнем углу стоянки.

Так даже лучше. Иначе любой, кто увидел бы его вылезающим из безликого «шеви», сразу понял, что он не может быть членом клуба.

Забрав повестку, Кенникот помчался домой переодеться. Одежду он подбирал тщательно. Вельветовые брюки, свитер крупной вязки с «косичками», кашемировое полупальто и австралийские ботинки ручной работы. Как говорил отец, «о человеке судят по обуви». Кенникот хотел застать Пила врасплох. А для этого ему надо было по-свойски зайти в лыжный клуб и смешаться с толпой.

В клубе был традиционный «мужской» день. Лыжные подъемники не работали, и гости толпились с большими пластиковыми бокалами пива в руках, поедая суши, разносимые одетыми в смокинги официантами. Атмосфера казалась возбужденно-расслабленной. Коротышка возле большого каменного камина правил балом. Его дутый лыжный костюм, даже несмотря на то что был расстегнут, делал его еще приземистее и круглее. Кенникот незаметно подошел к нему сзади.

— Хочу вам сказать, — говорил Пил, болтая лед в высоком стакане с каким-то прозрачным напитком («Наверное, водка с тоником», — решил про себя Кенникот), — что хоть вы и сидите в своих больших модных офисах в центре города, но дело-то имеете с такими же, как и вы, деловыми ребятами в костюмах. А я… Вот заходите ко мне на «Параллел» — сплошная роскошная женская плоть.

Рыжий верзила, стоявший рядом с Пилом, глотнув пива, заметил:

— Ну и как там женщины рок-звезды? Ты же, наверное, с ними имеешь дело?

Пил громко расхохотался.

— Старик, если ты еще не сплясал рок-н-ролл на заднем сиденье лимузина, твоя жизнь прошла впустую.

Рыжий сверху вниз изумленно уставился на Пила.

— Да?! — Его, похоже, сразила мысль о том, что маленький Ховард Пил мог действительно оказаться в лимузине с какой-нибудь рок-н-ролльной красоткой.

— Нет, правда, — широко улыбаясь, вступил Кенникот. — Хови много чего мне рассказывал. — Дружески шлепнув Пила по спине, он вошел в круг собравшихся. — Но увы, джентльмены, больше ни слова.

Коротышка поднял голову. Кенникот заметил, что тот не сразу его узнал. Прежде чем Пил успел отреагировать, Кенникот взял его за плечо и, наклонившись, прошептал на ухо:

— Считай, что повестка в суд тебе обеспечена. Завтра утром, зал судебных заседаний 121, старая городская ратуша. Выбирай: либо я сейчас бросаю ее перед тобой и ухожу, либо мы немного побеседуем.

Смутившись лишь на мгновение, Пил быстро пришел в себя.

— Дэниел, как это я тебя до сих пор здесь не видел? — воскликнул он, хлопая Кенникота по спине, словно они старые друзья. — Нам нужно это обговорить. — Взяв Кенникота за плечо, он вывел его из толпы. — Поверьте, господа, это не имеет отношения к рок-звездам в лимузинах, — объявил он собравшимся.

Пил повел Кенникота к лестнице за камином. Для коротышки в тяжелых лыжных ботинках он поднялся по крутым ступенькам с поразительным проворством. Пару секунд спустя они уже стояли возле двери запасного выхода. Вытащив повестку, Кенникот постучал ею Пила по плечу.

— Что это за хрень? — прошипел Пил, вырывая повестку из рук Кенникота. — Завтра в суд придут мои адвокаты, и мы разнесем все это в пух и прах.

— Черта с два. Есть материальные улики.

— И какие же?

— Брэйс и Торн побывали у тебя за неделю до ее убийства.

— Ну и что?

— Ты тогда предложил Брэйсу миллион долларов.

— Я уже это говорил.

— Ты не сказал, что виделся с Торн на следующий день. — Хоть это и было предположением, Кенникот не сомневался, что он прав.

Пил помрачнел.

— Ты не спрашивал. — Он все еще держал в руке стакан. Поболтав в нем лед, поднес к губам.

— Я сейчас спрашиваю. Будешь говорить или хочешь давать показания в суде? — Кенникот подошел ближе, чтобы понять по запаху, что в стакане, однако запаха не уловил.

Пил потопал своими лыжными ботинками по лежащей возле двери металлической решетке.

— Ну зачем тебе понадобилось так поступать со мной именно сегодня? Чтобы собрать здесь всю эту ораву, я потратил десять тысяч долларов. Здесь люди из всех рекламных агентств Торонто.

Кенникот не отрываясь смотрел Пилу прямо в глаза.

— Хорошо, хорошо. — Пил пострелял вокруг своими маленькими глазками, чтобы убедиться, что они одни. — Кэтрин хотела, чтобы я забрал контракт. Она не хотела, чтобы Брэйс его подписывал.

— Почему? Ты предлагал ему кучу денег, лимузин по утрам, огромный отпуск и свободные понедельники.

— Да, знаю.

— Я проверил состояние банковских счетов Торн и Брэйса — деньги бы им не помешали.

— Знаю.

— Торн покупала вещи на распродажах, чуть ли не по комиссионкам ходила. Все говорят, что Брэйс особо деньги не считал. Она должна была прийти в восторг от твоего предложения.

Пил сделал большой глоток из своего стакана и посмотрел Кенникоту в глаза.

— Ну и?.. — спросил Кенникот.

Пил наигранно вздохнул.

— Я уже сказал тебе, офицер Кенникот, она не хотела этой сделки.

— А я сказал тебе, что это противоречит здравому смыслу.

Запрокинув голову, Пил допил содержимое стакана.

«Воду пьет, — решил Кенникот. — У него сушняк после выпитого накануне».

— Давай выйдем на улицу, — предложил Пил.

Он открыл тяжело брякнувшую дверь пожарного выхода, и они вышли навстречу зимним сумеркам. После захода солнца температура стала стремительно падать. Кенникот съежился от холода. Начинался снег. Большая парковка погрузилась в темноту, и скопление дорогих машин напоминало спящих коров.

— Так в чем дело?

— Кэтрин была частью сделки. — Пил вытащил прозрачную бугристую упаковку жвачки и выдавил из нее одну подушечку. — Мы подыскали ей работу помощника продюсера одной из воскресных передач. Рано утром. Ее почти никто не слушает. Великолепный вариант для дебюта. Она даже начала раз в неделю репетировать. В домашней студии одного из друзей Брэйса.

Кенникот кивнул. Он знал, что сейчас Пила лучше не прерывать. Нужно дать ему возможность все сказать самому. В воздухе витал уютный запах дымка. Глядя на стоянку, Кенникот начал машинально подсчитывать стоимость припаркованных там машин.

— Кэтрин было тяжело, — продолжал Пил.

Кенникот вспоминал, что удалось узнать о жизни Торн. О ее неизменном распорядке. О привычке много не тратить.

В голосе Пила ощущалась грусть.

— Однажды она сорвалась. — К изумлению Кенникота, коротышка вдруг, распахнув лыжную куртку, оттянул вниз ворот свитера. — Вот что она мне сделала. — На шее Пила виднелись глубокие следы царапин. И, судя по всему, приобрел он их уже довольно давно. — Ногтями, — пояснил он, хотя это и так было ясно.

— Где это произошло?

Пил отправил жвачку в рот.

— Гм…

— Где?

— У них в квартире.

— Исключено, — резко возразил Кенникот. — Я просмотрел все видеозаписи вестибюля.

— Я проходил через цокольный этаж. Там есть дверь, которую она оставляла открытой — подкладывала кирпич.

Пил и Торн? Едва ли можно представить более невероятную пару.

— Как часто вы виделись? — спросил Кенникот.

«И что только люди не вытворяют со своей жизнью!..» — вздохнул он про себя.

— Каждый вторник, по утрам. — Пил уже отвечал покорно-безучастным тоном. — В восемь.

— В восемь, — эхом отозвался Кенникот. Он вспоминал составленное им расписание недели Торн. Лучше времени для любовного свидания не придумаешь. — Как раз в то время, когда всей стране известно, что Брэйс в студии, — добавил он.

Пил сверкнул глазами на Кенникота. Будто стряхнув с себя грусть, он вдруг разозлился.

— Поработай мозгами, Кенникот.

Кенникот рассмеялся.

— Говори, Пил. Тебе же нравится хвастаться своими победами.

— Это не относится к Кэтрин.

Кенникоту надоели бесконечные шарады.

— Хватит с меня, Пил. Ты шастал к ней раз в неделю, пока Брэйс бывал на эфирах…

— Брэйс все знал. И поощрял это.

— Поощрял? Ну ты даешь, Пил.

Выдавив из прозрачной упаковки очередную подушечку жвачки, Пил отправил ее в рот.

— Это не то, о чем ты думаешь. У Кэтрин была проблема. Не многие о ней знали. Я помогал.

Теперь уже разозлился Кенникот.

— Послушай, Пил! У тебя была с ней интрижка, а Брэйс об этом узнал. Теперь ты пытаешься прикрыть свою…

— Заткнись, Кенникот, — оборвал Пил. — Мы познакомились в Обществе анонимных алкоголиков. Я был ее попечителем. В течение первого года мне было известно лишь ее имя. Я и понятия не имел, кто она такая. Потом Кэтрин заговорила. Так я познакомился с Брэйсом. — Пил яростно жевал жвачку. — У Кэтрин начался рецидив. Жуткая вещь. Мы подумали, работа поможет повысить ее самооценку, вернуть самоуважение. Как первый шаг. — Он выплюнул жвачку в сугроб.

Кенникот вспомнил, как этот коротышка, поболтав свой стакан со льдом, залпом опорожнил его. Точно заправский алкоголик.

— А ты как долго уже не пьешь? — спросил он.

— Пять лет. Я был очень плох. Почти все тогда потерял.

Кенникот кивнул.

— Мне ничего не известно о том, как случилось, что она умерла. Хочешь вызвать меня в суд, чтобы похоронить ее дважды? Валяй. — Пил с характерным резким звуком застегнул «молнию» на лыжной куртке. — Но учти: это будет уже на твоей совести. — Он дернул тяжелую дверь и удалился в теплое шале.

Через мгновение дверь, в очередной раз громко лязгнув, закрылась за ним. Окинув взглядом темную стоянку с шикарными авто, Кенникот понял, что ему ничего не остается, кроме как уныло брести по холоду к машине.

Глава 31

Самое сложное при выезде из Торонто — преодолеть движение. Казалось бы, около полудня час пик уже позади. Тем более что Ари Грин направлялся за город. Однако он благополучно стоял в пробке на северо-восточном направлении Дон-Вэлли-парквей. Неудивительно, что те, кто жил за городом и был вынужден ездить этой дорогой ежедневно, называли ее не иначе как «стоянка Дон-Вэлли».

Все изменилось лишь сорок минут спустя, когда, добравшись до конца шоссе, он свернул на двухполосную загородную дорогу. Машин становилось все меньше, и в отличие от города, где зима почти не замечалась, здесь все было покрыто снегом. Следующие два часа, пока он ехал на север, потом — на восток, затем — вновь на север, окружающий его пейзаж становился все белее. Однако дороги были в идеальном состоянии. В Торонто какие-нибудь пару дюймов выпавшего снега могли лежать в переулках по несколько дней, но здесь, на северном направлении, за трассой следили как нужно.

Единственную проблему создавал отрезок пути, где велись дорожные работы, уже неподалеку от нужного ему места. Когда он въехал на парковку «Кафе в глубинке», было почти три часа. Со всех сторон высились горы убранного снега, и стоянка походила на бункер.

В кафе чувствовался знакомый аромат свежеиспеченного хлеба. Он когда-то читал, что обоняние — единственное чувство, формирующееся при рождении, которое покидает человека перед смертью одно из последних. Частенько, задавая вопросы свидетелям, он спрашивал, не запомнился ли им запах искомого места. Он обнаружил, что с помощью запаха фиксируется определенная точка во временном отсчете памяти свидетеля, подобно звучащей в машине по радио песне в момент, когда вдруг происходит что-то необычное. Порой это давало поразительные результаты.

На протяжении всей долгой поездки за город мысли Грина были заняты телефонным звонком Кенникота, сообщившего об отпечатках Макгил на миллионном контракте Брэйса, предложенном ему Ховардом Пилом.

Грин воспроизвел в памяти свою первую встречу с Макгил в ее кафе в декабре. Вспомнил, что наблюдал, как она протирает столы. Что она удивилась, увидев его за столом, когда кафе уже закрывалось. И ее реакцию, когда он назвал ее «миссис Брэйс» и представился.

— Черт! — вырвалось у нее тогда. Это не вязалось с ее ответственным и высокодисциплинированным образом. Остановившись, она посмотрела ему в глаза. — Я словно чувствовала, что рано или поздно кто-нибудь да появится.

— Мне не хотелось беседовать с вами при посетителях, но мы не смогли найти ваш телефон, — сказал он.

Она положила руку ему на плечо.

— У меня его просто нет, детектив Грин.

— А если кому-то понадобится вас найти? — удивился Грин.

— Всегда можно послать письмо. Из Торонто оно доходит за пару дней, — ответила Макгил уверенно и тепло улыбнулась. — Застряли там, где ремонтируют дорогу? — поинтересовалась она.

— На полчаса.

— Уже второй год. — Она покачала головой. — А поначалу обещали нам, что это займет девять месяцев. Могу вам сказать, что бизнес от этого страдает.

— У меня есть кое-какие вопросы, — прервал ее рассказ Грин.

Кивнув, Макгил отодвинула стул и села. Достала из фартука пачку сигарет в хрустящей слюде.

«Сара Макгил и курит, и ругается», — подумал он тогда. Но даже в этом было нечто обворожительное.

Макгил открыла пачку и щелкнула по донышку, чтобы выбить оттуда сигарету. Однако не вышло. Она положила пачку.

— Здесь все курят, детектив. Я начала всего несколько месяцев назад. Должно быть, странно — вам не кажется? — что шестидесятилетняя женщина впервые в жизни решила закурить.

— Похоже, вы еще не сильно в этом преуспели.

Макгил улыбнулась и подняла левую руку.

— В детстве лишилась пальца. Папа взял меня с собой в шахту, и я совала пальцы, куда не следовало. Когда была подростком, очень стеснялась держать сигарету, поэтому оказалась, наверное, единственным некурящим ребенком во всем городке. — Пожав плечами, она снова взяла пачку. — Я скоро брошу. Так что вы хотели узнать?

Они проговорили около часа. Беседа получилась откровенной. Когда старшему ребенку Брэйса и Макгил — Кевину-младшему — исполнилось два с половиной года, ему поставили диагноз «аутизм в тяжелой форме». Долгие годы родители пытались этому противостоять, но сын неумолимо погружался в свой безмолвный мир. Когда наступил период полового созревания, он стал резким и вспыльчивым. Их дочерям — Аманде и Беатрис — исполнилось к тому времени соответственно восемь и шесть, и жить вместе оказалось небезопасно. Служба помощи ухода за детьми взяла мальчика под свою опеку. От пережитого стресса их брак вскоре распался. Брэйс стал жить с Кэтрин Торн, а Макгил решила уехать в Хэлибертон.

— Странная штука этот север, — вздохнула она. — Если ты здесь вырос, он у тебя в крови. Школы считались лучше в городе, так что девочки на несколько лет остались жить с Кевином. Это был трудный период, но мы приняли верное решение. Кевин был хорошим отцом. И он регулярно платил алименты, как это тогда называлось. Я купила кафе и так до сих пор им и управляю.

— А Кевин-младший?

— Тяжело это. Он такой нежный в душе. Я стараюсь навещать его раз в неделю. Хожу с ним поужинать.

— А у ваших девочек все хорошо?

— Обе беременны, слава Богу. — Она рассмеялась. И… зевнула. — Был длинный день, детектив. Я начинаю печь хлеб в пять. И так каждый день вот уже двадцать лет.

Грин возвращался тогда домой под впечатлением от обаяния и силы духа Макгил.

Сегодня в кафе было еще меньше народу, чем в прошлый его приезд. Заметив свободный стол в дальнем углу, Грин направился туда мимо мужчин в толстых свитерах и внушительных ботинках. Те, кто приехал на снегоходах, были в своих обычных черных комбинезонах с расстегнутым и спущенным до талии верхом.

— Извините за ожидание, — подбежала к нему Шарлин, официантка, которая обслуживала Грина и в прошлый раз. — Сегодня мы предлагаем спагетти и фрикадельки с соусом, приготовленным из наших собственных помидоров.

Грин проголодался, поскольку отправился в путь сразу после звонка Кенникота.

— Звучит заманчиво. Откуда у вас собственные помидоры в это время года?

Официантка взглянула на Грина поверх своего маленького блокнота.

— Миссис Макгил изучала ботанику. Она их осенью консервирует.

Грин медленно ел, терпеливо ожидая, пока ресторан опустеет. Мужчины выглядели примерно так же, как и в прошлый раз, — плотные, небрежные, уверенные в себе. И все белые. Поскольку Грин постоянно жил в Торонто, ему было странно видеть в ресторане представителей исключительно белой расы.

Как в прошлый раз, так и сегодня, при его появлении в кафе в разговорах наступила короткая заминка. В маленьких городках незнакомец неизбежно оказывался на виду.

Было уже почти четыре, когда из кухни наконец появилась Макгил.

— Как же мы проживем понедельник без вашей еды?! — воскликнул здоровяк, поднимаясь из-за стола. Грин вспомнил этого общительного завсегдатая. — Жаль, что вы закрыты, — добавил он, словно капризный ребенок, не желающий вовремя идти спать.

— Я заслужила хотя бы один выходной в неделю, Джаред, — ответила Макгил, выпроваживая его за дверь. — Должно быть, вам очень понравилась моя еда, детектив. Иначе вы бы вряд ли поехали в такую даль просто пообедать. — Сара Макгил подсела к нему за стол. Она выглядела уставшей, но расслабленной. Полотенце для посуды небрежно висело на левом плече. Грин обратил внимание, что в руках у нее ничего нет.

— Ваша еда стоит того, миссис Макгил. А где же сигареты?

— Бросила. Немногие шестидесятилетние могут этим похвастаться. Эта чертова привычка плохо влияла на мои вкусовые ощущения.

— И на рост.

Она искренне рассмеялась своим грудным смехом. Грин подождал.

— Мы нашли ваши отпечатки в квартире Брэйса. — Он внимательно наблюдал за ее реакцией.

Макгил пристально посмотрела на него. Ее глаза расширились.

— Мы обнаружили их на страницах контракта, — пояснил Грин. — Кевину предлагали работу на другой радиостанции. За большие деньги. Если я правильно думаю, вам об этом известно.

Макгил будто расслабилась. Словно сладко потягивающаяся кошка, она вытянула вперед руки и зевнула.

— Я знала об этом контракте, детектив. Как я уже говорила, Кевин регулярно присылал денежное пособие. И это казалось чудом, потому что в плане денег он всегда был рассеян.

— Он показывал вам контракт?

Она расплылась в улыбке.

— Кевин никогда ничего важного не подписывает, пока я не посмотрю. Бизнесом в семье ведаю я.

— Когда он вам его показывал?

— Он мне его присылал.

— Присылал? — удивился Грин.

— По почте, разумеется. Посылка идет из Торонто два дня. Или день, если послана «экспрессом».

— Ах да, у вас же тут ни телефона, ни, похоже, факса.

Улыбнувшись, Макгил пропела:

— «Ни телефона, ни бассейна, ни домашних животных, ни даже сигарет…» Судя по вашему возрасту, вы должны помнить эту песню — «Дорожный король», а?

— Роджер Миллер, — поддакнул Грин. — Моя мать ее любила.

Макгил продолжала напевать:

— «Ростом мал, но не широк»… Почти как я, детектив. — Она рассмеялась. — Мы с Кевином оба — луддиты.[28] Никаких кредитных карт. Никаких сотовых телефонов. Прошли годы, прежде чем я установила в кафе посудомоечную машину.

Она перевела взгляд на грязную посуду на его столе. Грин заметил, что ее рука потянулась к полотенцу на плече.

— Вы помните, когда он присылал контракт?

— Это несложно запомнить. Первого числа каждого месяца он присылает мне чек и все, с чем, на его взгляд, мне стоит ознакомиться или с чем я могла бы ему помочь. Я должна была получить его в первых числах декабря и на следующий же день отправить назад. — Она стала подниматься со стула. Полотенце было уже у нее в руке. — Не хочу выглядеть невежливой, но у меня еще много работы.

— Последний вопрос. — Грин тоже поднялся и оставил под краем тарелки хорошие чаевые. — Что вы посоветовали ему по поводу контракта?

Она вновь рассмеялась. Ее грудной смех отозвался эхом в пустом зале ресторанчика.

— Детектив, я, конечно, могу показаться немного старомодной, но я еще не выжила из ума. Я сказала ему: «Подпиши ты эту хренотень, только не катайся на лимузине, а то растолстеешь».

Глава 32

Альберт Фернандес расхаживал взад-вперед по офису. То есть делал два шага, разворачивался и вновь делал два шага в противоположном направлении. Абсурд. Он работает над самым громким делом в стране, а его офис не больше тюремной камеры.

«Даже, наверное, меньше, — думал он, — если учесть, сколько места занимают коробки со свидетельскими показаниями».

Он остановился и посмотрел на коробки. В каждой было по тридцать-сорок папок. Он собственной рукой подписывал их и присваивал им порядковые номера.

Дело не в том, что Фернандес боялся компьютеров. Он хорошо в них разбирался. Но когда доходило до последней стадии подготовки дела, он должен был все потрогать, распределить и пропустить через себя все до последней детали. Только так, придя в зал суда, он мог во всем хорошо ориентироваться.

Фернандес вернулся за стол, где одиноко лежала черная папка с этикеткой «Судебный процесс — Брэйс». Он раскрыл ее на первой странице. Под собственноручно написанным и подчеркнутым заголовком «Основные факты» он составил перечень:

— юрисдикция: Фронт-стрит, 85А, город Торонто;

— личность: Кевин Брэйс — 63 года;

— квартира 12А: единственная входная дверь, других выходов нет, следов насильственного проникновения нет;

— 17 декабря, 5:29: Брэйс встречает мистера Сингха у входной двери;

— его руки в крови;

— тело Торн — в ванне, одно ножевое ранение;

— ранений вследствие самозащиты нет;

— окровавленный нож обнаружен на кухне;

— никакого алиби;

— никаких других подозреваемых;

— признание;

— дело в шляпе.

Дойдя до последнего пункта, Фернандес улыбнулся — «дело в шляпе». На общем фоне фраза казалась самонадеянно-бестактной. Это была его собственная выдумка. Закрыв папку, он встал и вновь принялся расхаживать. Шаг, другой — разворот; один, другой — разворот.

Получив дело Брэйса, он стал часто задерживаться на работе. Это тяжело сказалось на Мариссе. Получив на прошлой неделе январский счет за телефон, Фернандес увидел, что она потратила почти четыреста долларов на звонки родным в Чили, и у них вышла первая крупная ссора. Она заявила, что не выносит канадский холод, что у нее здесь нет ни родных, ни друзей, и, разрыдавшись, пригрозила уехать на родину.

— Ну ладно тебе, Марисса, — начал он, когда решил, что все улеглось, — пойдем в постель и все исправим.

— В постель, в постель… Тебе бы только в постель! — огрызнулась она и захлопнула у него перед носом дверь спальни.

Следующие пять ночей он спал на кушетке. На шестой день притащил домой жуткое длинное пальто-пуховик и такие же страшенные сапоги.

— Зима понравится тебе гораздо больше, если ты перестанешь задумываться над тем, как выглядишь, и будешь просто тепло одеваться, — заявил он.

Марисса нехотя приняла подарки.

— Загляни-ка в карман, — велел Фернандес.

Сунув руку в пальто, она вытащила билет на самолет.

— Отправлю тебя домой на весь март, — сообщил он. — А когда вернешься, зима уже закончится.

Схватив билет, Марисса опрометью скрылась в спальне. Фернандес слышал, как она с полчаса возбужденно разговаривала по телефону. Наконец жена со счастливой улыбкой вышла из спальни, из одежды на ней было полотенце на бедрах.

В День святого Валентина Фернандес обещал вернуться домой к восьми. Он распланировал весь вечер. Сначала они поужинают в мексиканском ресторане на Веллингтон-стрит, затем он отведет Мариссу в расположенное неподалеку новое кафе-мороженое. Там готовили разные южноамериканские десерты и мороженое по-домашнему. А к десяти они уже будут дома.

«Да, — улыбнулся Фернандес, — как здорово будет вместе с Мариссой лечь пораньше».

Едва он вновь сел за стол, как тут же вздрогнул от тихого стука в дверь. Ночной дежурный прошествовал мимо минут десять назад, и больше, насколько Фернандес мог слышать, никто не приходил.

— Кто там?

— Hola,[29] — услышал он знакомый шепот.

Дверь медленно распахнулась. В тускло освещенном коридоре, в длинном пальто-пуховике и страшенных сапогах, он увидел Мариссу.

— Что ты здесь…

— Шшш, — тихо произнесла она, проходя в комнату и закрывая за собой дверь.

— Как ты…

— Не вставай. Я только что поговорила с охранником…

— Что ты ему сказала?

— Я сказала: «Извините, сэр. Я здесь несу своему мужу кормление, потому что он работал так поздно». — Она развернула его вместе со стулом к себе.

— Он работает допоздна, — поправил Фернандес. — И это не «кормление», а «еда»…

— Нет, кормление, — возразила Марисса, распахивая пальто. Даже в полумраке Фернандес сразу разглядел, что под пальто на ней ничего нет. — Я же учила существительные, — продолжала она, садясь на него верхом и прижимая его голову к своей груди. — Ведь это кормление, разве нет?

«С Днем святого Валентина, только днем раньше», — подумал Фернандес, чувствуя, как рука Мариссы расстегнула ему ремень и принялась за «молнию». Оказавшись внутри ее, он почувствовал, как его казенный стул стал, поскрипывая, откатываться назад.

И в этот момент он услышал, как открылась дверь. Звук донесся со стороны бокового входа, которым работники прокуратуры пользовались во внерабочее время.

— Вот последнее из величайших, — раздался низкий мужской голос.

«Фил Каттер. Что он так поздно делает в офисе?»

Фернандес припал к уху Мариссы.

— Шшш, — прошипел он.

Жена вроде бы кивнула, но он не был уверен, поняла она его или это просто фрагмент ее ритмичного покачивания верхом на нем.

— Дайте-ка взглянуть. — Второй голос звучал мягче. Женский.

Барб Гилд — верная спутница Каттера.

Фернандес слышал приближающиеся шаги Каттера и Гилд и чувствовал, как темп Мариссы нарастает. Она прижала его голову к своей груди.

— Брэйс… Думает, он такой умный, всех перехитрил, — говорил Каттер. В пустом офисном помещении его смех звучал довольно громко. Они были уже почти возле двери.

Фернандес затаил дыхание. Расставив ноги, он с силой уперся ими в пол, пытаясь прекратить скрип стула и чуть замедлить движения Мариссы. Однако она самозабвенно продолжала.

— Что он написал на этот раз? — поинтересовалась Гилд.

Парочка остановилась, что-то разглядывая, прямо возле его двери. Марисса стиснула его голову в страстном объятии. Он крепко обхватил супругу. Каттер и Гилд вполне могли их услышать.

— Фантастика! — Каттер рассмеялся, и они двинулись дальше по коридору.

— Взгляни, Барб… — говорил Каттер.

Их голоса стали быстро удаляться. Напрягая слух, Фернандес пытался разобрать слова, но тут его уши оказались закрытыми руками Мариссы, и ее грудь оказалась возле его губ.

— Если Пэриш когда-либо узнает, что мы… — Голос Каттера уже едва доносился.

Фернандес попытался слегка отпрянуть от Мариссы, чтобы расслышать, о чем они говорят, но их голоса уже растворились в шуме работающего возле офиса Гилд сканера.

— Что случилось? — прошептала Марисса, наклонившись к его уху.

«Я и сам бы хотел знать, — подумал он, — что задумали Каттер с Гилд…»

— Бедный Альберт! — Супруга погладила его по голове. — Слишком много работа.

Прикосновение Мариссы к лицу вернуло его к действительности. Вскоре после того как они поженились, Фернандесу стало понятно, что в сексуальном плане Марисса опытнее, тогда как он на момент произнесения ими клятвы верности оставался еще девственником. И получилось само собой, что она вскоре оказалась в роли учителя, а он — в роли страстного ученика. А сейчас он отвлекся и был невнимателен. Он разочаровал ее. Однако она не выглядела расстроенной. Наоборот, была полна решимости.

— Слишком много работы, — поправил он.

— Нет-нет. — Марисса вновь опустила руку вниз и нежно взяла его. — Недостаточно кормления.

Глава 33

Отвратительный запах — первое, на что обратил внимание Грин, проходя мимо «стойла» — большой тюремной камеры для заключенных мужского пола в здании старой городской ратуши. Из ста пятидесяти человек, шаркающих казенной обувью по цементному полу, в основном в оранжевых комбинезонах, минимум половина уже давно не принимали душ. Несколько человек в уличной одежде, задержанных полицией накануне и переночевавших в полицейских участках, ожидали решения суда по делу об освобождении под залог. Остальные были доставлены из тюрьмы «Дон» или других загородных тюрем.

Грин намеренно прошел мимо, не останавливаясь и не замедляя шаг. Для любого из оказавшихся в «стойле» заключенных он должен был выглядеть просто как очередной полицейский «по ту сторону» решетки.

В самом конце находилась маленькая комнатушка без окон со стальным столом и двумя стульями, прикрученными к полу, — помещение для бесед с заключенными, содержащимися под предупредительным арестом. Подобные условия предусматривались для тех, кто нуждался в охране от тюремного контингента для собственной безопасности. Обычно это были люди, обвиняющиеся в совершении преступлений, связанных с сексуальными надругательствами над детьми, а также полицейские констебли. Остальные заключенные встречались с адвокатами в общей застекленной галерее, где им приходилось, подавшись вперед, кричать друг другу сквозь маленькие окошечки.

Грин занял дальний от двери стул и стал терпеливо ждать. Прошло около десяти минут, прежде чем привели Фрэйзера Дента. Грин уже встречался в этой комнате с Дентом трижды, после того как они познакомились на вечере авторской песни. Дент молча кивнул Грину. Оранжевый комбинезон сидел на нем точно старая пижама, на ногах были синие тюремные кроссовки со стоптанными для удобства задниками. Он выглядел как настоящий зек.

Охранник вытащил ключи. При звуке металлического бряканья Дент повернулся спиной и послушно подождал, когда с него снимут наручники.

После ухода охранника Дент, развернувшись к Грину, пожал плечами. Он выглядел как человек, который провел в тюрьме несколько недель. Его жидкие клоунские волосы были сальными, лицо небрито и ногти обгрызены. Во взгляде его голубых глаз зияла пустота.

— Доброе утро, детектив, — мрачно произнес он.

— Как дела, мистер Дент? — Когда Дент входил, Грин в знак приветствия встал. Теперь он вновь сел и вытащил из пиджака пару сигарет.

— Бывает и хуже. — Дент сел на противоположный металлический стул и опустил голову. — Я добился, чтобы нас с Брэйсом перевели на пятый этаж, в больничное крыло. Подальше от всех этих панков и шума. Убирать судна не так уж сложно. Там есть телевизор со спортивным каналом. Вот чертовы «Листья», а?

Грин улыбнулся. В начале января «Листья» провели невероятную серию победных матчей и вновь включились в борьбу за первенство. Город был вдохновлен игрой своей команды, и радио буквально разрывалось от звонков полных оптимизма болельщиков, заявлявших, что они от радости чуть ли не «писают сине-белым». Даже отец Грина стал поговаривать, мол, неплохо бы сходить на один из матчей.

Не вышло. Как и следовало ожидать, в середине января команда вновь сдала позиции, чем вызвала бесконечную горечь у отца Грина. Разговоры о походе на хоккей стихли. По новой папиной теории, главной проблемой команды был слишком молодой вратарь, в то время как в воротах должен стоять опытный ветеран.

— Ну почему команды из какой-то Тампы или Каролины должны выигрывать Кубок Стэнли? — с досадой воскликнул он несколько дней назад после четвертого подряд поражения «Листьев». — У них там даже и катков-то небось нет.

— Да брось ты, пап, — отозвался Грин. — «Листья» ничего не выигрывают уже с 1967 года.

— Знаю, знаю, — отозвался отец. — Но я все жду. Я умею ждать.

— Мой отец ярый болельщик «Листьев». — Грин передал Денту спички. — С ума сходит, когда они проигрывают.

— Тренера надо менять, — заметил Дент. — Видели вчерашнюю игру? Остается две минуты, а он ставит третьего центрального на вбрасывание.

Грин кивнул, подвинул Денту пенополистироловую чашечку в качестве пепельницы, намеренно оставив на дне немного воды. Дент зажег сигарету и сделал несколько глубоких затяжек. Грин терпеливо ждал.

— Брэйс так ни черта и не говорит. — Дент выдохнул дым в сторону. И уставился на стену. — Словно язык проглотил. Поначалу было жутковато, а теперь я привык. Даже не знаю, что делать, если он вдруг возьмет да заговорит.

— По-прежнему пишет записки? — поинтересовался Грин.

— Да. В своей тетради. Уже всех нас приучил. Пишет нам маленькие записки. А когда играем в бридж, просто делает знаки руками.

— Вами как-то интересовался?

— А зачем ему? Я следую вашему совету, детектив. Сам рассказываю о себе, когда есть настроение. Словно на приеме у психотерапевта. Я даже на койке лежу почти все время. Будто хожу к настоящим психотерапевтам, куда меня в свое время направляли. — Дент расхохотался гортанным смехом, который прервался приступом кашля. — Пока все не полетело в тартарары.

— И вы не нагрели их на полмиллиона долларов…

— Что теперь говорить. — Дент затянулся сигаретой.

— Что он читает? Газеты?

— Просто пожирает их. До дыр. И все кроссворды пишет своей ручкой.

— Книги?

— Все, что привозят на тележке. Детективы, романы, биографии. Ему, похоже, все равно.

— Что-нибудь еще?

— Больше ничего. Проще сокамерника я еще не встречал.

Грин откинулся на спинку стула и посмотрел Денту в глаза. Дент отвел взгляд в сторону. Наконец, смущенный наступившей тишиной, он посмотрел на Грина, но тут же опустил голову. Бросил наполовину выкуренную сигарету на бетонный пол и придавил ее ботинком, скрипнув подошвой по цементу.

— Вы неглупый человек, Дент. Как думаете, почему он замкнулся?

Дент поднял окурок и потер его обгоревший конец о подошву ботинка.

— Трудно понять, — сказал он наконец.

Грин почувствовал определенную симпатию Дента к Брэйсу.

— Почему бы не попробовать?

— Я помню, какой он был в эфире — вот уж умел говорить-то. Может, просто устал от болтовни, надоело.

— Ну, такую версию мы слышали, — отмахнулся Грин.

Дент пожал плечами. Закатав левую штанину, он запихнул окурок в носок вместе с целой сигаретой.

— Он будто бы совсем неплохо себя ощущает.

— Говорил что-нибудь о своем деле?

— Написал, что совещание суда с адвокатами сегодня днем. Поэтому мы сейчас беседуем?

— Он говорил, что судья — Саммерс?

Дент напрягся.

— Проклятый Саммерс! — выпалил он. — Мистер «морской академик». Ненавижу его. Он как-то дал мне шесть месяцев за украденную пачку аспирина.

Грин усмехнулся:

— Это тогда вас пытался остановить молодой сотрудник магазина, а вы толкнули его на стеклянную дверь?

— Да. Но, как бы там ни было, Саммерс большая свинья, — буркнул Дент.

— Нам известно, что Брэйса навещает его адвокат. А еще кто-нибудь?

Дент покачал головой.

— Он еще с кем-то общается?

— Только с двумя — теми, что играют с нами в бридж. Да с мистером Ежом — лучшим охранником в «Доне». Благодаря ему наших партнеров по бриджу тоже переселили на пятый. А теперь он и сам туда перебрался. Говорит, что он наш телохранитель.

— Расскажите мне о ваших партнерах по бриджу.

Дент пожал плечами:

— Да ничего особенного. Один — старик с Ямайки, ждет суда за убийство. Другой — местный дед. Вроде был учителем. Жена, дети и все остальное. Потом опять начал пить.

— Что они говорят о Брэйсе?

Дент вновь пожал плечами и буркнул:

— Говорят, чертовски хорошо играет в бридж.

— Предварительное слушание — в мае, — сказал Грин.

Дент потер лицо руками.

— Послушайте, детектив, сейчас я в больничной палате и побуду там до конца первенства. Это примерно в конце мая. А потом — все. Как только хоккей закончится, я хочу убраться из «Дона».

— Будем надеяться, Брэйс до того времени заговорит. — Сунув руку в карман, Грин достал пачку ментоловых конфеток.

— Будем надеяться, «Листьям» все-таки будет за что побороться, — ответил Дент. Он насыпал себе в ладонь горсть мятных конфеток и отправил в рот. Остальные исчезли у него в рукаве. Он встал и пнул дверь в заметно ободранное место. — Хорошо бы охрана пошевелилась, — сказал он. — А то, если меня долго не будет, ребята могут что-то заподозрить.

Грин поднялся со стула. Когда охранник открыл дверь, Дент, словно по сигналу, повернулся, сложив руки за спиной. Грин услышал характерный металлический звук открывающихся наручников, затем последовал более продолжительный звук: зубчики зацеплялись за зубчики — наручники закрылись.

Это был жуткий звук — Грина от него всегда коробило.

Глава 34

С первого дня ареста Брэйса Дэниел Кенникот превратился в постоянного слушателя утренней программы, чтобы понять, как Доналд Дандас поведет себя в такой непростой ситуации. Первые несколько дней после ареста Брэйса программа, как обычно, продолжала выходить в эфир с Дандасом в качестве временного дублера основного ведущего. Во время рождественских каникул ее вообще в эфире не было — шли безликие передачи местных радиостанций. В январе программа вышла уже под названием «Утренней порой» с Дандасом как постоянным ведущим. О сидящем в тюрьме Брэйсе, обвиняемом в убийстве первой степени, не было сказано ни слова.

Это напоминало поведение свиней из книги «Скотный двор», которые по ночам подло стирали заповеди. А Кевин Брэйс, подобно Снежку из этой новеллы Джорджа Оруэлла, был просто вычеркнут из учебников истории.

Дандас оказался достойным ведущим. Он мог со знанием дела беседовать на разные темы, однако этим диалогам не хватало глубины, привнесенной на радио Брэйсом. Юмор нового ведущего казался чересчур осторожным, в нем отсутствовала брэйсовская острота. И голос звучал слишком мягко и бархатно, даже отдаленно не напоминая веский, неторопливый, прокуренный баритон Брэйса.

Потратив почти два месяца на изучение жизни Брэйса, Кенникот хорошо представлял, как мог пройти день Дандаса. Программа заканчивалась в 10:00 по торонтскому времени. Она транслировалась в прямом эфире на Атлантическую Канаду в девять, а потом — с часовой задержкой — отправлялась в записи через всю страну на запад. На протяжении следующего часа ведущий записывал рекламу будущих передач и принимал участие в обсуждении очередной передачи. Он не мог никуда отлучаться в течение этого часа на случай срочных новостей и необходимости что-то переписать для трансляции на центральный регион — Онтарио и Квебек, но примерно к одиннадцати освобождался.

Поэтому незадолго до одиннадцати утра Кенникот уже медленно прогуливался вокруг здания, где располагалась радиостудия. Здание имело три выхода, что осложняло поиски ответа на вопрос, каким из них воспользуется Дандас. Северная дверь вела на Веллингтон-стрит — оживленную магистраль. Вряд ли эстету Дандасу захочется выйти в эту сторону. Западная дверь выходила на менее оживленную улочку с большим кафетерием «Старбакс» на противоположной стороне. Кенникот обратил внимание на сотрудников компании, выходивших из этой двери и, подобно зомби, продолжавших свой путь за дозами кофеина. До него донеслось, как кто-то из них сказал:

— Пора «по четыре бакса».

Он не мог представить Дандаса идущим в «Старбакс». В нем все говорило о ностальгии по атрибутам небольших городков. Ему нравилось предводительствовать среди «маленьких народцев». С южной стороны здания была миловидная «кафешка» с выставленной на витрине коллекцией старинных заварочных чайников.

«То, что надо», — решил Кенникот.

Он вошел в кафетерий и уселся за дальний столик. Взяв из лежащей на сервировочном столике стопки газет номер «Глоб энд мейл», он раскрыл его и стал следить за южной дверью.

В начале двенадцатого Дандас вошел в кафетерий. На нем было неброское длинное пальто, большие коричневые рукавицы и шапочка, которая выглядела, точно сшитая вручную. В левой руке он держал старый, видавший виды кожаный портфель. Стоило ему оказаться внутри, как его круглые очки тут же запотели, и, сняв их, он немного помахал ими в воздухе. Дандас был один. Кенникот наблюдал, как он, помахивая очками, направился к стойке.

«Отлично».

Сунув под мышку «Глоб энд мейл», Кенникот последовал за ним.

— Доброе утро, миссис Нгуэн, — поздоровался Дандас с маленькой азиаткой за стойкой. Он правильно произнес ее вьетнамское имя — без «г».

— С Днем Валентина, мистер Дандас. — В слове «Валентин» она произнесла «в» как «б». — Будете зеленый чай?

— Да, пожалуйста, — ответил он, поднимая портфель. — Я посижу за столиком. Надо проверить работы студентов.

Кенникот чуть отступил назад, пронаблюдал, как Дандас, устроившись за угловым столиком, поставил заварочный чайник, раскрыл портфель и вытащил какие-то бумаги. Дождавшись, пока Дандас сосредоточится на чтении, он подошел к столику и сел напротив него.

— Простите, — не отрывая глаз от бумаг, начал было Дандас, — с вашего позволения я бы хотел посидеть в одиночестве… — Его голос стих, как только он поднял голову и узнал Кенникота.

— Доброе утро, мистер Дандас.

— Здравствуйте, офицер Кенникот. — Дандас говорил тихим голосом. — После нашей первой беседы мой адвокат связался с детективом Грином. Мы проинформировали его о том, что я больше не желаю делать никаких заявлений.

— Я знаю.

— В чем же дело?

— Нам же это не мешает продолжать расследование. Равно как и беседовать с вами, даже если вы не хотите отвечать.

— Пожалуй, — демонстративно поморщился Дандас.

Протянув руку, он подвинул к себе маленький заварочный чайник с чайной чашкой, расставив их перед собой, точно ребенок — игрушечных солдатиков.

— Я вчера побеседовал с Ховардом Пилом, — продолжал Кенникот.

— Вы можете говорить мне все, что хотите. Я не собираюсь отвечать, — прервал его Дандас.

— Пил тоже поначалу отказывался. Пока я ему кое о чем не поведал. И тогда он передумал.

Кенникот внимательно наблюдал за Дандасом. Приподняв крышечку, Дандас заглянул в чайник. От пара его очки вновь запотели. Кенникот уловил запах жасмина. Дандас продолжал молчать, но это не имело значения. Он перестал высказывать возражения, а это шаг номер один.

— Вы знали о контракте, который Пил предложил Брэйсу, не так ли?

Дандас снял очки и потер их о свитер.

— Миллион долларов, длинный отпуск, лимузин, свободные понедельники…

— Не хочу показаться невежливым, но мне необходимо проверить эти работы. — Дандас показал на стопку тетрадей.

Кенникот не поддался на этот маневр.

— Пил сказал, что Брэйс хотел подписать контракт, но дело оказалось в Кэтрин. Похоже, у нее было много проблем.

Дандас поморщился. Он уже не выглядел молодым.

— Пил сказал, Кэтрин хотела стать радиопродюсером, так?

Дандас прекратил заниматься чайником и напоминал сейчас сдувшийся шарик.

«Пора наносить решающий удар», — подумал Кенникот.

— Пил сказал, она репетировала с неким «приятелем» в его домашней студии. По этой причине в декабре, когда детектив Грин поинтересовался, бывала ли Кэтрин когда-нибудь у вас дома, вы неожиданно прервали беседу. — Кенникот ужесточил тон. — Не так ли, Дандас?

Дандас поджал губы.

— Я проверил архивы «Рассвету навстречу», — продолжил Кенникот. — В апреле прошлого года Брэйс минут двадцать расспрашивал вас о вашей домашней радиостудии, так?

Дандас нервно обхватил чайную чашку.

— Да, — наконец произнес он.

«Отлично, — молча порадовался Кенникот. — Вот мы и заговорили».

Дандас взял заварочный чайник и стал наливать чай, подставив ложечку, чтобы он не стекал по носику.

— Так все и началось. Поначалу вы давали Торн уроки радиомастерства…

Рука Дандаса дрогнула, и чай пролился через край чашки в блюдце. Он нервно выдохнул.

— Не секрет, что у меня домашняя студия. Раз в семестр я привожу туда учеников.

«Еще лучше, — отметил про себя Кенникот. — Дандас уже заговорил законченными фразами, однако ушел от прямого ответа».

— Послушайте, Дандас. Посмотрев видеопленки вестибюля дома, я понял, что Кэтрин жила по достаточно жесткому распорядку. По вторникам, средам и пятницам она выходила из дома в районе десяти и к одиннадцати приезжала на урок верховой езды. Однако по четвергам уходила куда-то в восемь.

— Вам интересно, куда она уходила? — вырвалось у Дандаса.

— Мы оба это знаем, не так ли? Я проверил график радиопрограмм… Четверг — единственный день, когда вы не ассистировали Брэйсу.

Дандас выронил металлическую ложку, и она звякнула, ударившись о край блюдца.

— Это не то, что вы думаете, — пробормотал он.

«Это не то, что вы думаете…» Кенникот вспомнил, что Пил выразился точно так же.

— А что я думаю?

— У меня ничего не было с Кэтрин.

Дандас встретился взглядом с Кенникотом и, впервые с тех пор как сел за стол, не отвел глаза. Кенникоту были видны морщинки вокруг них, обычно незаметные благодаря его светлой коже. Он как-то прочел, что по «гусиным лапкам» в уголках глаз карнавальные гадалки определяли возраст людей. Ему стало понятно почему. При ближайшем рассмотрении Дандас выглядел усталым, напуганным и уже не таким молодым.

— Знаете, после того как вы ушли, прервав нашу беседу, детектив Грин сообщил, что за все годы его работы в отделе по расследованию убийств так поступили лишь четверо. И угадайте, что с ними произошло?

— Почему бы вам просто не сказать мне…

— Все четверо впоследствии стали обвиняемыми и осужденными.

— Я что — попал в число подозреваемых?

— Близки к этому. Вы спали с женой своего босса и…

— Прекратите! — воскликнул Дандас выпрямляясь. — Я уже сказал: у меня с ней ничего не было. Правда. Если хотите, можете проверить меня на одной из этих ваших машин.

— И чем же вы там вдвоем занимались? Чаи распивали?

— Нет! — резко ответил Дандас.

Он разозлился. Закрыв глаза, явно взвешивал, стоит ли говорить. Кенникот представлял, как он впоследствии объясняет адвокату: «Вы не понимаете — у меня не было выбора».

Дандас поднял чашку и сделал долгий глоток. Кенникот ждал.

— Хорошо… — наконец произнес он. — Мы виделись по четвергам утром.

— Зачем?

— У Кэтрин были проблемы. Основная заключалась в отсутствии уверенности в себе. Ей была нужна работа.

Дандас вновь попытался поднести чашку к губам, но у него дрожали руки. Он посмотрел на Кенникота как человек, переставший сопротивляться воле судьбы.

— Я знал про контракт, — быстро заговорил Дандас, словно только так и мог совладать с неловкостью. — Кевин попросил порепетировать с Кэтрин в порядке личного одолжения. Это была его идея.

Абсолютно то же самое утверждал коротышка Пил. Брэйс был в курсе их встреч. Кенникот решил изменить тактику. Стать добрым. Понимающим.

— Поэтому он и согласился с вашим отсутствием как ассистента по четвергам?

Дандас молча кивнул.

И тут до Кенникота дошло. Дандас не лжет. Он боится не за Брэйса. Он боится за свою работу.

— Полагаю, руководство ничего об этом не знало, — заметил Кенникот.

— Не думаю, что они бы очень обрадовались, узнав, что я способствую их звезде получить работу у конкурента. Кевин хотел подписать контракт. По плану я должен был помочь Кэтрин обрести уверенность в своих силах, чтобы она смогла выполнять продюсерскую работу по выходным. — Он окинул взглядом зал кафе, в очередной раз убеждаясь, что, кроме них, там никого нет. — Если бы это до них дошло, меня бы уволили. Это могло стать концом моей карьеры. А все из-за того, что я пытался оказать дружескую помощь.

— Оказать дружескую помощь, а потом и занять его место, — добавил Кенникот.

Дандас протер очки и в упор посмотрел на Кенникота, так словно хотел ударить.

«Вот и хорошо, — усмехнулся про себя Кенникот, — когда люди выходят из себя, они начинают говорить то, что думают».

— Я не мог предположить, что все так произойдет, — выдавил Дандас сквозь зубы.

— Однако когда это произошло, вас гораздо больше стала интересовать работа, чем помощь в расследовании убийства. Кэтрин мертва. Брэйсу светит двадцать пять лет тюрьмы. А вы даже не собирались давать показания. Лишь бы не потерять свое новое место. Или правильнее было бы назвать его прежним местом Брэйса? — Кенникот ткнул пальцем в кипу бумаг, которые Дандас намеревался проверять. — Вы хотели ударить в спину того, кто впервые дал вам возможность работать на радио. Вы этому учите на лекциях по журналистской этике?

Отодвинув стул, Кенникот встал. Дандас взглянул на него снизу вверх как заблудшее дитя.

— Кевин как мог пытался заставить ее бросить пить. Какое-то время она держалась, но…

Кенникот пересел на стул возле Дандаса. Он покончил с ролью того, кто мог являться собеседнику в кошмарных снах. Настало время превратиться в его лучшего друга.

Дандас склонил голову, словно чувствуя себя под покровительством Кенникота.

— Кэтрин отличалась тем, что, разозлившись, теряла над собой контроль. — Нагнувшись, Дандас закатал левый рукав свитера.

Кенникот увидел на локте широкий уродливый шрам. Он казался довольно свежим и достаточно глубоким, чтобы напоминать о себе еще долгое время.

— Это она сделала во время нашей последней встречи. — Дандас, закрыв глаза, перешел на шепот: — Я дам показания. Но это все, что я могу вам рассказать.

«Этого будет более чем достаточно», — думал Кенникот, глядя на руку Дандаса. Только что сказанное им «это она сделала…» было аналогично тому, что сказал вчера вечером Пил.

Глава 35

Детектив Грин наблюдал, как Альберт Фернандес выложил на стол желтый блокнот, пока доктор Торн пил двойной эспрессо. Было начало двенадцатого, и они сидели в изысканном итальянском ресторане на Бей-стрит. Торн приехал на встречу с ними перед совещанием с судьей Саммерсом, на которое после полудня собирался Фернандес. Торн принес извинения от имени жены по поводу ее отсутствия — она находилась на каких-то соревнованиях по верховой езде.

Торн не захотел оставаться в затхлой атмосфере офиса службы помощи жертвам преступлений, и Грин пригласил всех сюда. Этот ресторанчик был его находкой и маленьким островком в безбрежном море расположенных в центре города шумных закусочных и дешевых «фаст фудов». Фернандес тоже пил эспрессо, а Грин потягивал белый чай.

— Должен извиниться за детектива Грина, — сказал Фернандес, доставая авторучку. — Он единственный известный мне детектив из отдела по расследованию убийств, который не пьет кофе.

Торн потряс головой, выражая шутливое неодобрение.

— Неужели, детектив?

— Только раз попробовал, — ответил Грин.

— Должно быть, ради женщины. — Торн рассмеялся — впервые за все время их знакомства.

Грин ответил легкой улыбкой.

— Я тогда жил во Франции, так что тот кофе был хороший.

Почти двадцать лет назад его шеф Хэп Чарлтон поручил ему особое задание, и, после того как работа была выполнена, Грин ушел в годичный отпуск — обычное дело после подобных, связанных с риском для жизни, мероприятий.

Грин отправился в Европу. Посетил все места, где уже успели побывать его школьные приятели в девятнадцать, а не в тридцать два. В конце октября он оказался на юге Франции, в маленьком городишке чуть к западу от Ниццы. Как-то прохладным вечером он пошел в кино и познакомился с ouvreuse — женщиной, надрывающей билетики при входе в кинотеатр.

Франсуаза, стопроцентная француженка, никогда не покидала страну, если не считать дневных поездок за границу в расположенные на побережье итальянские деревушки. Ницца, как она любила напоминать Грину, — поистине итальянский город. Во второй после их знакомства вечер они зашли в какое-то кафе, и когда он вместо кофе заказал чай, она над ним посмеялась. Следующим же утром сама сварила ему эспрессо и настояла, чтобы он попробовал. Грин чуть не подавился темной жижей — своей первой и последней чашкой кофе.

Днем она работала художником-оформителем, но ее настоящей страстью было копаться в машинах. По выходным они вдвоем часами разбирали двигатели и чинили старые модели «пежо», а потом гоняли на них по холмистым просторам подальше от претенциозного Лазурного Берега.

— А я впервые попробовал кофе в Италии во время войны, — признался Торн. — И сразу полюбил его.

— Как ваши лошади? — поинтересовался Грин.

— Резвы, как никогда. Они любят холод.

— Насколько я знаю, Кэтрин обожала ездить верхом, — вступил в разговор Фернандес.

Торн одарил его многозначительным взглядом, словно давая понять: «Не стоит прибегать к нелепому жеманству при необходимости говорить о моей дочери».

— Кейт была прирожденной наездницей. — Он глотнул кофе. — Чтобы хорошо держаться в седле, необходимо чувство равновесия и хорошая координация рук. Господь наделил ее и тем и другим. Как и ее мать.

— Я знаю, как вам тяжело, — пробормотал Фернандес.

— Правда? — воскликнул Торн. — И откуда вам это известно?

— Естественно, что для вас и вашей жены смерть единственной…

Хромированный столик громко задребезжал, когда на него тяжело опустилась рука Торна. Молоденькие официантки повернулись в их сторону.

— Не надо мне говорить, что там, на ваш взгляд, «естественно», Фернандес. И хватит рассказывать мне, как нам сейчас тяжело. — Голубые глаза Торна сверкнули негодованием. — Я не хочу, чтобы мне кто-то объяснял, как мы «естественно» должны сейчас переживать смерть Кейт.

Фернандес кивнул и смущенно посмотрел на Грина.

Торн полез в карман.

— Вот взгляните — это мой чек за парковку. Вы можете за меня с этим разобраться? — Он намеревался уходить.

Грин тут же встал. Фернандес, торопливо поднимаясь, протянул руку за чеком.

— Доктор Торн, я сам за него расплачусь. — Он взял чек и полез в карман пальто за бумажником.

Торн стоял в нерешительности, скрестив руки на груди. Фернандес протянул ему тридцать долларов. Покачав головой, Торн сел, засовывая деньги в карман.

— Сегодня днем совещание суда, — сообщил Фернандес. — Я встречаюсь с адвокатом в кабинете судьи. Он будет давить на нас, добиваясь соглашения о предъявлении менее тяжкого обвинения, чем убийство первой степени: например, убийство второй степени или даже убийство по неосторожности, — но мы будем стоять на своем.

Довольный собой, Фернандес взглянул на Грина. Обычно семьи погибших болезненно реагируют на подобные договоренности, когда прокуроров вынуждают идти на соглашение с более мягкими обвинениями.

— Вы приняли решение, даже не спросив нас? — резко выдал Торн. Он пристально посмотрел на Фернандеса, затем — на Грина. — Хотите громкой победы, да?

— Дело не в победе или поражении, — возразил Фернандес. — У нас веские факты.

— А смысл? Человеку шестьдесят с чем-то лет…

— Шестьдесят три, — подсказал Грин, вновь подключаясь к разговору. Он понял, что беседа пошла не в том направлении. — Вы наверняка хотите оградить жену от участия в процессе.

— В случае обвинения в убийстве второй степени он получит что-то в районе десяти, так?

— Десять — минимум. Учитывая возраст, ему могут присудить одиннадцать-двенадцать, — пояснил Фернандес.

— Вот что я хочу сказать. — Торн вновь повысил тон, и его голос эхом раздался в пустом ресторане. — Нам уже доводилось переживать подобное с Кейт. Шумиха в прессе и прочее. Это ужасно.

Фернандес нахмурил брови.

— Когда Брэйс и Кэтрин сошлись, это стало большой сенсацией, — пояснил Грин Фернандесу.

— Кевин считался самым популярным радиоведущим в стране. Фотографии его счастливого семейства были на обложках всех журналов, — вздохнул Торн. — И вдруг он сбегает от жены к секретарше своего издателя. Кейт — высокая, красивая. Пресса сделала из нее злую разлучницу, разрушившую семейное счастье.

Торн встал. Стало ясно, что садиться вновь он уже не собирается.

— Поначалу я не разговаривал с Кевином, — продолжил он. — Но потом узнал, что, когда у них забрали сына, он взял девочек к себе и дал им хорошее воспитание. А для меня это кое-что значит. Он хорошо относился к Кейт. Эта старая коза Гвен Харден — ее инструкторша по верховой езде — говорила, что Брэйс был фактически единственным мужем, который действительно приезжал посмотреть, как она выступает на соревнованиях. В отличие от всех этих красавцев, которые в основном только и делали, что висели на своих сотовых.

— Доктор, мы вам весьма признательны за уделенное нам время… — пробормотал Фернандес и тоже поднялся из-за стола.

— Когда она ехала верхом, было на что посмотреть. Я сам видел. Он глаз не мог от нее отвести. Не знаю, что случилось и как она умерла. Но вам не терпится упрятать Брэйса в тюрьму на двадцать пять лет. Я много раз повидал смерть за свою жизнь. Этот ваш шеф полиции хочет устроить над Кевином показательный процесс. Вытрясти из налогоплательщиков побольше денег. Договаривайтесь сегодня, или мы с женой забираем лошадей и уезжаем в Западную Виргинию. Я не собираюсь вновь подвергать ее такому испытанию. — Резко развернувшись, Торн стремительно вышел из ресторана.

Фернандес выглядел ошеломленным. Протянув руку, Грин подергал за все еще зажатый у него между пальцами парковочный чек.

— Давайте его мне, — предложил он. — Я могу занести это в свои расходы.

Фернандес медленно разжал пальцы.

— Вы сможете договориться? — спросил Грин.

— У меня связаны руки. Есть указания сверху, — покачал головой Фернандес. — Торн прав. Они хотят сделать из Брэйса отбивную. У меня есть подозрение, что от этого зависит моя дальнейшая карьера.

Грин внимательно посмотрел на молодого прокурора.

— Вы обратили внимание, как он говорил о гибели дочери? — спросил Фернандес.

— Будто она умерла, а не убита, — ответил Грин, протягивая ему тридцать долларов.

— Доктор Торн оказался не таким, как вы ожидали, не так ли, детектив?

— Не могу с вами согласиться, — ответил Грин.

— Как это? — удивленно переспросил Фернандес.

— Потому что, — отозвался Грин, засовывая парковочный чек в свой бумажник, — чем дольше этим занимаешься, тем реже рассчитываешь на предполагаемую реакцию на смерть со стороны близких покойного.

Глава 36

— Приветствую представителей защиты и обвинения, — обратился к Фернандесу и Пэриш судья Саммерс, приглашая их в свой кабинет. Было ровно 13:30. Нет сомнения, к двум часам Саммерс намеревался все закончить. Пэриш пришла секунд за десять до его появления.

— Что ж, за работу. — Саммерс надел очки. — Начнем с этих форм, будь они неладны. — Он раскрыл красную папку. — Сейчас в нашем деле канцелярщины больше, чем в свое время в военно-морском ведомстве.

Саммерс начал с серии формальных вопросов к адвокату.

— Является ли предметом спора личность обвиняемого?

— Нет, — ответила Пэриш.

— Является ли предметом спора состав предполагаемого преступления?

— Нет.

— Позволяет ли психическое состояние обвиняемого отвечать перед судом?

— Да, — сказала Пэриш.

После каждого ответа судья педантично ставил галочку в соответствующем квадратике анкеты. Эти вопросы служили разминкой, предваряющей нечто более серьезное. Последовало еще несколько формальных вопросов, и Саммерс взглянул на Фернандеса поверх очков.

— Представитель обвинения может назвать мотив преступления? — безучастно спросил Саммерс.

Это был ключевой вопрос.

— Обвинение не обязано обосновывать мотив, — ответил Фернандес.

— Я знаю законы, мистер Фернандес. — Саммерс снял очки. — Но я также знаю присяжных. Им нужны ответы на два вопроса: как и почему? Одно ножевое ранение. Как вы этим сможете обосновать намерение без ответа на вопрос «почему?». Вам повезет, если его признают виновным в непредумышленном убийстве.

«Классический пример совещания по-саммерсовски», — подумал Фернандес.

Ему лишь бы за что-то зацепиться. Саммерс был известен тем, что прибегал к любым методам: крику, визгу, лести, оскорблениям — даже при общении с самыми маститыми юристами, как с представителями обвинения, так и с представителями защиты. Достаточно ослабив одного, он переходил к другому, затем, доведя обоих до умопомрачения, добивался договоренности. Все, что угодно, лишь бы урегулировать дело.

— Мы продолжаем работать над тем, чтобы установить мотив, — сказал Фернандес.

— Гм… — фыркнул Саммерс. — Произошло убийство на бытовой почве. Забудьте о том, что это Кевин Брэйс, популярный радиоведущий. Подобных случаев было сколько угодно. Он на шестнадцать лет старше вас и, возможно, уже не так хорош как мужчина. Застает ее с молодым кавалером. И — все просто. Я могу насчитать не меньше сотни подобных примеров.

— Мы не исключаем такую вероятность, — вежливо отозвался Фернандес, — однако в данный момент на этот мотив ничто не указывает.

Саммерс сердито нахмурился.

— А какой-нибудь другой мотив? Например, получить за нее страховку? Нанес ей ножевое ранение и хотел представить как несчастный случай?

— Этот вариант мы не рассматриваем, ваша честь, — ответил Фернандес. При таком напоре Саммерса важно было не уступить: стоило ему заметить твою слабину — ты пропал. — К тому же у нас есть признание мистера Брэйса.

— Это я читал, мистер Фернандес. — Саммерс любил показать, что готовился к совещанию и свою «домашнюю работу» выполнил. — Вы имеете в виду фразу, которую услышал старый индиец с газетами?

— Да.

Саммерс кивнул и впервые за все то время, что они пробыли у него в кабинете, не нашел что сказать. Наконец отвел глаза в сторону и взглянул на часы на стене. Было 13:50.

«Еще десять минут», — подумал Фернандес.

Глубоко вздохнув, Саммерс вновь обратил свой взор на Пэриш. Он походил на агента по недвижимости, стремящегося не упустить крупную сделку. Атакуя поочередно то продавца, то покупателя, он пытался добиться обоюдных уступок, чтобы приблизиться к желанной цели.

— Мисс Пэриш. — Саммерс вновь водрузил на нос очки. — Уверен, ваш клиент сразу бы признался в убийстве «по неосторожности». — Он не столько спрашивал, сколько наставлял ее. — Никакого уголовного прошлого, состояние аффекта, только одно ножевое ранение… Тянет, на мой взгляд, лет на пять, максимум — на семь. Он станет кандидатом номер один на смягчение приговора после отсидки трети срока. Проведет еще пару лет на ферме с полями для гольфа. Брэйс же любит в гольф поиграть, а? — Саммерс намекал на сделку, пытаясь сдвинуть «флажки для гольфа» поближе друг к другу. — Разве ваш клиент не намекал, что его могли спровоцировать? Ну, знаете, появился более молодой мужчина или что-то в этом роде?

— Боюсь, ничего такого, ваша честь, — ответила Пэриш.

Саммерс покачал головой:

— Вот беда-то.

— Однако если представитель обвинения предложит «непредумышленное», — добавила Пэриш, — я готова обсудить это с клиентом. Но я подчеркиваю, в случае если…

Это был ловкий ход со стороны Пэриш: вновь снимая с себя ответственность, она перекладывала ее на них.

Словно переводя прицел, Саммерс посмотрел на Фернандеса.

— Мы можем рассчитывать на какое-нибудь предложение? Обвинение, разумеется, может потребовать и более длительный срок — десять, а то и двенадцать лет. Уверен, мне будет предоставлено соответствующее заявление от близких жертвы. Она же была единственным ребенком, не так ли?

— Именно так, ваша честь, — ответил Фернандес. — Но мы ни за что не согласимся с убийством по неосторожности. Я скорее вообще откажусь от обвинения, чем пойду на это. — Фернандес предусмотрительно не обмолвился об обвинении в убийстве второй степени. Но он знал, что все поняли его намек.

— Гм… — Саммерс направил свой палец на Фернандеса. — Юрист, специалист по уголовным делам, никогда не должен произносить «ни за что». Любой судебный процесс похож на лодку в открытом море. Никогда не знаешь, какие течения ее могут подхватить.

— Согласен, ваша честь. — Фернандес улыбнулся. Необходимо было дать Саммерсу понять, что последнее слово осталось за ним. — Мы продолжаем настаивать на обвинении в убийстве первой степени.

Саммерсу словно понадобилось некоторое время, чтобы это переварить. Затем он не выдержал и взорвался:

— Черт вас побери, послушайте, вы оба! — Он грохнул кулаком по столу. — У нас тут не покер. Убита женщина, и ее муж — в тюрьме. Речь идет о реальных людях, а не о политической возне. Мистер Фернандес, не имея мотива преступления, у вас нет шансов добиться для обвиняемого убийства первой степени. Позвольте напомнить: под убийством первой степени понимается умышленное и спланированное убийство при отягчающих обстоятельствах. И вы, мисс Пэриш, подумайте: несчастная жертва обнаружена обнаженной в ванне. На кухне найден окровавленный нож. Это не убийство по неосторожности. Позвольте и вам напомнить: причинение смерти по неосторожности — это непредумышленное убийство. — Судья откинулся на спинку кресла. — Это убийство второй степени: минимум десять лет без права досрочного освобождения. Гораздо лучше, чем двадцать пять лет без права на досрочное за первую степень. Вы попросите двенадцать-тринадцать лет, мистер Фернандес, а вы, мисс Пэриш, минимальные десять.

Схватив свою папку, Саммерс с угрюмым видом встал.

— Я хочу вновь видеть вас обоих здесь через неделю. И я желаю покончить с этим делом. Не собираюсь по месяцу занимать зал суда из-за бессмысленного предварительного слушания. До встречи ровно через семь дней.

Фернандес встал.

— Благодарю вас, ваша честь, — сказал он.

Часы показывали 13:59.

— Спасибо, сэр, — поблагодарила Пэриш.

Оказавшись в коридоре, Фернандес вздохнул.

— Примерно как я и предполагал, — усмехнулся он.

— Мне доводилось видеть кое-что похуже, — рассмеялась Нэнси Пэриш.

Они прекрасно знали, что, вернувшись сюда через неделю, не предложат ничего нового и что Саммерс устроит очередное представление, которое тоже ни к чему не приведет. Абсолютно ясно — все идет к судебному разбирательству.

Глава 37

Нэнси Пэриш влетела в свой офис и швырнула пальто на спинку кресла для клиентов. Не сбавляя темпа, плюхнулась в кресло и, кинув портфельчик на пол, одной рукой нажала на телефоне кнопку прослушивания голосовой почты, а другой включила компьютер и открыла электронную почту.

«У вас восемнадцать новых сообщений», — сообщил ей телефонный голос.

По электронной почте ей пришло тридцать два письма.

— Почему бы вам всем просто не оставить меня в покое?! — пробубнила Нэнси, ставя сотовый на подзарядку.

«Вот тебе и сюжет для комикса, — подумала она, скидывая с ног под стол сапожки с соляными разводами. — Женщина в деловом костюме, одетая с иголочки: жемчужное ожерелье, кожаный портфельчик и все остальное, — сидит в аду. Вокруг бушует пламя. Кучка красных дьяволят тычут в нее своими вилами. Она проверяет голосовую почту на телефоне. Подпись под рисунком: „У вас две тысячи четыреста шестьдесят шесть сообщений… Сигнал“».

Она добралась до своего офиса в 17:50. После совещания у Саммерса ей пришлось бежать в суд. Минувшим днем дочь довольно известного адвоката — дамы, сотрудничество с которой составляло около двадцати процентов бизнеса Пэриш, — застукали за продажей наркотиков в школе. Весь день Пэриш потратила на то, чтобы вызволить девчонку на поруки. А в это время один из ее старых клиентов, оказавшись условно освобожденным, удрал из-под опеки и был пойман. Теперь, не желая возвращаться в камеру, он хотел сообщить кое-какую известную ему информацию в обмен на свободу. С этим вопросом Пэриш разобралась по телефону в перерывах на заседании суда по делу об освобождении на поруки.

Краем глаза она заметила, как что-то мелькнуло рядом с дверью. Тэд Диполо, ее партнер, опершись о косяк, заглядывал к ней в офис.

— Привет, Нэнси. — На его лице, как всегда, сияла дежурная улыбка. — Как прошло совещание?

Прежде чем она успела ответить, раздался тошнотворно вкрадчивый женский голос: «Ваше первое новое сообщение». Началось воспроизведение: «С Днем Валентина, Нэнси, девочка. Мы с отцом…» Покосившись на Диполо, она нажала кнопку, чтобы перескочить на следующее сообщение.

— Обычная дребедень, — ответила она на вопрос Тэда. — Саммерс пытался давить. В первую очередь досталось Фернандесу, а кто что говорил — не имело значения. — Она махнула рукой в сторону составленных в углу четырех коробок, на которых черным маркером было от руки написано «БРЭЙС». — Просто нужно продолжать работу.

— В этом-то и проблема громких дел, — заметил Диполо. — Здравый смысл словно выдувается из окон прокуратуры.

— Саммерс здорово напирал на него. Сказал, как он без мотива собирается добиваться первой степени?

— Саммерс наглый тип, — отметил Диполо. — Однако он прав.

Зазвучало второе голосовое сообщение: «Это я. Коста-Рика. Ты просто не поверишь, какое замечательное предложение! И у них есть нудистские пляжи с этими молодыми…»

Пэриш решила выключить телефон. Взглянув на Диполо, улыбнулась.

— Зелда? — улыбнулся он в ответ.

— Мой личный планировщик досуга, — ответила она.

Диполо кивнул. Последовала длительная пауза.

— Ты в порядке, Нэнси? — спросил он наконец.

Пэриш кивнула. С тех пор как стала работать по делу Брэйса, они с Диполо словно заключили негласное соглашение. Могли обсуждать все, что касалось их адвокатской практики: другие дела, нюансы аренды и содержания офиса, традиционные сплетни о судьях и прокурорах — все на свете, кроме одного, — Кевина Брэйса. Пэриш понимала: Диполо жаждал что-нибудь от нее узнать, чтобы, оставаясь молчаливым партнером, подбрасывать ей идеи, обсуждать стратегию.

Ей жутко хотелось ему довериться. Сказать: «Тэд, с подобным я еще не встречалась. Мой клиент отказывается со мной говорить. Не произносит ни слова. Лишь раз в неделю пишет мне таинственные записки с обычной информацией. Ни разу ни о чем не попросил, кроме того, чтобы я ни одной душе не говорила о его молчании».

— Все прекрасно, Тэд, — заставила себя улыбнуться Нэнси.

— Послушай, — заговорил Диполо, — можешь заткнуть меня в любой момент, но, на мой взгляд, дело напрашивается на вторую степень. Десять лет. Когда Брэйс выйдет, ему будет семьдесят три. Первая будет равноценна смертному приговору. Или я о чем-то не знаю?

— То же самое говорит Саммерс. Он нас просто к стенке припер со второй степенью. Однако Фернандес не поддался. Очевидно, что на него здорово давят сверху.

Диполо кивнул.

— Даже если Фернандес и хотел бы все урегулировать, Фил Каттер и вся эта прокурорская свора ему не даст. И все же… Чем он может обосновать первую степень без очевидного мотива?

Пэриш подняла сжатую в кулак ладонь и стала разгибать один палец за другим.

— Кэтрин Торн умерла от смертельного ножевого ранения в ванне. Это раз. На кухне Брэйса найден спрятанный нож. Это два. Он признался разносчику газет мистеру Сингху. Это три. И мы больше не будем говорить на эту тему. Это четыре. Ты идешь домой и наслаждаешься ужином со своими детьми. Это пять.

Диполо — в прошлом прокурор — стал адвокатом четыре года назад, когда заболела жена. У них двое детей — на тот момент им было тринадцать и пятнадцать лет. Он решил, что, сменив профиль, сможет сделать рабочий график более гибким, что поначалу и случилось. Жена умерла годом позже. С недавнего времени Пэриш стала замечать, что по мере взросления детей он все больше погружается в работу.

— Указывая на Кевина Брэйса, прокуратура словно хочет показать: «Смотрите — никто не застрахован», — заметил Диполо.

— Иди готовь ужин, Тэд! — воскликнула Пэриш.

— Повнимательнее с Саммерсом. Он хоть и старый пердун, но его нельзя недооценивать. Если он зол на обвинение, то попытается тебе подыграть. Он уже давал это понять?

— Пока не расслышала. Что у нас сегодня на ужин?

Диполо глубоко вздохнул.

— Сегодня у нас лазанья, салат «Цезарь», фаршированные блинчики и горячий суп. Включил в меню все полезные ингредиенты.

— Тогда до завтра, суперпапа, — улыбнулась Пэриш. — Мне еще нужно прослушать шестнадцать дурацких сообщений.

— Не задерживайся допоздна, Нэнс, — улыбнулся в ответ Диполо. — И кстати, с Днем Валентина. — Он вынул из-за спины дорогущие шоколадные конфеты и кинул коробку ей.

Несколько секунд спустя она услышала звук захлопнувшейся входной двери. Пэриш взглянула на телефон, затем перевела взгляд на экран компьютера и, наконец, на коробку с конфетами. И вдруг почувствовала, что жутко голодна.

Она раскрыла коробку. В ней было уложено с дюжину сделанных вручную шоколадных конфет, все разные. Она отправила первую попавшуюся в рот. Необыкновенно вкусно.

«Давал ли мне Саммерс что-то понять?» — размышляла она.

Нэнси потянулась за следующей шоколадкой. Великолепный вкус. Смутная мысль мелькнула в голове. Она взяла третью шоколадную конфету.

«Ммм, как вкусно».

Что же? Четвертая отправилась в рот сразу за третьей.

«Вкуснятина. Думай, Нэнси, думай».

Каждая следующая конфета оказывалась вкуснее предыдущей. Нэнси прозрела лишь на девятой.

— О Боже! — невольно вырвалось у нее. — Как же до меня не дошло?! — Она вновь посчитала, разгибая пальцы, и рассмеялась. — Неужели Тэд все понял?

«Мне надо позвонить Овотве», — решила она и занялась поиском телефона своего приятеля, работающего репортером в «Стар». Схватив три оставшиеся шоколадки, Пэриш выпрыгнула из кресла и метнулась к нагромождению коробок с надписью «БРЭЙС», на ходу запихивая шоколадные утолители голода в рот.

Глава 38

«Когда проведешь два месяца с человеком в одной камере, работая с ним на пару в больничном крыле, сидя возле него во время еды и являясь его партнером по бриджу, постепенно привыкаешь к тому, что он не говорит ни слова. Это даже начинает где-то нравиться», — размышлял Фрэйзер Дент, потирая лицо руками, прежде чем в очередной раз раздать карты игрокам. Дент и сам был немногословен. Его вполне устраивало сидеть с кем-то рядом и молчать.

Четверо мужчин оказались самыми великовозрастными заключенными в «Доне» — очкастый квартет, как окрестил их один из местных негритят. Из-за возраста и молчаливости здешняя шушера их особо не задирала. А теперь, когда они перебрались повыше — в больничное крыло, их вообще никто не беспокоил, что вполне устраивало их как «ветеранов».

Предметом вечернего обсуждения, как обычно, оказалась «Торонто мэпл лифс». Здесь, на пятом этаже, у очкастого квартета были свои привилегии, в том числе возможность посмотреть игру от начала до конца, даже если назначалось дополнительное время.

— До сих пор я ругал тренера, а теперь считаю, что виноват генеральный директор, — заявил Дент, собирая карты, чтобы вновь раздать их на последний кон. — Все сроки приобретения новых игроков уже прошли, и мы остались с непонятным голкипером-старичком. Говорят, он к тому же еще и юрист. Мы в полном дерьме.

Минувший вечер вновь оказался драматичным для местной команды. Играя в гостях на Западном побережье, они в третьем периоде вели 2:1, но умудрились пропустить шайбу и дать ненавистной «Лос-Анджелес кингз» сравнять счет, а в дополнительное время проиграли. Более того, голкипер — единственный достойный игрок в команде — сломал руку. И теперь в предстоящей игре в Анахайме ворота должен был защищать тридцативосьмилетний вратарь, игравший до сих пор лишь в низших эшелонах хоккейной лиги.

Закончив сдавать, Дент взял свои карты. Три туза и пики.

«Неплохо», — подумал он, распределяя карты в руке.

— Начну с одной пики, — сообщил он и посмотрел Брэйсу в глаза. Если бы у его партнера оказался четвертый туз и хорошие карты других мастей, у них бы все сложилось шикарно. Выражение лица Брэйса, как всегда, было непроницаемым.

Торговля шла довольно бойко. Брэйс быстро схватывал ситуацию. Когда подходила его очередь делать заявку, он сообщал масть при помощи пальцев. Когда имелись в виду пики, он указывал на свои волосы, которые, правда, с годами стали скорее серыми, чем черными. Когда речь шла о червах и бубнах, он указывал на свое сердце и мизинец, на котором, как он уже давно объяснил им в одной из своих записок, он раньше носил перстень с бриллиантом. При обозначении треф он указывал на свою правую ногу: в той же записке он поведал им о том, что в детстве у него была изуродована стопа и в течение двух лет ему пришлось ходить то в гипсе, то с шиной.

— Три пики, — сказал Дент, с надеждой глядя на Брэйса, когда вновь подошла его очередь делать заявку. Однако от бывшего радиоведущего не последовало реакции.

«Этот тип похож на закрытую книгу. Попробуй тут разговори», — вновь вынужден был признаться себе Дент.

Дент неуклонно следовал всем наставлениям детектива Грина, чтобы разговорить Брэйса и выведать у него что-нибудь важное.

— Вас обвиняют в мошенничестве. Вас поймали с фиктивными чеками, — объяснял ему Грин. — Если Брэйс поинтересуется, скажите: срочно были нужны деньги. Если будет расспрашивать, скажите: на содержание сына, вашего внебрачного ребенка.

Грин наставлял Дента не спешить.

— Он любит сообразительных, а не шустряков. Получив свежую газету, все кидаются к спортивному разделу. Он хоккейный фанат. А вы возьмите раздел деловой хроники и начните с изучения биржевых новостей. Не спешите сразу все о себе выкладывать — постепенно расскажите о том, как вы были ведущим игроком на денежном рынке, стали пить, от вас ушла жена, и вы, в конце концов, оказались на улице — тут можете просто рассказать ему правду. А когда будете играть с ним в бридж, играйте по-умному.

Вновь подошла очередь Брэйса. Он пропустил ход.

Он весьма неплохой игрок, и Дент это усвоил. Никогда не перебирал карт. И на этот раз его посыл Денту был ясен: «У тебя, может, и хорошие карты, а я — в заднице».

«Примерно такая же ситуация и у меня с тобой, — думал про себя Дент. — Полная задница, ничего, ноль».

Прошло почти два месяца, а Брэйс не произнес ни слова. Да и большинство его записок, адресованных Денту, были исключительно формальными: «Можно ручку?» или «Хотите почитать эту книгу?».

Сидящий справа от него заявил четыре бубны.

«Есть», — подумал Дент.

— Удваиваю, — сказал он, когда подошла его очередь.

Игра пошла по очередному кругу. Пас, пас, пас, пас.

— Последняя игра, академики, — раздался у него за плечом голос с ярко выраженным восточноевропейским акцентом. Мистер Еж остановился возле них, пытаясь вникнуть в происходящее. — Ну, что тут у вас?

— Четыре бубны, удвоено, — ответил Дент.

— Неплохо. — Мистер Еж слегка постучал его по плечу, словно одобряя. — С Днем Валентина, ребята. Я сейчас проверю всякую шантрапу, а вы, господа, как закончите — сворачивайтесь.

Без труда выиграв последний кон, Дент и Брэйс вскоре уже направлялись к своей камере.

— Спите крепко и не балуйтесь, — подходя к двери, велел мистер Еж и, отыскав на своей здоровенной цепочке нужный ключ, запер их камеру. — Завтра вечером в воротах у «Листьев» уже будет стоять старичок. Похоже, предстоит бойня.

Мистер Еж был болельщиком «Монреаль Канадиенс» и получал удовольствие, смакуя поражения «Листьев».

— Мистер Еж, — подал голос Дент, — настанет день, и «Листья» заиграют как следует.

— Настанет, — отозвался мистер Еж. — Это, наверное, будет день, когда на свете закончатся преступники и я останусь без работы. — Он удалился, громко рассмеявшись собственной шутке.

— Спокойной ночи, мистер Брэйс, — как обычно перед сном, повернувшись к сокамернику, сказал Дент и направился к своей койке. Едва его голова коснулась убогой перьевой подушонки, до него донесся голос.

— Здесь умер мой отец, — прохрипел Брэйс настолько тихо, что Дент едва его услышал.

Он подскочил на кровати.

— Кевин?

— Тот молодой парень, что стоял в воротах, слишком много напропускал в последнем периоде, — сказал Брэйс. — Старичок получше будет.

— Думаете? — еле слышно отозвался Дент.

Последовала тишина. Дент подождал, пока наконец не услышал, как сокамерник захрапел. Он вновь улегся на свою койку и усмехнулся. «Вот уж действительно: „Листья“ кого угодно с ума сведут в этом городе», — подумал он.

Глава 39

Однажды группа молодых муниципальных чиновников, стремясь оставить свой след в осовременивании центра городского управления, объявила международный конкурс на строительство нового здания муниципалитета. Неожиданно победивший в этом конкурсе неизвестный финский архитектор предложил проект в постмодернистском стиле с двумя расположенными друг напротив друга вогнутыми башнями и куполообразным залом заседаний между ними. Он поместил это сооружение в северной части большой открытой площадки через улицу — прямо напротив прежнего, теперь уже «старого» муниципалитета.

Площадь Муниципалитета заняла целый квартал. Единственное открытое пространство в сильно загроможденном центре города, она быстро стала излюбленным местом для различных празднеств, концертов, акций протеста, всевозможных базаров и прочих подобных мероприятий. Но самой выдающейся ее достопримечательностью стал большой открытый каток — весьма проницательная идея архитектора, не понаслышке знакомого с северным климатом. Зимой каток превращался в притягательное место для любителей покататься на коньках. Влюбленные назначали там первые свидания, туда семьями отправлялись иммигранты, стремившиеся, чтобы их дети побыстрее прониклись канадским духом, туда стекались не только хулиганистые подростки, но и офисные работники, целый день прятавшие под рабочим столом коньки, чтобы покататься в обеденный перерыв.

Поздним вечером, когда выключалось освещение в белых арочных сводах и большинство горожан разбредались по домам, там появлялась разношерстная компания хоккеистов. В основном это были дети из небогатых семей и студенты университета. Они брели по темным улицам с клюшками на плечах подобно одиноким самураям, идущим на поле битвы.

Затянув шнурки коньков и побросав клюшки на середину катка, они делились на команды и начинали внешне сумбурный, но на самом деле довольно организованный хоккейный поединок, который затягивался до глубокой ночи. Шайба была хорошо видна благодаря свету от многоэтажек, возвышающихся по ту сторону улицы подобно подступающим к опушке высоченным деревьям, и мерцающей белизне твердого льда. Каждые четверть часа характерный «режущий» звук лезвий коньков в сочетании со стуком клюшек прерывался мелодичным звоном часов на башне старой городской ратуши, подобно вездесущей луне созерцающей происходящее.

Нэнси Пэриш начала играть в «ночной» хоккей, вернувшись в город после учебы в Штатах. Большинство игроков были гораздо младше ее. Как-то вечером она оказалась в сборной команде с Овотве Аманквой — репортером, которого она неоднократно встречала в зале судебных заседаний. Завязавшаяся между ними дружба основывалась на трех, как они говорили, китах — хоккее, взаимовыручке и профессиональном взаимоуважении.

Каток как нельзя лучше подходил для их тайных встреч и бесед во время суда над Брэйсом. Они придумали простой код на случай, если кому-то из них нужно встретиться. Этим днем Пэриш оставила сообщение Аманкве на его голосовой почте.

— Мистер Амаква, — она предусмотрительно неправильно произнесла его имя, — вас беспокоят из страховой компании по поводу вашей страховки. — Она оставила номер телефона, последние четыре цифры которого были 1145.

Аманква появился на катке с началом боя часов на старой городской ратуше. Часы отыграли три части своей мелодии. Время было без четверти двенадцать.

— Как дела? — Пэриш зашнуровывала коньки на плоской деревянной подставке.

— Начальство бесится из-за отсутствия материалов о вашем предварительном совещании с Саммерсом, — тихо отозвался Аманква, присаживаясь возле нее и снимая ботинки. — Вцепились в меня мертвой хваткой, пытаются добиться хоть чего-нибудь на эту тему. Хоть пиши о какой-нибудь детсадовской воспитательнице Брэйса, и они поместят это в верхней части первой полосы.

— Не для протокола, — пробормотала Пэриш. — Саммерс пытался добиться второй степени, но обвинение упорствует.

— А Брэйс как? — поинтересовался Аманква, затягивая шнурки на ботинках коньков. — Пошел бы на это?

Пэриш закончила шнуровать свои «сапожки», встала и постучала клюшкой по закрепленному на полу резиновому покрытию для защиты лезвий коньков.

— Знаешь же, что я не могу тебе ничего сказать.

— Понятно. — Аманква продолжал зашнуровывать второй конек.

А на катке уже вовсю бушевали страсти, и в разреженном ночном воздухе то и дело раздавались вопли игроков. Пэриш покрутила в руке клюшку.

— Мне нужно попросить тебя об одолжении, — сказала она.

Аманква ничего не ответил. «Отработанный прием для интервью», — отметила Нэнси и вновь уселась рядом с ним.

— Это может стать ключевым моментом моей защиты. Речь идет о так называемом признании Брэйса.

— Буду рад помочь, — отозвался Аманква.

Она выдохнула, и в воздухе образовалось белое облачко.

— Тебе понадобится помощь кого-нибудь из зарубежного отдела, — продолжала она.

— Это то самое место, куда я все время стремился. У меня там отличные контакты.

Часы на башне зазвонили вновь. Теперь, отыграв все четыре части мелодии, они четко пробили двенадцать раз.

«Свобода приходит после полуночи», — подумала Пэриш и, повернувшись к Аманкве, постучала клюшкой ему по конькам.

— Потом тебе все расскажу. А сначала давай-ка немного позанимаемся хоккейной терапией.

Глава 40

— Дэниел, вот уж кого-кого, а тебя-то я меньше всего ожидала здесь встретить, — прозвучал знакомый женский голос. Опустив меню с китайской кухней, он увидел Джо Саммерс: шикарные волосы, как всегда, подобраны наверх, — а рядом с ней почти лысого весьма упитанного мужчину в свободном синем костюме.

— Привет, Джо, — поднимаясь, ответил Кенникот.

— Дэниел, это Роджер Хамфриз — «мистер Все» с моей прежней работы. Роджер, это Дэниел Кенникот. Мы вместе учились на юридическом.

Протянув руку, Хамфриз поприветствовал его твердым рукопожатием.

— Очень рад познакомиться! — воскликнул он. — Друзья Джо — мои друзья.

— Может, присоединишься к нам? — Саммерс слегка потянула Кенникота за руку.

— Благодарю, но я не хотел бы навязываться.

— Перестань, — не отступала она. — Китайскую еду приятнее поглощать в большой компании. Наш столик там, в глубине.

— Да все прекрасно, уверяю вас, — поддержал Хамфриз. Его большая круглая физиономия сияла. — Мы там все из одной фирмы. Во главе со мной.

— Моя прежняя юридическая контора, — пояснила Саммерс. — Это стало нашей традицией на День святого Валентина: все одинокие собираются здесь.

— Да, и мы по-прежнему приглашаем Джо, хотя она покинула нас, алчущих денег дельцов с Бей-стрит, встав на путь справедливости и правосудия, — добавил Хамфриз. Невероятно, но его физиономия, казалось, становилась от улыбки все шире. — Она нужна нам. Может заказывать по-китайски.

— Правда? — удивился Кенникот, глядя на Саммерс.

— Да, — отозвалась она, вытягивая меню из рук Кенникота. — Знаю кантонский и мандаринский диалекты.

Они вместе прошли сквозь занавеску из красных и белых бусин и оказались в большом квадратном помещении. В зале было много молодых китайцев, которые привели сюда своих девушек, но были также и семейные люди, и даже бабушки и дедушки с внуками. В центре за большим круглым столом сидели люди в деловых костюмах. Это была единственная в зале компания, состоящая из белых, чернокожих и малайцев.

Саммерс подвела Кенникота к столу и, представив его многоликому сборищу, села рядом с ним.

— Все послушайте меня, — объявила Джо. — Положите ваши меню. Мы закажем предлагаемые нам сегодня особые блюда. — Она показала на дальнюю стену, где на многочисленных листках плотной цветной бумаги были нарисованы китайские иероглифы. Единственное, что смог там разобрать Кенникот, — цены.

К столу подошла худенькая официантка.

— Здравствуйте, как дела? — спросила она на ломаном английском и улыбнулась Джо Саммерс. — У нас сегодня очень вкусная еда. Какой номер в меню?

Указав на стену, Саммерс начала бегло говорить по-китайски. Официантка вытаращила глаза, затем энергично закивала и застрочила в блокноте.

Когда она ушла, Саммерс, повернувшись к Кенникоту, озорно улыбнулась и пожала плечами.

— Я выросла буквально за углом, неподалеку отсюда. Мой отец всегда был против вальяжно-помещичьего образа жизни. В моем классе учились лишь двое белых детей. Затем, после университета, я два года преподавала английский в провинции Хунань. Порой мне это здорово помогает в суде, когда на скамью подсудимых попадает очередная китайская шайка и я понимаю, о чем они переговариваются.

Собравшиеся за столом оказались весьма остроумными и приветливыми собеседниками. Несмотря на то что Кенникот в свое время был не в восторге от юридической практики, он получил большое, давно забытое удовольствие от пребывания в компании ярких энергичных людей.

Поступив на службу в полицию, он оказался в определенной степени «белой вороной»: новичок в возрасте слегка за тридцать, бывший адвокат, который жил в городе и носил модельную обувь. Большинство полицейских женились довольно рано и, по крайней мере до развода, жили за городом. Летом они частенько собирались на барбекю на задних двориках своих таунхаусов. Поначалу Кенникот посетил несколько подобных мероприятий, но как-то жене одного молодого полицейского пришло в голову сосватать ему свою сестру. В то время они с Андреа находились в фазе активного общения. После этого ему под различными предлогами удавалось избегать подобных вечеринок, и вскоре приглашения прекратились сами собой.

Время за ужином пролетело незаметно, и когда официантка убрала со стола посуду — просто взяв скатерть за четыре конца и унеся ее со всем содержимым подобно аисту с узелком, — Джо положила Кенникоту руку на плечо.

— У меня появилась теория насчет китайской еды в Торонто, — сказала она. — Чем ближе к озеру, тем лучше еда.

Кенникот кивнул.

— Никогда не ем ничего китайского за городом.

— Я даже никогда туда и не езжу, — отозвалась Джо. — Я живу на самом крайнем юге — на Островах.

Место для строительства Торонто было изначально выбрано первыми английскими поселенцами из-за цепочки островков, находящихся примерно в километре от берега и образовывающих естественную гавань. Острова, как их стали называть, были в начале двадцатого века выбраны богатыми жителями Торонто в качестве места летнего отдыха. Затем, в сороковых, их в основном преобразовали в парковую зону. В шестидесятых группа энтузиастов, взявшись за реконструкцию старых полуразрушенных домов, после многолетней борьбы с городским советом создала независимое сообщество в виде жилого комплекса, отделенного водным пространством от района с самой дорогой недвижимостью в стране.

— Тебе там нравится? — спросил Кенникот.

— Очень.

— До работы долго добираться?

— Ровно сорок минут, если не опоздать на паром. Единственная проблема — переправа. Из-за нее я порой чувствую себя Золушкой. Последний паром отходит из города в 23:30, так что по вечерам мне приходится следить за временем.

— А если опаздываешь на переправу утром?

— Значит, застрянешь на полчаса, если, конечно, не стащить у кого-нибудь лодку или не разыскать некоего Уолтера — местного «таксиста», который, похоже, занимается перевозом с незапамятных времен.

Как раз в эту минуту в районе ее талии послышался сигнал. Нащупав рукой сотовый, она выключила будильник.

— Эй, внимание, — окликнула присутствующих Саммерс. — Золушка вынуждена пожелать всем спокойной ночи! — Поднявшись, она обошла вокруг стола, нежно прощаясь с каждым. Когда вновь подошла к Кенникоту, он тоже поднялся. — Спасибо за то, что составил нам компанию, Дэниел. Все было замечательно.

У него мелькнула мысль сказать, что ему тоже пора, лишь бы выйти вместе с ней, побыть хоть еще чуть-чуть рядом, однако за внешней раскованностью Джо он вдруг почувствовал старомодную стеснительность. И сердце подсказало не форсировать события.

— Спасибо, Джо. Мне не так часто доводится общаться как нормальные люди. Так что я тебе искренне благодарен.

— Я искренне сожалею о том, что случилось с твоим братом, — чуть слышно произнесла она. — Тебе, должно быть, его сильно не хватает.

Кенникот выдавил улыбку.

— Говорят, обычно скучаешь по семье по каким-то особым случаям — во время праздников, дня рождения, годовщин… Но получается, что близких больше всего не хватает в повседневной жизни. Например, когда посмотришь хороший фильм и тебе потом хочется его с кем-то обсудить. Или, вернувшись домой после долгого отсутствия, хочешь кому-то позвонить. Иногда я не думаю о брате несколько дней, но потом начну читать новую книгу или услышу какую-нибудь шутку и ловлю себя на том, что мысленно разговариваю с ним.

Слегка дотронувшись до его плеча, она тут же ушла.

— Джо действительно необыкновенная, — сказал, поравнявшись с Дэниелом, Роджер Хамфриз. — Мы по-настоящему скучаем по ней.

— Представляю, — ответил Кенникот. — Похоже, она всеобщая любимица.

— Еще бы! С ее мозгами она могла бы сделать прекрасную карьеру, если бы осталась у нас. Но ей казалось, что это не то, что нужно.

— Возможно, она права, — пробормотал Кенникот, все еще чувствуя на плече прикосновение ее руки.

— Джо потрясающая. Но никому не удавалось до конца ее понять.

— Видимо, да. — Кенникот задумчиво смотрел на еще раскачивающиеся после ее ухода бусины занавески. — Видимо, да.

Глава 41

В маленьких переулках повсюду лежали полуметровые сугробы, и Ари Грину пришлось раз пять объехать весь квартал, прежде чем он нашел где припарковаться. Выключив магнитолу, Грин не спешил глушить двигатель, давая обогревателю салона поработать чуть дольше. Конечно, в этом не было никакого смысла — к тому времени когда он, встретив отца в синагоге, вернется с ним к машине, она полностью остынет.

«Но может быть, — убеждал себя Грин, — будет хоть чуточку теплее».

Тротуары тоже были занесены снегом, и Грин шел по проезжей части. Падающий снег в свете фонарей создавал странное ощущение некоего постановочного действа — словно его и не существовало за пределами освещения, и только благодаря свету, заставляющему падать снежинки в точно назначенное место, он становился частью уличного пейзажа — сложной театральной декорации.

До маленькой синагоги, куда регулярно по пятницам вечером ходил молиться отец, было три квартала. Возле синагоги была стоянка для машин, но сегодня, по случаю дня отдохновения, въезд на стоянку перекрывала цепь. Это означало, что те, кто ездил на машинах, то есть большинство прихожан, должны были парковаться в прилегающих переулках, к большому неудовольствию местных жителей.

Приближаясь к белой кирпичной постройке, Грин увидел еще человек пять примерно своего возраста, идущих в том же направлении. Он поприветствовал их кивком, и они ответили ему тем же. Большинство из них были ему знакомы — он уже встречал их или их братьев вечерами по пятницам, когда они подвозили своих отцов в синагогу.

— Я слышал, «Листья» после второго периода ведут два — ноль, а новый вратарь отразил чуть ли не двадцать бросков, — шепнул отец Грина, выйдя ему навстречу и убедившись, что раввин его не услышит. — Я же говорил: все проблемы из-за молодого вратаря.

Грин кивнул. Хотя радио и телевизор для евреев, соблюдающих субботу, были по этим дням строго запрещены, результаты спортивных состязаний таинственным образом проникали сквозь стены храма. Как это происходило, отец Грина упорно отказывался объяснять.

— Это как на войне, — однажды сказал он. — Нам всегда было известно, насколько далеко от лагеря находятся союзники. И незачем спрашивать.

— Новый вратарь великолепен, — прошептал в ответ Грин. — Ты был прав, папа. — Он не стал напоминать, что теория «проблемы вратаря» оказалась четвертой или пятой по счету, выдвинутой в качестве объяснения причины неудач «Листьев» в новом году.

— Где ты оставил машину? — поинтересовался отец, убирая кипу в карман, когда они подошли ко входной двери.

— В трех кварталах отсюда. Больше половины привычных мест для парковки занесено снегом.

— А снегоуборочные машины? Наверняка ни одной не видно.

— Пап, давай я дойду до машины и подъеду сюда.

Это было неписаным, но свято соблюдаемым правилом: в Шаббат никто не подъезжал ко входу в синагогу. К управлению машиной относились снисходительно, если это не афишировалось. Отец покосился на него.

— Пап, давай немного подождем, пока раввин уйдет. На улице минус двадцать с лишним.

Для удобства раввина синагога арендовала для него дом в том же квартале. Как частенько говорил отец Грина: «Хорошо ему всех наставлять не ездить на машине в Шаббат, когда у него дом под боком».

Поравнявшийся с ними моложавый мужчина похлопал отца по спине.

— С Шаббатом, мистер Грин.

Отец бросил хмурый взгляд на сына. Этот мужчина, говорящий с легким американским акцентом — видимо, Нью-Джерси или Нью-Йорк, отметил Грин, — оказался тем самым новым раввином. Он сменил прежнего около года назад, и все старое поколение прихожан дружно недолюбливало его. В этом не было ничего удивительного. На то, чтобы привыкнуть к новому человеку, у них обычно уходило лет пять.

— С Шаббатом, равви Климанс, — отозвался отец.

— Господь наградил вас хорошим сыном, мистер Грин, — заметил раввин, направляясь к другому прихожанину.

Взглянув на Грина, отец закатил глаза.

«Равви Климанс? И почему только его зовут равви Климанс? — любил повторять он. — Его следует звать равви Клише. Своими речами он напоминает мне Тевье-молочника».

— И откуда берутся такие занудные раввины? — недоумевал отец, пока они тихо брели по белым, запорошенным снегом переулкам. Сухой снег громко скрипел под ногами.

— Не знаю, пап. — Грин открыл отцу дверь автомобиля. В машине оказалось не теплее, чем на улице.

Они сели и стали ждать, пока машина прогреется. Включать обогреватель еще не имело смысла — он лишь начал бы гнать холодный воздух. Грин включил «дворники», и сухой пушистый снег вмиг слетел с заиндевевшего от мороза ветрового стекла.

— Как твое дело? — поинтересовался отец.

Грин покачал головой:

— Что-то у меня там пока не срабатывает. Мне случалось арестовывать людей, подозреваемых в убийстве, и все они хоть что-нибудь говорили. Например, «чтоб ты провалился, полицейская ищейка» или «я не буду ничего говорить»… Но они говорили. А Брэйс — нет. Ни слова. Я подсадил к нему в камеру одного типа. Прошло уже почти два месяца — ни единого слова.

— Ни слова? — Отец Грина отвернулся и поскреб покрытое инеем стекло пассажирской двери.

Судя по молчанию, отец крепко задумался. Долгие годы они вот так время от времени обсуждали «дела». Грин делился с отцом своими мыслями, оказавшись на распутье или в тупике, и мудрые подсказки отца, порой весьма простые, оказывались всегда кстати.

— Брэйс фактически лишился сына, — произнес наконец отец.

— Мальчик страдал аутизмом, — ответил Грин. Наклонившись вперед, он включил обогрев салона. В машину ворвалась струя морозного воздуха. Он выключил вентилятор. — Но в тот момент это было жестоким ударом.

Повернувшись к сыну, отец посмотрел на него.

— В лагерях люди порой молчали месяцами. Особенно когда узнавали что-то плохое.

Грин кивнул и направил регулятор потока воздуха на лобовое стекло. Оно начало медленно оттаивать с внутренней стороны, образуя круглое «окошко», словно постепенно возникающее изображение в немом кино.

— У него две девочки? — спросил отец. — Как их зовут?

— Аманда и Беатрис.

— Очень по-английски, — сказал отец и шепотом добавил: — Когда убили мою первую семью, я молчал почти целый месяц.

Грин кивнул. Отец редко говорил о своей первой семье.

— Пап, шеф предлагает мне билеты на вашингтонскую игру в конце месяца. Хочешь пойти? Ты ведь еще не бывал в «Эйр-Канада центр».

«Эйр-Канада центр» стал новой хоккейной базой «Торонто мэпл лифс».

— Посмотрим.

Грин знал, что отец ни за что не пойдет. Много лет назад — Грин тогда еще не перешел в отдел убийств — Чарлтон подарил ему пару билетов в старый спортивный комплекс «Мэпл лифс Гарденз». Отец, постоянно смотревший хоккей по телевизору, на тот момент еще не побывал ни на одной игре «Листьев».

Тот вечер стал весьма драматичным. Мать Грина волновалась, что им не удастся найти места для парковки в центре, и они отправились на метро. На станции «Эглинтон» втиснулись в битком набитый вагон, и как только двери закрылись, отец Грина покрылся испариной. Толкучка становилась все сильнее. Отца охватила дрожь.

На станции «Дейвисвил» Грину удалось вытащить его из вагона. Был субботний вечер, и они минут двадцать простояли на жутком холоде, прежде чем смогли поймать такси. К тому времени как приехали в «Гарденз», первый период уже близился к концу. Чтобы добраться до своих мест, им пришлось идти по длинному тоннелю, и где-то на середине пути отца охватила паника. Когда они наконец вышли к ярко освещенной спортивной арене, отец уже заметно сник. И в этот момент «Листья» забили гол. Семнадцать тысяч зрителей, вскочив с мест, взревели в унисон. И впервые в жизни Грин увидел страх на лице отца.

Им все же удалось пробраться к своим местам. На протяжении двух периодов отец сидел точно пришитый. Не отважился никуда двинуться даже во время перерывов. Где-то в середине третьего периода он, наклонившись, прошептал: «Мне надо в туалет». К этому времени «Листья» уже проигрывали три шайбы. Взяв куртки в охапку, Грин повел отца по тому же тоннелю к туалету, находившемуся напротив лотка с поп-корном.

Туалетная комната оказалась удивительно просторной. Керамический пол, светло-зеленые стены. Ни кабинок, ни отдельных писсуаров там не было. Вместо них через все помещение проходил длинный двусторонний белый керамический желоб, по обеим сторонам которого стояла кучка мужчин, дружно отправляющих естественные надобности, создавая в желобе пенящийся желтый поток. В воздухе стоял крепкий запах мочи.

Отец застыл и, точно ребенок, вцепился Грину в руку. Затем его вырвало прямо на себя.

Салон машины постепенно прогревался, иней на лобовом стекле оттаивал, однако непрекращающийся снег, по-прежнему мешая видимости, окутывал машину точно кокон. Морозный воздух вызывал у Грина неприятное ощущение сухости кожи.

— Мужчина не забывает своих детей, — сказал отец. — Никогда.