Стародум

Глава 3

Воевода закрыл глаза.

Он был уверен, что больше никогда их не откроет.

До Вещего далеко, но если идти быстро и без перерывов, то к вечеру успею.

Вот и иду.

И разумеется, просто так путь пройти не мог. Не в то время и не в тех краях живём, чтобы путешествовать по лесной дороге без приключений. Не умертвие, так леший обязательно из чащи вылезут.

В этот раз, правда, опасность пришла не со стороны чудищ неведанных: позади послышался топот бегущих ног, и на тропе между деревьев показались два силуэта. Чёрные одежды, чёрные маски. Сразу видно, совсем не дружелюбно настроены.

Люди из княжеской дружины. Говорят, это как стража, но не стража. Целая армия палачей.

Отхожу в сторону, уступая им дорогу, но они останавливаются возле меня.

— Как звать? — спрашивает один, повыше.

Смотрю, а у них не глаза — пузыри кровавые. Там, где должны быть белки, только бурые пятна с крохотными точками зрачков. Теперь понятно, почему они лица скрывают — страшилища ещё те.

— Как звать? — громче повторяет другой.

«Солги! — звучит голос в голове. — Не называй им своё настоящее имя».

От удивления я даже дёрнулся, что очень напрягло людей в чёрных одеждах. Никогда прежде не слышал голосов в голове и не думал, что такое случится со мной. Значит всё, скоро буду голый испражняться посреди деревни, как это случилось со старым Лесьяром. Тот тоже поначалу с воздухом разговаривал.

Впрочем, называть своё настоящее имя я не собирался: не те люди передо мной, с кем хотелось бы присесть и молока с хлебом выпить.

— Никанор, — говорю.

— Что в мешке?

— Да так, ничего особенного.

— Выворачивай.

Повелительный тон мне не понравился.

— Мне могут приказывать всего несколько человек и вы — не из их числа. Так что если под масками не прячутся лица моего папани и нашего попа, что вряд ли, поскольку они покрасивее будут, то можете смело проходить мимо. Ничего я показывать не буду.

— Мешок выворачивай, живо! — рявкает высокий.

— Ещё чего! Разбежались.

Черномасочные переглянулись, словно впервые встретили человека, который им возражает. Это городских они могут напугать своими рожами, а у нас в лесу такие вещи происходят, что на уродов никто и внимания не обратит.

— Послушай, Никанор, — произносит высокий. — Ты нам очень не нравишься.

— Оно и понятно, — говорю. — Я всем не нравлюсь.

— Открывай мешок или это сделаем мы. На твоём трупе.

— У меня встречное предложение. Я открою мешок, но всё, что окажется внутри — я засуну вам в задницы. Чтобы неповадно было простых людей обирать.

Высокий тянется за спину, но ждать, пока он достанет оружие я не собираюсь. Бросаю мешок на землю, после чего со всего размаха бью его в то место, где должна быть борода.

Отреагировали они мгновенно, надо отдать должное.

Высокий полетел на землю, но до неё не дотронулся. Вернулся в изначальное положение, аки неваляшка. Поменьше и вовсе выставил руку вперёд, отчего я почувствовал странное тепло, расходящееся от груди к рукам.

И тут, ни с того, ни с сего, мой собственный кулак бьёт меня по лбу.

— Э, — успел я вымолвить перед новым ударом.

Мой левый кулак угодил в висок, а большой перст правой попытался выдавить глаз. Ноги подкосились, тело задёргалось точно в припадке. Я принялся избивать самого себя, точно малолетка, которого схватили старшаки и принялись его собственными руками стучать по макушке, ухахатываясь со своей шутки.

Только сейчас всё происходит без прямого контакта от других людей.

Левая рука тягает за ухо, правая пытается ударить по шарам.

Невероятным усилием воли заставляю своё тело успокоиться и подняться на ноги. Приходится сжимать зубы до боли, сопротивляясь чужой воле.

Теперь понятно: мелкому лес дал вот такую силу. Заставлять людей причинять самому себе вред. Но работает это только на слабаков и трусов, или застав человека врасплох. Если воля сильнее, чем у обладателя силы — не подействует.

Хорошо, что у него не высокая ступень — вторая или третья. Сопротивляться можно.

Впрочем, черномасочные на это и не особо рассчитывали. Пока я валялся на земле, высокий успел выхватить из-за спины огромную дубинку — не чета моей палице. Замахнулся и уже опускает удар мне на голову, собираясь превратить макушку в кровавую кашу.

Скорее неосознанным движением, чем желанием, моя рука тянется за оружием на поясе. Я столько раз проделывал это, что рука сама тянется к палице, когда появляется опасность.

Однако в этот раз произошло ещё одно чудо.

Уже сбился со счёту, какое именно за сегодня.

Поднимаю руку, чтобы отразить удар огромной дубины и тут же понимаю, что в руке у меня не маленькая дубинка, а красивый, длинный, красный меч, непонятно каким образом оказавшийся в ладони.

И меч этот так легко проходит сквозь дубинку, точно её из соломы сделали, а не из высушенного дерева. Короткий черенок остаётся у человека в руке, пока остальная часть падает на землю.

Непонятно, кто удивился больше: они или я.

— Что? — вздыхает черномасочник пониже.

— Это он, — отвечает второй. — И по возрасту подходит.

— Сука у него!

Не дожидаясь, пока они сделают новый выпад, шагаю вперёд, взмахнув оружием слева-направо, собираясь всадить его как можно глубже в шею высокого, однако оружие прошло его тело насквозь, как по воздуху. Мгновение, и супостат падает на землю: голова и левая рука отдельно от остального тела. Только кровь пульсирующим фонтанчиком выливается на землю.

Черномасочник пониже развернулся и дал дёру. Не потому, что испугался — эти типы выглядят как мертвецы и наверняка ничего не боятся. Ушёл доложить о произошедшем своему хозяину.

Допускать такого нельзя.

Замахиваюсь, чтобы запустить меч ему в спину, как чувствую: оружие меняется. Превращается из меча в копьё. Метаю его в спину убегающему и оно, пройдя навылет через грудь, вонзается в землю и уходит глубоко в почву.

Чудеса!

— Пощады! — булькает кровью мелкий.

Он снял маску, поэтому я как следует смог рассмотреть его лицо: уродливое, всё в чёрных и красных пятнах, гниющее заживо. Если бы не маски, люди шарахались бы от них как от больных чумой.

Решение о пощаде я принять не успел: человек замер без движения с открытыми глазами. Несколько чёрных духов смерти появились рядом с раной на его груди.

Вот и стоило начинать драку? Никогда не знаешь, когда наткнёшься на человека, владеющего оружием лучше тебя. Пусть я и выгляжу как деревенщина в простой рубахе и портках, но никто не может сказать, насколько хорошо я сражаюсь. И это им ещё повезло, а могли наткнуться на кого-то из старой дружины Стародума, что по слухам в этих землях живёт.

Молчун бы от них и мокрого места не оставил. Егерь, Ратибор, Семь Кулаков. Никогда не знаешь, когда перед тобой окажется один из старых легендарных воинов, которые наверняка ещё живы и где-то живут, кому-то служат.

Нападать лучше на того, кого знаешь.

А лучше и этого не делать: даже в самой очевидной битве можно получить дубиной по голове. Хитрость всегда лучше грубой силы.

Мертвецы же передо мной не обладали ни одним, ни другим. Вот и расстались с жизнями. Дураки, что с них взять? Такие всегда лезут куда не надо и задирают тех, с кем не могут справиться. Пытаются что-то доказать, но доказывают только собственный идиотизм.

Опускаюсь рядом с мелким, обыскиваю карманы.

— Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего… урода пятнорылого.

Перекрещиваюсь, после чего закрываю покойникам глаза. Оттаскиваю в сторону и прикрываю травой. К завтрашнему утру от них ничего не останется: не зверьё, так нечисть обязательно съест. Лучше так, чем поднимутся умертвиями.

Что тут можно сказать? Не нужно было нападать на простого сельского парня… с чудодейственным оружием.

— Придурки…

Стоило мне подумать о мече, как он снова появился у меня в руке, будто из воздуха сплёлся.

Рукоять — такое и во сне не приснишь: чёрная, витая, гарда в виде острых рогов. Никогда в жизни не владел мечом, да и видел их всего пару раз со стороны. А этот чудом оказался в ладони.

— Что за херня, дери его за ногу?

Весь тёмно-красный, словно сделан не из железа, а из непойми чего. А ещё очень лёгкий, веса вообще не ощущается.

Прикасаюсь подушечкой большого пальца к лезвию, как кожа тут же лопается, а из пореза появляется капелька крови. Ничего острее в жизни не держал! Я лишь слегка дотронулся, даже не двигал пальцем вдоль острой кромки.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: предмет волшебный. Только такие могут появиться рядом с тобой. Без твоего участия.

Вот только волшебство гораздо чаще приносит беды, нежели пользу. Двадцать лет среди умертвий и всевозможных пакостей тому подтверждение. Стоило бы в это же мгновение выбросить меч, пока он не принёс бед, однако он так удобно лежит в руке, приносит такое приятное ощущение ладони, будто был выкован специально для моей руки.

К тому же я не уверен, что его возможно выбросить. Он как будто обладает собственным разумом и способен по своей воле возвращаться ко мне.

— Эй, — говорю, поднеся губы к лезвию. — Ты меня слышишь?

Молчание.

Если это меч посоветовал мне солгать черномасочникам, то сейчас он ответить не изволил. Стою на месте, заворожённый его красотой.

И несомненной опасностью.

Парень я на самом деле умный — читать и писать у попа обучался. Вот и сейчас я быстро смекнул что к чему: чёрные силуэты перевозили красную девушку из города в город вслед за князем Новгородским, а сейчас она неведомым образом обратилась в меч, висящий у меня на поясе.

По рогам на рукоятке понял.

Случай, прямо скажем, удивительный, но не удивительнее человека, превращающегося в волка, и не удивительнее призрачного корабля, парящего в воздухе. Всяка невидаль происходит.

— Ты — та девушка из клетки? — спрашиваю. — Ты умеешь превращаться в разное оружие? Или ты и есть оружие? Ожившее с эпохой безумия.

Снова молчание.

— Когда с тобой разговаривают, а ты не отвечаешь, это не очень-то вежливо, знаешь ли. Если не заговоришь, я опущу тебя в медвежье дерьмо. Не думай, что я вру — они у нас водятся, хоть и не много.

Моя угроза не подействовала. Меч как был мечом, мечом и остался.

Мысленно приказываю ему исчезнуть, он тут же испаряется облачком красного дыма. Приказываю ему появиться и он тут же возникает в ладони. Живой он или нет, но совершенно точно умеет чувствовать о чём я думаю, поскольку никаких слов я не произносил.

Следуя моей воле, он тут же превращается сначала в копьё, затем в бердыш, в длинную секиру, в булаву, в саблю, и обратно в меч.

Исчезает когда хочу, появляется, когда нужен.

Не оружие, а диво.

Только непонятно, почему оно пристало именно ко мне. Уйма народу ходила по рынку мимо клетки, девушка могла последовать за любым из них, а выбрала именно меня. Я, конечно, хорош, с какой стороны ни посмотри. Но сомневаюсь, что это именно та причина, по которой она привязалась.

— Хочешь играть в молчанку — пожалуйста. Я захвачу тебя с собой в Вещее. Будем всем селом тобой пшеницу собирать.

По всей видимости, такой исход событий девушку устраивал, поскольку исчезать она не собиралась.

К вечеру на горизонте показался родной дом. Место, в котором я родился и вырос. Вещее. Самое крупное село в округе, с собственной церквушкой, куда приходят христиане из соседних деревень. Настолько большое, что есть даже водная мельница, крутящаяся от реки. Больше нигде такого не видел — только у нас.

А ещё очень живописно: лес, река и большие возделываемые поля. У нас тут и рыбу ловят, и на птиц охотятся, и грибов полно, и ягод. Чего только нет в Вещем. Оно взяло своё название от старого бора, который был когда-то на этом месте. Говорят, до сих пор в шелесте крон деревьев можно услышать предсказания будущего голосами умерших.

Ну и нечисти полно.

Поскольку Вещее настолько большое, возле нас часто всякие твари появляются. Летом ещё ладно, а зимой — что ни день, то новая напасть. Ночью из дома лучше не выходить.

— Стоять! — приказывает девушка с длинной светлой косой на краю села.

Во время моего появления она сидела на пне у дороги, подперев руками подбородок, но стоило приблизиться, как выставила перед собой короткий охотничий нож. Тыкает мне в живот и смотрит очень злобно.

— Ну? — спрашивает.

— Что ну?

— Явился?

— Как видишь.

— Что ты сказал мне в последний раз, как мы виделись?

— Я не помню, — говорю.

— А что тебе сказал Федот, когда ты уходил?

— Тоже не помню.

В наших землях есть примета: если житель надолго уходит из села, то по возвращении его нужно расспросить о прошлом, поскольку вернуться может не он, а тварь, что любым человеком обратиться умеет. Уже бывали такие случаи: оборотень возвращался в семью взамест мертвеца, чтобы потом каждого из них сожрать.

Вот и девушка меня проверяет. Но я, как назло, совсем не помню, что говорил окружающим, когда прощался.

Девушка сильнее давит ножом в живот.

— Маму твою как звали? — спрашивает.

— Не хочу это вспоминать.

— И всё ж?

— Душана.

Клинок, направленный в живот, медленно опускается. Светозара бросается на плечи, и мы с ней долго обнимаемся. Отстранившись, она сильно бьёт меня кулаком в плечо. Больно, между прочим! Пусть она и худая как тростинка, но болевые точки знает.

— Ты какого рожна опаздываешь? Мы тебя вчера ждали!

— Задержался, — говорю.

— Задержался он… я уже собиралась мужиков идти собирать, чтобы за тобой идти, да Мелентий велел не носиться.

— Давно сидишь?

— Со вчерашнего вечера поди — переживала за балбеса.

Давайте я расскажу о своей подруге Светозаре. Мы с ней с самого детства знакомы, дружим ещё с тех времён, когда ходить не умели и агукали вместо речи человеческой. Между нами нет вообще никаких тайн, мы как брат и сестра, только кровь разная… ну, настолько разная, насколько она вообще может быть в одном селе.

Это я хожу за целебными травами, когда она болеет. Это она каждый день приходила ко мне, чтобы плакать вместе, когда моя мама умерла.

У меня много друзей в селе, но она — ближайшая. Умная, понимающая, из тех людей, что не может усидеть на месте: всегда нужно куда-то идти и что-то делать. Если что-то происходит в Вещем, это обязательно случается с её участием.

Светозара получила силу под стать своему имени — огнём управлять. Девушка может костёр зажечь, не прикасаясь к поленьям, и точно так же его унять. Подходящее умение для волхва — она из почитателей старых богов.

— Из-за чего задержался? — спрашивает.

— Это на самом деле забавная история, началась ещё два дня назад.

Принимаюсь рассказывать ей всю историю моего путешествия в город за серпом. Особое внимание уделил тому, как уделал Митьку Седого. И уже в самом конце упомянул про девушку, сидевшую в клетке. И про меч, который у меня появился в руках сам собой.

— Хочешь сказать, что та девушка — и есть меч?

— Вроде того.

— Звучит… странно.

— Видали и страннее, — говорю.

— Это да.

Создаю в руке меч и протягиваю Светозаре, однако девушка рассматривает его со стороны, не притрагиваясь.

Девушка задаёт ещё несколько вопросов, заинтересовавшись более всего людьми в масках. Вроде как она слыхала, что ими управляет сам Юрий Михайлович — Великий Князь Новгородский. Будто бы они исполняют всё, что он попросит, даже задницу после туалета ему подмывают.

— Надеюсь трупоеды их сожрут ночью, — вздыхает Светозара.

— Конечно сожрут. Мертвецы в лесу долго лежать не будут.

Днём трупоедов не сыскать, но ночью они вылазят из пещер и берлог, лазят по лесам и нападают на всех, кто посмел выйти за пределы деревни. Если есть с собой факел — сможешь отогнать. Нет — сам виноват. Трупоеды — звери, умершие и восставшие снова. Едят всё, что встретят, и друг друга.

Девушка в задумчивости уходит к себе.

Я же иду к старейшине — Ратмиру, чтобы отдать серп. Его на месте не оказалось — ушёл в лес по грибы с мужиками, зато оказалась жена. Ей я и передал новый инструмент, наказав не прикасаться к нему.

Наше село — не простое село. Лет двести назад его построила дружина князя Стародума. Это было не просто место для жизни крестьян, а обиталище воинов. Ратной сотни. Никто на нас не нападал, никто не грабил: мы всегда были боевым селом.

Но всё изменилось.

Уже двадцать лет, как нет Стародума и его князя. За последние годы от нашей ратной сотни осталось только тридцать стариков, но сотник Ратмир по-прежнему считается и сотником, и старейшиной Вещего.

Возвращаюсь домой.

Мой папаня Федот — мельник. Я — сын мельника. Поэтому мы живём в небольшом деревянном доме, пристроенном к мельнице у реки. У нас нет ни коров, ни лошади, зато много кур. Тут же на дворе располагается основной деревенский амбар с зерном. Здесь же я пеку хлеб и делаю пиво.

Лучшее место на Новгородской земле.

Обожаю свой дом.

А призвание своё — ещё больше.

У дома меня встречает Ермиония, соседская дочурка-подросток. Вся в крови и зарёванная.

— Ты чего? — спрашиваю, подбегая к девочке. — Неужто бандиты порезали?

— Н… не…

Хнычет, не может собраться.

— Тогда что? Почему ты вся в крови?

— Нашего пса… Жука… на дороге в… волки подрали.

Возле неё появляется несколько метающихся из стороны в сторону коричневых духов отчаяния, похожих на колючие листья осота.

Вот оно как.

Мой батя — известный целитель. Со всех ближайших деревень к нему сходятся хвори лечить. Как началась эпоха безумия, и люди силу получили, батя обнаружил, что может прикосновением раны заживлять, да головную боль убирать. Так и стало это его первым делом: чуть не каждый день к нему приходят сами и домашних зверушек проводят, коли они себя плохо чувствуют.

И пса порванного он тоже вылечит — не впервой.

В итоге мельницей занимаюсь только я. Папаня то людей лечит, то путешественников на подворье кормит.

— Обожди маленько, — говорю. — Вернём тебе твоего Жука.

Вместо того, чтобы обрадоваться и успокоиться, Ермиония ревёт ещё сильнее — бабы, что с них взять.

— Ну всё, хорош реветь. Иди лучше домой и умойся, чтобы людей не пугать.

— Н… не пойду. Жука буду ждать.

— Жди, коли надобно.

Захожу в дом и вижу ужасающее: от соседского пса остались только лоскуты. В нём невозможно опознать, каким животным оно было при жизни: остались лишь кости да кровавая шерсть. Я-то думал, он поцапался с волком, пока коров сторожил; лапу прокусили или за шею цапнули, а тут такое. Жук, должно быть, на целую стаю наткнулся — только так можно объяснить его состояние.

Федот над ним стоит: маленький, худенький и очень хмурый.

Батя мой до этого лечил только живых людей и живых животных. В ком ещё сердце билось, да разум теплился. Любые раны мог соединить так, что даже шрама не останется. Но никогда ему не приносили мертвецов. А Жук — настоящий мертвец.

— А, Тимофей, вернулся, — без какого-либо удивления произносит батя.

Он у меня человек рассеянный. Кажется, он и не заметил, что я отсутствовал на один день дольше. Но это не потому, что в нём мало отцовской любви, просто он очень забывчивый и совсем не умеет следить за временем.

На самом деле он добряк и сына очень любит.

Поэтому лес ему и дал силу исцеляющую. Говорят, каждый получил то, что больше всего хотел. Только мне досталось, а что именно — непонятно.

— Привет, — говорю. — Там Ермиония на улице ревёт.

— Знаю.

— Я велел ей не реветь. Сказал, что мы мигом ей пса вернём, но это было ещё до того, как я увидел, что с ним сделали.

Стоим вдвоём с папаней, смотрим на бедную, мёртвую зверушку.

— Думаю, я справлюсь. Вылечу Жука.

— Шутишь? Он же мертвец.

— Но ещё тёплый, даже окоченеть не успел. Я ещё не лечил полностью мёртвых, но чувствую, что могу это сделать.

— Смотри только, на пол не грохнись.

В первые разы, когда отец только начинал лечить других людей, он постоянно терял сознание и падал на пол, чтобы потом несколько часов проваляться без чувств. Лес каждому человеку силы даёт совсем чуть-чуть: искру из пальца выпустить или над землёй взлететь на пару пальцев. Попробуешь больше — очень быстро устанешь и спать уйдёшь. Но если использовать её каждый день по чуть-чуть, то она к тебе привыкает. Сначала папаня мой царапины лечил, затем на лёгкие раны перешёл, а после и вовсе кости сращивает, да зубам новым вырастать велит.

Это как мускул: каждый день его напрягаешь, вот он и растёт.

И папаня мой — очень силён по своей части. Очень редко кому удаётся двадцать лет подряд каждый день силу свою использовать. А ему за это ещё и еду приносят — в благодарность. Особенно благодарны те, кто из города вернулся с болячкой между ног.

— Если почувствуешь, что не справляешься — остановись, — говорю. — Может так случиться, что ты свою жизнь за пса отдашь. Не надо нам этого.

— А, — Федот лишь рукой махнул.

Это его самый частый жест.

Он из тех людей, что мало о чём-то тревожатся.

Кладёт руки на брюхо Жука, закрывает глаза. Наш поп тоже лечить умеет, но там немного другая сила. Отче Игнатий обычно благословит, что нечисть отпугивает. Исцеление у него слабое.

А отец — это да.

Он в Вещем — настоящий кудесник.

Плюёт на Жука и приговаривает:

— Вернись, окаянный. Не отпускали мы тебя с нашего света.

Тело пса начинает трястись, извивается, шерсть ходуном, кровь идёт брызгами. Можно услышать, как кости становятся на место, раны соединяются, срастаются. Папаня плюёт на него второй раз.

— Вернись и служи своей хозяйке. Ермиония очень без тебя тоскует.

Пёс вздрагивает и замирает. Очень медленно поднимается на лапы, всё такой же заляпанный кровью, но физически — полностью здоровый. Отец плюёт на него в третий раз, и глаза Лютого тут же открываются. Некоторое время животное стоит неподвижно, словно глядя сквозь стену дома далеко-далеко за горизонт, после чего приходит в себя.

Начинает вилять хвостом, высовывает язык и пытается облизать батю.

— Ну всё, всё, довольно. Беги к своей хозяйке.

Пёс ещё некоторое время пытается облизать нас обоих, после чего бежит на улицу обрадовать соседскую дочурку.

— Ты как? — спрашиваю. — Всё нормально?

— Нормально.

— Сознание потерять не хочешь?

— В том-то и дело, — отвечает папаня. — Я даже не устал.

Он выглядит очень задумчивым, даже хмурым.

— Что не так?

— Помнишь, я раньше мог новый ноготь отрастить и на два дня спать ложился — подняться не мог. А теперь я целого пса из остатков соединил… и даже не почувствовал. Посмотри на меня: я всё так же бодр и полон сил.

— Так это же хорошо. Ты двадцать лет животных с людьми лечишь, вот и стал силён.

— Да, наверное, хорошо.

— Даже не сомневайся в этом. Что может быть плохого в том, чтобы лечить людей?

— Ничего плохого.

— Вот видишь.

Однако Федот остался хмурым. Я очень редко вижу его печальным — это самый счастливый человек на свете, его любит всё наше село. Все зовут его в гости, и он с радостью ходит. Очень редко когда он проводит свободное время дома, наедине с собой — всегда либо на подворье, либо у кого-то. Но сейчас он выглядит молчаливым и погружённым в себя.

— Ты какой-то не такой, — говорю. — Что случилось?

— Всё нормально, — вздыхает папаня. — Честно. Как твой поход? Принёс серп?

— И не только серп.

Пока описывал свою историю, свечерело.

День у меня выдался долгий, с самого утра в пути, поэтому и спать я пошёл пораньше. И уже перед самым сном, перед тем как провалиться в беспамятство до самого утра, тоненький нежный голос раздаётся над самым ухом:

«Спокойной ночи, Тимофей».

Так тихо, что даже не понять, показалось или нет. Ответить я не успел — заснул.

До появления крепости Стародум из земли осталось 44 дня.